«ЗАВОРЁНА МЕТЕРИНА»
Периферийный роман
«И в пУрпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня»
Вл. Соловьев «Три свидания»
Съедешь с Аблязовского тракта, уйдешь от пыли и копоти выхлопов свинца и консерогенов федеральной трассы, и дорога, оживившись, заныряет живописными балками, заерошится юным березняком, наполнит грудь ионной свежестью сосняка из стройной рощи на горе, возле древней заброшенной церкви, и пойдет считать километры проселочных выбоин по выдолбленным колеям зауральского дальнобоя. Березы-сосны, сосны-березы, осины… будут мелькать перед глазами с обеих сторон с прибитыми дощечками на лесной обочине с предостережением пожаров и напоминанием, что лес - это самое главное богатство здешнего края.
Уже на подъезде к городку пойдут поля, невозделываемые, с забытими или брошенными большими снопами сена, которые было в лень или невмоготу вывезти поздней осенью частникам к своим пестрым и разношерстным дворам. А потом стремительный и незаметный как въезд в Заворёну с раздолбанной наркоманами будкой «Шиномонтажка» и разорившейся АЗС сидящего в лагерях олигарха.
Заворёна – город в восемьдесят тысяч жителей, разбросанный частным сектором и купеческими старинными архитектурными экспромтами с колоннадами и арками, обветшалыми или прошитыми сайдингом поздних скорополительных реставраций. Расположен он с давних пор на холмах, укутанный шарфом-гривой светлохвойного таежного бора, как подковой окаймляющего и оберегающего его счастье на долгие века. Меж холмов серебряной змеей или все той же подковой, а может казачьим палашом изогнулась река Суерь, небольшая с коряво рваными берегами, обнажавшими гнилые зубы глиняных обрывов, с волчьей шерстью ольхово-вербной левады.
Таким панорамным снимком запечатлел со своего iPhone Заворёну Андрей Метерин, региональный менеджер по развитию бизнеса одной совместной российско-иностранной факторингово-лизинговой компании с вычурным названием «Фактор-Идеал-Лизинг». Он был командирован в Аблязовскую область с обязательной выделенной поездкой и в Заворёну, где он должен был заключить несколько лизинговых контрактов. Брезгливо относясь к отдаленным командировкам, москвич Метерин взял с собой в аэропорт много чего дополнительно-необходимого, по его мнению, для того, чтобы уж радикально не менять привычный образ жизни, подобающий его успешному статусу молодого топ-менеджера перспективного толка. Его жена, отправляя в очередную командировку далеко на границу Урала и Сибири, скептически ухмыльнулась, но что не испортило ее выразительные и тщательно ухоженные черты лица.
- Надо же! В такую срань! В такую рань! – лобызнула она его, зевая, в четыре часа утра в прелестной ночнушке, когда он сел в свой, взятый в кредит Range Rover, пикнув на весь двор брежневского дома на Кутузовском проспекте мощной технологией сигнализации.
Перспективы этой поездки его самого не радовали. Он уже в который месяц ждал командировку в Италию, маячил на горизонте пикантный морской круиз из Неаполя в Марсель и уикенд на Лазурном Берегу, куда он намеревался взять с собой и высокотребовательную супругу Елену, стройную светскую красавицу гламурного толка. Она ради такой перспективы изнуряла себя накануне чрезмерным фитнесом в престижном салоне, чтобы выглядеть безукоризненно. Но как назло зеленый свет дали не ему, а его вечному конкуренту и сопернику-коллеге Илье Бредину. Ох, уж в мыслях и помял его крепким словом и хваткой Андрей, но воле работодателя перечить не стал, сглотнул обиду и корпоративную злость и решительно и жестко помчался в глушь России, оставив сонно дремать свой Range Rover в многоэтажном гараже в Домодедово.
Елена его была кареглазая очаровательная блондинка метисных кровей с большими красивыми мерцающими газельной пепси-колой глазами с черными грозными дугами выразительных бровей с прямыми искуссно крашенными волосами, ухоженными молодежной прической. Ей было 30 лет. Она была в том возрасте и образе, который языком наших современников был очень привлекателен в роли роковой любовницы для русских олигархов. Это была современная Маргарита с амбициями и самоуверенностью царицы, с манерами эмансипированной стервы, умеющей покорять сердца, кошельки и доверие. Всегда ухоженная, безупречно по моде одетая, стройная, сексуальная, соблазнительная с очень высокой ценой и самооценкой, красивая, но бездетная молодая женщина, ставящая карьеру и столичный образ жизни во главу угла своей жизненной философии, она свысока и зачастую снисходительно и лукаво относилась к Метерину, долго унижая его отказом в регистрации брака, заставляла ждать, страдать, мучиться нашего героя, требовала к себе полноценной выкладки сил, а со своей стороны лишь мимолетный зевок увлечения, даря в ответ с барского плеча. Он много выложил средств и усилий, чтобы как-то держать на плаву их хрупкий и неустойчивый гражданский брак.
Приехал в Заворёну Метерин в конце марта. Сначала предутренним самолетом в Аблязово, там разместился в уютной гостинице «Дворянская», живой застройки из красного кирпича с двумя в человеческий рост фарфоровыми куклами в стеклянных витринах на входе. И уже утром после сумасшедшего ночного снегопада с дождем выехал в Заворёну. Данная командировка была сомнительной рентабельности, но руководство посчитало нужным заключить прежде всего договор лизинга в этом наиболее крупном после Аблязово в области городе, где к тому же открыл свой дилерский центр вездесущий Шевроле. Конкурентная борьба компаний вгрызлась в сферу интересов не только малого бизнеса, но и малого формата населенных пунктов. Мир пластиковых технологий с гениями ущербного рахитизма в странных синих майках с эмблемами на них в виде надкусанных фруктов, дифференцированно все дальше углублялся в регионы своими стратегическими интересами. Клиентом «Идеал-Лизинга» в Заворёне желал стать один юркий пузатый фермер и лесоруб Борис Иванович с советским стажем воровства с производств. Он представил в Москве на кредитный комитет неплохой бизнес-план с экономическим обоснованием развития и окупаемости проекта в 5 лет. Желал клиент взять в лизинг лесоперерабатывающее оборудование б/у из Италии и фуры из Германии или Чехии, также б/у. Купленный им обанкроченный лесхоз угрюмо чадил остатками убыточного производства, шабаша лесорезки на лево, на дачи и коттеджи. И как не сочеталась юркая пронырливость воровато-деловитого пузырька шефа с бегающими глазками и манерами Жванецкого или Березовского с угрюмой суровостью его замов, которые облепили Андрея с самого аэропорта в Аблязово, цинично и умышленно медленно цедили сквозь зубы шутки о суровости уральцев и сибиряков из «Нашей Раши» и байку о том, что им абсолютно не надо и не жалко отдавать, так это снег.
- Снега у нас навалом! – усмехнулся Андрею в бирюзовой нерповой шапке инженер лесхоза Чувалый, уже в казенной машине, которая везла Метерина из аэропорта в гостиницу.
- Нам не жалко! Забирайте бесплатно!
- Причем самовывозом! – вторил ему его долговязый компаньон.
Так они и ехали, накрытые предутренней мглой Сибири, впереди скрипели дворники, разметая разбушевавшийся снегопад, швыряющий с вихрем встречного транспорта комья и пригоршни талого снега с песочной грязью. А над ними высокие с обеих сторон дороги склонились крупноствольные раскидистые тополя.
Осматривал объект Андрей тщательно. Ходил, скрипел завихрастыми сугробами, надутыми степными ветрами ранней еще нервной весны из Северного Казахстана, хрустел битым кирпичом полуразрушенных корпусов былого советского размаха производства, заглядывал в дыры и выбоины этих брошенных строений, словно своды полуразрушенного храма на Аблязовском тракте фотографируя. И хоть внешне он был, как всегда, спокоен и сконцентрирован вниманием на работе, внутренне не давала ему покоя и равновесия баланса червоточина мыслей и тревог о своей гражданской жене, Елене Бушмановой. Любил ли он ее? Пожалуй, желал страстно обладать ею. Она, скользкая, изворотливая характером всегда неприступно вырывалась из объятий его харизмы обладания, покорения, подчинения сногшибательно-красивой спутницы. Она была провинциальной охотницей за столичным счастьем. Он взял ее успешной в своем роде и популярной в скандальном клубе «Парк Авеню Диско» стриптизершей с великолепной фигурой упругой и гибкой спортивной самки, как пантеры, извивающейся на шесте, словно на лианах перед атакой прыжка. Она сразила его своей модностью, молодостью, стильностью. И он, обезумев, влюбился, влюбился в ее тело, никогда не зная толком сущности ее, о характер которой стал впоследствии обжигаться не раз. Он тешил себя, как любой москвич, что надо вливать в исхудалую столичную кровь свежую струю провинциальной силы и жажды жизни, видя вокруг себя не раз, как вгрызались и пробивали себе дорогу к успеху провинциальные карьеристы в Москве. Это было везде, и в интитуте, который он закончил с красным дипломом, и далее по –жизни, постоянно в работе. Он успокаивал свою бдительность, что ей не нужна его жилплощадь, доставшаяся ему в наследство от деда с бабкой, тем более, что она, Елена, не торопила его и не собиралась замуж, упиваясь лихолетьем молодости и необузданных вихрей желаний и соблазнами отсутствия обязательств, каких бы то ни было.
Он покорял ее долго и, как он думал, красиво, с цветами и дорогими подарками, обхаживая ее стриптизерский досуг, а уж выступления ее у шеста и в VIP-кабинках клуба не пропускал, засиживался до утра в стриптиз-баре, окутанный синим дымом дамских сигарилл и нежной вуалью доступной обнаженности девичьего тела. Она поддалась его ухаживаниям и жила с ним в бурном ритме сексуальной похоти более года. Но не было гармонии в их отношениях, и Андрей все чаще спотыкался мысленно о сомнения, а нужна ли она ему вообще и правильный ли выбор он сделает, если поведет ее под венец. С одной стороны, ему тешило самолюбие и импонировало обладание таким красивым цветком, видя всякий раз завистливые и удрученно-вожделенные взгляды сторонних мужчин, когда они куда-нибудь вдвоем выбирались на вечер в ресторан, в кино, или просто на прогулку. Ему нравился ее столичный образ жизни. Она презирала всякий труд, кроме офисного, терпеть не могла приготовление еды, уборку и вообще все, что связано с домохозяйством. Считала зазорным все это делать самой. Следила и очень дорого, по его бюджету, за собой, за красотой своего лица и тела, посещая элитные фитнес-салоны, спа-салоны красоты. Питались они исключительно в ресторанах, хотя по молодости своей холостяцкой Андрей любил нет-нет, когда выдастся, словно ясный день в Москве, свободный от сплошных бизнес-проектов день, поколдовать-пофилософствовать кулинарно на кухне. Елена брезгливо ко всему такому относилась. Порой его удивляло до крайности, что могло связывать их отношения. Чистый секс и негласный контракт ее дресс-кода сопровождения, которые он оплачивал по высшему разряду. Но не это беспокоило Андрея, туманило его сознание. Ее моральная непокорность, гордость и независимость. Он желал покорить ее и, словно охотник, упивался именно азартом охоты ее покорения. Но пока усилия его были тщетны. И новая эта странная командировка выплюнули его из обоймы последовательных охотничьих ходов и повысила риски ее половой толерантности. Он видел и знал, что до добра не доведут ее посещения танцев, латиноамериканских, Сальсы, Румбы, соблазны фитнес-прелюдий, а все более женские сплетни, треп и кокетство, и даже флирт в саунах послефитнесовых, где голые мужики из шикарных автомобилей в одних полотенцах носились меж душевых комнат.
А тут ему втюхивали и проповедовали битый камень и щебень обанкротившегося лесхоза, горы стружки и опилок, старый рельсовый кран перетаски металлолома и бревен, заросшая тальником одноколейка и чуть ли не пристроенные, как финские домики, бродяжьи хибары проржавевших вагонов на тупиках запасных путей. Ограда лесхоза местами была растащена на огороды и дачи местным отребьем уволенных сторожей и загибающихся в нужде смекалистых пенсионеров-дачников.
- Вам надо ограду и охрану надлежащую обеспечить объекту, - сухо, но веще, по-путински, выстрелил в сопровождающий шлейф руководства лесхоза Метерин.
-Сделаем! – охотно прозвенел рой голосов, вроде пчелиных, а на деле трутневых.
Андрей сделал себе пометки в блокнот, дал обратную связь руководству лесхоза (самого шефа, Бориса Ивановича, не было, он был на Украине). Метерин озвучил условия договора, который был уже подписан предварительно в Москве накануне вылета, что теперь лизинговая компания ждет аванс от сибиряков и покупает для них оборудование и грузовой автотранспорт, а далее регулярными траншами, согласно договору, лизинговые платежи.
; ; ;
Заворёна сразила Метерина Масленицей. Ранее воспринимал он этот праздник лубочным каламбуром, словно Маски-шоу, с поеданием блинов, пьяных ярморочных коллажей, увечных или даже ущербных увеселений с никчемным сжиганием хвороста для «сугреву». Но как же неожиданно прекрасной и захватывающей оказалась народная тризна по проводам зимы. В ней так откровенно защемила сердце страсть по русскому лету, по весне, по юности жизни. Перемещаясь по городу, Андрей наблюдал народные гуляния. Поражали скоморохи, потешные конкурсы, ряженые. На центральной бульварной улице, типа Арбата, была сооружена сцена, на которой шумно и озорно выступали местные народные коллективы.
- Аблязовский клуб молодых семей «Оберег», районные клубы юных эзотериков-огневедов «Вышень», «Кресень», «Ясен пень», центр народного творчества «Лад», - объявлял самодеятельные коллективы ведущий.
Ладовцы обыграли забавную сцену. Крестьянская девушка в цветастой юбке влюбилась в ухаря-купца и пыталась банными припарками его приворожить. Какая-то заворёнинская красавица блестяще вопроизводила народный сценический образ искуссной соблазнительницы, особенно эпизод мытья в бане. Девушка игриво припаривала березовым веником свои интимные места, каламбурно-эпически их выставляя в объективы любопытного внимания зрителей, ярмарочных зевак и обывателей, командировочных скучающих Дон Жуанов и карманных воров-щипачей. Припаривая, приговаривала архаичные приворотные заклинания: «Вода-водица, красная девица, ты на камнях от жара кипишь, паром мое тело согреваешь, теплом душу радуешь, так пусть и мой любимый от страсти ко мне кипит, лаской мое тело согревает, любовью мою душу радует. Аминь».
«Как банный лист
К телу лепок и цепок,
Так и ты, мой милый,
Будь до меня лепок,
До моего тела цепок.
Лепись, крепись
Во веки веков не отцепись.
Слово мое крепко,
Дело мое лепко.
До тех пор, пока береза
С моего веника
Будет стоять,
До тех пор раб Божий
Будет у моих ног лежать.
Ключь. Замок. Язык».
Купец, естественно, был соблазнен, влекомый красотой крестьянки. По, якобы, ее записке, он пришел с мешком денег ночью на сеновал. Ждал, томился под луной. И вдруг вихрем ворвался на сцену разбойничий гурт и прежняя барышня-крестьянка предстала перед зрителями в образе Дубровского или еще какого народного мстителя по типу Робин Гуда в кожаной тужурке и ажуре свиты своих верных сорвиголов. Свершился над купцом какой-то мутный народным гневом вымощенный суд, отчетливо оставляя в фокусе внимания зрителей отчеканенную монету впечатлений яркости этнического фольклора и глубины корней анархии русского характера, непокорного, необузданного удальства, навевающего романтические мотивы разинских или махновских бравад.
Со сцены красавица благородно вещала, держа в руках купеческий мешок, что эти деньги, наворованные чиновничьими откатами и взятками, предпринимательскими махинациями и укланениями от уплаты налогов, предполагаемые к утечке в оффшоры, пойдут на лечение больных детей. И под аплодисменты зрителей, число которых последняя сцена в разы увеличила, задев за живое красиво обернутой актуальностью, девушка высыпала со сцены мешок предполагаемых денег, содержимое которого заблестело-завертелось на мартовском ветру пестростью конфетти. Этому всплеску эмоций и цветной бумажной нарезке аккомпанировали разбойничьи хлопушки из ее разношерстной свиты.
Игрой красавицы впечатлен был весь сход. На поклон-на бис вылетало это симпатичное чудо в цветастой юбке не раз, с глазами глубинной русскости в лучах озорства какой-то духовной правды своей гражданской позиции. Андрей про себя отметил смелость сценического решения и красоту исполнительницы главной роли. Он словно прикованный или завороженный ждал продолжение праздника. Девушка из центра «Лад» переоделась и стала помогать ведущему, объявляла новые коллективы, смеялась, шутила, цвела в кокошнике, как Марина Девятова. В конце праздника именно эту понравившуюся Метерину красавицу выбрали заодно и Ладой – богиней любви и красоты и Лелей – богиней весны. Она села в росписные сани, где ухабисто и вальяжно расположилось соломо-хворостовое чучело Сударыни-Масленицы в нарядном сарафане, кокошнике со свекольными румянами на щеках, курносым задиристым носом и лубочной улыбкой. В сани запряглись трое молодых парней в багряных косоворотках. И эта потешная процессия, вовлекая в свой хвост всех ряженых и убогих, юродивых и блаженных, нищих побирушек, бомжей и цыган, бродяг и спившихся помоечных колдырей, словно кавалькада менад и сатиров из свиты Диониса, тронулась в упорядоченном режиме в заранее с местной администрацией согласованном или установленном направлении на ритуальное сожжение чучела. Свита богини весны весело каламбурила, проказничала, шалила, то забавно выпячивая эротизированные сладострастные непристойности, то дразнясь и кидаясь снежками, под посвист частушек и трели баяна. В центральном городском парке, куда привело это скоморошное шествие Андрея, дворники и арлекины из цирка шапито взгромоздили чучело зимы на кол. И последние мгновения своей завораживающей, мифической жизни чучело провело в излюбленной Иваном Грозным пытке – ка колу, воспламеняемое страстью пивного хмеля собравшихся, их разбойничьими искрами самопального самосуда толпы. Наконец, ритуальный палач огнепоклонник, какой-то нелепый, как зороастриец, в багровом кафтане курицы Рябы со старинным рушником, поднес, словно олимпионик, забавный факел к торчащим кольям хворостин и чучело вспыхнуло под всеобщее улюлюкание и визг, и сгорело Бабой Ягой или костлявой ведьмой, ядовито выкручиваясь на ветру на вертеле шеста от невообразимых мук, пожираемая голодным огнем, который, как саблезубый пес, долго еще хрустел, словно костями, паленьим треском. Веело апохалом вокруг сгораемого молниеносно в пар чучельного тряпья.
«Словно чья-то прежняя жизнь», глядя на сгорающее чучело, почему-то подумал Андрей.
***
Заворёна понравилась Метерину, на удивление ему самому. Понравилась миром, который он даже себе не представлял. Она дала толчок, импульс его новым идеям, которые он часто выдумывал и выдвигал на работе, да и просто в жизни, глядя вокруг.
По делам финансовым он забежал в банк на улице Блюхера. Рядом с вывеской банка, поменявшего стиль с темно-зеленого на хаки с оранжевыми жилами, висела старая мемориальная доска, закопченная временем, почти черная, на которой было написано, что Василий Блюхер с 30-й стрелковой дивизией освобождал Заворёну от белогвардейцев в гражданскую войну.
В банке среди унылой пенсионной очереди к обналичке, трескотни операционно-кассовых машин и сенсорных сплайнов дисплеев банкоматов бродил неуклюже юродивый веселый парень в валенках и спортивном костюме от одного собеседника к другому, из стоящих в очереди, участливо и компанейски беседуя с каждым. С ним рядом в очереди стояла девушка и они оживленно (он наиболее громко) говорили о разном бытовом и философском, о детских прививках, о пользе и вреде интернета в деревне, о неприемлемости измен.
- Ты за интернет будешь платить? – спросила спортсмена в валенках девушка.
- Да. У меня теперь скоростной. Прежний расторг договор. Вот только ущербный он какой-то – у парня вскинулись крыльями чаек брови и тонкие губы скривились в бильжовской ухмылке.
- Тариф?
- Интернет! Логика, соединяющая слова в запросах в поисковых системах работает крайне неэффективно. Плохо работают поисковики. Слабо фильтруют полезную информацию, отыскивая в глубинах информационного океана. Поднимают по запросу шелуху. Приходится самому нырять за жемчужинами, набираясь, как воздуха, терпения. Я, можно сказать, ловец интернет-жемчужин.
- Ты весь теперь в интернете. Никуда сам не выезжаешь?
- Почему, недавно ездил в Аблязово. У меня не досуг, работа завязана на интернете. В досуге он мешает только. Время и силы убивает почти впустую. По дому дел уйма, не присесть. Вот в больших городах, в многоэтажных домах у людей сплошной досуг после работы, вот и торчат в интернете, реальную, социальную свою жизнь атрофируя. А у меня свой дом. Хозяйство. Дело всегда найду по дому. Хотя ты знаешь, всё время так тоже нельзя, уныло, однообразно. Превращаешься в тупую машину. Надо иной раз встряхнуться. Раз в командировку выехал. Другой раз, с металлоискателем на поиски древних монет куда-нибудь вырвался на денек-другой. Встряхнулся.
- Ага! Мне даже послышалось «рехнулся»! – засмеялась девушка, - но ты прав: лучший отдых – смена деятельности, смена обстановки!
- Потом приедешь домой, - вторил ей парень, - с новыми силами за работу приступить хочется.
Тут беседа их оборвалась, так как подошла очередь девушки в кассу. Они попрощались, пожелали здоровья детям друг друга. Затем этот парень подошел к пожилой женщине, поприветствовал громко, спросил что-то личное за жизнь, сам стал рассказывать, как болезненно его дочка переносит прививки, как после АКДС поднялась у нее высокая температура и они с женой вызывали скорую глубокой ночью. Женщина охала, справлялась, как дела у жены.
- Отлично, Марья Степановна! Она у меня чудная! Клад интересов. В культурном центре «Лад» ладом разрисовывает художественно глиняные поделки зверушек: лошадок, ёжиков всяческих.
- И когда она всё успевает, Олег?! Тебе повезло с женой, - восклицала невнятная женщина.
Названный Олегом местный чудак в пимах переходил к другому собеседнику, к дедку в ржавого цвета потертом плаще.
- Тебе не холодно, орёл? – осведомлялся по-отцовски у него ветеран.
- Да что Вы, Валерий Карпыч! Мы же ныряльщики первые на Крещение в Суерь! Нам хворь и морозы нипочем. Я тут как-то, когда в январе, помните, крепкие морозы стояли, до – 40 ведь было, так вот, коней загонял ночью в стайку, в одних трико. И хоть бы хны! Хоть бы где пробрало. Даже не заметил.
- Ну и ну! Одно слово, мостовской орёл! – усмехнулся восхищенно дед в ржавом плаще.
«Оригинал!», - подумал про него Метерин. «По истине, как у Задорного, в нашей стране всякий на поверку – чудо-оригинал, талант, умница в своей стезе, а вместе мы – страна дураков».
Некоторая искра своеобразного восхищения возникла у Андрея к этому местному браваке. Он уже в последние годы стал замечать, как деловой финансовый мир, где он вращался, портил его восприятие жизни, изначально пытливое, чуткое, ищущее, правдоискательское, творческое начало. Деловой мир иссушил его, натянул кору черствого цинизма, в котором все чувства были опошлены и унижены. Красивые девушки воспринимались шлюшками. К женской красоте вообще отношение у него за последние успешные годы стало поистине уродливым. Вся Красота оценивалась, как процеживалась сквозь сито или призму потенциального обладания и нездорового вожделения. И лишь где-то в глубине души, теперь уже очень далеко, одиноко скулил росточек платонического юношеского бескорыстного восприятия красоты. А как теперь порой хотелось достать его оттуда, из глубин, выпестовать и взлелеять вновь, вернуть юношеское восприятие жизни, максималистское, пылкое, романтическое. Ведь теперь сквозь прожитые годы, Метерин понимал и убеждался снова, что та наивная безответная его семнадцатилетняя любовь, которая приносила ему, якобы, такие страдания, была великолепным живительным родником чувств, обогащающих так свободно и просто, практически бесплатно, его монотонную и скупую иждивенческую тогда жизнь.
Поэтому, все эти размышления настраивали Андрея против идеалов современного пластмассового успеха сомнительных американских теорий экономического зомбирования. И все корпоративные технологии, направленные на услужливый сервис и техники продаж, воспринимались им очень критично. Такое обострение противоречий желаемого и действительного в сфере его рабочих интересов, активировало, можно так сказать, третий глаз его духовного поиска порядочных людей с внутренним огнем нравственности и морали, усмиряющим беспринципность диких, необузданных желаний наживы, успеха, категорических, бескомпромиссных этих хищников рыночной цивилизации. Поиск этот Метерин начал с недавних пор, практически неосознанно, вслепую шаря во тьме чужих судеб своим третьим глазом, кривыи и атрофированным в виду его нетренированности и аморфной забытости, призрачной чердачности его бытия. Таким лучом он и отметил Олега Ошуркова, так звали того оригинала в валенках и спортивном костюме.
Олег сам просто и естественно с ним познакомился, участливо, бескорыстно, заинтересованно вглядываясь в его внутренний мир, протянул трудовую руку. Поинтересовался в бесконечных банковских очередях, что, видимо, он человек приезжий, по всем манерам и видам, а если еще что-нибудь скажет, так по произношению вообще, Олег берется запросто определить, откуда родом и где сейчас проживает Метерин.
- Да, я в командировке у вас, - невнятно пробурчал немного смущенный такой незатейливой простотой и открытостью Андрей.
- И как находите здешние места? – улыбнулся Олег. - Типично для Западной Сибири, не так ли? Я был во многих регионах. Могу долго рассуждать об их свойствах и типах. Вообще, регионы – моя слабость, моя боль. Пишу книгу о своих странствиях.
- Так вы писатель?
- В своем роде. Я, как и все – творческий человек. Вот вы тоже, в своем роде творческий человек, творите свою судьбу, судьбу своей семьи.
- Ну, если так ставите вопрос, то, пожалуй. Но вы меня заинтриговали. Каким образом можете определить, где я родился, где живу?
- Ну, тут, знаете ли, - усмехнулся Олег, незаметно как перешедший с местного диалекта сельских междометий, частокола-штакетника частиц «то» и съеденных окончаний глаголов, типа «Айда» или «Кого делат?» на федеральный дикторский академический стиль речи.
- Некий микс кустарной дедукции и географии личного опыта. Улавливаю, что вы родом откуда-то из Центрального Черноземья (Липецк, Тамбов), а живете, конечно, в столице, здесь фигня-вопрос.
- Мощно! – впечатлился Андрей. – Только, Воронеж, - поправил деликатно Олега. – Интересно, как догадались?
- Гены скифско-сарматские с половецкими наблюдаю, - пристально окатил Метерина местный философ синевой леденящего взгляда.
- Да уж… Город ваш интересный. Одно название чего стоит. Дремучее какое-то. Что оно означает, хоть?
- Однозначного ответа нет. Я сам уже этот вопрос изучаю давно. По моему мнению, это оберег женского рода, имя собственное, то есть какая-то оберегающая сила, охраняющая, навлекающая колдовство. Я понимаю под данным термином некую языческую богиню суеверия, хотя нигде такой богини не встречал, не в славянских, не в тюркских пантеонах языческих богов. Происхождение слова также не известно. Скорее всего, тюркского происхождения. Город назван в честь деревни, старой, времен Ермака русской, а до этого народности манси. Деревня под городом, заброшенная с советского времени. Моя жена Ольга, объясняет название города более романтично и обывательски, что свойственно женским натурам. Как слышно, так и понимает. Заворёна – значит очаровывающая, внушающая любовь от слов ворожба, приворот, заворожить, обворожить и т.п. А я исхожу из значения слова Вор- это ограда, забор по древнерусски. То есть склоняюсь к оберегу, охране, огороду, городу.
- Да вы, прямо лингвист!
- Скорее, этимолог-философ, причем кустарный, доморощенный. А хотите небольшую экскурсию с краткой познавательной лекцией о достопримечательностях и истории Заворёны? Бесплатно! Единовременно, увлекательно и безвозмездно! Если временем, конечно, располагаете.
- А ваш-то в чем интерес?
- В просвещении! – пошутил Олег. – Сеять разумное, доброе, вечное.
- А если серьезно? Я свое время ценю и желаю тратить полезно с инвестиционным подходом и интересом будущих результатов.
- Да, я понял, что вы – деловой человек. Мой интерес чист, как белый лебедь. Я привлекаю инвесторов в мой любимый город.
- Благородно! И у Вас есть реальные проекты или всё более венчурная липа?
- Есть. Но напрасно вы так пренебрежительно о венчурных сделках. Сейчас вся страна – один большой венчурный мультирисковый проект. Экономическое обоснование вам предоставим, но сначала надо, как следует, познакомиться с людьми, с проектами, с городом, наконец.
Андрей был впечатлен и заинтересован такой разверсткой событий. Он всегда был птенец гнезда решительных, смелых действий, ценитель острых, на злобу дня, проектов и поведение деловое мерил не пафосом офисных бравад, а сутью, реалиями перспектив, деловой самоотверженностью компаньонов.
Из банка они выходили уже почти друзьями. Это было тем более интересно и неожиданно, что настоящих друзей у Андрея никогда практически не было. С одной стороны, он легко, летяще сходился с людьми, но потом загнивание противоречий интересов, соперничества, хищной конкуренции, ставило препону любым новым дружеским отношениям. А те, былые, отпетые отшельники-дружки из общаги, студенты - синие свистуны, давно облагоразумились, ночами стали спать в семейных постелях и покой, и уют достигнутого благополучия ни за что не меняли на экспромтные взрывы адреналина потребности бесовских революций против монотонности и унылой предсказуемости обеспеченного бытия.
; ; ;
Ошурков повез Метерина по Заворёне на своей бежевой Ниве.
- Извиняюсь за эконом-класс, - криво и немного огорченно, как показалось Андрею, пошутил, усмехнувшись, Олег.
- Да ничего, мне привычно, - попытался подбодрить и вывести из неловкого стеснительного положения москвич провинциала. Метерин в элегантном костюме, превосходно сидящем на нем, стоимостью, большей, чем ошурковский подержанный автомобиль, и Олег в потертой спецовой куртке «Уралсвязьинформа» со светоотражательными полосами, запыленный, прокопченный грязью и пылью провинциальной жестокой действительности почти полусельского быта, почти натурального хозяйства и труда.
Андрей сам удивился, почему он так сказал. С одной стороны, все было понятно. Он по психотипу из соционики был Гексли и всегда, осознанно или нет, стремился подбодрить, поддержать, вдохновить и мотивировать окружающих. С другой стороны, он, вроде бы, давно уже был циничен ко всему неурбанизированному и пренебрегал несовременный, нецивилизованный быт. Это было в нем очень похожее чувство, как взгляды на жизнь его надменной красавицы Елены. А тут на него смотрела из каждого пестрого дома, переулка или тупика зелеными глазами, ставен Заворёна, таинственная красавица, по глаза укрытая темно-хвойным океаном тайги.
Почему, собственно, городок этот неказистый показался Метерину особенно красивым в своем роде? И что это был вообще за род городов, в котором Заворёна оказалась красивой? Над этим думал Андрей, пока Олег его возил, кружил по городу, показывая мертвые объекты советского долгостроя, разношерстные лоскутными одеялами витрины магазинчиков, кружевные и разляпистые, как персидские ковры, дворы частного сектора и хрущевки, как рыбы, все в чешуе спутниковых тарелок «Триколора».
Ну, во- первых, небо после Москвы было здесь прозрачно-чистым, синим, глубоким, бездонным. Конечно, воздух ласкал и ублажал сладковатой чистотой и ионизированной витаминностью кислородного богатства. Дурманящий, чистый, сладкий, по своему, запах природы, соснового бора вперемежку с морозцем и снегом, дышащих паром свежести. На небе синем-синем, без единого облачка, поднимались змейками и падали за горизонт, словно конфети с новогодней ёлки, высоко идущие воздушным сибирским коридором самолеты из Центральной России в Сибирь и обратно. То, что было много, просто по сказочному много снега и его сугробы, скатанные дорожной техникой к обочинам тротуаров и дорог, были, как баррикадные рвы прошлых войн и революционных бунтов. Речь, произношение, диалект местного говора был очень колоритен и уникален. Это слышалось сразу, но не резало, а убаюкивало слух. Здесь и множественная частица «то» и съеденные суффиксы трудовых глаголов, и древнее мифическое «Айда!», отдающее отголосками индо-арийского санскрита. Это и девушки. На удивление многочисленно стройные и красивые. Их каштановые густые челки, красивые ноги, стройные станы, зеленые или серые любопытные глубокие проницательные газельи глаза. Это молодые пары, в которых мужчины – качки, коротко стриженые, почти бритые в спортивных черных или серых костюмах в обтяг с молодыми женщинами, как юная Родина-мать с выкрашенными в черную смоль волосами, белокожие лебеди со стройными красивыми телами с большими озерами зеленых или серо-голубых глаз. Это и провинциальная наивность нелепого приобщения к приапической растленной цивилизации интим-индустрии, когда порядочной девушке никуда, кроме, как замуж, и выйти-то некуда, когда на фасаде какого-нибудь захолустного интим-салона буква «Н» отвалилась по безалаберности конструкции рекламы, и сермяжная истина миллионов обнажила свои мощи «интим-сало». Это и одежда. Понятно, что во многом китайская, но определенный ее вкус сочетания несочетаемого заставлял подолгу заглядываться, как на чудо света или туристическую достопримечательность аборигенов Сибири. Это и дома, их смелые архитектурные и дизайнерские решения, в которых, несмотря на глухомань и, как казалось Андрею, безысходную бесперспективность и тупик провинциальной России, ощущалась какая-то непонятная сила в обновлении, современности стройматериалов, обшивки сайдингом заборов и стен, метало-черепицей сараев и крыш домов. Это и грустные лирические пейзажи, картины которых открывались, когда Нива Олега переваливала с балки на балку. Во всем, что успел разглядеть Андрей, пока они проехали несколько предполагаемых к инвестированию объектов, чувствовалась положительная энергетика, оставляющая какой-то теплый осадок в душе. Олег, замечая реакции созерцания Андрея, улыбался за рулем.
- Между прочим, у нас здесь в Старой Заворёне, есть свое место силы, ну знаете, по типу Аркаима или культовых мест на Алтае?!
-Древние захоронения или святилища?
- По типу того. Мегалиты неолита. Менгиры и дольмены, кромлехи и урочища, по типу Стоунхенджа или Ушмора. Знаете, сколько тайн, красоты и прелести несут в себе, например, имена рек или деревень? Не названия, говорю я, а именно имена! Каждое живое, словно дышит, спит летаргическим сном, подобно лемуро-атлантам в пещерах Тибета, геном человечества сберегая. Так и тут. В этих забытых названиях, убежден я, запрятан, зашит многовековой смысл, истина, идеи древних народов, и расшифруй мы его, может, догадались, образумились, поняли бы, как нам всем лучше жить, чтобы всем быть счастливыми. Вот реки наши Исеть, Илеть, Суерь, Меча, Мендеря, Синташта, озеро Шагара. Села Большой Камаган, Малый Заполой, Чендемерово, Манщино, Магурово и многие другие.
- Может, это какие-нибудь тюркские имена?
- Нет, это финно-угорские корни. Это послание нам, потомкам, шифр и код древних истин.
- Ну вы завуалировали все прямо так романтично. Но ведь все может быть гораздо банальнее.
- Возможно, - сощурился Ошурков, - но хочется верить! Давайте, заедем ко мне, пообедаем, а потом к Роману Шалунову в ООО «Шалопайка» заедем. Им как раз в лизинг нужны комбайны Ростсельмаша. Или это через Росагролизинг только можно?
- Почему же?! Мы тоже можем рассмотреть сельхозсделку. А я вас не стесню с обедом? Может, лучше где-нибудь в общепите перекусить?
- Не скромничайте! Зачем вам губить свой желудок в нашем деревянном колхозном общепите? Вы – мой гость, Андрей, а я гостеприимный хозяин.
Они нырнули в очередную живописную балку на изворотливую угрем улочку Мостовскую, название которой Метерин успел прочитать на одном из домов, захудалом с покосившейся и осевшей крышей и беззубым частоколом забора, таким же, как бабка в шали в окне черном некрашенного старого дерева.
- Сейчас уже скоро! – подмигнул залихватски Олег. Его подбрасывало над рулем из-за ухабов дороги, и он наклонялся, выглядывал снизу в лобовое стекло под тонированной полоской, будто искал номер дома на небоскребе, как строящиеся или задуманные в генплане Екатеринбурга башни Исеть и Стражи Урала.
«Что он там высматривает так неудобно и неловко?» - подумал Андрей.
- Надо же! – чему-то восхищался Олег. – Жуланы прилетели! Быть весне! Пора бы уж!
Дома прыгали и тряслись разношерстные в такт дорожным ухабам по обе стороны дороги.
- Наша улица последняя, дальше река Суерь. Здесь мельница вон, видите, заброшенная?! Мост через речку сейчас будет.
Метерин за кивком Ошуркова взглянул на старую полуразрушенную мельницу, серый унылый осколок или, скорее, вырванный зуб былых эпох.
- Дон Кихоты у вас водятся? – пошутил Андрей. – Не кидаются на амбразуры лопастей?
- Да по синему делу есть чудаки. Вон, ободрали всё. Померялись силами. Молодежь у нас нынешняя без головы совсем. Лютует безбашенная.
Они, наконец, подъехали к большому двухэтажному дому из цельного бруса с мансардой, живописно расположенному на самом конце улицы, где за огородами, стайками и оврагами Суери открывались далекие поля с детским пушком лесополос на горизонте. Солнце яркое слепило выбеленную снежную равнину, и Ошурков заблаговременно козырнул черными очками на всем протяжении разъездов.
- Ну, вот, собственно, и мой дом, - улыбнулся Олег, выйдя из машины, чтобы открыть ворота.
Новый металлический забор огораживал около 12-15 соток земли. Возле дома виднелись хозяйские постройки.
- Проходите, Андрей. Как вас по батюшке?
- Николаевич.
- Андрей Николаевич, милости прошу.
Во дворе стояла Шевроле Авео Хетчбек 5D цвета сильвер.
«Надо же!» - удивился Андрей. Две машины в семье. Вот так деревня! Олег поймал взглядом его удивление.
- Супруга моя, - уважительно с каким-то чуть наигранным пафосом, но не зло, а забавно, снисходительно кивнул на Шевроле Ошурков. – Водит сама, уже прилично, хоть и недавно. Это ее машина.
Действительно, на заднем стекле сигналил черный восклицательный знак на желтом квадрате.
- И вас не задевает, что у жены машина посолидней, чем ваша?
- Я философски к этому отношусь.
Мужчины шли по двору. Олег показывал Андрею, где, что у него находится. Навстречу им из хозяйственной пристройки в клеенчатом фартуке и вишневом платке вышла девушка или молодая женщина, правильно будет сказано, лет 24-25, очень миловидная с большими выразительными зелеными глазами и темно-русыми волосами каштанового отлива. Она гостеприимно улыбалась, в руках держа какую-то хозяйскую каструльку или тазик. «Кормила, по видимому, птиц», - подумал атрофированный к сельскому труду житель мегаполиса, привыкший видеть будущую еду в качестве полуфабрикатной пищи в супермаркетах, да и то, иностранной, переработанной и упакованной по генетически вредным технологиям. За молодой женщиной бежал щенок. Фигурой она была очень стройная. Не полная, не худая, а гармонично-ладная, женственная и не перекаченная, как сухие поджарые мумии долголетия, окружавшие его в московских офисах, эти многочисленные фитнес-леди, изможденные худобой диет столицы, но и совершенно не оплывшие, как добрые три четверти девиц полуфабрикатного мира.
Метерин узнал в ней ту сказочную красавицу-крестьянку, которая со свитой разбойников давала скоморошное представление на Масленицу. Андрея приятно поразила, можно сказать, кольнула в сердце заноза отчаяния, смешанного с восхищением, откуда такая совершенная красота могла возникнуть в отмирающем быту малого бесперспективного населенного пункта, где почти все, скорее всего, алкоголики, наркоманы, гоблины и отморозки. Но Заворёна показывала обратное. Каждая вторая девушка восхищала, заставляла гореть воображение, если еще погода ранней весны не позволяла более доступно открыть русскую женскую красоту, поистине с такой силой притягательного упоения, что некий охотничий поиск с жадностью раздувает ноздри мужской весне.
Это белая кожа. Это хрустальные глаза. Это медово-каштановые или льняные волосы. Это гибкие, упругие станы. Это длинные ноги правильной красоты, не худые и не толстые, спортивные, но не накачанные. Стройность и красота эта не искусственная, а естественная, основанная на генофонде любви и доброжелательности к окружающим людям и миру, правильном питании здоровой крестьянской пищи и естественные физические нагрузки труда по дому и в огороде. Это частая ходьба, походка лодочкой с вихревато-затейливыми выкрутасами бедер в обтягивающих джинсах или даже в свободных офисных юбках, описывающих элипсы или полукруги, словно в языческом танце страсти, нежности и желания.
Мысли Андрею лезли переброженно-офисные, вульгарные к красоте. И застревали они где-то в глубине основания лобка, давили приятным томлением плоть. Но в то же время где-то в груди, в диафрагме, раскрывалась радуга объятий счастью от сопрочастности, сопрокосновения с такой красотой, аж дух захватывало. Он не мог налюбоваться, как грациозно, словно крестьянская Богородица, шла эта девушка им навстречу. И окружавшая ее живность, курицы, утки, щенок, подобно вифлеемской масовке, замедленно, лаконично, божественно гармонировала с ней. Какие-то доли секунды захватило дыхание Метерину, а внутри пробежало времени бескрайняя даль, словно океан переплыть.
Что думала, о чем томилась юная душа? Когда летят мгновенья и расправляет крылья перед тобой пестрая цветастая красота. Как недоступна, недосягаема эта волшебная оболочка, эта телесная вуаль желания, желания горячего, неописуемо-терпкого, медового, когда тают воском губы, когда сочится смолой медовый девичий сок, когда круговыми движениями женского таза замирают мгновения, когда секунды стучат в висках набатным колоколом пульса сознания, когда все изгибы и формы притягательного влечения таятся за шёлком ее ресниц, когда хорошо развитые округлые молочные железы, густые длинные волосы, высокие узкие брови, стройная талия, круглые плечи, выпуклые ягодицы и умеренно-широкий девичий зад с округлыми газельими бедрами, процежены прозрачным узором сотканной фантазии, когда выражены поясничные ямки, эти чарующие глаза Венеры, мягкие очертания колен и мягкая бархатистая кожа сводят тебя с ума бурой пушистой шерстью окаймляют дикую энергию тайны.
Тайна ее вселенной, где высокие узкие брови гордым полетом вызова вспенились, взвились соколом правды и самоанализа, где стройная талия, как ствол у березки в живописно-раскидистом танце природы, где круглые плечи, словно убейдские энохойи, наполненные влагой тенистой прохлады в южный зной, где выпуклые ягодицы, как волшебные поэтические миры стройной энергии в мироточащих чашах сладострастия, где мягкая бархатистая кожа, как прозрачный осенний лес, зовущий дымами и туманами.
О чем поет, о чем думает твоя душа, пока тело томится вожделением, созерцая, сканируя упругую, гибкую поступь изящной пантеры, самки снежного барса, пушистой и нежной хищницы твоего покоя, в шерсти таежной зеленоглазой кедровой рыси.
Андрей был ошеломлен таким видением, представшим перед ним. А молодая женщина просто шла навстречу, словно заветная влага умирающему от жажды в пустыне и падшему в бреду. В руке ее была миска, из которой она разбросала до этого пшено курам. Одетая в простую хозяйственную одежду, она все равно светилась изнутри нимбом рассвета, а улыбка ее с ожерельем ровных красивых уральских зубов открывалась ему живописным пейзажем уютной сельской улочки, снящейся по ночам малой родины с шелестом тополей.
- Здравствуйте! – девушка грациозно поставила миску в отведенное для нее место, отёрла влагу рук о подол хозяйского фартука и оправила себя порхающей бабочкой женских туалетно-кокетливых жестов.
- Олехандро! Что же ты не предупредил, что у нас будут гости! – мелодично красивым голосом восхищенно воскликнула она, и от ее голоса у Андрея щемяще заныло сердце.
«Как же везет некоторым обладать такой красотой!», - тоскливо подумал он, пожирая ее глазами. «И почему?! Откуда это, такое дивное создание, такое русское чудо необыкновенной красоты, вот здесь, в этой халупной глуши, среди леса и звезд, солнца и таящего снега с ума сводящей весны?! Почему здесь?! Как оно могло, это чудо, здесь появиться? Вот, может, почему так тянет в русскую глубинку иностранцев», - мелькали мысли в голове Андрея.
Она, предвосхищая его волнения, подошла ближе и подарила Андрею обворожительную улыбку простого, естественного, скромного и в то же время восхищенно-радостного, любопытного приветствия.
- Оля, знакомься, это почти иностранец здесь, наш гость, москвич, Андрей Метерин. Прошу любить и жаловать! Мы с ним затеиваем интересные проекты в перспективе.
Ольга приветственно кивнула: «Ольга».
- Андрей, - дрогнул чуть, самую малость, голосом Метерин.
Как красиво лучились зеленоватым студнем на глубине лесного ручья в золотистом илу ее глаза. Будто там хороводы водили бьющие родники. Словно спицы колес, перекрученных дисков и свастик мерцали в полете ее визуальной фантазии. Энергетика ее движений, приветствий, жестов, мимики и слов была настолько теплой и душевно-близкой, родной, что волнение Андрея нарастало, как перед важным делом.
- Пойдемте в дом, затейники! – сияли ее глаза. – Познакомимся. Попробуете наши щи. Расскажете, чем живет Москва. Что Вас привело в наши края?
Улыбка ее подбадривала. И так тепло стало у него на душе и уютно, так согрелся он ее улыбкой, словно продрогший и озябший усталый путник у камина гостеприимного дома, словно никогда и никто ему не улыбался приветливо вообще. А, выходит, и так. Он с твердой уверенностью в последнем, что никто никогда не был ему так рад, подал ей свою руку и она торжественно и деликатно повела его в дом.
В доме было мило, тепло и уютно. Да и просто не мог, наполненный ею дом, быть другим. Все здесь восхищало раненую столичным бегом душу: и запахи натуральных, экологически-чистых стройматериалов внутренней отделки дома, и аппетитные ароматы забытых рецептов из кухни, и Казанская икона Божьей Матери с младенцем в углу, и просторные, со вскусом неплохого дизайнера оформленные светлые комнаты, и стеллажи с народными промыслами, как в кустарной мастерской.
Олег много давал пауз, внутренним взором изучая глубину мировоззрения гостя. В доме навстречу им выбежал маленький ребенок, полуторогодовалый ангелочек с забавным хайером русых волосишек, девочка, дочка хозяев. Олег умилился: «Дуняша! Папа пришел!»
Ребенок отсигналил детским восхищением, восклицанием давно карауленного события. Из дальней комнаты старым грифом грозно и настороженно глянула горбинкой бровей и носа бабушка в черном за веретеном.
- Здрасьте! – буркнул, поклонившись, Метерин.
- Здесь у меня бойлерная, - хозяйски бросал мимолетья внимания Ошурков.
Ольга взяла ребенка на руки.
- Доченька, к папе пришли гости. Пойдем в нашу комнату, не будем их отвлекать. Олег, там щи готовы с бараниной. Угощай гостя. Я подойду попозже.
- Мы не надолго, Оль, у нас еще дела, - отмахнулся хозяин дома.
- Все равно, поесть не мешает. Человек с дороги голодный, а ты его таскаешь по базам мещанским. Успеете. Раз уж Вы у нас в Заворёне, милый гость, - она, как лезвием по живому улыбнулась ему горячей теплотой близкого огненного взгляда, - втягивайтесь в наш степенный распорядок и режим. У нас сосны вековые не терпят суеты.
«Что же ты делаешь со мной?!» - горел внутри Андрея огонь восхищения и протеста. «Так ранишь, не ведая, своей проникновенной открытостью русской красоты наивности и доброжелательности гостеприимства, за которой ведь мрак недоступности и колодец трагедии вечной неразделенной любви, где нет надежды никакой. Зачем играть так с моим сердцем струнами улыбок, свирелью голоса?! Зачем будоражишь мое спокойствие цинизма?! Я старался всегда жить просто, гоня чувства и высокие симпатии в загон. Моя самка – стриптизерша с великолепным телом и флакон без души. И мне не нужна ее душа. Я наполнял этот флакон страстью и стонами оргий. Мне всегда нужно было только ее тело. А ты, глупая, чем наполняешь меня? И меркнет перед тобой все великолепие моей стриптизерской стервы. И неужели он, этот чудак и филосов, полновластно и единолично обладает тобой во всем многообразии поз и подходов?! Чем же он покорил тебя?! Ах, моя Россия! Вот за такую красоту не жалко и жизнь отдать! Но так хочется жить, просто жить, зная, что не впустую, раз можно дышать одним с тобой воздухом, смотреть и видеть, на что любуешься ты».
- А чем занимается ваша жена? – дрогнувшим голосом, как обожженный льдом или пламенем, сипнул Андрей, когда они с Олегом остались на кухне одни, и Ошурков по-барски щедро, по-провинциальному калорийно наваливал ему в тарелку баранину.
- Она в декретном…
- Это понятно.
- Да чем только она у нас не занимается! Слева от бойлерной мастерскую видели? Она делает из глины сувениры и поделки для культурного центра «Лад». Сувениры эти на ура, кстати, идут у москвичей и питерцев. Иной раз ладовцы возят их в Аблязово на день города, там торгуют с лотков коробейных. Помните, как у Некрасова Коли: «полным-полна моя коробушка»?
- А москвичи и питерцы, как вы говорите, бывают здесь, в Заворёне?
- Конечно! Это мы с виду так жутковато провинциальны и бесперспективны, якобы, навсегда, а уж поверьте мне, старому лису инвестиций, на наше добро многие федералы зарятся и держат нос по ветру различные рейдеры.
- Вот теперь мы, наконец-то, подходим к самому интересному, - Андрей отложил несметные горы баранины, чуть поклевав ее по столичному изящно и робко и перешел к галантным потягиваниям предложенного Олегом томатного сока.
- Пейте, пейте! Наш собственный, самый натуральный, - увещевал его Ошурков. – Из редких раритетных сортов помидор, пророщенных саженцами из советских, засушеных на случай ядерной войны, семян. У нас тут нз-шная жила тушенки, семян и прочего добра на случай конца света.
- Склады, логистические базы?
- Типа того. Вся улица Омская под затяг забита излишками Союза.
- А что инвестируют в Заворёне и каким боком вы- старый лис инвестиций?
Олег тоже затянулся томатным соком, изрядно поев баранины.
- Я работал, батенька, и в Москве, и в Ёбурге, и в Новосибе. В Челябе и Тюмени были наши филиалы. Много поездил по стране в служебные командировки. Занимался лизингом и проектным финансированием.
- Очень интересно! А почему сейчас здесь? И чем занимаетесь в настоящее время? В чем ваш основной доход?
- Я лизинговый брокер. Имею дисконт на заворёнинских сделках с Пумори-лизинг, Ураллизинг, Каркаде, Европлан. Работаю с партнерами по страхованию «Ингостстрах», ВСК, кредитуюсь в Сбере, который всегда рядом, сотрудничаю с автосалонами Заворёны и Аблязово «Шевроле», Volkswagen, Вольво и др.
- Солидный послужной список.
- Состою членом комитета по поддержке малого и среднего бизнеса в Аблязовской области. Люблю стенографию в суде, она как-то успокаивает. Пишу литературную критику, это моя слабость. Иной раз, и художественным образом мараю word-файлы картинками восприятия окружающего быта. Почему я в Заворёне? Семья, маленький ребенок… Выброшен на отмель успеха.
- Что мешает вырваться? Обремененность обозом семьи?
- Нет, даже. Скорее всего, конкурентная несостоятельность на сегодняшний день. Давно не работал над собой, не делал никаких усилий в этом направлении. Да и с годами, а годы берут свое неуловимо, так вот, с годами все меньше хочется рваться в миллионники, все меньше потребностей бурления жизни, все больше задумываешься, что все суета екклесиастская, что экология, пробки, качество пищи, даже элементарное время, которое ты тратишь, чтобы добраться на работу и домой, это немаловажные аргументы и факторы выбора семейного геомаркетинга и геополитики. Хочется больше времени уделять дочери.
Тут он прервался, на кухню зашла Ольга. От огородного в ее гардеробе и имидже не осталось и следа. Вышла девушка в черной облегающей майке – стрейч с оголенным до пупка плоским животом в темно-синих джинсах с низкой посадкой, обтягивающих ее ягодицы и бедра. Волосы убраны в хвост, словно в боевой хохол сарматской амазонки, челка густая расправлена. Когда она поворачивалась своими крутыми боками, Метерин видел соблазнительные линии татуировки на ее крестце в виде взлетающей бабочки и характерно выраженные поясничные ямки, словно при улыбке на щеках очаровательных. Эти ямки, как ямки дельфина, выныривающего из воды, то появлялись, то были скрыты позою их обалденно красивой хозяйки. Она не кокетничала с ним. Теперь она подчеркнула в своем образе приверженность и к городскому стилю, не рассчитывая на проявление к себе симпатий и вожделений с его стороны.
- Ну что, молодые люди?! Составить вам компанию?
- Пожалуй, - махнул плечом Олег.
Как показалось Андрею, в ее присутствии Олег становился скованнее, безынициативнее. Как будто она трансильванской вампиршей высасывала из него всю энергию предстоящих действий и даже планов действий.
- А Дуняша? – спросил Олег.
- Она накормлена. Бабушка с ней посидит.
- Ничего себе, вы зажигаете по праздникам! - Метерин взволнованно обратился к Ольге. – Я видел Ваше выступление на Масленицу.
- Да, мы фееричные представления устраиваем! – улыбнулась она в ответ. – Если Вам понравилось, можно организовать и Ваше участие в следующих спектаклях.
- Нет, я как-нибудь из зала лучше понаблюдаю за Вашими шоу. Спасибо, - ретировался москвич.
Ольга весело переглянулась с мужем.
- А что, Вы хотите нас сопровождать на лизинговые переговоры? В качестве эскорта? – Андрей попытался надменно-удивленное изобразить вскидывание брови дугообразно.
- Иррадиация красоты,- буркнул Олег.
- Вы взяли свой Авео в кредит?
- Да, но уже погасила.
- А какой у Вас стаж вождения?
- Это допрос? – настороженно улыбнулся оленёнок в ее зрачках, пронизывающих, обволакивающих, притягательных.
- Просто любопытно. У вас в городе сколько автосалонов?
- Сейчас четыре, - сказал Олег.
- Со всеми дружите?
- Стараюсь, но не получается. С норовом и амбициями провинциальных монополистов некоторые из этих зашли на наш рынок, ровно как в духе девяностых бескомпромиссных и агрессивно-эгоистичных.
Андрей пристально, в упор смотрел на Ольгу. Он справился со своим волнением, убедив себя, что у этой местной красотки обязательно есть какие-нибудь стервозные слабости или изъяны. А как убедил, ему стало жаль эту девушку, как цветок, бесхозно цветущий в поле. Ольга сидела у окна, пила чай, а за ней таинственно-сказочно мерцала волшебная отблесками крещенских ночей занавеска, как в туринскую плащаницу укутывающая ее красоту.
- Я поведу машину, а у вас будет больше времени договориться о сделках, о мужских делах и интересах. Как вы относитесь к кредиту? – спросила Ольга Андрея, когда они на Авео выехали со двора и встали на перекрестке на светофоре.
- Кредит – это моя работа. Моя стихия, если хотите.
- Я имею в виду, с моральной точки зрения. Не кажется ли вам, что в нем действительно зарыта собака Апокалипсиса?
Андрей сидел сзади, а семейная пара впереди, и он мог видеть в зеркало водителя, как дьяволятся озорством их лучезарные глаза.
- Вопрос с подвохом? – удивился настороженно Метерин. – В каком смысле?
- В том смысле, что кредит – есть дьявольский механизм, развращающий человека жить не по средствам, что в эпоху потребительской цивилизации усугубляет пагубность последней.
На перекрестке шла девочка с козой, а впереди от Авео на корпус стоял черный палерованный Мазерати с местными аблязовскими номерами. Андрей усмехнулся.
- Дивлюсь я, в самом деле, от колорита необычности и иррациональной нелогичности нашей русской глубинки. Пастушки с козочками, лихачи-мажоры на представительских тачках, убитые дороги, никакущие тротуары, развалюхи бараки, а внутри – обалдеть, вбухано ремонтища, другую квартиру можно купить! Вы же сами приобрели автомобиль в кредит. Верно?!
- Да, не отрицаю.
- Так почему же хаите этот финансовый инструмент, обеспечивающий вам удовлетворение разумной потребности здесь и сейчас?! Сколько бы вы, с вашими заворёнскими зарплатами на него копили? А тут ведь водите уже!
- Я размышляю, философствую, - улыбнувшись, ретировалась девушка-водитель.
Загорелся зеленый, и они поехали дальше.
- Это знаете, - продолжал агонию возражения Андрей, - как у поэтика Владимира Вишневского, чьи пошлые слоганы стали позывными СКБ-банка. По всем дорогам пестрит изречениями баннерная сия пошлятина. Так вот, у него есть один слоган: «Мечта сбылась. Её употребили». А в чём, по-вашему, пагубность потребительской цивилизации вообще? Развейте ка мои сомнения, леди, что вы не оперируете штампами.
- Ну, это же понятно младенцу! – вмешался, а точнее неуклюже встрял в беседу Ошурков. – Ресурсы на земле конечны, и не все возобновляемы. Опять же экология. Да и последние финансовые кризисы, как показывает реальность, были вызваны денежно-кредитными спекулятивными махинациями.
- Кредит – еще раз повторюсь, это всего лишь инструмент, способный двигать прогресс. Важно, разумно им пользоваться и не доводить до абсурда.
- Покуда во главу угла поставлена непреложная гонка за прибылью и сверхприбылью, никакой финансовый инструмент капитализма не будет использоваться разумно. О чем вы говорите?! – возмутилась Ольга.
- А куда мы едем? – попытался переменить тему Андрей.
- На мини-консервный завод, - пояснил Олег. – К предпринимателю Шалунову-Репринцеву, по прозвищу Принц Шалопайка.
- Чем это он вам так не угодил, бедняга? – усмехнулся Метерин.
- Вовсе нет. Он в почете у нас. Его фирма «Жерведь» держит небольшую местную ритейлерскую сеть универсальных гастрономчиков «Попутка» в Заворёне, Аблязово и по области. Его отец начинал в перестройку комсомольским лузером с пищепрома.
- И вы откуда так всё подробно о нём знаете?
- Он – клиент моей брокерской базы, - пояснил Олег. – Мы с ним работали по лизингу оборудования для магазинов. С пищепрома когда-то его семья начинала, теперь он хочет в пищевую переработку бизнесом вступить.
Метерин удивленно и внимательно посмотрел на Ошуркова. Перед ним уже не было того чудака, какой его поразил бесшабашностью в банке. Теперь перед ним сидел усталый опытный специалист, одетый в деловой костюм и куртку на синтепоне, классично скрывающую полы пиджака.
- Поедем на объект или в офис? - спросила мужа Ольга.
На ней был облегченный дымчатой чернобурки пуховичок с кокетливо-стройнящим талию пояском. Волосы были туго убраны в хвост, челка была густа, и дева с ней юна и невинна. На голове и шее темно-вишневый платок и палантин. На ногах сапоги-ботфорты.
Андрей вспомнил, как в студенчестве его манил образ кристально-чистой женщины в темно-вишнёвой шали, полевой цветок-краса провинций, в которой еще сохранился русских дух. Тогда романтическое что-то взбрендило голову. Он искал, идеализировал, но не нашел. И толчея времени спрессовала романтику и выдавила цинизм обладания. В дальнем кармане запели-заплясали айфоновые гусляры и лютнисты: звонила его соблазнительница Елена.
- Привет! Ты куда пропал?! Я тебе звоню-звоню, ты не доступен! Как дела?
- Приветик. Нормально всё. Здесь связь пропадает местами. Я на объектах.
- Скоро домой?
- Неужели, соскучилась?
- Да нет, - засмеялся как-то сухо, по цифровому ущербно откусанным яблоком знаковый смартфон. – Деньги нужны.
- Я тебе сейчас на карту через интернет-банк кину.
- Окей. Кинь тридцатку. Я себе плащик присмотрела гламурный.
- Ладно, пока, - оборвал ее излияния Андрей.
Авео вышла за город и шла хорошим асфальтом по живописным с отделкой желтого сайдинга пригородам. Окрест из земли торчали пучками обрубки берез.
- Что это? Радиация? – кивнул в их унылую сторону Метерин.
- Нет, это жук ее какой-то ест, - нехотя отмахнулся от темы Ошурков.
Вдали открылись панорамным размахом из красного кирпича корпуса «Жерведя». Въехали через КПП на территорию. Получили пропуска. Поднялись на второй этаж, упали в мягкие лапы кресел секретарской. Молодая девица в прозрачной кружевной сорочке с меловым лифом по современному пухлогубая заворёнская модель с салатовым бейджем на упругой груди с именем Таня Махнина кивнула им ждать, разговаривая, по всему, о личном по служебному телефону. Разговоры в нем лились одно-что незамысловатые.
- По мужу, не знаю, как звать, по матери – ****чикова, - увещевала она кого-то в трубке.
Олег, не дожидаясь, чем дело встрянет, набрал на сотовом телефон Принца Шалопайки. Тот взорвался радостью и гонором радушного гостеприимства, чуть ли не с ноги распахнул по-барски огромную дубовую дверь с восклицаниями счастья.
- Олежек! Кума! Чего робеете в предбаннике?!
Молодой парень в серой клетчатой тройке с английским воротником и запонками на манишке с усами белого офицера или карибского флибустьера не то лермонтовского, не то метисно-среднеазиатского начала.
- Давно вы у меня не бывали! – обнял покровительственно чету Ошурковых. – Моя саляристая практикантка ни к черту в работе! Только бедрами вилять! Таня, нам чаю. И на час меня ни для кого нет. Улетел в Зимбабве!
Секретарша выронила телефон и метнулась к кофеварке. Шалунов-Репринцев благочестиво усадил гостей в утопающей мягкости пастельные диваны.
«Еще один Бестужев-Рюмин», подумалось-сшутнулось Метерину.
- Как Дуняша? Мой опупок мракобесит кошмаром. На днях мне в iPad запорол всю сенсорику.
Ошурковы улыбались, кивали, Метерин изучал обстановку. Все степенничали чаем.
- Может, коньячку по пять капель? – загорелся Принц Шалопайка.
- Нет, в другой раз, Артемий.
«Как, однако, убийственно транжирят время эти провинциальные тюфяки», - коварно подумал Андрей и кашлянул. Олег понял намек и перешел к делу. Выяснилось, что потребность в финансовой аренде перерабатывающего оборудования есть, неплохо бы и пару фур среднего тоннажа и Газель или Портер в довесок.
- У вас какой штат? – поинтересовался Андрей.
- Тридцать человек будет в пищепроме.
- Это новый бизнес? Балансов нет?
- Новый. Я застрахую сделку поручительством личным как ИП и собственным капиталом «Попутки».
- Мы сделку рассмотрим. Интерес есть. Дифференцируем региональный портфель. Высылайте заявку с налоговой и финансовой отчетностью за прошлый год, проанализируем, как лучше вам помочь.
- Ну что же, я рад, что федералы не считают нас более замкадышами, - голос Шалопайки гремел шаляпинским басом.
«У него все в порядке с гортанью», - ловил себя на мысли Андрей. «А я все боюсь в ЗАГСе на вопрос, согласен ли взять в жены, пискнуть свое неподготовленное хлюпковатое «да», атрофированное грязной экологией и постоянным компьютерным облучением. А тут, какая мощь чувствуется! Ну, сибирские орлы! Какое бескорыстное величие доброжелательности! В своих деревенских пенатах еще более смотрится великий, могучий, свободный мой непокорный народ».
Метерин ловил, как голодным ртом, искуссные разговоры заворёнцев о земле, о труде на земле. И так это у них красиво получалось, так величественно, такой нахлынывал теплый осадок в душу, что Андрей осознанно чувствовал, что он ничего толком не понимает в жизни, а здесь былинные мудрости ворочаются, как гигантские прибрежные валуны в шторм. И качества этих людей приятно поражали Андрея.
Открытость, доброжелательность, неподдельная заинтересованность, участие в чужой судьбе, потребность помочь, вдохновить, поддержать, скромность личная, трезвость и рассудительность мыслей, планов смекалистых, завораживающе-инновационных и смелых. После соприкосновения с проявлениям таких качеств, Андрею самому захотелось стать лучше. Сокровище настолько сильное, захватывающее своей жизненной мощью и добротой, сокровище русских качеств, как хрусталь зимнего леса после инеевой атаки морозной ночи, это сокровище поразило до глубины души Андрея, а вернее, разбудило зарытые глубоко циничностью бытия нотки сокровенного, эмоционально-горячего, пассионарно-страстного вдохновения и энтузиазма, что так захотелось вдруг Метерину поработать на земле, хотя бы один весь теплый сезон, да так, чтобы с мая по август и жить в полях и дышать лазурной чистотой небес и слиться с природой, ну или хотя бы совмещать и разумно чередовать все это с интеллектуальной офисной работой. Интеллектуальность от такой физически насыщенной жизни стала бы чище, сильнее, качественнее, красивее, богаче, ярче. Он в этом ключе стал оживленно аргументировать заворёнцам, открыл, обнажил перед ними свои профессиональные утопические мечты.
- Нам нужно создать с вами свой экономический кластер, который бы замкнул цепь от производителя до продавца, избежав размытых потерь от сомнительных услуг разношерстных посредников. Свое сырье, переработка, реализация. Пищевая промышленность – это серьезный стратегический инвестиционно-привлекательный и пользующийся стабильным устойчивым спросом базис современной экономики России. Кушать будет хотеться всегда. Но употреблять именно качественную, натуральную, экологически-чистую пищу. Правильное питание, натуральные продукты, а не полуфабрикаты мегаполисов и обслуживающие их чиновничье-откатные интересы полуфабрикатных федеральных ритейлеров, есть залог нашей национальной красоты и здоровья. У нас преподаватель бы в университете, серб Попович. Так вот, он сетовал на то, что абсолютно без внимания прогресса остаются рубежи технологий пищепрома, не имея в виду всей этой пластмассовой ереси. Натуральных новых продуктов никто не придумывает. Телефоны, компьютеры – пожалуйста, бешеные ритмы прогресса. А кефир, как был, 200 лет назад, такой и остался по вкусу и содержанию, если не просрочен, да без всяких стабилизаторов Е, искусственно химически удлиняющих срок его годности. А производство новых натуральных продуктов весьма перспективно, потому как обладает скрытым потенциалом ядерного спроса миллионных чересчур урбанизированных городов. Я рад послужить инвестиционно реализации таких идей. В моей скоринговой оценке ведения Вашего бизнеса будут учтены эти факторы. А далее при реализации Вашего проекта, открываются перспективы и качественно иные характеристики новой организации жизни и труда в регионе. Убежден, что только разумное сочетание физического труда на земле и интеллектуальной духовной работы есть корень, зерно нашей национальной идеи, обогащенное наследием вековых русских традиций и ценностей нашего народа, как то: чуткости, бескорыстности, сострадания, доброжелательности и любви к труду, к общественно-полезному труду без тщедушного душка собственнических выгод.
Итогом беседы договорились, отправили электронную заявку на сайт «Идеал Лизинга». Метерину в портфель насовали немерено визиток, копий балансов и отчетов о прибылях и убытках «Жерведя», «Попутки», 2НДФЛ Шалопайки.
Уезжал Андрей из Заворёны с солидным багажом заявок на сумму портфеля более 50 млн. руб. от шести клиентов, в том числе Шалунова-Репринцева и пузанка-шефа заворёнинского леспромхоза Бориса Ивановича Степлера. Настроение от поездки у Метерина было ошеломленно-прекрасное. На душе жгло чувство возбужденного, как будто оголенного вдохновения образами самой Заворёны, Ольги Ошурковой и возникшим здесь, в Заворёне, ясным и четким планом, реализующим давнишнюю мечту Андрея – богатырски поработать на земле, отдать ей свои усилия и зарядиться от нее невиданным зарядом энергии, словно былинный пахарь Микула Селянинович.
; ; ;
А всё возникло спонтанно, когда они вернулись из «Жерведя» к Ошурковым. Олег и Ольга и слушать не хотели, чтобы Андрей поехал ночевать в гостиницу.
- Мне неудобно Вас стеснять. К тому же у Вас маленький ребенок, - неубедительно возразил Метерин идее остаться ночевать у Ошурковых.
Но Олег, а более Ольга, настояли на этом так решительно и волнительно, что Андрей почувствовал, что это им более надобно, чем ему самому, и сдался на милость уговоров.
- Неудобно какать в бутылку, извиняюсь, - бойко парировала его возражения Ольга, орудуя на кухне, где уже аппетитно закипали и жваркали разнообразные явства. Олег колдовал над приправами. Ольга раскраснелась событию решенной ночевки гостя, была возбуждена и оживленна. Персиковый румянец частенько расцветал на ее щеках.
- Ну, Вы даете! – восхищался размаху приготовлений к вечернему столу Андрей. - Торжественный ужин прямо устраиваете в мою честь! Мне даже как-то неловко, но чертовски приятно.
Ольга, румяноцветущая, бросала на него незаметные трепетные взгляды. Андрей, наблюдая за ней, понимал, что она очень глубокий, интересный образ, который так просто не охватить во всем масштабе и колорите ее личности. Андрей любил на полях командировочных блокнотов делать легкомысленные наброски и зарисовки особо запомнившихся, понравившихся образов людей, но вот Ольгу он никак не мог определить, оценить и классифицировать на вид или подвид в своей коллекции делового пилигрима.
Почему же не мог классифицировать ее сущность Метерин? Потому что улавливал в ней некий баланс между потребительством и созиданием. Понимал, что ее потребительство мотивировано материнскими инстинктами прежде всего и гордостью быть приличным человеком в обществе. Отсюда машина, качественная одежда, косметика, умеренный макияж. Но он еще так многого не знал о ней, оценивающе сравнивая ее со своей девушкой.
Ольга подходила к выбору одежды и обуви с претензией практичности к стилю, добротности и долгосрочности использования к качеству, творческой эйфории к цвету, фасону и модельному ряду. Она не могла пренебрегать модой, отголоски которой с китайской массовой апробацией вываливались на немногочисленные и почти монопольные, зачванившиеся и чопорные заворёнские прилавки магазинов одежды. Она отчаянно шерстила тусклые плечики подвально-бутиковых рядов, выискивая подходящую её философии настроения вещь. Из того ошмёточного выбора осколков цивилизации приходилось выискивать поистине вдвойне ценные в изящности своей экземпляры новых свежих образов, ценой лишь гармоничного сочетания практичной толковой хватки хозяйской руки с энтузиазмом романтика и поэта, кудесника и жертвы образного мышления. Выбор был, конечно, весьма скудным и ограниченным. Но молодая женщина, подталкиваемая повелевающей мощью необходимости выглядеть достойно и не срамить свое какое-никакое самолюбие, вынуждена была прилагать усилия на поиск и приобретение красивой современной одежды и обуви. Хороший вкус ей был привит еще родителями. Попытки заказывать одежду через интернет особым успехом не увенчались, поскольку в суровую реальность приходили по почте несоразмерные и несуразные подделки, разрушающие иллюзии статусного поведения благополучных. Поэтому приходилось иной раз выезжать в крупные города федерального округа, благо миллионников, как опят на пеньке, был окрест с пучок. А для этого нужна была машина. Ольга, не прося нисколько помощи Олега, самостоятельно выучилась и сдала на права, оформив автокредит в банке. Правда с кредитом она в последствии вообще пожалела, что связалась, поскольку это болото стало затягивать ее обручами обязательств и вожделениями будущих потреблений. До декретного она работала на двух работах с гибким бешеным графиком вовлеченности. Кругозор ее компетенций мог свалить с ног кого угодно. Олег восхищенно ценил такие масштабы устремлений своей супруги, старался вдохновлять, поощрять, поддерживать. Погасив досрочно автокредит и ущемив себя и свое личное потребление до тугого пояска ограничения и усмирения, Ольга зареклась на будущее никогда больше кредитов не брать, но не устояла от коварного ухищрения техники продаж и взяла, навязываемую на всякий случай, как запаска в машине, кредитную карту с лимитом на 80 тыс. руб., голдовскую, международную и бесплатную в обслуживании. Правда, она ее не активировала и держала, как мумию склеп. Она никогда ничего не требовала от мужа, не шпыняла, не тыкала, не корила его ничем, всегда подавала ему пример сама, но даже то, что умела в жизни много больше, чем ее муж, не провоцировало ее на упреки и распилы супружеского мозга. Она подавала деликатные намеки и знаки, которые воспламеняли Олега, парня, творчески импульсивного, но с ленцой. Он, пылая энтузиазмом, тогда начинал участвовать в реализации утвержденных планов семьи и в формировании новых.
