Долг

Память не удержала, не высекла даты, когда он увидел его впервые. Но заметив и присмотревшись, - забыть уже не смог. Памятный этот образ, время от времени, возникал непрошено, нежданно, как является гражданам должностное лицо в милицейской форме, с россыпью тетразвездий на погонах.
Капитан, серой тенью появился в институтской столовой, расположенной в просторном зале на первом этаже старого корпуса. Он миновал стеклянную будку. Вахтерша с арахноподобной тщательностью плела что-то светлое, шерстяное, и губы её шевелили во рту одной ей слышимые слова. Он не взглянул на неё, не смотрел на веселых студентов, привлекательные студентки его также не интересовали. Он двигался осторожным паукообразным, испуская невидимую сеть и запрокинув взгляд внутрь себя, и если бы не форменная одежда, окраской и кроем сообщавшая о ведомственной принадлежности, то можно было предположить о появлении в пространстве не имеющего никакой связи с внешним миром аутиста. Единственное чувство на его лице, обозначенное подергиванием тонкого, хрящеватого носа, являлось обонянием. Казалось, капитан идёт по следу незримого и неуловимого существа, и судя по его целеустремлённости, обязательно его настигнет. И если даже не в этой жизни, то в какой-нибудь из следующих своих ипостасей.  Непременно. И вопьётся в него жвалами.
Он миновал столики с обедающими и молча воткнулся в край очереди. Затем втянулся в неё, и вскоре явился со стороны кассы бережно удерживая коричневый, из тяжелого, прочного пластика поднос, уставленный тарелками. В глубокой - парил гороховый суп, в мелкой - котлета увязла в томатном соусе на бледном картофельном пюре, в розетке - багровел винегрет, и граненный стакан розовел компотом с двумя кусочками яблока. Застрявшую котлету подталкивали нарезанные брусочки белого хлеба, и опёрлись о край тарелки, приготовленные шанцевые инструменты - алюминиевые ложка и вилка. Казалось, весь мир перестал существовать. Глаза капитана ожили и забегали в поисках абсолютно свободного стола, - идти на подсадку желания не возникло. Он заметил искомое рядом с окошком где исчезала использованная посуда. Рядом с его квадратным провалом стояла пожилая, сутулая женщина в клеёнчатом фартуке поверх белого халата и собирала то немногое что оставалось после студентов в бак с красной надписью: «Отходы». Она же обмахивала тряпкой подносы и составляла в стопку. Этот столик студенты обычно не занимали.
Капитан поставил поднос на стол и сел спиной к работнице общепита. Затем снял фуражку с красным околышем и кокардой, блестевшей гербом Советского Союза, положил её возле подноса и принялся приглаживать рукой поредевшие тёмные волосы, пропуская их сквозь редкую гребёнку пальцев. Он потёр руки, и не снимая посуды с подноса принялся быстро поглощать пищу. Его челюсти двигались ритмично, ожили чуть оттопыренные уши, с наползшими на них волосами, и казалось они растут по-звериному, именно из ушных раковин. Он щурил небольшие, чуть с косиной глаза, и в них появилось что-то сходное с наслаждением. Но расслабляться себе капитан старался не позволять, хотя было заметно что с эмоциями он справляется не вполне, и если очередная возникала на тощем лице, то он отворачивался в сторону, и жуя, смотрел через оконное стекло на институтский не интересный двор. В пожухлой траве прыгали, вспархивали, уносились по своим не хитрым делам, шебутные, не делающие никому зла пёстренькие птички. Изучение семейства воробьиных не входило в круг должностных обязанностей. Но он предпочитал рассматривать пернатых, а не людей. Пожевав, он глотал так, будто болело горло: кадык дёргался затвором пистолета системы Макарова досылая патрон в патронник. После того как из стакана исчез компот, он достал из кармана комок платка, вытер губы, затем руки и убрал обратно. Переместил ноги в пыльных туфлях из-под стула, где они находились в скрещенном состоянии, - правая на левой, полусогнутой в стопе и опертой лишь носком, - под стол. И теперь ступни расположились более раскрепощенно, опираясь площадью стоптанных подошв о поверхность пола. Штанины с красными полосками задрались, оголив худые лодыжки, и между кожей тела и кожей обуви показались светленькие, сморщенные носочки.
«В армии, что ли, не служил?» - неприязненно подумал Игорь, глядя на капитана. «А может служил, но давно… Хотя нет. Это натура такая. Её ничем, даже формой, не скрыть.»
В расслабленном состоянии капитан побыл немного. Он для приличия повертел начавшей лысеть головой, скользнув взглядом по залу столовой, будто кого-то высматривая. Но было ясно, что инстинкт погони в капитане угас залитый компотом, и, хотя, он больше ничего не желал, дальнейшее от него совсем не зависело. Сам себе он не принадлежал, будучи встроенным в фундамент пирамидальной системы государственной власти. И нужно идти, и производить лишь ему известные телодвижения, в соответствии с кодексами, приказами и наставлениями, и желательно вдали от посторонних глаз. Он совсем не походил ни на одного милиционера из просмотренных фильмов. Являясь вместе с тем настоящим, неподдельным, которого уже ни за что не смыть как неудавшийся дубль с киноплёнки. Игорь ощутил разочарование. Будто обманули в детстве, а он об этом совсем забыл, и вдруг с удвоенной яркостью вспомнил. В памяти возник замполит, настойчиво предлагавший продолжить отдавать долг Отечеству пройдя обучение в высшем военно-политическом училище. Будучи удивлен отказом, ехидно спросил: - Ну, и что же ты, после своего педа делать будешь? Деток пойдёшь в школу учить? Каждый год одно и тоже? Да ты там с ума сойдёшь. Потом меня вспомнишь, да поздно будет! А у нас - выслуга, денежное содержание, паек, карьера в конце концов. В академию потом двинешься.
