Глава 9. Шпана павлодарская

     “Вот я и вышла на финишную прямую, — думала Катя. — Зимнюю сессию сдала. Теперь надо будет сосредоточиться на дипломе: десять ватмановских листов с чертежами и записка сто двадцать листов. Мне стали сниться сны: завтра защита, а у меня даже нет темы.
     Говорят, что раньше студенты, помимо диплома, сдавали госэкзамен по спецпредметам и марсизму-ленинизму, который включал в себя историю КПСС, марксистско-ленинскую философию, политэкономию и научный коммунизм. Нам повезло,  у нас отменили”.
   Катя вспомнила, что на четвертом курсе вместо научного коммунизма ввели непонятный предмет под названием “научный социализм”.
    Новый предмет вела пожилая преподавательница лет восьмидесяти, которую  никто не слушал, а Мишка — Катин однокурсник  постоянно с ней  спорил.
     Кате было жалко женщину, а Мишка тогда сказал: “Да что ее жалеть? Всю жизнь морочила головы студентам. Вот интересно, она сама верила в тот бред, который говорила?”

     Катя с грустью подумала о том, что учеба скоро закончится, и она больше никогда не увидит однокурсников.
      Раз в неделю Катя ездила на консультацию к  Наталье Юрьевне, которая когда-то вела  у их группы промышленную электронику, раз в две недели — на консультацию по микроэлектронике, и раз в месяц — на экономику.
     — Система управления креслами и зеркалами на автомобиле ГАЗ-3105? — уточнила Наталья Юрьевна при первой встрече.
     — Да, эту систему Bosch разработал, — пояснила Катя, а наша “Автоэлектроника” решила под советский автомобиль переделать. Я у них преддипломную практику проходила.
     — Ладно, разберёмся.

     Сойдя с электрички и направляясь домой, Катя встретила Надю, которая катила прогулочную коляску с дочкой. Катя поделилась с ней сомнением насчет диплома.
    — Нашла из-за чего переживать, — сказала Надя. — Тройбан в любом случае поставят.
    — Тройку?
    — Кать, да какая  разница? Диплом получишь и ладно. Ты думаешь, на работе кого-то волнует: на трояк ты его защитила  или на пять?
     — Хорошо, что успокоила, а то я переживала.
     — Не переживай, диплом всем дадут.
     — А вдруг не всем?
     — Надо быть совсем тупым, чтобы не получить его, отучившись почти пять лет. Не дрейфь. Все у тебя получится, — подмигнула Надя. — Пять минут позора и золотой ключик у тебя в кармане.
     — Ну, спасибо!
     — Да не за что! Говорю тебе, сильно не заморачивайся.
     — Надь, знаешь, что я еще думаю. Хорошо, что я в свое время перешла на другую кафедру и поменяла специальность.
     — Почему?
     — Ты знаешь, сперва я жалела. На моей бывшей специальности в плане учёбы  была сплошная халява.  Однокурсники почти не ходили на лекции, да и на экзаменах можно было пользоваться и лекциями и учебниками. Не то, что у нас. А сейчас, на дипломе, они знаешь с чем столкнулись?
     — С чем?
     — Прикинь, у них завкафедрой какой-то сексуально озабоченный.  У них там две девочки есть в группе, у них мужья, дети маленькие. А он к ним пристает. А они такие… Правда, хорошие. “Не то, что я”, — подумала Катя и продолжила. — Так вот. У них проблемы. Завкафедрой мурыжит их с каждым листом. У них там есть одна девица в группе. Ирка. В общем, живёт с арабом в общаге. Он её одевает, обувает. Вот у этой Ирки  вообще никаких проблем с дипломом. А она всегда еле-еле на тройки тянула.
     Надя промолчала, а Катя продолжила:
     — Вот я и думаю, какое счастье, что у нас на кафедре все преподы  серьезные.
     — Делов-то, — пожала плечами Надя, — ну подержался старый перечник за сиську. Что такого? С них-то не убудет. Не стал бы он трахать их прям на кафедре. А если бы и трахнул? Ну и что такого?
     — Да я вообще на другой кафедре.
     — Да, я поняла. Слушай, ну, не знаю… Купи бутылку коньяка.
     — Да у меня — женщина.
     — Ну, бутылку вина какого-то или там…  ликер, шампанское, духи.
     "Надька, тебе хорошо говорить, а у меня каждая копейка на счету".
     — Да, как-то неудобно.
     — Неудобно знаешь что?
     — Что?
     — Спать на потолке. Одеяло сваливается.
     — Ладно, Надь, пошла я.
     — Ваньке привет! Заходите как-нибудь.