Главный принцип ее потребления, впитанный с молоком матери и воспитанный с детства – это было жить по средствам, а не брать в долг.
У Елены Бушмановой принципы участия в жизни были совсем другие. Выросшая в бедной семье на голодном пайке недостатка потребления, она стремилась яростно самоутвердиться, разрушая комплексы девичьей неполноценности, доказывая себе и другим превосходство наполеоновского хищного самосознания. Сначала она хапала всё и по многу, безжалостно выкидывая недоношенные вещи и не экономно транжиря бюджеты сожителей, якобы любя всё новое, но на самом деле, не ценя ничего. Ольга видела в каждой вещи душу труда и расставалась со старыми, морально устаревшими и физически изношенными вещами по- язычески сакрально, ритуально, словно шаман-фетишист. А у Елены зияла в мозгу дыра нехватки и потребительского голода. Ей надо было еще и еще неосознанно много. Видимо, был бесконечно раздражен какой-то участок мозга, отвечающий за голод, и при отсутствии тормозов, разжигал, распалял ее сознание шизофренией ониомании. Ее бесконечный шопинг, накаченный зомбирующим наркотиком глянцевой индустрии, давал ей временное забытьё и успокоение, уверенность в себе и своей красоте, современности, стильности и сексуальности. Она, конечно, знала себе цену, как в одежде, так и без нее. Она на раутах была светская львица, но в душе, в глубинах подсознания вздрагивал страхами предутренних снов маленький беззащитный пушистый комочек, который жаждал участия в жизни и терзал острыми коготками, толкая всю ее жизнедеятельность на амбразуры перманентного самоутверждения. Елена истерично-нервно реагировала на статусные достижения и социальные успехи своих конкурентных подруг. У кого какая машина, квартира, загородный дом, какие доходы, какие бюджеты потребления, какой образ жизни. Так щепетильно она относилась к последнему, что постепенно совершенно стерлась для нее грань между реальной самой жизнью и ее образом. У нее всегда отлично получалось только казаться, но не быть, обозначать, но не значить, что любое мало-мальское сомнение в том, что так не должно быть, стерлось, притупилось под тоннами шелухового бытия.
Так, пристально следя за Ольгой, волнительно сравнивал Олег ее со своей Еленой и ощущал провалы нравственного проигрыша. Ему особо импонировало, что своего мужа Ошуркова никоим образом не напрягала своими заботами, а решала их сама, быстро и без пафоса вульгарной показухи. И говорить на бытовые темы, вопросы которых требовали от нее ежедневно больших усилий, она не стремилась, по крайней мере, первой не навязывала их собеседникам или слушателям. О кредите она была радикально-отрицательного мнения. Дискуссионный спор о вредности или пользе кредита у них с Андреем не был закончен, и Метерин попытался возобновить эту тему на кухне.
Они плавно все перешли на «Ты» и были по родному приветливы.
- Ольга, а скажи мне, пожалуйста, - пытливо подкрадывался к ее мыслям Андрей, - почему ты так яростно осуждаешь кредит и предостерегаешь от него, хотя сама взяла в кредит машину?
Ольга воодушевленно рубила салат, не глядя в упор в его сторону, а лишь в пол оборота косила иной раз на него своим переливно-зеленым глазом. Она успела уже переодеться в цветастый уютный домашний халатик и теперь вся ее прелестная и стройная нежность чуть колыхалась в такт рубки ножа.
- Я давно наблюдаю за этим явлением, кредитом. Как массово его берут люди, как стремительно скатывается вниз их скромность и умеренность, как прогрессирует наглость и вседозволенность, как люди становятся рабами потребительства. Я переживаю за них.
Сказано это было так просто, так естественно, но ёмко, весомо, что у Андрея, остановилась мысль в полете нарастающего возражения. Остановилась от неожиданного восхищения степени созвучности с глубинными его мыслями о данном вопросе, которых он стыдился и прятал глубоко-глубоко в душу. А тут перед ним стоял человек, девушка, и говорила открыто, просто, не боясь показаться или быть нелепой, несовременной и вычурной. Сказано было сильно. Хотелось снять шляпу. Таков был эффект момента. И все-таки он попытался возразить, но более по инерции, а вернее, чтобы шире раскрылся цветок затаённой красоты гражданского сознания его удивительной собеседницы.
- Но ведь даже и хорошим, скромным людям приходится в чем-то нуждаться. И почему ты не допускаешь мысли, что они воспользуются данным кредитом умеренно, на пользу себя и своих семей, быть может, даже многодетных?! И почему потребительство – это однозначное, непреложное зло в твоем мировоззрении и лексиконе?! Чем оно тебя так обидело, потребительство? Своей недоступностью?
Девушка усмехнулась проницательности Андрея.
- Ты знаешь, верно! Психологические корни оттуда. Но ростки – уже другое. Потребительская цивилизация – это тупик жизни. Если главный принцип сервисной экономики – «потребитель всегда прав», это неизбежно ведет к неумеренности и ресурсному варварству. Нужным становится ненужное ухищрениями моды, стадности бытия и сознания, PR-ром и оголтелой пропагандой иконы стиля. Обновление в современном потреблении – один из главных рычагов развития. Качество долгосрочности и надежности умерло в нашем мире. На смену ему пришло качество сиюминутного эмоционального эффекта, завуалированного стиля, выражающего ахинею личной победы над неполноценностью образа, стиля, рожденного неудовлетворенным, ущербным воображением переброженного виртуальными фантазиями фантома перманентного благополучия и всевозрастающего достатка и успеха. Люди боятся, людям стыдно выглядеть неуспешными, скромными, неудачными. Они бросают пыль в глаза, ломают свои жизни и судьбы, коробят души и сознание, чтобы быть, как все и даже лучше. Обязательно теперь должна быть машина, дача, всегда только модная и самая красивая одежда, имиджевые и статусные гаджеты откусанного яблока. Зачем, по большому счету? Ответьте мне. Какими иллюзиями питается современная харизма статуса, какими эмоциями самолюбования? Какими сверхидеями ультрофункционала?
- Ты поэтически рассуждаешь, Ольга, - сказал Андрей.
- Спасибо. У меня образное мышление.
- Но ты не забывай, что потребность эволюционирует вместе с людьми, что есть низшие потребности, есть высшие. Есть духовные потребности, социальные, потребности признания в обществе. И не нужно валить всё и выдумывать на злых и коварных подпольных масонов, которые обманом всех делают наркоманами потребительства в интересах кучки седых избранных сильных мира сего. Не нужно искать крайнего и виноватого на стороне. А прежде всего стоит разобраться в себе. Первый правильный вопрос, который обязан возникнуть в порядочной голове – почему это меня волнует и раздражает? Далее, какие потребности меня бесят? Почему? Дерево потребностей растет, усложняется многообразием сфер человеческих интересов и жизнедеятельности. Человеку многое нужно не осознанно, чтобы, если хочешь, заглушить «тоску по идеалу», выражаясь философским термином. Человеческая неудовлетворенность – это двигатель жизни. Человек живет, мыслит, творит, пока ему что-то надо. У писателя, например, есть своя потребность – написать книгу.
-Стоп! Я-то говорю о потребностях потребительских! Получить, чтобы схавать. Иной прочитает книгу, побудится к прекрасному действию, подражанию, вдохновленный идеей. А другой сожрет, переварит это же и выкакает, извиняюсь, бытовым помётом мещанского прозябания. Вот что обидно! Почему одни должны сгорать для человечества энергетическими усилиями, а другие пользоваться плодами цивилизации, продуктами этого самого горения в своих личных интересах?!
- Ну, это, знаешь, риторический вопрос, философская дилемма, которую нужно рассматривать на анатомическом уровне бытия. Почему, например, клетки головного мозга должны думать за весь организм? Каждый выполняет то, что ему предназначено. Разница лишь в том, в лучшем это или худшем виде происходит. А тут надо смотреть глубже. Если выполняется плохо, значит, не твое, не тебе богом данное дело. Своим делом каждый живет, горит, дышит исключительно и однозначно.
Андрей приятно осознал, даже сам не ожидал, что так убедительно, по-философски, оспорит важность и полезность сущности потребления, и иже с ним, значит, и кредита, его непременного фаворита.
Ольга замолчала на эту тему. И Андрей ее более не ковырял, но так проникновенно-понятна была ее идея – видеть во всех людях творческий потенциал созидания. Пришел Олег, поторопил с ужином.
Мерцали бокальные фужеры, игриво блестели зеленые глаза, душа рвалась в танец вдохновения. Под занавес застольной беседы о мелочах, Ольга в упор задала вопрос Андрею.
- Андрей, скажи, тебе смешон наш образ жизни? То, как живут малые населенные пункты России. У них нет будущего?
Все задумались.
- Почему же… Есть же стратегия одноэтажной России…
- Ну, это на расстоянии вытянутой руки от мегаполисов. А так, чтобы в глубинке, чтобы добираться от ближайшего аэропорта подольше, чем лететь из Москвы?
- Мне кажется, в логичной перспективе их участь предрешена. Всё откатится до каналов оптимального жизнеобеспечения, то есть до новой Гардарики мегаполисов, метрополии. Вот в Чем ваша правда? В чем правда удаленных малых населенных пунктов, когда вовлечение их в современную инфраструктуру цивилизации нерентабельно?!
- Есть интернет, есть вахтовые методы управления и жизнеобеспечения. Малые населенные пункты, разбросанные как бисер на ковре нашей необъятной Родины, это стратегически важные фор-посты русскоязычной цивилизации, ее территориальной целостности и перспектив геополитики. К тому же, древность этих населенных пунктов, пусть даже созданных в угоду старинной инфраструктуре имперского покорения Сибири и Урала, преобразовала регион, дала живительные силы развитию области. Многие из них умеют жить и выживать в суровых экологических, климатических и социальных условиях нашей реальности, без помощи современной инфраструктуры, на мизерную пенсию и натуральном хозяйстве. А современная цивилизация, забыв о них, либо вспоминая, как князь Игорь про древлян, лишь при поборах, шумит где-то далеко в стороне федеральными выхлопами эстакад. Да и к тому же, чем древнее населенный пункт, тем красивее его философия жизни, там коренные люди интереснее, лучше. Вот, к примеру, взять у нас в области рабочий поселок Патраши и село Мостовское. Село кулацкое, старинное, 17-го века, поселок 19-го века, строился на сибирском тракте, по которому гнали в Сибирь бунтарей и каторжников. Он и сейчас на М51 стоит. И люди в этих населенных пунктах совершенно разные. Ворья, жулья, хамья пруд пруди в Патрашах. А благочестие, степенная чинность, рассудительность, справедливость, взаимопомощь, участие в нуждах и счастье других – характерные черты мостовчан. Хотя село в менее выгодных географически условиях сосредоточено. А взять всю нашу страну в целом. Юг насыщается Кавказом. Русские откатываются в менее комфортные климатические условия жизни Центральной России, Урала, Сибири. Это, кстати, отдельная тема нашего исторического сосредоточения. Из-за климата нашего все особенности и беды нашего народа. Из-за суровых и продолжительных зим угрюмы мы. Болезни наши из-за климата, вплоть до онкологических. Тупик нашего рыночного земледелия из-за опять же неконкурентности климата. Всё наше бытие и сознание построено на резко-континентальном климате в зоне рискового земледелия.
- А как ты относишься к перспективам земледелия в России? – спросил Андрея Олег.
- Я убежден, что они есть, несмотря на бесперспективность климата. Думаю в натуральности, то есть экологической чистоте должна крыться наша рыночная перспектива. Хотя из нас делают мировой могильник ядовитых отходов, поэтому в натуральном хозяйстве все наши реальные перспективы, только чтобы себя кормить, 2 процента мирового населения на 50 процентах мировых черноземов. Кормить себя, пока не отберут у нас землю другие народы. Наша страна может кормить весь мир отдельными сельхозкультурами, как в 1913 году.
- А главное, добавила Ольга, - что работа на земле – самое лучшее средство для здоровья, восполнения сил и снятия стрессов, чем фитнес, поскольку обмен энергией с землей, много полезнее, чем с железом тренажеров и латексом фитнес-ковриков. Это наше былинно-богатырское достояние. Нужно спасти от ГМО семена и инвестировать много в новое сельское хозяйство. Конечно же нужна соответствующая политика государства, как в Европе. Со своих малых клочков земли они забрасывают наши магазины по всей стране пластмассовыми или резиновыми овощами и фруктами, стыдно сказать, даже картошкой. У ретейлеров в супермагах египетская картошка! За это, наверно, столичные чиновники солидный откат получили, а русский фермер сидит на натуральном хозяйстве, то есть на производстве для собственного потребления, а не для обмена.
- По поводу труда на земле, Ольга, интересная мысль! Я в школе ездил с классом на практику летом в поля, полоть помидоры. Какая, надо сказать, благодать! Почему-то это теперь так проникновенно дорого, трогательно и снится даже по ночам.
- А твое детство прошло в Москве?
- Нет, я из Воронежской области. Я вообще мечтаю совместить офисный интеллектуальный труд с сельскохозяйственной физической работой на земле. Чтобы всё это было разумно организовано. Все лето чтобы люди работали в полях, просто задать им такую национальную идею, цель, а зимой, которая у нас катастрофически длинная, пожалуйста, так называемые, отхожие промыслы в города. Белые воротнички летом в поля, селяне в бек-офисы небоскрёбов. Всеми семьями бы интеллигенты пусть выезжают, например, к морю, собирать виноград. Массово труд совмещаем с отдыхом, а главное, соблюден эффект коллективного участия в мероприятии, которое эмоционально сближает людей, по хлеще водки.
- Интересная идея, Андрей! – восхищенно воскликнула Ольга. – И как ты это планируешь осуществить?
- Одним из наших клиентов в лизинге является правнук Столыпина – Николай Случевский, который реализует в России собственный проект возрождения русского села. Он приехал из Штатов и создал Центр регионального развития. Этот Центр организует поселения нового типа, привлекает государственное и коммерческое инвестирование в инфраструктуру своих проектов. Каждое экопоселение как фермерское хозяйство. Строятся современные дома и объекты для сельского бизнеса, для сельскохозяйственного производства и переработки: пекарни, мини-заводы по переработке и упаковке продовольствия. Центр налаживает сбыт данной продукции. Хочется и мне пожить и поработать в таком поселении.
- Благородное дело творит, этот Случевский, - философски задумчиво выдал Олег, как дым из трубки мира старый индеец. – Мы с Ольгой сами на общественных началах пытаемся в Заворёне организовать то же самое, привлекаем вот всякие инвестиции…
- Я хочу Вам помочь, друзья, - улыбнулся Метерин. – Я лично переговорю с Николаем (я его клиентский менеджер) и предложу ему создать экопоселение в Заворёне.
С такой идеей Андрей помчался в Москву.
; ; ;
Метерин влюбился в Ольгу Ошуркову, как пацан. Влюбился, как юноша семнадцатилетний, безответно и пылко, одухотворенно-платонически и боготворимо-лелеянно. То ли в образ ее жизни, по которому сам тосковал генетически с детства, а может еще с прошлых поколений предков. То ли в уклад ее семьи, правильный, настоящий, такой, какой и должен быть у людей, так понимал, чувствовал нутром своим Андрей. Каждый жест, каждый взгляд ее, каждое слово, были для него настолько весомы и ценны, что он открыл копилку или депозит мыслей и чувств, связанных с ней, где нарастали синергетическим комом проценты любви. Ее появление по касательной в его жизни настолько тряхнуло и переформатировало его быт, мышление, взгляды на жизнь, интересы, словно гигантская планета прошла рядом с Землей, изменив ее орбиту и климат.
Его сокровенный идеал женщины, дамы сердца, откуда-то из древности, из средневековых романов про рыцарей, покрытый толстым слоем пыли цинизма, пресыщения, разочарования и сексуального похотливого вожделения вдруг ожил, затрепетал, запульсировал ею, Ольгой, и всем, что стало с ней связано в его жизни.
По сути, он, как и был всё студенчество и позже, был одинокий, никому не нужный холостяк. И его никто не любил. Все только хотели поиметь с него. И его красавица Елена была для него надувная кукла или проститутка, в которую он сливал отчаянную тоску по идеалу бессонными, бесстыдными ночами изощренного обладания. За эти ночи, за это мимолетное обманное удовлетворение и успокоение недоступности, несуществования идеала, он терпел ее и позволял ей многое, хищнически многое в его материальной жизни. Она тратила его премии, бешено прожигая юную жизнь. Ей не нужен был дом, семья, дети. Ей нужна была перманентно-сексуальная стать, зажигающая мужчин на траты, измены, интриги, соблазны. Она горела Москвой, сутью ее ночного образа жизни, идиллией безответственного, безотчетного, бесконтрольного растворения и траты цельности своей жизни, души и тела в потоке миллионов пылающих мифом сказочного достижения благ без усилий, просто так, за кручу-верчу. Не желая ничего делать своим трудом, ничего планировать, накапливать терпеливо и кропотливо, не желая усмирять свою жажду потребления ни на йоту, это пульсирующее болото аморфных судеб засасывало все новых и юных, студентов и гастарбайтеров, прилетающих в Москву мотыльками за американской мечтой. Таким мотыльком была и его Елена. Она ходила на фитнес, но тело ее от этого красивее не становилось. Красота ее была соблазнительная, но, как полуфабрикат, искусственная, пластмассовая. Душа ее была скукоженная и черствая. Ни ему, ни ей самой не хотелось копаться в ней, в женской душе - хранительнице красоты и гармонии, уюта и благополучия семейного очага. Она не была обучена и, значит, не предназначена для создания семьи в настоящем понимании этого слова. Семьи, где не отказывают грудному младенцу в материнском молоке, чтобы, не увеличить, не испортить вида груди, предназначенной для потрясывания и виляния перед глазами озабоченных извращенностью и извращенных озабоченностью чужих мужчин. Семьи, где личные интересы растворяются в ее общих интересах. А у них с Еленой был ущербный вариант гражданского брака гостевых половых высокооплачиваемых отношений. У них не было единых целей, общей мечты и общего бюджета.
И эта ущербность так явственно осозналась Андреем по приезду в столицу из аблязовской командировки, что он понял, что такие отношения ему напрочь не нужны и вредны, что надо искать такую же девушку, как Ольга, и создавать с ней семью. Но такой девушки, как она, больше нет, и он не встретит такую более, стопроцентно. Он понимал это абсолютно. Даже не стоит искать. Но ее он отбивать у Олега не будет. Во-первых, там есть ребенок, там семья. Во-вторых, не отобьет, не достоин он ее. Явно, заскромничал Метерин. Безответная эта любовь, пассионарная катарсисная страсть подняли из глубин его сознания все его юношеские, преодоленные годами успеха, комплексы неполноценности и неуверенности в себе. И таким дурманом забродила эта смесь в его душе, что опьянение, умопомрачение и безразличие, апатия стали душить его тоской неразделенной любви.
Знакомые многим в юности психологические барьеры «Кто она и кто я?!» вновь стали его преградами счастья, спокойствия и уверенности в себе. И уважение к себе пропало, которое ранее оберегало от сомнений в правильности выбранного пути. Теперь оно было разбито вдребезги обжегшей его истиной, что путь им выбран абсолютно неправильный, тупиковый, что зря потрачено столько времени и усилий, а если глубже, то никаких настоящих усилий не было потрачено вовсе, чтобы найти свою девушку-мечту, чтобы поверить в ее реальность.
Отчаяние и боль жгли теперь сердце Андрея невыносимо. Он стал избегать разговоров с Еленой, выяснять отношения с ней не хотел, хотелось просто сбежать, но куда сбежишь от себя самого?! Дни свои, рабочие будни, он максимально заполнил ее с Олегом запросами по сумасшедшему бескорыстно и тоскливо, от того что не оценит никто глубину его стараний и добрых помыслов, но это даже и не важно, полета души его никто не оценит и даже Ольга, которой он никогда не будет нужен, потому что у нее есть муж Олег и дочь Дуня, от него, от Олега дочь. Значит, выбрала его… Ему отдалась…, не с пустого места. И влезать туда, в интимный мир их отношений, как в трансформаторную будку с молнией руны Sol предупреждения, нельзя, убьет! Реально убить может безответная, безвыходная страсть. Куда деться этой безумной, заряженной тоской энергии? Энергии океана в цунами, бушующего многокилометровыми волнами приливов тепла и нежности к ее судьбе. Знать, что она, где-то есть, дышит воздухом его современности, мечтает о чем-то, чему-то радуется, о чем-то думает. И не быть рядом, не разделять с ней этого! Зачем тогда жить?! «Ну, ничего себе!», - возмутился Метерин, - «еще не хватало мне суицидальных настроений! В конце-концов есть Skype и я могу увидеть ее хоть сейчас! И плевать, что на это скажет ее Олег! Я хочу ее увидеть! Я хочу ею жить!» Так думал Метерин две недели в Москве без нее, без единого звонка и намека на повторность встречи. А как горела душа надеждой о такой повторности. Под то выбивал вторичную командировку. Но не ранее мая начальство такую ему сулила.
Он размышлял о ней, как поэт сочиняет стихи, без конца возвращаясь к ее образу. Телесная ее красота постепенно уходила вдаль, оттесняемая чуть обнаженной ему тайной ее души. И все ж таки он не мог забыть ее поясничные ямочки, так соблазнительно подмигнувшие ему глазами Венеры, как говорят про эти впадины над женским крестцом философы-эзотерики. Она оправляла волосы, вскинув руки в обтягивающей ее маечке и над джинсами поверх крестцовой татуировки полета птиц или иероглифа стрингов он увидел самую возбуждающую его эротические фантазии часть тела женщины – поясничные ямки, две впадинки над изгибами ее ягодиц, обтянутых джинсовой статью. Эти ямочки взрывали ему мозг жаждой обладания сзади настолько сильной, что мультимедийно ощущались реальностью белая ее девичья кожа, выкрашенные в черную антрацитовую смолу волосы и нежные грудные стоны в позиции раком. О, Боже! Немудрено. Ведь ямочки у женщины внизу спины на камасутровом Востоке боготворятся с благоговением. Там в треугольнике крестца, по мнению гуру соитий, находится сексуальная энергия кундалини и вторая чакра индуизма Свадхистана – центр наслаждения и любви. Неужели, это первичное, что так бурно привлекло его к ней? Он усиленно думал и вспоминал. У нее была завораживающая взгляды, желания и восхищения тату на крестце. Это была фиолетовая бабочка с иероглифическими языками сиренево-лазурного пламени, переплетенными витиевато и будоражащими граффити-менестрельно фантазию бодиартного тела. Когда она шла походкой пантеры или лани на каблуках в обтягивающих бедра темно-синих, чуть тертых джинсах с низкой посадкой, с прошитыми золотой строчкой драконами или морскими коньками на задних карманах, тату над крестцовой впадиной играло весенним трепетом фиолетовой бабочки, порхающей над крестцом, а поясничные ямочки, словно кисточки усиков вибрировали утолщенными кончиками своих антенн. Порхание бабочки было и в ее походке, и тату усиливало это дивное ощущение.
Когда же екнуло? За что же влюбился изначально? Наверно, все-таки, за улыбку, наполненную такой нежной, теплой волной участия в его судьбе, такой заинтересованности в нем, словно в долгожданном госте, что эта теплая волна взгляда так окатила его с ног до головы, утопила в зелени своей тиновой мути, так освежила и согрела его одновременно, словно контрастный душ, подаривший ощущения энергетических игл телесного счастья, что он наполнился весь чем-то принципиально-новым, приятным, парфюмерно-молочным ароматом, как искупавшийся в кипяченом молоке Иван-дурак из сказки, ставший царевичем. А как наполнился эфирным теплом он весь, тогда и про стоны и все изгибы ее красивого молодого тела прожгла его уже им рожденная похоть. Он по другому не умел воспринимать красоту и любой ее отблеск мерил в коленной позе обладания сзади, словно богатырь плугом.
; ; ;
Почему, собственно, влюбленность в Ольгу, рассматривалась Андреем как мальчишеская? Просто она была схожа с той первой пылкой влюбленностью, которая присуща ранней платонической юности, еще не знающей женской сущности, мрака девичьих тайн и желаний. В свои тридцать Метерин всё это, конечно, уже знал и был равнодушен, но в Ольге он увидел новый горизонт женского существа, непознанный, непонятный и необъятный для его разума, что он остановился перед ней, замер, отказавшись от всех прежних методик общения с женским полом, и мучительно, вслепую стал вырабатывать новый, единственный в своем роде, индивидуальный подход к ней. Ему так нужна стала до крайности ее близость и вовсе не физиологическая, а духовная, эмоциональная. Он интуитивно чувствовал, что она его понимает блестяще и, пусть сама не сделает счастливым, но хоть по дружески подскажет, как им быть. Он хотел хоть как-то породниться, подружиться с ней, чтобы она не ушла из его жизни бесследно, впустую, во мглу отчаяния и заламывания локтей от упущенных шансов и возможностей, а чтобы осталась, непременно осталась каким-то узорчатым осколком в его жизни. Андрей перед отъездом трепетно и основательно взял ее координаты: номера телефонов ее и Олега (телефон мужа в довесок), личный логин в Skype, почтовый адрес, адрес электронной почты. Метерин дома в интернете сразу нашел ее странички в социальных сетях и Skype, но не решался первое время выйти на связь и дать знать о себе, осознавая, что еще целиком не осмыслил всю величину ее явления в его жизни. Он мучился, но не спешил, разглядывая ее образ памятью с разных ракурсов. Как она себя вела с ним при встрече, сколько раз улыбалась, как обращалась к нему, как на него смотрела. Почему она так участливо его заворожила, аж до дрожи сознания взволновала его?! Специально? Кокетничала? Флиртовала? Вовсе нет.
Он ходил тучей, интровертно копаясь в себе и своих впечатлениях, что не свойственно было его темпераменту экстровертивного маргинала и босяка-оптимиста. Елена увидела его внутренние разящие перемены, поняла, что кинжалом любви сразила его сердце соперница. И сила этого поражения была колоссальной, поскольку никакие ухищрения и ее старания - вернуть отношения в прежнее русло, не увенчались успехом. Назревал разрыв и тяжелый разговор и они оба его откладывали, зная характеры друг друга, объективно надеялись, что всё отомрет само-собой, безболезненно, как выпадает расшатанный мертвый зуб без хирургического вмешательства стоматолога.
Наконец, Метерин не выдержал и в середине апреля написал Ошурковой электронное письмо, где витиевато и завуалированно не персонально намекнул на свое вдохновение ею. Ответа, вроде бы, он не просил, но так исступленно ждал. Ольга ответила сдержанно с чуть благодарным и немного суховатым оттенком в тоне письма, что ей приятно вдохновлять вообще людей на благородные, красивые поступки, что она ценит его внимание к ней и гарантирует дружбу, потому как считает его очень умным и порядочным человеком, и приглашает еще и еще в гости в Заворёну в их с Олегом добрый и уютный дом. Сердце открывало Андрею рот нетерпением бешеного скача. У него захватило дух, когда он читал ее ответ, но горечь, осадок разочарования окатил кипятком неоправдавшихся ожиданий. На что он рассчитывал?
«Скажи спасибо, выделен из толпы и обласкан мимолетно милостью улыбки царственной особы. И прочь холопом с дороги кареты ее судьбы», - Андрея штормило от такого расклада, но уступать он тоже уже не привык, вернее, забыл те времена неудачника, которые в девяностые годы выпали на его плечи формирования в себе личности. Он позвонил ей по Skype и был вознагражден сторицей за упорство и риск тем, что она ответила и мужа не было дома.
- Привет, - дрогнувшим голосом начал он, когда открылось в его ноутбуке ее лицо.
- Здравствуй, Андрей, - вроде бы тоже чуть задрожал и ее голос, а может, это всего лишь цифровое искажение звука или сигнала навеяло желаемое.
- Как дела? Как ты? Как муж? Как дочь?
- Нормально. Как твои успехи?
- Ты об экопоселении? Пока никак. Случевского нет в Москве. Этот проект еще не обсуждался. По лизингу всё ОК. Кредитный комитет одобрил Шалунову-Репринцеву сделку. Он уже вносит аванс, договоры подписаны. Так что, я думаю, свою комиссию Олег получит до конца этой недели.
- А в целом… жизнь у тебя как? Как в личном плане? Жена, дети?
- Тебе это, правда, интересно? – усилилось волнение Андрея.
- А тебе?
- Что?!
Ну, личная жизнь…
- Чья?!!
- Ну, твоя…
- В смысле?!!!
- Тебя твоя личная жизнь интересует? Расскажи о ней, если это, конечно, не секрет.
- Абсолютно не секрет! Но почему тебе она интересна?
- Ну, мы же хотим стать друзьями…
- Ты тоже этого хочешь?!
- Конечно. Андрей, ты редкий, уникальный человек с не до конца раскрывшимся потенциалом. В тебе очень много сильных достоинств.
- Но у твоего мужа их больше…
Ольга прервала витиеватое сплетение их полу интимного доверительного разговора, так как в комнату вбежала ее дочка Дуняша и шумно запросилась к ноутбуку для развития и баловства мелкой сенсорной моторики.
- Это совсем другое, - глубокомысленно парировала она, усаживая на колени маленькую Евдокию.
Ребенок, забавно взъерошенный и смазливо-зеленоглазо-красивый, как ее мать, пытался поймать в правой руке мамы мышку и навести беспорядок в открытых окнах ноутбука. Ольга деликатно этого ей не давала.
- Дуняша! Подожди! Принеси лучше маме матрёшку, будем ее разукрашивать образами из сказок. Ну, давай! – отправила в другую комнату малыша, мотивировав просьбой.
- Тяжело, наверно, с ребенком? – непонимающий в этом ничего Метерин вопросительно-посочувствовал.
- Вовсе нет, на самом деле. Интересно. Открываются другие горизонты, цели в жизни становятся значимее, тверже. Ценности и приоритеты приобретают особые оттенки и значения. У тебя нет детей? Вот у тебя родится лялька, узнаешь, что это такое. А ты, вообще, женат?
- Гражданским браком. Полтора года…
- И ты счастлив?
Андрей замолчал, пристально глядя в экран ноутбука.
- Можно, я не буду отвечать на этот вопрос, - гордость Метерину вскинула голову и, хоть он был на расстоянии вытянутой руки от разоблачения безысходности существования в личной жизни, он не сдавался и ни за что на свете не пожаловался бы об этом, даже ей, готовой помочь.
- Андрей, ты меня извини, ретировалась Ольга, - очень много домашних дел. Ты звони еще. Мы с Олегом будем рады тебя видеть. Не пропадай, слышишь?! И ждем обязательно в гости. Приезжай с женой. Познакомишь меня с ней. Я поделюсь с ней парочкой своих секретов, как мужчину сделать счастливым, - чуть кокетно усмехнулась она на прощание.
И вновь, как будто с выпотрошенным былым и наполненным новым ощущал себя Андрей. На душе было умеренно - легко и окрыленно-вдохновенно. Хотелось действовать. Энергия жизни била копытом, как лихой скакун в конюшнях его темперамента. Он прыгал в Range Rover, если был не занят работой, врубал музыку и мчал по полированной ночной Москве на крыльях радости навстречу рассвету.
; ; ;
В Пасху пятнадцатого апреля не зажегся благодатный огонь в Иерусалиме, но дальновидно-хитрые и вездесущие фарисеи в тайне от вечно пронырливых седовласо-курчавых спецкоров топ-каналов из стран Большой восьмерки скрыли это таинство, дабы не вызывать колоссально-массовую религиозную истерию. Они подпалили сами какой-то мох пустыни, арабское перекати-поле или те крутящиеся шары саксаула, сплетенного сушняка разнотравья, которые поедают в сухомятку верблюды, и распространили, как обычно, по всему миру благую весть, везде и всюду, благосклонным и цинично желающим всё знать, а не верить, верующим современности.
Пасха прошла. Яйца отбились все крашенные и были съедены, холестериново-углеводные сахарные куличи засохли на полках магазинов ритейлеров, и Николай Случевский прилетел из Сан-Франциско в Москву восемнадцатого апреля. Седовласый старик-бодряк бассейнов и утренних пробежек по побережью, подбрасывающему до сих пор приливами самоубийц-дельфинов, удушенных нефтяной пленкой British Petroleum, он обладал очень гордым взглядом интеллектуала, седые волосы открывали высокий лоб и густые бакенбарды, напоминающие Кристофера Ламберта, Суворова или Дока Брауна из фильма «Назад в будущее». Николаю было пятьдесят восемь с половиной лет. Он был в водолазке, аля, Стив Джобс, и пиджаке на распашку с английским глубоким воротником и двумя пуговицами. Ногти у него были идеально ухожены.
Метерин созвонился заранее с его секретаршей и договорился о встрече, на которую приехал пунктуально-заблаговременно. Николай Случевский уважительно его приветствовал, встав, пожал крепко до боли сильной ладонью руку, пригласил садиться. У секретарши заказан им был для двоих зеленый чай. За окном офиса, благородно укрывшегося европейским особнячком в липовом саду во дворах Проспекта Мира, вечно цементно-пыльного, неугомонного, с голым асфальтовым черепом в своей сверкающей на солнце лысой проспектной глади, молодая девушка, гастарбайтер с Украины, с высокой грудью в майке аргентинского футболиста Лионеля Месси, с густой челкой, как ее щетка, и тугим хвостом волос на затылке, из City Cleaning, мыла стекла офисных окон. Сама была, как скалолаз, с ремнями, когтями и страховками профессиональной экипировки. Ее скребки и скольжения щеток, смазанных слизкими химическими растворами, услаждали обремененный заботами слух и взор президента Некоммерческого партнерства «Столыпинский центр регионального развития». На всю стену за его кожаным креслом висел портрет его прадеда, премьера Столыпина, кисти Ильи Глазунова.
- Господин Случевский, - начал Метерин, загодя продумав речь, - я подготовил к рассмотрению Вам проект сельскохозяйственного развития зауральского региона.
- Казахстана, что ли? Западной Сибири? Какие территории? Где?! – оживился седым ученым орлом аграрный филантроп.
- Аблязовская область.
- Ну, милый мой, вам отлично известно из наших бизнес-планов, что мы активно продвигаем сейчас кластерные проекты в Центральной России и Подмосковье: Калужская, Тверская области, Селижарово. Нам важны активность местных властей, качество человеческого ресурса и инфраструктуры. Аблязово, насколько мне известно, из уст ее куратора Мединского, этого прихвостня ЕдРа, который, вместо того, чтобы заниматься делами области, на то он и поставлен в Думу, в каждой дешевой публичной телепередачке треплется о Февральской революции и ошибках моего прадеда. Так вот, он со мной тут как-то подедился, что в Зауралье ЕдРо выдвинуло беспрецендентный лозунг о том, что это территория сельскохозяйственного Сколково. Наиполнейшая чушь! Я знаком с доперестроечными сельхозмощностями Аблязово. Это впечатляет. Но потенциал растрачен, расхищен бесхозяйственниками и мародерами в интересах частных карманов и дворов. Кто в Аблязово ездит на джипах? Мародеры павшей системы хозяйствования. Ну и монополисты и беспредельщики текущей конъюнктуры. А ваш проект в чем состоит, мой юный друг?
- Экономическая инфраструктура в регионе есть. Под боком два миллионника: Екатеринбург и Челябинск, и нефтяная Тюмень. Чем не стратегический кластер Урала?! Всё это добро надо кормить. И надо уже выходить на агрессивный экспорт, хотя бы в другие регионы. Аблязово пухнет от натурального хозяйства. А лучшие фальцовщики мяса, спрашивается, где?! У Ильтякова в частоозерском «Велесе». Вывод – логичен, рентабелен и просто необходим столыпинский экопоселок в регионе.
- Идея красивая, Андрей Николаевич. Я изучу ваши предложения. И надо будет обязательно на месте рассмотреть и проанализировать все детали. Проект ваш сопряжен с рядом системных трудностей, глубину которых я попытаюсь прощупать в правительственных и американских инвесторских кругах.
Он кивком головы дал понять, что более не задерживает и можно удалиться. Метерин напоследок вновь бросил взгляд в окно. Девица в обтягивающей майке Месси без лифчика, чуть ли не своей грудью, натирала-вылизывала окно Случевского, словно стриптизерша респектабельные авто. «Лижет дорогу своей судьбы», - подумалось Андрею и он покинул офис загадочного и странного агрария.
Позже он позвонил Олегу Ошуркову, изложил, как идут дела, и что вероятность развертывания ожидаемого проекта весьма и весьма высока.
- Молодец, Андрей! – восхитился Олег. – Будешь почетным бушменом Заворёны!
- А кто это?
- Клуб такой у нас неформальных фермеров есть. Девиз клуба: «Городу вече, деревне кулака!».
- Ну и ну! Эти ваши неформалы хотя бы снопы сена убирали с полей в сроки, а не неформалили бы и не клубничали.
- Так ведь техники не хватает. Опять же, кредиты нужны…
- Ладно. Ты мне зубы-то не заговаривай. Ты лучше вот что, Олег. Помнишь, ты мне говорил про заворёнинские места силы?!
- Да, только показать не успел.
- Еще покажешь. Если хочешь, чтоб дело комплексного инвестирования Заворёны состоялось, привлеки самые светлые умы своего города, жену не забудь, она у тебя – светлая голова, все вместе поднапрягитесь и сварганьте мне бизнес-план туристического развития города на базе места силы и других достопримечательностей. Инвесторы любят диверсифицировать риски и ожидания.
- Интересная мысль! Сделаем! Я тебе позже сообщу сроки, когда можно будет провести экскурсию по нашим местам.
- Давай, думай пока над главным, как привлечь реальных инвесторов.
; ; ;
Ольга гуляла с малиновой коляской в прохладный майский день заволокнутого, подернутого туманом белого солнечного марева с покрывально-пыльной завесой городской пыли и дыма первых лесных пожаров.
Ее муж, Олег, граждански воюя с администрацией Заворёны, выставил в социальных сетях фото городских перекрестков, убитых апрельской оттепелью и заброшенных в руинах дорог центра города, где никакого дренажа и любой ливень или таяния снегов равнозначно было стихийному бедствию, когда по колено, а то и по пояс весь перекресток залит водой и в линзе этих луж отражаются на весеннем солнце уродливые выбоины и руины заброшенных барачно-обветшалых кварталов. Весенние стихийные бедствия настолько парализовывали движение автотранспорта, а то и простых тротуарных пешеходов, как тараканов, редких, бесшумных и проворно-быстрых, одичалых в мире кредитно-машинного бума, где бабки с выпученными шарами, несутся куда-то на джипах, что объезжать и обходить эти болота и озера талой воды с грязью приходилось кварталами, а это, в условиях отсутствия возможностей разнообразия маневров, утрамбовывало и спрессовывало пробки с еще наивным, по сравнению с мегаполисами, количеством машин. Скандальные эти фото, где машины и автобусы по окна плывут в жиже городского дерьма, весьма нашумели среди анонимных онанистов закона и правды, так называемых интернет-правдолюбцев и популяризовали ники Олега, а ссылки на его странички задержали в ТОП-поисковых строк многие региональные провайдеры.
Но апрельское чвакающее мессиво прошло, а на смену ему вступило майское клещевое марево с набухающими молодыми березовыми листочками, как поросли легкий пушок у небритого акселерата, сочащимися клейковистым соком белых стволов культового повсеместно национального дерева, которое так трогательно, как живое, обнимал герой Шукшина в «Калине красной». Клещевый лес настороженно, затаившись смотрел на город волчьими глазами зеленеющей листвы, колыхающейся вдали соблазнительной шерстью пушистой, мягкой и приветливой прохлады, а вблизи, аж отпугивающе- неприятно трещал сушняком пересохших стволов и веток, и хрустел скелетом прошлогодней травы и листвы. А местный народ залихвастски-безалаберно, наплевательски-бесстрашно заворачивал в лес на машинах и дымил пикниками, застилающими город пожарами, гарью и дополнительным треском сухости, не то поленьев костра, не то раздавленных сучьев под толстой полиуретановой подошвой строительных полуботинок с металлическим подноском местных дружинников.
И в городе сразу стало пыльно и душно. Городские власти никоим образом не заботились и не обременяли себя и дорожные службы мытьем улиц, и бетонные пески строительной пустыни засыпали окна живого города, как будто живого человека, зарывали живьем в могилу. Вдоль проспектов тротуары открылись пешеходному блаженству прогулок в джинсовых, плащевых, замшевых, вельветовых обновках. Улицы спальных районов затряслись девичьей практикой автошкол. Обучающиеся навыкам вождения юные водительницы вцепились в рули машин и, как на рояле, наяривали на педалях газа и тормоза. С ними рядом опухшие, надменно-брезгливые к женскому вождению, красные от жары в машине, раскаленной от настырного солнца, помятые, не первой свежести инструкторы и менеджеры тест-драйва развалились в пассажирских сидениях, как на диванах, и верховодили благочинно-степенно, с высока. А на тротуарах и прогулочных бульварах, выложенных в растопырку плиткой, появились мамочки с малютками и колясками.
Вышла погулять с Дуняшей и Ольга, накинув светло-сиреневый плащик и в офисной юбке с темными колготками. Евдокия уснула богатырским сном. Ольга с любопытством и приветливо наблюдала за другими мамочками, катающими окрест разноцветные коляски.
- Люба! Потаскуева Любовь! – крикнул какой-то парень, вылезая из таксистской запыленки.
«Чем не Анна Каренина в наши дни?!», - хихикнуло сознание Ольге.
- Непоротов Павел! – обрадовалась окликнутая и чумавая, стиснутая восторгом встречи и объятиями смуглого проныры, лысого в спортивном костюме китайского аля «Адидас».
«Вот так славная парочка!», - забавляла сознание Ольге публичная презентация фамилий случайных прохожих. Девица с прической Натали Портман в фильме «Леон», выкрашенная в радикально-черный цвет с мордашкой смазливой помеси солисток «Серебра» и «Инфинити», чмокнула лысого ухаря публично-картинно. Ольга отвернулась. Она не любила всенародных демонстраций интимных эмоций, хоть и была экстровертом.
- Поехали в Челябу, отметим встречу! – прохрипел в довесок вылезший из такси проныра.
Ольга, привыкшая с детства созерцательно наблюдать, подмечать все вокруг, катила грациозно коляску плавной походкой заплыва лебедя, но не видела сама, что была в фокусе обозрения Андрея Метерина, который всяческими ухищрениями вырвался на обед из инвестиционной комиссии, чтобы увидеть ее, зная со слов, брошенных ею при первой встрече, что она любит гулять с дочкой в городском саду, который Ольга ему даже показала в марте, когда они возвращались от предпринимателя Шалопайки. Тогда сад стоял пустой и унылый, мрачный в своем почерневшем снегу от косой пасмурной тени наплывающих туч.
; ; ;
Отшумели, отстреляли, отгрохали, отлопались майские праздники. Страна, удушаемая финалом отопительного сезона в перемежку с нарастающей жарой и пожароопасностью сухих березово-сосновых лесов, где вдоль дорог стояли дружинники, почему-то, как полицаи, в белых повязках, и солдаты воинских частей, не пуская на съездах в лес отдыхающих на шашлычные пикники, страна посадила картошку, кое-где искупалась, повсеместно объелась шашлыками, отстонала из распахнутых окон ночных студенческих общежитий и пригородных клещевых лесопарков юным сексуальным опытом, страна инаугурировала президента своего на федеральный трон и, разоренная ленью, и опустошенная массовым потребительством, угарно и тяжело вошла в майские трудовые будни.
Метерин, с комиссией из столыпинского центра регионального развития во главе с энтузиастом Случевским, вылетел в Аблязово. В полете правнук Столыпина шутил и искрился юмором.
- Хотите, подкину вам, молодой человек, идею для докторской диссертации по лизингу?
Метерин задумчиво смотрел в иллюминатор. Он всегда любил в дороге, будь-то поездом или самолетом, листать книгу двигающейся перед глазами природы и думать о своем сосредоточенно, слушая космические звуки постижения истины.
- Извольте, - неохотно, скорее из вежливости поддержать беседу, парировал энтузиазм Андрей.
- Попробуйте соотнести гудвил с лизинговым портфелем, используя число Фибоначчи.
- Вы верите в силу цифр высшей математики? Верите, что они способны оценить качественные характеристики проекта однозначно точно? А как быть с просрочкой, реструктуризацией долга, проблемными активами? Экономические цифры и математические цифры – это не одно и то же. В экономике все ведь завязано на рынке сбыта и массовом спросе на твою продукцию.
Самолет, неровно колыхаясь, неуверенно и тяжело пошел на аблязовскую посадку.
- Ох, уж мне этот ваш сермяжный авиапарк и человеческий фактор! Вы – самая страшная по авиакатастрофам страна, - Николай сощурился, то ли от напряжения, то ли от лукавства.
- Ничего, ничего! – взбадривал его, сам волнуясь, Метерин.
Аплодисменты на посадочной полосе увенчали заслуги пилота. А волнение Андрея осталось. Сначала, не понятное, от чего. Теперь была открыта уверенная суть его волнения – она, Ольга. Встреча с ней томительно-радостно приближалась.
Накануне вылета, у Андрея состоялся все-таки разговор с Еленой. Они были в ресторане, и Бушманова закатила истерику. Она ломалась, психовала, как маленький ребенок, никакие варианты организованного досуга ее не устраивали.
- Что тебе не нравится? – нервничал с ней Метерин.
- А ты хочешь откровенности?! – умная молодая офисная женщина вскинула тонкую гордую бровь.
- Может, в другой раз? В другом месте…
- Нет уж! Дома у нас теперь вообще поговорить не получается. Тебя или нет физически, или ты мысленно где-то на другой планете.
- И в чем обида? Ведь ты всегда была так безразлична к моему вниманию.
- Я меняюсь, дорогой. Взрослею, совершенствуюсь.
- Да куда уж больше?! Ты и так у нас – само совершенство, как Мэри Поппинс, - поерничал Андрей.
- Мне не нравится твой тон. Что с тобой произошло? Где мой прежний Андрюшка?!
- А что тебе-то от меня нужно, Лена?! Давай, уж честно скажи, раз вызываешь меня на откровенность. Я постоянно только и думаю о том, где ты, с кем ты.
- Нет. Ты с месяц уже так не думаешь.
- Устал. Надоело. В конце-концов, какие у нас были договоренности? Не рыть обоюдно личное пространство друг друга.
- Я думала всегда, что у нас семья…
- Надо же! А что ты вкладываешь в это понятие «СЕМЬЯ»?! Что для тебя значить Семья?!
- А что ты сделал для того, чтобы у нас была семья?
Тональность беседы, как градус заказываемого алкоголя, повышался.
- Молодые люди, вам еще что-нибудь? – подошел к ним пузатый поваренок-официант.
- Рассчитайте нас, - скользнул по нему устало-затравленным взглядом Метерин.
- Я бегал за тобой больше года. Замуж ты не собиралась, на все ухаживания мои пылкие отвечала фригидно.
- Милый мой! Надо же, как запел! А что тебе нужно все это время было от наших отношений?! Секс. Голый механический секс! И более ничего тебя не интересовало. Не упрекай меня в том, что я давала тебе то, что тебе было нужно. Тебе самому не нужна была другая модель отношений. А теперь скажи мне, что тебе надо, что не устраивает и я подстроюсь сама и устрою наш быт под твои новые бзыки?!
- Мне нужна семья, дети.
- В чем проблема, давай, сделаем!
- Лена, ты ведь не любишь меня. И никогда не любила. Зачем ты так упорно держишься за меня, за наши дурацкие отношения?
- Дурацкими всегда делал их ты!
- И тем не менее, только слепой не видит, что эти отношения исчерпали себя окончательно. Все. Им пришел конец.
Елена упрямо и отчаянно, в слепую, пыталась защищать свои смутные перспективы.
- Тебе меня мало?
- Тебя мне, как раз, слишком много!
- В таком случае, я хочу тебе сказать, что я давно хотела уйти от тебя к твоему деловому сопернику-коллеге Илье Бредину. Он куда умнее и талантливее тебя, к тому же более успешен. А ты как был, так и останешься полным неудачником, ничтожеством!
- Прекрасно, Лена! – выказал неподдельный восторг Андрей, что было так неожиданно для Елены.
Она была ошарашена, увидев невооруженным глазом, как в нем проявлялась теперь новая натура, которой были безразличны прежние ценности карьериста.
- Прекрасно! Значит, тебе ничто не мешает съехать из моей квартиры как можно скорее. Я сдаю ее на днях в аренду, а сам поеду поднимать целину.
Бушманова, видя, что козырная ее угроза материального шантажа, не сработала, отчаянно по бабски бросилась в атаку выцарапывания глаз соперницы.
- Назови мне ее имя! Кто она? Откуда? Из Заворёны?! Я сама поеду туда и посмотрю ей в глаза! Скажу лично ей все, что я думаю, о таких провинциальных шлюхах!
- Все провинциальные шлюхи давно в Москве! – закончил разговор Метерин, вставая из за стола и вкладывая в официантскую папку расчет с чаевыми.
Он болезненно думал, что сцены истерик и выноса мозга будут продолжаться и дома, но к его счастью Бушманову, прельстившую какого-то карьерного хлыща, закружил новый бурный роман и она съехала с квартиры Андрея еще раньше назначенного срока, быть может, так в отместку, последним пытаясь унизить или оскорбить самолюбие ее бывшего любовника.
; ; ;
Укутанные ароматами цветущих садов сладкого смешения яблони, сирени и вишни, Ольга и Олег садили картошку. Он копал, вспаханную загодя малым трактором и унавоженную с осени, мягкую, после весеннего таяния снегов, словно пуховую, землю, а она аккуратно выкладывала по одной пророщенные синеглазые картофелины в небольшие лунки, заботливо присыпая от личинок медведки и майского жука дымчатой золой. Такое не хитрое, но продолжительное и утомительное с непривычки занятие, помогало, тем не менее, голове сосредоточиться на интеллектуальных мыслях, на вынашиваемых идеях. Вокруг благоухала майская цветущая, юная природа. Кусты вишни, шарообразные от белых кружев цветов, стали пристанищем многочисленных насекомых, оголтело-ажиотажных и возбужденных от трудоголиков-пчел, до праздных тунеядцев мух и бабочек. Ветерок чуть колыхал нагретую солнцем теплоту дня, раскатывая по бездонной сини высокого неба барашковые прожилки перистых облаков, словно белые линзы глаз неба, что бровями-векторами иной раз шевелило, удивлялось инверсионными следами московско-сибирского авиа тракта.
Вечернее утомление перемежалось какой-то духовной радостью от ощущения цельности гармонии с природой, что твоя энергия, силы, пот отданы были днем под палящим солнцем в землю не впустую, а наполнялись не только смыслом полезного дня труда для будущей пищи, но и какой-то новой, могучей, богатырской энергией, которую живая земля отдавала назад своему возделывателю, чего никак не могли дать ни фитнес-клуб, ни железо, тягаемое на тренажерах и в чистом тяжелоатлетическом виде снарядов и спортивного инвентаря, в силу своей искусственности и органической бездуховности.
***
В те минуты, когда наступали сомнения в правильности выбора мужа, Ольге всегда приходил на помощь, цементируя и утверждая верность идее и выбору жизненного пути, всплывая в памяти, один эпизод, случившийся с ними на заре совместной жизни, в медовый месяц, в благоухающий их цветущий май, упоительно проведенный в Кисловодске. Его родители подарили им путевки в санаторий и они, в противовес устоявшейся стереотипной волне послесвадебных заграничных вылетов в бриджах до колен, в панамках, аля Галкин – дальнобойщик, с андроидными гаджетами, выехали скромно на многосуточном поезде, благотворительно пожертвовав неделю своего отпуска на материю общения с простым народом в пути. На традиционность и статусность заграничных вылетов в отпуска, Олег написал даже такой колкий выпад в стихах:
Что такое лето –
Рваться отдыхать.
По цене билета
Родину продать.
Эта эпиграмма уже тогда подчеркивала отношение ее молодого мужа к окончательно и бесповоротно офисному образу жизни, образу мышления, работы и отдыха, образу жизненной мотивации миллионов людей. И вечный поиск анти-стереотипных альтернатив, который приводил Ошуркова в офисы, либо с частой сменой места работы, либо с обязательной возможностью энергичных командировок в регионы.
Но в Кисловодске, забыв о делах, они упивались цветущей весной КавМинВод, ласкою зелени, веселящей взгляд, гривами лесов на подошве Бештау, склонами Машука и видами открывающихся далей полей Предгорного района, бросающихся, манящих романтикой южной степи; мохнатыми хвойными ресницами извилистых терренкуров в сосновых декорациях. А под ними журчал на излучинах и перекатах быстрый изворотливый Подкумок, блестевший на солнце, как изгиб печенежской шашки. Все это окрыляло. Они упивались счастьем медового месяца, той восторженной свободой отрады перспектив, которая впервые им открылась, проступила на горизонте их жизни. Им захотелось созидательного действия, постановки вселенских планов, казалось, все пути им открыты теперь, все города готовы их принять с распростертыми объятиями карьерных перспектив, никто не чурается, все смотрят искренне и сорадуются их счастью. Такую степень окрыления они испытали вместе еще единожды, когда родилась их дочь Евдокия. Но тогда, в Кисловодске, все их совместное бытие только еще начиналось.
Однажды они сидели в столовой их санатория и завтракали кисломолочными йогуртами, как за их столик подсела молодая девушка. Ошурковы, такие же блестящие от радости, как их новенькие кольца новобрачных из красного золота, сразу и не заметили этой легкой, изящной, в своем роде, подсадки.
- Здравствуйте, молодые люди. У вас, я так погляжу, медовый месяц? – отвлекла их, взбудоражила курортная незнакомка.
- Да, мы поженились неделю назад, - сказала Ольга.
- Я считаю, что вам очень повезло, - глядя Ольге в глаза в упор, словно расстреливая и в то же время обволакивая завистливо-томным взглядом Олега, загадочно произнесла молодая девушка. – Мне кажется, вам достался настоящий принц.
- Да ну, бросьте вы! – усмехнулся Олег.
- Нет, действительно, вы пока сами не видите, какой он у вас. А со стороны прекрасно все видно.
- И что в нем, по вашему, необычного? – улыбнулась неловкой заминке и румянцу Олега его молодая супруга.
- Да вы что?! Разве не видите?! Вы приглядитесь! Посмотрите, как он смотрит на вас! Берегите это чувство. Таких принцев очень мало. Настолько редки они теперь. Я вот ищу своего такого же, ан нет, залетают в мое лукошко одни прохиндеи. Вот здесь одна тоскую, специально взяла на работе отпуск, чтобы с кем-нибудь познакомиться. А липнут, да пристают одни даги. Кстати, давайте познакомимся. Меня зовут Маша. Мария Стеблева. Я корреспондент ставропольского журнала «Микса». Веду рубрику мод, обзоры недели, эротический гороскоп. Я вас уже давно приметила. Вы, как голубки, воркуете тут каждый день за столиком в обед или на терренкурах на прогулке, или у источников. Нос в нос. Вы откуда, такие интересные? Сразу видно, что не местные.
- Олег и Ольга Ошурковы, - за двоих представился Олег. – Мы из Сибири.
- То-то гляжу, что не местные. Говор у вас особый. Слова, диалекты. «Маленько», частица «то» постоянная. А как вы познакомились?
Ольга заерзала на стуле. Олег неэмоционально продолжал.
- В интернете, в чате.
- Ух ты! Как здорово! Неужели, такое бывает? Впрочем, в Америке каждый пятый американец находит свою половинку через интернет. Очень даже современно. А сколько у вас продолжался конфетно-букетный период ухаживаний?
- Около года, осторожно, с натягом ответила Ольга.
Ее беспокоила эта легкость и развязность их собеседницы и регулярной, как оказалось, сотрапезнице в столовой.
- Вы не подумайте ничего такого, Ольга, - улыбнулась Мария. – Мне просто интересно на будущее, на сколько способны современные мужчины долгосрочно ухаживать. У меня мама весьма строго придерживается традиционных классических взглядов на брак и ухаживания. Никакого секса до свадьбы. Упаси бог, если гражданский брак. И у вас, конечно, до свадьбы ничего не было? – она лукаво подмигнула обоим.
- Позвольте, Мария, я бы не хотел стать с моей женой героями очередной вашей журналистской сенсации. На дворе, хоть и двадцать первый век, вопрос такого рода поставлен вами в лоб грубо и некорректно. Какая вам разница, когда и сколько мы это делаем? На почве обделенности такой что ли интерес?
- Ну-ну-ну! Завелся принц! А он у вас еще и горячий, темпераментный! Ох, я это обожаю в мужчинах! Милашка! Ну, не буду вам мешать. Воркуйте, голубки. А вы все-таки учтите, Ольга, что вам очень повезло заполучить такого принца. Мой номер 213, заходите вечерами, поболтаем. Впрочем, что это я, ведь вам есть чем заняться вдвоем вечерами, в отличие от меня. А я тут скучаю, знаете ли… Тоска. Ну, забегайте, будет минутка, поболтаем.
И она чинно, экзальтированно, словно оставив им свою визитку, ретировалась к своему столику пожирать их счастье голодными и ядовитыми глазами.
- Пойдем отсюда, Ольхёнок, - кивнул жене Олег, - а то, чего доброго, сглазит еще наше счастье эта ведунья, а мы его так долго ждали, - и увел из столовой супругу.
Конечно, молодожены к ней не пошли и больше старались не общаться подолгу, избегали близких встреч кивками издали и видимостью курортной занятости.
; ; ;
Комиссия Случевского приехала в Заворёну. Идейно заряженный федералами родственник Лермонтова и правнук Столыпина, вез в глубинку идеи создания ПИФов под развитие фермерских хозяйств. Благословленный напутствием Путина, переданным ему с визитом потомственным номенклатурщиком Вячеславом Никоновым, американец уверенно формулировал свои проекты. В Аблязово с ним, помимо Метерина, летели делегаты центра регионального развития, профессионалы-оценщики и несколько представителей потенциальных инвесторов российского и западного ВТОшного делового мира. В аэропорту их встречали с хлебом-солью местные пронырливые власти в черных плащах, курчавые метисно-рыбниковские прищуры и номенклатурные шаркуны. Губернатор области, господин Назаров, нахрапистый, самоуверенный местный божок, опутанный паутиной сомнительных связей и дел, позволяющих ему держаться на плаву рейтинга популярности и быть в обойме власти, запечатлелся на стенах обшарпанных пятиэтажек в угрюмых наркомански-барачных районах города красующейся, якобы антиглобалистской и антиконсъюмиристской надписью «Бойся НазарОвца!», «Назар, вон из кресла!».
Шаркуны-конъюнктурщики на черных палерованных Ленд Крузерах показали инвесторам пару-тройку лоббируемых объектов. Случевский их отверг и дал понять Назарову, что его местный ритейлер-монополист, не реализуя сельхозпродукцию региона, а привозя пластмассовые овощи и фрукты из-за границы в угоду, а может, и участие в доле откатов столичных чиновников, мешает местному фермеру, игнорирует его.
- Я бы хотел видеть совершенно другой курс вашей муниципальной политики по отношению к аблязовскому фермеру, - заявил американец.
- Всё в рамках закона о торговле, - развел руками губернатор.
Комиссия выехала в Заворёну. Назаров москвичей сопровождать не стал, сославшись на занятость и видео-конференцсвязь с Кремлем, перепоручив их своему заму и паре областных единороссов-предпринимателей «в огляд села».
Колонна черных респектабельных машин мчалась по увядающей со времен Союза региональной двусторонке, ухабистой, живописной без разметки. Сердце Андрея трепетало. На въезде в город, на облупленной березке с махагоновыми кисточками юной поросли, гордо восседал красавец-коршун, черный с белой пушистой двойкой, словно из шарфа и шапки. Взгляд его был как-то негостеприимно мудр. Предприниматели Заворёны, заранее предупрежденные областными властями, гостеприимно разложили на лавках ДК «Айпэд» полянку скромного сабантуя, как водится, незатейливо алкогольную и калорийную.
Случевский, пронизывая суть реалий, зорко смотрел хозяйства и производства, словно та гордая птица на въезде. Его интересовали прежде всего неГМО-шные семена, качество молодняка крупного рогатого скота, птицефабрика, зерно-хранилище, овоще-хранилище.
- Почему Вас не интересует, какая у нас техника на полях?- удивлялся мэр Заворёны, почему-то в строительной каске и клетчатой рубашке предвыборного типажа.
На удивленный взлет брови американца, местный градоначальник пояснил, что он только что со съемок предвыборного ролика и не успел еще выйти из образа радетеля провинции.
- Выходите уж поскорее из образа, - колко пошутил Случевский, на что мэр, негодуя на свой ломаный английский и топорный менталитет костолома, снял каску.
На последок комиссия посетила Суерский пищекомбинат, где увядшая совдеповская переработка напоролась на косноязычие корысти разбазаривающего добро перевалочного времени.
- Меня не интересует, сэр, - обратился в резюмировании визита потомок Столыпина к заворёнинскому мэру, - ваш агропромышленный комплекс. Вон у вас сколько с сельхоз-названием банков и кредитующих контор, пускай они свое залоговое имущество разглядывают. Мне важно понять цепь инфраструктуры, которую я смогу вытребовать у федеральной власти для обеспечения моего проекта развития фермерских хозяйств и фермерского уклада жизни. Знаете, каков лозунг рожден из самых глубин вашего местного фермерства? Городу – вече, деревне – кулака!
Андрей в это время, улизнув с обратной банкетной связи подытоживания и разглагольствований, трепетно и взволнованно подошел к Ольге. Она сидела на скамейке в парке, чуть покачивая коляску, в которой уютно спала ангельским сном маленькая полуторогодовалая Евдокия.
- Привет, Ольга! – улыбнулся он и кривая вздрогнула, лопнутая им улыбка.
- Здравствуй, Андрей! … Как, ты здесь?! – заволновалась молодая женщина и у нее из рук выпала детская аптечка.
Метерин поднял ее, подал, отряхнув, и сел рядом.
- Да, вот, по работе здесь… И не преминул тебя увидеть.
Она чуть потупила взор, но неуверенности совсем не было в ее полуулыбке.
- Что? Как твои успехи? – протараторила она, уводя увлажнившиеся глаза в сторону и пытаясь скрыть брызнувшую алую краску лица.
Он понравился ей еще с первого визита и вызвал волнение какое-то девичье и неуверенность в истине, выкристаллизовавшимся образом энергичного, делового, умного и доброго в душе воина с отчаянных баррикад.
- А где Олег? – гнул свою линию парень.
- Он в командировке. В Екатеринбурге. У него сделка на Бейфан Бенчи в «Леди-лизинге» с Ровным и Шевченко.
- А кто это?
- Его уральские партнеры по лизингу.
- И ты одна? – затаилось его дыхание.
- С Дуней…, - выдохнула дрожь она.
- Пригласишь в гости вечером? – он умел быть наглым.
- Будь осторожен! На плахе моя репутация, - лукавый смайлик блеснул и подавил волнение в ее зеленых радужных безднах. – Какой разговор! Приходи. А комиссия твоя?
- Они в Дворянской прибомбятся. Случевский улетит ночью.
- Олег очень хотел присутствовать, так ждал этой встречи. Ведь ты его конкретно не сориентировал, вот он и рискнул подшабашить.
- Парню фартит в этом деле… Тогда я в десять по местному у тебя?
Она кивнула. Он неохотно ушел. Было семь без четверти. Мысли по сумасшедшему лихо неслись в ее голове. «Что это?! Что со мной происходит?», - металось ледяное сознание в клетке с расплавленной душой. Лед и пламень тушились, гасили друг о друга свои стихии шелестом морских волн Афродиты. Какой-то зов предков, глубинный, томлением полный, медово-восковый поднимался в ней, словно топорщился кедровой шерстью таежной кошки.
У Андрея сердце стучало в груди, как молот по наковальне. Волнение и напряжение нервов было настолько сильное, что аж немного знобило и тряслись в холодке руки и зубы. Адреналиновый накал страсти был в зените предела, как будто голая Ольга уже лежала в его кровати, он стоял над ней и одного лишь движения не хватало, чтобы овладеть ею. Что же все-таки он хотел и ждал от нее, этой провинциальной красавицы с длинной вытянутой шеей лебедя и газельим взглядом олененка, к тому же замужней и с ребенком. Инстинкты просили ночи ее объятий и песня из мюзикла Нотр-Дам де Пари «Я душу дьяволу отдам за ночь с тобой!», как никакая другая лилась в его голове и отвечала всем чаяниям и желаниям. С другой стороны, приходя в сознание и возобладав над чувствами, он понимал тяжесть своих устремлений, суетность их, примитивность рядом с одним лишь взглядом ее волшебных глаз богини. Он знал, что эта буря снизойдет простым пшыком спермы и станет стыдно в сумраке утра глядеть в ее глаза, обманув надежды, погасив влечение. Ибо он чувствовал, что влечение, возникшее между ними, а то, что оно обоюдное, он уже не сомневался, много большее, чем только телесное, физическое. Это было влечение духовное, обогащающее обоих ожиданием чего-то великого, светлого, доброго. И такое чувство гасить примитивом полового акта? Он был более чем уверен, что на его открытый призыв, соблазн измены, она ответит татьяниным отказом Онегину, что это птица красивая, гордая, что это и есть настоящая русская душа, которую полонить веками пытаются, понять, подчинить другие народы, ханы их вожделенных шатров, наложницей угнать белую лебедь в черноту своих выжженных степей, во мрак вытоптанных душ. Словно цветок папоротника, волшебный и редкий, открылся на миг ему таинственным мерцанием в ночь на Ивана Купала и нужно успеть сорвать его, пока виден во мраке ночи волшебный этот свет. Так что ему нужно было от нее при всем многообразии факторов и причин влечения? Он страстно теперь хотел остаться в памяти ее навсегда, не уйти в пустоту и мрак последующих будней никем для нее, а во что бы то ни стало породниться каким угодно способом и остаться ей родным навсегда. Какие-то тяги древних родов заиграли в его генах отблесками многовекового сознания предков, зашитых в неиспользуемой части его мозга.
Ольга же сканировала возможные последствия подступающего вечера еще быстрее, чем Андрей, готовя уют гостеприимной встречи. Она приготовила всё безупречно: сервировку стола, блюда изысканных, древних и забытых рецептов натуральной пищи, свечи на всякий случай зажгла, впуская в свой дом романтику ночи и надела, надолго задумавшись, глядя на себя в зеркало, лучшее и самое красивое свое белье. Она видела дерево сюжетов предстоящего вечера. Их обоюдную жажду друг к другу, бросившую их, слитых в кобровый клубок страсти, в постель, огонь их совместного пламени, высекший и вонзивший искру нового бытия в ее материнское лоно – дочку, рожденную от него, скандал и разрыв с Олегом, отверженность, разочарование Андрея, ее материальное одиночество с двумя детьми. Она не боялась быть брошенной, отвергнутой, но семью для детей обязательно хотела сохранить. Ольга понимала цену таким возможным поступкам, всю серьезность и ответственность момента. И в то же время глубоко и тонко чувствующий внутри нее эстет щемяще скулил ей, что другого такого по красоте и накалу шанса любви не будет в ее жизни. И так не хотелось его упускать, но и впускать в себя, конечно, она его не впустит. О, мужчины! Ничего вы не знаете о женщинах! Какие глыбы и валуны падают в них в вихре страстей, как хочется быть любимой и желанной, и как хочется запечатлеть этот миг и возвращаться в памяти к нему затем вновь и вновь, когда холодно и больно, словно к мантре, дающей силы. Она так и оценивала их предстоящую встречу с Андреем, как мантру, аккумулирующую в себе мощный заряд положительной энергии, которую нужно запасти для будущей монотонно-серой обыденной жизни. И белье проскользнуло вверх ее ног и заняло подобающее ему место в тревоге ожидания.
Метерин заехал в гостиницу Дворянскую на последние брызги фуршета. Случевский ждал VIP-такси на Тюмень, в Рощино, сидел в фойе, в сумеречном баре, курил сигару. Андрей подсел рядом.
- Мы здесь откроем два экопоселка, мой друг. В Верхнесуерском и Мостовском. Вопрос решенный. Сейчас дело за малым, за инфраструктурой. И меня беспокоит напряженность местного населения, настроения препятствий нашим поселениям. Они видят в нас конкурентов. Мне нужен будет здесь свой толковый человек первое время. У тебя когда отпуск в Идеал-Лизинге?
- У меня там накопилось отгулов порядком. Могу взять хоть месяц уже через неделю.
- Мне нужен ты на все лето. За три месяца я заплачу тебе солидный спред, - и черканул на салфетке цвета шампани нули гонорара.
Андрей мысленно присвистнул от предстоящего успеха.
- По рукам, господин Случевский! Давайте, оформим всё это контрактом. В понедельник я у вас в офисе.
- Оkey, mr Meterin!
; ; ;
Окрыление подкатывало к горлу, душило спазмами наступающего счастья. Андрей ехал на такси к дому Ошурковых. Заворёна вся оделась, как выпускница, в белые ажурные фартуки и воротнички цветущих яблонь. Суерская, Мостовская улицы и берега Суери, словно столбами взрывов, выделялись цветущими деревьями с белыми, сиреневыми, фиолетовыми оттенками.
Ольга была одна. Она стеснялась своего волнения и, словно девичьего, запретно-рваного счастья, которое наполняло ее в ожидании Андрея. Она отправила Дуняшу к маме. Бабушка души не чаяла во внучке. Дуня уже два месяца была отважена от груди и вечеряла у бабушки без грудного молока нежирным скоропортящимся кефиром. Ребенок теребил мелкой моторикой рук старинные куклы других эпох, которые мать Ольги заботливо сохранила из ее детства и удивляла ими теперь внучку, доставая их из древнего сундука. Сундук этот, как главный атрибут приданого, с девятнадцатого века передавался по наследству в семье Вереевых. В нем хранились тайны Ольгиного рода. Оттуда глядела с черно-белых фотографий древняя языческая красота чар ее предков славянских кровосмешений с сарматами, печенегами, половцами, скифами и персами. Свежий фруктовый микс этих древних языческих родов глядел на Андрея радостной радугой теплого счастья.
Метерин много о чем хотел поговорить с Ольгой, так ждал минуты встречи, так много и скрупулезно продумывал заранее темя и фразы отточенной мастерски изящной словесности, стремясь произвести эффект приятного впечатления. Он позвонил в домофон калитки и увидел ее во дворе в плаще, накинутом на вечерний туалет офисного корпоратива с навьюженной прической подруги невесты из модного салона красоты, с открытой лебединой шеей молодой самки, в черных не то колготах, не то гамашах, а, может, в лосинах или обтягивающих кружевных брючках стрейч и в хозяйских дворовых калошах. Всё, заранее заготовленное Метериным для очарования волнующей его спутницы, при виде ее обнулилось в дым. Ольга открыла ему приветливо, заглянула тепло и нежно в глаза, и все планы, все темы, все мысли Андрея растворились в дымках костерков огородных окрест и исчезли, ушли «на сухи дрова, на мхи и болота», как будто кто-то голосом старой ведьмы шептал ему эти заклинания.
- Привет! Заходи, гость дорогой, - улыбнулась Ошуркова.