Детей Игорь учить не планировал, и что будет делать тоже не знал. Поэтому сам не зная от чего, совсем о том не мечтая, лишь бы досадить замполиту, ляпнул, по - другому не скажешь: - В милицию пойду.
- Куда?! – удивился замполит. – У тебя там кто-то из родни работает? Нет?! – он расхохотался. – Да ты знаешь кто они?
- Кто?
- Угрюмые нелюди.
Спорить с замполитом он не стал, не потому что это было невозможно, а оттого что он действительно совсем не знал людей, населявших милицию. Вернее, знания были, но пришедшие с киноэкрана. Даже книг о милиции он не читал. Тщета борьбы с приземлённой жаждой наживы. А вот книги о разведке любил. В них был полёт фантазии. Там реальность раздвигалась, приоткрывая таинственный мир зазеркалья. Милиция же обыденно шастала по тёмным закоулкам и подворотням. И вот этот милиционер напомнил ему о состоявшемся разговоре, и одновременно о пыльном подвале, из которого капитан только что выбрался к свету.
Но и связывать свою жизнь с армией Игорь не собирался. Он был сыт по горло приведением своей личности к единому знаменателю. И там, на «срочной», уяснил, что в армии тоже не всё как в кино. Он желал быть собой. Мечтал о своём общежитии, об атмосфере наполненной винными парами, весельем и лучшей половиной человечества.
Он предвкушал сегодняшнюю встречу со студенткой физмата Ирочкой. Позавчера эта сероглазка немного поломалась, даже поплакала, хотя девочкой уже не была. Стало очевидно, что слишком давно никто не интересовался её внутренним миром, и, - скорее всего, с того первого раза, - в него не проникал. Оттого и выглядело для нее это так, будто всё произошло заново. Наверняка, тот еще, до Игоря, «первый опыт борьбы против потных рук», был ей не очень приятен. Но уже на следующий день, а точнее – вечер, когда он пришел в её комнату, она улыбаясь закрыла двери и забравшись к нему на колени, принялась обнимать за шею. Твёрдые и горячие ладони Игоря никогда не потели, и были, - он знал это по предыдущим отзывам, - приятны. Она оказалась чрезвычайно отзывчивой к ласке, эта малышка с короткими ножками, маленькой грудкой и вздернутым картошечкой носиком. Её соседка вовремя уехала к родителям. Ира оказалась нежной, приятной, и новизна отношений пьянила. Они провозились почти до самого утра. И глаза на её округлом, некрасивом лице, сумасшедше и счастливо блестели, отражая свет уличного фонаря, бесстыдно проникшего из-за штор. Какое военное училище?! И так потеряно два года, два бесценных года молодости, два года жизни. Когда он вернулся из армии, студентов в неё больше не призывали, и получалось так, что он задолжал Родине больше тех, кто родился на два года позже, и он, отдал свой долг, а эти ребята – уже оказались никому ничего не должны. В счёт его личного долга обязательным платежом по процентам вошли два выбитых зуба. Их осколки, - пустячными мелочами, - звякнули о стальную плевательницу гарнизонного лекаря, лишь по недоразумению называемого стоматологом. Остальное – тяготы и лишения. В армию он уходил восторженным, с поселившимся на лице акне и вцепившимся в лацкан пиджака комсомольским значком. Пиджак, кстати этот, чешский, вместе с металлическим профилем Ленина на фоне красного знамени, и брюками, - впервые надетыми по случаю получения диплома о среднем образовании, - моментально охватило пламя в топке кочегарки. В мрачном помещении, с единственной лампочкой, удавившейся на электрокабеле, больше похожем на преддверие чистилища, новобранцам устроили помывку по приезду в воинскую часть. Лирика это уже, или предзнаменование того немыслимого, что произошло? Всё сгорело и развалилось на остывающие куски. Назад он возвратился хитрым, ожесточенным, окончательно утратившим какую-либо тягу к физическому труду. С вбитым по шляпку гвоздя мнением: лучше командовать, нежели эти команды исполнять. Но что самое приятное – с чистой кожей лица. И глаза его смотрели весело, уверенно и бесшабашно. Наполненный жаждой пьянства, разгульного безделья и плотских утех, совершенно слетевший с катушек, и, доказавший всем, кто не верил, - армейские годы не прошли для него, а теперь и для них, даром. И здесь, на гражданке, он окончательно понял, что такое дух, и что такое воля к победе.
- Это моего отца знакомый, - сообщил неожиданно Сергей Нетёсов, словно кто-то без него мог узнать и открыть эту тайну приятелям. – Участковым работает.
- Нам менты – не кенты! – захихикал Дима и ехидно прищурился, посматривая на Нетёсова. – Запомни Серёга, русский студент ни за что не подаст руки полицейской селедке.
- Почему селедке? – поинтересовался Нетёсов.
- Городовых раньше так называли. Они шашки носили, без темляков, - вот из-за этого. – ответил ему Игорь. Он продолжал обучение на «историческом».
- Так ведь то - полицейские. – натянуто улыбнулся Нетёсов. – А он – милиционер.
- Их внутренняя суть от смены названия не изменилась. – заумно ввернул Дима.
- Лицо такое… интересное… - оскаблился Игорь.
- Ага! – залился Дима, тряся головой. – Лицом это трудно назвать. Фи-зи-о-но-мия!
Капитан заметил Сергея, прищурился вспоминая. Словно скользил мыслью по листам альбома с фотографиями преступивших закон. Но добравшись до последней страницы, захлопнул, и не пришел к определенному выводу. Он нахмурился. Лоб ожил, углубившись морщинами.
Первым сдался Сергей: - Здрасьте, дядя Паша. – Кивая одновременно и энергично, чтобы тот заметил из чьих часов выпорхнуло кукушкой неожиданное приветствие.
Капитан дернулся, остановился - будто ткнувшись в препятствие, - лицо ожило, глаза приоткрылись: - З-здравствуй. – Он попытался улыбнулся, но улыбка вышла тем же смятым платком, запрятанным в карман. Он, боднув воздух, кивнул, и ещё быстрее, как проскользнувший на старте, рванулся к выходу.
