Благородство

­После нового 1989 года в комитете комсомола Куйбышевского металлургического техникума, ближе к вечеру, сидели секретарь комитета Махмуд Калиматов, я и ещё два старшекурсника - Женя и Виталик.

С Махмудом я познакомился ещё на первом курсе. Это был молодой человек неполных тридцати лет, ингуш по национальности, невысокого роста, крепенький, с аккуратными ухоженными усами на круглом добром лице. По его инициативе и рекомендации Наташи Исаевой - одной из двух девочек комсомолок, учившихся со мной, на первом комсомольском собрании группы в первых числах сентября меня назначили комсоргом. Эта работа была мне в тягость, но отказываться от поручений я не привык, поэтому иногда приходилось оставаться после занятий и решать важные вопросы, возникающие в работе первичной комсомольской организации.

Комната, где мы собрались была небольшая, с высоким потолком, прямоугольная и вытянутая; от входной двери до выхода на небольшой балкончик, где хозяин помещения обычно курил, вёл старенький паркетный пол, окрашенный в жёлтый цвет. Слева от входа в кабинет стоял шкаф с разными делами и картотекой членов комсомола, рабочий стол, накрытый зелёной суконной скатертью, набором письменных принадлежностей и старинным телефонным аппаратом, какие можно увидеть в кино на столах партийных работников.

На столе перед Махмудом лежала пачка документов, которые он внимательно изучал, готовясь к годовому отчётному собранию. Слева стояла такая же древняя, как телефон, настольная лампа, исправно освещавшая рабочее место, а справа - электрическая кофеварка, где секретарь комитета обычно заваривал чай и потчевал всех, заходивших в его кабинет по делам. Так же он сделал, когда к нам присоединился Женя, заглянувший, по его словам, "на пару минут".

Этого излишне упитанного и озорного на вид парня, одетого в дорогую зимнюю джинсовую пару - плотные штаны, заправленные в светлые сапоги из натуральной кожи и куртку с подкладкой и воротником, отделанными белым натуральным мехом, я видел здесь впервые. Он не был комсомольцем и, откровенно говоря, мне не понравился. С его заплывшего жиром, хулиганистого, можно даже сказать наглого, густо усыпанного прыщами лица, скорее похожего на ряху, не сходила широкая самодовольная улыбка. Глядя на его сытую физиономию, я невольно вспомнил скороговорку: Жирный Женя жадно жрал жирную жаренную жеребятину...

С Виталиком, напротив, я был знаком уже года три. Мы пересекались и во время учёбы в техникуме, и за его пределами, а наши мамы работали на одном заводе. Первый раз я увидел его на майской демонстрации. Одна женщина, идущая рядом с нами в колонне демонстрантов заговорила с моей мамой и обратив её внимание на своего сына, сказала:

- Да уже совсем ничего не видно, - и попросила мальчика, - Ну-ка, Виталька, посмотри на нас!

Как оказалось, Виталик занимался футболом и на одной из тренировок, незадолго до нашей первой встречи, ему сломали нос. К первомаю нос у него зажил и остался лишь едва заметный шрам на переносице.

И ещё я знал о трагедии, случившейся у него в семье восемь лет назад. Его старший брат, отслужив срочную в Афганистане, вернулся домой, устроился на завод, где работала его мама и трагически погиб на производстве. Я, зная, что Виталик очень тяжело перенес потерю брата, относился к нему с уважением...

- Махмуд, когда ты меня в комсомол принимать будешь? - широко улыбаясь, обратился к секретарю Женя.

- Когда ты двойки исправишь по основным предметам, тогда и подумаем, - Махмуд, оторвавшись на миг от документов, с укором посмотрел на юношу.

- Видно, не скоро, - задумчиво произнес парень одновременно выводя, непонятно зачем, свою замысловатую подпись на бланке ведомости уплаты членских взносов, - А с двойками, никак нельзя?

- Нельзя, - сказал, как отрезал, Махмуд.

Женя зачеркнул автограф и вальяжно откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу.

- Хорошие сапоги, - Виталик по достоинству оценил новую обувь приятеля.

- Это действительно вещь! - с гордостью согласился Женя. - Кожаные, мягкие, лёгкие. Это мне мама купила, она что угодно может достать, и кого угодно. Как-никак, старший советник юстиции - прокурор областного суда, большой и важный человек, а я, получается, из благородной семьи.

- О, твоя мама большой начальник, - задумчиво произнес Махмуд. - А я вот сделал повторный подарок для сестры.

- Почему повторный? - поинтересовался Виталик.

- На день рождения подарил ей золотые серьги, поехали на такси праздновать, у меня в руках была большущая коробка с тортом, а она мне дала ещё подержать свою сумочку, где лежал подарок. Приехали на место, вышли из такси, а сумочку я, видимо, оставил на заднем сидении. Так она и уехала, и едет, наверное, до сих пор, - Махмуд махнул рукой куда-то в сторону балкона на улицу, где уже совсем стемнело и я увидел в оконном стекле наше отражение. - Сказал ей, чтобы не рассчитывала на другой дорогой подарок, подарю теперь какие-нибудь простенькие часы, ну, максимум, позолоченные и всё. Но объявление в газету я всё-таки давал, думал водитель вернёт наши вещи, а он не вернул.

- Махмуд! - живо отреагировал Женя и, ехидно улыбнувшись, выпалил: - Кто же возвращает забытые в такси вещи?

- Я бы вернул, - спокойно и убедительно сказал секретарь комитета комсомола.

Глядя на Махмуда-Али Макшариповича Калиматова, в очередной раз убедившись в его честности и порядочности, я думал: пошли мне судьба оказаться на месте того таксиста, я бы поступил благородно и непременно вернул вещи законному владельцу, следуя намерению своего комсомольского наставника и выдающегося человека, которого потом, спустя тридцать лет, назначили Главой Республики Ингушетия.