Милая, уютная, домашняя, гостеприимная атмосфера накрыла Андрея мультимедийно, когда закрылась за ним дверь летней кухни. Запахи из подпола деревенских солений, варений, наряду с видами бойлерной, газового котла с коммуникациями отопления частного дома, водонагреватель, оптико-волокно выделенного интернета и тут же веретено на пуфе, котенок, играющий на полу с клубком шерсти, наперстки на подоконнике евро-деревянном, словно миниатюрные рыцарские шлемы, старинная швейная машинка «Зингер», словно пулемет «Максим», архаичная, из девятнадцатого века, икона Казанской Божьей Матери, молодое, смиренное, терпеливое и милосердное лицо Богородицы. Шторы со стразами и блестками при свете зажженных свечей сказочно мерцали, чуть колыхаясь. Вкусные, сногсшибательно-аппетитные запахи накрытого стола и приготовлений к нему. Романтика деревянного дома, винтовой лестницы на второй этаж. Всё как-то по-новому, незнакомо и романтично показалось Андрею, хоть он и был уже здесь второй раз.
Старинные часы пробили десять. Ольга заботливо его усадила за стол и предстала перед ним в коричневом коротком платье с крупным ремнем.
- Ты мне опять тут ресторан устроила! – любовно глядя на нее, пожурил Ольгу Андрей.
Ошуркова зарделась легким персиковым румянцем заботливой и сердобольной домохозяйки.
- Ну уж, право, не лукавь! Простая крестьянская пища. Натуральная, свежая, полезная. Тебе, москвичу – жертве экологии, особенно.
- Оля, расскажи о себе, пожалуйста! Кто ты? Откуда ты взялась вообще, такая… Необычная, заманчивая, волшебная.
- А я ведьма! – пристально просверлила насквозь его взглядом Ошуркова. – У беды зеленые глаза, знаешь?!
Метерин проигнорировал эту тему. Ему казались вопросы стерв и ведьм чем-то жеманно-напускным, словно излишнее оправление волос или кокетство стрельбы глазами, женскими штучками будуарного флирта.
- Откуда ты родом? Кто были твои предки?
- Родом я с Алтайского края. Родилась в Заринске, выросла, школу закончила с серебряной медалью. Детство мое прошло на природе, в заказниках заповедных кряжей, на диких отрогах Салаира, покрытого тайгой. После школы училась в Новосибирске. Имею два высших образования: филология в НГУ – первое о культуре в языке литературы. Второе высшее – экономика. На первом высшем познакомилась с будущим мужем Олегом. Он учился на археолога. У него и сейчас хобби - с металлоискателем по заброшенным деревням клады кулацкие ищет, старинные иконы, монеты, утварь языческую. Другие на охоту, рыбалку мотаются от жен, а мой всё клады ищет, археологические ценности мезозойской эры. Такое у него хобби, у моего хоббита. А так он – литературный критик.
- Вот добропорядочная жена! Я хочу о Тебе услышать, а ты всё о муже… PR-ишь мне тут его! Кто твои родители? Деды, бабки живы ли?!
- Э, да ты с размахом мне допрос учиняешь!- пошутила Ольга. – А позволь спросить, с какой целью интересуешься?
- Хочу о Тебе Книгу написать!
- Даже так… Чем это я тебе так приглянулась, интересно?
- А то ты не знаешь?! Или напрашиваешься на комплименты?!
Андрей вдохновенно задумался, как поэт или оратор, или прыгун с шестом перед своим прыжком.
- Ты красивая. В тебе какая-то глубинная, очень сильная, настоящая красота, которая будоражит, завораживает, околдовывает, вдохновляет.
- Приятно слышать от мужчины такие слова. Хотелось бы, чтобы это вдохновение было на благородные поступки.
- Ну, это уж на что тяму хватит, как всегда говорил мой отец.
- Хорошо, я расскажу о себе, если это тебе действительно интересно. А ты тогда расскажи мне о себе. Информация за информацию. Все по справедливости. Много в моем роду безалаберного, сермяжного, суетливого, мытарного. Предки мои – крестьяне, переселившиеся из Вятской губернии по реформе Столыпина в Западную Сибирь. Моя девичья фамилия – Вереева. Ольга Владимировна я. Родилась 9 июля 1984 года. Отец – Владимир Андреевич – педагог, выходец из пролетарской интеллигенции. Дед – Андрей Константинович – лесничий, часто возил меня по заказникам Салаира. Мама – Наталья Николаевна, врач –педиатр. Папа умер, мама живет со мной в Заворёне, отдельно в квартире в хрущевке. Замуж я вышла в августе 2009 года. Олег родом из Екатеринбурга. Дуня у нас родилась в мае 2010 года.
- А родственников у тебя много?
- По линии мамы бабушка живет в Алтайском крае в Заринском районе в деревне Коурая Вежа. В марте ты ее видел, она гостила у нас месяц. Дед умер давно, еще в Советском Союзе, выйдя на пенсию.
- А у Олега родственники есть? – Андрей был настойчив, хотя видел, что Ольга отчего-то медлила с ответом, казалось, решала, говорить или нет.
- У Олега бабушка погибла еще совсем молодой, студенткой УПИ в феврале 1959 года. Его отцу тогда было всего два годика. Он вырос и жил с дедом, с бабкой.
- А что случилось с его бабушкой?
- Её звали Зинаида Алексеевна Колмогорова. Она погибла в Уральских горах при невыясненных и странных обстоятельствах. Ты не знаешь эту историю? Группа Дятлова, студенты, девять человек, шли на лыжах зимой, установили палатку на горе мертвецов, Холат-Сяхыл, на языке манси, и вечером или ночью все погибли. Можешь в интернете почитать в википедии. Жуткая история. Такая масса спекулятивных слухов и версий. И то, что это инопланетяне их погубили, или КГБ, военные испытывали химическое оружие, и много всяких других, вообще немыслимых версий. Я лично думаю, что, действительно, испытывали какое-то секретное химическое оружие. Там горы, места глухие, тем более – зима. Кто же знал, что там туристы пойдут?! У Олега это самая больная тема.
- А как вы оказались в Заворёне? Почему не в Новосибирске, не в Екатеринбурге?
- Олег пишет диссертацию по археологии. И тема у него – места силы южного Зауралья. Здесь, в Заворёне, есть место силы, знаешь об этом?
- Да, Олег рассказывал. Побывать бы там.
- Мы тебя обязательно туда свозим.
- Так и что, ради диссертации вы сюда приехали, купили дом?
- Дом мы купили по дешевке, достроили его. Приехали, как в романтику, налегке. А тут родилась Дуня. Спасибо, мама помогла, приехала сюда тоже.
- Ты не обижайся, Ольга, но мне это не понятно и кажется глупым. Зачем надо было бросать цивилизацию, кому-то что-то доказывать, что вы можете в любом, даже не знакомом малом городке закрепиться, утвердиться, найти работу. Вас с этого колбасит? Вы кому что доказываете? Себе? На слабо что ли?!
- Олег осваивается в любых городах почти сходу блестяще. Он книгу пишет о русских городах.
- Странная вы, однако, пара…, - задумался Андрей.
Ему на миг показалось, что Ольга вспыхнувшее к нему чувство пытается закрыть, затушить обязательствами семьи и авторитетом мужа.
- А за что ты его полюбила? – в лоб спросил он у нее о главном.
- Можно, я на этот вопрос не буду отвечать? Извини. Прямо выходит, интервью у меня берешь, а я, как звезда шоу-бизнеса, кривляюсь тут для глянцевой обложки. Вон, как ты сканируешь меня, словно прокурор.
Андрей потупил взор. Он хотел напрямик рассказать Ольге о своем чувстве, сильном, странном и прекрасном, которое появилось в нем к ней и теперь меняло, корежило что-то внутри, в душе, в принципах, во взглядах на жизнь. Он стал замечать, что циничное равнодушие и холод ушли куда-то, может, и не безвозвратно, но иссякли, потухли в его приемах оценки прекрасного. Что-то поэтическое, творческое в нем зашевелилось. Он уже и не удивлялся, что стал находить ценности для себя в том, что ранее ему казалось бездарной пустышкой. В нем начало оживать и просыпаться чувство к малой родине.
- Скажи мне, Оля, у тебя не возникала когда-нибудь тяга к малой родине, желание ее обрести, восстановить? Где бы ты хотела жить, дальше строить семью? Ты говоришь, Олег пишет книгу о городах, наверняка уже вами накоплен аналитический материал? Где русскому жить хорошо?
- Ты знаешь, на самом деле, большой и сложный вопрос. Пока что мы на распутье. Нет однозначного вывода. Прорабатывали много вариантов. Рассматривали юг, плюсы его мягкого климата, близость моря, массовость солнца, обильность фруктов. Но юг безвозвратно чернеет. Национальная политика и демография там запущена. Русские откатываются на север. Краснодар, Ростов-на-Дону, КавМинВоды, все отпало. Это русское Косово. Рассматривали Центральную Россию, тщательно отбирали варианты. Белгород, как самый экологически чистый и инфраструктурный город, Воронеж, как кластерный гигант региона, где многовариантность работы. Олег даже участвовал в форуме, где лучше жить, в Воронеже или Липецке. Там такая дискуссия развернулась, мы ее целиком в два года длиной для хохмы скопировали, как-нибудь дам почитать, все нутро вырвет смехом, вся суть российская сермяжная там проявлена, просто песнь бурлацкая. Но Белгород слишком близок к Чернобыльскому облаку. Воронеж грязный, рядом Липецкий МЛК. Разве что Тамбов в Черноземье… Там разворачивают проект «Зеленая Долина». Но городок так, что наше Аблязово, весьма никчемен. Какие еще смотрели варианты? Москву и Питер не рассматриваем – это экологические тупики цивилизации. Нижний Новгород, Ярославль. К 2014 там будут строить АЭС. Волгоград – слишком растянут вдоль Волги, ужасные пробки. Самара, Саратов – много военных объектов, плохая экология. Казань, Уфа – лакомые кусочки, но не наши, нацмены там правят бал. Тюмень, Екатеринбург, Челябинск – самый грязный, словно бермудский онкологический треугольник России. Аблязово – социально депрессивный и бесперспективный регион. Западная Сибирь – это будущий Китай и жестокие морозы. На Алтае моя малая родина. Но Сибирь и Урал однозначно бесперспективны. Как сказал Евгений Гришковец, сибиряки сидят на чемоданах и ждут, когда случай подвернется соскочить на большую землю. Климат здесь для ребенка резко-континентальный нас не устраивает. Единственный плюс этой суровости, минимизация маниакальной озабоченности, педофильства и попыток к изнасилованию, что через край хлещет на юге. К тому же здесь морозами народ просветленней, смиренней, я бы сказала. Меньше жуликов при сделках купли-продажи. Но здесь свои вывороты. Холуи в нерповых шапках, чиновники и нуворише с барским и купеческим распахом на белых внедорожниках. До чего все-таки упрямый народец! Загибает его климат. И нет бы всем миром искать и отстаивать право на лучшие, благоприятные условия жизни, так нет, сидит в своих тундровых и таежных норах или берлогах, где по 6-8 месяцев в году лютая, стылая зима, и ждет своего ущербного краткосрочного лета, которое есть пшик, иллюзия счастья в сухоте и пожарах жесткого резко-континентального климата с рисковым земледелием. Сидят эти холуи в нерповых шапках на ресурсах многомиллионной истории и невдомек им, что вот обрубят газ и электричество, богатая прослойка метнется за границу, а оставшиеся бурлаки будут березовыми пеньками топить свои печки. Сейчас весь мир в движении стал волатильным. Лишь мы упорно держимся за свои пеньки и берлоги. Сейчас немного эмоционально и пафосно повторяю мысли художника Лунёва, которые как-то лились тут у нас через край пивного стакана в пьяном порыве отчаяния, когда Олег пригласил на прошлый Хеллоуин к нам на скетч творческую интеллигенцию Заворёны, художников, писателей, философов. Вот и развернулась протестно душа наших народных мыслителей и мудрецов.
- Значит, без вариантов в России? Тогда, может, Болгария, Сербия или вообще Испания с Португалией?
- Как смеется Олег, мы с ним невыездные. У нас даже нет загранпаспортов.
- А что мешает их сделать?
- Лень матушка. Как представлю всю эту рутину присутственных мест с тупыми очередями и первобытным документооборотом, бр-р-р-р! Не хочу даже связываться. Да и что там за границей? Грязь собирать? Вот сейчас все стремятся заграницу, например, отдыхать. Но качество воды в морях по оценке передачи «Среда обитания», например под Туапсе в разы лучше всех массово- популярных и расхожих курортов мира. Заворёна, не смотря на все свои ущербные возможности и реалии, имеет один неоценимый плюс для нас сейчас, это свои натуральные продукты и жизнь на земле.
Метерин слушал Ошуркову и прозревал. Он теперь боялся задать ей вопрос о любви. Он боялся последствий. Он понял, он точно знал теперь, что на его призыв, она ответит ларинским благородным отказом, типа «Но я другому отдана и буду век ему верна». К тому же она вся светилась любовью к Олегу и своей семье. Какое-то моральное разочарование, а все более, отчаяние ущемленной гордости распаляло его на провокации.
- Ольга, вот скажи мне. Я знаю, как ты строго, аскетически относишься к кредиту, потребительству. А сама в кредит взяла машину! Как это понимать?!
- Жизненная необходимость…, - развела руками Ошуркова.
- Но насколько жизненно необходимо иметь две машины в семье, тем более в малом городе? Куда здесь ездить? Могли бы чередовать одну. Зачем ты села за руль?
- Знаешь, если бы наша муниципальная власть заботилась о пешеходах, мостила бы тротуары, обеспечивала инфраструктуру и конкуренцию пассажирского транспорта, я бы по своим делам ездила на автобусах. Но именно как раз в малом-то населенном пункте наличие автомобиля становится жизненной необходимостью, инструментом выживания, а не роскоши. Это в Москве на метро можно ездить без пробок, каждые две минуты поезд к платформе подают. Какая красота! Так нет. Понты. Престиж. Все в машины позалезли и стоят в пробках, курят бамбук, дышат свинцом. А здесь насущное, вон, в магазин, который ближайший почти в трех километрах отсюда, попробуй ка пешком в межсезонье, в мороз, когда автобуса не дождаться, более, чем два раза в день его просто нет. А в грязь не проплыть, кварталами приходится обходить эту дренажную камасутру. Так что постоянно жизнь бросает вызов выживания. И приходится выживать, а что поделать?! Тебе, может, этого не понять, но здесь часто приходится делать что-либо через «не могу», «надо», а не через лозунг «я хочу».
- Но вы же сами выбрали этот город, этот образ жизни. Зачем тогда жаловаться?
- Я не жалуюсь. Я констатирую, что нет инфраструктуры.
- Случевский нашел спонсоров. Пойдут к вам инвестиции уже летом. Не горюй!
- Да хорошо бы кабы так. А хочешь, я тебе расскажу, как мы выбрали Заворёну?
- Занятно, - Андрей отпил зеленого чая и стал уплетать домашние пельмени. – Хоть поем у тебя, а то весь день голодный, как черт.
- Конечно, давай, налегай! Сама лепила, тебя ждала…
Метерин рысью вонзил в нее взгляд надежды и успел заметить сияние искр в ее глазах. Но искры тут же потухли, утонули в лукавой волне радужного мерцания.
- Под Заворёной есть заброшенная и давно не жилая деревня – Старая Заворёна. Город от нее название и получил. Олег, будучи студентом много ездил по Зауралью и Западной Сибири, в заброшенных деревнях искал монеты металлодетектором. И наткнулся на древние мегалиты. Наука их еще не знала. Он открыл их, понимаешь?! А там дольмены и древние охровые захоронения енисейского сыбырского этноса. Здесь такое искушение писать диссертацию возникает само собой. Мой Олежка там, в деревне, испытал, по-видимому, мистическо-эротический визионерский оргазм, прямо как Владимир Соловьев в египетской пустыне, узревший свою деву радужных ворот.
***
Знойным августовским днем верещал сосново-березовый лес. Змеиной косой косматой гривы он огибал урочище поля, занесенного по пояс сочной многолетней травой. По краю леса еле просматривалась старая проселочная дорога, давно не хоженая, щедро заросшая бурным разнотравьем. Она загадочно ныряла в перелески огромных ворот из раскидистых тополей и проходила, поросшая щавелем и лопухами, мимо разбросанных окрест обильных кустов дикой вишни и сирени, в густой, кудрявой чаще которых виднелись подбитыми танками черные мрачные силуэты заброшенных бревенчатых домов, с обвалившимися или покосившимися крышами, съехавшими на бок, словно казачья фуражка с ртутным околышем, и облезлый шпиль мертвой церкви в зарослях тальника. Из выбитых, словно зубы бродяги, окон заброшенных дворов тяжело, угрюмо и неуютно веяло холодом чьего-то присутствия. Как будто, кто-то наблюдал за созерцателями недобро и настороженно. Приехавших на Ниве и побеспокоивших вековой покой небытия было двое. Это были друзья-студенты новосибирских ВУЗов, кладо- и монетоискатели Олег Ошурков и Влад Бердянский. Одетые в черные плащевой ткани спортивные костюмы и бейсболки, они размахивали в пожухлой траве клюшками своих метало-детекторов. Олег, с воспаленными красными глазами вечно не высыпающийся молодой человек, знал, что нежилая деревня Старая Заворёна была купеческим острогом с благородным выменем кладов. Он, весь вспотевший от марева последнего в году зноя, обуреваемый археологической жаждой находок и открытий, по основным признакам сам разглядел в урочище заброшенную деревню, без надобности использования дореволюционных карт местности, стоящих на рынке металлоискателей весьма недешево и внушительно.
Они прошли с Владом по заросшей по пояс дороге, мимо зияющих выбоин полуразрушенных домов к скелету церкви.
- Смотри, каменные строения! – наущал коллегу Бердянский, более опытный и искушенный в делах поиска металлоискатель, нашедший и продавший уже пару-тройку монет 1801 года за 65 тыс. руб.
- Это значит, купцы или зажиточные крестьяне, у них во дворах, наверняка, клады есть, зарытые в огородах или на месте подпола дома.
Олегу неприятно резало мозг отношение личной наживы, которое было к этому походу у Влада. Сам он отнесся к поиску, как к приключению, томимый ожиданием смутно, интуитивно и неубедительно предсказываемого образа вечной женственности и красоты. Он любовался тополями, верными, словно сторожевые псы, спутниками человека, его жизнедеятельности. Они казались ему осколками других жизней, судеб, надежд. Здесь, в этих руинах, когда-то жили и умирали, любили и надеялись. И, проходя мимо мрачных пустот брошенных жилищ древности, он ощущал их самих живыми существами, следящими за ним пустыми глазницами выбитых окон, и также тревожную энергетику наполненности демоническими силами, захватившими оставленное человеком пространство.
Каково же было его удивление, когда среди зарослей бурьяна неожиданно нарисовался силуэт гранитного менгира с языческим захоронением. Металло-детектор зашкалил писком наличия в земле металлов. Рыть здесь Олег посчитал кощунством. Он присел возле этого мегалита, ощущая восхождение притоков энергии, силы вдохновения, отрадных мыслей. Ошуркову захотелось по-обывательски загадать желание, которое, в принципе, уже было сформулировано давно и носило в себе задачу получения Нобелевской премии по литературе. Олег попытался сфотографировать с цифрового фотоаппарата весь комплекс кромлехов зауральского урочища, но фотографии не получились. Какая-то неведомая сила аномалии магнитного поля забраковала снимки монетоискателя, и они, словно последний залп фотовспышки погибшей группы Дятлова на Халат-Сяхыле, получились блеклыми сферами, фонарями потустороннего мира, глядящего на наш мир прожекторами инфернальной ярости, словно сумеречные пасти мусковитовых дольменов. Очарованную дрожь испытывал Олег, вбирая всеми фибрами своего сознания и интуиции тонкие нити эфирной материи, сотканные древними языческими обрядами закланий, инициаций, окультных танцев, шаманов гортанный вой под бубны и барабаны с факелами и набедренными повязками, ладьи похоронных процессий, уходящие в туман Беловодья. И вдруг явственно проступил на фоне сотканного огнем полотна древности фиолетовый образ миловидного женского лика в малиновом платке, вышитом птицами и славянскими рунами, с сиреневыми большими и грустными глазами такой глубины и выразительности, что почва под ногами сознания зашаталась семибальным эпицентром землетрясения. И в тайниках лабиринта мозга, откуда били ключи вдохновения и духовной жажды, подпитываясь диким огнем из ядра сердца, Владимир Соловьев, старец в корпиевой рубахе-мешковине под аккомпанемент-акварель айфоновых гуслей запел свои «Три свидания».
***
- Интересно, и как теперь ему эта дева является?- заалел пафосом воодушевления Метерин.
- Не кощунствуй. Это очень тонкие миры и темы. Это каскад сублимации Вечной женственности. Это может быть Звента-Свентана, душа Розы Мира.
- Я не кощунствую. Всё может быть. Мне просто интересно, было ли какое-то общение у Олега с ней, с этой сублимацией?
- Да, она говорила ему, чтобы он прожил здесь несколько лет и написал о Заворёне книгу, о наследии древнего народа сыбыров, давшего название Сибири.
- Теперь понятно. То есть она вам задала некий план и вы усердно его теперь исполняете. И до каких времен? До нового явления? А если не придет больше? Будете вызывать, медитировать?
- Тогда Олег еще не был со мной знаком. Вот он напишет диссертацию, а там посмотрим.
- А как вы познакомились?
- Банально. Тут нет ничего интересного и символического.
- И всё же?
- Я училась и работала на фирме. А он приехал в офис подписать договоры. Увидел меня, заметил, выделил. А я порхала беззаботной бабочкой, Вездесущая Вежа, так меня называли в университете.
- И покорил, обременил заботами…
- Нисколько. Скорее, наполнил мою жизнь смыслом.
- Неужели даже так?! И в чем этот смысл заключается? В детях? В семье? – эта идея, почему-то, затравленно, вымученно озлобила Метерина.
- Да, конечно, - просто и мило кивнула ему Ольга. – В возможности вдохновлять, быть любимой, желанной, в творческом энтузиазме вдохновения, в пассионарной страсти жизни, в гармонии сочетания сельского труда с духовной умственной работой, в счастье, наконец! Простом, человеческом счастье. Ах, Андрей, Андрей! Так хочется, чтобы все были счастливы! Чтобы ты был счастлив, такой интересный и удивительный человек!
Метерин грустно улыбнулся уголками губ. Когда разговор заходил о его счастье, он впадал в юношеский катарсис самобичевания, бесцельности, неудачности и ненужности своего существования.
- Расскажи мне о себе, о своей семье. О жене, с которой так хочется познакомиться. - Ольга благосклонной улыбкой императрицы дала Андрею паузу монолога, наполненного вниманием её грёз.
Вихрь ее ментального участия с такой силой захватил Андрея, что он почувствовал себя лодкой в большом океане, протейно-колеблиемом, волантильно-неустойчивом и живом.
- Родом я с юга. Родители мои педагоги, влачили в девяностые годы жалкие дни ностальгийно-советского увядания. С 1991 года в моей семье только и слышался тихий и грустный скулёж по утрате Советского Союза. Семья жила лишь воспоминаниями, ничего не имея и не планируя, ни на что не рассчитывая в будущем. Корни моего материального потребительства зарыты в соцреализме. Умеренность не была привита отсутствием необходимого. Я жаждал, алкал, томимый желаниями юности. В генах моих буйство разбойника, что-то от Стеньки Разина и Емельки Пугачева, батьки Махно и Гришки Котовского. Романтическая свирель моей души была зачата академической верностью идеалам русской литературы. Я, можно сказать, был вскормлен, как молоком матери, идеалами свободы, равенства и братства, коммунизма и гуманизма, поэтического, платонического восприятия прекрасного, цельного, одухотворенного его понимания. Я по-юношески воспевал мечты духовных стараний. Помню свое детство и юность, провинциальные, наполненные теплым, южным дачным трудом, прополку помидоров и картофеля, пронизанную майским, июньским, июльским теплом щедрого лета. Каждая клеточка организма сливалась в любовном экстазе с природой. Взгляд юного грешника, увлеченный молодой листвой, наливался соком плотоядных предчувствий. Я вступал в пору ранней юности, в хрустальные грёзы первых эротических мечтаний. Я часто бродил по лесу, поэтизировал уединения чащ, где мне мерещились обнаженные нимфы, призывно меня манящие, щекочущие нервы моего еще полюционного семени. У меня долго не было девушки. Подруги по колледжу кокетливо травили мне сознание пожеланиями найти себе партнершу для секса. Сам секс стал для меня желанной звездой юности. Это была самая сильная тема переживаний, которая переброженная порождала утробы шаловливо-наивных стишков утомленного желаниями юноши. Я много мастурбировал…как в жизни, так и в литературе.
- Ты пишешь?! – трепетно ахнула завороженно слушающая его собеседница, пикантно полу укрыв ресницами огонь глаз от последних робких и трепетных признаний в мастурбации.
- Давно уже нет, - тряхнул головой инвестиционный клерк. – Восемь лет, как уже ничего не писал. Да и всё изменилось. Это все из прошлого века. Из аналогового времени. Десяток лет из цифрового, столичного образа жизни, наполненного современными технологиями, идеалами успеха, оставили далеко позади, похоронили воспоминания, как с другой планеты и, действительно, из другого века, жизни моей прошлой, вроде бы уже и не моей, так часто я презрительно-стеснительно отрекался от малой родины своей жизни – детства и юности.
- Но ведь ты сейчас мне рассказываешь об этом, значит, корни твои живы и чисты.
- Не знаю… Эта поездка в Заворёну, знакомство и общение с тобой… меняют меня, очищают что ли. Я вновь возвращаюсь к истокам давно забытых чувств, эмоций, нецифровых радостей жизни, протекающей здесь, рядом с тобой, в поле твоего духовного зрения, мягко, теплым ручейком без железного скрежета спредов гигантских мегаполисов.
- Ты поэт, Андрей. Очень красиво, поэтически мыслишь, формулируешь свои идеи. Парируя твою образность, хочу сказать тебе, поддержав, быть может, униженного тобой цифрового визави, что я в последнее время все чаще нахожусь в состоянии диссипативной дисгармонии, неудовлетворенности степенью реализации жизни, духовных, да и всех потребностей моей семьи. И, как ты говоришь, в мире железного скрежета прибылей цифровых мегаполисов вижу я надежду своим нереализованным устремлениям и помыслам.
- Напрасно, Ольга. Может ты и не знаешь, но мир этот переформатирует, опустошает, делает циничным человека, импотентом духа. Он, может, кормит какими-то отхожими ручейками онанизма заМКАДной природой и образом жизни гипер-урбанизированных особей и особ, но всё это - юродивое блаженство у ворот монументального храма истинной свежести настоящего созидательного бытия, которое, как теперь откровенно я понимаю, подпитывается именно силой сельскохозяйственно-обрабатываемой природы, дающей в замен забранной, богатырскую силу землепашца. А мир цифровой, он подобен образу Лилит все в той же твоей Розе Мира Андреева. Как у него там? «От воплощенной Лилит будет излучаться свет невыразимой красоты, напоминающей лунное сияние. Прикосновение к ее телу будет вызывать несказанное наслаждение для всякого человека и полное угасание последних проблесков в его памяти о чем-либо высшем», - почти слово в слово, на удивление Ольги, процитировал автора Метерин.
- Надо же! – на выдохе воскликнула Ошуркова. – Ты так отлично знаешь «Розу Мира»!
- Одно время назад она была моей настольной книгой, моей Библией, если хочешь. Знаешь, когда я попал в Москву, еще будучи студентом, я окунулся в сферу духовного поиска, словно одинокий пловец в глубинах океана. Там, в этом океане мыслей, искал я твердую почву истины. Veritas. Вокруг роились нищие духом сектанты, убогие, ущербные визионеры раболепия, смиренные, тщедушные, чахлые идолы нежити и стыни, понимающие и принимающие природу, как шашлыковые пикники. Они манили псевдогармонией бытия, так и не примирив, не подружив тело и разум, а акцентируя исключительно на антагонической войне их по лезвию греха. А «Роза Мира», ничего не навязывая, не требуя, открыла мне глаза истины, подкрепляясь корнями языческой жажды жизни, трепета стихиалей, яви Навны и нарождения Звенты-Свентаны. Образ иконы с младенцем-девочкой – это сила. Но мир цифровой затем, правда, постоянно наущая, увел мои ценности в сторону. Это андреевское эйцехоре – семя дьявола, сгубило цвет и моей жизни, духовный мой первоцвет. Я ждал и искал Звенту-Свентану, а мне, как и Блоку, подсунута была серая незнакомка Воглея, Велга, а может, сама Лилит. Сначала ментально в сместившемся фокусе духовного созерцания на изощренные перевоплощения Диониса, этого обнаженного юноши с сапфировыми глазами и огромным, напрягшимся фаллосом, которого мужчины зрели извивающейся тайской гетерой транссексуальности. Образ возник из «Приближения к снежной королеве» Евгения Головина. Перевоплощения Диониса в виде обнаженных богинь древности, наложниц его эротических фантазий, его менад, бесконечных половых актов как жертвоприношений на алтаре вавилонских храмов, где блудницы за разменные монеты отдавались ассирийским топорным купцам. Знаешь, все это возникло в больном сознании по причине неудовлетворенности половых желаний. Я вместо чистой девы, одухотворяющей меня на духовные подвиги, стал искать наложницу для своих темных утех. И нашел в виде своей гражданской жены, Лены Бушмановой.
- Я знаю, она красива, - улыбнулась, искренне радуясь за него Ольга. – И красота ее пленительна.
- Она никогда не примет мои детские идеалы, о красоте которых мы тут с тобой воркуем, полуночные гермафродиты. Я лет в пятнадцать записал в своем дневнике об одной девушке, ее звали Зина, что она представитель потребительской расы, то есть нового мира, война с которым у меня неизбежна в двадцать первом веке. Тогда на гребне юношеского максимализма я лишь витиевато закамуфлировал пафос своей романтической абстракции. А сейчас вижу в сей фразе некий глубинный смысл, пророческое зерно.
- Да, нужно отделять зерна от плевел и невинных агнцев от козлищ, - пошутила Ошуркова.
Воодушевленно лепетали они всю ночь до утра, ни о чем и обо всем на свете. Андрей тонул в дивном сиянии ее платья, прически, улыбки, в органзе штор за ее спиной, в мерцании свечей и звезд Заворёны, юной и трепетной, распрямляющей свой ночной уют хребтами-ступенями горбатых облаков, бегущих в дальние пригороды посылом посадок и предутренних крестьянских бдений. Рассвело. Плавно и спокойно безмятежная Ольга кончиками пальцев, смоченных влажной слюной, затушила свечи. Такой родной теперь и глубоко преданной его духовному трепету стала она после этой ночи, юная, красивая, стройная, цветущая натура весны, цветной, неоновый полет ночного фонтана и тайна коричневого цвета каштановой глубины.
«Город раскидистых грив тополей
Встретил созвездьем красивых людей,
И среди прочих, конечно, она,
Словно, далекая в небе луна», -
сочинял Андрей, вылетая из Аблязово в Москву, возвращаясь домой из инвестиционной командировки и глядя в иллюминатор в сиреневую бездну под крылом самолета в поисках ее образа.
Девочка-Индиго
Она была ребенок Индиго, Оля Вереева. Она понимала с грудного возраста на уровне детских трелей «каля-маля» особый смысл и звучание шелеста ночной листвы от ветра перед дождем, журчание воды на перекатах и плесе реки, сакральный смысл пения птиц и запредельный, неуловимый нашему разуму от ограниченности диапазона восприятия разноцветный гул тишины, проекция которого дает черно-белый шип магнитно-цифровой звукозаписи. Ее загадочное темно-фиолетовое свечение проявляло себя в минуты наивысшего напряжения сознания, когда непроизвольно, на уровне рефлекса или инстинкта, она обращалась и черпала немереную энергию извне, из непонятных для нее самой источников, не требующих восполнения усилий и безвозмездных. Родители в ней эти особенности не разглядели. Учителя приписывали генетике и хорошей наследственности. В принципе, ничего особенного в ней не было, и уже тем более не было все это социальной ущербностью и неудовлетворенными комплексами коммуникабельности. Это бы некий дар предков, код, генетический шифр разумного расточения которого нужно еще было познать, услышать в себе, как прямой путь постижения истины, или найти, откопать извне в информационно-глобальном пространстве натолкнуться и размотать ариаднов клубок, подобрав, хоть окольный, но верный также путь.
В первый раз вспышка проявления непонятных способностей случилась с Ольгой в 1994 году, когда ей было десять лет и она ехала по дамбе с дачи на новом велосипеде. У канала жгли костер и пекли картошку беглые уголовники. Как ошалелые манией легкой наживы, кинулись они ей навстречу, и Ольга уже всем телом, каждой клеточкой ощущала колючее их зло, их ядовито-осипшие, задымленные отсутствием работы мысли глаза, светлые, почти белые, безликие на смуглых прокопченных лицах, их ощерившиеся беззубые пасти, их вонючее дыхание утроб подвалов. Перемахнув через канал, вылетели казаками-разбойниками они ей навстречу, хватая под уздцы велосипед. Еще миг, и остановили бы, сбили с ног, и упала бы она, и, бог знает, что с ней было, но вся собралась внутри, словно подтянулась пояском, выросла вся, моральными справедливости силами пламенея, усердно, до исступления молясь Богородице, чтобы спасла. И на самом взлете косматой руки вожака разбойников, рослого, бритого в мешковине-косоворотке, с серьгой в левом ухе и золотым зубом, обжог, ослепил его взгляд глубокоокий, светлой яростью озарения, не ее, не Ольгин взгляд сверкнул мечем в ее глазах, и одернул руку на полпути, как обжегся бандит, и уступил дорогу, и сердцем девчонки, бешено клокочущим в груди, подгоняемый велосипед пролетел остаток дамбы на одном дыхании. Боясь более поглядеть вослед, спиной слыша грубый ропот и матерщину негодования уголовников, она неслась на Калинов мост на встречу отцу, который запыхавшись, с бадагом в руке, выломанном в тайге только что для самообороны, крутил педали на своем велосипеде ей навстречу. А сзади слышала Ольга, как вожак босякам рычал: «Посмотрела на меня, как будто я ее знакомый какой!»
Спасла тогда, оберегла ее великая небесная сила женственного покровительства.
В двадцать лет, в 2004 году, когда Ольга гостила лето у бабушки в деревне Каурая Вежа, повадились в их уютный тенистый огородик лазить наркоманы, топтать по ночам гряды, мародерствовать овощами и ягодами. Обидно и больно было бабушке. До слез пробирала безнаказанность, поскольку воровали уже и ягнят. Но страшно было даже на стук ночью непроглядной вылазить из своей низкой каморки в огород, поскольку наркоманы грабили жестоко и случаи убийств даже были в деревне пытающихся защитить свое добро хозяев. Ночь, чернее тучи, без звезд и луны, закрытая гривами густых тополей с мягким июльским шелестом нахмурилась непроглядно. Ольго взяла воздушное ружье деда и тайком от бабушки, спящей, вышла без скрипа в сенцы и прокралась босиком в огород, заняла сторожевую позицию снайпера до рассвета. И выжидала. И заскрипел расшатанными зубьями старый частокол их забора, и шорохи недобрые и рыканье парней неместных, диких, залетных, безнаказанно-хозяйничающих по окрестным деревням, застелило туманом ночные гряды приусадебного труда. И, не ведая куда, но грозно и гневно, принялась стрелять молодая девушка, студентка НГПУ, приехавшая к бабушке на каникулы. Палила наугад, в лопухи и кусты сирени. Сердце колотилось бешено, словно, как тогда, когда чудо ее пронесло мимо уголовников на заброшенной дамбе. Свистом и воплями разнеслось по округе скрежетание проклятий ночных мародеров. Нереально гигансткими прыжками перемахнув через забор, эти бурые оборотни исчезли в тайге. И на утро в последний раз видела Ольга с бабушкой покореженные их гряды, истоптанные следами каблуков от кирзовых сапог, да рваной фуфайки ватный клок торчал на заборе. И дивилась бабушка ночному чуду, что ничего не украли разбойники, не ведая про ночного стрелка в капюшоне, а сосед, мурый, трусоватый дедок с осторожным во взгляде прищуром обывательщины, говорил, что, мол, стреляли по его крыше, и сердце в пятки ушло и замирало на старости лет всю ночь. И лишь теплым персиковым румянцем алела девичья гордость и честь, непопранная, старинного дома в плодовом благоухании сада.
Там же, в Каурой Веже, в бытность свою студенткой на роздыхе летнем у бабушки, приключилась с Ольгой и еще вот какая история. Пылкая юность, румяная и горячая, по максималистски транжирящая ресурсы жизнедеятельности организма, бурлением половых гормонов и адреналина, не давала спать ночами, хоть рано по утрам, еще до рассвета, бабушка уже будила ее на будничный агро-полевой труд. Спинной мозг алкал дискотечно-клубных ритмов, и толкали в романтические авантюры соловьиные сумеречные трели и ночной росиновый туман, застилавший, как мозги, цветущую картошку и густые, кустарниковые вишневые сады. Ольга шла на ночные дискотеки в деревенский клуб. Здание 30-х годов, когда колхозы кожаные комиссары поднимали. А за клубом тайга. Сначала, светло-зеленый лиственный лес подростковой порослью, а далее густые косматые патлы елово-пихтовых темнохвойных далей.
На дискотеке рисуются парни, работающие вахтовым методом на красноярских северах, бывшие десантники и пограничники, синие в наколках и взорах славянских, соломоволосые, белые богатыри, по ухабам намесившие грязь на нивах и уазиках дедовских, кто даже на телеге примчал и припарковал лошадей к облезлым зубьям частокола оградки мемориала погибшим не то в гражданской, не то в Великой Отечественной войне. Вернее, все думали, что в Великой Отечественной войне, но там полустертые для особо любопытных, доскональных и пытливых даты геройских подвигов значились лет на двадцать моложе, чем Великая Отечественная война. Парни глазеют на девчонок с вселенской надеждой вечной любви и преданности, а также основы, гарантии продолжения рода и выживания Каурой Вежи. Судьба соседних деревень, брошенных и бесхозных по причине отсутствия там молодых девушек, никого из местных не прельщает.
Девчонки стекаются в клуб, кто, смущенно волнуясь, а кто и нагло красуясь и вызывающе наглядно себя превознося. В клубе уже бьют по спинному мозгу незатейливые пульсы транснациональной попсы. Все девчонки красивые – в Вежу за невестами со всей Сибири приезжают женихи. Старая, зажиточная деревня с дореволюционным стажем, кулацкая, хозяйственная, даже с купеческой сметкой крепкие дворы. Дети у всех, кто в Новосибирске, кто в Красноярске, кто в Томске учатся. Иномарки проглядываются в добротно крытых дворах. Как на подбор, невесты: Ракитина, Забелина, Лесанина, Весеева, Велижанова, Всенежина, Милушина, Веснянова, Виклинова, Желанина, Ладомилина, Либушина, Мазырина, Милавина, Милоликова, Милонегина и Вереева. Словно, лебеди Беловодья, слетелись на ночное озеро для своих заколдованных танцев, для шабаша крови и впечатлений анархической юности.
Среди парней один особливо горяч, взором томен, с неукратимой, необузданной энергией, пышащий жаром, молодой конь или барс, Поволокин Еремей. Только что дембельнулся с Кавказа, где все борцы-вайнахи с мощными бычьими ягодицами плодовитых воинов и амбалов мечетей шариатски его уважали кликухой Гяур Урус и обходили стороной поодиночке ли, и даже целыми шакало-зикровыми групками. Заставил всех себя уважать сибирской богатырской силой, духом, волей и справедливостью Александра Македонского или князя Святослава. Алый околыш темно-зеленой фуражки сибирского казака заломлен у него залихватски на затылок, сам в спортивном костюме, могучий атлет, тоже метит взгляд, рыщет в толпе лебедян в поисках невесты. А сегодня оживленнее, шумнее, чем обычно. Много студентов приехало, сдав сессию, районных, со всего края, с других областей. Залетела какая-то ковбойская бригада братков, с наглой ухмылкой пошло лапая и вожделея глазами, девиц. Откуда-то из тайников диаспор и чеченская клика оголтелых, озабоченных черных спортивных фигур нарисовалась. Намечалось противоборство и оспаривание интересов, передел сфер влияния в этом стареньком обветшалом комиссарском клубе. Нохчи ведут себя вызывающе. Цинично, безнаказанно воруют глазами и жестами красоту русских девушек, начиная уже к ним приставать. Один их шестерка с четками и перстнями воровского закона пальцует диджею включить лезгинку. Барнаульский сисадмин и заочник, IT- нувориш, ропща, включает какой-то дагестанский ее подвид. Самый сильный и наглый чеченец с курчавой бородой до кадыка хватает танцующую самую красивую блондинку Милену Лесанину и бросает в зикровый круг вайнахской трикветры на съедение белым волкам. Там уже лес косматых рук тянется к ней вожделенными хайлями, и она, словно белая лебедь, не может уже выпорхнуть из властно-насильных когтей этих коршунов.
- Пустите! Не буду я танцевать! – кричит Милена.
- Эй, потанцуй, давай, подвигай бёдрами, слышь! – на ломаном русском слышны чеченские колкости.
Поволокин молнией руны Sol кидается в их толпу, рвя и сламывая сплетение рук их зикрового венца. Он хватает за горло, приподнимая, чеченского вожака. У нохчей сверкают ножи и травматические пистолеты.
- Ты что здесь свои порядки наводишь, мразь?! - рычит яростно Еремей.
Среди чеченцев один интеллигентный, богато одетый, студент, смахивающий на молодого Муслима Магомаева, говорит без акцента.
- Мы просим девушку только потанцевать с джигитами лезгинку.
- Не видишь, она отказывается?! Не умеет! – грозно сдвинутые брови Еремея сгущают краски.
- Мы очень просим, чтобы вы уважили нашу просьбу… Нохча уже год, как не были дома, без женщин. Хотят в танце восхититься русской женской красотой.
- Что-то я к тебе в аул, нохча, с палашом не лезу, твоих девственниц не щупаю, не порчу! Ты почему ко мне пришел с кинжалом, как вор?! Как в набег?! Тебе поведать, как у нас поступали всегда на Руси с кочевниками? Яйца отрывали им дети Сварога!
- Урус, не путай темперамент с хамством! Мы пришли только за танцем. Никто не крадет твоих дев милооких. Они сами бегут от тебя, урус, в персидские шатры моих гаремов. А наши изящные тигрицы не чета вашим курицам, бросающим детей. И здесь не Русь. Здесь всегда была Орда. И я такой же гражданин России, как и ты, и права свои знаю, на юриста учусь.
Еремея кто-то легонько тронул за локоть: «Не поддавайся на их провокацию. Иначе они будут в моральном и правовом превосходстве». Парень удивленно оглянулся. Это была Ольга Вереева. Ее вдохновенно понесло в омут разрешения этого психологического межнационального конфликта.
- Я станцую с вами лезгинку!
Она не отдавала себе отчет, почему она ведет себя так, никогда не цанцевавшая кавказских танцев и совершенно не знающая их культуру, традиции, обряды, что непременно налагает отпечаток на язык жестов в их агрессивной одновременно стремительной и плавной вихревой ритмике танца.
Чеченцы восхищенно отступили. Русские, набычевшиеся коловратом, с удивлением проглотили злость. Диджей-сисадмин врубил каракулевую, словно арабскую, вязь нот дагестанской музыки. Чеченцы, один за другим, гордыми орлами закружили, раскидывая крылья рук, над ней. И она, очаровательной павой, плавностью линий тела, шага и виноградной лозой вздымания рук, словно шамаханская царица, усмирительно для вайнахов и зажигательно-побудительно для артериальных маршей славян, зажгла в своем танце, в пластике своих женственных па и дефиле, звезду примирения, единения и восхищения красотой юного тела, духа юного образа, трепета и окрыления мечтой. Чеченцы, очень довольные и влюбленные, уехали мирно, нарекая ее Тушоли и другими своими именами доисламских богинь древних языческих чар: Азой, Латтой и Беллой.
Поволокин ее провожал до дома, также трепетно влюбленный, восхищенный, завороженный. Она, вытянув лебедем шею и потупив взор, слушала, смущенная, истории его скупой до радости молодой жизни, жестокой, агрессивной, но чистой сердцем и пылкой. Он скоропалительно и нетерпеливо уже, чуть ли не сходу, признавался ей в любви до гроба, требовал руки и сердца. Ольга, как могла, не игриво, а смиренно, перенаправляла его любовное страстное устремление в лоно другого русла, в поиск иной судьбы счастья, пытаясь облагоразумить его порыв. Не кокетничая, не флиртуя хвостами сомнений и недосказанных тайн и надежд. Тогда он отчаянно рвал зубами воздух, роя глазами-фарами землю под ногами, и, чуть не пуская пар из ноздрей, как скаковая лошадь, грозил ей, что приедет через год из контракта, украдет ее на кавказский манер, увезет с собой и будет она его пленницей, наложницей счастья. И долго не отпускал у предрассветной калитки, томился, но не сильничал поцелуя, и она, не ломаясь, внемля его мольбам, благосклонно подарила ему один, но не в губы, а в щёку, но ничего теплее и сочнее не ощущал он от соприкосновения с женщинами никогда в своей жизни.
ДАЧНЫЕ ПРОБКИ
Ядерная жара наступила в Заворёне с самого начала лета, с дня защиты детей. На выездных дорогах, пыльных и дремучих, выстроились километровые пробки ловкачей-дачников, уже загорелых и даже, если и старых в дым седины, то все равно на новеньких иномарках. Встала на крыло пыль придорожная, поднятая в объездах по обочинам, мимо подбитых автопоездов ДТП, встрявших на трассах бесхозным безвременьем ожиданий эвакуаторов, полицейских ГИБДД, страховых агентов из разветвленных сетей коммерческих агентур, этого иллюзиона западного сервиса, заставляющего преть в выходные, в жару, полу сформированных юнцов полуфабрикатного успеха. Пыль летучая, поднятая их объездными рывками, едко застилала глаза, обволакивала – не продохнуть, забивала поры кожных чакр, отдаляя, закрывая от людей природу, ущербные потроха которой были закрыты дружинниками в звенящих предоргазменно от предчувствий пожаров напрочь высушенных лесах, трескающих от сухоты жАра старыми сучьями, дозревающими ломотой дятловой тли и плесени в ожидании тотально запретных пикников.
Городская ее сестра, цементная пыль, заполняла собой Заворёну, напудренная кружевами тополиного пуха, безрассудно осеменяющего беспризорные улицы, брошенные на выходные, словно в Чернобыле, почти с открытыми амбарами подвалов пятиэтажек, завешанных от дикого солнца тряпьем прошлых эпох. Народ сбежал из города на дачи в пятницу вечером, нахватав в супермаркетах охлажденной еды, выстояв в вымученных очередях без кондиционеров ритейлера, где осоловелыми глазами молочных бурёнок оглядывали свои предстоящие очереди дряхлеющие кассирши, арендующие разбитые нулевые квартирки, но с перспективами кредитных карт завуалированной кабалы. Кабалы, еще той, из которой не вырваться, как не пытайся, и доход твой, прирастающий, прирастет дельтой долга, и вовсе не в дельту Нила зовущий, а, в лучшем случае, в зной в потном халатике дома лепить самолепки-пельмени из сои или, кромсая планы кабачного кутежа, трястись за город в гаражи на шашлыки с некрасивыми, неодухотворенными рожами ущербного в прошлом городского пролетариата, чьё слияние с природой ничего лучше охоты или рыбалки не знает, а всё это бойня природы и никак не гармонирует с ней.
Народ встрял в пробках, подбитый в авариях с нарушенными планами опьяняющих пикников. Народ, матерящий зной, пыль вечную и резкий, жестокий климат своего края. Народ понатыкал грибами свои горбатые проекты одноэтажной России с металлическим забором двухметровым, за которым невидным и бессовестным образом, кто по моложе, творил теперь оргии распутства, кто по старше, бухал, увядая.
***
Затух, отгорел, отпел свой романс острый пожар заката. Зацвела –расплела свои русые косы созвездий, распустив лепестки-листья, синяя красавица – июньская ночь. Олег в доме с дверью нараспашку смотрел матч чемпионата Европы по футболу. Слышны на крыльце были отголоски комментариев Орлова, праздные и гордые подвигами восхищений шляхтичем Пржемиславом Тытонем или кировоградцем Пятовым, творящим чудеса лова.
Ольга шла по тропинке из бани обнажённая, лишь в сланцах, меж густых зарослей темной зелени гряд, стройных рядов окученного картофеля, ласково касаясь его эполетных соцветий, словно гладя по головам. А те ей в ответ и в такт плавности ее длинноногого хода, колыхались под ветерком ночной медитацией глубокого разговора с космосом, с открытым, распахнутым окном вселенной, усыпанным бисером и стразами далёких мириад звезд, прошивающих на сиреневом полотне ночи серебристые узоры скользящих нитей спутниковых дозоров и астероидно-каметных катастроф. Весь огород, затихший, убаюканный шелестом трав и кудрявых ветвей, адажио сумеречных менестрелей - сверчков и других насекомых, пересыпающих в мешочки своих галифе крупинки оплавленного зноя, разговаривал на тайном своем наречии с небом, с космосом далей, глядящих немигающими огромными бездонными глазами на землю с бесконечной своей высоты. А она, земля, одетая в шкуры материй своих органических жизней, покрывалом-ковром гутаперчиво-юных антенн отвечала вселенной взаимной любовью открытий, упоённая счастьем зеленой отрады лесов.
Ольга в будуаре ритуально-эротических мистерий надевала полупрозрачный халат, лёгкий и короткий до гладких, точёных, словно лоб дельфина, колен, включала ноутбук и садилась в ночной крытой беседке, ныряя в интернет, в паутину социальных сетей, прислушиваясь локатором своего сознания интуиции к каждому шороху информации, доносящемуся из вселенной с неба и вглядываясь третьим глазом в каждый штрих цифровых колыханий виртуального океана эмоций и чувств, выложенных в сеть. Она искала, ловила, словно губами, энергетические проблески духовного созидания, заряжаясь сама ими, как батарея, и ночные бдения ее поисковых созерцаний, незаметно и непостижимо для нее самой, генерировали с волнами информации и духовных усилий миллиардов людей, спящих или бодрствующих в этот час на планете, сплетая единый глобальный сгусток энергии, некий сервер, связанный пуповиной ультрафиолетового смерча с космосом. Над беседкой уютно всю ночь горел фонарь в ореоле зеленого бра, окружавшей его свет сферой клёна. Она писала стихи и выкладывала их на «Стихи.ру» под ником Роза Леопарда. И журчала ее пейзажная и социальная лирика ручьем колыбелей, открытая, красивая, гордая. Её героиня была так насыщена творческим изобилием и работоспособностью Ольги, которая так проникновенно чувствовала любовь, ежечасно верша ее нравственный подвиг, что десятками тысяч виртуальных читателей ширилась перманентно ее страничка, созревая плодами рецензий, вдохновляя и умиротворяя обездоленное, неудовлетворенное массовое потребительское бытие.
; ; ;
Олег приехал на один из заводов Новосибирска для подписания договора поставки в рамках лизинговой сделки к поставщику деревообрабатывающего оборудования. Шумный европеизированный центр с монументальными гранитными колоссами бизнес-центров и прочих нуворише архитектуры, с гигантскими площадями сибирского размаха, щедрого, могучего и неистового, грохот метромоста над Обью – все это осталось в стороне, а Ошуркова встречали сталинские бараки заводских окраин, мрачные остовы пролетарской эры, ущербного в примитивизме стиля, понурые колонны серых в набрызг-бетоне домов и заводские гектары бетоном огороженных пустырей или чадящих казематов прошлого, с потерями из всех щелей энергии и воды. И завод. Одна проходная, одна столовая, где в девяностые упоительно было хлебать щи с крестьянским хлебом на обед, и хлебали - огромные очереди рабочих в клетчатых рубахах. Теперь на территории много арендаторов. Фирмочки, как грибы, появились, понавырастали евро-ремонтом своих фальш-панелей фенола и полистирола. В одной из таких фирм, расположенных на территории завода «N» по лизинговой сделке ждали брокера Ошуркова. Он появился с самолета. Протрясся из Томачево на газельке-маршрутке и вывалился на окраинах своего студенческого города, в который раз в полгода приезжал на сессии заочные из Екатеринбурга. Время валило к обеду по местному азиатскому таймеру. И уже уйгурское кафе на территории разогревало свои экзотические остроты, как он окунулся в прохладу белого офиса, где в весьма уютной деловой обстановке живописно сидела за компьютером у окна с видом на тополя молодая девушка в белой короткой блузе, открывающей талию в изящности светло-коричневого лёна своих бриджей. Он поздоровался, сел напротив. И околдованно-завороженный уставился в ее красивые большие одновременно проникновенные и проникающие радушные зеленые глаза. На бейджике сервисной клиентоориентированности на молодой вздыбленной груди Олег прочитал «Ольга Вереева».
«Замысловатая, красивая фамилия, впрочем, как и сама мадемуазель», - подумалось тогда ему. «И какая миловидная».
«Витиеватый оригинал, будоражащий сон», - подумалось Ольге.
Так случилось их неожиданное знакомство. Сидя с ней напротив, глядя пристально в глаза, те первые их общие десять минут формального делового диалога, он ощутил сердцем колоссальную энергетику, исходящую из этой юной девятнадцатилетней подрабатывающей студентки, так заряжающей положительными эмоциями безграничной и безвозмездной любви к жизни и окружающим людям, что просто захотелось дарить всем счастье, радость, веселье и улыбки задора и симпатий. Так до максимального вдоха, до пика диафрагмового растяжения наполнила она его счастьем простого своего присутствия, что он не смог уже просто уйти, не закинув крючка продолжения знакомства незатейливым и банальным приглашением в кино после работы, на которое она, на удивление, благосклонно согласилась. До этого в сомнениях своей перед ней ценности щемящее тоской и отчаянием упускаемого шанса сердце лизингового брокера, скулило вероятностью отчуждения, но наполненное светом ее заинтересованно-лучистого взгляда и вознагражденное ожерельем улыбки, оно взметнулось ввысь бешеных пульсов и аритмий, иноходью пошло вышивать эполеты волшебного соучастия.
Так начинала зацветать их любовь. А потом в кино и в кафе после него, разговорившись, они обоюдно выяснили, что, оказывается, учатся в одном новосибирском государственном университете, только Олег заочно на историка-археолога, а Оля, усердная очница-третьекурсница ботанирует на факультете филологии и живет в общежитии.
- Надо же, я часто у вас там бывал. Но тебя такую не видел…, - Олег ее ласкал взглядом.
- Какую? – скромно потупив взор и наклонив чуть голову вниз, краснея и напрашиваясь на комплимент, спрашивала его Ольга.
- Такую… Милоокую и до одури красивую! – горел румянцем Ошурков.
- Витиевато вы, мудрёно всё поетёте комплименты, молодой человек.
- И Вы ими, конечно, избалованы сызмальства, должно быть?
- До знакомства с Вами я была девушка небалованная. Ладом воспринимать такую лесть не умею.
Пококетничали немного друг с другом на «Вы», покляцали клёстами сибирских наречий и породнились душой с первого дня знакомства. В лёгкую подружились, крепко сошлись интересами и, конечно, стали тосковать обоюдно, наполнив собой смысл жизни друг другу. Потом виделись не часто, как бы того хотелось, работа и учеба не позволяли. Он всё больше налётами в командировках головокружительные к ней совершал рейды, то из Челябинска, то из Казани, то из Волгограда или Ульяновска. Были тёплые беззаветные ночи прогулок за руку. Вместе встречали рассветы над Обью. Звонили часто. Писали электронные письма, смайлы из гаджетов, как водится в молодежной среде двадцать первого века.
Через год в романтических тонах он сделал ей предложение в медленном танце. Она отложила ответ до окончания ВУЗа. И еще один год он сгорал нетерпением пылких усердий, усыпая лепестками роз дороги ухаживаний во имя её благосклонности.
И только лишь еще через два года грянула свадьба малиновым счастьем долгожданного обретения.
; ; ;
В начале июня Андрей Метерин взял в «Идеал Лизинге» трехмесячный отпуск, закрыв все свои долги неотгуленных дней текущего табеля и прошлых лет, и выехал в Заворёну на машине. Лето загоралось для него огнями пыльных тревог. Окончательно порвав с Бушмановой и сдав свою квартиру в аренду провинциальным экономистам, штурмующим Саркель успеха и столичного гедонизма мечты, он вдохновенно и долгожданно вырвался в объятия творческой свободы и юношеского восприятия жизни с яркостью красот полигамных впечатлений. Ему бесконечно финансово фартило в этот сезон. Со Случевским был подписан приличный контракт на исполнение обязанностей директора-администратора на строй-площадках экопоселков в Заворёнинском районе в сёлах Мостовское и Верхнесуерское, что находились в 40 и 60-ти километрах от Заворёны. Помимо этого, улучив момент и используя своё личное обаяние метросексуала переговоров, Андрей пропиарил и соблазнил трёх иностранцев и двух российских журналистов на участие в проекте проживания в русской глубинке всё лето с почерпыванием всех тягот и усилий провинциальной жизни. За такую яркую экзотику с нарастающей популярностью и ажиотажем на Западе, двое из иностранцев, знавших Андрея по международным лизинговым сделкам, выложили Метерину по 10 тыс. евро каждый за сезон, с непременным условием ходьбы по грибы и ягоды в леса, чтобы были баня, водка, охота, рыбалка и изнурительный сельскохозяйственный труд в полях, причем, желательно, с минимумом современной техники, чтобы никаких мотоплугов и бензопил, чтоб, если пилы, то ручные, на два собрата, а если пахать, то не трактором, а копать лопатами по возможности и целесообразности архаичного бытия. Иностранцы так решили отдохнуть от утомлённой комфортом цивилизации, радикально и экстремально себя изнасиловав. Журналисты клюнули на интерес сюжета и апофеоз эксклюзивности трансляций, а третий иностранец, не знакомый Метерину, вообще вышел на проект через своего секретаря, сам был из какого-то международного финансового клуба, в целях своих туманил собеседников и потребности озвучивал неохотно,заявивши, что имеет древние русские корни рода Имануса, опричника, получившего такую фамилию привилегией и милостью Ивана Грозного за кровавые заслуги усердий, что скучает по генетическим корням и готов щедро платить за удовольствие приобщения к истокам, что и сделал вперед остальных, перечислив на карту Андрея авансом 15 тыс. фунтов стерлингов. Андрею запомнилось его имя – Еммануил. «Что это за буёк с дребезжащими ключами опричнины?! Прямо, как в пророчестве Исайи», - подумалось тогда Метерину. Андрей договорился с аблязовским охотничьим хозяйством и в Заворёне с Олегом Ошурковым на участие иностранцев в работах местных фермерских хозяйств. Имея свободу действий и в проекте экопоселков, он зашил и туда участие интуристов, включив их в списки жильцов строящихся домов. В итоге на лето у него был сколочен солидный гонорар. Но главное упоение было даже не в деньгах, хотя и они грели. Главное, было, конечно в возможности видеть Её, Ольгу, звезду своего счастья, пусть не доступную, но такую вдохновляющую на кипучую энергию жизни. Иностранцы должны были прилететь в Аблязово самостоятельно и позже, уже после начала Евро по футболу. Андрей договорился их встретить с Олегом в аэропорту. А пока он мчал на своем Range Rover навстречу своей мечте.
Дорога была упоительной. Вдали на её горизонте стояла линзовая чаша равнины, наполненная синей далью лесов. Долина Севера звенела в молочном пожаре знойного марева. В белых брючках отпусков с телесными стрингами уикендов юные спутницы автобульдогов выходили из машин на обочины освежиться. Навстречу ему в Москву оторопью мчались плюгавые карьерные успешки на огромных внедорожниках типа морды бойцовских собак, агрессивно хищных, фыркающих, раздувающих ноздри своих фар. Дорожное полотно федерального автобана по мере отдаления от столицы выкидывало всё более удивительные перлы проблематичности комфортному передвижению. Впереди и навстречу тихоходами иной раз ползли дорожные машины, посыпая полотно взвешенным в смоле битумным щебнем и закатывая его скалками катков, словно колорадские жуки, откладывающие свои яйца на листьях картофеля. «Всё, что мы умеем, это знаки на дороге рисовать. 70 и женские груди!» - думал Андрей, чертыхаясь по ухабам и выбоинам, как после бомбежки.
За Уралом синь лесов вздымалась гривой таежной чащи, развернувшейся далью силы. Жгучее летнее солнце из-под шапок густых облаков освещало некоторые ее участки, заливая поляны света. А под самыми облаками, участки тайги хмурились черные-причерные, как угрюмая, обреченная на поражение рать. Кудрявые гривы соснового бора, перемеженные молодым березняком и осинником, топорщились вздыбами волн, словно океан, выворачивающий удавом свои иссиня-черные глубины, темные, холодные, зыбкие, в которых колыхание леса черных оттенков зеленого на глубине вдали и салатового на мелководье близости, было завораживающе прекрасным, подобным дыханию живого гигантского организма. Березы вдоль дороги стали всё более угловатыми и колкими, словно с еловыми чёлками, как и взгляды острые окрестных деревень из лесостепных оправ, чумазых, как домовёнок Кузя, с копнами диких кикиморовых крыш и стогов, с жесткими русыми волосами их аборигенов, донельзя смуглых уже в начале лета. А за фатой белоствольных берез придорожных укрывалась от взгляда Андрея красавицей невестой синеглазая даль полей и лесистых курганов. Зеленые стопы полян упирались в колючий частокол темной рати соснового бора с порослью молодого сосняка, словно поставленные назем щиты воинов-богатырей. В полях, свистящих стрекотанием счастливых насекомых, где причудливыми узорами проступали очертания малиновых цветочных соцветий, урочищами стали попадаться скифские курганы, словно плешины обглоданных черепов с проседью по окружности голых облупленных берез. А дальше китайские теплицы, где, скажем, не пляж в отношении качества их трудодней и вечно-зеленых пластмассовых и полистироловых овоще-гаджетов. Колорита русского угрюмо-сермяжного бытия все более прибыыало. Попался в пролете мимо визуально на обочине огромный поп с рыжей скандинавской бородой в лопату и черной рясе, с пояском, строжащим арбуз живота, словно редкий лось, выявился, проступил он на дороге, как капли знойного пота не его лбу, вырастая архаичной фигурой глыбы, схимной во встречном полете авто-либидосозерцания.
Андрей шел на большой скорости в Заворёну. Его мало беспокоили камеры и радары ГИБДД, в салоне у него грамотно сигналил антирадар, а навигатор подсказывал путь к любимой. Впереди плёлся, маячил, закрывая собой горизонт, большой автовоз китайских лифанов с самарскими номерами. Метерин уверенно пошел на обгон, выруливая на встречку. Плавно обогнул поволжских китайцев. Компьютер управления автомобилем и коробка автомат, эндорфинно ввели его в колею перед самым носом огромного встречного внедорожника цвета хакки «Хонда Пилот» с транзитными омскими номерами. А потом что-то хлопнуло, то ли в воздухе, то ли под колесами, и большой автовоз из Самары зашуршал траками сползающих шин. Заискрился тормозной путь титановых дисков. Загудел покорежился автоприцеп, накренившись гигантским монументом тольяттинских металлоконструкций. Андрей затормозил и выскочил из машины. Теперь уже далеко позади распотрошенный гигант автопрома, мертвым бронтозавром перепахав пол дороги и трупом своим перекрыв проезжую часть, дымился ртутно-базальтовым спрейем, как скальп снявший своим падением обделенно-обкраденное скудное дорожное полотно. Подходить к нему ближе не имело смысла, автовоз загорался, обиженный негостеприимством таежного леса по обе стороны дороги. Откуда-то сбоку, с проселочной дороги, по-стариковски пыхтя или запыхавшись знатным курильщиком со стажем, выскочила, как стрекоза, пожарная машина с залихватскими анархистами, пожарными- огнепоклонниками, расплескивая и теряя воду, словно поливная машина мегаполиса. Тушили знатно. Матерились. Ядрёные, суровые лица без изъянов гримас. Угрюмые таежные богатыри. Закрыли пеной квадрат, чтобы на пожары в лес пламя не ушло. Метерин стоял рядом, наблюдал сокрушенно. Причину, аварии толком не знал, а МЧСовцы говорили, что, вроде бы, лось сбил автопоезд с пути и тот, западая, пошел в глубокий кювет. Живых там, по видимому, никого не было. А пожарные оживленно перекликались – перерыгивались, что вызваны они были на стрельбища тушить учебное воспламенение и в лесу лоб в лоб чуть не столкнулись с БМП.
- Ты представляешь?! Хорошо он в сторону успел уйти, положил-покрошил там молодой сосняк, а то привет отцам!
«Вот она, российская безалаберность!» - садился в машину Метерин, философствуя продолжать свой путь. «По лезвию смерти, лиходеи, бродим!»
«Берегите зелёную подругу – тайгу!» встретила Метерина Аблязовская область плакатами, словно рунами придорожного леса, вырезанными на сосновых стволах. Надписи предостерегали от возникновения пожаров одномоментно с гостеприимным призывом с добром пожаловать к добру этого иррационального региона с выставленными вдоль федеральной трассы столбами границы обоасти, издали напоминающими чуров или иных языческих идолов древности. Уже на самом въезде в город Андрей успел увидеть на березе криво приколоченную дощечку с рекламой: «Копаем могилы» и телефонами местного оператора связи в виде рыжей полярной лисицы. «Сурово», - подумал Метерин, усмехнувшись, и парадно, на беспредельной бешеной скорости влетел в Заворёну. Над городом стоял оптановый полдень. Мимо пролетали причудливые вывески инфраструктурной мысли: детский магазинчик «Берлиприловый слоник», мимо которого какой-то здоровый конь в белой рубашке летнего Севера шел гордой лосиной походкой, размахивая в руке-ручище номенклатурным портфелем успеха. На автобусной остановке, заросшей конопляными елками, со странным аббревиатурным названием «Ж.Д.И.» стоял и курил какой-то закоулисто подворотний хмырь, морщиня озабоченное лицо будничной суеты в дикую свирепую морду печенежской лошади с диорамы Николая Овечкина «Последний бой Святослава». Над дверями затонированных окон небольшого кабинетика, шаловливо урывшегося в тени осемененных тополей, висела надпись «Интим-сало» со сбитой буквой Н народной ухмылки над сермяжностью деревенско-поварских калорийных стриптизов. На перекрестке возле супермаркета Шалопайки весь теплый сезон размазана была канализационная слизь. Муниципальные власти довольствовались таким способом увлажнения цементно-пыльных дорог, экономя при этом на ремонте труб и дорожном поливе улиц, найдя вечный двигатель прогресса или национальную идею бытия в таком использовании потерь прорванного канализационного водослива.
Заворёна была насквозь русский город, одновременно с безалаберной необустроенностью вырубленных топором улиц, старых, осыпающихся песками времени угрюмых домов, неуютных и рваных, разрытых тракторными колеями дворов, но в то же время с милой непостижимой уму, скромной красотой взглядов прохожих, отрадой кудрявых, раскидистых тополей у вокзала, живописных берегов Суери, ныряющих в балках и вздымающихся бастионами обрывов, таких глинисто-иловых и барханных. Город поражал Андрея красотой встречных девушек, длинноногой юностью стройных и свежих, словно весенняя листва. Откуда в таком угрюмом захолустье могла зародиться и жить такая красота, взирающая на тебя миловидно и настолько проникновенно, до ущемления самых глубоких тайников сердца, до трепета и полета души?! В своей вековой пыльности и сухости степной ветрености, город походил на чумазого и выгоревшего от загара русоволосого крестьянского мальчугана, некоего Филиппка, босоногого и конопатого пастушка с колючим проволочным взглядом озабоченности иссушенного жарой бытия и мыслями прохлады сумеречных соловьиных трелей.
На его тихих, узких, старинных улочках центра, застройки каменных двух-трехэтажных купеческих домов 19 века, утопающих в зелени уральских кленов, наряду с уютными новыми офисами и магазинчиками в евроотремонтированных подвалах, попадались-просматривались бытовые жилые дворики, завешанные застиранным бельем с играющими в сандалиях детьми. В самой гуще кустарных кудрей частного сектора вставали иррационально исполинами тополей девятиэтажки угрюмых подхалимских дворов общебыта с размалеванными граффити подъездами, словно в наколках, с надписями, типа «Старуха наркоторгорка Ленка».
; ; ;
В день приезда Андрея Метерина, Ошурков Олег проснулся по-жаворонски довольно рано, впрочем, как всегда. Но в этот раз едким осадком давило душу и чистоту сознания задымляло воспоминание предутреннего сна, тяжелого бреда, пророческого и пугающего, словно бы возникшего по причинам позднего и калорийного ужина и стоячего непроветриваемого слабо-кислородного марева сна. Однако, вместо тяжелого ужина был вечерний полив овощных гряд, босиком и в одних трусах с заземлением городских стрессов босыми ногами в земле и траве, а ночью почти в европейских стандартах прохлады был сладкий медовый секс с красавицей женой, которая вся утомленная силою и продолжительностью ласк спала теперь цветущей сиренью в предутренней неге, чуть откинув полог шелковистого пододеяльника. Но осадок ото сна был тяжелее, мрачнее тучи.
Приснился Олегу родной Екатеринбург, город детства, квартира на Синих Камнях за Калиновым мостом, где он жил с родителями. Будто бы всей семьей дружно они играли не то в карты, не то в домино. Случалось такое в их доброй и веселой семье, эмоционально наполняло иной раз собой колорит пространства и времени детства, перемежаясь коллективной многошумной лепкой пельменей или вареников, или просмотра в полуденный зной какого-нибудь советского фильма, столпа национальных идей, какого-нибудь «Вечного зова» или «Сибириады». В традициях его семьи был всеобщий и безумно-ранний старт действий: всех поздравлений с днями рождения, утренний экспресс-полив дачных огурцов и помидор, начала всех картофельных прополок и окучиваний и вообще весь многогранный спектр семейных начинаний. Зато уже в обед, семья, отстрелявшись с неотложными делами, дружно садилась отдыхать от зноя за стол, выгоняя только Олега юной потребностью физического атаскивания мускулатуры на пришкольные турники. А вечерами после знойной сиесты выезды на велосипедах на дачу или купания в долине пригородных прудов.
Сон был злой. Будто, играя во что-то всеобщее семейное и захватывающее, Олег ощутил всем телом, а потом уже рывком поглядел в окно, как гигантский океан бесконечно-продолжительным дождем и наводнениями пришел незаметно в город и закрыл многокилометровыми волнами все высотные дома, кидая их, словно щепки в шторм. Удары тяжелых, темно-синих, глубинных волн о камни многоквартирных домов чувствовались сильнее сердцебиения, словно ритмы клубной музыки, бившие по спинному мозгу соблазнами ответных движений. Здесь вместо таких соблазнов раскрытия, был ужас улитки, хотелось укрыться от океана, забиться мышкой, как в детских ролевых играх перед сном в мороз, в глубинную подземную норку от всех вьюг и страхов бущующих ураганов, но нигде не виделось спасения. И в какой-то миг, на амплитуде межволновой синусоиды, Олег, переводя дыхание и понимая всем своим существом, что через миг всеобщая смерть будет принесена очередной волной, чье дыхание поднятых многотонных глыб воды, закручивалось уже барашковым серфинговским пиком, Олег в это миг перед очевидной всеобщей катастрофой, когда у всех проносились жизни перед глазами, фиксировал четко и хронометражно-последовательно последние действия своих родственников, и в том великая прерогатива сна, в отличие от безвозвратных реалий. Мать, поломанная и разбитая вся остеопорозом, кряхтела и причитала на своем лежаке, он сам, Олег, в узком коридоре оперся спиной и ногами о стены, пытаясь таким образом удержаться и не быть смытым смертельным смерчем волны, хотя понимал, что это всего лишь бесполезная конвульсия спасения, агония самосохранения. А его жена Ольга за дверью в другой комнате, где прошло его детство разговаривала по Skype с кем-то в ноутбуке. И за миг до крушения гигантской волны ее голос подал сигнал, что всё, Skype выключился. Идет смерть…
Олег вздрогнул душой и телом и проснулся в моральном поту и бешено стал искать подтверждение того, что это всего лишь сон и, найдя, нащупав вокруг себя уют и гармонию живых и неживых материй, перевел дыхание в предпосылках успокоения. Это был только сон. Страшный, кошмарный сон. Но что это? Вселенская интуиция, которая в нем была великолепно развита? Предвестник катастрофы, которую предвещают в 2012 году из всех щелей интернета? Страх катастрофы, детский беззащитный страх из сна остался, засел в нем порванной струной, создавая неясные шумы какофонического оркестра. Он встал осторожно, чтобы не разбудить жену, заглянул в кроватку и поцеловал ребенка и тяжело пошел умываться. Днем надо было ехать на встречу с Метериным.