- Странный какой ментяра! – засмеялся Дима. – Он разговаривать умеет, или только заикаться? И чего твой старый с ним общается?
- Да я откуда знаю? – пожал плечами Сергей. – Он неподалёку живёт. Бывает сидят в гараже, выпивают. Меня не приглашают, а я особо и не навязываюсь.
- Это и заметно, - сказал Игорь. – Он тебя еле узнал. Или только вид сделал…
Ну что ему был этот капитан? Что он был тому капитану? Наверное, еще меньше, чем капитан ему. Но вот запомнился, как навсегда запоминается среди безвредной зелени прочих сорняков жгучая крапива, и вот её то, всегда норовишь обойти стороной. Но как ни старайся, она тебя всё равно чиркнет, заденет, напомнит о своём существовании, и долго потом будешь чесать ужаленное место.
Сергей учился с Димой на физмате. Они были «городскими». Дима таскался в общагу как домой, а вот Сергей был пару раз, за компанию. Потом куда-то пропал, то ли отчислили, то ли переехал в другой город. Как-то Дима появился в общаге, и, обращаясь к Игорю спросил: - Серёгу Нетёсова помнишь?
- А что? Должен уже забыть?
- Да не… я не про то… Там та-ка-я приколюха вышла! – и по привычке прищурил ехидные и весёлые глаза.
- Да не тяни ты кота за усы! – сказал Лёха, в комнате которого пили пиво. Он медленно, со знанием дела разрезал единственными ножницами длинные фаланги камчатского краба, купленные в «Рыбном» по мифической теперь цене: рубль семьдесят за килограмм.
Игорь потянулся за ножницами, но Лёха сказал: - Да сходи ты к бабам, ещё одни попроси! Чё ты в самом деле, как не родной? – Лёха старше Игоря на пять лет, а Димы и Володи, получается – на целых семь. Лёха взрослый. Но Лёха не командует. Лёха мыслит верно, рассуждает здраво. Игорь встал:
- Сейчас схожу. Возьму – никому не дам! Димон, пока не вернусь – не рассказывай.
- Ты главное – там не заночуй. – бросил вслед Лёха.
Игорь зашёл в ближайшую комнату, где проживало с десяток студенток, и без труда, клятвенно обещая вернуть, выпросил пару подходящих ножниц, отвергнув с улыбкой протянутые маникюрные.
Он вернулся обратно, и присев к столу, поставленному в центре комнаты, лишние ножницы положил на чистое место стола, заваленного опустевшими крабьими конечностями. Свободные ножницы исчезли в руке Вовы.
- Всё! Мои не брать. – сообщил Игорь с чувством выполненного долга. – Он без меня не рассказывал? – кивнул в сторону Димы, обращаясь к присутствующим.
- Не-е… - протянул довольно Вова, шмыгая перебитым и чуть сплющенным носом боксёра, принимаясь за разрезание крабовой ноги.
- Ну, ты же Серёгу, помнишь?! – ещё раз спросил Дима, приковывая к себе внимание Игоря.
- Да помню, помню! Вот ты со своим Серёжей, – как курица с первым яйцом!
- Дома сижу, пью чай, - продолжил Дима. – Как в анекдоте: слышу – стучат, иду открывать. Серёга стоит, Белый. Я ему: заходи, чего стряслось? Ты, говорю, сам на себя не похож. Он зашел на кухню, присел, говорит у тебя выпить есть? У меня-то конечно откуда? Но знаю – мамка где-то заныкала. - Мамка у Димы работала в буфете главной городской гостиницы и спиртное у нее, даже в то сложное время, не переводилось. – Нашел бутылку, ликер какой-то, банановый что ли? Гадость редчайшая.  Будешь? Буду. Ну, по ликерчику выпили…
- Ты бы сюда лучше приволок. – сказал Лёха. - Девчонок бы угостили. Спиртик бы им, что-ли, разбавили. Если бы спиртик ещё существовал в этой Галактике. – хохотнул, поправляя очки на странном лице, в выражении которого неразрывно слились интеллигент, и его назойливая противоположность: пьянчуга - хулиган.
- Да принесу Лёха, куда я денусь?.. Короче, выпили мы с ним и он говорит: - Димон! батю моего убили! – Дима смолк, наблюдая за произведенным действием своих слов на слушателей.
- Это… Дима, стоп! …подожди, подожди… - замахал руками, крестообразно их скрещивая перед своим лицом молчаливый Володя. – Это у Нетёсова, что ли?! – спокойное его лицо искривилось, руки замерли будто он собирался кого-то обнять.
- Ну, а я про кого говорю?! – удивился Дима, надувая и губы, и щеки.
- А я думаю: и куд-да это он про-пал… - продолжил мысль Володя, видимо, больше для себя.  – Вот это, да-а! – рука потянулась к стакану с пивом. Володя – левша. Пьёт с левой. Бьёт – любой.
- Ну-у! – развёл руками Дима, перехватывая эстафету. – Такая тема!
- А как случилось-то? – спросил Лёха. Он тоже знал Нетёсова. Дима приводил как-то в гости.
- Такая муть: у его бати был знакомый, участковый мент. Что-то говорят они по пьяни не поделили, и Серегин батя, пьяный поперся к нему домой выяснять отношения, взял с собой топор, и давай двери рубить…
- Кому?!! – вырвалось у Лёхи.
- Да менту этому!! – уже орал Димон в ответ, поражаясь такой несообразительности.
- Да что он?! С дуба рухнул, что – ли? -  удивился Лёха, и удивление его закатилось-зашлось в «матиматическом» словосложении.
- Ага! – подтвердил Дима. – А тот из пестика служебного его грохнул…
- Ни хрена себе! – больше по инерции промолвил Вова, выбирая из пакета очередную конечность и приступая к вскрытию.
  В комнате воцарилось молчание и слышался только скрежет ножниц, вскрывающий проход к оттаявшей бело-розовой сладковато-соленой плоти.
