Емельян Пугачёв. Часть тринадцатая

Судебные все позже удивлялись:
«Мог горько плакать ловкий Пугачёв...»
А простаки от плача умилялись:
«Коль плачет, жизнь за нас отдать готов».

В любой момент вождь, правда, горько плакал,
Эмоцией сумел найти подход.
То были «слёзы царские», их алкал,
Желал узреть доверчивый народ.

Цари такой приём все применяли:
Бунт соляной... С иконою в руках
Царь Алексей Тишайший — слёзы-пламень:
Молил за «дядьку», презирая страх.

Умён вождь Пугачёв, с чутьём был зверя.
Прекрасно зная правила игры,
Стал самозванцем, но в фортуну веря,
Скрывал он правду-матку до поры.

Из уст в уста передавалась байка,
Казак в бою его предостерёг:
«Из пушки вдруг убьют... Царь, не зевай-ка!»
Советом добрым тут же пренебрёг.

Ответил в духе колдовских поверий:
«Да разве ж пушки льются на царей?»
Сам в исключительность свою поверил?
Иль в святость, словно он архиерей?

Нет, вжился в роль, решал свои задачи,
Презентовал себя, как государь.
Бросал сам медяки, что много значит:
Народ ценил сей щедрый царский дар.

Чинил расправу-суд всегда публично,
На кресле сидя пред своим «дворцом».
Два казака у трона — ход приличный,
Народ склонялся пред «царём-отцом».

Старался отдавать дань этикету,
Обдумывал что да как сказать.
Способность позже отмечали эту,
Себя, чтоб в лучшем свете показать.

Топор серебряный, иные знаки,
Не обошлось без царской булавы.
Набор всех самозванцев одинаков,
В итоге: не сносить всем головы.