; ; ;
Еммануил подглядывал в Заворёне за юными студенточками-первокурсницами из общежития пединститута. Его гостиница «Ностальжи» напротив, в упор глазела в открытые, еще без занавесок, наивные, словно глаза ребенка, окна девичьих комнат, где по утрам полусонное дефиле девиц топлес обнажало его взору их поясничные ямки над багряными шортиками-стрингами, угловатые маленькие грудки и стройные станы с восхитительными бёдрами и плоскими животами юных самок. Вожделея, он облизывал стекло окна. Он ехал в Россию именно за тем удовольствием, что было так соблазнительно и лукаво обещано Эдуардом Тополем. Он искал русских див для классического соблазна и первобытных дефлораций. И эти юные веточки, только что прогнувшие спинки для похоти его гениталий, отдавались, загипнотизированные, в объятия его карроха, прожигающего, плавящего, испепеляющего их честь и целомудрие, превращая их в ненасытных во всем, заражая сладострастием порока, возвышая их себестоимость до неприличных высот великой блудницы, вдохновляя заботиться о своем теле, больше, чем о душе. Мыльными детскими пузырьками лопались они перед напором его страсти. А он рыскал и раздвигал всё новые наивные горизонты. Их белье ошметками перьев лебедей срывалось с силуэта стыда, обнажая в каждой подлунную богиню влечений, послушную и покорную мужскому эрегированному желанию. В туманных тайниках его извращений клубки этих упругих тел, вечно юных и соблазнительно-дивных, жестоко насиловались, сопротивляясь бешеному натиску его хищных фрикций, распарывающих молочной нежности мягкую плоть стройных красавиц, разрывая их чувства до грудного стона, сознание до спазма, останавливающего дыхание этих лебедей на грани смерти, на грани бытия. Что будет с ними потом, бог весть, главное, успеть их разорвать, таких бесконечно-красивых на первозданном девственном взлёте генетических узоров. А потом опадали они выпитыми сосудами, прозрачные, мертвенно-бледные души газелей с красивейшими глазами погубленных материнских основ.
FLASH MOB ПРОТИВ МАНЬЯКОВ
У соседки Ошурковых - Соньки Колесниковой, тугая судьба. Рано осталась без отца – потеряли его на челябинских заводах в тяжелом металлическом дыму взлетных полос Металлургического района. Там, где мосток по дороге долгой, петлистой в аэропорт, и из всех щелей круглосуточно, круглогодично валит едкий лиловый дым, закручиваясь кольцами Мёбиуса в вороные гривы километровых колосьев, стоящих неподвижно или колыхающихся перманентно над обреченным миллионником. Судьба его предрешена. Тонны усилий под лозунг «Даёшь стране металл!» грудами ржавого металлолома сваливались в закупорки всего Рипея. Над всеми сосново-колючими холмами Рип, над линзами его причудливых озёр, над серпантином дорог тревожно стоял онкологический вопрос. Умер отец, сгорел от рака производства рано. Мать выпивала, гуляла, жила стрекозой, последними предклимаксными днями заката. Дочь-худоба славянская, пробивала себе в жизнь путёвку-просеку сама. Made herself. Машину праворукую ей пригнали мужички, чьих желудков добивалась, покоряла она не раз. Матерью-одиночкой работала она на передовой финансовой сферы, в банке зеленой волны, изменившем свой вековой имидж степенности, предавший сельские очереди, бросивший стариков деревенских еще раньше почты, как Наполеон свои отступающие армии на Калужской дороге или в пустыне Египта.
Страна опускалась во мрак броса территорий. Выстраивалась концепция вахтового освоения и эксплуатации провинций. И под эту доктрину незаметно стали зашиваться все подзаконные акты, все решения и планы элит, движения перспектив. Непригодной, захолустной лежала в помойных нарывах пластиковых куч, дымилась ядовитым паром прелых брожений русская земля.
Сонька родила от залётного проходимца. Брошенная, сама стала растить дочь. Сама заказала сруб на винтовом фундаменте. Второй этаж и крышу из металлочерепицы гранатового цвета крыли ей уральские столяры. Потом сайдингом новым, толстым под вид доски, обшивали дом. Поджарой волчицей с иссушенной тоской брошенной самки смотрела она сдержанно-исступлённо на бесхозных мужчин. Конопатая блеклость, почти альбиносовость кельтской кожи, прозрачные руки и ноги, изможденный взгляд Веры Глаголевой с мудрым прищуром жажды жизни пятидесятилетней Алёны Свиридовой и железная сила воли, непреклонная с могучим русским характером несломленных оборон 1941 года – такой она была. Славянская худоба перепала и дочери Ире. Спокойный, степенный ребенок, временами вяленький, иной раз уравновешанно-юркий с большим десятикилограммовым рюкзаком, ходила она в школу одна, непровожаемая матерью на машине по большей части в виду карьерных запар новоиспеченной начальницы отдела, чье личное время и пространство беспардонно купил работодатель, соблазнив ее гордость заманчивым статусом и повышением дохода.
А в стране закипали страсти маниакальной жизни. Недобитые-недовылеченные педофилы шакальими стаями выпускались из СИЗО досрочно за отличное поведение, одурманенные кризисом среднего возраста, неудовлетворенные самцы, в бытности, отличные семьянины, великолепные специалисты из когорты гордости провинций, расправляли они бурые крылья своих извращений, садистских робких мечтаний недовыбеленного детства, где осадком жестокости под толщей лет конденсировалась тлетворная плесень замкнутого эгоизма, не считающегося уже ни с чем, ни с моралью, ни с нравственностью, ни со страхом, ни с законом. Тля вожделений раковой опухолью пожирало сознание этих передовиков, замыкала, зомбируя, и бросала в жерла пастей чудовищных преступлений. Пропадали изнасилованные, невинно-убиенные девицы, школьницы, дети. Кого где находили с собаками и волонтёрами по-за огородами частного сектора, на обрывах Суери, прикопанными и удушенными, расчлененными и брошенными в рванину жестоких собак.
Ира пропала, не вернувшись вечером из дневного школьного лагеря. Подняли, забили тревогу, выставили ополчение народное всей Мостовской улицей, дружинниками-волонтёрами кинулись искать везде. В темноте с факелами на конях казаковали в полях, подозревая и допрашивая всех пастухов в брезентухах, костривших ночами июня уют своих романтических грёз. Душу вытресали из всех приезжих, отчаянно подозревая.
Так видел Андрей, по работе приехавший в Заворёну из экопоселка, как амазонкой в сиреневом сумраке летней ночи, изящно царила на вороном, иссиня-черном рысаке Ольга с босыми икрами, с горящим факелом, с кинжальным взглядом взорванных огненными зарницами чар. Все искали пропавшую Иру. И рыцарь на чёрном Range Rover – Метерин.
Подозрение упало на нового педиатра, приехавшего из Средней Азии, молодого кавказца Руфата Алиева, курчавого и в пенсне, словно Троцкий, подкупившего местных стариков умелым забиванием козла в домино. Куликовской ратью приступом пошли в азербайджанскую диаспору, где железный двухметровый забор по периметру, крытые дворы, мощные машины, злые доберманы на цепях, словно из клипа Мадонны «Frozen» или кидающиеся на Милу Йовович в фильме «Обитель зла». Открыл ворота какой-то аля цыганский барон из илизаровского клана нарциссовой его ветви. С ним обезьян-цыганят, как дырявых пакетов на ветру, разлетелось-разметалось по двору попрошайничать с чёртову дюжину. Куликовская рать на шаг отступила. Прибыли местные власти, полиция, участковые. Все боялись, стерегли самосуд. Толпа потребовала выдать им Троцкого. Такое погонялово Руфату за схожесть со вторым вождем большевиков в районе все ж таки налепили, как на спину бубновый туз. Угрюмо, языческими кольями-пиками смотрели дружинники и волонтёры на неприступные и зловещие в своей тайне бастионы диаспоры. Там, все знали, наркотики всегда продавались, хозяин клана сидел за организацию заказного убийства вора в законе по прозвищу Марадона, которое осуществили два выдержанных профессионала на детской площадке в одном из курортных городков КавМинВод. В девяностые, нулевые притоны махровые расцветали здесь, разрастались. Многие пришлые кончили здесь самоубийством, проиграв всё в азартные игры лохотрона, а сколько девчонок поставили здесь на панель! Сначала здесь был захолустный частный сектор, где Средней Азии и всякой лимиты понапрописано было в волю, по пятнадцать душ на квадратный метр, и эти мёртвые или левые души мешали развёртыванию генплана на данном участке прекрасной многополосной автострады, предполагавшей избавить старинный город от пробок. Но азиатская стопорня разрасталась. Бароны вкладывали немалые деньги в эти стратегические для них сотки (рядом был центральный рынок), строились капитально, на века, крыли железом дворы, ставили кованые решётки Курганстальмоста, выращивали в холодных широтах чёрный виноград. И теперь у города был хороший повод и шанс поквитаться со скандальной диаспорой. Но ужесточенный против террора закон клыкасто и рыково защищал ее от самосудов великороссов и традиций их хмельных погромов.
От шума и волнения толпы пищали кавказские сигнализации, переливались-переругивались черные и белые полированые кроссоверы. У ограды стоял сход, словно католиков у дома гугенота, или опричников православного усердия и фанатизма перед морозовскими хоромами в смутные годы раскола. Стоял сурово, яростно сжимал кулаки до хруста и челюсти до скрежета, держал бейсбольные биты и дубины, готовый, как ураганный смерч, расчленять металлические колья забора и вершить правильный, скорый и недалёкий суд, словно над паскудством Pussy Riot.
- Что вы хочете предъявить? – ломает-ковыряет русский язык и дух пиковый барон.
- Он обвиняется!
- Он подозревается!!
- Ему вменяется!!!
- Он ответит!!!!
Вопли хищного сгустка толпы. Промеж оголтелых, неистовых, на лихом коне амазонка Ольга носится руной Sol, вскипая на дыбы. Держит, как может, пульс толпы, спасая от роковой ошибки самосуда. И в такую минуту такая гордая, такая величественная, такая красивая, словно богиня войны Диана в русской интерпретации. Таков фрагмент великолепий. Бессмертен сей фрагмент.
Власти конфликт разрешили. Волонтёры кинулись по наводке анонимного звонка и нашли Иру в полуобморочном состоянии на рынке, на грани жизни и голодной смерти от истощения. Прозрачной, рахитной, ущербной предстала она перед матерью и поисковиками только на восьмой день, после исчезновения. А прокуратура пошла по следу Алиева. Но Руфат Троцкий сбежал, исчез, растворился на перекладных диаспоровых ячеек на полпути по дороге в Баку. И объявленный в федеральный розыск, камнем осел на дно какого-то социально-нищего захолустья, находящегося в рейтинге регионов на 62-65 месте, забытого, обделенного федеральным бюджетным финансированием со мховых времен, чуть ли не с момента отпочковывания в самостоятельную и нерентабельную область. Прибился к матери, которая с комсомольским задором из своего прошлого организовала конторку по оказанию универсальных услуг населению от подсказки по круглосуточному телефону, где можно ночью хлеба купить, до вызова на дом проститутки.
Обитель зла повстанчески настроенные заворёнинцы оставили в покое, но сам факт такого молниеносного flashmob-ства впечатлил самих собравшихся и показал властям, что гражданское общество, хоть и терпеливо, и весьма пассивно, отвлекаемое потребительскими ценностями, может подобно ягуару сгруппироваться в яростный сгусток-кулак каменных мышц и метнуться в стремительном выпаде боевого прыжка. Об этом факельное шествие города, праздновавшего победу над маньяками и педофилами, громогласно восторгалось до самого утра.
Иру нашли без почки. На лечение и дорогостоящую операцию в Германии Ольга Ошуркова продала свой Chevrolet Aveo.
Окрошка от Нейтири
Олег встретил Андрея по приезду искренне, дружески, по-добряцки просто. Они даже приобнялись легендарно и пафосно, но без позерства, без рисовки на сторону. Метерин сразу же вскользь спроецировал, прощупал тему: «Где Ольга?».
- В центре русской народной культуры «Лад» показывает иностранцу свои поделки.
- Какому иностранцу?! – был огорошен Андрей.
Оказывается, самый странный из троих ожидаемых туристов, британский еврей Еммануил прилетел в Аблязово уже за неделю до приезда Андрея с поводырем-переводчиком, добрался до Заворёны и живет пока в гостинице «Дворянская». Два других иностранца и журналисты ожидались еще через неделю. Факт несогласованного вероломного такого шпионского приезда господина Имануса весьма насторожил и раздосадовал ведущего специалиста «Идеал Лизинга». Уже смутно и интуитивно не нравился он Метерину. И сразу же, в свой первый послеобеденный час по приезду в Заворёну, пока они с Олегом колесили на его взмылённом Range Rover по городским закоулкам, решая организационные вопросы строительства экопоселков, Андрей решил поделиться с другом всей сложной гаммой переживаний насчет перспектив их рурализации.
А в этот же самый час англичанин сладострастно пожирал глазами гостепиримно-возбужденную Ольгу, которая соблазнительно-восхитительной нимфой водила-экскурсоводила его по пустынным залам «Лада», показывая поделки-сувениры, картины местного юродивого, с видом отмахивающего на бородёнку Константина Васильева, блаженного дедка, выставку полотнищ которого организовали муниципальные власти в культурном центре. С картин маслом, немного отсыревших и припудренных винилом наново, косо глядели на иностранца лебяжьи девы.
- А я ведь тоже за лебедями приехал в Россию, - прищурился без переводчика и без акцента Еммануил.
- В каком смысле? – не поняла-растерялась Ошуркова. – Заворёнинских керамических лебедей на сувениры купить?
- Я скажу Вам, Ольга, по секрету, как бывалый охотник. Я не за сувенирами, а за трофеями сюда приехал.
- Так вы хотите с лёту поохотиться?
- Да, на девушек-лебедей, - подмигнул иностранец.
Пока растоплялся вожделенными намеками этот диалог, Андрей делился с Олегом своими переживаниями насчет доктрины государства на нестационарный вахтовый метод поддержания территорий, работы и проживания в малых населенный пунктах России.
- Ты понимаешь, Олег, меня сам Случевский смутил сомнениями в долгосрочности перспектив нашего начинания. Государственная стратегия, доктрина такова, что экономическая урбанизация будет продолжаться, что жизнеспособность провинции, малых населенных пунктов, будет поддерживаться за счет вахтового метода освоения и эксплуатации всех имеющихся в арсенале ресурсов. Топ-менеджеры циниками равнодушными будут приваливать и карьерно выжимать все соки из этой земли, не радея за нее, не выстраивая никаких, развивающих инфраструктуру, далеко идущих и жизнеутверждающих планов.
- Да, уж мне эти лощеные Луи на джипах! Случись, какая заварушка, метнутся они в те страны, где отдыхают по два раза в год. Никто из них Родину не будет защищать. А бабки на джипах, выстраивающиеся в колонны машин?! Нотариусы, предпринимательницы, которые в хрущевках понатыкали бескультурные, бесхитростные бутики с монопольным безвкусным китайским барахлом, зализали-замазали евроремонтом свои квартиры, а как была ублюдочная инфраструктура в городке, так и осталась. Дворы, подъезды, тротуары, улицы, канализация, водоснабжение, дороги – всё одна срамота.
- Да что там говорить! Все наши северные сибирские города будут ресурсно выжиматься до жмыха еще лет 15-20, а затем…, - Андрей сделал декоративную паузу, оглядевшись, - А затем начнут затухать. Никакими деньгами климат не купишь.
- Я соглашусь с тобой, что многое может в одночасье откатиться до основ натурального хозяйства в зоне рискового земледелия. Люди напорются еще на ВТО, кинутся к грядкам бабушкиным. Вот дивлюсь я! Почему было не вынести вопрос о вступлении в ВТО на всероссийский референдум? Это тема глобальная и долгосказывающаяся, долговлияющая.
- Я тебя умоляю! Откаты чиновничьей нечисти. Это по боле будет, чем за лоббирование закона о торговле, за египетскою картошку пластмассовую на просторах необъятной нашей во всех федеральных ритейлерах. Еще боюсь, что прилетит вот какой-нибудь миллиондолларовый томагавк, уничтожит объекты нашей энергетики, и хана всем коттеджным идиллиям, загородному проекту одноэтажной России. Все ломанутся в тёплые края и в миллионники, чтобы в тесноте и экономии ресурсов как-нибудь согреться в жестокие наши зимы. Мало кто будет держаться традиционного курса - на физическую растопку березовых рощ. Разленились, атрофировались к такому труду из-за непозволительного статуса гордыни псевдо, или, как модно сейчас говорить, фальш-белых воротничков. Амбиции у нашего брата, слабого на передок чванства, растут снежным комом, ускоренно опережая рост возможностей.
Дела порешали быстро. Ольгу Андрей увидел мельком. Она его обняла, но была вся в своих делах и заботах, что переброситься сокровенными фразами не получилось, даже вскользь, впопыхах. Единственное, что она Андрея еще более утвердила в беспокойном чувстве помыслов и возможных похождений Еммануила, дорвавшегося до нравственной девственности русской глубинки. Космическим взглядом Нейтири смотрела Ошуркова на Метерина, взглядом красавицы-инопланетянки, излучающей головокружительный свет.
Ночь скоротал он, безмолвно кромсая свое одиночество, в душной гостинице, а на утро помчал в Мостовское на встречу со строительными бригадами тюменских и аблязовских СМУ «Выпь-1» и «Чаешный обабок».
Это было некогда погрязшее в озерных болотах лесостепное село, высохшее и заросшее камышом полей, со старинными серыми срубами, с огородами конопляных елок, с зашабашенным грузинами в 1967 году кирпичным зданием сельсовета, прострелянным теперь сквозняками упадка и разрухи, где сиротливо ютилась касса Сбербанка, почта и вымирающие бомжи и романтики алкогольных инвестиций, с бурым монументом-кентавром Чапаева, в бурке, с отрубленным носом и залитым белой краской, героя анекдотов советской старины. Возле сельсовета просел старый дом культуры, заколоченный, с амбарным ржавым замком древности, возле которого торговали казахи киргизско-китайским ширпотребом. Андрей блуждающим взглядом искал федеральную символику триколора. На сельсовете государственного флага не было. «Или перенесли, или свергли, объявив анархическую республику», - подумал Метерин и, засомневавшись, еще раз на улице Чапаева окинул внимательным взглядом весь облик героического монумента, находя в нем теперь более схожие черты с батькой Махно. Внутри самого здания сельсовета, скрипучего половицами и подвально-холодного, на информационном стенде из ватмана рукописная красной тушью была написана фраза: Берегите русские деревни. То, что еще осталось. Это генофонд нашей души. Это россыпь жемчужин в ожерелье русской национальной идеи. Лев Опричнин». В центре села водорослями и кувшинками затянулся пруд с гусями и подгнившим мостком экстренного пожарного забора воды. До села кое-какой, но петлял советский еще асфальт. В самом селе изобиловали широкие песчаные многоколейные автобаны, где совершенно без правил дорожного движения, абы как, но всегда с лихвой носились, то на тракторах мужички, то на автотазах девчонки и пацаны, подрезающие автобеспредельщики в краю непуганых ГИБДД свобод. Знаков дорожных с роду не знал местный люд. Но в самом глухом закоулке, между школой и свинофермой, где огромные тракторные колеи и просто так не проехать, прямо возле глубокой вечной лужи был вкопан в кучу навоза знак «Осторожно, дети!», хотя детвора, не будь дураком, сроду там не переплывала этот ров. А дурак какой-то прилепил этот знак, как и на самом въезде, столб с названием «Мостовское» по ходу движения вкопали уже за поворотом на село. На окраине разместилась котельная и мини-цех по производству древесного угля для каминов и шашлычных мангалов-пикников. Школа, двухэтажный покосившийся крейсер, укрылась в ожерелье тополей среди плоских ланит серых крыш деревенских домов. У школы цветочные клумбы и девочки средних классов поливают цветы из леек. На школе мемориальная доска, что здесь учились погибшие в Чечне солдаты Илья Чашин и Ислам Игишев. Рядом магазинчик с большой неуклюжей вывеской «ИП Олесь Якимовъ», за ним пельменный цех, возле которого у ворот набросано сосновых веток и судачат две старые женщины о самоубийстве какого-то мужика, брошенного женой ради большого города. За селом погост урочищем тишины и покоя замер. Виднелись за гривами свесистых берез родовые склепы вечной памяти усопших прошлых веков. Дворянские, купеческие гранитно-бронзовые монументы двуглавых орлов, словно списанные с памятных мест бородинского поля. На дороге ребятишки в луже стоячей шабаркаются. Трактористка в оранжевой дорожной жилетке с широкой мужиковатой спиной на которой подписано «Валя Сошина» в ситцевом васильковом платке, повязанном на голове, аля пиратская бондана, в резиновых сапогах или кирзачах, за грязью наростов не видно, в заляпанных мазутом мужских брюках, пропылила, недобро глянув, мимо. Объявление на заборе «Лаки-Краски», где на букву «К» в слове «Краски» самой краски не хватило. Словно, сапожник без сапог, писал-выводил на заборе эту фразу, шаловливо, по хулигански, наверно, думая о трех проказницах-буквах, какой-то предприимчивый селянин, посеяв вместо рекламного интереса сомнения в профессиональности своего мероприятия, наводя на раздумья вообще о природе юродивой иррациональности, сермяжной нелогичности и блаженной нелепости русского бытия.
Андрея заворожил своей незатейливой непосредственностью говор крылатых фраз безобидного простонародья, журчащий со всех дворов, взъерошенных прошлогодним сеном, тонкими ручейками колоритного диалекта.
- Каждый суслик – агроном!
- Ну вот, пошла курица уросить!
- Да те же яйца, только в профиль!
- Ты мне не тычь в подворотне методом случайной выборки!
- Мелочевку допинайте без меня!
- Привет отцам!
На бетонных столбах, торчащих скелетом динозавра, остова какого-то колхозного сооружения какой-то странный инфернал вывел крупными, с голову коровы, буквами красной краской следующее: «Леопарды врываются в храм и выпивают до дна содержимое жертвенных сосудов; это повторяется снова и снова, и, в конце концов, это может быть предусмотрено и становится частью обряда. Франц Кавка».
Потянулись, зашились узорами усилий трудовые сельские дни. Строительные бригады принялись возводить из бруса дома, дятлами колотить гранатовые крыши металлочерепицы, смазывать свою лепнину септиками против пожаров и гниений.
Андрей овладел сознанием того, как поменялось его отношение к женской красоте, от вожделения обладания, до вдохновения восхищения. Ушла в небытие ненасытная жажда ее насилия, потаенно реагирующая на ее недоступность. Теперь же хотелось служить этой красоте, сделать что-то в ответ свое красивое добровольно. Днем утомленный жаром разъездов и физическим трудом в полях, к которому его пристрастил Олег, вечерами он стал читать томик Владимира Соловьева, ту единственную книгу, которую ему смогли найти в сельской библиотеке, остальное списали на макулатуру по 1 рубль за 15 кг и поставили в том здании почтовый интернет.
«В нашей материальной среде нельзя сохранить истинную любовь, если не понять и не принять ее как нравственный подвиг». В. Соловьев.
За эти дни Андрей проникся уважением к труженикам села, живших домами, как душами, на распашку, бескорыстно светлых, нездешних, словно из града Китежа. Так однажды, в продуктовом магазине, он увидел такую, доброго юмора, сценку. В очереди стоял старичок в декоре морской фуражки. Зашел один небритый, пьяненький мужичок в клетчатой рубашке ковбоя. Зная в деревне всех и каждого, он приветственно улыбнулся дедку в фуражке: - «Моряк на суше – не дешёвка!», и подошел ближе с вопросом «Кто крайний?».
- Держитесь за мной, - ему отвесила из очереди женщина дородных форм.
- Буду держаться! – сшутнул он, приобняв ее. – Сзади за обе стороны!
Добавляла колорита в идиллистическую картину местного мироздания аблязовская бригада «Чаешный обабок», особенно ее бригадир, Ефим Озарин. Это был пенсионер-дачник из областного центра с иномаркой и мотоблоком, подворовывающий в советские времена в оборонке. Теперь получал хорошую пенсию военного. Во всем был мастеровой, все умел сам. На летучках с Метериным критиковал Ефим кризис.
- Что мне этот кризис?! Всегда только на натуральное хозяйство и надеялся.
Как выяснил Андрей позже, у него была на даче под Аблязово незаконная артезианская скважина, замаскированная под скважину до первого водоносного горизонта.
В конце первой трудовой недели, в пятницу вечером, Ольга приехала к Андрею в Мостовское сама, навестить, посмотреть, как он обустроился в селе. Андрей снимал дом и платил по утрам за парное молоко пышногрудой соседке. Ольга в простом летнем сарафане с неимоверно-красивой и сложной прической стихии сплетений этно-фолковых косичек, словно с картины Жозефины Уолл «Дитя глубины», теплой, участливой улыбкой проникла ему в душу и там навела уют.
- Привет, ковбой! – как принцесса лета затмила она собой все прелести этого долгожданного времени года.
- Здравствуй! – не мог он произнести ничего более, нравственной скромностью потупляя слишком откровенный свой взгляд восхищения.
- Как поживает наш холостяк? – пошла она осматривать-проветривать его комнаты.
Закупленные в Урсусе спецовки, замызганные за неделю в полях рубашки, шорты, всё, кроме исподнего, набрала она в свою вишневую большую сумку.
- Зачем?
- Надо постирать, - тихо-тихо, как полуночные часы близко-близко, аж дрожь у Андрея прошла по всему телу, прошептала она.
А потом принялась потчевать его окрошкой, с утоляющим перегретую жажду дня холодным домашним квасом и ранней зеленью с огорода. Редиска и лук-перо захрустели у него на зубах. Она, подперев ладонями щеки, заботливым, внимательным взглядом колдовала в нем. Так тихо и умиротворенно сладко остановился мир, и солнце закатывалось упоительно долго за горизонт, словно бесконечные повторы. Андрей без умолку, уплетая ее вкусную окрошку с деревенским хрустящим хлебом, рассказывал Ольге свои яркие поэтические впечатления от сельской жизни. Она молча улыбалась, по-матерински нежно глядела на него. Он восхищался сосновым бором, как под лапами могучих сосен на турнике, расправлял свой взгляд в синее бездонное небо, и нега растекалась в нем, как от райского безвременья Пандоры из «Аватара», расшитая образом сосновых ветвей, словно пальм, а вверху, в бездонном колодце неба, кружились соринками мостовские ястребы или коршуны, вечности охватывая размеренные круги. На самом взлете его поэтической фантазии у нее зазвонил телефон. Заиграла знойная мелодия эротического танца Сальмы Хайек на столе из легендарного фильма «От заката до рассвета». Звонил Олег, возвращающийся в Заворёну с пашни.
- Мне пора, - сделала скобки извиняющейся полуулыбки Ольга.
- В следующую субботу приезжай с утра к нам. Поедем на тотемный пикник к давно обещанному тебе месту силы, в старую Заворёну.
- Давай, позже. В эту субботу не смогу, слишком много хлопот навалилось…
- Хорошо, перенесем. Созвонимся, - она мило кивнула Андрею.
Ошуркова изящной походкой прошла по кончику его души и завела свой Aveo. Прощание было скомкано внешне, но внутренне так гармонично наполнено, так оптимально распределило все силы, надежды и страсти, что Метерин после того, как Ольга уехала, сразу же свалился спать богатырским сном «без задних ног». И снилась ему Заворёна с высоты птичьего полета, вся в кудрявых садах теплого зноя, уютной монетой манила в основы своих утроб.
; ; ;
Андрей не мог усидеть на месте. Он все время рвался куда-то. Как будто какой-то глубинный внутренний голос, звал его за собой. Может, это был зов предков, просачивающийся через генетический код бессознательного нейро-интерактивного тунеядства, которое царило в трех четвертях головного мозга, пассивно выжидая чего-то в истории человечества, тогда как какая-то одна четвертая его часть усиленно оперативной памятью грызлась со временем и всем миром за хлеб насущный текущего в жесткой среде бытия. У Метерина была глубокая трагедия отсутствия малой родины, той земли, духовной силой которой он бы питался, и ему так не хватало в часы импульсивных терзаний, сомнений в счастливости бытия, в гармонии с самим собой, со статусом своего существования, с положением пройденного пути, с интересом будущих возможностей и свершений, в реалиях повседневных усилий. В этом плане он всегда был комком противоречий. Находясь в малом городе, или вообще в деревне, его ощущение натуральности счастья постепенно скатывалось до омерзения рутинности происходящего и выпадало в осадок ощущения подрезанных крыльев вдохновения и скрежета железных опилок на зубах. Казалось, что это болото и систематичность, неизбежность несущих конструкций атрибутов жизни, то есть материальный быт, его помыслы и устремления усилий и забот, настолько отупляюще действовали на его мозг, так выжигали заревом горизонтных пожарищ, что душу сушило отмирание их благоприятствий, хотелось рвать все цепи, бежать, восставать против болотного порядка обреченности предвидения, предсказуемости жизни, отсутствия новых открытий и впечатлений. Систематичность и порядок обыденности были первые враги его потребности импровизации, творческой духовной интуиции предвосхищения принципиально нового, революционно, инопланетно-альтернативного порядка жизни, который успокоил бы, наконец, его импульсивную харизму, удовлетворил его поисковое начало и переформатировал его внутренний мир в гармонию и согласие, отчеканив эталон малой родины. Духовная жажда оторванного или отвлеченного от соблазнов материальной цивилизации величия вступала в нем в антагонистические противоречия с традициями маразмов косноязычных принципов и неандертальского опыта всего быта и уклада малого городка. Какая-то шизофреническая романтика гнала его, гнобила и заставляла отрекаться от провинциального формата благ натуральной пищи, экологичности жизни, семейных традиций и ценностей семьеархата. Метерин представить себе не мог, что он из года в год десятки лет будет ежедневно совершать какие-то одинаковые и предсказуемые поступки. Например, каждую весну в юности его коробило, что снова надо открывать посевной сезон, что надо садить огород, что все лето предстоит безвылазно и обреченно трястись над урожаем, горбатиться, жилы рвать за клетчато-витаминный ресурс, спускаемый по осени в удрученные клазетным холодом шахт подземельные голбцы казематов, опаленные копчением насекомо-грибковых антисанитарий. Что надо все это добро поливать, значит, никуда не выехать, никакого экспромта, никакого моря, никакой романтики. Но в то же время мозг его и тело уже рано стали понимать всю прелесть натуральной жизни, а впоследствии и усилий, затрачиваемых на земле, пота, босых заземлений, дающих силы и здоровье, и отрадный темперамент оптимизма и жажды жизни и новых творческих впечатлений труда.
***
Приехавшие два иностранца и встреченные в аэропорту Аблязово Андреем и Олегом, были размещены на первое время, покуда их срубы не были готовы, в аблязовской гостинице «Дворянской». Под сенью семейства ивовых в уютном закутке закупоренной перманентными ремонтами городских канализационных сетей улицы Советской, бывшей до революции одноименной гостинице Дворянской, Андрей припарковал их на своем черном Range Rover прямо перед ковровой дорожкой, словно какого-нибудь кинофестиваля, постеленной в нахлест на ступеньки парадного входа красного кирпичного четырехэтажного здания с амфитеатрами пентхаусных люксов, где справа и слева галантно смотрели на входящих из прозрачных кукольных витрин манекены-дворяне: он, в цилиндре и тройке, с бакенбардами, лицом отмахивал на популярного в городе артиста театра и шабашного ведущего разнокалиберных шоу Чухина; она, элегантная дама с мушкой, в пурпурном, бархатном платье, красоты взора и изящности манер народного достояния навитая брюнетка, с ликом смазливой мордашки певицы «Инфинити» или курганской солистки «Серебра».
В гостинице, на ресепшене, уведомленное и ловкое гостеприимством радушие провинциальной олигархии и самоуверенность монополистов местного успеха. Хлеб-соль полуфабрикатная и дефиле к спальням. Один из иностранцев был швед по национальности, второй ирландец, оба граждане США, нью-йоркеры с многолетним стажем, по хамски тянущиеся к природе и глядящие вокруг себя на всё самодовольно и безнаказанно-самоуверенно, свысока, словно москвичи за МКАДом.
- А где у вас вот это?
- А где у вас вон то? – запахли их претензии.
С ними переводчик-журналист, пишущий книгу на заказ об их путешествиях. Олег свел Андрея с аблязовским депутатом Клепининым, в простонародье Клёпа, который заполонил весь город баннерами и всякой ядовитой рекламно-полиграфической продукцией, бизнесмен, хозяин фирмы «Гамми». То ли мишки из диснеевского мультика его вдохновили на название, то ли фишки подпольного казино. Этот областной депутат и член партии «Деловая Россия», беспардонно тычащий всегда и везде своей корочкой власти чиновничьей вседозволенности и беспредела, имел частное охотничье хозяйство в Мокроусовском районе, с деревянной гостиницей, вышками пристрела, егерями на уазиках и камазами прикорма лосей и кабанов, за пикантные убийства которых брал по 150 и 100 тыс. руб. соответственно, не считая пришлых, залетных косуль, убиенных за 80 тыс. руб. каждая.
ЗАВОРЁНИНСКАЯ ВЕДЬМА
В конце Мостовской улицы в Заворёне жила таинственно и затворнически одна молодая женщина лет 25-27, Марина Вятчетина. Жила она с больной матерью в старинном темном срубе с резным дореволюционным орнаментом, с поднятым в недавнее время фундаментом и перестроенным в девяносто квадратных метров вторым этажом. Мать ее – коренная заворёнинка, была русская брошенка еще в Союзе армянином-шабашником, приехавшим строить в колхозах-миллионерах скотдворы коммунизма. Последние года три лежала она, не вставая, и требовала к себе постоянного ухода. Марина была полукровкой, плод советской генетической нелепицы, внешне вышла армянкой с клювом породы грачей, с темноглазым иконоподобным ликом с томной поволокой, со смуглой средиземноморской семитской кожей и черными смоляными длинными волосами колдуньи.
Дом вятчетинский все боялись и обходили стороной, считая в народе его эпицентром порчи, вертепом темного колдовства. За домом, на пустырях, был заброшенный с советских времен скотомогильник. В двадцать первом американизированном веке школяры-шустряки стали подбрасывать им в огород дыроглазые со скрещенными улыбицами огромные тыквы на Хеллоуин.
Марина ухаживала за больной матерью терпеливо, нигде не работала в Заворёне, жила одна, незамужняя, считалась окрестной ведьмой и старой девой, ездила на черном Ford Focus, имела таинственный доход от каких-то операций в Интернете и ежемесячно получала переводы Money Gram не то из Армении, не то из Штатов, по одной тысячи долларов регулярно. То ли отец ее далекий так замаливал свои грехи, материально искупая свою вину? Тем не менее, армянской диаспорой она нигде не была принята в России, а русскими парнями отвергалось ее горячее стремление создать полноценную уютную семью. Девушки-славянки боялись, что она наведет порчу или сглаз, бежали-плыли мимо матрешками, затаив дыхание и потупив взор, когда она прожигала их плазмой тайной зависти, переброженной, дурманящей тоски по соответствию идеалу лебяжьей девы. По ночам, до утра в ее спальне в новом пластиковом окне с вишневыми шторами горел ночник и мигал оранжевым квадратиком ник присутствия в Одноклассниках, и Карина и пять араратских коньячных звездочек – светился логин ее страницы в социальных сетях. Она очень любила долгое, выдержанное и поднимающее мужской потенциал, китайское чаепитие, для которого у нее была, не понятно для местных откуда, совершенная коллекция китайского чая. К ней заезжали командировочные мужчины. Иногда возле дома стояли, свесивши, как удалые казачьи головы вниз, кабины разно-тоннажных фур с номерами отдаленных регионов, и тогда ночник разливал мягкие пастельные краски ее скоротечного бабьего лета. И после таких ночей прохожие и соседи ощущали на улице или так, в магазине, встретившись с ней, как от нее исходило какое-то трепетное чувство темного восторга на грани максимального вдоха. В душе ее подозревался крысенок страшилки Теи Сундлер из романа Сельмы Лагерлёф «Шарлотта Лёвеншёльд». Этот роман очень любился заворёнинцами и все в шутку или в уместку называли Вятчетину Теей Сундлер, Ольгу Ошуркову – Шарлоттой Лёвеншёльд, а Олега Ивановича – Карлом-Артуром Экенстедтом, нарекая Ольге в будущем своего таинственного Шагерстрёма, на что чета Ошурковых не выказывала никаких бурных эмоций и комментариев. В Марине же Вятчетиной все почему-то видели крысенка Сундлер, который к тому же ощущался каким-то мутантом ГМО, у которого волосы будто бы росли внутрь желудка.
Марина до болезни матери никогда не жила в Заворёне. В юности она училась в Москве в каком-то ВУЗе и работала секретаршей у одного перспективного молодого топ-менеджера лизинговой компании, Михаила Балыкова. Вятчетина страстно желала, ублажая под столом этого москвича, во сне и наяву его московскую прописку. Но бабка пугливого столичного юноши, у которого ночными кошмарами по стенам снов ползли жуткие страхи-тени, мерещились рейдерские захваты его жилплощади провинциальными хищницами жестоких и однозначных в своей беспринципности целей, отшептала-прокляла ее привороты. Сказала ей в лоб на кухне, когда она у них была в гостях на Домодедовской: «Нам, деточка, приезжих не надо!» Сердобольная старушка сама наущала добряка-внука искать себе москвичку. А тот и нашел себе ту, кого всего более боялся, алчную жрицу столичного рейдерства, Авдотью – рязаночку, и благословенно упал в интимные объятия супружества. Бабка на радостях упокоилась, преставилась с долгим предсмертным вздохом старушечьего облегчения, все-таки сызмальства одна поднимала внука, у Михаила мать умерла еще при его родах, а отец-офицер погиб в Афганистане.
Внучек Балыков сжег ритуально в тульских полях все бабкино нательное барахло, а морально изношенный скарб вывез нищим дальним родственникам в умирающую заброшенную деревеньку Усряча, что у речушки Красивая Меча расположилась, на левадной балке которой одинокий откормленный мерин с плодовитыми жопастыми холками, переминаясь, пердел жрущий яблоки, моченые осенней сыростью дождей и туманов, да вдали вечерела мраком унылого сумрака заброшенная и обстрелянная в Великую Отечественную войну старая церковь, где фашисты устроили дзот и крошили с холма пулеметно все контратаки Красной Армии.
Приехал москвич в Усрячу с Мариной на мальчишник, в канун своей свадьбы с Рязаночкой, поздней промозглой темно-прелой осенью рваных ветров и косых дождей, делающих стальные зарубки и насечки по полям и лесам хмурым. С воронежской трассы нужно было сворачивать в поля на проселочную земляную дорогу, которая за лето вся заросла многолетней травой.
-Прикинь! Вообще никто сюда не ездит! – угрюмо восхищался Балыков упадку своей малой родины, так контрастирующему с его стремительным столичным карьерным взлетом. Здесь на гниении его корней, он ощущал какую-то эпатажную силу, но все это была лишь энергия разложения его рода.
- А раньше тут большой колхоз был. Летом много народу. Свой детский сад, школа. Здесь у бабки Насти дом был, и я каждое лето в перестройку тут тусовал. У меня здесь была первая любовь. Выражаясь местным колхозным наречием, я ее цветок обработал своим дефлорантом. Знаешь, как это было? Я пошел к ней в гости, а она мыла пол руками, наклонившись над тряпкой. День был знойный, никого дома не было, все на пашне. Она в коротеньком кружевном сарафанчике, нам обоим по пятнадцать лет, ну я и овладел ею сзади! Прямо тут же, на пороге, у помойного ведра. Кровь тряпкой замыли сразу.
Марина смотрела на Михаила лукаво, слушала сказ про деревенскую дефлорацию с огненным дьяволом в черных могилах глаз.
Приехали, помяли друг друга и деревенскую ухабистость, проплыв к трем жилым дворам. Вывалили из салона, словно из прицепа, кучу аналогового барахла. Из дома, по сигналу москвича, вышел пацан лет восемнадцати.
«Затворник. Всё лето в деревне. Скорее всего без женщин», - сканировала его половой стан Вятчетина.
- Здорово, Балычок! – ядрено ухмылился деревенский взъерошенный детина.
- Это от бабки Насти осталось. Забирай! Тут видео-магнитофон, кассеты. Чё, как тут у вас?
К машине поднимались с косогора, спешили вифлеемскими волхвами-алладинами старики.
- Мишенька приехал! Балыков!!
- Здорово, бабка Вера! Как вы тут?
- Да, по-маленьку, Миш. Видишь, живем! – отщепенно улыбнулась полузубая энергичная, вся подбитая старушка. – Тут у меня к тебе просьба, Миша. Пусти на зиму в Настин дом Лизу.
Из строя стариков выдвинулась бурая, костлявая запятая.
-Её дом совсем плох стал, крыша негодная. А она твой дом поддержит.
Марина любопытно пролетела плетущей цветную трель звука синицей по заросшему коноплей и малиной палисаднику чуть покосившегося выбеленного дома с синими ставнями. Из окна на нее смотрела голая пустота.
- Я не против. Бабка Настя вас любила. Поживите, посмотрите за домом. Продавать его буду по весне.
- А кто купит? Есть покупатели?! – удивилась бабка Вера.
-Купят! Сейчас москвичи везде в деревнях дома скупают, на лето пенсионеров своих вывозят, да детей.
- А что, конечно! Приезжайте к нам! – обрадовались старички. - А то совсем уж одичали захолустьем. Хлеба даже, Миш, не купить. Раньше привозили раз в неделю, а теперь и того нет. Двенадцать километров надо в соседнюю деревню ехать. А, помнишь, какая здесь была жизнь раньше?! Эх! – красивым воспоминаниям вздохнула старина.
- Да…
- А это твоя невеста?! – подмигнула бабка Вера, молниеносно залучившись душевной радостью после тоски слезинок.
- Я его коллега по работе, - нашлась первая Марина и выручила замявшегося и чуть покрасневшего Балыкова.
- Ну, дай Бог, дай Бог, - кивнула упрямо, не переубежденная, своей мысли старушка.
Напоследок приезжие еще поговорили с деревенским пацаном.
- Ну, чё, как, где жить, работать собираешься?
- А, чё! – залихватски стрельнул в небо парнишка синеглазой мечтой. – В армию пойду этой осенью, - говорил и пересыпал крупную, недавно выкопанную картошку в погреб селянин.
Так это экзотично смотрелось после нано-технологичной Москвы в двух часах автолёта отсюда, отрекшейся навсегда от собственного ручного труда.
- У меня брат в Ефремове работает. Женат. Ребенок у него. В общаге живут. Я тоже после армии сюда не вернусь. Или в Ефремов, или в Тулу подамся. А чё здесь делать? Вот с родителями всё лето пахал. А здесь даже девчонок нет. Все сбежали в Москву. В магазинах, да на рынках работают. И жить сюда из них никто не вернется. А мне семью создавать… Вот и поеду за ними в города. Родителей только вот за собой не вытащить. Тут доживать сказались.
На том и попрощались. Назад помчали в Москву. До чего же красивые, просто красивейшие места полями, лесами и косогорами мелькали вдоль берегов Красивой Мечи перед глазами Марины. Она никогда такого природного чуда ни до, ни после не видела. Балыков отдыхал душой, шаря фарами Toyota Land Cruiser и хищно беспокоя табуном бензиновых сил эти заброшенные чудо-места кристалла исконно русской души. Душа Балыкова… Была ли у него вообще душа? В деловой среде столицы думали, что нет. Всё, и душа и совесть давно уже проданы, а вернее, размещены под процент, инвестированы куда-то в темные неведомые дали. Но Марина, прикипая к нему стратегически, нащупывала ее остов, малый комочек-остаточек, который шатром полуразрушенной масловской Михайло-Архангельской церкви где-то глубоко-глубоко в нем топорщился, ершился, кололся купальным крестом в его судьбе.
Михаил любил мыслить молча, таская за собой Вятчетину во все командировки и даже спонтанные выезды в походы выходного дня. То на кладбище к бабке Насте затащит, то по берегам Красивой Мечи стремительно пролетит, ртом наглотается воздуха красоты. Но на свадьбу свою с Авдотьей Рязаночкой, голосящую ностальгийно последними аккордами Союза – «Белыми розами» «Ласкового мая», Балыков Вятчетину не пригласил.
Отрекся Михаил от Марининой любви и преданности. Выбрал Рязаночку. Обставил розовую спальню молодоженов. И напористая Авдотья всё прибрала к своим властным рукам. И заныла тщедушной тоской у москвича память о Марининых, пусть и корыстных, но таких страстных, до самоотдачи и самоотречения, полновесных без остатка, горловых минетах. Родился ребенок от рязанки, рванувшей в карьерный галоп, грудью принципиально не кормившей, чтобы она была, как у греческой богини, маленькая, в ладошку и не отвисала, ведь в офисной карьере это, ой как важно! Авдотья была назначена начальником одного из розничных управлений в казахском банке. А Михаил махнул рукой на семью, на ребенка, терпящий жизнь без отдушин в маятниковой свинцовой пробке из столицы на дачу и обратно, шесть часов туда-сюда еженедельно по Калужскому шоссе.
Марина же надула губки и пустили одну только скупую слезу, но это была слеза бога, как первая капля перед грозой, разразившейся над Голгофой в «Страстях Христовых» Мела Гибсона. Она не знала, что делать дальше, но, однозначно, на работу к Балыкову больше ходить не могла. А тут ее мать обезножила в далекой России, слегла, и потребовался за ней ежечасный уход. И Вятчетина, смирив свою темпераментную гордость, собрав волю в кулак, приехала в Заворёну. И обомлела, увидев Олега Ошуркова. Тот с металлоискателем бродил по заброшенным пустырям, искал древние монеты и клады, гонял на Ниве меж навозных куч, где копошились парнишки сельского типа, ковыряя дождевых червей для рыбалки. Он ошеломил, захватил ее воображение впечатлением первозданной, необузданной дикости мустанговой кобылицы, возбудил половое влечение к самцу. Она стала умышленно нарываться на встречу: стреляла глазами, легко подталкивала, терлась, случайно бы, в очереди, обволакивала откровенным, нагим блеском ведьминых глаз, выслеживала его, словно охотница-амазонка дичь, открывалась его воспаленному взору обнаженной и с визгом, выскакивая из бани зимой в снег, зная, что он смотрит, проходя мимо, подглядывает через старый забор. Пыталась его соблазнить. Однажды на почте сама обратилась к нему с просьбой, назвав по имени и немало этим его удивив, попросила Олега укрыть провода ее только что проведенного интернета в фальшь-панели под плинтусы.
- А заодно телефонный провод посмотрели бы, пожалуйста. У нас уже третий день не работает телефон. Может, я его перебила, когда по-дилетантски пыталась сама все убрать? – наивно и невозмутимо, чуть дрогнув лишь уголком тонкой брови, выпалила она, умаслив его обещанием благодарности.
Олег заехал в рабочее время, мимо проезжал с переговоров, и окунулся в таинственную обстановку приворотной комнаты. Были в полумрак занавешены темные шторы, горели свечи, словно чадили дыханием потустороннего мира. Марина была в распахнутом коротком халатике выше колена и без белья. Вся дышала, умасленная, какими-то знойными ароматами страсти. Бледная вампирская кожа, черные колдовские волосы и глаза, с до судорог завораживающими выражениями соблазняющего натиска и напора. Олег сделал все быстро. Хотел немедля уходить.
- Останьтесь! Я Вас очень прошу!! – загадочно улыбнулась она, опустив на пол халат.
И бесшумное его падение многотонным снарядом взорвалось в его голове, как снесло башню танку, и Олег, не помня себя, сиганул одержимо в пентаграмму ее разомкнувшихся ног. Ошурков пробыл у Марины до ночи. Они много наделали греха. Долго пили китайский чай с женьшенем. Она колдовской язычницей, жрицей с индийскими или персидскими глазами восхищенно взирала на него с полуоткрытым ртом. Такого полета страсти и рвущейся на свободу юности желаний тела, Олег не испытывал никогда. Чай будоражил на продолжение танца сплетений. И вновь, и вновь, Марина тянула его соки из глубины корней. Откуда они только брались, эти новые силы?! Как она их вытягивала, поднимала вверх в нем волны страсти вновь и вновь?! Отпустила его, оттолкнула за полночь. Выжатым лимоном добрался он, полусогнутый и опустошенный, до дома, трагедию предательства ретушируя в мозгу своим мужским правом свободного семяизъявления. Но ретушь получалась, с какого бока не посмотри, скудной, ущербной, мизерной, по сравнению с валуном измены. Больно было смотреть на чистоту и открытость мирно сопящих своих девочек. Но что поделать, благородство правды не всегда есть краеугольный камень семейного счастья. Придется в себе держать эту занозу, гнойник греха, и перерабатывать тоннами усилий нравственного подвига. Вздохнув, он повалился спать, мертвецки выпотрошенный и невесомый.
А на утро, когда Олег, пряча глаза от Ольги, уехал на работу, Марина пришла сама. Гордым сияющим цветком с высоко поднятой головой и пылающим камином румянца, она свысока, победительницей, смотрела на ничего не понимающую Ольгу.
- Привет, соседка! – фальшиво скрывая свое торжество, протянула Вятчетина.
- Здравствуй, - Ошуркова ей нейтрально кивнула. – У тебя дело ко мне?
-Да, представляешь! Позволь мне сесть, угости чаем. Я поведаю тебе о сокровенном.
- Мне, к сожалению, некогда разводить с тобой чаепитие.
- И все-таки, удели мне пару своих драгоценных минут. Речь пойдет о твоем муже.
- Да?! – удивилась Ольга, - И что ты скажешь?
- Он изменил тебе со мной! – Марина с наслаждением мстящего обиженного, вонзила моральный кинжал в самое вереевское сердце.
У Ольги оборвался поток мышления и дар Индиго. Она даже предчувствовать такое не могла и задохнулась на полумысли. Но тут же взяла себя в руки, готовая ко всему: к концу света в декабре 2012, к ядерной третьей мировой войне, к полному таянию арктических льдов к лету 2016 года.
- Зачем ты мне ЭТО говоришь? Ждешь мою реакцию? Думаешь, энергетически напиться из моей раны?! Что тебе нужно?!! Зачем ты это сделала?!!!
Алмазно-лазерный блеск взволнованных глаз Ольги ослепил Вятчетину и злорадство сошло с ее лица, оставив лишь нежность и светлую грусть.
- На самом деле, испытывала я тебя. А пришла просить прощения за обоих. ТО только мой грех. Я соблазнила сама Олега.
- А соблазнить его не сложно. Он сам обманываться рад, - нахмурилась Ошуркова.
- Пойми ты по-женски меня, прости и пожалей. Мне такую роль дикую, судьбу неблагодарную отвели все. Никакая я не колдунья, и не ведьма! Я – женщина, отвергнутая всеми, и я хочу ЛЮБВИ! Мне что надо было от твоего мужа? Семя! Теперь я уже не одна. У меня была овуляция и я должна забеременить! Я хочу стать МАТЕРЬЮ! И больше мне ничего не нужно! Никаких больше любовных утех! Я буду гнать в зашей твоего мужа, если он придет еще! Поверь мне и прости!
- Но зачем ты мне признаешься во всем этом? Ты же могла скрыть эту тайну. Чтобы другие мучились теперь?! Чтобы нам было больно?! Я не эгоистка. И я не ревную. Вообще, мы сейчас говорим о предрассудке. Я не хозяйка и не модератор гигиены его гениталий. Это абсурд, бред! Его неверность была неизбежна. Она берет истоки в неверии в Бога. Он-философ, вечный сомневающийся и перепроверяющий, перестраховывающийся. Он диалектически копается в форме методом проб и ошибок. Я не могу запретить ему любить других женщин. Он вдохновляется женской красотой, он любвеобилен, но не подлец. Он каждому увлечению дарит особую частицу души. Влечение его восхищенное. Желание его пропитано любовью. Пусть он дарит женщинам радость, это его право.
- А может, он ищет лучше тебя? Ты его не устраиваешь?
- Это его право.
- А твое право в чем? Ведь ты же, как он, с ним не поступишь. Ты никогда ему не изменишь.
- И ничего в этом нет героического.
- Но почему?!
- Это не от монопольного эгоизма. Это от стержня семьи. Если женщина изменит, семья разваливается духовно.
- А для тебя высшая ценность – семья?
- Да.
- И ты жизнью ребенка не сможешь пожертвовать ради чего-то более великого?
- Нет ничего более великого.
- Но ведь и из ребенка может получиться не особая величина? Какой-нибудь законченный эгоист…
- Это, смотря как воспитывать… Вот ты же ради будущего ребенка уже пошла на глобальные жертвы.
- О чем ты?
- Мужем чужим пользуешься вот… А когда родишь, и вовсе пойдут подвиги, сама увидишь! Всё остальное, кажущееся более важным, великим, глобальным теперь, окажется искусственным, наносным, невечным. Материнство – это роль Бога, Творца, ее нужно пройти с честью. В этом высший смысл нашего визита сюда.
- Прости меня, Оля! Видит Бог, я не хотела причинить тебе боль! – Марина утерла слезу. – Я думала, что морально крепче, а оказалась весьма сентиментальна. Мы будем подругами?!
- Я не держу на тебя зла.
- Выходит, мы будем друг другу, типа, родственницы, раз дети будут от одного мужчины?!
Ольга промолчала, вздохнув.
- Уйти бы мне в монастырь от всего этого. Но дети малые пропадут без меня: муж да ребенок. Иди, Марина. Роди красивого ребенка. И не делай больше никому зла и подлянок.
Вятчетина ушла, покоренная духом Ошурковой, а Ольга припала к дверному косяку и горько плакала, себя самоуничижая: «Но я другому отдана. И буду век ему верна. Как это тяжело, Господи! Матушка Пресвятая Богородица! Когда бьют в спину близкие люди, прощать. Не мстить, не показывать вида. И самой быть Лариной, а не Карениной. Это очень тяжело. Дай мне силы, милый Бог! И терпения! Верность и семью мою сохрани! Помоги мне направить на путь истинный, благородный всех вожделенно-возбужденных мной, особенно Андрея. И спаси, сохрани от лукавого, особенно от этого сатаны Еммануила! Помоги избавиться от домогательств иноверца. Матушка Пресвятая Богородица, защити меня от постылого, как стена московская, стена кремлевская злого ворога не пускает, так пусть Твой покров меня защищает от постылого. Аминь!».
Ольга, утирая слезы, спустилась к реке успокоиться, прийти в себя, поглядев на плавно-текущую, размеренную, вечную Суерь. Олегу она не выказала ни тени претензий. И вновь он ворвался в ее жизнь, как и прежде, ласковый и энергичный.
- Прикинь, Оль, - наша соседка Марина Вятчетина, знает интересные факты про заворёнинского идола! Хочу попросить ее помочь мне при написании диссертации.
- Свозил бы лучше Андрея на пасеку за мёдом в поля чабреца, клевера и донника. Июльский, он ведь самый вкусный!
- Да, родная, и нам обязательно еще надо съездить в сычевский питомник за малиной. В этом году, говорят, отменный урожай будет!
- Меня отец Елисей пригласил в церковь учителем воскресной школы.
- Оля, это здорово! Класс! Нам, кстати, обязательно нужно поучаствовать с тобой в их Крестном ходе в Боровлянку лесами. Мне по зарез нужен фотоматериал!
Поужинав, легли спать. Дуня долго не давала заснуть, всё бегала по комнатам в зеленых колготах с плюшевым тигренком в обнимку и выкрикивала: «Бабай! Тяпка! Ляпка! Бабка! Копка! Тряпка! Гулять! У-у-у-м –кх! У-у-у-м-пф!». Олег ее на руках успокаивал, ходил с ней, пел колыбельные, рассказывал сказки. Ольга тоже долго не могла уснуть. Ей вспомнился их с Олегом танец на фестивале искусств, исполненный на день города, в августе прошлого года. Он, усатый тогда, во фраке, словно православный казак или благородный белогвардейский офицер с душой комиссара, она в светло-зеленом бальном платье лесной чаровницы. Танцевали вальс. Красиво кружились в любовном цветении своей молодости. А на них, на сцену, с танцпола площади глазела местная босотва, луща анекдоты, как семечки про то, как бабка до старости желала себе стоячие груди, и врач порекомендовал ей наклониться до их упора в землю и так и ходить, или про мужичка-импотента, который пожаловался врачу, что его причиндал подвис и смотрит только на ботинки, на что врач посмеялся и порекомендовал их поставить на шкаф.
А потом был Крестный ход. Шли весь день, прикормленные в окрестных деревнях полянами гостеприимства. Цифровой зеркальный фотоаппарат Олега под действием загадочной энергетики таинства не выдержал ауры и сломался безвозвратно, так, по крайней мере, сказали в его фирменном сервисной центре. Зато сполна и Олег, и Ольга ощутили эту энергетику и всю сюрреальную и иррациональную мистерию Крестного хода, его непередаваемые, сильные ощущения. И пусть к ночи болели ноги, ныли мозоли, кровоточили раны на ногах, оба они были счастливы через край.
СОУЧАСТИЕ В ПОДВИГЕ
Ольга Вереева поступила в НГУ на филолога в восемнадцать лет в сентябре 2002 года. Поселилась в общежитии университета в двушке с блондинкой из Кемерово Алёной Черенёвой. И лишь только отшумели литавры студенческой тризны – дня знаний, когда вся группа перезнакомилась друг с другом, когда наведенный летом казенный уют общежитских клетух был уже растармашен первыми бессонными ночами курсовых и лабораторных работ, в самое преддверие дня посвящения в студенты, назначенного ректором университета на субботу двадцать шестое октября, словно как на первый день вырвавшей власть диктатуры большевиков в 1917 году, свалилась на наивно-бедовые головы всего сибирского студенчества страшная далекая московская весть о Норд-Осте: террористы захватили заложников на одном из столичных мюзиклов. Сороками заверещали испуганно-взволнованные девчонки в группе, зароптали поджарые парни. Ольгин ручеек наивного вдохновения, так очаровавший актив группы на предконцертных репетициях в пурпурном ДК, умолк, затух в эти дни. Она вся превратилась в слух, в приемник информации, в котором начала аккумулироваться какая-то дикая, неизмеримо-неоцененная энергия сопричастности этой трагедии. Все дни и ночи захвата, она следила on-line в интернете за ходом событий. Когда страна узнала имя первой погибшей девушки в Норд-Осте, Ольги Николаевны Романовой, добровольно пришедшей со стороны, сквозь кордон, в захваченный ДК, и смело потребовавшей отпустить заложников, хотя бы детей, принятой боевиками за агента ФСБ и растерзанной в фойе ДК, когда Рошаль с каким-то врачом-арабом выносили ее распластанное тело, что-то ёкнуло и оборвалось в вереевской груди. Ольга стала выносить на обсуждение величие романовского подвига на всю свою аудиторию в ВУЗе и общаге, словно не могла напиться этой темой и успокоиться, возбужденная такой колоссальной силой и храбростью безоружного девичьего поступка и решения. А когда она в You Tube и в соцсетях увидела, из какой тезка ее была семьи, какие трогательные, до глубины души милые, скромные и родные были выложены фотографии ее юности, родни, на картошке,в галошах и старых трико в пузырях коленок, в платках деревенских, с коврами настенными персидских орнаментов репродукций еще советских аналоговых уютов и оформлений квартир, то руки затряслись в волнении от соприкосновения с такой родной до мозга костей своей русской душой, вынесшей из Союза всю красоту непреходящих ценностей цивилизации – скромности, неприхотливости, справедливости, боли за других, готовности бескорыстно помочь. Вереева в ядерном душевном волнении просто тряслась на крупинками ее биографии и образа, страстно защищая ее идеал.
В сиреневой красоте предрассветного сумрака, дающей силы на фиолетовой чаше реки, среди юного бардака по домашнему полуодетых девиц, Ольга в двушке с подружкой, соседкой-единомышленницей смотрела в You Tube американскую хронику событий, разворачиваемых современниками на Дубровке. Девчонки не спали, томились зажженные идеей великого подвига русского духа, готовые себя адекватно проявить. Их воодушевление было такой же силы, пассионарной ярости, только противоположного полюса дьявольскому возбуждению чеченских шахидок, сверкающих черными кинжалами очей в этих трансляциях, лязгая металлом в звуке цифр колючими призывами: «Нас много! Убьете нас, придут другие! Аллах не оставит нас!», оставляющими после себя, как песчинки, жесткий скрежет на зубах.
Вереева и Черенёва везде пускали воодушевленные отклики на поступок Романовой, которые покрывали пространство вишневой плащаницей с восьмиконечными звездами, где у каждой вершины золотом горел фантомный нимб буквами-рунами истинной заворёны-срешты. Вокруг них топорщился небритой щетиной духовной лени и трусости скепсис равнодушия. В общаге на этаже и на кухне, в группе на парах, жадные до своего эгоистичного «я рацио» колыхались – колебались курицы и индюки самомнений, покрытые жиром осторожности и личного блага. Так в НГУ между парами, когда Ольга в бесконечно-новый раз горячо и страстно зажгла эту тему и обратилась к их преподавателю истории и философии, сорокадвухлетней Таисии Ремовне, мудрой, как сова, она натолкнулась на такое холодное непонимание и неприятие героического, что на миг опустились от отчаяния девичьи руки. Таисия Ремовна была дамой глубокой философии с широтой судаческих взглядов от Лувра до дрезденских галерей, всегда спокойная и невозмутимо инертная, как йоговая панда, рационально потребляющая и эгоистично-мудро экономящая свою скудную жизненную энергию. Ольга прекрасно поняла, что ее жизненные принципы тщетно было зажечь пассионарностью, невозможно вдохновить с налету, никак не побудить к действию. Таисия Ремовна, словно лучина, тихо тлела от эмоциональных взрывов, каминно и плавно, без вспышек, обогревая только себя и совсем уж неприлично близкое свое окружение. В ней лучилась спокойствием и гармонией харизма и оптима личного пространства и потребления. «Такая линия много не намусорит, не нагадит в результате своей жизнедеятельности, но и ничего общественно-важного не создаст. Тихая гавань потребления. Она и духовное потребляет, а результата переработки не видно. На что она переваривает духовное, куда уходят, чем сжигаются эти бесценные калории, если энергию она не дарит другим людям? Думается, все бросается в топку релаксаций от бездетности, комплекса бессмысленности бытия и климактерического увядания плоти. Хотя плоть, видимо, ею ухаживается максимально, а психика аутотренируется благами цивилизации. Всё сжигается, чтобы успокоить себя. Посему, ни на какое творчество и созидание не способна такая суть, нет у нее для этого никакого альтруистического ресурса», - заключила о своей преподавательнице Вереева.
Таисия Ремовна, на вопрос Ольги: «Можно расценивать поступок Романовой, как подвиг и светское миссионерское мученичество?», сказала, как отрезала с каменным тонально-бледным лицом надменного высокомерия:
- Конечно, нет! Это безрассудство! Иррациональная глупость. Это провокация, которая могла повлечь за собой массовую расправу над остальными заложниками.
Но Ольга не унималась и обратилась с таким же вопросом к их семинарскому лаборанту по экономике, аспиранту Бердюгину.
- Ничего себе! – боднул нерв головой шустрый делец-симулянт, суетливый, близорукий качок, словно Жан Рено из «Леона». – Чего она добилась?
- Она поддержала морально заложников силой бесстрашия русского духа, она сломила волю чеченских бандитов. Её невинная кровь показала всему миру их истинное лицо. Никакие они не мученики веры. А Ольга добровольно пошла на смерть, стала мученицей за заложников, за Россию. После ее смерти, боевики стали отпускать детей.
Бердюгин отверг это признание.
- Да дурочка она! Я бы так не поступил. Не правы те из ФСБ, кто пропустил ее за кордон отцепления.
В нем во всем сквозили продвинутые сильные мускулы урывок личной выгоды. Он представлял собой некое очкастое накаченное ныряние в интернет, в поисковики, в правовую базу юридически фригидного государства, откуда всякий раз вытаскивал для себя молниеносно и стремительно рационально-полезные знания и лазейки в законах, черпал их, как клешнями основ своего пользовательского права. Это был пользователь далеко идущих планов, гибрид жутких смесей добропорядочного платонического универсала с гедонистом-потребителем интровертно-индивидуальных наслаждений от пользования благами цивилизации.
Ольгу никто не понял основательно, не поддержал. Все расценили это безрассудством. Но Вереева упрямо и отчаянно твердила на всех углах, что это был подвиг. Она очень сопереживала погибшей тезке. Написала письмо поддержки ее матери и электронно отправила на созданный сайт памяти жертв Норд-Оста. На бесконечно-долгие минуты Вереева застыла за ноутбуком в You Tube, пофрагментно прокручивая в ночном оцепенении парковки все движения девушки в черной куртке с поднятым капюшоном, ее предсмертное восхождение к парадному входу Норд-Оста, ее гордую походку, с чуть покручивающимися бёдрами для напуска, налёта храбрости или уравновешивания бури волнения внутри, хотя величие храбрости просто сквозило в каждом ее жесте. Ее захват кончиками пальцев манжет куртки, поправление капюшона и под конец, на ступеньках, убирание рук в карманы куртки, цокание ее каблуков отзывалось в Ольге стуком воспламененно-воспаленного сердца. В глазах горели яростные костры языческих пожарищ и плавились плазмой слезы морального соучастия в подвиге.
Черенёва уже перегорела-переболела этой темой и сидела за своим компьютером в позитивных блогах, а Ольга всё сверлила бессонными глазами нюансы подробностей и штрихов романовской героической поступи к своему кресту, эшафоту, Голгофе. И, будто выжженной степью, тлела, догорая чужой болью ее чуткая душа.
А потом был музыкальный фестиваль «Шанс» в культурно-спортивном комплексе НГУ, приуроченный к дню посвящения в студенты первокурсников, которые опьяненно-взволнованные вниманием всей студенческой аудитории, разновозрастной и разношерстной, группками подготовили робкие эстрадные номера, в основном, песни под фонограмму, разбавляемые бесхитростными и наигранно-экспромтными шутками местных хулиганов-конферансье.
В назначенный день «Ч», 26 октября 2002 года, в тот самый день, когда «Альфа» травила Норд-Ост ядовитым газом и потом по-чекистски хладнокровно стреляла шахидкам в затылок, в актовом зале НГУ собралось много фривольных вольнодумцев, беспринципно разглядывающих, словно в лорнет, девичьи причинные места, выставленные провокационно напоказ юными лебяжьими красотками, словно на аукцион честь. Так молодежная среда поднимает свой статус и рейтинг в наши дни. Покупатели этого чуда, вавилонскими купцами сладострастно готовились к половому потреблению первокурсниц. В их мрачно-вожделенных кругах на своем технически-придавленном жаргоне этот праздник считался днем посвящения в женщину девственниц первого курса. Каждый охотник в блеске софитов сцены разглядывал стройные белые ножки своей жертвы.
Отсвистали какую-то выступившую бабку-ёжку, отвергли ее огромный лоб, глаза Петра Первого на выкате напученные и громадный горбатый нос, каким можно было рубить дрова на зимовку. Выскочил шустрый конферансье с лицом зажатого в тиски комплексов, исказившим правильные черты гримасами минорных скоб. За занавесом сцены от ведущих криво разило ершистым перегаром волнений.
- Это что за хер, прищемленный?! – весело гоготнул пьяный зал.
В зале, в темноте дальних рядов было много и не студентов, а маниакальных вожделением молодых людей в черных кожаных куртках с прической Алена Делона или быков, бритых, в наколках-перстнях иероглифов, царапающих лапами боксерские шеи, в накинутых серых капюшонах спортивных костюмов, с улыбкой Майка Тайсона скользящих, как по маслу, по девичьим телам, самоутверждающимся в полуобнаженной эстрадной красоте.
- Дамы и господа! – ловко бросил бумерангом в зал ухмылку конферансье. – Вашему вниманию предлагаем осенний марафон. В музыкальном забеге участвуют студенты группы филологов. В лидеры у нас выбилась одна девушка. Посмотрите, как она стремительно отрывается от всех вперед. Давайте, поддержим её! – зажег зал конферансье.
После такого поджога, кто бы ни вышел на сцену, должен был порвать зал. И зал лопнул в вихре эмоциональных разрывов. Вышла в розовом платье чуть выше колен с багряным пояском-бантом с темно-русыми длинно-волнистыми распущенными до плеч волосами, подвязанными на лбу берегиней-хайратником. Длинные стройные ноги в багряных сандалиях, большие выразительные сине-зеленые глаза, фотогеничные, правильные черты лица, весенняя цветущая улыбка прелестной юности. Зал замолк, захваченный эфиром ее дыхания, улыбки, нежности грудного голоса, выбранной тематики песни:
«Раздувай ветер мне платье,
Согревай дыханьем своим,
Как нежны эти объятья,
Так же, как с любимым моим!»
Эффект выступления был ошеломляющим. Эту звездочку запомнили все и на последующих дискотеках уважительно восхищались, уступая дорогу.
- Ольга Вереева! – крикнул конферансье. – Прошу любить и жаловать! Она так быстро бежала вперед, что аж ветер раздувал ей платье.
Зал улыбнулся наивной шутке продолжающегося выступления группы филологов. Оля, получив сполна энергетику послепесенных симпатий и восхищений, заряженная румянцем смущения, выскочила за кулисы. Туда уже с букетами наперевес пробирались самые ярые поклонники-старшекурсники. Перед самой гримеркой коменданта КСК из за нее подрались два хулигана. Дрались до крови с надрывом и собственническими замашками.
- Она моя, слышь! – рыкнул один под глаз другому.
- Слышь, ты рамсы попутал! – ответил по печени второй.
А далее разговор сугубо мужской и интимно-жестокий, не приводящий, однако, к желаемому результату.
Этот инцидент офишировался широко и публично-смакуемо. Так что робкие и неуклюжие романтические юношеские личности, вздыхая безответно, обходили ее стороной. Все понимали, что такая не по масти, что она на острие атаки блатного внимания. В НГУ сколотилась темная группировка злых босяков, которые заняли ее морально, никогда с ней при этом не общаясь, но и никого не подпуская к ней. Однажды новоиспеченный демагог и комсомолец-подпольщик, бывший у них работником профкома нарывался комплиментами к ней на аудиенцию, предложив обоюдно поразмыслить, пофилософствовать над его любовной лирикой, намекая, что его муза, это, мол, Ольга и есть, хотя подсовывал свою литературную туфту перед спальными сценами каждой стройноногой красотке. Его через шестерок попросили перед желанной аудиенцией заглянуть в хозяйственную каптерку, где мрачнее Сталина сидел какой-то черный саблезубый азиат с ножом, золотым зубом и цыганской серьгой в левой ухе с косматой улыбкой Яшки-цыгана из «Неуловимых».
- Тебе популярно объяснить, Гаврош, что эта девочка занята?! – дали понять зарвавшемуся увлеченному поэту из профкома. Ты спросил у чуваков, кто ее парень? Хера ты лысого к ней подкатываешь нахрапом?! Я тебя чтобы здесь последний раз видел, понял, урод?!
Заикаясь и извиняясь, интеллигентные никчемно все отставали. Один боевой орел, уходя в армию, даже зарекался ее украсть и увезти с собой по приходу дембелем.
Разве я давала кому-нибудь повод? – был ее ответ сплетницам-подружкам по общаге.
И страшно, неловко, чутко спалось ее соседкам по блоку, когда среди ночи сильные удары стучали в их железную дверь или даже скрипел раздолбанный паркет коридора под мягкой поступью охотящегося барса. Сердце выпрыгивало у девчонок из груди.