Игорь мгновенно вспомнил и столовую, и Сергея Нетёсова, и капитана, и то как они поздоровались…
- Дядя Паша…
- Что – дядя Паша? – спросил Дима.
- Дядя Паша. Того мента так зовут.
- А ты откуда знаешь? – удивился Дима.
- Долго рассказывать. – объяснять не хотелось. Это уже казалось неважным.
Дима стукнул себя ладонью по лбу, удивленно восклицая: - Ну, и память у тебя Игорян! Точно. Дядя Паша он, а фамилия его - вспомнил! - Рубцов. Как у поэта. У меня еще в башке вертелось, вертелось… Всё не мог сложить… Забуксовал прямо. Ху-у! Вот теперь попустило…
Игоря передернуло. От сравнения, не пришедшего в голову. А он ведь и стихи читал, и в книге видел то ли рисунок лица, то ли фотографию. Он заинтересовался поэтом, когда узнал, что слова пропетого Барыкиным щемящего душу «Букета», принадлежали Рубцову. И теперь, он вспомнил, - они были очень схожи, и капитан, и поэт. Игорю даже показалось, что у них одно лицо на двоих, и на этом лице лежала печать злой предопределенности. «Не может быть. Нужно взять в библиотеке, ещё раз взглянуть…» - подумалось Игорю.
- Эх, други мои! В такие переломные моменты отчего-то отчаянно хочется водки! Друзья, а не выпить ли нам у-от-ки ?!.. –  риторика смешалась с патетикой в возгласе Лёхи, и он взмахнул дирижёрскими ножницами.
- Где её сейчас возьмёшь… - меланхолично произнёс Володя.
- Самогон будете? Я тут, неподалёку, «точку» одну знаю… - решил вопрос Дима.
- Са-мо-гон?.. – удивлённо произнёс Лёха. – Дав-не-нько я не употреблял сего напитка! Так отчего нам не испить самогона? За неимением горничной иногда используют дворника…

Через несколько дней Игорь сходил в библиотеку. Нашел на полке поэзии небольшой томик. На фронтисписе увидел портрет, и сразу ощутил разницу. Да, они были неуловимо похожи. Но в лице поэта виделся внутренний надрыв, и текущая березовым соком доброта смешивалась с грустью осенних дождей и легким ароматом поспевшей на болоте морошки, и тепло домашнего уюта разливалось по светлым листам его книги. Лицо же капитана, тупой, мертвой, не причиняющей боли занозой, окончательно засеклось в памяти, и выковыривать было уже бесполезно.
Прошло ещё несколько лет. Всё менялось. Страна, жизнь, люди. Но личный Ленин Игоря сгорел в печи несколько лет назад, и сожгли его там комсомольцы. Заодно с костюмом из социалистической Чехословакии. Прихоть судьбы оказалась причудлива: будто в насмешку над самим собой, Игорь примкнул по словам замполита к когорте «угрюмых нелюдей». Но всё оказалось не так, как утверждал замполит, - гораздо ужаснее, и одновременно веселей до истерики. Игорь проник сквозь створки шлюза. Его внесло в водоворот, несколько раз крутануло, утянуло ко дну, но он выплыл, и приспособившись к тугим и мощным струям, умело лавируя, спокойно плыл по течению. Понимая, что менять что-либо уже не только поздно, но и лень. И тут имелась выслуга лет, денежное содержание, паек, карьера и на горизонте маячила пенсия.
- Вот раньше менты были! – вспоминал дежурный Голобоков. – У нас участковый работал. Паша Рубцов. Но ты его не застал. На пенсию его попросили… ага… случилась там одна мутная история… Но не о том речь. Звонят как-то бдительные граждане. Труп нашли в подворотне, возле старого хлебозавода. Бич замерз. Послали Рубцова, как раз его земля. Тот на своих двоих. А ещё пуржить начинало. Достает он жмура, от снега отряхнул, рядом поставил как статую, и в обнимку с ним такси ловит. Поймал машину, дверцу заднюю открывает, наклоняет замерзшего и в салон заталкивает. Водила увидел, орёт: «Не повезу!». Паша пистолет достал, в лоб ему: «В-вези… м-мразь!» Заикался он немного. Ему когда-то молотком в голову прилетело. Повезло что вскользь, да шапка, видать выручила.
- Ну и как? Довёз?
- А как-же! В ствол заглянул, и повёз как миленький! Тогда - это вам не сейчас! Вам теперь всё как на тарелочке: подай, подвези, да принеси…
Попытка узнать о причине увольнения Рубцова ни к чему не привела. Голобоков или не знал подробностей, или, скорее всего тщательно скрывал произошедшее. В свою очередь поинтересовался:
- А ты откуда про это знаешь?
- Да тоже кто-то говорил. Ты про Рубцова всполмнил, и у меня в башке всплыло…
- А-а… - протянул Голобоков и умолк. Молчание можно трактовать в широком диапазоне. От недоверия до тупости. Но тупым Голобоков не был. Тупых людей в милиции не наблюдалось. Неумные, те конечно, водились. Но в виде легенды рассказывают: затесался как-то в ряды один, по-настоящему тупой, но после того как достиг вершины, от него мгновенно избавились. Но память о нём сохранилась. Как сохраняется всё выбивающееся из рядов. Служили, в общем, люди разные, но система старательно проводила отбор. Но милиция от армии всё равно существенно отличалась. Еще в милиции, - это касалось «внутренней кухни», - не любили сующих нос не в «своё дело». И в прямом, и в переносном смыслах. Тем более что срок давности по тому, Рубцовскому, ещё не вышел…
Промелькнуло ещё двадцать лет. Целая жизнь. Судьба или случай, - или это одно и то же? - свели Игоря с бывшим дежурным Голобоковым уже в «народном хозяйстве», в одной организации, и Голобоков, который там устроился раньше, встретил Игоря как родного. От прежнего, молчаливого дежурного, не осталось и следа. Основательно поседевший Голобоков обожал коньяк, был весел и с удовольствием вспоминал прежние годы и бывших сослуживцев. Он их перебирал будто тасовал колоду в карточном фокусе, вытаскивал по очереди, с удовольствием угадывая то червонного валета, то пиковую шестерку, и принимался живописать. Игорь поощрительно улыбался, кивал головой, и лицо его выражало то изумление, то – восторг. Выслушивать людей он научился, и ему порой казалось, что он уже знает наперед, чем окончится та, или иная история. Но даже при этом, он никогда не перебивал рассказчика, понимая, что песок в стеклянной колбе и сам вытечет без остатка. Торопить не следует. А вот в песке могут оказаться золотые крупинки, и их следует извлечь. Могут пригодиться. По крайней мере, можно рассматривать их при солнечном свете, и удивляться абсолютной непохожести одного тусклого значка на другой.