***
     Катя чертила линии тонким карандашом. После проверки Натальи Юрьевны можно было обводить чертеж ярко и жирно.
     Катя любила рисовать, но с черчением не дружила.

     В гости зашёл Шурик. Едва войдя в комнату, он обратил внимание на квадратную деревянную доску, прикрепленный к ней  кнопками лист ватмана,   и сказал:
     — Катька, ты знаешь, а я ведь обожаю чертить.
     — Да ладно,  никогда бы не подумала.
     — Вот тебе и складно. А давай мы тебе весь диплом в туши сделаем, — предложил Шурик. — Прикинь! У всех в карандаше, а у тебя — в туши. 
     — Ну… даже не знаю.
     — Давай-давай, знаешь, как классно будет! Комиссия, как увидит твои чертежи, обалдеет. Сразу тебе пятерку поставят. Короче, купи две деревянные линейки, самые длинные, тушь и перья. И еще клей не забудь.

     После того, как Катя все купила, Шурик склеил две линейки в длину так, чтобы одна небольшой ступенькой на миллиметр выходила вперёд за другую. И показал как надо чертить. Оказалось, что все не так сложно. Катя даже попробовала немного сама на черновике. Шурик обвел  один лист, потом второй.
     Катя отвезла их на проверку. Руководительница  подписала.      

     “Шурик самый рукастый из всей компании, — думала Катя, возвращаясь с чертежами домой. — Чему-то его научил отец — главный инженер в министерстве путей сообщения. А где-то видимо…  природная любознательность и стремление все  делать своими руками”.
     А потом Шурик неожиданно куда-то пропал.
     “Исчез. Наверное, работы много… А может весь в любви  с Олей, — фантазировала Катя, —  наслаждаются каждой свободной минутой”.
     Катя вспомнила уютную  Олину квартиру, чай с тортом. Пианино. Интеллигентного красивого папу с тонкими, как у музыканта, пальцами, саму Олю, весёлую, добрую и уверенную, и сделала вывод, что Шурику сейчас совсем не до ее диплома.
   
      Дома у Вани телефона не было. Звонить от Макса или родителей Катя не хотела. Поэтому чертыхаясь, и ругая себя и Шурика, Катя чертила тушью сама.

     “У туши есть свои плюсы и минусы, — размышляла Катя. — В отличие от карандаша она смотрится на белом фоне ватмана ярче и, когда высохнет, не размазывается. Только надо чертить очень  аккуратно. И есть одно “но”. Если ты ошибся в “карандаше”, то можно все стереть ластиком. Но линию, начерченную тушью, уже никогда не сотрешь. Ее можно только  срезать лезвием, аккуратно зацепив верхний слой ватмана”.

     Услышав звонок,  Катя отложила ватман и перо, и пошла открывать дверь. На пороге стояла запыхавшаяся Лена.
— Зига приехал, — возбужденно сказала она.
— Правда? — покраснела Катя.
— Ага. Он у нас сейчас. Приходи.

     Катя подвела глаза. Решила по-быстрому сделать прическу. Волосы так, как ей хотелось, не укладывались. Получилось по-дурацки. Поэтому Катя, решив сделать гладкую прическу, собрала волосы на макушке, и закрепила хвостик резинкой.
     Затем  надела связанный недавно из белоснежной скрипучей рижской синтетики пуловер, джинсы и белые сапоги, сверху — джинсовую куртку с подкладкой из белого искусственного меха, и вышла из подъезда. По дороге, проходя мимо небольшого одноэтажного магазинчика с надписью “Вино”, который местные называли “черные мужики”, она увидела группу выпивающих мужчин, в центре которой стоял, что-то рассказывая и громко хохоча, папа Макса. Катя сделала вид, что не заметила его, и быстрым шагом направилась к дому Лены.

     С момента расставания прошло три с половиной года.