Нужно было дать однозначный, реальный отпор всему этому средневековью. Ольга упала на хвоста юродивому поэту и пошла на первую подработку в профком. Коллектив там оказался здоровым и дружным, с боксерами-дружинниками и старостами этажей общаги. Поговорили они строго, пописали в кровь рожи некоторым непонятливым, заставили публично извиниться перед девушками вереевского блока номер 915 за ночные страхи, а потом пролоббировали выселение из общаги и отчисление из НГУ. И за местными амбициозными самцами стали охотиться, подкарауливая, делая облавы, и выдворили их из ухажеров без пропуска, установили электронную пропускную систему во все корпуса общежитий. И задышалось спокойней полной грудью, без осадка тревог.
Но все это было достигнуто не сразу, а планомерно выкуривалась беспредельщина из стен университета и порядок был наведен лишь только к весне 2003 года. Причем главным импульсом к наведению полномасштабного порядка послужило ЧП, произошедшее на новогодней дискотеке, когда все, что терзало Ольгу, не находя выхода, вырвалось наружу в рванине драки, в эпицентре которой она оказалась или была вовлечена темными желаниями и намерениями своих тайных закулисных недоброжелателей.
Случилось все стремительно и бессовестно неробко. В большом актовом зале НГУ была организована молодежная дискотека. За деньги пришло много городской вневузовской молодежи. На балконах был организован фуршет, в портере актового зала – танцпол. Ольга грустила. Девчонки-хохотушки ее тащили в круг, она через раз неохотно соглашалась, но все больше пропускала веселуху, сидя на балконе, погруженная в свои мысли, разглядывала беснования танцующих. Молодежь вокруг, опьяненная алкоголем межполовой романтики, разрешила в этот вечер себе всё, полунагая, вульгарно осваивая чужие и предлагая свое тело ритму проэротических танцев. Ольга думала о родных, о смысле жизни. Почему-то в такие веселые, отрадностью захватывающие моменты, она выносила себя за скобки происходящего и думала о незаконченных судьбах погибших людей, о боли людских потерь и трагедий. Бередила душу отчаянием безысходности, неотвратимости произошедшего. Время вокруг нее текло плавно в ароматах сакрального катарсиса.
Чуть запоздав, на дискотеку шумно пришли большой стаей, ворвались неожиданностью из раздевалки-фойе вайнахи: чеченцы, дагестанцы, ингуши. Наглые вызывающие оскалы, злая, скрежущая осколками стали ломаная русская речь, спортивные, борцовские и каратистские коренастые мощные фигуры, хамская сила и безнаказанная самоуверенность, умышленное, нарочито-показное пренебрежение здешних традиций, хищный темперамент зверей – всё это наполнило лавой весь праздник, заставляя ёжиться и сжиматься гостеприимную русскую душу в неловкость и неуверенность нерадивого хозяина. У русских парней и девчат, до этого беззаботно веселящихся на дискотеке под наивно-романтическую музыку, тоской защемило в груди от ощущения вероломного вторжения или нашествия. Пришедшие зло поломали заданный диджеем ритм, напором-натиском прижали его, тщедушного, к стене, потребовали безапеллляционно лезгинку. И вот уже спортивные костюмы, косматые голые руки, гиканье и свист возбужденных визитёров вытеснили с танцпола любителей творческих синглов транса и хаоса, драм-н-бэйса и рейва, дрыгающих спинным мозгом иллюзий, ботаников, преломляющих научно-технический прогресс в кровь не работаю мышц, а наркотическими фрикциями драйва синих обколотых вен, пирсинговых планок и штанг в носу и бровях. Первобытное родоплеменное вайнахское зло бесцеремонно отшвырнуло всё это запредельное транс, Эмо и прочую андеграундную неформальность и запустило первобытные ритмы своих барабанов. В их ощерившейся стае узнавались вожаки общежитских рэкетиров, перманентно сидящие на лавочках близ кассовых окон, где выдавалась стипендия, налом ссыпались мелочевые потроха ущербного иждивенчества. Клацали их волчьи пасти, голодные до ловэ и бабла, пальцевались жесты косматые выхваченными фразами по фене, по понятиям, но с циничным пренебрежением и даже этого патриархального воровского зла. Стреляли они у лохов деньги, бомбили комнаты перваков, стипуху у фраерков кромсали, облагали данью целые этажи. Разгромленные, разбомбленные нищетой девяностых студенческие общежития начала нулевых представляли собой плачевное зрелище сталинградско-грозненских руин с наркоманскими обколотыми лестничными пролётами, забитыми горами мусора, крысами и вечно темными, из-за выкрученных по шакальи лампочек, запасками этажей. Нагло и вызывающе вели они себя и на тех этажах, где жили с девяностых сами. Они вызывали тупой животный, беспомощный страх у студентов, комендантов общежитий, старост этажей. У них всё было схвачено деньгами, кто надо, был куплен, запуган, завербован и подвергался дьявольски искусному шантажу. Деканы и профком беспомощно разводили руками, не способные бороться с этим злом ни вместе, ни в отдельности, узаконивали его попустительством подразумеваний порядка. А вайнахи ходили по этажам с оружием, наглые, беспринципные, опьяненные животной дикостью своей безнаказанной силы. Били, грабили первокурсников, насиловали первокурсниц, вымогали, унижали, издевались над ними. А на формальную поверку оказывались спортсменами, отличными ребятами, дружинниками студенческих бригад. На них опирались и имели подпитку физической силы местные банды, разнузданная безнаказанность которых еще лихорадила сурово и люто всю Западную Сибирь. К ним иногда приезжали с далеких гор их соплеменницы, жгучие, знойные красавицы-вайнашки, стройные и упругие, гордые, гибкие и непреклонные, щепетильные до вопросов чести и мусульманского долга. В черных накидках абайя и чадрах проплывали они по этажам на кухни, с восточной покорностью готовили еду на всю эту ораву, из комнат которой, день и ночь напролет, стучали барабаны, боролись львятами саблезубые косматые самцы и из магнитол орали грозные песни Тимура Муцураева.
Ольга помнила рассказ их историка и физрука в школе, жившего на Северном Кавказе много лет, исколесившего его в Союзе вдоль и поперек. Он упоительно восхищался натуральной красотой чеченских девушек.
- Я вам так скажу, на всем Кавказе нет красивее девушек, чем чеченки. Натуральные, которых в аулах в горах прячут и брюхатят по семь-восемь раз, и безвылазны они, цветы этой экзотической настоящей красоты, настоящие орлицы или волчицы, а те, кого мы видим, спустившихся с гор, это крысы, вороны, рабыни их тейпов, посланные за провиантом или по шахидским целям в казачьи станицы и южные города. Настоящие красавицы, принцессы их родов неприкосновенной, сногсшибательной красоты. Они никому их не показывают. И старые ведьмы, свекрухи, строжат их честь, ибо, поговаривают, что шалавы они в крови и слабы на передок и готовы даже бесплатно сигануть в объятия проезжих молодцов. Потому их и строжат исламом. Но чужд он их буйной крови. Они язычницы в душе, необузданные, необъезженные кобылицы. Десятками лет их обуздывают, чтобы согбенные, они сами превратились в покорных и гордых свекрух их тейпов. Мне довелось видеть однажды такую фею. У горного ручья она набирала воду в кувшин. Обалдеть! Все генетические фантазии вариаций прекрасного сотканы были дивным соцветием в лучах ее прелестных больших глаз, в их посадке, в улыбке, в скулах, в шее, во всей точеной фигуре, бросающей в дрожь вожделения. Да уж. Это была красота наивысшего, отменного сорта.
Упивался физрук кавказскими фантазиями всю жизнь, пиарил везде их быт, сам был женат на дагестанке, ликом похожей на певицу Жасмин, вселивший всему классу и Ольге особенно, романтически страстной и духовно-внемлющей натуре, высокую, трепетную симпатию к этому далекому, гордому и такому порывисто-красивому и храброму горскому народу.
А потом пришел 1994 год и началась чеченская вакханалия. Пошли эшелоны восемнадцатилетних пацанов, брошенные в топку кремлевских имперских иллюзий, сгоревшие заживо в новогоднем штурме колонны бронетехники с юнцами на броне. Назад, во мглу материнских воплей, потерявших своих сыновей, полуночные приходили вагоны-рефрижераторы с обезглавленными, обгоревшими русскими солдатами и подолгу стояли те поезда, всеми обходимые в крестном знамении, на запасных путях, тупиках.
Историк-физрук ретировался шустро и сбежал с еврейским семейством в Канаду. И остались непаханые поля и сырые кровоточины наспех отпетых безымянных могил. И след матерей, потерявших детей, вдовий и стародевичий след упал тропками к этим могилам, и вой, душераздирающий, захлёбных бабих отпеваний окрестил местность погостную тризной поломанных душ. Ольга тоже ходила к тем могилам. У ее одноклассницы, Лены Бунтиной, убили в Чечне старшего брата. Стояла Вереева на тех свежевырытых могилах. И ядерный реактор, коллайдер возмутившегося самосудия вспыхнул, зажегся, заработал, забудоражил ее сон и фантазию, пронизал насквозь ее помыслы, высекая искру ярости. Романтика тогда спала пеленой с ее души. Лишь тоскливое ощущение зверя ныло где-то в груди, понимание жажды силы, способной усмирить эту зарвавшуюся, вышедшую бурным черным потоком из берегов, спесь. И теперь эту силу впитывала она в себя, как губка, во всем, в концентрации энергии мыслей, в физических упражнениях, записавшись на аэробику в культурно-спортивный комплекс и выкручивая спортивные па под «Эквадор», в духовной работе, во всех усилиях над собой, в том числе и на поприще жадной ловли знаний, энергетического и интеллектуального вампиризма, склонности к которому она имела еще с детства.
Чеченцы ходили по общежитиям и орали: «Мы победили!». Обидно было это слушать и смотреть с балкона дискотеки, как они хозяйничают на танцполе, переставляя, как шахматные, фигурки послушных и робких своих шестерок.
Диско поломалось. Пошла лезгинка, словно сменилась власть и был поднят чужеземный флаг. Кавказская чернота закружила свой лезгинский зикр, бесцеремонно и пренебрежительно к представителям других народов, даже мусульманской культуры: татарам, чувашам, киргизам, русским, казахам, бурятам. Все расступились с оборванным молодежным ритмом. Но мусульмане других народов, повинуясь инстинктам подчинения понятной и принимаемой силе, подхватили этот хамский вызов и беспредельно поддержали безумный кавказский эпатаж и экспрессию. Русские смотрели на это вторжение, даже уже в культуру, вгрызание в духовные корни их натур, готовыми к вспышкам кострами. Нужна была только искра. И кто-то подстрекательски чиркнул – прилетела бутылка в голову одному из чеченцев, словно как 9 июня 2002 года на Манежной площади в Москве после матча чемпионата мира по футболу Россия-Япония.
Медитацию Ольгиного сознания отвлек взорвавшийся внизу шум и ей секунды было достаточно, чтобы оценить положение дел и фигур на шахматной доске танцпола, как она кинулась стремительно вниз, будоража свое уже и так взвинченное воображение. Внизу закипала, пенилась злобой лютая, свирепая драка русских с чеченцами. Начатая ущербным осколком оскорбления, нанесенного какому-то абреку с ассирийской бородкой шарфового хвоста, по кличке Абдул Гибон, щуплым чернявым первокурсником согрешившей на доверии славянских ген метисной породы. Ярость обоюдонародной нетерпимости в свете недавних событий Норд-Оста взорвалась, вспыхнула жестоким пожаром кровавой мясорубки тел, кулаков, пинков, разбитых физиономий, страшных рычаний медвежьих и тигриных пород, выстрелов из чеченских травматических пистолетов, дробящих рёбра русским парням, изнывающих болью, кровью и ненавистью к ловкости иноземных пришельцев.
Ольга, позабыв себя, кинулась спасать подстреленных русских, стонущих - «Мама», рычащих незалеченной обидой бессильной злобы. Но в самом центре танцпола вцепился лютой хваткой смертельной битвы не на жизнь, а на смерть, дикий клубок мускулистых тел. Русские деревенские парни, мощные, как белые медведи, свирепые, как седина сибирских морозов, рвали пасти могучим вайнахским борцам с бычьими шеями, загривками и корпусами. Стихия драки, как пожар в лесу, была страшной, колоссальной, дух захватывающей силы, неуправляемой. В этом клубке оргий убийств, вакханального воя страсти, Ольга тоже рычала пантерой, охраняемая проведением от жестоких ударов, свистящих, как пули, вокруг. Столб ее пассионарного пламени, жертвенного, спрессованного настолько, словно сдерживался миллионы лет и вырвался наружу мощной струей нефти из вновь открытого месторождения, раскидал, разметал от себя все нечистые помыслы преступления божественной толерантности. Задрожали стекла в больших окнах актового зала. Гигантские люстры закачались, как при землетрясении. На авансцену выскочил участковый ЖивотОв или ЖивОтов и стал стрелять из табельного пистолета в воздух, чтобы остановить, успокоить, заставить опомниться, выйти из транса сумасшедшего зикра, разогнать бушующую толпу. И черная лава кавказцев, как щетина нашествия крыс, откатилась по темным углам, закоулкам и мрачным коридорам убитых общаг.
После сам ректор разбирал полеты случившегося. Полетели многие головы отчислениями. Студенческая судьба Ольги была на волоске. Сглазные завистницы сплетно показали, как на духу, что, мол, она, Вереева, была чуть ли не провокатором драки и беспорядков, распалила, возбудила горцев, обозвав их импотентами и козлами. В доказательство ставили ей в вину тот факт, что она одна из первых оказалась в эпицентре событий и, как отмечают очевидцы, вела себя неадекватно и вызывающе-истерично. Верееву, как и многих подозреваемых, проверили на наркозависимость. Тест дал отрицательную правоту ее невинности. Но ее, как Жанну Д`арк, руководство ВУЗа, декаданское деканатство прочило-порочило на публичное аутодафе. Встал вопрос ребром об ее отчислении из НГУ. В подпольной студенческой неформальной газете «Сибирский интернет-диггер» ее назвали «Русской национальной героиней», и она улыбнулась в душе капелькой крови в память об Ольге Романовой, которую разумное и духовное интернет-сообщество именно так и называло. Студенчество, приободряемое новым революционным профкомом, дало общественный отпор решению деканата. И на заседание специальной комиссии об отчислении Вереевой и еще дюжины самых ярых зачинщиков и непокорных приехал непререкаемый авторитет всей Сибири, депутат, борец-олимпиец Александр Карелин. Он тет-атет поговорил с девушкой. И свою богатырскую ладонь положил в ее защиту. Ольгу оставили, остальных отчислили.
Из числа отчисленных выбрана была для судилища группа из трех человек, обвиненных в яром скин-хедстве. На них завели уголовное дело, и на заседаниях суда, куда, ловчее прессы, Вереева с подружками просочились в конце января, уже после сдачи сессии, тяжелой, вымученной, с натягом, пришили дело об убийстве бурятской девушки, якобы которую они ночью на окраине Новосибирска запинали в черных масках и берцах на смерть ногами. Ольга вся горела в те дни факелом возмущения. В универе требовала от профкома петицию у здания суда. С нее строго спросили: - «А ты уверена в их невиновности?! Ты там была?! Может, ты была их соучастницей?! С тебя самой за этот чудовищный новогодний погром чудом буквально вину сняли. Сиди и помалкивай!». Она остепенилась, по крайней мере, внешне. Но на суды ходила, хотя в петициях не участвовала. Возле здания суда зажгла отчаянная молодежь, интернет-призывом собранная, дымовые шашки протеста и с транспарантами орала-ругалась под окнами суда требованиями отпустить невиновных и защитить русский народ от безнаказанности и хозяйничания нацменов. Но власть разогнала несанкционированный митинг с радикальными лозунгами, как обычно, дубинками и уазиками КПЗ.
А на заседаниях суда царил не меньший ажиотаж и огонь возмущения превалировал над всеми остальными эмоциональными вспышками. В зале суда какой-то чеченец подмигнул Ольге дьявольским прищуром бараевско-басаевского тейпа.
- У вас слабая власть. Слабый закон. Вместо того, чтобы вас защищать, он вас обвиняет. Ваша политика обрекает вас на вымирание или переселение. И вы бежите в худшие условия жизни. Ущербные! Ваша власть боится нашей силы. И всегда будет потакать силе, платить ей дань. И ты ничего не изменишь, девочка.
Присяжный Карелин снова, как тогда в универе, обратил на нее внимание и сказал в перерыве тет-а-тет: «Не подставляйся под удар. Рази из защищенной зоны».
ЗАВОРЁНИНСКАЯ МАГДАЛИНА
На Мостовской улице в самом бедном на вид доме, с ветхой, протекающей крышей и с отключенным за долги электричеством, жила молодая, можно сказать, совсем еще юная женщина, двадцатилетняя мать-одиночка с двумя детьми: одного и двух лет от роду. Сама она была из социально-проблемной семьи, которую судьба после развала Союза сильно хлестала, порола несладко. Ее отец, цыганского вида метис, с серьгой в левом ухе, полу эвенк, полу манси, не то чуваш или коми вообще, уехал в леса на охоту и не вернулся. Поговаривали, что его задрал медведь или рысь успокоила на всегда. Тела так и не нашли, хотя снаряжали ватаги наиболее рьяных в охотничьем ремесле искателей правды и гринписовских пацифистов, но ни осенью, как пропавший ушел с безобидным калибром за утками, ни весной (в зиму были поиски приостановлены), прочесывание квадратов тайги плодов-результатов не дало. Мать с дочерью были на ножах с давних пор, и вскоре после пропажи мужа она отселила девушку в ветхий полузаброшенный дом ей в приданое наследство от покойной бабушки. Звали девушку Аня Сажина. Она работала пекарем в булочной, выпекала Вдовинский хлеб, знаменитый во всей Заворёне предпринимателя Вдовина, сама была не вдова, а гулящая девка, любительница дискотек, ночных клубов, проститутских приработков за минетные рассветы в проезжих машинах сибирского тракта. Детей нагуляла от залетных флибустьеров удачи и анархистов судьбы. Осужденная всеми, затравленная людской молвой за аморальный свой внешний вид, за половую растленную дружбу с несовершеннолетними детдомовскими мальчиками, за безалаберное почти кукушкино материнство чумазым, неухоженным и вечно голодным и описанным малюткам, она была проклята общественностью и муниципалитетом и обречена на жалкое нищенское существование, влачение социального дна. День и ночь в разные смены, сутки двое, она работала, как одержимая, в пекарне, посылая васильковые улыбки из оконца пристроек ресторана «Ярлица» с вывеской «Горячие пирожки» на одиннадцатиклассников престижной в Заворёне англоязычной гимназии, которые ухоженными принцами с богатыми родителями в шикарных внедорожниках сияли ей несбыточной мечтой и недосягаемой сказкой цивилизованной жизни. Из той гимназии многие уезжали учиться в Итон, в Сорбонну, в Кембридж. Статус у гимназии был федерально-весомый, из числа ее выпускников немало было высоколобых феноменов, окончивших позже бизнес-школы МВА и агрессивно выстраивающих свои карьеры в лучших точках земного шара. Немало было и перспективных выпускниц, потрясающе красивых девчонок, которые все нахватали кредитов и, нарастая в багряной плащанице рассветного зарева, симпатично забили пробками неприспособленные для массовых автомобильных потоков узкие улочки Заворёны на дамских своих малолитражках, способные неробко подрезать своих начальниц из всяческих офисных отделов и управлений, мчащих на работу на престижных внедорожниках, ошарашивая прохожих и сбивая их с пути дальним, хищным, карьерным светом ксеноновых фар. Но были среди выпускников этой гимназии, конечно, и неудачники, отщепенцы, которые, хоть и не бегали с автоматами по Могадишо, не пиратствовали, но браконьерствовали, а то и наркокурьерами тряслись в разбитых плацкартах на всем среднеазиатском постсоветском пространстве.
Анна с умыслом романтической дурочки устроилась работать в пекарне ресторана близ этой гимназии, что, может, кто-нибудь ее заметит, оценит и заберет из нищеты навсегда. Мать ее от нее и внуков почти отреклась, заневестилась, хвостом повиляла и забеременела сама от мужчины, на которого давно имела свои вдовьи виды.
Анна не могла так жить: одной тянуть лямку беспросветной нищеты и скукотищи бытовых обязательств. С материнским капиталом ее кинули, моеннически обналичили шустрые ловкачи и с деньгами скрылись, объявленные в федеральный розыск. Вскоре одного из мошенников, так подбивавшего к ней клинья симпатий и социальной помощи, нашли убитым и обворованным в строительной яме близ нового здания БТИ, ростехинвентаризации и фитнес-клуба.
Подружки ее, лисы горемычной нищеты и озлобленности затравленной, собутыльницы с кривыми ртами и убогими фантазиями, тянули ее на ночные дороги, в прохладу шальных изможденных денег, полученных за интим натощак. В один из таких лисьих рейдов и ночных вампирских вылазок, в аккурат на Хэллоуин, когда в домах добропорядочных и законопослушных граждан, сполна отплативших государству разбойные дани налогов на собственность, утяжеленные многолетними пересчетами задним числом усредненной рыночной стоимости жилья, и бесконечными и неоправданными доначислениями, светились медовые тыквенные, маньячно-оборотневые рожи, они вышли с подружкой, Светкой Косулиной, на пустынную дорогу, вызвали дешевое такси, чтобы умчать в ночной клуб в центр. Детей Анна завалила спать, оставив незатушенной лучину в сенцах, нет-нет, не лампадку у образов, хотя в доме мрачный, черный, угрюмый был зарыт в комоде тряпья железно-латунный иконостас староверов, а свечку в граненом стакане, забыла ее затушить, когда лазила в погреб за картошкой. И уехала радоваться молодости, а все более радовать своей молодостью клиентов из клуба.
Пожар вспыхнул из лучины от сквозняка. Словно злой домовой или Шиш, бесом дунул в тлю сажинской свечки. И вспыхнул обугленным демоном старинный дом. Жуткое, страшное встало пожарище. Плавился пластик китайского ширпотреба, лопались, взрывались стекла и канистры с самогоном и спиртом, заначенным в ее доме для собутыльников на случай ацтекского конца света, обещанного на двадцать первое декабря. Улица в ужасе ахнула, учуяв ядовитый, злокачественный дым детского горения заживо в огненном кольце пожара.
Чета Ошурковых проснулась среди ночи и в исподнем помчалась за водой, на выручку дальней соседке. Дом пылал вовсю, съедаемый сумасшедшей неестественой зарницей. В воздухе пахло жареным человечьим мясом. Дикие вопли прибежавших ранее соседок, бессильных перед грозной стихией огня, пятиметровым столбом пламени, рушившего, крушившего балки и перекрытия, обвалившего, словно встряхнувши покрывало, крышу и заставившего женщин ахнуть в ужасе и закрыть руками лицо. Ольга сетовала на себя, что не успела влететь в горящую избу, не помогла никого спасти. А потом зашумели, раскидали всех по обочинам три пожарные машины, примчалисб дружины спасателей-орлов, но было поздно. Когда дымовуху накрыли пеной, выносить из пепелища пришлось лишь останки.
И тут на маршрутке появилась она, Анна. И замер собравшийся люд, обмер его порыв. Сажина шла медленно, молча к своему пепелищу в черном спортивном костюме, с черно-синими, лиловыми, бездонными глазами, в которых клубился мрак глубины. Вся улица злыми, осуждающими взглядами расстреливала ее в упор, готовая растерзать, как староверку, язычницу или ведьму. Особенно люто озлоблены были женщины. Все ждали на плаху зрелищ, когда она бросит в топку их желчных успокоений сумасшедшие дикие вопли и вой своей трагедии, готовые жадно напиться ее бедой, утолить свои сушняки и ломки ущербности социальных оборотней и упырей. Все жаждали, чтобы она рычала-кричала, молила Богородицу вернуть ей детей на черном пепелище ядовитой сажи от бытовых обгоревших остатков пластикового современья.
Анна не выла в истериках и проклятиях своей судьбы, не посыпала голову пеплом, а смотрела с вызовом на толпу, раненой, разъяренной тигрицей, готовая выцарапать любому глаза. Ее стали забрасывать острыми и тяжелыми упреками, угрозами, камнями. Ошурковых утром при этой сцене уже не было, за ними прибежала жена участкового с мольбой о помощи, что муж в командировке в Московии, и как бы дело самосудное-паскудное не дошло до греха. Ольга была одна, готовила Дуняше завтрак – варила кашу, Олег уже уехал на работу. И снова, наспех покинув свой дом, налегке она, справедливая и неугомонная бросилась на помощь, без оглядки отгонять беду. Сажина лежала распластанная, побитая, выдерганная и вытасканная за волосы перед своими обугленными руинами. Вокруг стояли с бадагами и арматурами палачи-ополченцы. Ошуркова с женой участкового влетели в эпицентр драмы. Анна Сажина, вся избитая свирепостью нетерпимых до чужого греха и озлобленных людей, с мольбой и отчаянием моргнула ей кровавым застилом глаз, послав в этом отблеске всю надежду и веру в добро. Толпа стояла готовая ее убить, раззадоренная сыромятностью крови. Ошуркова вышла грозно перед павшею и толпой, резко и твердо махнула рукой отстраняющим жестом заступницы. Немой диалог свершился у нее с осудившими, диалог Христа, защитившего Магдалину. И народ отступил, протрезвел, разошелся, выветрил-выместил злобу на судачества и ропот возмущения погодой, фригидностью климата, отсутствием геройства в соплеменниках Святослава, бесхребетностью и иждивенчеством власти. И только слезы, огромные, с голубиные яйца, стояли в перепачканных сажей глазах погорелицы, слезы трепетной благодарности и признательности, слезы верной почитательницы и послушницы.
В тот же день Сажина сбежала в Москву, от стыда, срама и вечных укоров, сгинула в толще гастарбайтерского услужничества, наводнившего лимитой сумраки подмосковных электричек.
А местный пьянчужка-художник Лунёв, конопатый, белесый странник, остриженный под горшок блаженный девственник, озаренный величием свершившегося заступничества, задумал эпическое полотно, сродни «Жертве фанатизма» Николая Пимоненко, заказал холст, заварил, замешал масло, корпел неделю безвылазно в своем отшельническом замке, отстроенном из красного кирпича на муниципальные деньги рядом со зданием областного суда и зимней резиденцией губернатора. И получился у него провинциальный шедевр, юный лик богини с ребенком-девочкой, словно из сокровений мистерий Даниила Андреева, в чью ипостась лелеямо и трепетно вложил он всю свою двоеданскую душу, всю свою скорбь по боярыне Морозовой, все свое двуперстное нутро, все предания бабушкины, колдовские чары гаданий и ворожбы, все юношеские свои устремления, мечты и несбывшиеся надежды, всю любовь свою и тягу неистовую, потаенную к женской красоте.
Пока Лунёв творил свое полотно, с головой ушедший в созидательный азарт шедерального ваяния, немытый, небритый, он бесконечно пил кофе, курил, размышлял и вглядывался в загадку красивых черт, философствовал много о красоте. К нему на отшельнические рауты подскребались все творческие мотыльки зауралья, все любители послушать несостоявшегося оратора и трибуна. И тогда вещал им Лунёв пассионарным бояном пламенные свои речи.
- Что есть вообще женская красота?! Вот, к примеру, Полина Зеленская, мисс Аблязово 2012 – это приторно-сладкая красота. Под сенсорной ее панелью роится сонм неудовлетворенных харизм, нарастающий и пожирающий ее клубок амбиций, подогреваемый ухоженным благоприятным микроклиматом внешнего восхищения и одиозной самооценки. Но красота должна быть не такая… Кисло-сладкая, естественная, к примеру, как вишня или персик, или апельсин, или водянистая сладость арбуза без искусственной приторности сахарозы. Главное, в наборе, в соцветии ее характеристик и качеств – это естественность, которая монументально, как римские глыбы зари цивилизации, выстраивается на нравственном, богатом, духовном внутреннем мире фотогеничности и здоровой наследственности. Только внутренним миром богатая натура, способная на жертву и подвиг усилия, преодоление себя, на самосозерцание, критичную самооценку и личную скромность, обогащенная фотогеничной привлекательностью, может рассчитывать на ореол истинной красоты. Когда такая натура альтруистична, не балансирует на самовыгоде и самодостатке, и не спокойна от дисгармонии вокруг, участвует по мере сил и способностей в преобразовании мира, окружающего социального быта и людей на общее благо, когда она умышленно подставляется под удары судьбы, не боясь быть неэффектной, не боясь ошибиться, запачкаться и оскверниться в рутине жизни в невыгодном свете, то есть когда она сознательно проявляет себя в благородных устремлениях в духе русских традиций взаимопомощи и ориентации на коллектив, только тогда эта симпатичность может называться истинной красотой в ярком, безупречном блеске и торжестве своего социального в первую очередь величия.
- В нашем городе, у нас только и есть такая красота! – шелудит ему, шепелявит веселая братия вольных художников, анархистов пива, творческих беспризорников, словно орава собутыльников Ильи Муромца с картины Константина Васильева.
- Городок наш, я те дам! На кроссоверах только и плавать! Ни чёрта инфраструктуры! Ни чёрта заботы о гражданах! Коммунальщиков и дорожников я вообще бы расстрелял! Роют, сволочи, одни и те же ямы в одних и тех же местах, а срач канализационный, как лез, так и лезет из всех люков, фонтанами прямо бьёт. Муниципалитет вообще забил на горожан, на пешеходов, на тротуары, на дренаж. Они думают, что купили меня подачкой этого домины, но ни черта подобного! Я им еще подляну подложу! Берите автокредиты, призывает наш муниципалитет, и плавайте в канализационном дерьме. Зачем нам тротуары, улицы, вообще дороги, канализация, цивилизация?! Давайте, вернемся в средневековье и помои будем вываливать на улицу. А вот еще тема, отдельная песня! Всех обязали перейти на энергосберегающие лампы, а организовать правильную утилизацию забыли или не захотели. Вываливаем в отхожие ямы свалок, сжигаем, ядами орошаем землю. Не будет у такой страны будущего! Не бывать здесь порядку! И вдруг, представь, когда отчаяние затмевает разум, когда по горло достала безысходность, вдруг среди всего этого бедлама является такая дух захватывающая красота, как струя свежего воздуха в полную грудь. Волшебная! Неземная. И в то же время, самая, что ни на есть исконная, долгожданная. Но такая хрупкая! Соприкасаясь с ней, понимаешь, что она на самом деле словно снежинка, может быть безвозвратно погублена твоей грубостью и мужланством. И лишь понимая это, становишься ответственным и бережным хранителем ее яви – над рабочими кулуарами мастерской художника повис сизый дым табачного аоума глубокомыслия.
Лунёв выставил свою картину, которую назвал «Магдалина» в тобольской галерее, где она, незалежная, была куплена заезжим купцом-предпринимателем Ильей Рямовым, который ее, озаряющую на благословенное, увез в Салехард, к белым медведям в тундру. И ушла новоявленная икона белой звездой Севера души трепетные вымирающих экзотических этносов, растворенных в федеративном генетическом эсперансо, озарять-ворожить сверкающим преданием старины глубокой, величием нравственных основ, сиянием дивных глаз преемственности поколений, ожиданий, томлений, предвосхищений особого усилия народа и нравственного его подвига.
ГАСКИ
Приближался праздник Ивана Купалы, до сих пор вызывающий в сельской среде трепетное, архаично-языческое благоговение. Девушки старались к нему успеть обновиться, накраситься, прихорошиться, похудеть, сделать эпиляцию или вообще навести марафет бикини-дизайна, парни накачаться, наладить кубиковый пресс, поднарастить протеинами мышечную массу, кое-кто даже затюнинговать, провести благородно и эффектно антирадар по крыше салона автомобиля, терпеливо и с думами на перспективу, поковырявшись с проводкой, или сменить вовсе авто.
Андрей ждал этот день, вернее самую ночь на Ивана Купалу, с особым затаенным томлением радости и чистоты сознания. Ольга Ошуркова обещала ему не только показать, но и организовать участие в веселых старинных народных обрядах по случаю праздника. Волнение Метерина вспыхнуло спичкой на почве обрядовой безграмотности и вожделенного воображения. Ему рисовались в состоянии более месячного полового воздержания разнообразные культы сексуальных оргий со жрицами храмов, стоило лишь пофантазировать на тему древних обрядов, но снова все мысли занимала Ольга и мракобесие оргий рассеивалось, выкорчевывалось до подсознания, оставляя в душе и на сердце ореол благочестия. Тогда весь наполнялся Андрей упоительно-чистым восхищением женской красотой.
- Какая она красивая! – чабрецом дурманила ему голову мысль об Ольге и овладевал им восторг до максимального вдоха, до микро-обморока возбуждения. Но теперь уже без стремления обладания, без аффекта вожделения, без сожаления неприступности, недоступности, недосягаемости, а поэтизированно-романтично, восхищенно, восторженно, очарованно-сопричастно чужому счастью молодости, красоты, гармонии, нежности и совершенства, прелести соблазна женских форм. Эрозия эротизированной женственности таким образом выкристаллизовывала, ворожила свои дефиниции, сигнатуры любовной Вселенной.
Метерин понял, что не надо телесной близости с Ольгой, иначе разрушится хрустальный храм его вдохновенного трепета. Только в духовном образе вечной женственности, сокровенной, платонической любви была она для него неиссякаемым источником романтического интереса к жизни. За годы, сформировавшие его мировоззрение, Андрей стал понимать, что всякое познание сути рождает усталость и цинизм, будь то заманчивая тайна женского тела или тайна бытия. Жизнь подтверждала ему не раз, что не в знании сила, и нет абсолютного ведения, что есть грань, за которой знание становится во вред, во зло человеку. За той уже гранью, чертой, именно в неведении, в детской способности удивления жизнью, кроется великая жизнеутверждающая материя, парадигма, позволяющая мириться с несовершенством этого мира. Только знать бы, где эта грань, особенно в наш век безграничного вседозволенного познания, словно раздевающего и насилующего истину, бесцеремонно проникающего во все интимные сферы мироздания с декларацией благих намерений, на поверку оказывающихся всего лишь реалиями осквернения хрупкого его храма.
Ольга позвонила Андрею за неделю до Ивана Купалы и захватила воображение предстоящими загадочными мероприятиями.
- Для более глубокого понимания души народной окунём тебя в обряды русских вакханалий или тробрианской йаусы – в опахивания и гаски. Готовься, Андрей, быть расстерзанным вихрями русских обычаев и деревенских страстей, - лукаво Ошуркова его заинтриговала.
Он не знал, что и думать и, открыв в iPad в поисковиках смысл значения этих слов, был еще более запутан и ошеломлен. Метерин нашел в Интернете статью о крестьянских половых отношениях и вычитал там, что когда на деревню надвигалась какая-нибудь эпизоотия – болезнь скота, глубокой ночью, в тайне от мужчин женщины и девушки принимали участие в обряде опахивания. Они распускали волосы, что в русской традиции всегда считалось признаком разнузданности, либо оставались в нижнем белье, либо раздевались донага. Затем процессия двигалась вокруг деревни. Обычай требовал полового растерзания попавшегося им мужчины. Полудикая толпа баб с визгом и писком бросалась на встретившегося и разрывала его на клочки, если последнему не удавалось бежать. Андрею на этом месте, хорошо представившему в 3D-деталях подробности, пришлось поерзать на стуле. В опахивании участвовали девушки и молодые вдовы, а также старухи, которые были девственницы, либо долго не вступали в половые отношения. Про тробрианскую йаусу Метерин вычитал, что когда женщины занимались коллективной прополкой полей, то нападали на одинокого мужчину другой деревни. Это были оргиастические нападения. Заметив мужчину, они срывали с себя всю одежду и нагими набрасывались на него, подвергая насилию, и совершали над ним массу самых непристойных действий, например, терлись о него лобками. Про гаски вообще пояснялась какая-то муть из разряда вечерок, посиделок, хороводов, беседок, гулек, вечеринок, когда в глухих местах отдаленных уездов до революции в доме вдовы или в особой избе на окраине деревни размещались девушки, а к ним приходили или врывались парни и в особо страстной ритуале изнасилования или смотра подольниц устраивали с ними свои попарные супрятки и всякие уединения или вообще прилюдный свальный грех.
Ольга позвонила еще раз накануне. Договорились встретиться назавтра в полдень в Мостовском. С утра задался день великолепный. Словно наполненное мечтами Андрея, лазурью сверкало небо. Солнце червонное коловратным колесом старинной телеги раскатывалось по небу. Подступал полуденный зной. Метерин подогнал свой вороной Ranga Rover и поставил напротив сельсовета в тени. Томительные минуты волнующего ожидания стучали в сердце, выворачивая или скрючивая его в ржание судорог. Весь затонированный он стоял и ждал, зорко следил за дорогой. Пузатый и коренастый деревенский автобус поднял вековую пыль, развернулся и выплюнул сельский приход. Когда бабка с котомками рассосались и вместе с ними осела, улеглась пыль, одна на дороге стояла она, Ольга. Метерин пулей выскочил к ней навстречу, разводя руками, дрожа ими и сердцем и лопаясь в глупой мальчишеской волнительной улыбке.
- Оля! Здравствуй! А где твоя машина?! Я жду тебя, смотрю во все глаза… Сломалась? Что же ты не предупредила, я бы за тобой съездил в Заворёну!
- Я продала её, - приветственно кивнула ему в ответ Ошуркова.
- Но зачем?!
- Помнишь, ты меня упрекнул в потребительстве, в кредитном мещанстве? Вот я и избавилась от этого бремени. Стараюсь стать лучше, как видишь, - усмехнулась она.
- Ну ты даешь! Ты меня, как всегда, поражаешь! А где Олег?
- Не спрашивай. Как всегда, нашел себе занятие по угрюмей. Пишет диссертацию. Просил не мешать звонками.
- Ну, муж у тебя золотой! – подмигнул ее ухмылке Метерин. - Куда едем, княгиня Олишна?
- Заводи стального коня и можешь не включать навигатор, там такого маршрута не найдешь. Буду показывать сама.
Сели синхронно, тронулись, как сердца, в унисон.
- Поедем в деревню Одина – это устаревшее название. Сейчас Богучарово. На озере Убиенном стоит. Путь неблизкий, боярин, поспешай. К вечеру будем на месте.
- Неужели так далеко?
- Увидишь.
- И что, непременно все эти обряды нужно будет пройти?
Ольга укорительно-лукаво на него посмотрела.
- Это, конечно, шутка и забытые условности, как давно не используемый древнерусский язык или славянские руны. Но в то же время, хотелось бы, чтобы наша провинциальная жизнь, такая архаичная для вас, москвичей, взбудоражила и твою кровь, взволновала и тебя.
- Но почему именно таким форматом желаешь меня прошибить? Думаешь, ничем другим мою сущность не проймешь?
- Иду, как и ты, от противного. Исключаю каскадно потребительство, отсекаю его поэтапно. Ну не ведьмами же тебя пугать, в самом деле, аля ведьма из Блэр – ведьма из Богучарово! Неловенько как-то будет.
- Умиляюсь твоему языку, Оля, - улыбнулся Андрей, меняя тему. – «Неловенько» твои «немаленько – словёшки миленьки».
- Да, это зауральское наше наречие, - мило и в тоже время гордо изящный сделала поклон головы Ошуркова.
Оставив позади асфальт региональной трассы, машина свернула на проселочную дорогу. Клиринс Range Rover, как молодой олень, подмял под днище олениху – таежную землю, когда они затрещали колючим гравием меж земляными ухабами и колеями. Мимо мелькали нежилые или полуживые деревеньки: Ковыльное, Столбово, Байганино, Сетово, Костыгино, Пепелино, Клоктухино, Терпугово, Казакулово, Казаркино, Телепово, Копырино, Обутково, Песьяное, Учкулево, Обрядовка, Няшино, Антипино, Трюхино, Кошелево, Бердюжино, Бочагово и на Богучарово упал газ в пол. В дороге, пока пылилсь и пили негазированную воду, Андрей козырнул перед любимой глобальным размахом своих стратегических инвестиционных рассуждений. Высоковольтно размышлял о конкурентоспособности провинций.
- Для инвестиций важно, чтобы в регионе была активность власти, качество человеческого ресурса, качество инфраструктуры. Давно пора в регионе создать рабочие места именно для квалифицированных работников.
- А ты знаешь, что Аблязовская область по качеству в жизни на 77 месте из 82 регионов России?
Тогда вдвойне не понятно, почему вы выбрали именно эту беднейшую область. Здесь нет будущего! Нелогично! Иррационально!
Ольга слушала его с полуулыбкой гостьи из будущего, зачарованно следя за пролетающими мимо пейзажами. В глазах ее пестрили и колдовали лесные лиственные и хвойные птицы – разлетайки придорожных ветвей из перелесков. Живописные поляны неожиданно открывались дорожному взору среди разношерстного леса.
Богучарово встречало их своей заковыристой партизанщиной. На въезде висел старенький плакат, на котором был грубо-схематично нарисован энцефалитный клещ и было подписано: «Сиди тихо, не отсвечивая, как ветошь!». Въедались эмоционально в память местные вывески, негласно презентующие здешнюю жизнь и чаяния аборигенов. Магазины «Ушмар», «Марийский хлеб», улица Черденеевка, заколоченное кафе с багровой надписью «Магура» - что-то грозное и непонятное, забытое из древнерусского сонма богинь. По обеим сторонам деревеньки раскинулась седая мудрость пустырей. Знания цивилизации, словно полезные ископаемые, помогали местным людям выживать. То тут, то там радовали глаз отремонтированные хозяйства, крытые современными материалами крыши, заборы. Значит, деревня жила и рассчитывала, не смотря ни на что, жить дальше. Об этом красноречиво говорили колкие вызывающие взгляды сельской детворы детсадовского возраста. Горделиво, полновластно оглядывали они свысока престижную иномарку, словно какую-нибудь кобылу, а не невидаль заморскую, не удивляясь и не завидуя.
- Потрясающие, гордые взгляды свободного народа в своей красоте и воле у этих детишек! – восхищенно воскликнул Андрей.
Мимо в окне замелькала совершенно чужая, инопланетная или забытая из детства и декоративная для современного цивилизованного человека жизнь – летние, чуть покосившиеся кухни с цветастыми занавесками, язычески яркими, узорчатыми, рунически причудливыми и древними, молодая белая, как гусыня, дородная кассирша-селянка с кукольным взглядом сарафанной матрешки, гордый взгляд старой орлицы – бабушки, поджарой и зноем лет иссушенной, горбоносой, в платке, смуглой, сидящей на завалинке перед своим древним, резным, закопченным временем срубом. Посередине земляной деревенской дороги мужик ремонтировал горемычно старючий давно списанный из дорожной техники Газон со щетками.
- Дорог нет! И дорожная техника здесь зачем?! – поразился Андрей. – Еще и заглох!
Коровий пастух на пегом коне в темно-зеленом брезентовом плаще, как призрак квартала дю Тампль, квартала тамплиеров в северной части Марэ Парижа, колыхался недалеко от обочины ку-клукс-клановым капюшоном. Обильно унавоженные дворы выглядывали из полуоткрытых ворот. А за базами гляделось зеркалом лазурное озеро с белыми ожерельями лебедей на волне легкого озноба и бриза. В поле стадо коров мелкими букашками ползло беззаботно вне времени вдали, перебирая лапками.
Богучарово – деревенька в две улицы: Черденеевка и Разбойная. На окраине Разбойной была старинная изба, дом-музей декабристов, ссыльных каторжников острожных, растатуренных на зиму в Зауралье вдоль Сибирского тракта. У этого дома Ольга и попросила остановиться. Приехавший Range Rover наделал много пыли и шума. Андрею показалось, что на их приезд сбежалась поглазеть вся деревня. На самом деле к музею шла молодежь на какое-то собрание или праздник. Ольга и Андрей поднялись по скрипучим деревянным ступеням музея. В предбаннике всех встречал сторож музея с буклетами, он же был и экскурсоводом в одном лице, сельский учитель и местный философ Алексей Светогоров.
- Светогор, - шепнула Андрею на ухо Ольга, кивнув на усатого молодого сторожа.
Все прошли в незатейливую большую залу, густо зашторенную и неприхотливо обставленную деревянными лавками. Андрей заметил, что собралась только молодежь, лет до 30. Все шли парами, либо спаривались за компанию уже на лавках.
- И что здесь будет за таинство? – спросил Андрей.
- Увидишь. Философские бдения.
- А почему озеро зовется Убиенное?
- Колдуна черного здесь всем миром в старину убили. После этого забили соленые живые ключи. Щелочное, соленое озеро. Медвежья Лапа из него, речушка такая, берет начало.
Светогор опрокинул шум молодежного кокетливого ропота всеобщих принюхиваний и притерок и, словно опытный дирижер, жестами стал разворачивать какое-то непонятное Андрею психоделическое действие. Зазвучала с протертого винила песня группы «Иван Царевич» «Иду на Вы». Сознание было бомбардировано грозными языческими оскалами славянского фолк-металла:
Я пишу тебе, грозный хан…
Самый быстрый гонец мой спешит к тебе.
Слышал я, ты покинул стан,
И четыре недели сидишь в седле.
Ты ответь мне, любезный хан,
Почему гонит ветер с востока чад,
И в бездонный, кровавый чан
Окунулся закат?
Если в эту страну ты пришел, как вор,
Если смел ты нарушить наш договор,
Если клятвы твои мертвы - ИДУ НА ВЫ!
Я пишу тебе, мерзкий хан!
Мой гонец был зарезан тобой в степи,
И летишь ты от крови пьян,
Всё сжигая дотла на своем пути.
Знаю, знаю чему ты рад,
Что за крики и стоны корёжат степь -
Это жжешь ты мой стольный град,
Сея ужас и смерть.
За поруганных жён, за убитых детей,
За святыни, что в злобе швырял под коней-
Не сносить тебе головы! ИДУ НА ВЫ!
Я пишу тебе, мертвый хан!
Потому что сегодня в честном бою
Не умрёшь ты от честных ран,
А, как злую собаку тебя убью!
Не насилуй своих богов.
Им невмочь! Потому что за правды свет
Реют стяги моих полков,
Для священных побед.
По дремучим лесам, через звёзды в ночи,
Сквозь ветра, о которые точим мечи,
По коврам из ковыль травы - ИДУ НА ВЫ!
Потом начались весьма оригинальные представления участников этого собрания. Вставали поочередно веселым смехом освистанные парни Добрый, Добрый Малый, Муля, Киря, Тетега, Ушастый, Варапан, Светогор – дирижер сам пафосно поклонился всей братии, Коровье седло, Акафист, Тамплиер, Мохнатый и многие другие чудаки. Когда всех известных ведущему перечислили, Светогор внимательно и вопросительно посмотрел на Андрея. Повисла неловкая пауза.
- Метеря! – весело крикнула ведущему Ольга и расхохоталась.
Андрей неуверенно поерзал на стуле.
Потом стали представлять девушек. Сельский ухарь и лихой усач Светогор по особому нежно перелистывал трели девичьих имен и прозвищ. Лебедяна, Миловица, Калина, Заряна, Ёлка, Лана, Липа, Саньяса. Ольгу объявили всем Магурой, Ошуркова грациозно поклонилась веселой публике в реверансе.
- Дочь громовержца Перуна, облачная дева, в славянской мифологии прекрасная, крылатая, воинственная, Магура сродни скандинавской валькирии. Сердце ее навеки отдано славным ратникам и богатырям, - пропел ей дифирамб ведущий.
Потом стали поочередно выступать, философствовать. Странным было то, что не объявлена была цель собрания и не поставлены никакие задачи. Менеджеру американских технологий продаж Андрею, было неловко и колюче как-то от такой пустой, холостой затеи всего собрания.
- А для чего тут они все собрались? – шепнул он на ушко Ольге.
- Они рассуждают, что в мире делается.
- И часто такое бывает?
- Философские собрания народного клуба «Ярилов Кресъ» происходят два раза в год, 21 июня и 21 декабря в ночь на летнее и зимнее солнцестояние. Следующее будет в день конца света, предрекаемого календарем майя.
- А кто они все такие?
- Деревенские хотельеры, - завуалировала их Ольга. – Привечают у себя экологических туристов. Продают им сувениры, поделки.
- И много здесь туристов?
- Бывают. Вода у озера по свойствам лучше, чем Мертвое море. Я вот им целую сумку привезла наших поделок из центра «Лад». Мы с ними дружим.
Светогор захватил тишину и начал свое выступление.
- Глубокая любовь к людям рождается через тернии обид, претензий к их потребительству и мещанству. Но не смотря ни на что – Любовь! Ибо люди слабы во Вселенной и даже самые всемогущие и ловкие в этом мире – песчинки в глобальном океане отношений, выстраданных социумом. Люди слабы, им хочется помогать, оберегать, научить их избегать ошибок, уводящих в суету от набора истин, кратких и емких, а особенно от понимания причин и следствий всех вещей в этом прогрессирующе-волатильном, колеблемом мире. Есть среди нас титаны, чьи сердца бьются стремительно, жизни горят факельно, идеи пульсируют огненно. Стремление их все успеть, все знать, все уметь столь всеобъемлюще, что весьма интересны причинно-следственные связи таких уникумов. Все это прогрессирует на почве продолжающегося расслоение людей. Впереди видится законченное общество хомяков успеха, успевших урвать себе кусок. В таком успехе нет красоты, нет души. Это пышущие здоровьем хапистые самки-кабанихи с мужьями кабанами и бульдогами на госслужбе или в предпринимательстве. Государство наше плодит хомяков-бюрократов и хомячий бизнес. Его в скором будущем ВТО-шная хомячья грызня с иностранными грызунами ни к чему хорошему не приведут. Где мудрецы-философы, которые направят усилия всех субкультур на всеобщее благо?! Мы плодим сейчас пушечное мясо для цивилизации хомяков. Духовно-тонкие натуры обоюдоостро ненавистны и архантропам – гоблинам, и хомякам-потребителям. Они будут биты первыми и обкрадены вторыми при любом переделе собственности и уклада жизни. Мы скорбим по национальной идее. По ее отсутствию. Она должна появиться срочно и быть толерантной и побуждающей к созиданию. Она должна выразить нацеленность на четкую организацию и внедрение всеобщего блага межнационального и всех моралей. Чтобы все разнообразие субкультур и субморалей, не ущемленное некомфортной средой существования, в рамках своих комфортных сред, приносило максимальный общий эффект. Государство не проводит исследований, как изменились люди, какими они стали за последние двадцать лет и чему это грозит. Среда обитания изменилась и теперь постоянно будет меняться и ее толерантность весьма относительна. Стабильности больше не будет. Таков посыл времени. Постоянное совершенствование или деградация и конкурентная катастрофа.
Куда движется наш мир? Мы рожаем. Нас заставляет Социум впрягаться в традиционные рамки бытия – родиться, чтобы родить и так до бесконечности куда-то вдаль времени и пространства передавать сиюминутные ценности и прихоти нашего недалекого для масштаба Вселенной кругозора. Вернее, конечно, не до бесконечности, а по максимуму, на сколько хватит сил, ресурсов и терпения у Природы. Но зачем наши тонны тел наводняют эту хрупкую планету? Или мы такие же листья для нее? Не совсем. Наш распад более гадок и ядовит. Гниение всех человеческих тел омерзительно и антисанитарно. Но у природы своя санитария. Она, радиоактивная, по своему понимает перегной. Перегной цивилизаций для нее чернозем.
И вот мы в этой бесконечной цепи. Нам осталось в духовно-интеллектуальной глуши, куда нас помещает наше Государство, лишь философствовать проблесками, урывками духовной работы.
Мы с вами готовы быть родителями, богами для наших детей? Не хотелось бы, чтобы нашими детьми манипулировали чужие им интересы. А мир все более прирастает такой манипуляцией. Инстинкты звериных оскалов никуда не исчезли. Ресурсов мало, страшная грызня впереди. По оценкам экспертов, не позже тридцатых годов. Массовая бойня за передел богатств мира. Социальное умиление чужим детям сменится оскалом конкурентной грызни. Чужой ребенок станет потенциальным врагом, который может урвать причитающийся твоему ребенку кусок ресурсов. Всеобщее благо – это иллюзия пластмассового мира. Социальная толерантность ущербна и извращена без социальной справедливости. В России складывается обстановка, когда чиновники богатеют, как дворяне, бизнес, как купцы. Огромная пропасть и расслоение между людьми. Печально и возмущает тот факт, что корпоративная офисная работа крайне методологична и непроизводительна. Бесконечные отписки структур вертикалей по планам и отчетам настолько смешны и гротескны, что печаль стелит глаз. Хочется структур нового типа. Чтобы грамотно был организован умственно-физический труд коллективов и в зоне рискового земледелия у нас чередовался посезонно. Летом сельхозтруд в полях, зимой интеллектуальный в офисе. Спорт корпоративный должен проходить в часы сиесты в будни, а не вечерами индивидуально и по выходным в ущербном фитнесе. Спорт корпоративный и должен быть коллективным, лучше игровым.
Теперь о разврате, - молодая аудитория, волнительно заерзала, внемля оратору.
- Разврат современный загнан в подполье сознания рамками приличия бытия. Он берет свои корни в культах естества, в языческих обрядах, дарующих выход энергии тела богам природы для ответного благословения дарами энергии природы, необходимой и потребляемой человеческой жизнью во всех ипостасях.
Светогор вдруг развернулся на сто восемьдесят градусов, крякнул и махнул рукой какому-то белесому мальцу-Филиппку.
- Филиппок, гаски!
Пацан вырубил свет и в зале воцарилась кромешная тьма. Андрей был ошарашен внезапностью смены событий. Он, как слепой котенок, открытым ртом ловил пространство, не понимая, что происходит вокруг. А вокруг на лавках слышались жадные чмоки сочных засосных поцелуев. Где-то даже повизгивали от скорого перепиха. Возбуждение рвалось вверх по ширинке. Но свет был включен вновь и Андрея окружил со всех сторон вид пьяных и жадных до телесной близости глаз. Атмосфера накалялась. Метерин метнул взгляд на Ошуркову, но она уже была на сцене.
- Дорогие друзья, начала она свое откровение. – Я хочу поделиться с вами ощущениями своей малой родины. Я вижу сквозь года, чувствую теплый свет утреннего летнего солнца, когда мы классом в полях работали на практике, пололи помидоры и кабачки. Это и есть моя малая родина - воспоминания ощущений тепла, которые всякий раз греют мне душу. Это самое приятное тепло, которое с годами не проходит. Когда утреннее солнце ласковым теплом щиплет твою кожу, а теплый южный ветерок шевелит кудри тополей и вентилирует твой одеждный хлопок. Ты в сандалиях и шортах и с тяпкой в руке. Ты знаешь, что будет жаркий день в зоне мягкого климата, и влаги достаточно в росе, и трава сочная, и листва деревьев щедрая на изумруд. В этом ощущении соединилось все. Вся детская открытость вселенной, которая пока воспринимается через шелест травы, голубую даль полей, теплых маминых завтраков, спортивного отцовского веселья, бабушкиной прохладной старины. Ты замечаешь и чувствуешь тончайшие явления пространства. Голубое колыхание воздуха на асфальтной дороге, шелест тополей, заманчивую романтику путешествий через шум поездов, клекот коршунов, звон цикад. Ты видишь прохладу старых сараев, где паутинки в углах колышутся сквознячком. А вечер горит и дышит тебе в лицо и тело такой теплый, с томлением влаги. И сверчки баюкают южные страсти. И ночь черна и страстна. И я хочу подарить такие яркие впечатления южного щедрого до тепла детства моему ребенку, моей доченьке.
Ольга выпила немного воды, выждала паузу и продолжила другую тему.
- Грызню хомяков, которую нам описал Светогор, я хочу высветить в следующей теме. Конкуренция за лучшее воспитание ребенка. Детей теперь накачивают всеми азами потребительской цивилизации. Боятся, чтобы, не дай Бог, не упасть с высоты привычного образа жизни хомяка достопочтенного. Чтобы дети выросли банкирами, гоняли по умирающим для пешеходов улицам с бешеными фарами своих джипов. Это грызня за будущее. VIP-ство будущих поколений. Что из этого вырастет? А плюсом сюда детей амбициозных потребушек, отказавшихся от мужей неуспеха и обрекающих детей на беспросветное потребство. Вырастут такие мажорики слащавыми гЕтерами и гетЕрами. Утонченные, ничего не производящие сами, они чают, что и их детки будут безмятежно наживаться, присосавшись к трубе ресурсно-экспортирующего государства. Кончится скоро эта безмятежность. Видится реальный прогноз конца света. Сфера жизнедеятельности человека вызовет стихийный катаклизм, повлекший выход из строя жизнеутверждающих объектов цивилизации, что и уничтожит человечество. Звоночки уже есть. Это и выбросы нефти от Бритиш Петролеум в Карибском бассейне и ядерный коллапс в Японии. Последовательная цепь таких коллапсов, вызванная реакцией планеты на бешеное и амбициозное потребительство человечества, и уничтожит наш мир. Синергетический эффект технократических коллапсов, вызванный харизмой потребительской цивилизации, уничтожит мир.
Теперь я хотела бы еще добавить о национальной идее. Душа России сейчас – это бурым сорняком поросшее поле со своей сложной экосистемой, но бесполезное среди полей благородных культур других государств. Польза наша сейчас лишь в том, что земля на том поле отдыхает для будущих посевов. Всякое вспахивание того поля и засеивание полезными сельхозкультурами приводит лишь к бурному росту и разнообразию ядовитого разнотравья. Душа наша дикая, дышащая угрюмой, необузданной силой вепря или косматого шатуна. Ну, ни как не возделываемая душа, хранимая для будущих покорений. Не хлеб, не картошку, не вершки, не корешки, а мед надо собирать с этого невозделываемого поля. В том интерпретация национальной идеи. Если представить национальные идеи разных государств как поля сельхозназначения, то можно интерпретировать картину мира следующим образом. Западные страны собирают со своего поля хлеб, лен и прочие продукты упорного труда поверхностных, визульно осязаемых технологий. Тонкий духом Восток-интроверт собирает картофель и прочие клубни корешковых технологий. Остальные дикари-архантропы не возделывают поле вовсе, оставляя его для выпаса скота. А мы из покон веков собиратели грибов да меда, мы должны свое поле оставить под луг и собирать с него мед. В том наша доктрина выживания. А образ меда – это технологии, мозги, только иного формата, чем на Западе. Мед – это технология как товар. В этом мы и можем и должны быть конкуренты на мировом рынке. Главное, как говорится, создать условия, здоровый, инвестиционно-привлекательный технологический климат. Спасибо, у меня все.
Ольга грациозно поклонилась и под шумные, оживленные аплодисменты спустилась в зал. Андрей взял ее ладонь в руки и больше не отпускал.
- Дед Курлыкин! – объявил следующего оратора усач Светогор.
На кафедру поднялся затхлый, как трухлявый пень или червивый гриб-боровик, старичок в серых валенках, не смотря на лето.
- Архивариус музея, - улыбнулась Андрею Ольга. Сейчас зажжет!
Дедка-старпера молодежь, как своего старого знакомого, весело улюлюкая, приветствовала.
- Стремление к удобству и экономии – отличительная черта современного человека, - начал недвусмысленно серьезно, не смотря на свой комический вид, старик.
- Это зомбирует. Удобство, само по себе, неэкономно. Неудобство – вот спасение нашей цивилизации. Когда не удобно, это хочется преодолеть, это держит в тонусе. Удобство расслабляет, делает дряблой волю, нежизнеспособным сознание. Мир контраргументирует, что в его девизе не само удобство, а стремление к нему, что, якобы, мобилизует все силы и способности человека. Но если постоянно стремиться, то на него и напоришься. Настоящая экономия в неудобстве. Хотя, там тоже не без потерь обходится и само неудобство должно быть умеренным. Наш девиз – экономия с одной стороны, снижение потерь во всем, даже в семяизвержении, но главное, это умеренное, разумное потребление. Мы вступаем в эру Водолея. Водолей нам раскрывает чудовищную доступность потребства. Так продолжаться долго не может. Если уже бабки на джипах мчатся, мир идет в тупик. В таких условиях трудно чем-то вдохновиться стало. Нет энтузиазма, пассионарности. Нет героев. Псевдо-героизм прагматизма и потребительства нам не интересен. Это не героизм. Герои – жертвенны, бескорыстны. Арктогея Дугина философствует о последних героях, но слишком шизофренирует в ультра-новых догмах и бреде. Мы пытаемся черпать в этом бреду суть новой правды, истину на злобу дня. Весьма увлекателен и красноречив геополитический анализ Новосибирска по Дугину. Не Россия, так Китай, будет держать этот сибирский фор-пост. Это стратегический узел, сгусток путей и энергий людских судеб. Проникновение в его ауру позволит обрести перспективы бытия всей сибирской расе потомков сыбыров.
Теперь немного позвольте коснуться темы провинциального гетеризма. Есть диаметрально-противоположные явления в женской психологии: в провинции и в центре. Суть женщины изначальная – родить, стать матерью, быть любимой и желанной. Провинция традиционно связывает эту суть с успешным выходом замуж, с патриархальной верностью семье и хозяйству. Цивилизация мегаполисов эмансипирует женщину традицией 19-20 веков, которая женскую суть связывает с успешной карьерой, раскрытием творческих, деловых, организаторских, руководящих начал женской личности. Как сказал Евгений Головин, философ из Арктогеи, в эпоху материального мира потребительство матриархально. Женщина лучше организует и ведет хозяйство, т.е. экономику. Противоречия провинциальных и столичных качеств женщины ведет к нестабильности в сфере половых и семейных отношений. Самая глубина, по Энгельсу, женских начал, доматеринская ее часть, досемейная, кроется, как и мужчин, в половых инстинктах. Самка 21 века в мегаполисе проявляет себя через стерву, в провинциях через бабу. Первая обременена имиджем, стилем, собой, вторая – скарбом, вещной частью потребительства. Женщины в провинции красивее, стройнее от естественных условий натуральной пищи и жизни. Красота женщин мегаполисов искуственная, подобна искуственному интеллекту. Она желанна, но недосягаема, психотропна. Она держится лишь постоянной подпиткой, ротацией с провинцией, сама по себе вырождается. Красота провинциалок догматична, иногда до маразма, быстроувядаема, вернее черствеет быстрее, как толстая непробиваемая шкура дикого кабана. Красоте провинции присущи соцветия красок региональных колоритов и колоров. Мотайте на ус, парни, в Москве трудно завоевать девушку, в провинции трудно от нее отстать. Подпитка провинцией Москвы происходит по социальным лифтам. Как говорит «Русское радио», в провинции порядочной девушке, кроме, как замуж, и выйти-то некуда.
Публика засмеялась, прижимаясь друг к другу и Светогор отмахнул Филиппку новые гаски. Андрей рикснул, взорвался микрообмороком счастья и притянул к себе несопротивляющуюся Ольгу. Волнуясь до чертиков и превозмогая нерешительного себя, Андрей страстно поцеловал Ольгу и почувствовал сочное тепло ее мягких полнокровных губ. Снова зажегся свет и в аудиторию пригласили молодого философа по кличке Ясь.
- Расскажу вам, достопочтенные мои, об игле сырьевой и кредитной.
- Это интересно, - весь румяный от счастья Метерин улыбнулся также румяной, словно заря Ошурковой. Она парировала романтично-снисходительной гримасой.
- Россия, - захватил аудиторию в плен, молодой, мощный оратор, - сидит на игле жизни без усилий, т.е. без бога. Ибо Усилие – настоящий бог материального мира. Наш производитель на сырьевой игле, потребитель на кредитной. Чем будем платить мировому производителю, когда кончится сырье? Только натурой и остается во всех ее ипостасях. Человеческий ресурс. На органы, сексуальные утехи и прочая рабство. Интересно будет посмотреть реструктуризацию всеобщего потребительского долга, когда умрет наша товарно-денежная экономика. Страна моментально откатится в бартер и натуральное хозяйство. Чем будут люди отдавать долги по кредитам? Трудовой повинностью. Возникнет и утвердится внутри страны бартер всего, даже услуг. С концом ресурсов отомрут наши практические навыки. И что? Чужие товары перераспределять еще более бедным соседям-босякам? В условиях нашего климата производство товаров неконкурентно по себестоимости. Лучшее, что мы сможем сделать, мгновенно среагировав на товарно-денежную катастрофу, это вспомнить, наладить свои дедовские кустарные производства никому, кроме нас, не нужных товаров. Государство надеется на интеллект нации, который, якобы, сумеет продать себя дорого с пользой для страны. Увы, продажа уже идет, но только в частных интересах. Государство медленно убивает Россию. Убивает медленно в интересах США. Быстро нельзя, иначе мы достанемся Китаю. А политика наша проамериканская, как и была, начиная с 1991 года. Мы идем к тем пятнадцати миллионам, которые будут, как и хотела Тэтчер, обслуживать шахты. Закончатся ресурсы страны. Закончатся наши деньги. Мы ничем не сможем платить мировым производителям за их товар. Не натурой же в самом деле?! Страна попытается истерично выбросить своих товарных уродов на мировой рынок, но тщетно. Станут, как на дрожжах пухнуть изворотливые факторинговые схемы, будут лизинговые платежи свиньями и т.п. Национальная валюта останется, но будет уродливо-изолированной. Рубли станут баллами взаимозачетов. Товарной экономике важно продавать больше, иметь рынки сбыта. Но рынки сбыта интересны, если есть источники сырья. Как только сырье кончается, рынок сбыта умирает. Рынок сбыта, сам по себе, не интересен мировому производителю. Если хотите, мир откатится назад. В новых услових производителю легко будет потреблять свое, но только глобальному производителю, ибо удел локального производителя в системе мирового разделения труда, потреблять лишь свои запчасти. Большая иллюзия экономики, что ее экстенсивное развитие бесконечно. Это чушь. Ресурсы конечны. Обновление и создание технологий не сиюминутно. Сдадут ТНК Китаю свои технологии, а новинок еще жди. И кто будет господствовать в мире? И зачем мы ему нужны? Страны-потребители, как спальные районы города, это мясо для мясорубки диктата производителя. Потому наша стратегия национальной безопасности объективно должна включать национальное производство, национальное сельское хозяйство, а не только технологии. Технологии, сами по себе, не вечный товар. А вот технологичное производство и сельское хозяйство – это вопрос национального выживания.
Итак, подытоживая, я призываю еще раз вас подумать, какими услугами станут люди платить за свою потребительскую наркозависимость. И кому будут платить? Кто аккумулирует в себе все права и функции всеобщего долговзыскателя, когда внутренние финансовые кредиторы умрут или лопнут в условиях гибели товарно-денежной экономики? Государство? И чем станет взимать? Трудовой повинностью? Или станет расплачиваться нами, как натурой с мировыми предъявителями? Государство национализирует все права на дебиторскую задолженность и продаст их иностранным кредиторам. Продаст нас в рабство. Вывод. Зачем нам такое государство?! Не берите ничего в кредит!
Зал взорвался бурным оживлением, спровоцированным таким агрессивным и вызывающим выступлением.
- Близится полночь, мои юные друзья. Идите, встречайте Ивана Купалу! Заседание клуба «Ярилов Кресъ» объявляю закрытым. Следующее собрание назначено на 21 декабря, конец света по календарю майя. Идите и успевайте жить, как того требует ваша природа! – благословил всех Светогор и толпа шумно вывалила на улицу.
Все закружилось, завертелось в глазах у Андрея. Начались какие-то беснования, которым он уже и не удивлялся после всего увиденного и услушанного в этой деревне. Какая-то молодая и красивая девушка моментально скинула с себя всю одежду и в лунной свете обнаженная и роскошно-прекрасная с белокурыми распущенными волосами, ниспадающими волшебными прядями на круглые плечи и соблазнительную вздыбленную грудь, кликнула в массу призыв.
- Девчонки, айда на опахивание! – кинулась бежать вниз по улице из деревни.
За ней по-девичьи визжа и по юношески улюлюкая со свистом, покатилась, на ходу раздеваясь, молодая орава. Какое-то время слышался возбужденный хохот и ор, но потом все стихло, все разбрелись по лесу по парам. Ольга потащила Андрея в озеро. Раздевшись донага, они оба вошли в воду. Она обвила его ногами, как лианами, и страстно привлекла к себе в засос, как русалка. Над гладью озера горела луна в шелесте прибрежных волн и чутких всплесков рыбьей чешуи. Загадочными чешуйками блестела вода. Ошуркова откинулась станом, показывая красивую грудь и уложенную водой загадочную русалочью прическу, а низом стана, обволакивая, продолжала наращивать блаженно-сдавливающие движения, скручивая все ощущения Андрея в спираль и вытягивая из него к горловине разбухшего желания судорожную блаженную нить, пока, наконец, которая под ее улыбку и обвитые кольца ног не взорвалась бушующим диким воплем природы, огласив над озером бурные оргазменные стоны стройной и гибкой лани. В голове у Андрея стучала в висках пульсом страсти песня Artik pres. Asti «Сладкий сон». Он завороженно слушал мгновения, сведенный с ума взвинченными, разнузданными, волнообразными движениями ее живота, ягодиц и бедер. В ушах был ветер, в глазах туман, на лобке давление неги и слова стучат в висках, раскачиваясь фрикциями: «От заката, до рассвета! Мое счастье в том, чтобы быть с тобой вдвое-уо-уо-уо-м… Ты мой лучший… На свете! Пока вертится планета! Я дышу тобой – ты мой сладкий со-уо-уо-уо-н!»
Ольга наклонилась и прошептала Андрею: «Я дарю тебе себя, мой хороший, во славу богини Лели – любви первозданной». И засеребрилась как-то особенно под мерцанием луны вода. И зацвел папоротник и кувшинками лилий укутаны были их нежные объятия в воде.
- Ничего не стесняйся. Здесь нет никого. Тут боятся купаться из-за русалок.
Они стояли обвитыми станами по пояс в воде. Ольга вплела себе в волосы цветок Иван-да-Марья и подмигнула Андрею, указывая на него.
- Марьянник дубравный – Иван-да-Марья – символизирует магический союз огня и воды. Народные сказания связывают его происхождение с близнецами: братом и сестрой, которые вступили в запретные любовные отношения и из-за этого превратились в желтый и фиолетовый цветки.
- Как бы я хотел быть с тобой таким цветком! Навсегда! Что мы с тобой наделали, Оля? Как мне дальше быть? Как вести себя с тобой, скажи?! Ведь я люблю тебя безумно, больше всего на свете! Как жар-птица, горит душа тобой, целиком вдохновлена лишь тобой одной. То, что свершилось, то, что произошло между нами в эту ночь…
- Это наша тайна, Андрей. Только наша, твоя и моя, понимаешь! И ничья больше! Тайна, которая имеет право на жизнь, как этот цветок.
- Но это грех! Он разрушит, сгноит все то, великое, святое чувство, которое я испытываю к тебе.
- Сегодня волшебная ночь. Купальница. Вода наполнена живительными, магическими свойствами. Никаких запретов, догм и табу! Отбрось все! Забудь на ночь. Слушай себя, чувствуй свой внутренний голос, зов своей природы. Это главное в тебе, корень твоей жизни, что загноблен цивилизацией. Языческий обряд очищает, помогает себя найти, слиться с природой. В природе нет греха. Грех в умозаключениях. Кругом сегодня ночные обрядовые купания. Только в эту ночь вода дружит с огнем. Посмотри вдаль. Видишь, на том берегу горят костры? И венки плывут сейчас во всех водоемах. И девушки травы собирают для разжигания любви, для природного, естественного соблазна, естества желания. Любить в такую ночь – не грех, а животворение. Встанет рассвет, и мы вернемся к своим мирам, к своим обязательствам, но сейчас мы – это не мы. Посмотри на себя со стороны, выведи себя за скобки. Сегодня самая короткая ночь. Ночь любви. В такую ночь нельзя спать!
Андрей осмотрелся вокруг. На том берегу горели купальские костры, в их сторону плыли на речных волнах Медвежьей Лапы венки из лопуха и медвежьего ушка с зажженными лучинками и свечками.
- Купальская – самая короткая ночь, - продолжала упоительно Ольга и глаза ее сияли бриллиантами речных всплесков, а нежный шепот шелестел сочной листвой.
- В эту ночь нельзя спать. Так как оживает и становится особенно активной всякая нечисть – ведьмы, оборотни, русалки, колдуны, домовые, водяные, лешие, кикиморы. Купальские костры отгоняют всю нечисть. Тот костер, который пылает в нас с тобой, обладает магической силой, все нечистое, бесовское он отгоняет.