Голобоков раз за разом раскидывал веером затертые карты памяти, и на этот раз вытащил Пашу Рубцова. Ни с того, ни с сего начав рассказ о том, как Паша после увольнения продал квартиру и собирался уезжать на родину, в Кемеровскую область, и Голобоков, уезжавший с семьей в отпуск, оставил ему свою квартиру пожить до отъезда, с обязательством отдать ключи в дежурную часть. Отпуск пролетел быстро - как всё хорошее. И вернувшись, он с удивлением увидел Рубцова еще квартиры не покинувшего.
- В город приехал. Сразу в отделение. Привет –буфет. Говорю: Паша ключи не оставлял? Нет, говорят, не оставлял. Я домой. В квартире Паша сидит, картошку чистит. Благо семейство со мной не возвратилось, а по родственникам жены поехало. Я к ним не езжу. Времени не хватает. А Паша, ещё и кота в квартиру приволок своего. Кошатиной воняет, спасу нет! Я окна давай открывать. Ну и вонь! А он, картошку из ящика достает, чистит, а котяра его, представляешь?! – в ящик этот ходил. Прямо на картошку! А он с неё шкурку срезает, и говорит:
- Картошку, жаренную будешь?
Ну, что с дурака взять?! Я ему говорю, как можно культурней: Паша, я думал, что твой след уже простыл. Ты же говорил – на недельку! Я тебя усыновлять не собираюсь. Ты, когда собираешься дранг нах вестен? Говорит: всё, всё, спасибо, завтра съеду. Пожарил он картошки, выпили мы бутылку водки, - я правда картошку эту не ел. Всё больше на селёдку с лучком налягал. Соскучился. Кошак ещё на диване обивку продрал. Представляешь? Главное, на самом видном месте. Хоть и диван уже старый, чёрт с ним, но всё равно не очень… сам понимаешь. Мне то всё равно, но жена приедет и будет такими глазами смотреть, что хоть из дома убегай. А Паша выпил, сидит, как ребенок раскис, спасибо, выручил ты меня, и тогда, и сейчас… И видок у него как у собаки бездомной. Я ему говорю, Паша, давай так, я тебя не гоню, но до конца этой недели нужно этот вопрос решить, у меня жена с детьми возвращаются. Они-то конечно через месяц приезжали, но тут после кота нужно как раз месяц проветривать. А за тот случай, говорю, ты не меня, ты Славу Букреева благодари. У него мозгов хватило, как тебя спасти… Мужик конечно Пашка неплохой, но идиот редчайший, - вот бывает же, как в передаче «Очевидное – невероятное». Как там?.. А! вот! - парадокс! Я в тот день как раз дежурил, слышу, телефон разрывается. Ну, звонит и звонит, на то она и дежурка, чтобы в ней звонил телефон…

В дежурной части городского отдела милиции надоедливо и тревожно звенел телефон, и дежурный Голобоков, как всегда, - с раздражением и неудовольствием, - исполнил служебный долг, ответив мрачным голосом:
- Дежурная часть, капитан милиции Голобоков слушает.
В трубке раздался какой-то всхлип и знакомый, чуть заикающийся голос: - Это я… Р-рубцов…Я чи…чи… ч-человека убил…Он у м-меня…
Голобоков отреагировал мгновенно, не давая сказать ничего лишнего собеседнику и одновременно выясняя необходимые детали:
- Паша ты дома?!
- Да…
- Сиди на месте. Никуда не звони. Выезжаем.
Голобоков ничего не объясняя недоуменному помощнику выскочил из дежурки и побежал по коридору к начальнику. Воронов был у себя. Доложил. Начальник всё понял ещё быстрее дежурного.
- Начальника розыска ко мне!
Всё в этот день складывалось как нельзя лучше, за исключением того, что участковый инспектор, капитан милиции Рубцов убил человека. Или придумал это с пьяных шаров?! Хотя вряд ли, он кажется не пил. В любом случае нужно всё проверить, и в случае чего – принять необходимые меры.
В дверь стукнули. В кабинет ввалилось огромное тело Букреева. Он поедал начальника городского отдела тщательно прищуренными глазами. Воронов понял - Букреев в курсе. Дружок Голобоков доложил. Поэтому, сразу так и спросил, как положено спрашивать о такого рода щекотливых случаях в служебных кабинетах:
- Ты в курсе?!
- Да. – выдохнул Букреев и плотно сжал губы.
- Ну тогда бери своего друга. Больше никого. Быстро туда. И запомни, если что - меня на пенсию, а тебе - места моего не видать. Желающие найдутся. Вопросы?
- Ясно. – Букреев с яростью стал терзать жевательную резинку, что притаилась за щекой.
Он ворвался в свой кабинет. В голове проворачивались различные варианты. Нужно действовать быстро и времени на рассуждения, планирование и прочую ерунду не оставалось. Он конечно не знал, что произошло с Рубцовым, но нужная картина сложилась перед глазами из всех возможных, самодвижущихся кусочков, спаялась не оставив зазоров, и приняла вид завершенного полотна и название у него нарисовалось единственное: «Самооборона».
