Дети солнца и росы

 "Фиалки! Фиалки! Фиалки!"
 Это был крик, который я услышал
 Когда я проходил по улице города;
 И быстро мое сердце наполнилось
 Непонятной жалостью,
 От оттенка крика;
 Ибо это был голос того,
 Кто был поражен и все погубил,
 Кто жаждал только смерти.

 "Фиалки! Фиалки! Фиалки!"
 Голос прозвучал ещё ближе.
 "Конечно, - сказал я, - сейчас май,
 И на долинах и холмах,
 Сегодня цветут фиалки,
 Пришли мне это приглашение
 Прийти и быть с ними еще раз;
 Я знаю, что они дороги настолько, насколько это возможно,
 И я ненавижу город с его шумом".

 "Фиалки! Фиалки! Фиалки!"
 Дети солнца и росы,
 Хлопья голубого неба,
 Кто-то зовет тебя
 Кто, кажется, жаждет умереть;
 Но фиалки такие сладкие
 Они едва ли могут иметь дело со смертью.
 Может ли быть так, что предсмертный вздох,
 Который исходит от последнего удара
 Верного сердца, обращается к цветам?

 "Фиалки! Фиалки! Фиалки!"
 Наконец-то глашатай рядом со мной.
 Своими глазами я крепко обнимаю ее.
 Она прекрасная продавщица цветов.
 Она из тех, кого пожирает город
 В его челюстях суеты и раздоров.
 Как нищета перемалывает жизнь;
 Ибо, затерянный в городской жиже,
 Что такое красивое лицо?
 Мало тех, у кого есть жалость
 За красоту в позоре.
 И все же та, на кого я смотрю,
 Которая кажется такой скромной и мудрой,
 
 Я уверен, еще не пала.
 Она благородно научилась терпеть.
 Большие, и печальные, и кроткие,
 Ее глаза, кажется, пьют из моих собственных.
 Ее кудри небрежно откинуты
 Назад с белых плеч и щек;
 А губы кажутся клубникой, потерянной
 В какой-нибудь арктической стране морозов.
 Малейший изгиб лица,
 Может придать лицу неподходящее выражение;
 И все же ее вино такое совершенное и сладкое,
 И сформировано с таким тонким изяществом,
 Его красота совершенна.

 "Фиалки! Фиалки! Фиалки!"
 Я снова слышу крик;
 Но не такой, каким я слышал его раньше.
 Он больше не шепчет о смерти;
 А только о благоухающем дыхании,
 И скромных цветах, и жизни.
 Я купил букет, такой изобильный
 Прикосновением ее тонкой руки,
 Мне кажется, что я держу ее в своей.
 Если бы я мог понять,
 Почему прикосновение кажется таким божественным.