Тут она вскрикнула от испуга и волнения. Андрей вздрогнул и резко повернулся в сторону ее мимолетного ужаса. Деревенские мальчишки подожгли колесо и толкнули с обрыва в озеро, и оно ярилой-солнцеворотом взметнуло косое пламя и, завихряя его в огненно-ритуальную свастику, покатилось в полете фрагментом пророческой или даже божественной колесницы.
- Придурки! – захохотал Андрей, нырнув от внезапного испуга, но тут же шумно вынырнул, фыркая, плескаясь и мотая головой, привлек к себе трепетную Ольгу.
И вдвоем они захохотали еще громче, поплыв красиво и размашисто дальше от берега.
Эта ночь, не смотря на свою природную кратковременность, была у них вся в любви бесконечно долгая и страстная. Не раз опадали силы мужские у Метерина, но опьяненные вновь и вновь кипели, подогреваемые Ольгиными ласками, нежной, ничем не сдерживаемой страстью. Ее извивающийся трепетный стан касался его, вдавливая, вбирая в себя, всей своей нежной, упругой плотью. И вся купальница-ночь эта, как сама Ольга, пьяная желанием, полностью обнаженная под луной, душила Андрея в объятиях жарких оргазмами сильными, долгими и неистовыми, пока, наконец, на горизонте в фиолетовой сумраке цевкой девственной, сочной не брызнул, не заалел смущением подглядевший соитие поз юный мальчик, юпитер-рассвет. Ольга шептала Метерину, как читала рассветную молитву: «Все смыла вода. Не было греха. Сегодня никто не был собой. Ты целовал не Ольгу Ошуркову, а облачную деву, крылатую Магуру».
- Страшен, страшен последний поцелуй Магуры, отправляющий в Ирий, в чертоги райские, в неземное блаженство – подыграл ей, усмехнувшись, с грустными глазами Андрей.
Она продолжала, как не услышав его.
- Так мой народ платит дань в ночь летнего солнцестояния, приносит в жертву свою страсть богине любви. И вода, волшебная, священная, вбирает в себя все соки любви, уносит потоки, и впитывает их затем мать сыра земля. Во имя цветения, плодоношения и вечной жизни природы!
ОЛЕГ
Олег Ошурков очень критично относился к сидячей офисной работе. Он еще с юности ощутил приливы колоссальной артериальной энергии в мозг, когда готовился к экзаменам в университете и разбавлял унылое перебирание книг, мыслей, идей физическими упражнениями на турниках или работой на даче, куда по лету случалось частенько на велосипеде летать и на поливы и прополки. Именно это разбавление умственного труда физическим стало его духовной доктриной правильной организации труда, и гармонию он стал искать в подходящих пропорциях сочетаний и комбинаций. Так нравственный поиск любознательной идиллии вывел его на марксизм. Он начал формулировать проект национальной идеи – создание нового формата сельскохозяйственного труда в духе марксистского гуманизма. Особое значение он придавал решению задач ликвидации противоположностей между умственным и физическим трудом, между городом и деревней. Им стала вынашиваться идея экологически чистого труда на земле в традициях Микулы Селяниновича. Олег, хоть и родился в Екатеринбурге, тогда еще в Свердловске, детство его прошло между Алапаевском и Ялуторовском – городками мелкими на стремнине промышленных гигантов, незатейливо сельскохозяйственных, где жизнь и календарь мерили урожаями и настоящий новый год ощущался в начале сентября. Городки провожали август в седине выпадающих звезд далеким нашествием метеоритов. Ощущалось свершение надежд, время подведения итогов, и соленые костры сухих остатков лета уводили думы в холодную даль туманных рассветов, волновали предвосхищением новых встреч, учебных сезонов от зари до зари детсадов, школ, ПТУ, техникумов и железных занавесов институтов, лязгающих цепями практик, вокзалами перспектив и карьерных утопий. Вырабатывали городки масло, сметану, творог и потоком с конвейера рассыпали в стальные, бетонные мегаполисы. Вез Олег на учебу консервные банки кабачковой икры, домашнее лечо из болгарского перца и баклажанов, кабачково-патисонные экспромты томатных аджик, закатанные и термально-обработанные консервированные вариации его родни.
Дух Олега всегда восставал против унылой посредственности предназначенной ему предсказуемости судьбы. Он не желал горемычно терпеть обреченность своего существования и трудовой-жизнедеятельности в узко очерченных его компетенции рамках убогого функционала. И он восстал против обреченной карьерной колеи, бросил московскую аспирантуру и уехал на север Тверской области в забытый богом и людьми поселок городского типа, поставленный острогом мыслей у древних стен темно-хвойной тайги. В этом поселке заработал пилотом и через интернет набирал персонал новоиспеченный пищевой комбинат, гнавший по западным технологиям пищевую переработку и оснащенный не то из Москвы, не то из Питера иностранным оборудованием. Клич кадрового призыва был работодателем брошен в инет и потянулись в Селижарово маргиналы талантищ пищепрома, отвергнутых, невостребованных полубогов-поваров ресторанов, технологов пищевого производства, наклонированных и размноженных в Краснодаре донельзя, тверских ловцов приключений, карьерных мошенников и авантюристов молодежных афёр. Со всей страны на странный этот пищевой комбинат плыли из Москвы через Тверь на такси и маршрутках молодые специалисты с запасом романтики и провианта на три-пять дней. Комбинат разместился на территории бывшего обанкротившегося и заросшего тальником стекольного завода. Работодатель, по слухам анархичным, иностранный капитал, пригнал в Селижарово бурлаком полированный черный Ланд Крузер топ-менеджера местных идей, толстяка-проныру, смахивающего рылом на Сергея Жукова из «Руки вверх». Всем приезжим на заработки обещано было бесплатное жилье, аренда которого у местного населения должна была оплачиваться комбинатом. На поверку это были старые, неотапливаемые панельные хрущевки с перебитым канализационным хребтом, промерзшие, как тундра вечной мерзлоты. Темпераментные Кавказ и Кубань тратили свои запасы энергии южного солнца неэкономно, смешками и увертками флирта, ютились по шесть в двушках и, укрытые до носа фуфайками, чтобы не замерзнуть, ночи напролет шерудили округу противоположного пола. Днем в белых халатах и хлопчато-бумажных одноразовых колпаках они напрыскивали тонны пастельного джема, пасты и икры и, подкрасив, гнали это все в одноразовый в использовании, но вечный в истлении король химии - его величество пластик, который ядами фенола отравлял свалки избыточного Подмосковья.
Трясся в маршрутке к бастионам этой пищевой Бастилии и Ошурков в погоне не сколько за длинным рублем, сколько за впечатлениями. Да и рубль здесь был, как оказалось, вовсе не длинный, а деревянный обрубок надежд с перманентной задержкой зарплаты в 3 месяца, но об этом тогда еще никто не знал и не успел, соответственно, выложить предупреждающие негативные отзывы в социальные сети. Приезд Олега был тоскливый, дождливо-осенний, словно умышленная ссылка от благ цивилизации, от которых он демонстративно отказался, выбрав вместо редакции экономического журнала с налоговым и бухгалтерско-аудиторским обозрением, куда его приглашали за штат корреспонтентом, суровую реальность романтики каких-нибудь геологов-вахтовиков. В пути, долгом и унылом, отчасти компенсировали его сомнения проблески отрады золотистой осени в кудрях багряных кленов и золотых косах берез вдоль дорог. В Селижарово он добрался в воскресенье, и здание заводоуправления было закрыто, лишь сам цех работал в халатах усердно в дежурном многосменном режиме. Старик-сторож, как еж, щетинисто-ершистый, прокуренный философски дымил в нос гостю, стараясь сразу на входе показать степенный ритм местной жизни. Весь неспешный тон его говорил, мол, ты не суетись, не спеши, дорогой. Это ты ранее поспешил, продав свою квалификацию за эту целину пищепрома, а сейчас уже поздно пить боржоми, скоро заберет твою трудовую книжку клыкастая дама-смерть, так звали начальника отдела кадров, предклимаксную женщину с некрасивой улыбкой.
- Если ты не грибник, не охотник, то тоска, особливо в межсезонье, - медленно прожевал сторож-старожил.
Олег со всеми своими сумками поднялся через цех в отдел кадров, где угрюмая женщина зардела подобием лукаво-благодетельной улыбки.
- Вот и хорошо, что приехали, Олег Иванович! Вы женаты? – разглядывая его паспорт и наткнувшись на вложенную в кожаный чехол фотографию миловидной девушки, ощерилась она.
- Нет… пока что.
- Но это ваша избанница? – порочно и сглазно как-то облизала глазами фотографию селижаровская ведьма.
Олег утвердительно кивнул. Все ему в сложившейся обстановке было неприятно.
- Очень даже хорошо! Вот и зовите ее сюда. Обустраивайтесь, семью заводите. У нас здесь, между прочим, есть свой детский садик «Кикимурушка». Не надо в Тверь ездить.
«Очень надо», - полу отвергая идею селижаровского заработка, прищурил глаза Ошурков. «Зачем я вообще сюда приехал?! Еще Ольгу сюда сманивал из Новосибирска. Романтик хренов».
Таковы были итоги первого вечера пребывания и шатания по продуктовым лавкам скудного на виды и впечатления Селижарово. Выбор продуктов был, прямо сказать, ущербен. Одни магнитовские полуфабрикаты, просроченные удаленностью населенного пункта, колбаса, пельмени соевые и все такое. И ночь спустилась тревожная черным бором, и связь ловилась паршиво на сотовом, и с Ольгой толком не поговорил, ее завертела трехчасовая разница во времени. И спал Олег в ледяной холупке, укрывшись по нос рваными одеялами и фуфайками вместе с еще какими-то колдырями романтических бдений. И недели не выдержал таких перспектив Олег, сбежал, бросил все, даже свою старую и любимую, потертую кожаную куртку, с боем выбил возврат трудовой книжки, и умчался на первой оказии в Москву, ни копейки не получив за неделю стажировок, навсегда благословив этот двенадцатичасовой рабочий юродивый мир.
В Москве Олег устроился работать на механическом заводе бухгалтером по материалам. Нудная, дотошно-кропотливая работа учетчика перемежалась у него усилием воли с турниками офисной сиесты. На работе дел бумажных, хлопотливых невпроворот и, чем усерднее засидишься допоздна ночников и офисных бра, тем более тебе работа подваливается новая, и, вроде бы, случайно, а меж тем невдомек, что едут дела на тех, кто везет, кто тянет. И планктон на этом большой спред директорам и начальникам данью дарит в виде его автоинтерпретаций – белых джипов, купленных с премий вагонов на колесах, которые летают потом по городу, пугая и тесня к обочинам планктоновские малолитражки. А еще учудит этот большой босс, зашьет в бизнес-план премиальные штата, КПЭ и KPI всяческие и будут многотонные города долбиться над его выполнением, и костлявым перстом судьбы доверит работодатель причудливой и независимой шараге вершить оценку своих итогов в полуподвальном полу опьянении властью, где недоделанные повелители процессов с русским коэффициентом погрешности качества и потерь будут голографически-субъективно рубить приговоры чьих-то карьер. И полетят головы успеха с гильотины ротаций. А социальный статус и привычный образ жизни, подкожным тюленьим жиром набитого брюха самодостатка, как самолюбивое семя гордыни и эгоизма, свалит потом всю вину при невыполнении плана, как гнилую картошку, на головы более робких и низших, простейших, и выставит напоказ первоцвет своих достижений, весьма сомнительных, но оцифрованных сомнамбулической фосфорицидной хваткой, и, неоном согретый, будет плевать ксенон в правду и жизнестойкость традиционного бытия.
Каждый час на работе Олег выходил в холл туалета и там приседал незаметно и не ведомо для остальных, толстеющих, забивающих поры обмена веществ сидячей рутиной и пищевой полуфабрикатной хандрой. А на часовой обед выскакивал в теплый сезон во двор школы, которая разместилась по-за цехами завода предбанниками пролетарских трущоб. Там, на турниках ветхих, целевых во времена Союза, с толстыми удобными планками, Ошурков подтягивался от души, скинув мажорную рубашку, и творил чудеса многократного подъема переворотом. И после обеда, налитый соком энергий импульсивных откровений мозга, он, в отличие от других, устало затухающих к вечеру, летал мышкой ли, или удачной идеей аналитического отчета с бурными выводами и презентациями для цеховых трудяг. Упоительны Олегу были ежемесячные инвентаризации металла на складе под открытым небом. В дождь ли, в грязь ли, в снег, в жару, выходила тройка богатырей на тотальное сличение железа и чугуна. Олег и еще двое: главбух завода, молодой, бритый, с выбитыми в пивных драках передними зубами с наколками Святослава, с виду, урка, тезка Ошуркова и добряк завсклада Вадик. Мерили богатыри трубы, считали остатки с планшеткой iPad и материли неоприходованный запас металла, грешными трудами добытый начальником отдела снабжения Борухом Моисеевичем Смолкиным. Этот полный и шустрый еврейчик умчал, было, в перестройку в Израиль, но там был обречен беспризорничать дворником, и с побитым самолюбием, быстро одумавшись, вернулся назад и вновь возглавил отдел снабжения, вел дела мутные, тревожные, шибко набивающие карманы его вездесущей родни. Под его заявки поставок занят был весь автопарк завода, так что сбыт налаживали прямо на территории, возле отдела маркетинга, руководимого гламурным сынком хозяина-учредителя, полирующим столицу своим Брабусом. С ним всегда были допоздна все девушки и фишки казино. А утром он мудр, спокоен и ровен, хоть и немного помят не по годам, но неровен тот час, как из подмастерий отца, взлетит в начальники высшего ранга, потому харизмой был выбит его номер на Мерседесе ОО 001 О.ru региона. И со взглядом уставшего Высоцкого пахал он своей высокопрофильной резиной битумную гладь внутризаводской бетонки.
Олега карьерная теснина и рванина не вдохновляла. Он честно лопатил планктонно на низшей должности, самобытно себя уничижая. И в один момент, отработав полгода, фыркнул, взорвался и уволился с этой работы. И не долго был фрикционным безработным, нашел работу другую. В Москве пока лимитовал, многое пришлось поменять, особенно съемного жилья. И не понятно было ему, почему мэрия не наведет порядки на рынке аренды жилья, не сделает его цивилизованным, прозрачным и законным. Почему не построит доходные дома, как в Петербурге времен Достоевского. Так много возникает разных искренних почему, глядя на нашу жизнь, ужесточающую створки своей демократии, возвращая всю паству в привычное лоно произвола власти, показавшей свою личину в событиях Холат-Сяхыла, и усилившуюся донельзя полицейско-чиновничьим государством, воспринимающим неаналогичную суть за терроризм и однозначно с ней расправляющимся на стыках. И прыгал Ошурков по волнам ротаций в поисках московской мечты, пока в один прекрасный день не понял, что только силы из него высасывает столица, вампир она энергетический, вот кто, а до ближайшей природы и натуральной жизни, как минимум, в диаметре двести километров, что так тоскливо стало студенту, разорвавшему некогда предательски грубо духовную пуповину с малой родиной, и теперь бросила его удрученность на волнующие рифы покорения провинций. Кидался он тщетно в радиальные от Москвы области Золотого кольца, в бесхозные поля разгильдяйства, где с трассы на Москву чуть свернешь, даже на джипе, даже с манерным номерком трех блатных семерок или восьмерок 199 региона – этого пропуска вавилонского, соблазняющего каждого дрища кичиться своим статусом по всей стране. Эта статуская кича забуксует где-нибудь в джипе, фифа в салоне смазливую скорчит гримаску, мол, фи, что за вздор, какая нелепость, мы же в вездеходе-скороходе, так придумай что-нибудь ты, мужчина! «Ты же не тряпка!». И лысан-фраерок какой-нибудь с тугим портфолио КЕШа засеменит в близокрестную деревеньку, поднимет целую анархическую бригаду сонных, злых до дела, но добрых до полян кутежа забулдыг. И расплескает синева по погостам коросты своих IQ. Пригонит эта братия в тельняшках морпехов кировец-тягач, тот увязнет намертво, не вытащив джип. Кинутся далее, в соседнюю деревеньку Зопово, так колоритно мельтешащую на заднем плане мелеющего лебяжьего озерка. Пригонят танком бульдозер с ковшом, весь пережеванный, ржавый. Тот раком своими траками отсалютует иссиня-черную грязь векового плодородия, заикнется дегенератно: «Ваше благородие!», снимет ковшом дряблый болотный наст, сломается, бедняга, будет скоропостижно и грубо починен тяжелыми ударами молота по гусеничным зубьям, плюнет на тягач, подцепится к джипу, выплывет с ним на бугор, возблагодарится москвичом на крепкий чай и закончит трудовую неделю в понедельник, филоня и философствуя смаком событие дня. А столичный бонза, желавший покатать девочку на крутой тачке, пристыженный беспомощностью своего японского или германского автогиганта перед иррациональной глупостью и нелепостью русской стихийной жизни, поспешно покинет этот проклятый пустырь и всю дорогу до МКАДа будет нервно-усиленно теребить двумя руками руль, чего уже давно не бывало с этим самоуверенным и доверяющим гидроусилителю циничным прохвостом.
Оставил Олег Москву. Вернулся в родной Екатеринбург. В аспирантуру перевелся в Новосибирск, отказавшись принципиально сотрудничать с экологическим и демографическим тупиком амбициозно распухшего Боровицкого гиганта.
ОХОТА НА ЛЕБЕДЕЙ
Еммануил лгал Метерину, когда говорил, что он впервые в России и на Урале. Он бывал уже здесь, в этих местах. Ему хорошо были знакомы уральские туристические маршруты к водопаду Куперля и Кутукскому урочищу. Он видел на Миткинских озерах шведскую бронзовую скульптурку ангелу единой надежды, ночевал в Харенках, фотографировал памятник пельменю в Ижевске, рыскал в поисках темной оккультной силы по перевалу Дятлова, побывал на хребте Зигальда, на горе Иремель и у подножия гигантских каменных идолов или столбов выветривания Мань-Пупу-Нер, видел необычное нагромождение скал Торре-Порре-Из, напоминающих развалины древнего города. Залазил он и на скалы Бунарских идолов, любовался пейзажами дальних озер и караванов облаков с Аракульских шиханов, курил коноплю на Жуковой Шишке близ родного городка Курчатова – Сима, осыпая его скалистую пыль с елово-пихтовых склонов своими туристическими ботинками с мощной подошвой. Конечно же побывал на горе Любви в Аркаиме, много чудил-ночевал в аномальной зоне Молебки. Упивался там жуткими эффектами ночных свечений, черных фигур и летающих шаров, мутаций растений и тайн вывернутых с корнем деревьев со спиленными верхушками. Лицом смахивающий на цыгана или Стаса Михайлова, проползал он в темном туннеле из переплетенных веток и листвы со звуковыми миражами и хрональными аномалиями. Даже на Ведьминых кольцах близ Поляны ужасов были оставлены его отпечатки. Туда за ночными наблюдениями аномалий проникнуться энергетикой места в теплый сезон всегда приезжало много туристов и было много мотельных лежбищ молодых длинноволосых туристок, загипнотизированных, обалдевших эйфорией свободы, распустивших, как ведьмы волосы и нравы в этих таинственных турах по темным местам Урала. Одну из таких материально-романтических особ, аспиранток-невест, принцесс из глубинки, он привез сюда с собой, украв из скучного мира ее серой бытовой прозы жизни, завлек соблазнами увлекательного тура по Уралу. Еммануил нашел ее скучающей с абсентом в аблязовском баре «У Потютькова», окурил, околдовал дымом романтики, подсев к ее столику и богемно закатив глаза, выстрелил ранящую и тревожащую сердце неопытной девушки, ищущей в болоте загадочного принца, фразу: «Раньше любили сердцем, а сейчас детородным органом. По другому не умеют. Не хотят. Сейчас все потребители, эгоисты. Так ведь проще. Никаких тебе платонических переживаний, наклонил девицу и оттрахал, облюбовал ее формы или напридумал себе, закатив глаза». У Алены Варакосовой, как звали эту студентку, все поплыло перед глазами. Одурманенная бредовыми страстями облизать выбритый мужской половой орган, она нафантазировала себе стемительно дамское блаженство и, скорее соблазняясь сама, чем поддаваясь наитию спутника отдалась его настойчивому побуждению, с захватывающим дух отчаянием бросаясь в пропасть дальнейшей судьбы. Еммануил настолько вскружил ей голову зефирными соблазнами блаженства, что серым кардиналом незаметно подвел ее к потере невинности, коварно дождавшись инициативы этого таинства с ее стороны. Он привез ее в край нехоженых пещер и невиданных монастырей. Были звезды, много мартини, вина и винограда, гадания, катания на калданке на Соби и Ай реке, бредовые опахивающие шатания по деревне Коуровка, меха и шкуры диких зверей и языческий хищный секс опрокинутой и вывернутой страсти, схлестнувший их обоих в безумном экстазе гедонических стонов под вопли и бубны шаманов и дикое пламя костра, рассыпающего пепел своих искр, как серебренную вьюгу звезд в далеком темно-синем чане неба.
Тлел, окуривая соблазнами стены, сумеречный каминный огонь в берестяном чуме-летнике хантов. Частокольные, они щерили ухмылками лешие рожи, стреляли, кривились, трескали искрами пастей костра. На медвежьих шкурах в ночь на Ворна хатл, в праздник хантов Вороний день, на реке Вымь, недалеко от селения коми Ыб, Еммануил лишил девственности эту студентку-туристку, черноволосую красавицу Алену с белой кожей, распластанную на мехах и пятившуюся раком, с изящно прогнутой молодой упругой спиной и напрыгивающим, заглатывающим мужчину в виде влюбленного сердца ягодичным девичьим тазом, ароматизирующим первыми вожделенными увлажнениями овулирующей и голодной самки. Мягкое рассветное солнце красным мечем пронзило голубое брюхо сумеречного воздушного кита. Словно японский фонарь в бежевом кубическом бра, расписанном иероглифами ветвей цветущих и плодоносящих сакур, опустил незримый небесный фонарщик в бездонный колодец неба, всколыхнув и подняв безмятежно спящую и веками не тревожимую глубину. И всплеском этого погружения, как будто, разорвалась густая тина облаков и они лебяжьими перьями а пластами многослойного и сдобного пирога запульсировали волновым ознобом легко колыхающегося небесного бриза. От сумерек и до плато рассвета Еммануил вербовал силою своих гениталий юную Алену Варакосову, подчиняя ее девственный трепет своей изуродованной растлением воле.
- Откуда ты такая милая? – шептал он, нежно кусая ее в минуты опадания страсти.
- Я родом из Чердыни – сердца русских в Прикамье, - отдаваясь вся, трепетала под ним юная лань.
«Им всегда нужны впечатления. А на них не хватает представительских расходов», - думал про себя Еммануил о трепетных длинноногих девушках, продолжая терзать свою наложницу.
Отстреляв с Варакосовой весь свой запал влечения, Еммануил помчался восстанавливать свой половой баланс в село Покровское Тюменской области, где родился и вобрал в себя могучую сексуальную мощь Гришка Распутин. Иностранец ритуально сел на старый венский стул Распутина и прожил экологическим туристом у местных хотельеров в селе Покровском с осени и до весны, питаясь медом и кедровыми орехами, выводя лошадей на выпасы в ночное. Из Покровского выезжал на охоту в Аблязовскую область на косуль и лисят в Вехнесуерское. Рыскал, как голодный волк, по лесам на охотничьем уазике депутата Клепинина. Однажды под Верхнесуерским в поле видимости стоячих дымков деревни в морозные минус тридцать в снегу на его пути колупались две молоденькие шерстяные косули. Клепа схихикнул-бибикнул, косули неуклюже захромали, запрыгали в глубоком снегу, проворно выпячивая задки, к синеющему вдали таежному лесу. Еммануил вскинул винтовку и дробанул-разрядил в нежное шерстяное косулье тело. Одна самка, всковыльнув, запала набок, тяжело дыша. Загорелась, заклубилась паром ее рана. Газелий огромный глаз олененка был напуган, зрачок расширен ужасом, помутнен, затоплен темной далью глубин и наивной нежностью девичьего откровения природы.
- Знаешь, как их кончают?! – дьявольски ухмыльнулся иностранный турист. – Как девушек-девственниц насилуют в последний миг перед смертью! – и жестоко, садистски расправился, растерзал, расчленил огромным разделочным ножом мясника хрупкое шерстяное тело таежной красавицы.
Клепу всего передернуло. Даже такой хмырь без совести и чести, каким был аблязовский депутат областной думы и предприниматель ядовитых полиграфических производств, беспощадно эксплуатирующий угрюмый пролетариат до мрака и тупика онкологических катастроф, Клепинин ужаснулся шквалу ядерной злости, потоками изрыгающейся из расчленяющего косулю Еммануила. Даже такой беспринципный ухарь-делец чувствовал себя инфантильным ничтожеством, придавленный юпитерской массой изощренного дьявольства иностранца.
В начале лета Еммауил уехал из Покровского и в Вехнесуерском на пасеке, куда его пригласил Клепинин, впервые увидел и Ольгу Ошуркову. В поле, среди моря любящих и боготворящих ее пчел, душистого донника и разнотравья в русском хлопчато-бумажном сарафане, Ольга с мужем учились там у дедов ставить свой улей. Как шевельнулась в Еммануиле при виде нее, проснулась веками спавшая драконовая страсть, огненно-черная, страшная, клубящаяся каррохом радиаций.
Ольга, как коса на камень, наскочила на мрак его души своей нежной дружелюбной улыбкой. В ней нетронутая сама первозданная природа в изобилии полнокровной гармонии сквозила во всем: в жемчужном блеске улыбки, в теплом, как из глубины души, загадочном сиянии глаз, в лебединой плавности жестов, в наивном, доверчивом гостеприимстве эмоций и восклицаний. Она щедро дарила всем окружающим жемчужные россыпи своих эмоциональных восторгов, девичьих восхищений от лета, молодости, природы, любви, интересного дела. Дарила тепло своей души всем окружающим, словно оставляла на ночь незапертым свой дом, не задумываясь, не беспокоясь, что кто-то может воспользоваться беззаботностью и доверием, злоумышлять или упиваться потаенно эфирным медом этих нежных восторгов и восклицаний, жадно припадая эмоциональным вампиром к ее обнаженному счастью, вытягивая из него все соки. Он безумно пожирал ее глазами, всю, с головы до ног, словно путану невидевший женщин больше года моряк. Но не было в ней той покорности и доступности проститутки из подворотни на выбор, тротуарно-бордюрный, обшаренной фарами чести, которую он добивался и обнажал, находил, в каждой, соблазненной им неприступной недотроге, на поверку оказывающейся продажной, где все дело было только в цене. В Ольге, пронизывая ее насквозь глазами, он не видел ни йоты того, за что могли растлевающими коготками зацепиться его соблазны. Внутри девушки клубилась какая-то светло-синяя, лазурная масса силы, закрученная в красивые узоры спиралей, витиевато-сплетающих причудливые узоры ее помыслов, тайн и надежд. Она чуткой лебедью или трепетной ланью почувствовала искоса его коршуньи взгляды и, когда их представили друг другу, вся задрожала от могильного холода, охватившего ее, не смотря на сорокаградусный зной. Еммануил представился эко-туристом и журналистом под другой фамилией и паспортом. Как юная мать Святослава взглянула она в могилы его печенежских глазниц, не угадывая еще, но смутно предчувствуя, что зародыш ее дальнейшей судьбы, как бесстрашный князь, поджидаем уже его темными ордами хана Кури на порогах Днепра. Он страстно попросил ее фотографию, держа за руку и долго не выпуская из своих утонченно и обольстительно-ухоженных галантных рук. Она, напрямик не отказывая, изящно вышла из неловкого положения, встречно предложив коллективный снимок всех пасечников и священнослужителей Никольской Верхнесуерской обители, которые паломно приехали освещать новый медовый сезон. Еммануил отказался, но сам незаметно сделал все-таки позже на свой андроидный смартфон коварные, без согласия, снимки одной Ольги и, уехав позже из России, целый год безумно онанировал в помыслах, готовя, разрабатывая целый план по охоте на нее. Огромная черная туча уже тогда закрыла от Ольги солнце, потеснив ее счастье на край горизонта.
Еммануила посадили на пасеке за длинный деревянный стол с лавками пить чай с медом. Пчелы увидели в нем врага и готовы были на него напасть, но Ольга, на какой-то непонятной иностранцу энергетической волне потоков сознания, их успокоила, гостеприимно предложив ему все-таки, для безопасности, держаться ее ближе, громко не говорить, не ругаться и думать о хорошем. Пчелы, повинуясь ее умиротворению, сложив лапки и крылья, замазали свою агрессию медовой работой. Еммануил сел рядом с Ошурковой и в пол оборота получил удобный обзор и внимание ее сути. Долгие взгляды в упор, общеизвестно, неприличны и отпугивают собеседницу. А разглядывание в сторону, ненароком, как будто случайно, но в то же время с постоянным фокусом и резкостью внимания, это богатый удел любого увлеченного созерцателя, какими был в мыслях об Ольге и иностранец. Он вперил в нее фары своих голодных глаз, прощупывая визуально каждый миллиметр ее тела. Он слышал ритм ее дыхания, тонкий, еле уловимый, видел пульс сердцебиения в тонких нитях ее вен на руках и шее, трепетно изучал, сканировал ее плоский живот и поднятую молодую грудь, ее длинную лебединую шею с завитками локонов, чуть курносый нос, словно еловые лапы, волшебные ресницы зеленых глаз, укладку русых волос, манеры ее общения, всегда подчеркивающего достоинства окружающих ее людей. Гордая осанка и в то же время скромное позиционирование за спинами мужчин, словно яркий пример традиционного патриархата. Ее губы, умеренно-сочные, одинаковые: верхняя и нижняя. Ее славянские луноликие щеки с кокошниковыми скулами. Ее бесконечно теплый, глубокий и мудрый взгляд. Он угадывал в ней никому не зримую, не ведомую суть какой-то древней воительницы, амазонки красоты. Это был настоящий воин красоты в юбке. Во всем это было видно и ясно. И чувствовалась кожей близость ее величия. Она грела пространство какой-то необъяснимой энергией, но все живое и неживое вокруг, складывалось в удивительные пазлы гармонии, выстраиваясь в чудеснейшие концепции благодати во всем: в настроениях, во взаимопониманиях в коллективе – спутнике ее орбит, в успехе и благоразумии дел, в поведении, в помыслах, в желаниях – в общем, во всем. Еммануилу настолько чуждая была такая энергетика, что было просто тяжело находиться с ней рядом. Он, словно, сгорал, плавился и никак не гармонировал с ее социальным сиянием, так облагораживающим все вокруг. И как с многочисленными ожогами своей потаенной сути трясся он в пыльном уазике по проселочной дороге, покидая с охотниками верхнесуерские места.
- Ничего, ничего! Еще поглядим, мать, кто кого обожжет по-настоящему! – зло, ядовито плевался он, вынашивая чудовищный план по ее изнасилованию и ритуальному убийству, словно еретичку на костре инквизиции.
Он мысли страшное и, словно, почуяв это, выхлопной дым уаза коптил черной струей свинцовых канцерогенов верхнесуерские поля.
- Что ты, Олишна, так задумалась?! – подбодрив жену, приобнял ее Олег, когда она провожала взглядом отъезжающую машину мокроусовского лесничества с иностранцем.
- Он, словно черный инквизитор, дух поранил мне.
- Моя голубка, - нежно поцеловал ее муж, - времена инквизиции давно прошли. Этого шарлатана проводят домой восвояси пинком под зад, обобрав, как липку, наши ухари-дельцы эко-туризма. Забудь о нем. Твой дух мы восстановим любовью и красотой природы.
Необъяснимый страх, как внезапная и непонятная боль, исчез, растворился вместе с иностранцем, но с того самого дня, Ольга стала внимательнее прислушиваться к тому, что творится в мире, сканируя эмоциональные рентгены всех событий, людских настроений, помыслов, внимательнее приглядываться вообще к людям, с осторожностью, выборочно расточая свои уже теперь не беззаботные эмоции и моральные силы.
ГДЕ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО
Олег Ошурков часто по ночам допоздна сидел в интернете. Мучил его, не давал покоя вопрос долгосрочной перспективы, где дальше жить и развиваться его семье. Где поднимать дочку? Где обрести долгожданное счастье? Где найти гармонию по наиболее важным, как он считал, параметрам качества жизни – климату, экологии, микроклимату взаимоотношений людей, инфраструктуре? Парадоксом было то, что экология и инфраструктура в России находились на противоположных полюсах, а климат извечно был в антагонистической вражде с микроклиматом. Чем лучше был климат, тем хуже, гнилее люди. Юг был, словно свинороем, изрыт, пронизан маньяками, мошенниками, русофобными кавказцами. Русские отходили на север, да и то, не в Москву, а в Центральную Россию, на Урал, в Сибирь. А Сибирь исходно сидела на чемоданах инфантильных маниловских сборов в Россию, но все откладывала исход, успокаивая себя богатствами сурового своего края и ореолом романтического героизма освоения трудных для жизни территорий. Быть может, именно суровость климата выкристаллизовывала за место церкви, как в старину, красоту и упорство, благородство, смирение и чистоту характера русского народа. Мороз держал в узде всю гниль и заразу скотского разложения в человеке, одухотворяя, словно расписывая морозом узоры на окнах его души. Но романтики эйфория сходила на нет при осознании того факта, что в стране разлагающейся инфраструктуры суровость климата задавит жизнь сибирских городов в русской ее ипостаси. Это будут, либо не русские города, либо одноэтажная, угрюмо-горемычная, забытая остальным миром вдали от цивилизации жизнь у своих печей. И не спасет глупое упоение на эзотерические бредни глобального потепления, выгодное смещение оси Земли, принесущее в непроходимую тайгу резко-континентального климата мягкость и райскую благоприятность тропической жизни. Как неприкаянные, слепые котята, русские в дальнейшем обречены будут метаться, словно на жареной сковородке, по убогим своим весям, куда сгоняет их ничтожная и умышленно, или по глупости идиотская недальновидная политика. Где будут жить русские лет через двадцать – тридцать? На какой образ жизни будут обречены? А так хотелось, чтобы все параметры качественной жизни цивилизованно соблюдались, как в Канаде, Австралии, Европе. Хотелось в России таких городов, как Мельбурн, Сидней, Калгари, Монреаль или Ванкувер. Но таких городов у нас не было и нет. Олег много поездил по стране в служебных командировках, много видел, знал в геополитике, анализировал, делал выводы. Он побывал во всех миллионниках страны и мерил города своим мерилом. Конечно, жизнь откатывалась в миллионники, те замыкали на себе инфраструктуру, практически не распространяясь перспективами за свои пределы. При этом они обрекали свое будущее на чудовищные риски, возводя подле себя атомные электростанции. Юг агонизировал страшным микроклиматом, где более всего было изнасиловано и убито русских девушек. Там, где южный темперамент захлестнул северную традиционно-размеренную жизнь. Кто же повезет свою дочь в логово маньяков и насильников? А вдруг весь Юг полыхнет, как Чечня? Других гарантий, на фоне разворовывания олимпийских строек, просто не возникало. Москва и Питер Олегом вообще не брались в расчет, они давно захлебнулись в глобализационном тупике. Ростов еще, правда, агонизировал казачеством, но не поддерживаемое государством, как в старь, системно, оно неизбежно было декоративным и перерастало в самодеятельность.
Мысль отчаянная, беспомощная, горячая, рыская голодным волком, возвращалась, как блудный сын, к брошенной своей малой родине – Екатеринбургу, в наивной надежде там отыскать геосоциальное свое счастье и пустить свои набухшие и требующие связи с землей, корни. Но этот отчаянный рывок подобен был скорее попытке вернуться в детство, неосуществимой, невозвратимой мечте и только. Екатеринбург или в простонародье Ёбург, даже позиционируя третьим городом страны, был обречен, как Вавилон, к скорому исчезновению по мере исчерпания природных ресурсов. В нем, как нигде, видна была суетливая сиюминутность всех коммерческих проектов, новостроев, вплоть до небоскребных башен-близнецов «Стражи Урала». Это был скороспелый, экологически ядовитый домострой, как грибы воздвигнутый, но и разрушаемый в одночасье. К тому же так много было всего ядовитого в экономике седого Урала, вплоть до воды, зеленой и вонючей болотной тиной, что надежды на добрую жизнь в столице Урала, или близ ее, было просто обречены.
Мысль шла дальше, на родину друга Метерина – Воронеж. Но тот город сам угорал и задыхался в сетке кластерной экономики в экологическом отстое, захлебывался миграционной клоакой, порождающей лютую злость и брожения бешенства местного скинхедства, гниющего слепым мщением любому оттенку неславянской внешности. Но, скажите пожалуйста, в многонациональной вековой традиции, под трехсотлетним монголо-татарским игом, кто был не без генетической примеси, проявляемой порой причудливо и внезапно? Да и, видимо, для природы славянский ген был далеко не эталоном-Аленом Делоном, поскольку так легко вырождался, словно чукотский, растворяясь в соседних первобытных генах агрессивных к русскому народов, подобно тому, как в древности в самих славянах растворились чудь, весь, меря, мурома, мордва. На злобе и ненависти к инородцам, на генетической памяти депрессивного региона, гнил, ставший миллионником, родной город Андрея Метерина – Воронеж.
В глубокой ночи Олег выписывал себе в свой философский блокнот, цитаты Валентина Распутина о загадочной русской душе из какого-то интервью. «Русский тип - тип человека несостоявшегося, изломанного, неокультуренного, непредсказуемого, то впадающего в спячку, то в буйство… Достоевский говорил: «народ весь загноился». Суть нашего характера - суть географических, а также исторических условий. Максимализм нашей души - от неоглядных просторов, испытующих желания и волю: нам или все, или ничего, на половину мы не согласны. Оборотная сторона всякой положительной черты - вероятно, от резкой смены климата, а отсюда - нередко затраченного впустую труда. Наша порывистость - от необходимости успеть, уложиться в короткие сроки. У нас и сама природа порывиста: рассветает за день, блекнет за ночь. Завтрашний день у нас постоянно был ненадежен. За четыре века Русь 250 раз отражала внешние нашествия, за последующие пятьсот лет она провела в войнах почти триста. Еще и в конце XVIII века на азиатских рынках торговали русскими невольниками. Эта практика возобновилась сейчас в Чечне. Занимая большие площади в Европе и Азии, мы не Европа и не Азия. Вторая раздвоенность - психическая, между святостью и стихией, между небом и землей. Третья: мы не рождены для материального порядка вещей, но и не утвердили духовный. русский человек не умеет беречь себя. Пока он на ногах, к врачу не пойдет и о здоровье хлопотать не будет. Он не умеет и ценить себя. В его спешке, в том. что хватается за самое тяжелое, выбирает самое опасное, в неупорядоченной жизни есть какая-то жертвенная струна, звучащая постоянно. Он словно бы обманут, ибо задумывался Творцом и приходил в мир с иной целью, нежели предлагается здесь, и для другой жизни, нежели сложилась на земле. Нет уверенности, что устремлен он к Царствию Божию, по грехам этого не скажешь, но к чему-то, помимо земного пути, стремится, торопится жить и не принимает тесные формы жизни.».
На одном из каких-то забытых форумах, утонувших в глубинах интернета в толще наслоенной информации, Олег выхватил, по своему, поэтически разворачиваемый диспут на тему, где лучше жить: в Воронеже или Липецке. Тема, казалась бы, узкая, была задана одним человеком, обремененным поисками высоких заработков, но разрослась, раскрыла в себе душу региона, обернулась разномастными толками и отзывами об этих и не только городах, о национальных взаимоотношениях, о поисках лучшей жизни в России. Не обратить внимания на такой колоритный срез анонимной, как многое в интернете, но при этом из первых уст, из первых рядов, жизни интересующего Ошуркова региона, он просто не мог и скачал всю переписку с форума по этой теме для последующего анализа и выбора города мечты, где предстояло жить в дальнейшем его семье.
: Где лучше жить в Воронеже или в Липецке?
Бывалый1
09.04.2011, 19:49
Какой город выбрать Воронеж или Липецк? В каком городе люди больше зарабатывают?
arxitektor_k
09.04.2011, 19:56
В Москве больше зарабатывают.
ИМХО лучше Липецк. Там по проще. У нас все уж больно сильно корумпировано. Начиная от верхушки власти и до мелких фирм.
Попасть на хорошую рабоу можно только по знакомству.
Xenon
09.04.2011, 20:16
Бывалый1, http://bvf.ru/forum/showthread.php?t=82421
Sanim
09.04.2011, 20:50
Попасть на хорошую рабоу можно только по знакомству.
Фигня!
Я на нормальной работе - без знакомств.
Сейчас, спустя квартал, получаю более выгодное предложение - без знакомств.
Сам недавно (год назад) переехал!
Но! Лучше жить в Липецке - ибо в воронеже менталитет у коренного населения просто пипец...помесь "колхозника", "гопника" и "хохла".
DeNzel
09.04.2011, 21:09
.помесь "колхозника", "гопника" и "хохла".
А в Москве какая помесь?
А в Липецке?
Xenon
09.04.2011, 21:12
А в Москве какая помесь?
помесь "колхозника", "гопника" и "хохла"
А в Липецке?
помесь "колхозника", "гопника" и "хохла"
OJIOPUH
09.04.2011, 21:21
лол. ты сейчас обосрал всех людей города Воронежа )))) дальнеейшую беседу продолжать глупо )
UFOlog
09.04.2011, 21:22
Но! Лучше жить в Липецке - ибо в воронеже менталитет у коренного населения просто пипец...помесь "колхозника", "гопника" и "хохла".
Sanim, а сами-то вы откуда приехали в Воронеж? Чьи помеси преобладают по вашему месту рождения?
Написание Липецка с большой буквы, а Воронежа с маленькой, это что - ошибка, или ваша помесь так даёт себя знать?
АН-32
09.04.2011, 21:35
А термин "Жлоб лИПЕЦКИЙ"? Экология в лИПЕЦКЕ кошмар, если вы только не будете офисным планктоном на НЛМК то лучше Воронеж конечно.
ПУХЛЫЙ
09.04.2011, 21:51
Sanim, ТЫ САМ КТО?"колхозник", "гопник" и "хохол"?????
Xenon
09.04.2011, 22:33
Экология в лИПЕЦКЕ кошмар
А что там не так с наукой?
PanZar
09.04.2011, 22:41
Липецк-колхоз, однозначно Воронеж!
Xenon
09.04.2011, 22:55
Липецк-колхоз
Бредите?
Timant
09.04.2011, 23:04
Sanim, сам откуда?
Marge S
10.04.2011, 02:32
Липа инфа 100%
BAKSer
10.04.2011, 02:55
Жил в Воронеже 8 лет, сейчас вернулся в Липецк (из-за работы).
Считаю, что Воронеж более молодёжный: клубы, всякие развлекательные центры (с кучей боулингов, бильярдов и игротек), ну и всякие "движухи" больше.
Липецк (по моё ощущение) больше семейный город (с парками, каруселями и небольшими двориками), где хорошо семьёй и детьми.
Что касается работы. Если работа связана с производством, то, конечно, Липецк. В Воронеже его очень мало. А если работа офисная, то безразницы.
Что касается населения. Не сильно отличается друг от друга.
АН-32
10.04.2011, 09:55
Xenon, с наукой наверное ничего.
CLUBEN
10.04.2011, 11:40
Так как в Липецке находится головной офис часто там бываю.В том числе и на НЛМК.В принципе разница есть -если работать на производстве.Не надо сравнивать НЛМК и любое воронежское производство-это несравнимые величины. Про офисный планктон на НЛМК-там людт работают в том числе и "офисный планктон"-для сравнения текучка кадров среди офисного планктона на НЛМК составляет около 200 человек в месяц- то есть если ты не работаешь или не привык работать даже планктоном то вылетаешь за ворота.
Это если про производство крупное говорить.Если уж так по ценам то цены в среднем ниже чем в воронеже но выше чем в Белгороде или Старом Осколе. Как то так в общем.
Бывалый1
10.04.2011, 12:45
А по зарплатам где больше платят в Воронеже или в Липецке?
Dr.Benz
10.04.2011, 13:22
В липецке хуже экологоя на много. Да и в Воронеж более красивый.крупный.и ак далее.Липецк-деревня.
Flow
10.04.2011, 13:33
Липецк - деревня, не хотел бы там жить
Xenon
10.04.2011, 14:15
В липецке хуже экологоя на много.
А что там не так с наукой?
Липецк-деревня.
Липецк - деревня
Не надоело в лужу пердеть своими глупыми высказываниями? Вы вообще знаете критерии того, что считается городом?
Dr.Benz
10.04.2011, 14:23
Xenon Город — крупный (по сложившимся стереотипам) населённый пункт, жители которого заняты, как правило, вне сельского хозяйства.
Отнесение населённого пункта к категории городов оформляется в законодательном порядке; при этом критерий численности населения города различается — от 250 человек в Дании, до 50 тысяч человек в Японии
Чем знаменит Воронеж : http://ru.wikipedia.org/wiki/Воронеж
Чем знаменит Липецк:http://ru.wikipedia.org/wiki/Липецк
Без коментраиев,да и численность у нас уже в 2 раза больше,больше учебных заведений,больше культурно-массовых заведений,и так далее.По поводу того что Липецк деревня,это конечно утрированное заявление,но по большому счёту так оно и есть,село,селом.
Экология в Липецке.в разы хуже нашей,там завод маталлургический столько выбрасывает...каждое утро слой жолтой пыли на всём,и дожди сиреневые идут.
DeNzel
10.04.2011, 14:46
Город одного предприятия, по мне лучше Белгород.
Xenon
10.04.2011, 14:57
жители которого заняты, как правило, вне сельского хозяйства
В РФ станицы не считаются городами.
да и численность у нас уже в 2 раза больше,больше учебных заведений,больше культурно-массовых заведений,и так далее
Кол-во услуг определяется кол-вом жителей. В Воронеже банально людей больше, чем в Липецке.
По поводу того что Липецк деревня,это конечно утрированное заявление,но по большому счёту так оно и есть,село,селом.
Такое мышление в корне неверно. Примерно также рассуждают москвичи о Замкадье. Тогда вообще один город в стране получается.
Липецк - 35ый по величине город в РФ, так что я бы не стал называть его деревней.
Экология в Липецке.в разы хуже нашей
В наукой там плохо?
там завод маталлургический столько выбрасывает
Сколько?
каждое утро слой жолтой пыли на всём,и дожди сиреневые идут
Не употребляйте больше галлюциногенов, я был в самом Липецке и на НЛМК и такого не видел.
Город одного предприятия
Опять стереотипы?
Бывалый1
10.04.2011, 15:15
Ну а что касается зарплаты на производстве и так далее? где больше?
goodLEX
10.04.2011, 16:10
В наукой там плохо?
При чем тут наука?
по теме экологии: в Воронеже экология, мягко говоря, неочень, в Липецке вообще жесть. Постоянная пыль от цементных заводови от НЛМК.
Люди там точно такие же как унас, ничем не отличаються (разница всего 100 км). Общественных заведений там меньше, чем в Воронеже. Город в 2 раза меньше, но существующих ОЗ недостаточно. В воронеже с этим проще. Минус Воронежа (т.к. город милионник) в том, что слишком много сдесь суеты. Большое количество машин на дорогах, очень много людей на улицах. Тяжело найти уедененное место. С эти проще в Липецке.
Так что на вкус и цвет. Мне лично Воронеж нравиться больше, ибо ритм жизни сдесь ярче и быстрее. В Липецке тихо даже в центре в выходной.
SSSDDD
10.04.2011, 16:12
лично мне где дороги лучше там и п..тее)как в ляйпциге с дорогами кстати?) такой же ужас как и у нас?
Xenon
10.04.2011, 16:16
При чем тут наука?
по теме экологии: в Воронеже экология, мягко говоря, неочень, в Липецке вообще жесть.
Экология - это наука.
Marge S
10.04.2011, 19:52
Экология в Липецке.в разы хуже нашей,там завод маталлургический столько выбрасывает...каждое утро слой жолтой пыли на всём,и дожди сиреневые идут
сосите мизин на ночь.
такой же ужас как и у нас?
нет дороги отличные.
ksa777
10.04.2011, 20:06
нет дороги отличные.
даже не сосите мизин.... глотайте
Дороги этой весной однозначно хуже в Липецке. Проехал через весь город, думал колеса оставлю!!! Порадовала только окружная!
Marge S
10.04.2011, 20:16
Дороги этой весной однозначно хуже в Липецке. Проехал через весь город, думал колеса оставлю!!! Порадовала только окружная!
ты в воронеже по центру ехал?
ksa777
10.04.2011, 20:32
Если ты имеешь ввиду проспект революции, то соглашусь, но в остальном центральные улицы в Воронеже ок! Да и нет смысла спорить, время когда в Липецке дороги были хорошие прошло!
CLUBEN
10.04.2011, 20:39
время когда в Липецке дороги были хорошие прошло!
Это правда даже сами липчане это признают.Но ничего судя по тому как этой весной рушатся дороги в Воронеже то скоро Липецк догонят.
SSSDDD
10.04.2011, 22:47
.Но ничего судя по тому как этой весной рушатся дороги в Воронеже то скоро Липецк догонят. ну и на фиг тогда этот липецк.....лучше уж в Белгород сьепнуть)))
DeNzel
10.04.2011, 23:01
Опять стереотипы?
Градообразующее и бюджетообразующее предприятие, не?
Убери оттуда сейчас НЛМК и развитие города тормознется, как и благополучие не малого кол-ва людей.Убери его оттуда лет 10-15 назад и всё было бы еще хуже.
Sanim
10.04.2011, 23:07
Sanim, а сами-то вы откуда приехали в Воронеж? Чьи помеси преобладают по вашему месту рождения?
Я оттуда где говорят "Г", а не "Хъа".
Я оттуда, где нет термина "бизнес по воронежски", который описывает всё совдеповско-сельповское отношение к клиенту - только в воронеже увидел повальное хамство обслуживающего персонала (парикмахер, продавец, кондуктор).
Я оттуда где обычная "районная" парикмахерская стоит на одном уровне с местными заведенимями под вывеской "Салон"!
Я оттуда где никто не охаит мужчину, который в автобусе попросит людей уступить место беременной....
Dr.Benz
10.04.2011, 23:11
Sanim, +1 .Всё правильно сказал.
UFOlog
11.04.2011, 00:16
Я оттуда
Я оттуда
Я оттуда
Я оттуда
Не надо демагогии. Скажите прямо, откуда вы. А мы тогда уж сами разберёмся, чай не дети. Люди, которые бывали там откуда вы родом, здесь наверняка найдутся. И может тогда откроется то, о чём вы скромно умолчали. Вдруг там другие буквы говорят не так, как их нужно говорить? Алфавит кроме "Г" много разных букв содержит.
И крупных городов у нас в России, где всё идеально нет и не было никогда. Во всяком случае, про российские города без хамства, я ещё ни разу не слышал. Про бревно и соринку в глазу слышали?
Dr.Benz
11.04.2011, 00:19
UFOlog, Росиийские города не причём,люди разные.В Воронеже одни из самых "плохих" есть с чем сравнивать,не я один это вижу.
UFOlog
11.04.2011, 00:27
Росиийские города не причём,люди разные.В Воронеже одни из самых "плохих" есть с чем сравнивать,не я один это вижу.
Dr.Benz, что вы видите, это ваше личное дело. Виденье ваше может зависить от многих субъективных факторов. От таких, как ваше собственное воспитание, от степени вашей предвзятости, места вашего рождения, и так далее...
Меня в данный момент интересует только одно - реальное место, где всего этого нет(правда может быть многое другое), и которое описывал Sanim.
Потому как написать, как всё прекрасно там откуда я родом, и как здесь всё плохо, может любой. Пусть он даст возможность это проверить. Иначе это будет выглядеть, мягко говоря, очень некрасиво с его стороны.
Dr.Benz
11.04.2011, 00:31
UFOlog, я родился и вырос в Воронеже,но я могу с уверенностью сказать.у нас ОЧЕНЬ много хамов и хабалок,а ещё склочных тварей,у которых так и чешеться язык.Был на кавказе,там совершенно другие люди. Всё идёт от уважения к ближнему своему,там все братья,все друг за друга. А у нас человек человеку волк.Вот так то.
UFOlog
11.04.2011, 00:36
Dr.Benz, и всё таки пока Sanim не предоставит возможность проверить его слова, они будут расцениваться, как обычная демагогия с примесью лицемерия.
А Кавказ ни разу ни пример. Там они ведут себя так, а здесь совсем по другому. И это вы прекрасно знаете.
у нас ОЧЕНЬ много хамов и хабалок,а ещё склочных тварей,у которых так и чешеться язык.
И это не о чём не говорит. Вы даже представить себе не можете, сколько раз я слышал от разных хамов и жлобов их жалобные восклицания о том, как много вокруг них развелось хамов и других неприличных людей.
Хам не всегда осознаёт, что он сам хам. Аксиома.
Marge S
11.04.2011, 00:39
Был на кавказе,там совершенно другие люди.
в 94?
Всё идёт от уважения к ближнему своему,там все братья,все жруг за друга.
даааа, эти сказки мы слышали)
Dr.Benz
11.04.2011, 00:44
Marge S, представь себе в 98м,и ещё много когда.это не меняет сути.Ты это подтверждаешь в каждом посте своём.и таких как ты у нас преобладающее большенство в городе.и это не есть хорошо.
VovanNumber1
11.04.2011, 00:47
Бывалый1, Привет. Я люблю Воронеж, но посоветовал бы Липецк. Город поопрятнее, чище. Неплохо так обустроили его, 2 больших парка приведены в порядок, занимаются и скверами. Много фонтанов. Транспорт лучше в Липецке, нормальные автобусы, ходят допоздна, в Воронеже с этим беда, одни газели-пазики... Насчет экологии, не выбирайте район Новолипецка, где завод. То что там дряной воздух это правда, на подоконниках образуется налет графита. По зарплатам одинаково все...российская провинция. Менталитет...помоему вцелом одинаков, но в Воронеже, я обратил внимание, больше прикольных людей. И вообще Воронеж поживее както, город более шумный, есть центр города, где много народа всегда, 5 театров. НО, в Липецке больше порядка, там лучше будет жить, удобнее. А в Воронеже полно мелочей которые будут вас бесить, тотже транспорт, пробки, грязь вечная...Но Липецк растет, больше машин стало, и както тоже стало больше сумбура... То что Липецк деревня бред, крупный город, население около 500 тыс человек. ТЦ всяких море там щас настроили. Короче большой разницы между городами нет, Воронеж побольше поинтереснее, Липецк же меньше и более удобен для жизни. На данный момент времени посоветовал бы вам Липецк.
Dr.Benz
11.04.2011, 00:54
VovanNumber1, на вкус и цвет,мнение уважаю ваше,но какое то оно предвзятое,видимо вы оттуда.Комуто и Урюпинск родной дорог.а кому то вообще деревня голох*евка мила)
VovanNumber1
11.04.2011, 01:12
Dr.Benz, Вы говорите о кавказцах, что они все порядочные. А полно таких, которые жен своих бьют. С ножом кидаются. И черти че делают.
Marge S
11.04.2011, 01:36
Marge S, представь себе в 98м,и ещё много когда.это не меняет сути.Ты это подтверждаешь в каждом посте своём.и таких как ты у нас преобладающее большенство в городе.и это не есть хорошо.
а у нас большинство ботов, говорящих о том что они фин аналитики, а на самом деле школота какая то)
жен своих бьют.
все такие, ибо им не западло а даже в плюс это считается.
VovanNumber1
11.04.2011, 01:46
Dr.Benz, Зря вы так, знаю оба города, высказал мнение свое. очень люблю Воронеж, но к сожалению это так, надеюсь что пока... Ну если не трудно, скажите в чем я не прав ?
Pauzifl
11.04.2011, 09:26
Dr.Benz, а чего ж ты тогда в россии живешь вали к хорошим людям на кавказ, там тебя быстро научат уму разуму
с ними можно разговаривать только с оружием (и 94 и 98) и .........
да ладно ты не поймешь...................
OJIOPUH
11.04.2011, 09:27
Знаю как Воронеж, так и Липецк. По мне так все-равно где жить - имхо. спорить чья какашка вкуснее, как минимум безинтересно... Сравнивать надо по тому, как вы устроились в Липецке и в Воронеже, точнее по тем "рабочим" перспективам, которые вам светят тут и там....
п.с. про кавказ завернули круто... раз они такие ах***ные, что же вы еще тут делаете? езжайте к своим примерным обезьянам.
ioann999
11.04.2011, 09:48
Marge S, представь себе в 98м,и ещё много когда.это не меняет сути.Ты это подтверждаешь в каждом посте своём.и таких как ты у нас преобладающее большенство в городе.и это не есть хорошо.
Был на "КМВ" в 2011 году, бешеный уровень коррумпированности с одной стороны, поразительная смесь различных культур и как следствие соответствующий уровень сервиса, оставляют неизгладимое впечатление, ВРН по этим показателям типично европейский, культурный, можно сказать город, НО видимо поеду еще, т.к. лучше гор могут быть только горы :) ЗЫ В Липецке был один раз, не знаю, совсем уж серый какой-то, безликий, что-ли город.
funny x
11.04.2011, 09:54
На Кавказе хорошо жить только местным и не надо обманываться, , да, вас оближут ну только для того чтобы с вас содрать денюжку.Они умеют притворяться добренькими и т.п., но за глаза русские для них - в лучшем случае свиньи. ( мы и они всегда чужие были и будем) Времена дружбы народов уже давно ушли.
ioann999
11.04.2011, 10:02
На Кавказе хорошо жить только местным и не надо обманываться, , да, вас оближут ну только для того чтобы с вас содрать денюжку.Они умеют притворяться добренькими и т.п., но за глаза русские для них - в лучшем случае свиньи. ( Времена дружбы народов уже давно ушли.
Я бы не стал называть тот сервис как "оближут", я не зря написал про смесь. Иногда доходило до смешного. А уровень цен, да, думаю Швейцарские альпы могут посоревноваться в цене услуг с КМВшными.
Jaged2
11.04.2011, 10:52
лучше жить там, где тебя нет.
UFOlog
11.04.2011, 10:54
лучше жить там, где тебя нет.
Нас нет ни в Ливии, ни в Сомали:)
Jaged2
11.04.2011, 11:05
Нас нет ни в Ливии, ни в Сомали:)
не надо в крайности заруливать!
leon.elk
11.04.2011, 11:08
Чотут? Сравниваем Арбатов с Удоевым? :) Черноморск рулит
GoR2
11.04.2011, 11:14
Воронеж лучше
Xenon
11.04.2011, 11:17
GoR2, согласно таблице в Липецке покупательская способность и расходы на 1 жителя выше, да и отстаёт он всего на 2 строчки.
PS А Белгород ещё лучше Воронежа.
Чёрный Дембель
11.04.2011, 11:57
Времена дружбы народов уже давно ушли. Её и не было никогда. Особенно в армии это чётко проявлялось.
SSSDDD
11.04.2011, 12:02
по этой таблице заметил что города в первой десятке в большинстве до полумиллиона...а милионники и приближённые к ним за первой десяткой..
SSSDDD
11.04.2011, 12:04
А Белгород ещё лучше Воронежа. + много..и губкин тоже)
leon.elk
11.04.2011, 12:05
+ много..и губкин тоже)
одно название чего стоит :)
VovanNumber1
11.04.2011, 12:40
Sanim, откуда вы ? из сказочной страны ?
leon.elk
11.04.2011, 12:42
откуда вы ? из сказочной страны ?
из парижу оне
VovanNumber1
11.04.2011, 12:59
Вот сидят люди, пишут я оттуда, где так хорошо и т.д. Почему тогда там не живут ??? Вообще, человек который начал эту тему, помоему больше хотел поприкалыватся, посмотреть на срач Воронеж-Липецк-Белгород. А если и правда хотел переехать, то давайте советовать Липецк, он поудобнее. А то появится на форуме еще один стандартный нытик, типа вот раньше я жил там где платят в 100 раз больше, у всех только правильная русская речь, когда в подъезде какают, оставляют записку "прошу прощения", и в парикмахерской стригут за полтинник как голливудскую звезду...
leon.elk
11.04.2011, 13:00
VovanNumber1, ИМХО Вы чересчур близко к сердцу все принимаете))
Xenon
11.04.2011, 13:00
одно название чего стоит
В Губкине живут Спанч Бобы?
OJIOPUH
11.04.2011, 13:02
"прошу прощения" улыбнуло xD 5 баллов )))
VovanNumber1
11.04.2011, 13:11
leon.elk, Очень, родной город то.
UFOlog
11.04.2011, 13:40
одно название чего стоит
А что, у пиндосов такие названия городков можно на каждом шагу встретить. Имхо, чисто американское название у этого русского городка;)
Губкин - Губ кин - Lips keen - Сильные губы. Чем-то исконно индейским отдаёт)))
leon.elk
11.04.2011, 13:45
Очень, родной город то
Мне кажется, что цены в магазине, размер зп и качество дорог - не совсем те критерии, по которым надо выбирать ПМЖ
У каждого города есть свой "дух"... Конечно, уровень благоустройства, благожелательность населения - все это влияет.
Но одним словом это не объяснить.
Одно время мне много пришлось перемещаться, и должен сказать, что не всегда было приятно возвращаться в Воронеж.
Я, например, ненавижу Москву. Не мой город. Не люблю.
Но мне очень нравятся Лондон, СПб и Севастополь. В последнем имел возможность остаться, но не решился - жалею до сих пор.
А Воронеж - депрессивный, грязный и злой город. Но не настолько, чтобы собирать чемоданы)) А Липецк ваще деревня при всех плюсах.
Это всё ИМХО.
OJIOPUH
11.04.2011, 13:55
Мне кажется, что цены в магазине, размер зп и качество дорог - не совсем те критерии, по которым надо выбирать ПМЖ
это если у вас на счету в банке мультов 20 есть ;) а если нет, то выбирать именно по этим параметрам xD насущное так сказать
Чёрный Дембель
11.04.2011, 13:56
Но мне очень нравятся Лондон, СПб и Севастополь. Лондон пока не видел, по остальным согласен. От себя добавлю Киев.
Пипецк - ну, не совсем деревня, так на неплохой райцентр тянет.
Xenon
11.04.2011, 13:57
А кто как к Тамбову относится? Говорят, что совсем у них грустно.
leon.elk
11.04.2011, 14:01
От себя добавлю Киев.
кстати да
насущное так сказать
жывотное :D
UFOlog
11.04.2011, 14:02
В последнем имел возможность остаться, но не решился - жалею до сих пор.
Ну ещё бы... Чёрное море, гуляющие по набережной кучки отдыхающих и туристов, и возможность легко на них заработать. Почти субтропический климат, крымское вино, ну и так далее... Дай всё это Воронежу, то и здесь от депрессии и следа не останется.
Крупные портовые города вообще крайне редко бывают депрессивными. Особенно там, где тепло и растут пальмы:)
leon.elk
11.04.2011, 14:07
и возможность легко на них заработать.
ну не факт что все так просто - палка о двух концах. у жителей курортных городов че летом "легко" заработаешь - на то зимой и жить будешь. на всех курортах так - зимой голяк.
А я там был по вопросам военно-морской службы, поэтому туристы мне были менее интересны, чем я им - задолбали "давай сфоткаемся")
OJIOPUH
11.04.2011, 14:08
жывотное :D
и не говори :haha:
UFOlog
11.04.2011, 14:09
ну не факт что все так просто - палка о двух концах. у жителей курортных городов че летом "легко" заработаешь - на то зимой и жить будешь. на всех курортах так - зимой голяк.
Это всё верно. Но по-любому, жить там веселее, чем здесь штаны в офисах протирать. Чёрное море от депрессии хорошо лечит.
leon.elk
11.04.2011, 14:19
Но по-любому, жить там веселее, чем здесь штаны в офисах протирать. Чёрное море от депрессии хорошо лечит.
это я теперь понимаю)) А тогда море, солнце, черешню-абрикос-виноград, тихие южные дворики и т.п. как должное воспринимал. Ностальгирую теперь..
VovanNumber1
11.04.2011, 15:27
leon.elk, Депрессия и озлобленность потомучто у нас пока бардак. Так покатаешся по разбитым дорогам, выпачкаешь всю обувь в грязи, и еще куча всяких мелочей которые бесят - на людей наверно кидатся будешь..
VovanNumber1
11.04.2011, 15:31
Xenon, ну и какая там покупательская способность выше ? пирожок лишний купить ?
leon.elk
11.04.2011, 15:42
Депрессия и озлобленность потомучто у нас пока бардак.
это поголовный невроз среди жителей что ли? и что ж тогда хорошего в этом городе?
_Марина_
11.04.2011, 16:37
Странно, а меня вот Севастополь не впечатлил. Грязное море, грязный город. И депрессивная молодёжь от того, что очень не перспективное у них будущее. Все поголовно мечтают жить в России, вспоминают как при СССР ещё застряли в этом, тогда ещё закрытом городе, и путей назад, в Россию, не осталось. Цены на жильё не сопоставимы.
leon.elk
11.04.2011, 16:40
Грязное море, грязный город.
не надо ходить на городские пляжи) даже в бразилии
Чёрный Дембель
11.04.2011, 16:49
не надо ходить на городские пляжиЭто точно...
VovanNumber1
11.04.2011, 17:21
leon.elk, ну не у всех...Просто чем больше порядка, тем больше у людей самоуважения, а от всяких тупостей люди становятся злее. Переходишь например у вокзала, на переходе куча пазиков становится, уже начинаешь немного звереть... А что хорошего ? В городе вполне можно жить, полно движухи, в центре красивые здания, много молодежи, много красивых девушек. Отличный климат, без перекосов, нормальная зима нормальное лето, нету жуткой жары или сибирских морозов. Ну и город вполне харизматичен, интересен. Полно красивых мест....
leon.elk
11.04.2011, 17:34
в центре красивые здания
модерновый бристоль, псевдорусский домик на коммунаров, львы на проспекте и напротив убогий "домик губернатора", интересный только тем, что в нем предположительно «в самом веселом расположении духа» танцевал мазурки николя ростов в романе льва николаича "война и мир"... несколько казённых классических зданий с колоннами...
эммм... ну ещё краеведческий музей. всё!
Все остальное разбомбили немцы. Да и не было ниче особо интересного - обычная губернская архитектура.
Про новостройки я вообще помолчу.
Отличный климат, без перекосов
любите побродить по любимым местам в -20С?)))
полно движухи
муравьям в муравейнике тоже так кажется)
много молодежи
это потому, что люди долго не живут
Ну и город вполне харизматичен
вот абсолютно не соглашусь! безликий город. кроме пары мест типа петровского сквера (да и там новострой) - все остальное серо и неузнаваемо. это даже не говоря о том, что полгорода - промзона.
много красивых девушек.
вот тут не поспоришь :D поэтому-то я тут
_Марина_
11.04.2011, 19:31
Вот мне интересно, а почему любители Липецка и Севастополя живут в Воронеже? продав квартиру в Воронеже хватит на две в Севастополе. Девушки на Украине ещё красивше воронежских. Не понимаю, что держит этих людей в Воронеже? Очень хорошо знаю российский юг, вот где не хотелось бы даже во сне жить. Иногда мне снятся такие кошмарики, типа живу в Ростове, который на Дону, просыпаюсь в поту. Все эти южные неухоженные дворики можно рассаматривать и восторгаться только на экскурсиях. Жить в таких колоритах, поверьте, не очень комфортно
leon.elk
11.04.2011, 19:37
продав квартиру в Воронеже хватит на две в Севастополе.
ошибаетесь. мы видимо о разных севастополях и воронежах http://crimeahouse.com.ru/
Вот мне интересно, а почему любители Липецка и Севастополя живут в Воронеже?
Не понимаю, что держит этих людей в Воронеже?
глупый вопрос, учитывая что я на него уже ответил. читайте внимательно
Очень хорошо знаю российский юг
...и купаетесь на городских пляжах :D
Девушки на Украине ещё красивше воронежских.
суровая ценительница хохлушек? "апасна" (с)
просыпаюсь в поту
душ вечером надо принимать
Dr.Benz
11.04.2011, 19:39
суровая ценительница хохлушек? "апасна" (с)
Уахахаха...не ты чё,хохлушки они секси....Хд
Marge S
11.04.2011, 19:43
leon.elk,
такой ты клоун унылый))
leon.elk
11.04.2011, 19:45
Marge S, я ж тебе уже говорил куда идти, ты че уже вернулось?) лучше не флуди, а то опять расстанемся.
постишь-постишь, а инфы 0 - ищешь лишь бы с кем посраца.
VovanNumber1
11.04.2011, 19:49
leon.elk, Ну да, серый, городом долго никто не занимался. Ну если по отдельным зданиям, шедевров у нас нет, все здания характерны для областного центра. Разве что здание ЮВЖД с музеем Крамского. Но в целом город очень не плох. Прямой центральный проспект, от которого отходят уютные, утопающие в зелени улицы. Уютные скверы с памятниками. Улочки, спускающиееся к набережной со старинными домиками и церквями, на которых открываются понораманые виды. Площадь Победы очень интересная, а какой там вид на левый берег и Чернавский мост. Акатов монастырь очень уютен, Введенская церковь, Воскресенская церковь , Покровский собор, и вид на него с площажи детей. Сталинский ампир хороший, пл Черняховского, ул Мира, высотка на Ворошилова. А то что в центре строят есть классные здания, они добавляют центру солидности, когда переезжаешь по Чернавскому, дух захватывает.
leon.elk
11.04.2011, 19:54
VovanNumber1, весьма поэтично) но тоже самое можно сказать о Смоленске, Волгограде, Владимире, Суздале и еще десятке хороших русских городов.
Местечковый патриотизьм эт хорошо - сам примерно теми же словами москвичей тех же при случае и убеждаю... но что такого во всем этом привлекательного, уникального и "харизматичного" я так и не понял из ваших слов.
VovanNumber1
11.04.2011, 21:17
leon.elk, А разве плохо что так можно сказать ? Каждый город индивидуален и красив, и в каждом городе можно найти минусы. И только от самого человека зависит будет он любить город или его ненавидеть.
А что может быть уникального... Ну чтобы быть уникальным городу нужно быть столицей, или хотя бы побывать ей какое то время. Чтобы царевича замочили какогонибуть - тут же тебе на собор, надоел старый дворец вот те новый, и чтоб никак у сраных европейцев, а чтобы богаче, больше, выше, этоже не хрен собачий, а Россия. Накрайняк можно за общаковские государственные деньги и самое красивое метро построить, а че. И за 24 млрд рублей театр отремонтировать. Зато тысячи людей живущих в бараках будут наслаждаться мыслью, что этот театр самый лучший в мире. А провинция может предоставить только уют, какойто свой провинциальный шарм...
DeNzel
11.04.2011, 21:21
Я оттуда где говорят "Г", а не "Хъа"..
Это так важно? По моему это показывает твою хамскую сущность, раз ты на этом внимание заостряешь.
только в воронеже увидел повальное хамство обслуживающего персонала (парикмахер, продавец, кондуктор).
Во-первых каких-то существенных отличий нет, во-вторых смотри на конечный результат, а то тебе будут улыбаться и облизывать с ног до головы, а в итоге разведут как последнего лоха, у нас меньше лицемерия, говорят правду)
Я оттуда где никто не охаит мужчину, который в автобусе попросит людей уступить место беременной....
О единичных случаях можно говорить везде,не надо обобщать.
Так откуда ты?
Чёрный Дембель
11.04.2011, 21:22
Не понимаю, что держит этих людей в Воронеже?Инфернальная гоголевская нэзалэжщина у Кыиве.
leon.elk
11.04.2011, 21:25
И только от самого человека зависит будет он любить город или его ненавидеть.
дык я ж не ненавижу, у меня индифферентное к нему отношение
leon.elk
11.04.2011, 21:31
А провинция может предоставить только уют, какойто свой провинциальный шарм...
просто есть города со "своим" шармом - типа той же Одессы, Севастополя. А есть города N-ски.
Я достаточно хорошо знаю Воронеж - и историю, и сам город. Но для меня это Nск.
Это не хорошо и не плохо. Просто вот если бы я НЕ жил в Врн и выбирал бы место переезда, то вряд ли выбрал бы Воронеж.
Ну а коли я тут уже живу, тут мои друзья...почему нет? В Липецк я уж точно не хочу.