Букреев отчего-то обернулся, никого не увидев, он схватил туристический топорик, что валялся в кабинете после очередной поездки на рыбалку и сунул его сзади, под куртку, за брючный ремень. Почувствовал поясницей холод безразличной ко всему стали.
Когда они с Голобоковым поднимались по лестничному маршу, то у дверей квартиры Рубцова увидели лежащее тело. Рубцов не соврал. Голобоков выматерился и постучал в дверь:
- Паша, это мы!
В это время Букреев разрывая жвачку на три части заклеил глазки соседних квартир. Едва побелевший от произошедшего Рубцов отворил дверь, как Букреев молча схватил мертвое тело и заволок его внутрь коридора, выхватил топорик из-за пояса и со всей злости, как по злосчастному Рубцову, четырежды ударил по двери. Лезвие пронзало дверной пыльный дерматин, застревало в дверных досках, и когда Букреев ожесточённо дергал на себя, то дерматин рвался уже с изнаночной стороны, выволакивая серый утеплитель и дверь принимала законченный, убийственный вид.
Затем он протёр топорик полой куртки и вложив его в правую ладонь убитого, плотно сжал его пальцы вокруг рукояти. Затем он хищно оглянулся на лестничную площадку, на ней с открытым ртом стоял человек в форме капитана милиции. Голобоков. Рубцов с открытым ртом прислонился к стене коридора, и Букреев его не увидел-бы, даже если бы взглянул в упор. С щербатого бетона лестничной площадки в квартиру тянулась кровавая полоса. Букреев хотел её затереть, но понял, что нет. Ничего не выйдет.
- Закрывай дверь на замок. – прошипел он сквозь зубы Рубцову.
Едва Рубцов захлопнул за перешагнувшим порог Букреевым дверь, как тот высадил её плечом. Из дверного полотна на бок вывернулся накладной замок. Всё! Ах, да! Букреев метнулся, оторвал жвачку со всех глазков, и протер их поверхности. Поочередно прислушался. За дверями у всех соседей было вроде тихо. А вот теперь – всё. По крайней мере, на этом предварительном этапе. Но главное – сделано. От этого можно уже танцевать, и дальнейшее зависит от мастерства танцора.
- Постой тут. – сказал он Голобокову. – Иди сюда. – Рубцову. И они вдвоём прошли внутрь квартиры: - Слушай меня внимательно: сейчас сюда приедет следователь прокуратуры, обязательно кто-то из у-вэ-дэ, говорить будешь так…
Он коротко объяснил Рубцову, что нужно сказать. И уже с улыбкой, будто ничего такого не произошло, с прищуром добавил:
- Ничего страшного. Бывает. О чём говорить врубился? А, Паша? – похлопал его по тощему предплечью. – Пистолет где?.. Вижу. Хорошо. О том, что произошло, поговорим потом. Потом… Ещё раз спрашиваю - всё понял?!
- П-п-понял. – Рубцов стал заикаться еще пуще прежнего.
- Так и говори: пришел, стал угрожать, затем рубить дверь, ты открыл, он бросился, ты выстрелил, вытолкал наружу, он выбил дверь, ворвался и упал. Всё. Так, вот ещё вопрос: из-за чего он пришёл? Он пил?
- П-пил.
- За что ты его грохнул?
- Он мне д-денег занял. П-пришёл д-долг требовать…
Букрееву захотелось засандалить кулаком по этой тщедушной твари. Чтобы животное это, воя брыкнулось рядом с трупом. Морда к морде. Конечно разозлился он не из-за окончательного решения долговых обязательств. Под угрозой оказалось продвижение Букреева. Воронов должен был со дня на день перейти на повышение. На его место – Букреев. И вот из-за этой грёбанной мрази, всё полетит драной кобыле в узду! Воронова уволят. Букреев, конечно бы остался при своих. Но! В начальничье кресло наверняка назначат чертогона из отдела кадров. Не нюхавшего запаха бичарни, разложившегося тела и загнивающей души. Укреплять кадровую и политическую работу. И этот чёрт начнёт требовать у него, у Славы Букреева, улучшения оперативной обстановки и повышения процента раскрываемости, не приложив за всю свою поганую жизнь к этому ни единого пальца. «Вот, тва-аррь!» Букреев даже не знал кто это мог быть, но убить, - заодно с Рубцовым, - хотелось уже и его: «Ну, не-е-ет! Вы ребята, не знаете Славу Букреева!»
- О, йо!.. Паша, Па-ша! слушай меня! не вздумай этого повторить никому. Это – тюрьма. Надолго тюрьма. Скажешь: пил он, вел антиобщественный образ жизни, ты, как сотрудник милиции, обещал его привлечь. Всё. Больше ничего. Тверди, что болит голова. Ты не пил? Нет? Это хорошо. И что заикаешься тоже. Скажешь, испугался. Тебя же били по голове? Били! Вот про это обязательно скажешь. Второй раз не захотел… - внутри Букреева бушевал ураган, но показать этого Рубцову, которого и без того шатало, он не мог. Он, этот никчёмный человечек, мог многое испортить. Этого допустить нельзя ни в коем случае, и Рубцов должен делать и говорить только то, что ему внушит он, Слава Букреев. По-другому быть не должно. Конечно, подлым червячком шевелилась мысль, что Рубцов «расколется» на допросе в прокуратуре. Но при самом плохом раскладе, Букреев будет отрицать что картина происшествия слегка видоизменилась его стараниями. А в Голобокове он был уверен. Мужик – кремень. Тем более что поджаривать в прокуратуре, или в отделе «по борьбе с личным составом» - его не станут. Это – не уголовный розыск. А вот к самому себе, он попасть бы ни за что не хотел. Эта мысль его позабавила. Он даже хохотнул, и это немного расслабило, отвлекло. Он вышел в коридор, отворил прикрытую дверь в подъезд, и произнес, подмигивая ошалевшему Голобокову:
- Иди докладывай, и группу вызывай.