    “Такие парни, как Зига, встречались на моем пути. Например, в пионерском лагере. Обычно они были любимчиками девчонок, всегда в центре внимания, иногда меняя за смену по нескольку подружек. Девчонки ссорились из-за них и даже дрались, — вспоминала Катя. —  В те годы я никогда бы не подумала, что такой, как Зига, веселый и яркий, обратит на меня внимание”.
     В детстве Катя была слишком скромной и стеснительной. Незнакомые интересные парни обычно обращали внимание на других, а одноклассникам она казалась слишком правильной, так как была отличница и председателем совета отряда.
    — Ты — первый, кто полюбил меня такой, какая я есть, — вслух сказала   Катя. — Сейчас ты как-будто передал эстафету Максу. Он не похож на тебя внешне. Совсем. Но мне почему-то кажется,  что среди своих друзей Зига такой же, как Макс.
    Красивый, яркий, модный, загорелый! Наверняка у него много девушек. А он выбрал меня.
     — Но точно также можно сказать, что ты выбрала его, — возмутился внутренний голос. — В то лето в деревне хватало ухажеров. Просто тогда, в той ситуации среди всех он показался  самым подходящим.

     Катя вспомнила Яругу. Тогда ей казалось, что она могла бы часами  целоваться с Зигой. Если бы они у них были. На ум пришли слова:
И не грусти, пусть нам осталось   
Всего лишь сто часов вдвоем.
     “Лоза. Как будто про нас тогдашних написал. Я и сейчас люблю эту песню”.
     В то лето количество часов стремительно уменьшалось, и Катя становилась все грустнее. Потом в поезде она услышала их с Зигой песню и ревела всю дорогу. Затем были письма. Обмен фотографиями. Грусть. Тоска. А потом пришло понимание того, что они слишком далеко. Но тем не менее, расставшись с Зигой, Катя не забыла его и не раз представляла их встречу.
     …Вот она расфуфыренная приезжает в Казахстан. Ее встречает роскошный лимузин,  за рулем — Зига. А она его не сразу узнает…
     Дальше Катины мечты не распространялись, останавливаясь на точке, что она крутая, а Зига — шофер.
    “Наконец-то мы встретимся”.
     Катя дошла до сталинской пятиэтажки, обратила внимание на  грузовик МАЗ с неместными номерами, стремительно поднялась по лестнице на второй этаж, и позвонила в квартиру, расположенную справа. Дверь, как всегда, слегка приоткрылась. Сантиметра на три. Катя увидела в щель Лену. Лена закрыла дверь, сняла цепочку и радостно открыла дверь настежь:
     — Заходи!
    Катя прошла в гостиную. Уставший мужчина в сером свитере с вытянутыми рукавами и темных тренировочных, сидевший на диване, при виде Кати вскочил, улыбнулся и поздоровался. Катя кивнула в ответ.
     “Внешность Зиги. Даже усы  те же. Только куда-то исчез блеск из глаз”, — грустно подумала Катя.
      Лена в это время помогала маме на кухне. Катя и Зига стояли вдвоем. Разговор не клеился.

     Зига достал  из большой спортивной сумки детские вязаные костюмчики: белый, жёлтый, розовый, и сказал, что  купил их для   дочки.
     “Зачем он мне их показывает? Детей сейчас одевают в такое? Какой ужас!”
    Катя перевела взгляд в угол. Там по-прежнему стояло темное пианино, на котором они в детстве играли с Леной популярные песни. Зига что-то сказал, Катя не расслышала и переспросила:
    — А?
     В комнату вошла Лена и позвала всех к столу.
     Катя разволновалась и, чтобы успокоиться и немного собраться с мыслями,  пошла в туалет. Постояла. Поглядела на “газетницу”. Так они с Леной называли в детстве “карман”, сделанный из плотной материи, с вышитыми крестиком розами, которые так нравились в детстве. В “газетнице”", как и раньше, вперемешку лежали нарезанные куски газет и светлые листочки бумаги. Катя дернула за металлическую цепочку, прикрепленную к находящемуся под потолком сливным бачком и слила воду. Затем пошла в ванную, включила воду: сперва холодную, а потом — горячую, вспомнила, как когда-то в детстве, когда у них в квартире отключили воду на месяц, один раз мылась у Лены. Зашумела колонка. Катя вымыла руки, потом вытерла их и прошла на кухню.