Gri-fan
11.04.2011, 21:33
Губкин - Губ кин - Lips keen - Сильные губы. Чем-то исконно индейским отдаёт)))
Не знаю как там в Америке, а город Губкин, Белгородской области назван в честь советского геолога Губкина Ивана Михайловича, регалии его перечислять не стану, велкам на "Вики"......
Что до меня, Воронеж с каждым годом нравится всё меньше и меньше........
VovanNumber1
11.04.2011, 22:26
leon.elk, а какой шарм у Одессы , Севастополя. Одесса также попадает под определение обычного губернского города. Несколько улиц с несколькими симпатичными зданиями, пара прикольных церквей, пара прикольных памятников... Южный город, следовательно много зелени. Если бы не знал что это Одесса, решил бы что обычный город. Впринципе так оно и есть.
SSSDDD
11.04.2011, 22:27
крымское вино, ну и так далее... Дай всё это Воронежу, то и здесь от депрессии и следа не останется.боже упаси..и так алкашей дохринища...может и живём так по воронижски жлобово,потому что бухают все кому не лень и всем всё похрен? может в этом причина? а кстати-в липецке и на белгородчине на городских праздниках так не бухают как у нас...бутылок пустых и пьяни поменьше то будет..никто факел чемпион и сектор газа не орёт и драк поменьше в толпе)))
VovanNumber1
11.04.2011, 22:29
leon.elk, Менее распиариный Львов рвет Одессу, вот это я понимаю, действительно город имеет шарм, и то возможно для нас. А для поляков может простой обычный город.
SSSDDD
11.04.2011, 22:30
ищешь лишь бы с кем посраца.и скоро я чую найдёт...
VovanNumber1
11.04.2011, 22:33
SSSDDD, вот это друг полнейшее вранье, без обид.
VovanNumber1
11.04.2011, 22:35
SSSDDD, вот это просто бред...вы просто небыли скорее всего там. даже в обычные дни на петровской площади жесть.
SSSDDD
11.04.2011, 22:35
, вот это друг полнейшее вранье, без обид. да нормально...а ты насчёт пития земляков?)согласись-бухают то у нас покруче)))
leon.elk
11.04.2011, 22:36
Если бы не знал что это Одесса, решил бы что обычный город. Впринципе так оно и есть.
вы шутите? ну не знаю... читайте Пушкина, Катаева, Бабеля, слушайте Утесова
вы с людьми там говорили? а архитектура?
не ну тут в вас явно просто заговорило желание отрицать в споре))
SSSDDD
11.04.2011, 22:37
на петровской площади жесть. драм театр))) а сейчас то побухать и по цивильнее можно...рыгаловок полно))) там что,больше?)))
leon.elk
11.04.2011, 22:38
Менее распиариный Львов рвет Одессу
ну я бы не переходил на футбольный счёт - рвет-не рвет.
Во Львове не был. Читал, слышал. тут мы сходимся - есть масса красивых городов даже среди не самых крупных.
Спор не в том, что лучше - Одесса или Львов. Просто Врн жеж явно не из этой серии..
VovanNumber1
11.04.2011, 22:40
SSSDDD, одинаково) все в гавнину и там и у нас))
SSSDDD
11.04.2011, 22:40
а сейчас то побухать и по цивильнее можно...рыгаловок полно)))и теперь ждём бабу с тряпкой в дебаты))) ща нам тут распишут про "чудесные места для накатывания")))
leon.elk
11.04.2011, 22:42
одинаково) все в гавнину и там и у нас))
а в сравнении с каким нить издыхающим моногородом за уралом - так у нас тут просто торжество трезвости)
SSSDDD
11.04.2011, 22:45
одинаково) все в гавнину и там и у нас))блииин...работал в белгороде на дне города,скажу одно-пока шёл с площади в гостиницу-алкашни и магазов с бухлом я встечал очень мало.....и то-продавали только! пиво....персонал наш там маялся жутко)это было 2-3 года назад...
VovanNumber1
11.04.2011, 22:47
leon.elk, Пушкин там год жил. Ильф и Петров так любили свой город что свалили в Москву. То что типа планировка в городе есть, это потому что город молодой совсем. Оперный театр - обычный типовой европейский проект. Чкаловская лестница достопримечательность ? Давайте еще бордюры достопримечательностями называть. Памятник Екатерине - калька с парижского памятника. Тещин мост...без коментареиев. Памятник Утесову ? Меня корова у хутора прикалывает больше. Ну и все, несколько зданий красивых, ну и то для тех кто не был в европе. Все. Ах да, парк скульптур - комикс под открытым небом, это еще пойдет. Не хочу обидеть, извините, просто эмоции.
VovanNumber1
11.04.2011, 22:48
SSSDDD, Я про Липецк, в Белгороде там скоро секс запретят, вслед за хэви-металлом и днем св валентина.
leon.elk
11.04.2011, 22:50
Не хочу обидеть
эх, да рази ж ви можете меня обидеть за одессю))
VovanNumber1
11.04.2011, 22:51
SSSDDD, В Липецке прикольно когда толпа начинает танцевать под песни музыкального фонтана, особенно вечером когда все вхлам )
SSSDDD
11.04.2011, 22:54
Белгороде там скоро секс запретят, вслед за хэви-металлом и днем св валентина. вот туда и валить надо))) тра....ся дома под одеялом,слушать классику и не покупать тупые подарки каждый год...+ездить по хорошим дорогам и не тратить на ремонт подвески и колёс неопределённое кол-во денег...я за!
SSSDDD
11.04.2011, 22:55
В Липецке прикольно когда толпа начинает танцевать под песни музыкального фонтана, особенно вечером когда все вхлам у нас вроде тоже такое развлечение в городе имеется)))) жуткое зрелище)))
VovanNumber1
11.04.2011, 23:00
SSSDDD, где ? в кольцовском не видел такого
VovanNumber1
11.04.2011, 23:01
leon.elk, нехотел затронуть ваши чувства, темболее на правду не обижаются )
leon.elk
11.04.2011, 23:03
нехотел затронуть ваши чувства, темболее на правду не обижаются )
одесса не входит в число моих любимых городов. А те, что нравятся - я назвал.
FAKEL-Champion
11.04.2011, 23:04
Ну а что касается зарплаты на производстве и так далее? где больше?
Конечно в ВОРОНЕЖЕ - у нас постоянно идут стройки,требуюстя специалисты в фирмы- а зарплаты больше чем в липецке
Что касается жизни - то тут тоже ВОРОНЕЖ выигрывает
У нас много торговых центров,парков,кинотеатров - есть футбольный клуб ФАКЕЛ - он щас в первом девизионе-кстати у нас второй или третий по размеру стадион в РОССИИ , хоккейный клуб буран - он тоже в шаге от КХЛ ! Клубы и так далее всё это есть у нас на любой вкус - ЕСТЬ МНОГО ТОРГОВЫХ СЕТЕЙ ДЕШЁВЫХ!
Короче если хочешь ЖИТЬ то Воронеж - если экскурсия то можно и Липецк!
Я был и там и там - и если честно то в липецке не развезаются новые технологии!
Хотя можешь пожить по неделе - по месяцу и там и там - И СРАВНИТЬ!
И ещё Воронеж очень культурный город вот пару достопримечательностей http://www.komandirovka.ru/dostoprim/list.php?ID=1240
И вот ещё
Воронеж, административный центр Воронежской области с населением около 1 млн. чел., расположен на берегах р.Воронеж. Впервые город упоминается в летописях в 1177 г., а в 1585 г. была возведена крепость для защиты южных границ государства от набегов кочевников. В конце 17 в. Воронеж - значительный торгово-ремесленный город, центр русского кораблестроения. Современный Воронеж - крупный промышленный, научный и культурный центр России. В городе находятся театры: драматический им.А.В.Кольцова, оперы и балета, юного зрителя, кукол,- музеи: краеведческий, художественный им.И.Н.Крамского, дом-музей им.И.С.Никитина. Сохранились памятники архитектуры 17-19 вв.: колокольня бывшего Акатова монастыря (1620 г.), Успенская церковь (1694-1702 гг.), Никольская церковь (1720 г.), Арсенал (1696 г.), Воронежский дворец (18 в.).
От себя добавлю Воронеж находится в 486 км от москвы - и она нам финансово помогает!
А ВОТ ГЛАВНЫЕ ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬНОСТИ ЛИПЕЦКА
http://www.komandirovka.ru/dostoprim/list.php?ID=1282
НАДЕЮСЬ ПОМОГ!!!!
ВОТ ВСЁ О ВОРОНЕЖЕ ВСЁ ЧТО Я ГОВОРИЛ http://ru.wikipedia.org/wiki/
А вот ВСЁ О ЛИПЕЦКЕ http://ru.wikipedia.org/wiki/
Если нужна помощ виртуально могу помочь подсказать! рассказать !
VovanNumber1
11.04.2011, 23:09
leon.elk, я понял. я не пытался както зацепить этот город, типа в отместку вам. не в коем случае. каждому свое. просто очень все относительно, и самое главное отношение к городу...
SSSDDD
11.04.2011, 23:10
в кольцовском не видел такого да вроде с 1 мая каждый год начинается..ну по крайней мере раньше было точно..я за светской жизнью города не слежу))))
VovanNumber1
11.04.2011, 23:17
SSSDDD, ну бухают да. но такой вакханалии не видел, честно. Наоборот в кольце всегда тихо, стоят люди около фонтан, любуются.
UFOlog
11.04.2011, 23:39
Не знаю как там в Америке, а город Губкин, Белгородской области назван в честь советского геолога Губкина Ивана Михайловича, регалии его перечислять не стану, велкам на "Вики"......
Неа. Лучше вы велкам в библиотеку. Читать О'Генри, Джером К.Джерома, Ярослава Гашека и ещё многих-многих классиков. Установка - развивать чувство юмора...
leon.elk
11.04.2011, 23:40
Установка - развивать чувство юмора... :pooh_lol:
Gri-fan
12.04.2011, 00:15
Неа. Лучше вы велкам в библиотеку. Читать О'Генри, Джером К.Джерома, Ярослава Гашека и ещё многих-многих классиков. Установка - развивать чувство юмора... Спасибо, не люблю классиков, впрочем О`Генри оставил приятные впечатления красотой стиля и какой то детской наивностью......
UFOlog
12.04.2011, 00:56
Спасибо, не люблю классиков, впрочем О`Генри оставил приятные впечатления красотой стиля и какой то детской наивностью......
Странно... по вашему хорошо поставленному слогу никак не скажешь, что вы не любите классиков. По-моему вы скромничаете. При всей вашей нелюбви к ним, вы вряд ли будет отрицать, что они оказали на вас своё положительное влияние.
_Марина_
12.04.2011, 08:36
Просто вот если бы я НЕ жил в Врн и выбирал бы место переезда, то вряд ли выбрал бы Воронеж.
Ну а коли я тут уже живу, тут мои друзья...почему нет? да, Воронеж оценить могут только те, кто не родился в этом городе, а именно ВЫБИРАЛ его. Коренные воронежцы могут только разглагольствавать, что много городов лучше, а нам, бедолагам, угораздило родиться в этом Гэ Воронеже. А может тем, кто жил в других городах и знает, что такое "Гэ" , действительно повезло больше. Могут жить, любить и ценить город, в котором живут.
Dr.Benz
12.04.2011, 08:42
_Марина_, Воронеж отличный город.те кто говорят что он Гэ,видимо сами ******.)))
leon.elk
12.04.2011, 09:19
А может тем, кто жил в других городах и знает, что такое "Гэ" , действительно повезло больше.
Безусловно, всякое Гэ относительно)
По-моему М.Твен сказал, что "счастье - это не вещь в себе, а контраст с чем-то неприятным"
Чёрный Дембель
12.04.2011, 09:37
О`Генри Понравился О'Генри - переходи к Аверченко. ИМХО, на голову выше. Особенно с точки зрения психологии и с учётом родной ментальности.
секретарь
12.04.2011, 11:49
Мне кажется, что цены в магазине, размер зп и качество дорог - не совсем те критерии, по которым надо выбирать ПМЖ
У каждого города есть свой "дух"... Конечно, уровень благоустройства, благожелательность населения - все это влияет...Я, например, ненавижу Москву. Не мой город. Не люблю...
А Воронеж - депрессивный, грязный и злой город. Но не настолько, чтобы собирать чемоданы))...
+1000
Если бы имела возможность выбирать-я жила бы в Белгороде.
Мистер
12.04.2011, 11:50
А кто слышал в Липецке сейчас общественный транспорт платный???
VovanNumber1
12.04.2011, 13:18
Мистер, конешно. некоторые чудные земляки српашивали, правда в Липецк проезд бесплатный ? Вот у вас город то какой хороший ! Приходится отвечать - хоть бы съездил, посмотрел...
VovanNumber1
12.04.2011, 13:19
секретарь, а дальше в Губкин, потом село Красное. Есть куда расти !
Димасик69
12.04.2011, 15:40
Однозначно Воронеж!!! Лучше все за исключением дорог, ремонт которых финансируется НЛМК, как и все в Липецке. Жахнул кризис, стал завод - остановилась и жизнь в "славном" городе. ВУЗы, ночная жизнь, рестораны, да все хуже на уровень!!!
Marge S
12.04.2011, 15:49
ВУЗы
бесполезные.
ночная жизнь, рестораны
самое важное в жизни ,ага да.
Dr.Benz
12.04.2011, 16:01
Marge S, ммм...а что для тебя важно ? Только бабло?Которого ещё всегда и не хватает.
Marge S
12.04.2011, 16:09
Только бабло?
причем здесь бабло?
Которого ещё всегда и не хватает.
у кого как, по себе не судят.
leon.elk
12.04.2011, 16:19
а что для тебя важно?Только бабло?
у кого как, по себе не судят
вот за быдлопонт&недоброжелательность воронежцев и не люблю) господа, мысль абстрактная - ответ не ожидается)
Dr.Benz
12.04.2011, 16:38
Marge S, ахахахаа...могу только рассмеяться тебе в лицо) Бабла всем и всегда не хватает,когда есть на хлеб,хочеться на хлеб с маслом,когда есть на квартиру в питере,хочеться квартиру в Риме,и так делее.Их всегда не хватает,любой состоятельный человек никогда вам не скажет что ему хватает денег.С материальным достатком,ростут и потребности.
секретарь
12.04.2011, 18:36
секретарь, а дальше в Губкин, потом село Красное. Есть куда расти !
не) дальше Белгорода не поеду))) я ж не пилигрим)))))
А Губким-это же рядом со Ст.Осколом? Люблю их конфеты)))
VovanNumber1
12.04.2011, 19:23
секретарь, Степ если только, наши лучше)))))))))))))))) Я обращал внимания что одно дело жить в городе, а другое слышать о нем, приехать посмотреть...Впечатления чаще всего разные...
VovanNumber1
12.04.2011, 19:25
leon.elk, бред про недоброжелательность. полно отличных людей, плохих тоже. у нас люди очень открытые, что думают то и говорят !
VovanNumber1
12.04.2011, 19:28
Димасик69, Да НЛМК там щас копейки лишней не даст, недаром Лисин самый богатый человек страны. А дороги лучше, потомучто гораздо меньше поток машин, сейчас вот их становится больше и уже сразу и колеи начали появлятся и трещины..
Marge S
12.04.2011, 19:29
Бабла всем и всегда не хватает,когда есть на хлеб,хочеться на хлеб с маслом,когда есть на квартиру в питере,хочеться квартиру в Риме,и так делее.
не судите по себе.
Pioneer81
12.04.2011, 20:18
сейчас вот их становится больше и уже сразу и колеи начали появлятся и трещины.
Согласен. В прошлую пятницу был в липецке. Дороги ни в п..ду! К тому же крайне грязный город.
VovanNumber1
12.04.2011, 20:32
Pioneer81, Ну летом почище нашего.... зимой одинаково, в Воронеже даже получше.
piarka
12.04.2011, 21:50
Согласен. В прошлую пятницу был в липецке. Дороги ни в п..ду! К тому же крайне грязный город.
Соглашусь! Приехала из Липецка сегодня и НИЧЕГО из хваленного не увидела. Дороги такие - же, водители такие -же, грязь даже как-то больше в глаза бросается. Какой-то абсолютно депрессивный город (мое субъективное мнение), платная дорога кстати совсем г...о стала.
arxitektor_k
12.04.2011, 22:21
Pioneer81, без мата, дальше будет бан.
Pauzifl
13.04.2011, 10:05
Соглашусь! Приехала из Липецка сегодня и НИЧЕГО из хваленного не увидела. Дороги такие - же, водители такие -же, грязь даже как-то больше в глаза бросается. Какой-то абсолютно депрессивный город (мое субъективное мнение), платная дорога кстати совсем г...о стала.
А чего там хвалить? исторически город никакой, центр города, все равно что наш Бульвар Победы - новостройки, магазины и прочая лабудень. только у вокзала есть какие-то места, праки скверы и т.д.
грязь везде одинаковая, если ее не убирать. хвалят Липецк сейчас уже по привычке - раньше там хорошо платили, народу немного (как следствие машин тоже), дороги построил цемзавод, а все остальное ..... коробки домов и на первых этажах магазины, кафе и пр.пр.пр. наводит уныние
Marge S
13.04.2011, 10:32
центр города, все равно что наш Бульвар Победы - новостройки, магазины и прочая лабудень.
А у нас какой центр города?
грязь везде одинаковая
да нет летом в липецке вообще прекрасно.
коробки домов и на первых этажах магазины, кафе и пр.пр.пр. наводит уныние
вы про воронеж?
Чёрный Дембель
13.04.2011, 21:50
да нет летом в липецке вообще прекрасно.Угу. Как в морге.
"А на кладбище всё спокойненько,
Ни друзей, ни врагов не видать!
Всё культурненько, всё пристойненько,
Исключительная благодать!!!"(С), М. Ножкин. (http://video.mail.ru/mail/bagira200927/1239/1680.html)
Marge S
13.04.2011, 22:25
Угу. Как в морге.
был на территории морга воронежского? имхо лучший парк врн
Чёрный Дембель
13.04.2011, 23:08
был на территории морга воронежского? Гы........
Бывал, как же...
...и вскрывал лично....
Marge S
13.04.2011, 23:20
Чёрный Дембель,
Оо так мы мб и знакомы))
хД я тоже там в трупиках ковырялся)
VovanNumber1
14.04.2011, 00:37
стоит признать что центр Липецка поблагоустроенее нашего. Потомучто работу начали давно, году в 2006. Фонтан рядом с Петром сделали, комсомольский пруд вобще жесть был, теперь на нем фонтанчики, каскад фонтанов лбустроили (наверно самое красивое место города). ну и плиткой выложено все. плюс центральные улицы многие благоустроены. и восприминимается по другому ! а у нас хоть и больше старых зданий но в плохом состоянии... Конешно если ближе с городами знакомится, то такой жести насмотришся, но как первое впечатление Липецк хорош.
Marge S
14.04.2011, 02:32
Фонтан рядом с Петром сделали, комсомольский пруд вобще жесть был, теперь на нем фонтанчики, каскад фонтанов лбустроили (наверно самое красивое место города)
да там очень круто и парк рядо с петром и дальше вверх вдооль фонтанов до небольшого прудика с островком)
Jaged2
14.04.2011, 10:28
Липецк, Липецк - и че?
делать там нехрена.
vitalets
14.04.2011, 10:29
Фигня!
Я на нормальной работе - без знакомств.
Сейчас, спустя квартал, получаю более выгодное предложение - без знакомств.
Сам недавно (год назад) переехал!
Но! Лучше жить в Липецке - ибо в воронеже менталитет у коренного населения просто пипец...помесь "колхозника", "гопника" и "хохла".
Да ты сам, судя по всему, помесь колхозника, гопника и недохохла....
Если говоришь такое о коренном населении Воронежа. Ты хоть знаешь - что это такое - коренное население столицы черноземья? Сколько в процентном отношении этих людей от того недомиллиона тех, кто приехал сюда жить в последние 20-30 лет?
Противно просто такое читать..... И омерзительно.....
VovanNumber1
14.04.2011, 12:59
Marge S, Ну парк обычный) Большая часть как наше Динамо, нормально только на центральной аллее , где атракционы, и дорога к зоопарку. Фонтан прикольный у Петра, но что там вечерами происходит...Комсомольский пруд норм стал ( вы назвали прудик с островком) буквально несколько лет назад это была лужа, но молодцы прибарахлили. Площадь ленина и улица ленина, там чисто (сердце города), но там както неприкольно...Пара старых 2-х этажных домиков...Интересно только то что кафедральный собор и администрация находятся рядом. Очень все спорно...центр Воронежа намного интереснее, но следует признать что Липецкий чище, особенно в солнечный день там очень хорошо...
GeRoy
16.04.2011, 01:24
Четвертый год проживаю в славном городе Лип.
Сей поселок скучен, тих, зело провинциален и довольно-таки нечист. Местная "тюрьма" отравляет округу изрядно.
Утром и вечером присутствуют пробки, когда 80 тыс. рабов бредут на заклание/бегут из комбината.
Дороги разрушены, все в ямах да колдобинах.
У города нет истории, архитектура "современна", застройка хаотична.
Хорошие парки, нормальный городской пляж.
Недорогой алкоголь в общепите.
Строятся детские сады, не такое как в Воронеже разложение в медицине и ЖКХ.
Липецк, май эсс.
Xenon
16.04.2011, 02:28
Хорошие парки, нормальный городской пляж.
Недорогой алкоголь в общепите.
Строятся детские сады, не такое как в Воронеже разложение в медицине и ЖКХ.
Эти плюсы перевешивают многие минусы.
SergeZ
16.04.2011, 03:12
Эти плюсы перевешивают многие минусы.
И ещё есть несколько плюсов, которые перевесят любые прочие минусы: в Липецке не воняет говном с очистных, не жгут мусор в городской черте и военный аэродром находится не в 5 км. от центра города
YUreal
16.04.2011, 03:36
в Липецке не воняет говном с очистных, не жгут мусор в городской черте и военный аэродром находится не в 5 км. от центра города напомнило анекдот:
- Мы с Леной собираемся пожениться!
- А где вы будете жить?
- Мам, Лена - эмо, она вообще жить не хочет.
GeRoy
16.04.2011, 12:13
в Липецке не воняет говном
Расскажи это жителям района тракторного завода
Гена-крокодил
16.04.2011, 12:43
UFOlog, я родился и вырос в Воронеже,но я могу с уверенностью сказать.у нас ОЧЕНЬ много хамов и хабалок,а ещё склочных тварей,у которых так и чешеться язык.Был на кавказе,там совершенно другие люди. Всё идёт от уважения к ближнему своему,там все братья,все друг за друга. А у нас человек человеку волк.Вот так то.
Да на кавказе вежливости больше, НО только потому что почти любой тебя за слова к примеру "*б твою мать" тебя просто пристрелит, и за многое другое.
Это как в анекдоте : Муж кмс по боксу, а у жена кмс по самбо, они не ругаются им ссыкотно :flirt:.
Так и на кавказе вежливость обусловленна не только воспитанием, а уж как относятся нохчи, даги к русским это нужно на себе почуствовать ни о какой вежливости речи быть и не может. Только право сильного.
А какие друг другу братья к примеру азеры-армяне, грузины-осетины, грузины-абхазы и т.д. я думаю вы и сами знаете.
VovanNumber1
17.04.2011, 01:14
GeRoy, Знаешь что удивляет, вот интересно когда другие рассуждают о других местах, городах и т.д. Даже начинаешь прислушиваться. НО только если ты сам там не жил. есть чудики, к-е до сих пор верят что в Липецке проезд бесплатный. Да и с детскими садами, там был один образцово-показательный район, 27 помоему, а сейчас лепят как попало...
Neznaika
17.04.2011, 11:06
У нас в городе полно людей не представляющих себе жизнь на левом (правом) берегу, а про жизнь в другом городе и вовсе рассуждать бессмыссленно, кто надумает сменить город - того никакие минусы не остановят, а подавляющее большинство будет об****ть родной город, но проживёт в нём всю свою жизнь.
Vvrn
17.04.2011, 11:09
нас в городе полно людей не представляющих себе жизнь на левом (правом) берегу, а про жизнь в другом городе и вовсе рассуждать бессмыссленно, кто надумает сменить город - того никакие минусы не остановят, а подавляющее большинство будет об****ть родной город, но проживёт в нём всю свою жизнь.
+1 Точняк.
pvv
21.04.2011, 11:45
Вопрос можно перефразировать как: "что лучше, Москвич или Жигули"?
Жить лучше в Австралии.
_Марина_
21.04.2011, 12:27
Сообщение от GeRoy
Хорошие парки, нормальный городской пляж.
Недорогой алкоголь в общепите.
Строятся детские сады, не такое как в Воронеже разложение в медицине и ЖКХ.
Эти плюсы перевешивают многие минусы.
на данный момент для кого-то и перевешивают. Но есть надежда (она ведь последней умирает) , что в Врн парки облагородят. Хотя не скажу, что у нас нет нормальных парков. По крайней мере 3 хороших есть. А сколько в Липецке хороших парков?
Сей поселок скучен, тих, зело провинциален и довольно-таки нечист. Местная "тюрьма" отравляет округу изрядно.
Утром и вечером присутствуют пробки, когда 80 тыс. рабов бредут на заклание/бегут из комбината.
Дороги разрушены, все в ямах да колдобинах.
У города нет истории, архитектура "современна", застройка хаотична
А вот эти липецкие моменты уже не исправимы.
Xenon
21.04.2011, 12:31
есть надежда (она ведь последней умирает) , что в Врн парки облагородят
Угу, особенно после заявления Медведева о бесхозных землях и вырубки деревьев в Первомайском саду и Дубовке.
pvv
21.04.2011, 17:09
Да на кавказе вежливости больше, НО только потому что почти любой тебя за слова к примеру "*б твою мать" тебя просто пристрелит, и за многое другое.
Возможно легализация короткоствольного оружия в России приблизит культуру общения к кавказской?
Vladimir_V
21.04.2011, 17:49
Некорректно сравнивать город с металлургическим производством и без. У тут не в Липецке дело. Металлургия по определению не может быть чистой.
В Воронеже масса недостатков. Но нет металлургии.
Diagnost1
21.04.2011, 18:41
А мне кажется, что везде хорошо, где нас нет. Как говорится, где родился, там и сгодился. В каждом городе есть свои плюсы и минусы. Если человек надумал переезжать из Воронежа в Липецк, то он будет говорить про недостатки Воронежа, а про плюсы нечего нескажет; в то же время он будет хвалить Липецк, но про недостатки нечего не скажет. И наоборот.
К примеру я собирался переезжать из Казахстана город Кокшетау в Воронеж, но потом взвесил все за и против остался в Кокшетау. Я тоже говорил, что в Кокшетау делать нечего, но после принятого решения остаться понял, что Кокшетау это мой город, я здесь родился. И нет смысла переезжать.
Что касается запрлат я и у себя зарабатываю в среднем 25000-30000р диагностом-электриком. А в Воронеже когда смотрел газету средняя зарплата 15000р.
Понятно, что самые большие зарплаты в Москве, Питере, но так там и все намного дороже. И чтобы получить те деньги надо много работать, добираться до работы через пробки. В итоге кроме работы ничего не видешь.
Многие пишут про дороги, про климат. А вы посмотрите в каком городе нет плохих дорог; если в центре еще хорошие дороги, то заедешь в какой нибудь двор просто не возможно проехать. Про климат, а в каком регионе он хороший. Да и как еще дымят заводы.
Так что тут решает сам. И я свой выбор сделал.
n-suyazov
24.04.2011, 08:28
да что в Липецке, что в Воронеже жить НЕ ВОЗМОЖНО!!! От этих двух городов( а есть ещё масса на них похожих), надо бежать куда подальше, сообразуясь с розой ветров. В них экология - катастрофа для жизни человека!
Son
24.04.2011, 08:34
Липецк деревня.
Ни кафе нормальных, ни кинотеатров уровня Спартака, ни клубешников, ни ТРЦ уровня Град или МП, ни парка уровня Орленок. Липчане по выходным в Воронеж в МакДональдс ездят отдыхать и в ТРЦ Град. А уж нлмк задает такого жару, что тот, кто хоть раз его трубы увидит дурным вопросом "где лучше?" не задается.
Xenon
24.04.2011, 10:20
экология - катастрофа для жизни человека!
Наука катастрофой не является.
RomiX
24.04.2011, 10:30
"Где лучше жить в Воронеже или Липецке?" - в деревне вдали от города!!! а в кинотеатр ездить, вопрос только с работой... )))
ЛЕБЁДУШКА
На пищекомбинате в три смены зашумела работа. Хрустел под ногами сухой снег, шелестела над головой тополино-березовая листва, мерцал фонарь луны меж голых сиротливых ветвей под падающий снег или горел нарочитым жаром прожектор солнца во внезапный, палящий, краткосрочный зной, все едино- работу на комбинате поставили и организовали на должном уровне. Сам приспешник Владимира Довганя – Александр Коновалов купил, инвестировал в создание экологически чистых продуктов под новой баннерной вывеской торговой марки «Шадко» или «Шадр», подчинив своей харизме всех окрестных мало-мальски толковых фермеров, франшизой открыв продуктовые магазины в Аблязово и Заворёне. Поставил-заявил зарплату молодым специалистам, инженерам федерально-привлекательную. И потянулись к нему на пищевые производства молодые спецы, выпускники ВУЗов пищепрома с Кубани, Дона, Ставрополья, Тамбова, Воронежа, Оренбурга и Барнаула. Шумом, гамом наполнили, наводнили они, словно целину комсомольцы, вокзалы Аблязово и Заворёны. Проживание всему приезжему персоналу было предоставлено съемное, в хрущовках заранее арендованное. Также в проекте экопоселков подряжены были внеочередные дома на проживание топ-менеджмента комбината. И в Заворёне был введен в эксплуатацию многоквартирный дом из красного кирпича, на который завязали для работников комбината все соблазнительные условия и льготы ипотеки все банки, присутствующие в Зауралье. Рекламные баннеры и полотнища всех видов ипотек, как позы Камасутры, трепыхались, завлекая бездомных обывателей на ветру иллюзиями отсрочек, реструктуризаций долга, софинансирования, ИЖК и прочих аксессуаров долгового комфорта. Спецодежду массово закупали в Урсусе. Оттуда пришли контейнеры тряпья. В него облачили весь застенчивый и нахрапистый персонал и получилось симпатичное, даже по ВТО-шным меркам предприятие с экспортерскими амбициями. И закипела работа. Разного рода и сорта подготовки дегустаторы и четырехглазые аналитики, импотенты в белых халатах, кого сюда бог занес на личном транспорте с экзотическими номерами регионов, в погоне за длинным рублем корпели над пробирками, анализируя сгустки осадков, дающих пенициллиновый эффект благородных и не очень пищевых плесеней. А сколько водостока! Бесконечный промыв поточного оборудования, смывающий желе, рагу пасту и пюре овощных или ягодных консервированных производств с почкованием консервантов в дренажные воронки слива, сколько жести, стекла, пара, сахара, котлов, слежения за приборами и счетчиками варки. Загудела машина. Воодушевила местный люд. Тот сразу оценил и выстроился в коноваловские магазины за товарами первой необходимости из продуктовой корзины. Хозяева мясных лавок, не будь дураками, взяли также франшизой торговый знак и вместе, сообща, организованно ударили по беспринципным федеральным ретейлерам, полуфабрикатным, магнитом привлекающим к себе внимание цветами жадных оттенков, дико, по-животному будоражащих аппетит и ностальгические воспоминания краснодарского морского питания при летнем отдыхе дикарями на Черноморском побережье Кавказа. На производствах воцарилась, расцвела гармония чистоты, нового оборудования, красоты молодого персонала, вплетая воедино узор далекоидущих планов новоявленных хозяев экологии в питании.
Устроилась на комбинат и Ольга Ошуркова. Она упоительно работала. Душа пела от по-настоящему значимого и общественно-полезного и нужного труда, труда на производстве, которого уже практически не было нигде в России и его возрождение и популяризация стояли в жизненных интересах государства. Хозяин комбината и основатель профессионального объединения производителей, поставщиков и потребителей экопродукции и экоуслуг «Экокластер» Александр Коновалов задал высокую зарплату, даже по областным меркам, поднимая престиж к физическому труду, привлекая и делая ставку на молодежь. И Ошуркова, выйдя из декрета, определив ребенка в детский сад, с интересом и некоторым волнением пошла на производство. Муж Олег ее горячо поддержал, будучи сам поклонником производящего труда. Коновалов лично собеседовал персонал и, не смотря на большой конкурс на рабочее место, словно жесткий кастинг на очередной шоу-проект на телевидении, среди прочих выбрал и Ольгу, выделив ее за особый радужный блеск в глазах неподдельного живого счастья от предвкушения соприкосновения с миром экологически чистого пищепрома. Ольга попала в молодежную бригаду, начальником которой была назначена одна черноглазая, стройноногая и бойкая девица, Алена Владимировна Варакосова, знойная, черных метисных кровей, языческая красавица. Молодежной бригаде досталась очень амбициозная начальница из приезжих за большим рублем, молодой специалист с красным бакалаврским дипломом сельхозакадемии, жгучая брюнетка с белой вампирской кожей. Она сразу не взлюбила Ольгу, оценив ее с головы до ног пронизывающим недобрым взглядом и стала третировать по пустякам, нападая начальствующими рыками, депремированием со штрафами за липовые и фиктивные ошибки и нарушения технологии. Ольга всячески, как могла, других девчонок защищала, переадресовывая все выходки руководителя на себя. На почве хищной ревности и алчной зависти ее бескорыстному счастью возникло у Варакосовой к Ольге тяжелая, сглазная антипатия, как чувство утопленника к камню, его утянувшему на глубину. Алена стала завидовать Ольге и ненавидеть ее за то, что при бесспорной красоте начальницы бригады, окружающие мужчины прежде всего выделяли красоту Ольги, увлекались, вдохновлялись прежде всего именно ею, причем даже без повода с ее стороны. Штрафы и урезания зарплаты посыпались на Ольгу, якобы, за несоответствие ее работы установленным стандартам качества. Ошуркову ставили на самую невыгодную работу в смену, оставляли через раз дежурной смывать остатки переработки. Ольга безропотно, гордо все это сносила, даже не просясь перевести ее в другую бригаду.
- Колдует малословная моя! – восхищенно ей шепелявил юродивый дедок-охранник, когда Ошуркова, оставленная, как Золушка, сверхурочно, замывала заляпанные пищевыми ошметками рабочие места. Старичок любовно, как внучку из сказки, ее обхаживал заботой и стариковской родственной лаской во взглядах и приветствиях. Ольге ставили план выше, чем другим. Будь то фасовка или закатка. Помидоров Черри она должна была столько закатать за смену в объемах, что другим поручалось сделать с буденновкой или бычьим сердцем. Руки по локоть в воде, белый халат, белый колпак с нежно-зеленой каймой, взгляд застенчивый полуопущен, сосредоточенно зациклен на технологическом процессе. Под халатом белая кофточка с ажурным рифленьем на груди с полупрозрачным силуэтом серебряного крестика. Такова была Мадонна пищепрома. Когда с местного, а потом и федерального телевидения, даже с иностранных каналов, приехали отснять ролик о комбинате и навстречу к ним в юбке с разрезом, выше пупка, вышли ноги от ушей – Алена Владимировна, все журналисты отдали предпочтение миловидности и скромности простой труженицы поточной линии – Оле Ошурковой, устроили ее фотосессию и взяли интервью. Один бородач обещался, что на «Пусть говорят» или «Человек и закон» пойдет отснятый материал и эксклюзив будет не за горами.
А после телевидения, как коршун на лебедя, снова нагрянул домогаться ее красоты иностранный эко-турист Еммануил. Как гн по всякому ее добивался! Сыпал, расточал соблазны огромных денег и всяческих перспектив потребительства. Круизы на яхтах, недвижимость за границей, бриллианты, мощные инвестиции и PR ее творчества, популярность, богатство, признательность на Западе. Взамен недвусмысленно предложил стать его любовницей.
- Я буду для тебя, как Жози Альфайед для Дианы.
- Чем они кончили? – отстраняла его, тушила, как могла, воспаленный пожар его вожделения Ольга.
- Зато до этого они много кончали по другому!
- Вы сумасшедший!
- Ты сводишь меня с ума!
- Вы одержимы!
- Ты одержала надо мной победу! – и пел ей греческим соловьем баллады Дениса Русиса.
- Я вызову полицию!
-Ум-м! Девочка! Неужели ты веришь в силу и справедливость этого института власти? Он покупается, потому что получает за это зарплату. Ты не знаешь, кто я на самом деле. Ты даже не догадываешься, да и откуда ты можешь знать, насколько вся известная тебе власть и закон бессильны перед моим могуществом, могуществом моего клана. Я открою тебе такую тайну, что аж дух захватит у тебя. Ты знаешь, кто я на самом деле?! Я экономический убийца, я илюминат из рода Рокшильдов, наследный принц вершителей мировых финансов. В моей судьбе наколото всевидящее око NOVUS ORDO SECLORUM – девиз нового мирового порядка.
- Это девиз Антихриста! – духовно, как обожглась, Ольга и теперь поняла, насколько опасен напротив стоящий ее противник.
Ольга его панически отвергла, скрываясь бегством и прятанием в подсобках комбината. Дома она попросила мужа спасти ее от него. А Еммануил сам пришел к Олегу на работу и гипнотически обезоружил, смутил, спутал все его карательные мысли вечернего негодования после разговора с женой.
- Продай мне свою жену! За любые деньги, за деловые перспективы! Продай мне ее наложницей или я возьму ее сам силой!
Олег был ошарашен наглостью и невозмутимостью этого темного иностранца. А тот совал ему под нос какой-то нелепый контракт на трех языках: русском, английском и иврите. Олег буквально был подавлен, ошеломлен, обескуражен, чувствуя страшную, черную силу этого мрачного невидаля, не человека вовсе.
Отчаянные беснования Еммануила от недоступности обладания Ольгой навязчиво стали преследовать Ошурковых повсюду. Стало просто невыносимо. Олег поделился проблемой с Андреем. И Метерин вмешался. Приехал в Заворёну, вызвал на диалог иностранца. Тот начал с ним долгий, судьбоносный и подавляющий волю гипнотический разговор. Предложил в замен на Ольгу тайну тотального засорения России захоронениями мировых ядерных и химических отходов в языческих курганах с тотальными онкологическими последствиями.
- Я же не рабыней ее беру, в самом деле. Мы современные с Вами деловые джентльмены, Эндрю. Мы привыкли конструктивно договариваться на переговорах. Я предлагаю Ольге контракт на оформление флористического дизайна на моей вилле под Лондоном. Приглашаю ее на два – три месяца в Британию.
У Андрея, как он того желал заранее страстно, не получилось отказать тому в лоб или выйти вообще на диалог с кулаками, его сковывали рамки и табу делового человека. Он сказал, что подумает, хотя думать ни о чем не собирался, впереди обваливалась пропасть и маячила пустота. Предстояла война с отпрыском международной олигархии за честь своей дамы сердца. Ничего изменить, предотвратить, отложить уже было нельзя – счетчик ожидания был запущен. К дому Ошурковых ежедневно стали доставлять почему-то DHL букеты роскошных цветов. Было очевидно, что игнорировать эту проблему не удастся. Еммануил мог легко нанять людей, чтобы похитить Ольгу. Метерин по телефону поделился проблемой со Случевским.
- Это проблемный, хлопотный сынок богатейшего семейного клана. Я попробую повлиять на ситуацию в Америке, - сказал Николай. – А что с экопоселками?
- Все идет по лану, господин Случевский.
- Жду по интернет отчет.
На ситуацию потомок Столыпина повлиял только внешне. Еммануил перестал официально домогаться, продолжая неофициально разворачивать свой коварный план.
Садистская, маниакальная озабоченность илюмината достигла своей кульминации. Страстное желание обладать ею, покорить ее своей силой и властью мужчины, изнасиловать ее, вытрясло из его кредиток огромное количество иностранных денег на поиски участников и организацию самого акта оргиастического нападения. Он через старого знакомого депутата Клепинина нанял трех угрюмых, злых парней, вахтовиков, которые жестокостью зарабатывали на счастье своих семей. Это были не наркоманы, не опустившиеся бомжи, не уголовники, у них у всех были машины, молодые жены и недостроенные бани на дачных участках. Эти волки по выходным долбили перфораторами стены евроремонтом и пропадали на оптовых складах и базах, в пуховиках с чернобурками, они знали толк в шелковых постелях и Камасутре с женой и любовницей, что друг друга моложе, глядели в тайгу ледяным, непроницаемым, хищным, амбициозным взглядом и относились к лихим делам по своему добросовестно-жестоко, как к работе на открытом воздухе в мороз. Всякие надежды на сострадание и помощь с их стороны иссякали, разбиваясь о лед их неприступных глаз.
Еммануил вышел на Алену Варакосову в имиджевом клубе Заворёны, где девушка стояла красивой статуей у бара каждые выходные в надежде попасть в постель и судьбу к среднему классу провинции, новым купцам или чиновникам, шаркающим по дорогам на белых внедорожниках с черными колесами дисков и шин. Иностранец ее красиво подхватил и увлек в номер гостиницы, сладко угостил, умостил ее женскую щепетильность, что она не лядь какая-нибудь, она не такая, она не за деньги ложится под мужчин, а по любви, ну или хотя бы по увлечению, не замечая, не осознавая, что увлекалась она на деле теми же деньгами, ничем не отличаясь от девушек, освещенных фарами машин. Ведь, стоя в ожидающей и предлагающей себя позе у стойки бара, она открывалась свету лафитов вождеделения платежеспособных и упакованных глаз. Еммануил напомнил ей о прошлой их встрече, накачал сладкими наркотиками, поломал волю желанными до оргазма ломками, все, что нужно было, узнал от нее и завербовал на соучастие в преступлении насилия. Конечную цель мероприятия он ей не озвучил, но поручил вызвать Ольгу одну к себе домой под предлогом рабочего примирения. И встреча была назначена. Алена позвонила Ольге и вкрадчивым собачьим голосом пролепетала призыв к примирению. Ольга дала согласие придти. Двор и подъезд панельного дома, где снимала квартиру Алена, нанятые Еммануилом парни: Бурнин Черноскутов и Кошурников, три аблязовских вахтовика, здоровых качка в спортивных костюмах, обшарили грамотно вдоль и поперек заранее, словно килеры, готовя место захвата, и сделали засаду в квартире Варакосовой. Алена, было, возразила, но Еммануил грозно подавил по телефону все ее «но».
- Не забывай, что может случиться с тобой и твоими родственниками, если ты не будешь слушаться и послушно выполнять все мои поручения по этому делу… Какая ты пухленькая на фото в Одноклассниках и сейчас какая стройная худоба! Я знаю о тебе все. Ты у меня на крючке. Помни, что я дам тебе гарантированный дополнительный заработок, который больше твоего годового основного. Чтобы ни случилось: наступит конец света, падет Россия, ты будешь верна нашему уговору. Тебе все понятно?! – мерно, однотонно, без внешних эмоций, но со страшной энергетикой внутри, увещевал ей Еммануил.
- Да, - пролепетала она, проклиная свою и Ольгину жизнь. – Да, - молниеносно и исполнительно загипнотизированная силою денег и гениталий иностранца, согласная на все, повесила свою жизнь на крючок его новая покорная рабыня.
- Выход на связь по оговоренному сценарию, - прикрывая рукой трубку, закончил разговор иностранец и исчез его голос крадущимся барсом из эфира, растворившись в туманной закатной дымке августовских пожаров.
Ольга собиралась на встречу с начальницей медленно и задумчиво, как будто не хотела уходить. Олег заметил ее тревожное и озабоченное состояние за неделю ранее и спросил, в чем дело.
- Какие-то неспокойные предчувствия, - смахнула улыбкой гримасу Ошуркова. – Надо уже разрубить этот гордиев узел, поговорить с ней начистоту.
- Ну хочешь, не поеду в этот раз?
- Да нет! Все это ерунда! Я просто сегодня устала. Езжай, Олежек, ведь ты давно спланировал и так ждал этой поездки на Урал, на поиски древних кладов. Все нормально. Съезди, мой хороший. Наберись впечатлений и сил, как ты любишь.
Олег уехал с металлоискателем за три дня до встречи Ольги с начальницей в очередной свой рейд по древним уральским местам, языческим курганам и заброшенным деревням, туда, где пропадала не только сотовая связь, но и порой без вести исчезали даже люди, грибники и охотники, любители леса, которых неведомая сила увлекла, словно русалки, в непроходимые чащи уральского Ушмора.
Еммануил снял сруб в глухом районе города, на окраине, где за плотным двухметровым забором ничего не было видно и слышно, а также Рено Логан для своих трех верзил. Им обещал крупные суммы, эквиваленты их годовых вахтовых окладов и пикантную возможность изнасиловать красивую девушку. На некоторое их встрепенение перед эхом закона, иностранец подавляюще пояснил, что гарантирует отсутствие последствий.
- Никто не узнает. Вы уедите отсюда, купите квартиры в Москве и начнете новую жизнь. А все следы мы здесь уничтожим. И никаких сомнений, парни. Вы уже в деле, получили аванс и соскочить не удастся. Я вас найду и уничтожу везде, если вы кинете меня.
Этих парней ему посоветовал депутат Клепа, тоже подзаработавший солидный гонорар на прихотях иностранца. Причем, сначала, он предложил ему найти кавказцев, намекая на половую жажду горцев к русским Наташам. Иманус посмотрел на него пророчески-глубоко и по-еврейски хитро.
- Нет. В самый раз на такое дело русские парни нужны. Вы, русские, всегда отличались самой ярой жестокостью к соплеменникам. Вспомни, междоусобные войны князей, вспомни гражданскую войну. Такой жестокости, как у русских, друг к другу, ни у одного народа нет и не было в истории никогда. Вы даже готовы призвать чужих, чтобы бить вместе своих. На этом самоуничтожающем ваш этнос факторе и сыграем, сделаем на него ставку.
Клепинин нашел трех русских парней и открыл Еммануилу их червоточину – страх перед силой и жажду денег. И иностранец подавил их сознание и волю, захватив в заложники своего авторитета.
Машина стояла у подъезда, когда Ольга позвонила в домофон. В тот вечер она позвонила маме и попросила ее забрать Дуняшу из детского сада к себе, завуалировав свое отсутствие делами по работе. Наталья Николаевна, привыкшая к таким камуфляжам, уважила просьбу дочери.
- У тебя будет алиби, - однозначно оборвал скулеж Варакосовой по телефону Еммануил.
Ольга не поехала на лифте, а поднялась на пятый этаж пешком, и каждый шаг в черных дырах подъездных клетей, словно вода из протекающего крана, бил ей в мозг глухим стуком капли, разбивающейся о бетонные плиты на осколки хрустальных брызг. Во дворе и в подъезде никого не было. Провинциальный город в девять часов вечера затухал в своих норах у телевизоров и компьютеров. Позвонила в дверь. Алена открыла в вечернем платье, бледная с перекрашенными губами, взволнованная чем-то и поспешно, пропустив Ольгу, закрыла за ней дверь. В ее мечущемся взгляде Ошуркова увидела одну свою студенческую историю. На одном из семинаров в НГУ в увеселительной ролевой игре студенты отрабатывали навыки интуитивного сканирования людей. Они вставали напротив друг друга шеренгами, глядели с минуту в глаза и затем публично говорили, что ощущали, описывали ментальную сущность человека напротив. Среди ярких витрин девичьих приукрашенных взглядов Ольга увидела в одной мутное болото. А через месяц на практике обладательница этого взгляда поругалась, подставила группу, ложно обвинив пятерых студентов: трех парней и двух девушек, в попытке ее изнасилования. И когда истина ее поступка вот-вот должна была объективно открыться, она наняла за секс килера, который на выходе из общаги арматурой пробил одному из пятерых псевдо насильников голову и тот с сотрясением мозга попал в больницу. А скандальная девица, презираемая всеми, перевелась на заочно. Такая же гнилая суть ощущалась и во взгляде Варакосовой.
Алена провела Ольгу в гостиную, все время почти бессвязно и машинально лопоча примирительный лепет и усадила к накрытому столу спиной к двери. А потом вихрем ворвались мужики в масках, парализовали Ошуркову газовым балоном и какой-то химией в смоченной тряпке в нос, повалили на ковер, силой перехватив сопротивление рук, дождались ее потери сознания и, завернув, как обреченную Эльзу Кунгаеву, в какой-то ковер, быстро вынесли из пустого подъезда: двое с бревном, один на шухере, в свой Логан. И повезли тело в сруб к Еммануилу.
Очнулась Ольга, нанизанная на мужские гениталии, распластанная, раскоряченная, насилуемая четырьмя мужчинами, в одном из которых сразу узнала Еммануила. Он, как феодал, брал ее, словно по праву первой ночи. Молчаливая сцена рывков, толчков и боли, перемежаемая хрипами и стонами. Ольга оценила ситуацию сразу, но ожидаемых от нее криков, истерик, мольбы окружавшие ее четыре зверя не дождались. Это вводило в ярость Еммануила, ждущего от борьбы сопротивления и унижающего осквернения наивысшый пик оргазма своего оргиастического нападения. Так вожделенный им культ, ритуал обладания женщиной не совсем шел по мечтаемому им сценарию. Он стал ее хлестать по лицу.
- Что же ты молчишь? Почему ты молчишь?! Где твои стоны, русская рабыня?! Ты так не хотела, так сопротивлялась, но все же неизбежно стала наложницей моей страсти! На же, получи! – он вгонял в нее жестоко-обжигающие, бешеные фрикции.
Она молча, стиснув душу, тряслась под напором его размашистых толчков. Не истерила отчаянно, не сопротивлялась, а выключила сознание и смотрела на все, что творили над ней, тускло и отрешенно.
- Я рву твое белое тело, как хлеб! Я пью твою кровь и энергию! Я надругаюсь, попираю твою честь, твою гордость, твой нрав! Ты вся в моей власти! Ты подо мной! И так будет со всеми, если я захочу! Будет всегда только так, как я хочу! – орал членистоного в порыве оргии иностранец.
- Жалкий, закомплексованный тип, - прошептала сквозь стиснутые зубы Ольга.
- Что?! Что ты сказала?! Ну ка, повтори! – жестоко схватил он ее рукой и сжал за скулы, тряся из сторону в сторону. – Белая дева! Я ненавижу тебя! Я сжигал таких лично и истязал в пыточных камерах средневековья. Под «Молот ведьм» Шпренгера и Инститориса пылали мои костры инквизиции, обугливающие таких вот белых дев. Проклятая ваша стать! Проклятый ваш непокорный нрав! Искоренить всю вашу породу, всю вашу русую породу! Всю! Под корень! Дотла! До пепла! Как я вас всех ненавижу! Вы все похабные шлюхи, даже в святости и невинности, потому что своим телом вызываете похабные мысли!
Еммануил раненым львом изрыгал страшные проклятия, метался тенью задуваемого пламени. И лишь большие глаза Богородицы распятой им на столе жертвы смотрели на него обезоруживающей мощью непротивления. Ледяной холод резал, полосовал его от такого взгляда, взгляда сокровенного, размножающего любовь, взгляда кроткого и могучего духа, который так легко утратить, но так надсадно тяжело воздвигнуть в себе вновь. Еммануил сходил с ума, насилуя Ольгу. Был, словно в бреду. Сквозь рык и рев выдавливалась гноем из него осколками фраз вся гнусность и чудовищность маниакального его замысла. Он нафантазировал себе невесть что. Он обрек себя на воздержание, изнурительное по продолжительности и накалу вожделений. Он лицезрел половые акты вуайеристом, непрестанно думал о сексе, об ольгином теле, до неги вожделея женскую плоть, вгоняя себя в эротический, словно в наркотический, транс. Еммануил реально представил себя древним вавилонским или индейским царем, сочетающимся в половой схватке любви с языческой жрицей какого-то оккультного усеченно-пиромидального зиккурата после продолжительного воздержания прелюдно в знак благоденствия и плодородия всех начинаний и прежде всего предстоящих побед в войнах. Победа над слабой женщиной, взятой силой на одре любви, ознаменовала благословение всех будущий побед его царства.
Но, терзая беззащитное, не покорное, но и не сопротивляющееся тело Ольги, никакого успокоения, удовлетворения и вымещения эротической, даже не страсти, лютой злобы к противоположному прекрасному полу, к легкой воздушной прелести ее естества, никакого отдохновения он не получал, тлёю сгорая в угарном дыму своего помутившегося замыкания. Боль нескончаемая, острая боль души, лавинообразно усиливаясь, все более его угнетала. Слетали с катушек, к чертям собачьим, все рамки приличий, традиций, благородных благоговений перед тайной женского существа. Отчаянно голосила в ядовитом бреду, вспыхивала в темноте сознания желтыми штормовыми пятнами шизофренической лихорадки нота цинизма, попирания чести, обваливания приличий, норм морали, этических и нравственных граней даже его хищной, каббалистически-фашистской сионистской религии. Тайна чужой жизни, сокровище прелестей, красоты попиралось им бесцеремонно, вернее, со своей какой-то темной, дьявольской церемонией. Он врывался в святая святых, унижая, выставляя на показ интимное, лелеемо-оберегаемое любой порядочной женщиной лоно ее природного божества. А он косматым, вульгарным нашествием, словно монголо-татар, надругался над белой княжной – ее выбритым влагалищем, промежностью, бедрами и ягодицами.
- Вот она, твоя мохнатка! – рвал он ее нежность. – Вот она, твоя честь! Вот она, твоя тайна! У тебя больше ничего нет! У тебя больше ничего не будет!
Но выло сознание и черное могильное дно нутра, где должна была обитать душа, давно убиенная, замученная чекистскими истязаниями его греховодства. Убивая Ольгу, разрывая, кромсая на части ее красоту, ее природу, упиваясь визуально дьявольской отрадой насильного обладания, Еммануил не восполнял, а терял колоссальное количество энергии, сгорая, как факел, на пиках истязательных оргий. Он явственно чувствовал и понимал всем своим существом, что бесчисленное множество оргазмов, каким он расстреливал в упор Ольгу, пошагово сокращали и его жизнь, подводили к незавидному финалу – немощной смерти на теле жертвы, подобно тому, как Аттила, вождь гуннов, взявший в жены девушку замечательной красоты по имени Ильдико, ослабел на свадьбе от великого ею наслаждения. А серая, гнилая жизнь, так хотела продолжения, слепо видя в своем гниении колосья расцвета.
Ольга уже ничего не видела. Она по животному терпела боль. Подобно тому, как убиваемый на мясо прирученный человеком домашний скот, у которого от начала цивилизации и до наших дней, никто еще не разу не спросил, а что чувствует он, этот доверчивый, наивный друг, так беззаветно служащий человеку, в минуту, когда тот его предает и убивает, чтобы первобытно сожрать. Она умирала, подобно тому, как умирает цветущая природа под фашистской пятой развивающего свой тщедушный успех человека. В самом начале насилия над ней, она хотела еще в себе взбунтовать отчаянную мысль о бессмысленности бытия, всех тех усилий ее родителей над ее созданием и совершенствованием. Хотела, но мысль эта отсеклась, как голова бунтаря и полетела с гильотины событий, кровью застилая глаза. Вершимое над нею бесчинство было не бессмысленным пустяком случайности диалектических извращений равнодушного к боли и страданиям материального мира, а вызов, шанс, жертва, почетная миссия священного мученичества, все глубины и таинства которого вдруг так явственно открылись, снизошли на нее христовым благословением, умиротворяющим радужным источником истинного неземного счастья, ощущение которого в реальной плоти было сродни нарастающему по накалу беспредельно, от лобка до диафрагмы, и дух захватывающему адреналину.
В мрачном черном срубе зверство истязания Ольги творилось всю ночь. Когда до рассвета оставалось часа два и каждый из вахтовиков по очереди подробно осквернил жертву во все места, они кинули растерзанное тело, не прикрывая, в машину и повезли в лес, сплошной сосновой стеной стоящий на выезде из города.
- Удавите асфиксией! – бросил наемникам, сам разлагающийся, как труп, Еммануил. – И сожгите в лесу.
Вахтовики спешили успеть до рассвета, скрыть свое чудовищное преступление темнотой. Они брезговали теперь к ней прикасаться, как к падали, и решили закопать ее живьем в песочно-илистый сосновый наст в обморочном состоянии, но напоролись на патрули МЧС – горели окрест леса, и просто вывалили в помойную чадящую лесную яму и галопом помчали оттуда прочь.
НАДЕЖДА НА ВОСКРЕСЕНИЕ
Вдали была видна группа штатских сердюковской наружности в окружении военных разномастной формы, российского и нероссийского образца. Японский автокран сгружал какие-то контейнеры с традиционным знаком радиации – черными лопастями вентилятора на желтом ядовитом фоне, в раскопанный экскаваторами древний курган. А тот выглядел, словно нарвавший чирий, выплеснувший вулканически свою гнойную лаву. Внезапным рывком собровского берца спецназа Олег был сбит с ног и отлетел на несколько метров в сторону. Над ним сгрудились военные в черных масках и несколько штатских. За мгновение до потери сознания в одном из штатских Олег узнал Еммануила.
***
Среди зноя соснового бора по сухим ионизированным тропинкам местный спортсмен, легкоатлет и лыжник, студент АГУ Сева Коноплев-Митрофанов в пробежке прыгал утенком к дачному пруду, обмелевшему, с вбитыми железобетонными сваями и торчащим скелетом какого-то остова затопленного долгостроя. На его пути, на изворотах лесной дороги, в балках живописных низин, бросались в глаза то тут, то там, ляпы дачного вредительства, вываленные машины пластикового мусора, неуничтожимо тлеющего вечность и непрестанно, день и ношно напоминающего, тыкающего пальцем в совесть, как будто бы говоря, что похоть сиюминутных удовольствий и удобств непотребна в ущербе природных просторов.
Зной был сильный, но в тени берез не думал парень, что так напечет и проломит ему голову тепловым ударом. Или глаза его подвели, поплыли галлюцинациями и белесым шизофреническим туманом, но как снежного человека, кикимору или русалку, привидение или инопланетянку, увидел он обнаженную и истерзанную девушку, вышедшую из пластика лесного помойного отвала, словно Афродита из пены морской. Во всем чудовищном проявлении того, что с ней произошло, она поднялась смиренно и грациозно из мертвой и чадящей гнилой ямы, не стонала, не причитала, не прикрывалась ущербно, а пронзительно глядела на встречного юношу глазницами светочей, нравственных углей боярыни Морозовой, глазами богини. Юноша оторопел и встал, как вкопанный. По всему телу ершистая поросль его волос антеннами поднялась на дыбы. Ком с языком в клубке застрял глубоко в горле, забив зоб адамовым яблоком. Молча какое-то обжигающее мгновение смотрели они друг на друга в упор. Повинуясь велению сердца или ее гипнотическому сигналу, парень снял майку и спортивные трусы, оставшись в фиолетовых стрингах. Бросив одежду прикрыться лесной жертве, сам кинулся, не стесняясь уже своего фривольного бельевого стиля, на проезжую трассу, где в уютном минивэне ждали его после пробежки и купания в неглиже в лесном озере романтики-родители в обнимку с iPadом.
- Что с вами произошло?! Вы в порядке?!! Как вы себя чувствуете? – обрушился на ольгино больное сознание шквал вопросов.
Потом огни, как будто кто-то фонариком, вместо нашатыря, тыкал ей в нос и глаза светом, блины ошарашенных лиц, возгласы, типа «лесная русалка», нервная дрожь механической коробки передач скоростей, шершавый язык стелющихся по проселочным дорогам шин, и потеря сознания, как обвал в обрыв, погрузило Ольгу в глубокий обморок.
Очнуться пришлось одной. Никто не встречал ее возвращение из темных канализаций сознания. Забытая всеми, в незнакомом госпитале, даже, наверное, в чужом городе, лежала она без нитки своего белья и шрамы ее телесных увечий горели пронизывающей, неостывающей паутиной боли, не давая забыть и стереть из памяти ужас произошедшего зверства. Жгли ее эти раны иероглифами и татуировками страшного ритуала. Звериную нечисть ядовитой власти над собой чувствовала она во всем теле. Глаза прикрыв больными веками, видела она, как надругались над ее естеством, как терзали, как мяли, как вожделенно выли оргазмами эти чудовища, убивая ее природу, ее женственность, ее материнство. Обугленным обрубком выла душа, выбросившимся на мель дельфином стыло тело.
«Где муж, где дочь, где мама?!» - пылали факелами, вспышками сознания, острые вопросы. «Выживу или умру?!».
Семья ее потеряла, как и Олега, уехавшего в очередную монетоискательную и археологическую частную экспедицию. Мать Ольги, Наталья Николаевна, Дуняшу из детсада забрала к себе. Телефоны пропавших не отвечали. Вереева позвонила на работу Ольге. Там ничего не знали. Мать звонила всем, кому только могла, подругам дочери. Позвонила и Шалопайке. Предприниматель Шалунов был другом семьи, очень ценил и лелеял дружбу с Ольгой, откликнулся пылко, поставил на уши всех участковых и МЧС и даже осведомил – потревожил Метерина сигналом в Москву. Андрей был на важном совещании у Случевского, оставив iPhon в беззвучном режиме. На совещании огромный П-образный стол, много презентаций, сухие офисные поджарые мумии долголетия, зам. Случевского – гусь-штангист с отпугивающей манерой железной хватки рукопожатия. Шеф Андрея долго не отпускал, наконец и он прокряхтел отбой и номенклатурным дедом-шаркуном устало закончил диалог, изобразив на физиономии пантомиму оттоптавшего смену прораба. Андрей вышел в холл, включил свой смарт в обычный режим и тут же запели, заплясали айфоновые гусляры и лютнисты рингтона.
- Что? Что случилось?! Что произошло?!!
Он пылко кинулся в аэропорт и уже ночным гулом разрезал над Тоболом безмятежную затхлость Аблязово. С ошарашенными фарами городского такси, распугивающими придорожных косуль, мчался Андрей на бешеной скорости в Заворёну. Не спал, не мылся, не брился, как есть, утром предстал перед Натальей Николаевной Вереевой. Тревогой в милых, родных материнских глазах несостоявшейся ему тещи, был заряжен Метерин и неугомонные, подняв на дыбы, организовал круглосуточные поиски. Дружинники, МЧС, солдаты, полиция, лесничие, студенты и прочие волонтеры, подмастерья и колдыри-гастарбайтеры Средней Азии, дежурящие батраки и наемники всяких мастей на дачных перекрестках, все были подняты по тревоге. Шли с собаками, набрызганные и одетые анти-клещ, хрустели сушняком в кирзачах, рыскали, пронизывали, словно вилами, все потаенные места пригородов. Но сил и средств поиска было явно не достаточно. ЧП попахивало региональным масштабом. Вечером лично Андрей давал отчет матери Ольги о тщетности и безрезультатности поисков. Вышла навстречу к нему заспанная Дуняшка, такая милая, хрупкая, что аж сердце екнуло, так жалко стало эту сиротливую тростинку. Мать не спала ночами, предчувствуя самое страшное. Поиски продолжались, но уже без энтузиазма.
Ольга металась в бреду с ожогами высокой степени. В помойной яме, куда ее скинули полумертвую впопыхах, плавился пластик и она обгорела. Врачи неоднократно собирали консилиум, ставили неутешительные диагнозы – инвалидности и ампутаций конечностей.
- Требуется транспортировка в Тюмень, - одиозно заявил молодой, курчавый врач-еврей с внешностью молодого Троцкого – Льва Бронштейна.
- Она не перенесет транспортировку. Любое перемещение убьет ее, - топорщили идею новатора осторожные консерваторы-врачи.
- Что с поиском родственников и установлением личности пациентки? – ставил ребром вопрос глав-врач. – По факту поступления обращались в полицию?
Оказалось, человеческий фактор, обратиться впопыхах забыли. Под натиском глав-врача обратились. Было заведено уголовное дело. Наталье Николаевне позвонил участковый лишь на пятый день, как пропала Ольга. Вереева сразу позвонила Метерину, который дежурил на телефоне в гостинице.
Андрей, как сумасшедший, тотчас помчался в Аблязово, в железнодорожный госпиталь. Он весь трепетал дикими судорогами суррогата бессонных ночей, стрессов, страхов и переживаний за ее судьбу, истерик отчаяния при виде того, что от нее осталось. Это уже было практически неживое существо, находившееся в коме и подключенное к системе искусственной вентиляции легких.
- Нам пришлось ампутировать ей нижние конечности, - говорил куда-то в пустоту дежурный врач, ибо Андрей его не слышал. – Началась гангрена. Обильные ожоги. Выжить скорее всего не удастся.
«Ну я тебя прошу, я тебя умоляю, выживи!», - отчаянно мольбами кричал в мыслях Метерин. «Забери все мое здоровье, мою удачу, всю мою жизнь, но только ты живи, слышишь?!» - требовал ментально от нее диалога. «Олечка, милая, останься в живых, я тебя прошу!». В ответ лишь писк аппаратов искусственного дыхания.
Осознание вселенской трагедии, страшного горя, безвозвратной потери опускалось на него медленно ледником или настоящим концом света, предрекаемым календарем майя. Безвозвратность и хрупкость, сиюминутность человеческой жизни на стационарном одре ее итогов настолько ошарашили сознание Метерина, что не было никаких моральных сил на душевные подъемы и нравственные усилия и подвиги в будущем. Вместе с этим обрубленным и обугленным телом трепетала в клетке синяя птица его жизни, его любви, его веры и надежды. И клетка эта была почти раскрыта, и птица, готовая улететь, как будто ждала чего-то от Андрея, но не было никаких моральных сил как-то еще повлиять на безысходность ситуации. Абсолютное бессилие и опустошенность испытывал Метерин на Ольгином одре. А жизнь ее, как песочные часы, просыпалась последней пригоршней песка в детской руке. Всю ночь он пробыл рядом. Наутро приехала Вереева с внучкой. Андрей был с Дуней, пока мать прощалась с останками дочери. Дождавшись матери, как будто передав ей силу своего духа, Ольга умерла, не приходя в сознание.
; ; ;
Осыпалась остаточно штукатурка с обугленных стен. Рядом с детской игрушкой, валявшейся на полу, рассыпан был ворох стреляных гильз. В темноте обнаженная под фонарями ОМОНа курчавилась пролитая лужа крови. Оставивший ее майор Князев, геройски погибший 11 декабря в натиске спецоперации в Тырныаузе, лежал теперь подмытый, без берцев, в цинке 200 под портретом, перечеркнутым черной лентой. Тридцать восемь лет. Неженат. Жил в общаге. Шел вторым за броненосцем. Прошит был рожком ваххабитским, в предсмертной агонии убил одного из бродяг. По стенам, пронизанным рыскающими фарами фонарей, бесшумно спустилась в одеждах из мглы к сидящему ниц над лужей крови майору бестелесная, прозрачная дева в сумеречном сарафане и ленточкой алой на голове.
- Ты кто? – спросил ее оторопевший ОМОНовец.
- Я Магура.
- А я – майор.
- Я за тобой, майор.
- Я понял. Я знаю. Подожди чуток. Дай еще вдохнуть глоток жизни. Ведь бесчеловечна твоя роль. И не знаешь ты жизни земной.
- Напрасно, майор, ты так говоришь. Не прошло и пяти месяцев, как я обуглилась на помойной яме, изнасилованная и растерзанная ватагой самцов. И черный обугленный обрубок, то, что от меня осталось, тупик ампутаций, болтался между жизнью и смертью, в то время, как мой муж пропал без вести, убитый свидетель на натовском полигоне в глубинке России. Был разговор с любимым, скорее ментальный, ибо тело было в коме, и рука, которую он непрестанно теребил, и обугленные полуоткрытые губы, были ледяные, отходящие. Он не слышал меня, но, надеюсь, понял мой призыв – не мстить, не подвергать себя моральному гниению мести. А потом мои похороны. Мать пожелала скрыть ужас трагедии. Ей вообще предложили кремировать мои останки. Но она решилась хоронить традиционно, но тайно, выбрав сельский погост. Было третье сентября. Дождь и осенние тучи обложили местность. Лишь раскрытый зонт, мать с дочкой, любимый, преданный, но не муж, дешевый охровый гроб да бригада алкоголиков ритуала. Так меня и заколотили. Бродила, скиталась моя душа. Сорок дней в поисках правды и справедливости стучала она во все двери. Но не слышал никто, не понимал. Лишь сердца родных бились в унисон трагедии. Но их чуткие, рваные сны ворошить до поры не хотелось. Так что, витязь, услышал ты исповедь Магуры и собирайся. Пойдем налегке. Ты – настоящий русский воин. Скорбят твои под ранним месяцем морозным отец и мать. Ты принял смерть в бою, оплакиванье девой священной скорбью павших призывай.
- Постой, Магура, разве не жалеешь ты демографии мой холостой патрон?
- Патрон твой стреляный, хоть и впустую семя, а кровь, как гильза, вырвалась не зря.
- Ты знаешь, Магура, я раньше сетовал, что вот пацаны с финансового училища сидят, подставленные за чужое воровство и расхищение по стране по тюрьмам, ни жен, ни жилья, ни карьеры не видать. По восемь лет уже томятся братья. И вольностью объята трений их отребь.
- Майор, там, куда призван ты, телесное – пустое. Эмоции тебе заменит там эфир. А чувств и вожделений семякрылых все рыщет и метается кумир. Грохочут легионы ему: «Сир!». И каждый день, как бред, как пьяный пир. Отвергнут будет новым образом твоим.
Чиркнула спичка. ОМОНовцы зачистки закурили, последний раз осматривая место боя, зашуршали перешепотом.
- Пашка Яковлев титаном прикрывал, фронтальной очередью перелом руки получил.
- А гнида из укрытия сбоку Сашку Князя срезала. В свою днюху погиб Князь.
- Выродки здесь окопались. Спи, майор Князев. Земля тебе пухом, дорогой командир!
- Ну, че, двинули. Меня эти шорохи и шепот какой-то дух выворачивают. Жуткое место. Пошли отсюда. Я бы этот дом вообще развалил. Тут арсенала бандитского еще с гражданской войны зарыто было немерено.
- Ладом! Поперли наши городских!
Закрылась дверь. Погрузилась во тьму обгоревшая комната. И фантомы видений тоже рассеялись в темноте.
; ; ;
- Что вы сделали с моей девочкой?! – орала на заседаниях суда истерично Наталья Николаевна на осужденных, подставленных по воле рока двух узбеков-наркоманов, чью угнанную башкирскую машину нашли в лесу в том же районе, что и Ольгу. Следствие было поспешным и скорым. Независимое расследование в интернете, которое развили на общественных началах аблязовские патриоты сыска, проливало свет на множество противоречий и нестыковок в показаниях обвиняемых. Незримая общественная волна возмущения, задавленная смирительной удавкой закона, растекалась по социальным сетям форумами и сайтами, ставя смерть Ошурковой в один ряд с убийством и изнасилованием Ольги Кряжевой, Маргариты Юркус, Оксаны Макар, Дарьи Максимовой, Веры Фойкиной, Марии Веревкиной, Юлии Картушиной и множества других девушек славянской внешности, зверски замученных маньяками по всем городам России за последнее время.
Смерть и проклятия шли по пятам всех участников зверства над Ошурковой. Сгорел зимой заживо с хозяином, арендовавшим его иногда для утех и дебоша, черный сруб. Логан улетел в кювет, забрав с собой жизни арендовавших его проходимцев. Бурнина пырнули заточкой в живот в московском подъезде гастарбайтеры. Черносвитов в сентябре разбился на Порше» Бокстер в Нижнем Новгороде, налетев по встречной на «Лексус» RX-330 в бешеном полете эйфории счастья с молодой и красивой девушкой-моделью на Нижневолжской набережной. Виновник аварии вместе с неопознанной спутницей сгорели в своем авто. В Лексусе погибли двадцатичетырехлетние молодожены и двадцатилетняя девушка. Кошурникова задрали белые медведи на салехардской охоте. Алена Варакосова заразилась СПИДом в анальной дружбе раком с очередным иностранцем в отеле «Онегин» в Екатеринбурге и сгинула, сбежав в Москву.
Получая свидетельство о смерти Ольги, Наталья Николаевна на автомате совершала машинальные действия, ничего не соображая. А работники ЗАГСа – философы главных событий жизни человека, пространно рассуждали о перепитиях регистрируемой смерти. Один молодой, чахлый и длинный, с лицом бледного всадника Апокалипсиса, передвигался в тапках по офису болезненно-трудно, как будто потерял или донором сдал два литра крови, и был почему-то в белом халате. Его коллега, словно жена морячка-анархиста, лукаво глядела павой, чуть искоса налево.