Голобоков на ватных ногах пошёл вниз, на улицу, к радиостанции в служебной машине. Букреев вновь прикрыл сломанную дверь и повернувшись, увидел на полу коридора тело еще не старого мужчины, с черным топориком, зажатым в правой руке.
Ещё буквально час назад он жил, думал, дышал, двигался и стучал в дверь своего знакомого Павла Рубцова…

Ещё буквально два часа назад его жена Людмила, стоя на кухне и моя посуду спросила:
- Коля, а когда тебе участковый деньги отдаст? На год занимал, а уже второй заканчивается.
- Люда… - Нетёсов Николай собрался с мыслями, точно не зная, что же ответить. – Отдаст. Сказал, что купит квартиру в Кемерово, свою здесь продаст и отдаст. Человек серьёзный, в милиции работает, - не первый год его знаю. Я ещё в дэ-эн-дэ с ним ходил, от предприятия посылали.
- Коля, ты посмотри, что с этими деньгами творится? Когда он тебе отдаст, ты на эти деньги только булку хлеба купишь.
- Недавно на эту тему говорили - обещал долларами вернуть.
- Ага! Вернёт он тебе. Жди! Улетит, и поминай его как звали. Паша! Ау! Ты с него даже расписки не взял. Вот скажет он, что ничего у тебя не брал, и что будем делать? А?
- Фу-у-у… ну, Люда! И так настроения нет, так ты ещё с этими разговорами…
- А какое настроение будет? Вчера в гараже опять с алкашами своими натрескался. Что вы там сидите и обсуждаете? Вот ты мне скажи? Одно и тоже из пустого в порожнее переливаете. Какую вы там политику рассматриваете? Да вас, к этой политике, на пушечный выстрел не подпустят. Они уже всё поделили без таких как вы. Вам только языками потрепать разрешают. Пар выпустить. Вот вы и рады. Всё они там давным-давно без вас решили. Были единственные деньги, и те взял по пьянке менту этому отдал. А он, когда он вернёт?!
- Отдаст, Люда.
- Ты мне Коля, мозги не заговаривай. Ты точную дату скажи. Вот такого-то числа, такого-то месяца, такого-то года, - желательно конечно этого, - он отдаст мне деньги. Пусть расписку напишет. Какой-никакой документ. А то отдал ему, и забыл! Вон Серёга у нас, ему бы лучше квартиру отдельную купили. Ни о чём не думаешь! Вернее сказать, об одном, - как с друзьями своими безмозглыми водку жрать да губами шлёпать. Умнее вы от этого не станете, - ни в голове, ни в карманах не прибавится.
- Ой! – схватился Николай за голову. – Сейчас вот соберусь, пойду, и ещё раз поговорю.
- Да что мне с твоих разговоров?! Ты сколько уже ходил? Расписку с него возьми. Сам стесняешься – скажи, жена требует, а то сказала - пойдёт к твоему начальству жаловаться. – Людмила вытерла руки вафельным полотенцем, и вышла из кухни. В комнате заговорил телевизор.
Николай рванулся к холодильнику, достал бутылку водки, налил половину чайной кружки, и залпом выпил прохладную жидкость. Закусил холодной котлетой, разломив её руками на куски. Водка взбодрила, сделала его более смелым и менее стеснительным.
«И чего это я? В самом деле?! Своё прошу – не чужое». Он хотел заменить слово «прошу» - на слово «требую», но это у него отчего-то не вышло, и он решил оставить всё как есть, добавив для усиления просьбы - «по – человечески, прошу».
Когда речь сложилась окончательно в голове, он ещё раз проговорил её про себя и решил, что она достаточно убедительно звучит. Он оделся, и уже собирался выходить, но решил ещё добавить «на ход ноги», и посетил кухню.
Он подошел к квартире участкового и нажал кнопку звонка, но тот не работал. Постучал. За дверью послышались шаги, и глухой голос произнёс:
 - Кто?
- Паша, это Коля Нетёсов. – бодро, с улыбкой проговорил нежданный гость, осматривая глазок с наружной стороны.
Щелкнул замок, дверь чуть вжалась в квартиру.
- П-привет. Тебе чего?
- Поговорить нужно.
- Н-некогда, ухожу я.
- Я недолго. Войти можно?
- Н-нет.
- Паша, ты чего? Войти можно? – ещё раз произнёс озадаченный Нетёсов. Схема беседы так тщательно спланированная, коверкалась, комкалась, и куда-то исчезала. Необходимо было выстраивать новую, но к быстрому изменению решений Нетёсов не привык, и по инерции проталкивал знакомую, продуманную.
- Я же тебе сказал. – неожиданно твёрдо произнёс Рубцов.
Внутри у Нетёсова что-то вспыхнуло, и загорелось синеватым пламенем.
- Подожди! Ты мне деньги должен! Ты когда отдашь?
- Отдам. – монотонно произнёс Рубцов и попытался закрыть дверь.
Нетёсов уперся в неё ладонью.
- Т-ты чё д-делаешь?! – Рубцов захлебнулся словами.
- Деньги давай!
- Я т-тебе д-дам д-деньги! – он выхватил пистолет и навёл на Нетёсова. – П-пьяная м-мразь!
- Ты чё, дурак?! – вскричал в негодовании Нетёсов, - всё пошло не так. Совсем не так, как он планировал. И тут он понял, что жена права, и что никаких денег Рубцов ему не отдаст. Внутри вспыхнула ярость. И кто –то невидимый плеснул на неё воды и кричал: «Уходи! уходи!» Вода и огонь соединились - зашипел пар, глаза затуманило, и он уже не видя наведенного на него пистолета, напоследок ещё раз толкнул дверь, готовясь уходить.
- К-кто д-дурак!! – закричал Рубцов, бросил шатнувшуюся внутрь дверь и перехватив левой рукой правую с пистолетом выстрелил в Нетёсова.