    На просторной кухне за столом с  нарисованными на клеенке аппетитными фруктами сидели Ленины родители, Лена и Зига. Катя присела на край табуретки, стараясь ни на кого не глядеть. Ленина мама наливала борщ в глубокие тарелки, а Лена раздавала. Папа Лены взял бутылку Пшеничной и разлил по маленьким хрустальным рюмкам.
     — За встречу.
    Катя чокнулась вместе со всеми, о чем-то опять задумалась,  не донесла рюмку, случайно опрокинула ее в свою тарелку и подумала:
     “Заметил кто-нибудь или нет? Не ясно. Какие-то все напряженные. Может быть, из-за меня?”
    По мере того, как бутылка пустела, разговоры за столом становились все оживленнее. Катя доела свой горький борщ.
    Зига вспомнил о поездке с женой в Польшу. О том, как там продали золотой кулон жены с цепочкой, и на вырученные деньги купили джинсы жене, а ему джинсовый костюм. Как он пообещал жене купить новое украшение, а потом золото исчезло из магазинов.
   
    Катя смотрела на Зигу и не узнавала в уставшем, плохо одетом дальнобойщике яркого, модного, загорелого и весёлого парня, от которого когда-то была без ума. Раньше его шутки вызывали у Кати смех, а сейчас — недоумение и досаду.
             “Неужели когда-то я любила его?” — спросила себя Катя.
“Да, любила”.
“Что я в нем  нашла?”
“Тогда ты была моложе, неопытнее, глупее”.
“А сейчас?”
“Ты изменилась,  повзрослела, а он…”
“Остался прежним”".
“Да, именно”.
             “Ну вот и встретились. Как я и хотела. Только встреча переместился из Павлодара в Подольск.  Зига — моя любовь, Павлодарская шпана, хулиган из Казахстана. Может и хорошо, что тогда в восемьдесят седьмом, мне не платили стипендию и я так и не доехала до него.
    Я искренне любила его. Но интересно, как бы сложилась моя жизнь там? — задумалась Катя. — Наверное, никак. Я же с детства боялась уехать в другой город от мамы. Он столько рассказывал о "русских" и "казахских" школах, о поделенных между пацанами района кинотеатрах. Что бы я делала в его, таком холодном зимой и жарким летом, городе? Подольск — непростой город, но он родной. Я бы не вписалась в атмосферу Павлодара. Я люблю  по-прежнему того Зигу, который остался в Яруге. А нового я не понимаю. Прости, Зига, и прощай!”
    Катя поняла, что она благодарна Лене и Зиге  за встречу. Что теперь наконец перестанет представлять  себе самолет, лимузин и Зигу за рулем.
     Катя  засобиралась домой,  Зига пошел за ней. В коридоре он обул черные войлочные сапоги и сказал:

    — Как лох. Мой джинсовый костюм и остальную нормальную одежду жена спрятала. Как узнала, что в Тулу еду, так и сказала: “Не хочу, чтобы ты был красивым”.
    — Так ты из-за меня… В Тулу?
    — А из-за кого? Для бешеной собаки семь верст не крюк, — вздохнул он, — Тут всего ничего до твоего Подольска.
    Катя попрощалась с Леной и ее родителями. Они с Зигой оделись, и вышли, прикрыв за собой дверь. Спустились по лестнице, и оказались во дворе. Катя покосилась на МАЗ и спросила:
    — Твой?
    — Ага.
    — Я так и поняла. Слушай, а я изменилась, как ты думаешь?
    — Да нет. Причёска просто другая.
     Катя промолчала.
    “Как я рада, что мы встретились. Иллюзии рассеялись. Мы слишком разные. Мы — не пара. Но я рада, что тогда в украинской деревне Яруга я встретила тебя. Яркий роман, который я все эти годы пыталась забыть, считая его курортным”.
     — Замужем? — Зига кивнул на  кольцо.
     — Ты первый женился.
     — От тебя не было писем, и я... Твое фото лежало на столе под стеклом... Только перед свадьбой убрал. Жена настояла, она... сильно ревновала.
    — Через месяц после твоей свадьбы на восьмое марта я получила открытку с подписью: “Ольга Зигмунд” и сломала голову: кто это? А потом пригляделась, увидела маленькую запятую между словами, и поняла, что это — твоя жена. Я обрадовалась, что она оказалась такая мудрая и добрая. Решила, что она не против нашей переписки, и написала тебе. Я только сейчас  поняла смысл ее письма. Она ведь имела в виду, что ты когда-то любил меня, но теперь — поезд ушёл, и ты — ее муж?
    — Я очень удивился твоему письму. Ты ведь столько не писала, а тут вдруг… Мы с женой поругались, когда я узнал, что она написала тебе.
    “Я сделала все так, как надо, ни о чем не надо жалеть”.
    Катя вздохнула.
    — Ты счастлива?
    Катя чмокнула когда-то любимого Зигу в губы и убежала.