В это мгновение тот ещё ничего не понял, но сердце его уже остановилось, перестав перекачивать кровь, и в мозгу, снабженном последней порцией кислорода, возникла мысль: «Сейчас упаду разобью голову будет больно…» Падая он увидел потолок подъезда и верхний правый угол Рубцовского коридора в котором уже возникла провальная темнота. Он упал на бетон будто его не существовало, пронзил несуществующую Землю и несуществующую Вселенную, и что-то за ним схлопнулось, но и его самого уже не существовало.
Трясущийся Рубцов, с бьющейся в голове мыслью: «Дурак, дурак, дурак, дурак…», поднял трубку телефонного аппарата и не выпуская из руки пистолета, принялся накручивать знакомые цифры дежурной части городского отдела милиции…


…Там как понаехало!.. – и прокуратура, и ответственный от у-ве-дэ, и из отдела по личному составу, - продолжал Голобоков. - Начальник наш, Воронов, ну, и Букреев с ним. Давай Пашу мурыжить со всех сторон. И те, и эти. Но не зря он столько лет в ментовке – опыт! - отвечал чётко, отрывисто, кратко, - как учил Слава Букреев. Слово в слово. Повезли его в наркологию, понятное дело. Трезв оказался. Уже плюс. Напали, ворвались в квартиру, оборонялся. Опять плюс. Убитый был пьян. Ещё один. И самый главный плюс – что с топором. Умер как викинг при осаде крепости. Прокурорский правда носом покрутил, как будто что-то не нравилось ему, но Рубцов на своём стоит: «П-подонок, р-рубил д-дверь, выбил, в-ворвался…» Вот так поначалу и разъехались. Началось следствие, назначили экспертизы. Допрашивают жену, сына. И вот тут полезло: «Были давно знакомы… покойник занял Рубцову деньги…» Тот в отказ. Знать ничего не знаю. Никаких денег у частных лиц ни в каком виде не принимал. Но уже, сам понимаешь, тучки… Дальше, больше. Жена, сын, соседи заявляют, что покойник был левшой и правой рукой практически ничего не делал, разве только правую ягодицу почёсывал. Бэмц такой! Давай прокурорские в детали вдаваться: «А вот вспомните… а вот когда он… а вот когда вы…», ну и всё в таком духе. Меня допрашивали, Букреева: «Что видели… в каком положении находился … кровь на бетонном полу подъезда, будто труп втянули внутрь… вы, не втягивали?» Рубцов к Букрееву – «Что делать?!». Тот вообще злой как собака. Но Рубцову сказал одно слово: «Похрен!»
Видать там, на самом верху договорились; мол понятно, что честь мундира, что долг перед правосудием, конечно у вас есть сомнения, но ничем опровергнуты они быть не могут, поэтому давайте разойдёмся краями. Так и порешили. Рубцова через вэ-вэ-ка на пенсию, Воронов на повышение, Букреев на его место, я – на своём. Но потом подтянули и меня, не оставили. Отдел участковых доверили. Представляешь двадцать балбесов, и каждый как лебедь, рак и щука. Рубцов конечно попытался скулить, уходить не хотел, но Букреев как гаркнул! - у того чуть инфаркт не случился. Ну, ты же Славу Букреева знаешь! Ты же вроде потом у него работал? В отделе?
- Знаю. – ответил Игорь, но память подсунула не Букреева, а непонятно отчего вновь швырнула в компанию Лёхи, Димки и Вовки, и они уже отправились в вечернюю мглу за самогоном. Помянуть Серёгиного отца. Начинало пуржить. Дорогу заметало. Машины на этом отшибе и так не особо шныряли, а теперь их не было и в помине. Шагали друг за другом, -  как волки - след в след. Так легче. Среди темневших развалюх, заборов и сараев показалась светлая пятиэтажка с подъездом посредине. «Малосемейка» с коридорным расположением квартир.
- Тут. – сказал Дима. – Деньги давайте.
Все посмотрели друг на друга. Денег оказалось в обрез. Но на «колобок» по сусекам наскребли. На один должно было хватить.
Все зашли в подъезд, спрятавшись от ветра и бьющего в лицо снега.
- Тут стойте, а то увидят незнакомых – не дадут.
В руке Дима нес сумку. И он поднялся, и шум шагов его стих. И наступила тишина. И внезапно раздался крик, и кто-то, перепрыгивая через гулкие ступени, мчался вниз. Они увидели Диму, и тот крикнул: - Ходу! – и толкнув дверь выскочил на улицу. Они, ничего не понимая, помчались за ним. Длинноногий Дима стелился ипподромным скакуном, держа ношу на отлете, как свалившегося набок жокея. Запыхавшись, забежали в какой-то проулок, и Дима, тяжело дыша, открыл сумку. В обжатом тканью пространстве теснилось четыре бутылки с пластиковыми пробками. Лицо его сияло от удовольствия.
- Откуда?! – спросил Лёха.
  - В долг взял. – Дима беззаботно таращил глаза.
  - Смотри Димон! Долг – платежом страшен.
- Зубов бояться – в рот не давать!
- Ну, двинули тогда, должник… - сказал Вова. – Помянем.
И они, исчерпав недоуменный испуг, оглянувшись, пошли уже тише. Их следы заметала хвостами стая воющих полярных песцов, бешено мчавшихся с Севера. И всё что оставалось позади исчезало бесследно. Превращалось в «ничто». Где-то там, впереди, за непонятно отчего теснившимися домишками на этой просторной земле, тёмной, трехэтажной громадой возвышалось общежитие с тускло блестевшими сквозь секущую метель пятнами окошек. Будущее шагавших и мнущих хрустящий снег, притаилось за теми большими двустворчатыми дверьми, и за притворным, впускающим скрипом и последующим капканным хлопком их ждал ломтик сыра из света, тепла, ожидания долгой жизни, и ещё какого-то счастья, о котором так много написано, сказано и спето, и каждый из них верил в своё безоглядно.