- Любая женщина – ведьма, я так тебе скажу, - говорила пава, сопровождая свою философию обычным функционалом регистрационного ритуала. – Потому как соблазняет, возбуждает мужчину. Ведь настоящий девиз жизни в том, что женщина должна очаровывать, а мужчина очаровываться. Все остальное они делают вместе.
- Мужская природа слепа и импульсивна, - голубовато подернув рахитным плечом, произнес чахлый в халате. – Она захватническая, варварская. Она плодит маньяков.
- В древние века, знаешь, какая самая главная мотивация была в войне? Возможность насилия и рабства иноплеменных наложниц. Это по более золота и прочей экономики гнало мужчин на войну. Первые римские легионеры совершали вылазки военным порядком за невестами, ибо, по преданию, в Риме сначала жили одно мужчины.
- Именно по этому насилие над женщиной, над женской красотой имеет очень древние корни первобытных оргиастических нападений. Ты обрати внимание, что насилие над красотой, сопряженное со смертью жертвы, есть даже в сказках, мифах, легендах, когда драконам или чудовищам отдавали самых красивых девушек в жертву.
- А в ночь на Ивана Купалу выбирали самую красивую девушку в купальскую невесту и садили в реку для ритуальных обрядов, и, по преданию, даже топили в дань водяным богам.
- Да, культ обрядового насилия имеет очень древние, хоть и темные корни. Я думаю, первые зачатия в мире были не по любви, а по принуждению.
- Однако, сейчас все это не должно выходить за рамки ролевых игр.
- Каждый мужчина, глубоко внутри, я уверена, маньяк и насильник. Только все это первобытное, звериное, сдерживается силою закона и внутренней культуры. Хотя иногда у некоторых башню срывает.
- И случается вообще жуткое, как педерастия или педофилия.
- Я о другом сейчас. О насилии над желанной, но сопротивляющейся женщиной, переходящее на почве сверхсексуального возбуждения в убийство, иногда даже в эротизированный каннибализм.
- Ну ты вообще завернула страсти-мордасти! Однако, это весьма глобальная тема женского будораживания. Мусульманский мир закрывает женщин в хиджабу. А Запад, вожделея, их оголяет, травит, воспаляет их телами голодное мужское сознание, на игле влечения раскрепощая их потребительство, и плодит маньяков, в том числе из нищего первобытного мира, хотя и патриции капитализма извращены изуверским маниакальным воображением и фантазиями. Все это тупиковые крайности. Нужна золотая середина. Есть глубинная потребность в том, чтобы женщина вдохновляла и окрыляла мужчину. Вон, как чеченки поют: «Дева нохча возвышай!» А наши стыдятся отечественного производителя. Мужей по заграницам ищут, принцев всяческих, которые оказываются не то сутенерами, не то маньяками-убийцами. Надо закон такой издать, чтобы ни детей сирот, на Запад не отдавать, ни девушек не отпускать, пока не родят хотя бы одного ребенка здесь.
- Ага! Прям, как при большевиках что ли, когда благородных девиц национализировали? Скажешь прямо!
- Потому что это самое главное достояние республики – русские девушки. Мы вступаем в Эру Водолея, Эру Вечной Женственности и от того, как поведет, как подаст себя дева сейчас, будет зависеть будущее.
- Ты еще скажи о материальном матриархате! Настоящий мужчина вымер, как вид, как динозавры. И только мутанты-оборотни рыскают маньяками в лесах и потрошат своих заблудших жертв. А жертвы зачастую из себя таких невинных строят: «Где здесь, молодой человек, пруд?» «Где поймают, там и прут!». Так. Свидетельство Ошурковой Ольги Владимировны. Возьмите, - жена анархиста передала разбитой горем Наталье Николаевне свидетельство о смерти дочери.
Вереева мало, что поняла из бесцеремонного разговора сотрудников ЗАГСа, сопровождающих свою работу циничными терками, но общим фоном их эмоциональный колор непричастности и безразличия ощущался холодных, отталкивающих тонов.
; ; ;
В начале сентября Андрей Метерин организовал масштабные поиски Олега Ошуркова, пропавшего без вести на севере Свердловской области, куда он уехал в августе в очередную свою поисковую экспедицию по заброшенным деревням в поисках старинных монет и дореволюционных кладов. Олег, всегда уезжавший в компании единомышленников, на этот раз уехал один. Но федеральный клич пропажи Олега, сотни волонтеров, ролик на ТВ и месяц коммерческих поисков, оплаченных из личного бюджета Андрея, ничего не дали.
- Он, по видимому, обрел свой Холат-Сяхыл, проклятое место, где сгинула по так и необъяснимым причинам его бабка- устало, философски прокомментировала исчезновение зятя Наталья Николаевна. – Бедная, Дунечка. Девочка в одночасье стала сиротой.
- Наталья Николаевна, не волнуйтесь. Я буду помогать. Она ни в чем не будет нуждаться.
- Андрей, Вы и так много сделали для нашей семьи. Спасибо! У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность.
Всю ночь, на девять дней Ольги, Андрей просидел на кухне у Натальи Николаевны. Они друг другу изливали души под сон Дуняши и коньяк. Андрей, не стесняясь, как матери, поведал ей про свою нежную любовь к Ольге. Наталья Николаевна, по достоинству оценившая его чувство, рассказывала ему про детство Оли, про их семью, покойного отца, родню в Западной Сибири, и в Ростове-на-Дону, про боль свою одинокой женщины, потерявшей единственную дочь, про ту сокровенную и светлую надежду, которой вся теперь она светилась, ежесекундно посвящая свое будущее внучке. Андрей затронул тему будущего Евдокии.
- Наталья Николаевна, если нужно, я ее усыновлю!
- Милый, дорогой Андрей! Спасибо, не нужно. У Дуни есть дяди и тети, она никогда не останется одна. Я увезу ее в Новосибирск.
И разговор снова возвращался к Ольге, к той чудовищной трагедии, которая произошла.
- Я вижу, что идет война против русских, глядя куда-то в сторону, тяжело говорила Наталья Николаевна. – И жертвы этой войны – невинно убиенные, изнасилованные русские девочки, гибнущие сотнями в зверских лапах иноплеменных чудовищ, инородных маньяков и насильников. Я смотрю на лица погибших девушек в интернете… Светлые, прозрачные, одухотворенные, какие красивые царевны изуродованы этими зверями! Открыта война. И нужно отдавать себе отчет в этом ежесекундно. Только в Африке погибает людей больше, чем у нас. Ничего такого ни Европа, ни Америка не знают. Эти звери бьют наш народ в самое сердце – убивают наших девушек – основу продолжения рода, генетическую колыбель русской цивилизации.
Андрею тяжело было смотреть в ее теплые, удрученные горем, изрезанные морщинками изреванных ночей глаза. Он сжимал до белой боли кулаки, хрустели его кулачные кости…
Хрустят боев кулачных кости,
Немой его потуплен взор,
Не потакая лютой злости,
Врагам выносит приговор…
- Временами меня удручает отчаяние, - продолжала размазывать масло моральной релаксации на хлеб внимания собеседника, Наталья Николаевна, - от того, что я вижу. Как веками бездарно упускает возможности благоденствующей, счастливой жизни мой народ. Я смотрю на свою страну. Какие разнокалиберные ироды веками сосут из нее все соки. Никогда здесь власть не ставит ценность человеческой жизни во главу своей политики, даже если и заявляет об этом. Но, не смотря ни на что, я горжусь, что я русская! Я люблю свой народ. Потому что это созидающий, творящий народ. Он просто не может сидеть без дела. Тот шквал потребительства, который нахлынул на него в постперестроечное время, изголодавшегося по цивилизованной жизни, рано или поздно спадет. Потребление станет гармоничным. Мне больно видеть, как национальное наше единство, стержневое, объединяющее всех нас, рассыпается у нас под ногами. Мы где-то потеряли цементирующий нашу нацию стержень, где-то выронили его в боях за коммунизм ли потребительское общество и конкурентный на мировом рынке средний класс. Я думаю, взаимоподдержка должна стать нашей национальной идеей. Боль и трагедия одного русского человека должна быть общей национальной болью. Пока нас разъединяет, разъедая как червь, статус успешного, то есть успевшего урвать у других, эгоизма и застилает глаза истинных ценностей взаимовыручки, бескорыстной взаимопомощи и поддержки друг друга во всем многообразии социальных взаимоотношений.
- Наталья Николаевна, дрожа не то от холода, не то от волнения застенчивой юности и преклонения перед непрерыкаемым авторитетом женщины, родившей и вырастившей идеал его грез, спросил Верееву Метерин, - Как вы считаете, какое самое главное качество в женщине?
- Возвышать, возвеличивать лучшие качества в человеке, в мужчине, - не долго думая, улыбаясь куда-то во вне, словно в космос, промолвила она. – Именно это качество я воспитывала в своей дочери. Этому посвящу воспитание и внучки. Женщина должна вдохновлять все то лучшее, что есть в человеке. Способствовать раскрытию его талантов, души, творческого потенциала, духа, оставаясь самой при этом скромной и тактичной. И тогда воздастся ей по достоинству, ибо на Руси всегда почиталась женщина, мать, превыше всея.
- За вами нужно записывать, Наталья Николаевна! – восхищенно воспел ее крылатость мыслей Андрей. – Писать, как сбивать паркет отрывков! Чтобы миру подарить новую Авесту.
- Зачем, Андрюша. Все давным-давно известно и непререкаемо. Вспомни Екклесиаста. Тебе, мальчик мой, надо найти свою Заворёну, свою зазнобу-заворёнушку.
- Как мило, тепло, трогательно до глубины души это звучит из ваших уст, но как больно обращаться к поиску, когда нашел и потерял самое дорогое, что было у меня на свете. Не сейчас! Не в этой жизни, наверно. И не останавливайте меня! Нужно время! – Метерин встал из-за стола, заканчивая разговор, и поехал в Мостовское на такси.
Катарсис его души, разоренной алкоголем, теперь полыхал, как взятая монголо-татарами Рязань. Он вспоминал каждый миг последнего свидания с Ольгой. Это было в середине лета, когда Олег и Ольга вывезли наконец-то Андрея в Старую Заворёну, к обещанному месту силы. Метерин тогда бросал на Ошуркову робкие взгляды надежды, подпитанной событиями ночи на Ивана Купалу. Но замок ее глаз был неприступен. Она была, как всегда, но что-то незримо происходило в ней, какая-то гигантская подрывная работа ощущалась в темных кругах под глазами, в блеске, мерцании печали, в задумчивости, колючей скромности и неуверенности в себе. Андрей внимательно следил за ней, осторожно созерцая каждый миг, каждый кадр ее присутствия. Эльфийской богиней она облагораживала, умиротворяла и гармонизировала, как ионизировала, все вокруг.
Они переехали на олеговой «Ниве» Суерь по мосту и углубились в таежно-лесистую местность. Все молчали.
- И как переносится, ощущается это место силы? – поинтересовался, нарушив молчание Андрей.
- Увеличивается творческий потенциал, - уверил Олег.
- Дается заряд необычной энергии, - волнующим теплом души прошелестела Ольга, - раскрываются зародыши всех способностей, что генетически заложены в человеке. Вот увидишь, раскроется и твоя душа.
- Она уже раскрылась после Москвы в Заворёне.
- То были отголоски, эхо проекции. Здесь все раскроется намного больше.
- Звучит заманчиво и интригующе.
- Только будь малословен и не выставляй своих помыслов и желаний, слушай все вокруг – оттуда великолепно прослушивается космос. Включи свой внутренний прожектор интуиции.
Дальше ехали молча. Лес был густой, хвойный. Стали попадаться и утверждаться массивами темные ели. Впереди на горизонте возвышался скалистый холм. Возле него оставили машину, поднялись лесной тропой, открылась фантастическая панорама излучины Суери. Дальше пошла густая, буреломная тайга. Можно было заблудиться в этом непроходимом лесу, но Олег брал след невидимой тропы уверенно. Волнение нарастало. И вдруг неожиданно, совсем не заметно со стороны, но под уверенной рукой Олега, раздвинувшего густые ветви непроходимой чащи, Андрей увидел таинственного идола. Это был каменный валун или столб выветривания, на котором искусно был выдолблен силуэт воина в древних доспехах. Видны были мельчайшие детали его костюма. Лицо было юношеское или даже женское. Столб был четырехгранный, как пограничный, и на каждой из его сторон являлся свой лик монумента.
- Это сыбырская принцесса, - словно матерый гид, увещевал Олег. – Воительница древнего народа савиров, давших название Сибири. Этому монументу более 4 тыс. лет.
Андрей пригляделся, внимательно разглядывая черты лица сибирской воительницы, и, то ли ему мерещилось везде, но он отчетливо уловил потрясающее сходство с Ольгой Ошурковой и, хоть немного не теперешнее, а то дивное озарение, которое сквозило из ее студенческих фото. Она ему показывала свои фотоальбомы, где он лицезрел ее желанную, двадцатилетнюю в бикини, юную, волнующую и трепетную семнадцатилетнюю на школьном выпускном, и даже маленькой девочкой, курносой красавицей с белыми бантами на рижской пристани, куда ее возили родители отдыхать в советское время.
- Она похожа на тебя, - прошептал Андрей, благоговейно отряхивая монумент от векового мха и насквозь понимая теперь, почему Олег бросил якорь семьи именно в Заворёне.
- Вот именно! – подхватил Олег. – Я, как увидел, этот образ, стал искать именно такую девушку. И сердце мне подсказывало, что есть такая непременно.
Ольга зарделась легким багряным румянцем утреннего солнца.
- А где деревня? – перевел взгляд с Ольги и монумента Метерин.
- Деревня в стороне. Вон, видишь на склоне тополя? Вон там. Хотя там мало, что теперь интересного. Дома до основания развалены временем. Дороги и тропы заросли напрочь. Монеты все мной еще в студенчестве найдены. Сейчас это лишь слепок посмертной маски древнего селения.
- Хочу взглянуть.
- Там много клещей.
- Минуем! Непременно надо посмотреть.
Олег повел их напрямик по пояс в траве. Унылая заброшенность оставленных жилищ давно сменилась буйством молодости природы, закрывшей все старушечье старое зеленью кустарников, порослью сосен и берез.
- Душа народа родит Звенту-Свентану, женственное воплощение Троицы, - запыхавшись, торжественно произнес Олег, когда они проникли в самое сердце заброшенной деревни. – И сдается мне, что это уже было не раз. Она воплощалась уже в прошлом. И душа народа ждет ее сейчас на пороге Эры Водолея.
- Подумать только, что грядет в этом веке? – проникся торжественным пафосом Андрей. – Какие у людей будут перспективы?
- Ближайшие перспективы не радужны. Богатство, достаток стали волатильными, негарантированными. Конкуренция за будущий социальный статус покажет свои клыки, - Олег смотрел вдаль сосредоточенно-мрачно. – Детские сады, как стада карьерных индивидуаликов. Аголтелая грызня за места в престижных гимназиях. Дежурящие мужики на тачках с майских ночей, чтобы пристроить отпрысков в августе или сентябре, чтобы потом протолкнуть, пропихнуть их в армию чиновников. Онкологическая обреченность русского климата. Отношение власти к людям, как к жертвам холат-сяхыльской трагедии. Дальнейший импрессионизм реального мира и его постгумманизм. Окончательная победа пользователя в городской цивилизации и вызов, вопрос жизни или смерти цивилизации деревенской, где нет места пользователю, где выживают лишь универсалы натурального хозяйства.
- Молодежь вся заражена тлей карьеризма, - вступила в общие размышления и Ольга. – Молодые начальники отделов, обтянули свои амбиции и желания в узкие костюмчики успеха. Они проецируют тренды своих перспектив далеко от своей родины, для себя однозначно решившие поменять климат онкологического мрака на вечно-зеленый комфорт южных берегов счастья. Русская национальная страсть к экзотике всегда была выношена ущербностью нашего климата. Ничего они уже не проектируют в своих регионах, живут здесь временщиками, присосавшимися клещами к трубе карьеры, вытягивают они сейчас из Родины последние ее силы и ресурсы, не восполняя ее генофонд и потенциал, капитал выводя заграницу. Ведомые своими деловыми леди в плащах карьеры с ошарашенными успехом глазами на выпученных тачках гламура и претензий к статусу. Россияне все упорно даже не представляют возможности отката вниз, назад в социальном статусе, не предвидят никакого ущемления материальных привычек и образа жизни. Став однажды каким-нибудь начальником, причем вопрос заслуженности назначения весьма противоречив и неоднозначен, новые карьеристы, словно вечные президенты, уверены, что последующие должности и назначения будут по рангу только восходящими и незыблемыми. Что право это пожизненное и неоспоримое, словно дворянский титул.
Андрей любовно смотрел на милые черты. Волосы у Ольги по походному или офисному строгому стилю были убраны в шишку. Над ней, ему показалось под эффектом дисперсии преломленного полуденного солнечного света в лесу, сверкала радужными оттенками красивая нимбообразная сфера. И что-то благоговейно-чистое и нежное исходило от ее присутствия. Назад возвращался тогда Андрей наполненный парным молоком счастья по самые мечты.
А теперь лежал он, трезвея и немея от боли, холодея от пропасти одиночества, в какую обвалилась вся его дальнейшая жизнь. Так наверно себя чувствовали Адам и Ева, выгнанные из Рая и брошенные Богом на произвол судьбы. Но их было двое, а Метерин остался один. Как мамонтенок, потерявший свою маму, потерял он свою любовь. Единственная горькая, соленая слеза жгла ему лицо и подушку в ту ночь серной кислотой.
; ; ;
Метерин уезжал из Заворёны в Мостовское после девяти дней Ольги настолько ослабевшим и опустошенным, что не было сил и внимания вести машину самому, поехал на такси. Усатый толстяк-возница оказался открытым душой старообрядцем, размеренным и гармоничным добряком, который без повода, а так, чтобы заполнить молчание перевозки, стал раскручивать перед Андреем клубок своей провинциальной судьбы. Тихонько пукая и выветривая это кондиционером, он поведал Метерину о том, что двадцать пять лет женат, что жену до сих пор величает «Лапочка», что она у него всю жизнь работает в народном банке, что в последнее время тот банк стало лихорадить новое руководство, ломая закостенелую систему, что его дочь по обмену училась в Штатах, жила там, работала, питалась полуфабрикатами, полнела, нарушая обмен веществ, сжигала калории в бассейнах и быстрой ходьбе в национальных парках их мегаполисов, купив себе датчик шагов и прикрепив его к ноге. Что вызвал он ее обратно в Заворёну, что, пороптав, вернулась белой лебедью, нашла на своей малой родине жениха и подарила водиле внука. А он на радостях отгрохал второй этаж своего сруба, и стали они жить-поживать все в пятером с зятем. Свой личный рассказ таксист перемежал комментариями дороги. Акценты ухабов, рывки придорожных лисят, философия о пластиковом мусоре по колено в день города.
- День свинства у нас называют день города.
Машина мчалась по трассе сквозь березовую рощу. На березах рдели пожелтевшие клочки.
- Радиация какая-то…, - философски спокойно бросил водитель-возница и далее повел сказ про то, как чудовищно кончали раскольников – старообрядцев: протопопа Аввакума и боярыню Морозову.
Соловьем заливался таксист-усач о ее красоте духовной и физической, бил себя в грудь кулаком, вынимал из-под рубахи трепетно свой серебряный старообрядский крест, сетовал на бесконечные в истории произволы русской власти, ностальгически завывал о народном характере советской власти, об антинародном – демократии, называя северные вахты провинции отхожими промыслами, на старый манер.
- Сейчас же в стране выстраивается политика вахтового метода в деревнях и малых городах, да во всей провинции. Москва не будет долгосрочно развивать инфраструктуру, она будет посылать на интересующие ее объекты своих опричников, полпредных вахтовиков, а когда тех волна схлынет до цивилизации мегаполисов назад, консервировать все объекты.
Обсмаковал таксист и тему народного туристического паломничества за границу.
- Видал, даже Маменко стал в своих юмористических монологах мусолить эту тему. То Тайланд, то Карловы Вары. Пипл хавает, как говорится, спрос на это растет. А раньше, что мы? Никуда ведь не ездили, ничего не видели, в отпуска всё белили да красили.
Не оставил без внимания своего комментария навстречу двигающуюся свадьбу.
- Я вот тут как-то подвозил одну свадьбу в Аблязово. Жених и невеста деревенские, в городе снимают квартиру, еле сводят концы с концами, а тут на показ размахнулись, номер сняли в «Ностальжи», на час лимузин подогнали. А куда ему развернуться, скажи, на этих аблязовских тупиках?! Вобщем, из кожи лезли, чтоб все, как у людей. А наутро их же повез в Кольцово, улетали не то в Тайланд, не то во Вьетнам. И в машине уже поссорились. Чувствую, ну, все, разваливается брак! Парень вообще хотел выйти из машины, бросить ее, осоловелый. Она его умолять – не стыдить перед родней. «Давай, мол, слетаем вместе, а по возвращении, когда внимание родных спадет, тихо-мирно разбежимся». Вот они, современные браки и решения демографических проблем. Скороспелые, скорополительные, скоропостижные.
По дороге на трассе заехали на заправку Роснефти. Мимо, изящно выйдя из белого Лексуса, прошла с потрясающе красивой фигурой молодая девушка в обтягивающих бедра и ягодицы синих джинсах и сапогах на высоком каблуке. Походка стройной ее стати была очень эротически выраженной, все детали костюма тщательно подчеркивали ее достоинства.
- Вот, кобылье вымя!, - возбужденно, на выдохе, вспылил таксист, садясь в машину и заводя после пахнувшей в салон октановой заправки. – Вон, красивые девицы! Всегда к престижным авто липнут, как осы на арбуз. Разоденут в обтяг джинсу, с мылом ее натянут, выпятят свой зад и ноги откровенно и о чем потом с ними разговаривать, о чем мужчине думать при этом прикажете?! Нет, правильно мусульмане своих женщин в хиджабы облачают целиком, чтобы думать о делах, а не о женском теле. А наши, как животы оголят, попы обтянут с бедрами, только слюнки желания и вожделения текут. Но ведь и они свою телесную красоту таким образом подчеркивают умышленно, понимая, какие клинья они мужикам вбивают в сердце, мозг и гениталии. А если ты подчеркиваешь свои телесные прелести, то не ропчи, что с тобой не о духовном говорят, а все об одном, о низменном, о плотском намекают, домогаются при том, пристают. Тело женщины – это оружие, действие, поражение от которого смертельно, потому оно должно быть хорошенько смазано, начищено, а главное, в чехле. Всякое подчеркивание женского тела есть провокация вожделения, потому грех. Хотя я не умоляю ответственность греховности мужского безволия, вожделеющего красиво выраженную женскую плоть. Но это культура воспитания, вопросы духовности. Я вот тут как-то мужичка одного вез. Неженатый, работает в Ёбурге. Тот все бахвалился, что зачем, мол, ему жена, когда по общагам по рублю снимает он студенток для половых утех и чпокает их во все просветы. Сам из Старого Просвета. Горемычная она, короче, Россия.
- И с онкологическим климатом, - безапелляционно, как приговор, усталый Андрей опустил свое тяжеловесное слово.
- У нас не климат онкологический, а мозги у людей раком опухшие! Разгильдяйский дебилизм в головах. К здоровью и будущему своему и своих детей относимся, как нищие, бомжовые страны, червями роящиеся на химических помойках цивилизации. У нас по халатности и разгильдяйству подсолнечное масло перевозят в мазутных цистернах, у нас рис шлифуют тальком, у нас мутоновые шубы обрабатывают формалином, чтобы шкурка изящно блестела, как у норки. А о своей шкуре и шкуре ближнего кто подумает?! У нас возле каждого миллионника АЭС понастроили. Придурки! В Европе на каждой крыше энергосберегающие технологии, экологическая энергетика воды, ветра, солнца. А у нас ядерная энергия, ядрена мать! Ядерная онкология. Нам, видишь ли, больше энергии надо, чем в Европе. Да у нас, из каждой щели потери! Научились бы сначала экономно расходовать, создали бы культуру экономии. Причем, культуру эту, зная наш менталитет, создать мало, надо ее насадить, как христианство Владимир на языческие нравы. Язычники мы до мозга костей. Дикие свиньи! И стада наши нужно пасти иноземному пастырю. Рюрик, Екатерина II тому наглядное подтверждение. Сами мы не умеем навести порядок даже у себя в клозетах. А если уж додумаемся навести, то наведем такой, что всем станет страшно, на костях, и жить при таком порядке долго физически не возможно. И даже потом, после него, еще сколько восстановительной депрессии и психологических травм, синдромов и фобий у целого народа.
Так весь путь от Заворёны до Мостовского таксист пережевывал максимально возможную гамму тем, актуальных на всех кухнях и дорогах страны, которая, словно дымом, коптила сознание Андрея, заволакивая от него весь ужас и трагизм произошедшего с его любимой.
; ; ;
Андрей раскидывал конский навоз в огороде, вываленный газон перепрелого, темно-бурого мессива, парного, дышащего теплом преломленных фикалий на степных пастбищах Северного Казахстана. Душа отдавалась вся целиком этой крестьянской работе. Метерин ощущал себя Григорием Мелеховым времен 1912-1913 годов, когда Тихий Дон гениально развернул меха красоты сельской свободной жизни, такой гармоничной с природой, с духом полей, реки, леса, лугов, балок, такой насыщенной радостью физического здорового труда, дружного табора цветастых сарафанов семей, крынок молока на пашне с лепешками в обед, в предутреннем сумраке ранних сборов на работу в поля, свадеб шумных, удалых, лихих, глаз девичьих, острых, как кинжалы горцев, красоту душистого клевера души и грудного голоса вызревающих матерей, их белых сарафанов до пят, с красной рунической вышивкой и льняных русых волос, завитых в косы жниц Константина Васильева.
Так покидал навоз Андрей и такую удовлетворенность от физической усталости и полезности труда ощутил, так мышцы забил естественными нагрузками, что пусть и не упоительно-волшебно и романтично смотрел на вечере на свое одиночество, как летом, при волнительной мысли о существовании рядом, но недоступности его избранницы, но, тем не менее, кровоточивость раны от потери любимой, на время затухала в нем, освобождая неведомые протоки духовному вниманию и чутью чего-то грядущего. Так окрылил его сакральный обмен энергиями с землей в момент физической работы, пОтом, учащенным дыханием и сердцебиением, сжигающими калории усилиями стальных мышц, что никакой искусственный фитнес, просто не заменил бы ему то ощущение гармоничной наполненности энергией полезности и правильности бытия.
; ; ;
В начале октября Андрей должен был в Мостовском и Верхнесуерском провести открытие экопоселков, представив подготовленную инфраструктуру специальной комиссии во главе с Случевским. Метерин должен был встречать комиссию из Москвы в аэропорту Аблязово и мчал туда на своем авто скоростным маршем. Дорога неплохого белого асфальта шла чудеснейшими полями. У обочин строжились объявления, запрещающие на этой территории мыть машины. В полях, местами уже убранных, опаханный чернозем чередовался с разнотравьем бескультурья запущенных пустырей. Черная, роскошная, парная земля, вскрытая пахотой и копкой вороными бриллиантами антрацита, сияла загадочной тайной своей первородной сырости. Аблязово. Утро. Ясно. Холодно. На горизонте дым. Остаточно за городом чадят еще леса. Перед аэропортом рекламный баннер – огромными красными буквами наискосок по диагонали висит текст: «Песец идет». Над служебным каким-то входом в здание аэропорта предупредительная табличка: «Порошок! Не входи!». И все встречающие какие-то вареные, плавающие в остатках сна. Сюрреализм провинций. «Ей богу, чудь народная!», - усмехнулся всему этому нелогичному и странному Андрей.
Случевский сразу с трапа его приобнял, намекнул, что приехал принимать его работу и сел в машину к Метерину. Для членов комиссии был арендован автобус. По дороге в экопоселки Николай поделился с Андреем своими мыслями об убийстве фермерства.
- У нас, Андрей, идет война с ритейлерами, - задумчиво стал разворачивать свои переживания босс экопоселков. – Ты даже не ощущаешь ее размаха! Они пролоббировали закон о торговле, они протащили сейчас в Думу поправки в Гражданский кодекс, которые уже прошли в весеннюю сессию свое первое чтение. Ты представляешь, они хотят чесать под одну гребенку потребительские и производственные кооперативы! Сделать их коммерческими! Задушить их налогами со всех операций, которые происходят между пайщиками внутри кооператива. Это же уничтожает самую идею потребительского кооператива, а в условиях вступления в ВТО, попросту убивает в России начавшее, в том числе нашими усилиями, возрождение фермерства. Именно на потребительских кооперативах базируются все экопоселки, все фермерство, все сельское хозяйство. Сельхозпотребкооператив позволяет его пайщикам приобретать продукцию того же сельского хозяйства по справедливым ценам, минуя накрутки посредников. А они бьют идею развития в самое сердце и множат посредников, которые сейчас убивают регионы, а с ними и Россию.
- Вы так отчаянно и яростно об этом говорите! – восхищенно воскликнул Метерин, напряженно следя на ухабах за волатильной дорогой.
- Об этом я говорил недавно в интервью корреспонденту журнала «Прямые инвестиции». Он дал в сентябрьский номер в рубрике «Актуальная тема» мою статью «Экономика большой артели». Почитай в интернете. Я там привожу факты, в том числе из исторического прошлого, как потребительская кооперация развивала Россию перед революцией, какие ее масштабы во всем мире, в том числе в скандинавских, социально обеспеченных и сытых странах. Потребительская кооперация могла бы сейчас повысить конкурентоспособность российской экономики, в первую очередь сельскохозяйственные отрасли.
- А мы не видим под ногами своих богатств, - усмехнулся Андрей, поддержав сожаление собеседника.
За окном пролетающего авто плясали вдоль дорог народные танцы, словно девы в кокошниках и в длинных до пят сарафанах, березы, в золоте своих лисьих шкур. Стояли озера туманов. Полумесяц чесночным зубцом точил, ковырял бездонную лазурь неба, торчал, словно одинокий волосок из подбородка. Вдоль дороги щедро были рассыпаны к ногам гостей опаханные черноземные ожерелья у кромки полей. Перед Мостовским поднялся ветер. Тучи, картинно-панорамные, былинные, могучие, заштопали заплатами небо. Срубы старинные показались вдали. На въезде в село кортеж обогнал трактора, везущие сено в прицепах-телегах.
Случевский завернул комиссию сначала в Мостовское. Принял лесопилку, пиролизный заводик по производству березового древесного угля и другие объекты, похвалил-подъерничал над коттеджами первых экопоселенцев, не в смысле первопроходцев, а в смысле топ-менеджеров.
- Как Гришка Распутин в Покровском, всю силу из земли сибирской взяли! – посмеялся он.
Потом поехали в Верхнесуерское. Перед деревней парадным выходом, словно с хлебом и солью, встречала их аллея монументальных колоссов – тополей. В ней спрятался куммирный столб с идолом советского хозяйства «Колхоз имени Каширина», настолько прокопченный и ржавый временем, что, словно косматым лешим или гнилым зубом, глядел он исподлобья тополиной аллеи, топорщась непримиримым антагонизмом рыночной системе сельского хозяйства. Въехали в деревню. Пошла Березовая улица петлять вдоль огородов заброшенных и упорно держащихся домов, местами кирпичных. Деревня шаманским ожерельем обвила белую шею озера, большого, раскинутого среди блокады унавоженных дворов, по которым общипанными графами вышагивали куры. А черные старинные брусы надежными сибирскими панцирями черепах сторожили-берегли уютное тепло домовых очагов.
Новострой экопоселка был в стороне и отличался от этого языческого угрюмого разноколья чистотой и блеском новеньких сосновых бревен, промазанных лаком, сверкающих на солнце, словно ратные кольчуги из дружины христианского князя. Противостояние двух культур, двух миров: цифрового и аналогового, а не гармония их, не ускользнуло от наблюдательных глаз Николая Случевского. Он сквозь зубы, без эмоций, словно прокрученный и завербованный чекистской машиной власти господин Греф, выдавил из себя со стеклянной улыбкой немного ораторства, принял объекты, подписал все бумаги, благословил накрытую благотворительную поляну для местных, поучаствовал в церковном освящении объектов, пройдя кадилом чернобородого дьякона меж свежих коровьих говен. Подписал CEO-спред Метерину и вырвал его с собой в Аблязово на банкет с зауральской элитой.
Они приехали на улицу Снежную в пригородах зауральской столицы. Небольшая улица, укрытая от налогового взора сосновым бором, раскинулась, взметнулась в небо размахом деревянных хором, палат и каменных дворцов с гигантским метражом и шикарным антуражем. Всё это великолепие невинно было замаскировано под дачные участки без постановки на налоговый учет шикарной недвижимости. Одни только бани громадились, громоздились, не уступая размерами иным домам. К роскошным воротам одного из таких домов подъехали, медленно смакуя успех, три девицы, каждая в своем шикарном белом внедорожнике «Лексус», «Инфинити» и «Ланд Крузер». Мимо бредущий, случайный, в нужде живущий, дачный прохожий, обалдел от увиденного и шел с разинутым ртом и скулящим сознанием, видя воочию размах успешной жизни на улице Снежной. Его, чуть не сбив и вытесняя к обочине жизни и дороги, в камышовую, болотистую весь пустыря, подъезжали к особняку номер один и другие престижные авто. Встать уже было негде и за квартал. Подъехал и кортеж из аэропорта. Ковровой дорожкой не встречали, но сервис был отменный, с широким кругозором знания дела.
Когда уже вечеринка размахнулась, закончила отшумела официальная часть и Метерин плавно и незаметно хотел соскочить с этого глумливого веселья, к нему, продвигающемуся к неудобному выходу, словно как в пермской «Хромой Лошади», с бокалом-амфитеатром какого-то коктейля и с искусственной улыбкой на лице подвис на шею бесцеремонно подпитый бульдог из трубной компании, которого в начале всем представляли пиарно муниципальные власти. Он стал нудно и еле связно бахвалиться перед Андреем, каких он достиг материальных статусов, намекая на свою пуповину мира.
- Два авто у нас: Фольксваген Туарег и Тойота Ланд Крузер. Дачу теще и дом жене выдолбил. Дочь в Швеции, сын в Германии, работает в Сименсе. Я упакован здесь, на Урале так, что иной даже в Москве за всю жизнь не состоится!
Его толстые пальцы, мощная бычья шея боксера или штангиста и молодая длинноногая жена в прозрачном стразном сарафане, в стрингах алмазного счастья выпячивали свое «Я» перед Метериным до самого Range Rover, позвав на шашлыки и чуть ли не на секс в троем. В глазах у обоих, не смотря на лоск и кажущийся блеск, прослеживались тычки и рывки бескультурного, хищного провинциального хамства и пресмыкающегося перед федералами-москвичами холуйства. Андрей отмахнулся от них прощальным жестом. Метерин ничего им не ответил, лишь кривая бровь взметнулась на его лбу гордой, остроконечно-скалистой гималайской вершиной.
«Люди должны иметь достаток, чтобы не быть озабоченными добыванием насущного. Они, конечно, должны уметь себя обеспечивать, но не бахвалиться, похваляться этим ни внешне, ни внутренне, ни материально, ни эмоционально себя не выпячивая», - заключил он, выруливая на проезжую часть. Его, подрезая, завертел вперед пыл на Тойота RAV4 какой-то дедок невзрачный. Метерину почему-то вспомнилась когда-то сказанная Олегом фраза про таких шустрящих дедков. «Старики в России берут внедорожники-иномарки. Спешат жить. Знают, что жизнь коротка, особенно у мужчин, особенно в России, особенно в Сибири. Боятся не успеть все потратить. Поэтому и лихо спешат».
***
Метерин напоследок спешил пройтись по Заворёне пешком. Оставался какой-нибудь час до отъезда в Москву. Он прощался с этим странным и заворожившим его городом, понимая, что не приедет сюда больше никогда. Его больше здесь ничего не держало. Проект Случевского он закрыл, Наталью Николаевну с Дуняшей проводил, посадив на поезд до Новосибирска, на погост к Ольге больше ехать не хотел. Обильно выпал снег и в предутреннем минус два градуса казался проникновением сказки в реальную скудность ноябрьской нищеты. Андрей, проходя мимо аптеки, как обычно энергично, осек наркомана, ткнув ему пальцем на перекрестный баннер, на котором какой-то моложавый мен, его молодуха-жена и два бой-скаута улыбались нерусской улыбкой, были одеты в нерусском стиле и окружены не русским интерьером. Девиз рекламного плаката был – вернуться в семью из наркотического тупика.
- Слышь, ты, лось проспектный! – отвратительно дыхнул в него в принципе молодой еще нарик. – Ты чё мне паришь эту америкосову уйню?! На кой ляд мне эти заманчивые сиськи семейного уюта?!
Метерин на миг застопорился, гадая, как лучше, эффективнее среагировать публично на такой инцидент. И, чуть споткнувшись, махнул на потерянного рукой: - «Хер с тобой, золотая рыбка!».
На встречу тлел сигаркой фраерок в капюшоне.
- Еще один, лядь, огонек! – злое сорвалось у Андрея.
Детсадовские тротуары, превращенные сугробами в тропы, шумно, показно запахивали трактора со щетками, превращая их в непреодолимые ледяные конькобежные трассы.
- Ушлепки! – созрел и на этот вывод Метерин. – Нет бы на час раньше, когда никто еще не бежит на работу, когда детей не ведут в детский сад или школу, когда благодать тишины. Или на час позже, когда все рассядутся на попах ровно в офисные кресла своих карьер, и улицы опустеют, безлюдные станут досыпать – доглядывать свои предрассветные сны. – И где реагенты, где песок?! На кой фиг эти запахивания?! Придурки! Зато, событие дня! Сколько героического пафоса сквозит в их обезьянних рывках тракторными рычагами!
Метерин вышел на остановку. Он на автобусе решил доехать до автомойки, где оставил свой черный внедорожник. Пока ожидал городской транспорт, Андрей стал невольным свидетелем занятного диалога-трепа двух обглоданных философией, обшарпанных мужичков с потертыми кожанными чемоданами, по всему видно, преподавателей несостоятельного ВУЗа гуманетарной направленности. Оба, иссушенные голодом экономий и обоснованием нищеты, они стояли, тряслись, словно в ознобе. Они и были в ознобе, только в ознобе социальном. Это были люди на грани морального срыва, после которого некоторые теперь берутся за оружие и стреляют мирных граждан в магазинах, офисах и университетах. Но те двое, были до дыр носков интеллигенты, толстовцы и непротивленцы, философы и творцы, питающие романтическое отношение к слову, присущее всей русской литературе, отвергнутые навсегда скаредным женским полом, безымянные, беспризорные девственники-импотенты, посвятившие свою жизнь науке, этой своеобразной девке, ментальной проститутке, изворотливой и невербально-прекрасной в своей обнаженной логической доказуемости и цифровой доступности инфернальных реалий. Андрей обратил на них внимание случайно. Долго не было автобуса и мимо оставновки шумно выбрасывая выхлопные газы, явно без глушителя, пролетела вся замызганная грязью двенадцатая Лада, обдав ядовитым облаком портфельных обывателей. Те, раскашлявшись, возбужденно заговорили.
- Непростительное кокетство русского анархизма! Я вам так доложу, глубокоуважаемый господин Апологетский, – выпалил один, неисстово тряся подбородком.
- В каком смысле, дорогой мой, мистер Абдрюев?!
Витеиватый тон начавшейся на бытовой почве беседы и обращение по фамилии указывали Андрею на то, что это педагоги до мозга костей, до некоторой степени маразма.
- Обратите внимание на кокетливую надпись на заднем стекле несущегося, сломя голову, мимо нас взмыленного авто.
Философы и Метерин посмотрели в указанном направлении. На заднем стекле грязной российской тачки рядом с дамским знаком новичка вождения – восклицательным знаком внимания с каблуком-шпилькой была наклеена провоцирующая, возбуждающая надпись «Выйду замуж, если догонишь». За рулем сидела двадцатилетняя симпатичная девчонка, стреляющая напрополую взглядом острым, ранящим и сразу бальзамирующим мужчин. Двенадцатая умчалась вдаль, распалив философов на смакование момента.
- Реклама, брат Апологетский, призвана возбуждать к потреблению продукта или услуги, то есть, к тому же обладанию. Природа ее сродни эротизированному стриптизу. Посему должна быть в строго выделенном, обособленном формате, как эротика на ТВ. Посмотрите, какую рекламу у нас делают на автомобили. Обособленность, индивидуализм, эгоизм. Одна машина мчит по пустынной автостраде в эпицентре мощи стальных конструкций и технологий. Дорога, как продолжение самой машины, - идеальна. Дали бы рекламу в пробке, среди выхлопного облака или на месте аварии.
- Да, брат Абдрюев! Конечно, машина может убить по неосторожности. Но зачем же только по этому одному фактору судить о ее пригодности? Ведь есть же масса контраргументов в ее защиту и обоснование необходимости использования! Если так рассуждать, то и кухонный нож может убить! И что из этого – не резать салаты?!
- Удар от ножа несет в себе только силу руки, а в машине бьют сотни чужих, псевдолошадиных сил, да, к тому же, по встречке несется в лоб непредсказуемый стальной и упертый лось. В такой аллегории нож должен быть оснащен автоматической пружиной, выбрасывающей или скрывающей лезвие, и использоваться при нарезке салата одновременно и в клинковой рубке с другим, нападающим ножом.
- Ерунда! Чепуха! Чушь! Причем здесь чужие лошадиные силы?! Ну, вы и сравнили возможности автомобиля и ножа! Есть же разница?! Колоссальная! Что может делать авто и что нож! Все это чепуха и ваши отговорки, оправдания нежелания, я бы сказал, антагонистического, приобретать автомобиль. Но прогресс не остановить. Вы безнадежно отстаните от жизни, мистер Абдрюев, когда будете последний, кто не имеет стального коня.
- А я вам говорю, месье Апологетский, что победит общественный транспорт, в силу экономии ресурсов. Индивидуальный транспорт – непозволительная роскошь в эру кинитной нехватки и перманентной экономии ресурсов.
И словно не то насмешкой, не то подтверждением сказанного, приплелся, подполз к остановке, тяжело пыхтя, замызганный, замусоленный ПАЗик.
- А я вам что говорю, мусью! – усмехнулся Абдрюев, влетая в плаще в автобус.
Метерин залез за Апологетским. Проехав квартал, они увидели стоящую на обочине грязную двенадцатую, заглохшую безнадежно с открытым, дымящимся капотом, и девушку-водителя в свитере крупной вязки, голосующую на поребрике-бордюре.
- А вот вам и второй аргумент, боднулся лукавой ухмылкой самодовольный Абдрюев.
- Эка невидаль какая! – ловко парировал Апологетский. – Ваш старый ПАЗ может сдохнуть на следующем километре.
Философы, разгоряченные, зардели румянцем, шумно решили вовлечь в свой спор девушку на обочине и вышли на ближайшей остановке.
В нелюдном автобусе стало тихо и Андрею удалось разглядеть некоторые рекламные объявления. Какое-то ателье не то «Золушка», не то «Дюймовочка» предлагало пошив дамской одежды 50-64 размеров. «Какие, на хрен, дюймовочки таких бегемотских размеров!» - поразился москвич несуразице и нелепице провинциальной деловитости. А на стекле водителя вместо объявлений о стоимости проезда висела в пластиковом кармашке выдержка из закона о коррупции, где было подчеркнуто, что дача должностному лицу взятки преследуется по закону. «Тебе что, больше нечего пассажирам цитировать, придурок?! – ругнулось – подумалось Андрею про водителя». «Что за нелепость! Что за юродивость! Что за иррациональность! В этой стране нормальному человеку просто не получается не быть Чацким», - думал Метерин, садясь в машину и выезжая из города. Чтобы забыться, он включил FM-эфир в магнитоле. Музыки не было, радио-диджей у кого-то брал интервью.
- Вишера – это твой творческий псевдоним? Скажи, пожалуйста, Вишера – что это или кто это? – ехидничал радио-журналист.
- Вишера – это одна из наиболее живописных уральских рек, - отвечал приятный девичий голос, - в Пермском крае, в окрестностях городков Чердынь и Красновишерска. Существует древняя красивая легенда, повествующая о богатырях Полюде и Ветлане и их возлюбленной девушке Вишере. Они сошлись в битве за право обладать ею. Она бросилась рекой между спорящими соперниками, а те окаменели от неожиданности и горя. Теперь это скала Ветлан и гора Полюд. Речка впадает в Каму, имеет ряд шикарных сплавных маршрутов по территории Вишерского заповедника. Изумительные пейзажи, на берегах множество природных достопримечательностей, в том числе береговые скалы, благодаря которым реку по праву называют Красавицей-Вишерой.
- Ты так увелекательно об этом говоришь, наверно сама сплавлялась по реке?
- Да и неоднократно. У меня друзья спортсмены. Проходила пороги 2-й категории сложности. Чего стоит один только Галиакберовский порог на Нугуш реке.
- Окей, красавица-Вишера! Интересно узнать, а в твоей жизни тоже есть богатыри-соперники Ветлан и Полюд?
- Поклонники есть. Но это почитатели творчества нашей группы «Русский Лад», ценители этнического фольклора, языческих славянских истоков. Из-за меня лично никто еще не соперничал, - почувствовалось через радио-эфир, что девушка улыбнулась и зарделась румянцем скромности.
- И что, никто публично не восхищался твоей потрясающей красотой?!
– Мое сердце свободно.
- Друзья, тогда я буду первым и в прямом эфире заявляю всем, обратите внимание на эту скромную и очень красивую девушку, молодую начинающую певицу из группы «Русский Лад» - Вишеру!
- Напоминаю всем, кто только поймал нас на радиоволнах, что в прямом эфире вещает радио «Рось», город Тамбов. У микрофона я, ваш покорный слуга, Никита Зыркин и у меня в гостях писатель Руслан Ровный, певица ансамбля «Русский Лад» Вишера и супруга лидера группы «Бабкины внуки» Екатерина Латенкова. И мы обсуждаем тему народных корней в новом романе Руслана Ровного. И я хочу задать вопрос Екатерине. Екатерина, скажи, пожалуйста, как ты относишься к такому определению «»женщины», сформулированному Ровным? «Женщина – это чаша, из которой Мужчина пьет дурманящий напиток блаженства».
- Сильно сладко, по осеннему. У меня на душе весна, хочется чего-то по-нежнее.
- Что на это скажет сам автор?
- Настоящий писатель – законченный папарацци, он каждую мысль жаждет и обречен фиксировать, цифровать, проецировать, а не любоваться, смаковать ее фееричную сферу. Только наивность способна на нежность. Знание, зрелость требуют усиления эффекта, потому сгущают краски до терпких ощущений. Автору как стороннему наблюдателю чертовски интересно подглядеть за интимной реакцией его читателя. Именно интимную реакцию читателя каждый писатель считает сокровенным правом, эфиром наивысшего литературного доверия.
- Не берусь судить, - продолжал весело ерничать радиодиджей. - Сказано витиевато. По-моему, как ощущение ржавых гвоздей, согнутых гвоздодером. Каким на Ваш взгляд должен быть современный, читаемый писатель?
- Писатель должен быть в своей работе папарацци сюжетов, характеров и образов, неким локатором происходящего, обладать даром или мастерством увлекательного рассказчика, оратора, ведь он, в своем амплуа, виртуальный трибун. И, конечно, литературный автор, должен быть глубоким мыслителем, философом и аналитиком актуальных идей и тем, чтобы вдохновение его творчеством у читателей не ограничивалось лишь культурным потреблением, а служило бы локомотивом их духовных усилий.
- У нас немного осталось времени эфира, поэтому я прошу Вас обратиться к своим потенциальным читателям, коммерчески вдохновить их своим новым романом.
- Я презентую Вам роман, как артефакт, поднятый с эмоциональных глубин нашей действительности мной как батискафом или, на худой конец, ловцом жемчуга. Это уж кому какая покажется его глубина. Он весь в иле и йодированной плесени морских водорослей – в шелухе чрезмерных эмоций и витеиватых избыточных выражений, забьющий, возможно, Ваш читательский мозг своей самодеятельной и самонадеянной афористичностью, обваливающей Ваше сознание и уводящей внимание от основ идеи. Сей артефакт требует археологической выносливой и терпеливой обвалки, кропотливой ювелирной огранки, которые должно проявить усилие самого читателя, чтобы роман смог по-настоящему засиять на небосклоне Ваших душ или торжественно, достойно занять почетное место на алтаре Вашего духовно-ищущего созерцания.
- Окей. Время прямого эфира у нас подошло к концу. Услышимся на волнах радио-эфира. Хочу пожелать нашим гостям творческих успехов, а девушкам в приданое еще и море поклонников! До встречи!
- Спасибо! До свидания!
- Напомню, у нас в гостях были певица Вишера, писатель Руслан Ровный и участница ансамбля «Бабкины внуки» Екатерина Латенкова. – оборвал рекламой эфир диджей.
И радио-эфир провалился в пустоту глухих шипов. Пошла тайга, где не ловил никакой сигнал цивилизации. Снег рассеялся, небо открылось, улыбнулось синевой. Но солнце было не ласковым, а острым, да на краю небосклона торчал занозой самолет, чей конденсационный след словно надрезал, полоснул далекую плеву лазури.
Андрей возвращался в Москву. Его ждали прямые обязанности в лизинговой компании, и все обязательства перед Случевским были выполнены. Все было успешно. Отличные деньги упали на банковскую карту, плюнув СМС-кой весомый СЕО-спред. Но на душе была пустота, такая, глубины которой никогда он еще не знал. Он потерял на взлете такое сильное чувство, причину которого ампутировали, забрали у него внезапно, и оно теперь, словно муха с оторванной головой, дрыгало в конвульсиях бесцельно и слепо. Ольгу было уже не вернуть. Олег пропал без вести. Лишь черная пустота. Метерин напоследок, наверное, уже в сотый раз решил заехать на кладбище к Ошурковой. Заплаканная им навзрыд могила стояла одна из свежевырытых на заброшенном сельском погосте неприкаянно и тоскливо-одиноко. Так тоскливо, что словно там ежилась от сумеречного холода Ольгина душа.
А потом был путь домой. Дорогой Андрей просветленно озаботился думами о бездарно прожитой жизни, вспоминая ее разнокалиберные осколки. Вот он – бедный воронежский парень, студент, один в Москве, никому не нужен в огромном городе, сам стирал себе рубашки, вручную, даже не в машинке. Потом купил стиральную машину, потом стал сильнее зарабатывать, стал уже сдавать грязное белье в химчистку. И безвозвратно прервалась его духовная связь с прошлым, традиционным прошлым двадцатого века. И назад дороги не было. Словно наркотиком, был он растлен своим статусом выпускника МВА. Хотя Андрей скучал, тосковал по былому, но в то же время его передергивало всего, когда он вспоминал, как в пятнадцать лет, когда у него все бурно росло от волос, мышц и до костей, он, как гуинплен, сидел в каменной бочке своего социального склепа. Юношеские комплексы и жесткая хулиганская среда не давали ему проявляться. Спасал, выручал физически и эмоционально разряжал и заряжал вновь только обильный физический сельскохозяйственный труд. Потом Москва, которая его растлила, расщепила на атомы комфорта и потребительской неги, атрофировала, оторвала от земли. И вдруг – Заворёна. И Ольга в ней. Здесь он сознательно стал ломать наросты своих столичных устоев и заблуждений, в каком свете видел теперь свою московскую жизнь Андрей, соприкоснувшись вновь каждой клеточкой своего организма со святым и увлекательным сельским трудом. И святость которого, как он ощутил озаренно, заключалась в двух основных столпах. Во-первых, труд сельский требовал физических усилий, нагрузок, которые обогащали обменом веществ, связью с природой. Последняя щедро восполняла потраченные силы, бумерангом возвращая много больше, напрямую давая здоровье. Во-вторых, сельский труд требовал много терпения и вырабатывал силу воли. Очень полезным он был для размышлений, созерцаний, благоразумий. Человеку городскому, интеллигентному, интеллектуального труда ничто не являлось таким целительным с медицинской, физической, духовной точки зрения, как сельский физический труд на природе, ибо, занимаясь такой работой, есть много времени, сил и энергии, чтобы все обдумать, взвесить и принять решение, может, сочинить целую поэму, а то и роман, и философией тянет упорный крестьянский труд. Загадочное, он, явление, но распоряжаться им надо с умом, чтобы был, конечно, труд этот умеренным, был не в надрыв. Дай бог, чтобы он не стал невыносимой обузой, тяжелой обязаловкой, чтобы не был единственным источником достатка и благополучия, но в то же время, был полезным и нужным, серьезным и необходимым делом, не декоративным, для правильного питания экологически чистой пищи. Тогда, словно наполненные паруса, понесет он бригантину мысли, стремлений, сознания, немереными ресурсами и потенциалом наводнит физиологию здоровья, поднимет оптимизма жизни дух.
; ; ;
К ноябрю, когда захозяйничал на бескрайних зауральских просторах снежный наст, строительство домов в эко посёлках Верхнесуерское и Мостовское было завершено. Налажена первая инфраструктура. Заасфальтированы главные улицы в селах, по ним провели освещение и, подняв новыми поребриками-бордюрами, окультурили цивилизацией деревенские тротуары. Раньше только в галошах и кирзачах плыли по ним в межсезонье фуфайковые черствые дровосеки и молокобидонные бабские расстегаи, а теперь с екатеринбургскими детскими колясками в челябинской кожаной обуви зафорсил моржовыми фрелями верхнесуерский молодняк. Повыползли старые прадедовские мотоциклы «Урал» и автовазовское бэушное отребье и стали бесконечно лихо галопировать, прошивая экспонентами удали деревенскую жизнь. В новой инфраструктуре экопоселков заработал и заворёнинский пищекомбинат. Овощная продукция фермерских хозяйств дарами щедрого лета заготовила фронт работы комбинату на несколько месяцев вперед. Народ простой, сельский окрылился вдохнувшей новой жизни в русскую глубинку. Подмастерья творческих начал, доморощенные саморубки на общественных началах энтузиастского счастья за свой счет стали латать заброшенные дома культуры, а бабы-домохозяйки забелили гипсовые хрущевские статуи крестьянок и пионеров, вдоль заросших стадионов и спортивных площадок.
Метерин уже уехал в Москву, но душой был целиком погружен в эти проекты, жил ими и их дальнейшим развитием круглосуточно, аккумулировал в себе все импульсы с мест, продолжая являться неким выездным штабом зауральского экодвижения. Упоительно набравшее впечатляющие обороты, это народное движение по восстановлению села в начале зимы было бесцеремонно приостановлено и поколеблемо сверху, из Москвы, прекращением инвестиционного финансирования. ВТО-шные западные инвесторы вдруг в одночасье вывели из проекта все свои капиталы, оставив целину идей на откуп дотационного софинансирования хронически инвестиционно-больного государства. Считанные минуты могли загубить все дело, ибо уже развернулись бразильскими анакондами затейливые многоходовые схемы российского смекалистого полу бартера, полу факторинга. Понимая, что, как в революцию, промедление смерти подобно, Андрей выбил прием и ворвался в кабинет Случевского. Сомнения его усилились, когда в самом кабинете идейного вдохновителя и вождя всего экодвижения в России, он увидел походный раздрай дорожного ожидателя на чемоданах, готового съехать из аппартаментов в любую минуту, словно уже ждущего такси в аэропорт.
- Что это, Николай?! Что происходит?! Почему убивают перспективы?!
Случевский развел руками.
- Увы, мой друг. Мировому сообществу не нужен экологически чистый и сильный оппонент. Илюминаты на пробу сняли сливки из всех экопроизводств и приняли решение вывести капиталы из проекта, боясь усилить российский фундамент государственности. Их остановили вечные фобии противостояния и онкологический тупик вашего климата. Здесь гораздо эффективнее и спокойней за будущее золотого миллиарда не развивать туризма и сельского хозяйства, а гробить огромную страну, финансируя ядерные и химические захоронения, не позволяя вашей глупой и упрямой верхушке соскочить с сырьевой иглы. Вы сами безудержно и стремительно убиваете свою страну, свою природу, свой народ. Инвесторы ничего не усугубляют, они не мешают этому катастрофическому умиранию, только делают из этого интересные деньги. А экоРоссия… Хм! Не интересно. Вот так, мой друг. Сворачивается все, что я вынашивал в душе в память о моем прадеде. Я покидаю эту страну, видимо, навсегда, этот безвозвратно тонущий корабль, этот гигант цивилизации, который как Титаник, задуманный неподражаемым гением вашего народа, напоролся на айсберг коварного бюрократического чванства. Вы, как хазарский каганат, давно потеряли доступ к власти, да вы его не имели никогда, в принципе, но в последние времена пропасть между народом и властью настолько разрослась, что стала критически пагубной для национальных интересов этнических русских – стержня вашей цивилизации. Ваше государство не умеет и умышленно не желает их защищать. Точно также синагогская верхушка обрекла хазар на вырождение и, когда в Итиль ворвался ваш князь Святослав, народа хазар практически уже не существовало. Были метисные наемники и семитские бюрократы. Что-то подобное было и с ацтеками, когда пришли конкистадоры. Такое было и с Римом. Такое было с Вавилоном. Такое будет и с вами. Весь мир наблюдает это. Вопрос только в том, кто сюда придет первым. Китайцы? Так что, сам понимаешь, нецелесообразно продолжать извне то, что здесь было начато. Единственное, если вы сами продолжите это дело, самостоятельно его разовьете, то, окрепнувшее, оно станет крепким орешком-препоной в раскучиваемой цепи предательски-гнусных событий. Прощай, мой друг, прощай. Знай, что я всегда тебе смогу выбить место за Дунаем, если ты решишь оставить эту умирающую страну. Здесь, в мутной воде ее гниения, роятся только черви, сосущие из нее последние силы и кровь, и ежегодные много миллиардные оттоки капитала говорят сами за себя о том, что никто из сильных не связывает себя с этим местом, которое когда-то звучало очень гордо, грозно и велико – Русь и потом Россия. Кстати, по оценкам евроэкспертов, Европе сейчас нужна демографическая компенсация. Чтобы восполнить свои потери, старушке Европе требуется до ста миллионов мигрантов и она панически боится принимать их из мусульманского мира. Выход есть – принять сто миллионов российских инженеров с семьями. А оставшиеся сорок миллионов здесь, пусть по тетчеровски обслуживают трубу.
- Спасибо, Николай, мне все ясно. Спасибо за пути отступления – бегства. Но я остаюсь здесь – дома.
Случевский задержал грустный взгляд на удручении Андрея.
- Я вижу колоссальную скорбь и чтобы тебя приободрить, я даже так тебе скажу, я открою тебе тайну экопоселков вообще, Андрей. Проговорюсь уж вскользь, так и быть, сопереживая отчаянному энтузиазму парня. Исход экопоселков был предрешен изначально. Иллюминаты, бонзы этого мира заказали через меня натуральные продукты из Заворёны. Их представители, как раз и приезжали на сезон экстремальной жизни. Они хотели попробовать настоящего сливочного масла, которое до революции 1917 года поставлялось к столу британской королевы. Это закомплексованные мечты Рокшильдов. Да и потом вступление России в ВТО в августе предрекает смерть отечественного сельского хозяйства. Им важны теперь в вашей стране радиоактивные захоронения в курганах. Такова, увы, убийственная кратковременность монтажа экопоселков на сезон и усердия демонтажа к началу зимы. В этом суть всех западных перспектив и технологий, преломляемых здесь. Здесь с Запада действуют не консультанты и советники, а экономические убийцы. Экопоселки для иллюминатов по всему миру – лишь проекты, позволяющие высосать все сливки, самые ценные соки усилий людей и плодородной земли. Скажи спасибо, что они, как фашисты, гумус отсюда не вывозили пока.
- И вы об этом знали с самого начала?! – ошарашенный, словно прозревший сумасшедший, взглянул как-то отрешенно на Случевского Метерин. – И вы вступали в эти проекты, увлекаю людей, привлекая средства, исключительно с такой подлой целью?! Да вы соучастник всей этой мерзости, господин Случевский! Какие высокие слова, идеалы Столыпина, а на деле – мерзость и гнусность низменных интересов! Вы покрывали этих иллюминатов, их хищные планы расточения наших богатств! Вы знаете о том, что ваши иллюминаты, насилуют и убивают здесь русских девушек, безнаказанно хозяйничают и зверствуют, словно на побежденной земле первобытные варвары, оставляя сирот без матерей и несчастных матерей без своих детей?! Да вы сами в таком случае являетесь ничтожеством и мразью, господин Случевский!
- Ваша страна умирает…
- Не рядитесь в Джулье;тто Кье;за, ничтожество! Какие пламенные речи, блеф!!! Вон из страны! Депортировать вас и больше никогда сюда не принимать!!!
И с чугунной головой и крошащимся сердцем покидал Андрей апартаменты Случевского. Тот колоссальный гонорар, который он получил от этого проекта, так жег теперь его душу, словно раскаленным железом. На душе была тоска от безапеллляционности диагноза дальнейшей жизни. Ничего не было жизнеутверждающего. Одна агония и антагонизм конвульсий. А так хотелось жить независимо от всей этой обреченности, жить молодой, полнокровной жизнью, что аж хрустели до бела сжимаемые кулаки, и сумеречные мраки отчаяния не выдерживали безудержного напора восставшего и непримиримо не принимающего такой статус кво бешено-революционного сознания.
Змеилась поземка, шуршала переобутая зимняя резина, дворники строжили брови подмигиваний, снежинки звездами царевен падали на лобовое стекло. Андрей решил в конце декабря заехать на могилу Ольги, перевести заработанные у Случевского проклятые деньги в дальнейшее развитие экопоселков Вехнесуерского и Мостовского, став их полноценным инвестором, встретить Новый год и Рождество с Дуняшей Ошурковой и Натальей Николаевной Вереевой в Новосибирске. Это была единственно теплая идея, радующая, греющая его душу. Хотелось также поддержать провинцию, развеять ее страхи конца света, поэтому выезд он запланировал и согласовал, позвонив Вереевой заранее, на восемнадцатое декабря. Месяц прожив, прождав, проболтавшись пустым буйком в Москве, Метерин, наконец, дождался заветного дня. На страну упали, сгустив хмурые брови, суровые морозы. Минус тридцатью градусов дышала заМКАДная земля. Но Андрей погнал своего железного рысака за Урал, в Сибирь, навстречу, как он решил, своей новой судьбе, которая была подобна таинственной красавице, то отдаляющейся, то призрачной по мере приближения, укутанной по глаза океаном тайги. Навстречу же по трассе в Москву шли немецкими Тиграми и Пантерами Тигуаны и Туареги.
Мелькала вокруг по обеим сторонам дороги красивая и сразу непонятная Россия перелистанными страницами пролетающих мимо дорожных верст. На М51 федеральные волки-оборотни, дальнобойные фуры с хищными оскалами фар рысью пролетали мимо, груженые или порожняком, с натянутыми шкурами тентов. Трейлеры рычали ранеными буйволами, фыркали сотнями лошадей, гудели многотонными грузами, ревели, пролетая навстречу. Вся страна, как кровь в мозг, несла в Москву свои самые ценные соки, усилия, идеалы, надежды. За Уралом мороз стал крепчать. Цифра термометра в автомобиле Андрея стремительно запрыгала вниз. Стаей волков шли друг за другом след в след машины в тайге. Голодными злыми фарами прорезали они синюю мглу сибирского сумрака. Вдали до горизонта густыми бровями нахмурился лесной массив в серо-бурой своей волчьей шкуре, посеребренной пеплом декабрьских снегов.
Пошли живые деревни. Отары рассыпались в снежных полях овечьим пометом. То тут, то там вперемежку с церквами попадались элеваторы, словно гигантские храмы Советского Союза с изношенными алтарями своего бога – труда. Глядели они на Андрея с горизонта русской глубинки в мрачных цветах цементной пыли забытыми остовами былого хозяйствования, стояли в степи одинокими массивами, словно потонувшие корабли, титаники зернохранилищ. На бесконечно долгом пути летящих мимо городов и деревень, раскрытой книгой разворачиваемых перед Андреем перелистыванием километров, над каждым из населенных пунктов застилался поволокой дымов и туманов вызывающий трепет рассветный взгляд своей загадочной и самобытной Заворёны, чьей-то неповторимой судьбы, влекущей волнительно к себе поисковой волшебной грустью.
; ; ;
На выезде из Екатеринбурга, на кольце, Метерина остановил патруль ГИБДД.
- Старший сержант Черенев, - козырнул молодой, подтянутый и энергичный, пышущий здоровьем и силой в зимнем камуфляже дорожный полицейский.
- Что случилось, старший сержант?
- Не рекомендуем передвигаться в одиночку на большие расстояния. В тайге мороз до Аблязово – до минус сорок два – сорок пять градусов. И местами нет мобильной связи. Машин на трассе практически нет. Я бы не советовал… Вдруг, что-нибудь случиться в пути…
- Спасибо, за предупреждение, командир! Я подготовился, взял с собой тулуп и валенки. Все ок.
Полицейский козырнул закрывающемуся автоматически черному затонированному стеклу автомобиля. Метерин, волнуясь, поехал дальше. Словно судьба ставила перед ним дополнительные испытания и трудности на главном, как он теперь считал, пути своей жизни. Аблязовская область уныло махнула приветом мрачного бетонного столба с лубочным каменным рисунком. И тут же дорожная инфраструктура напрочь лишилась своего присутствия, и обезлюдела магистраль. Лишь только белый лес, одеревенелый толстым инеем, весело курчавился вокруг, да солнце подмигивало озорным, но холодным блеском, преломленным лесной кольчугой. Андрей ехал долго в безлюдье и в тишине провалов fm-эфиров.
Мобильная связь не ловилась. Вдруг впереди он увидел совсем неожиданную и поразительную картину. Стоял какой-то туман, парила земля и клубком нарастала какая-то могучая, неведомая энергетика. А потом пространство в раз открылось массовым скоплением людей, одетых по-сибирски очень тепло и идущих пешком крестным ходом в непросветную даль и кинжально-леденящую жестокость лютой морозной тайги. Это был крестный ход Табынской иконы Божьей Матери, перед которой даже священники в благодарность за сотворенные чудеса мироточения и исцеления иже с ним, снимали свои нательные кресты. Сопровождали икону и дюжину священников оренбургские казаки, по зову сердца и колокола идущие туда, где уже острие пики, где без веры никак. Казаки с хоругвями Куликовской битвы и портупеями оренбургского ополчения, в охотничьем камуфляже, аля тайга, в чернобуром каракуле своих папах, в серо-синих галифе с светло-синими лампасами, в темно-зеленых чекменях, бекешах, казакинах под тулупами, в овчинных варежках огромных, бережно, словно хрустальную, несли малиновую икону Табынской Богородицы. Вокруг лес инеем звенел, как кольчугой, словно одетый в мех чернобурки. Над казачьей Газелькой нимбом клубился морозный пар. От эпицентра крестного хода, казалось, от самой иконы шел жар, согревающий, как весна, плавящий, растапливающий все вокруг. Уставшие, отставшие, обессилевшие, обескровленные изнурительным духовным подвигом, ослабевшие прихожане припадали к иконе под акафистное пение несгибаемых казаков, могучих орлов крылатой стихии, небесной силы патриархальной. Замерзших проводили под иконой и, словно контрастный душ, а все более нырок на Крещение в прорубь, впрыскивал нуждающимся силы немереные, и стар, и млад готов сдвигать был горы, леса валить богатырским духом и силой. Соприкоснувшийся, получивший частичку божественного, сам становился тогда реактором, генератором, локомотивом и подхватывал весь ход, увлекая в новый рывок взбудораженных сил. Крестный ход Табынской иконы направлялся в северные деревни и путь его лежал мимо Верхнесуерского и Мостовского. Пешее движение людей сопровождала Газель, откуда слышались саунд-треки разнообразных переливов и трелей колокольного звона, звенела саблями и гиканьем лавы верховой, рассыпанной в галоп, казачья молитва «Ойся, ты ойся», группа «Бабкины внуки» лабали из стареньких динамиков мотив Виктора Столярова на стихи Давида Самойлова «Песенка гусара»:
Когда мы были на войне,
Когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей любимой или о жене.
И я, конечно, думать мог,
И я, конечно, думать мог,
Когда на трубочку глядел, на голубой ее дымок.
Как ты когда-то мне лгала,
Как ты когда-то мне лгала,
Что сердце девичье свое давно другому отдала.
А я не думал ни о чем,
А я не думал ни о чем,
Я только трубочку курил с турецким горьким табачком.
Я только верной пули жду,
Я только верной пули жду,
Чтоб утолить печаль свою и чтоб пресечь нашу вражду.
Когда мы будем на войне,
Когда мы будем на войне,
Навстречу пулям полечу на вороном своем коне.
Но видно смерть не для меня,
Но видно смерть не для меня,
И снова конь мой вороной меня выносит из огня.
Норов звучаний, раздаваемых из казачьей Газели, задавал приятную агрессию всему ходу, благословленному великой надвратной иконой на преодоление стыни, прежде всего в душах людских, встречных. Под пологом печального взгляда Богородицы, в ауре ее малинового шлейфа, чувствовалась медвежья свирепая сила в гудевшем, не переставая, и охрипшем на морозе казачьем говоре. Все дальше и дальше несли казаки Табынскую икону, в овчинных полушубках, валенках и ватных штанах. Шли за ними их верные русые казачки, стройные, с волнующими белыми вздыбленными грудями и крутыми бедрами, сокрытыми морозом в мохнатых медвежьих шубах, с чистыми родниковыми проникновенно-родными русскими взглядами светлых глаз, верных боевых волчиц красивоглазых, чуть раскосых на концах южной удали степного генофонда. Среди казачек в шерстяной шали и шубе из рыси мелькнула стройная фигура и юный девичий взгляд сиреневый восторженно-печальный теплом и добротою завьюжный путь застил.
Андрей, словно лопатою копнул наугад, случайный бросил взгляд в эту стремительную массу идеей просветленных людей. И вдруг его ослепили роскошно и щедро сверкающими алмазами девичьи проникновенно-красивые глаза. Острый взгляд тот час потух, закутанный шалью и скромностью его носительницы. Но и мгновения хватило настолько взволновать, захватить, очаровать воображение Андрея, что Метерин, забыв об автомобиле и цели своего маршрута, выскочил в тулупе на мороз, пытаясь отыскать так вдохновивший, ошарашивший его спокойствие морозом схваченный волшебный идеал. На глаза попадались казачки кровь с молоком, казаки, старушки, малиновыми хоругвями застилая глаза. Но вот, словно по мановению чьей-то высшей воли, хаос брожения и столпотворения расступился и перед ним инопланетной или скорее мифической богиней предстала красивейшая девушка из смертных, чьи черты так болезненно напоминали ему Ольгу. Девушка, радушно улыбаясь, кивнула ему идти рядом. Казалось, весь крестный ход восхищался ее красотой и грелся нежным теплом и уютом ее присутствия. Девушка цвела какой-то нереальной, неземной, нездешней привлекательностью, аж даже дрожь какая-то пугливая брала от такой красоты. Из-под длинных бровей смотрело на него создание настолько дивное и откровенное, настолько теплое и участливое нежное пульсирующее выражение, что просто любое зло превращалось под ее взором в апрельскую капель и подснежники отрадного настроения. Выражение, настолько несовременное, не отягощенное русской жестокостью бытия, настолько наивное, насколько хватало фантазии уловить, какую энергию она вырабатывает в своих помыслах и бескорыстно дарит всем вокруг, что на ум первое, что приходило, реальное сомнение в том, что она русская. Она была соткана из другого мира, из другого государства.
- Ты русская или украинка? – спросил девушку Андрей.
- Кацапка, - пролепетала она и, увидя недоуменный взгляд Метерина, вся заулыбалась – Терская казачка.
На Андрея вдруг обрушился шквал нового, свежего, сильного, струящегося воодушевления, озарения от мысли, осознания того, что прирастание, сбережение и бесценную вечность русского духа нужно, и именно стоит черпать в казачьих вольных традициях необузданного темперамента-скакуна. Что именно казаки, веками оборонявшие окраины России, являли собой ту универсальную силу, способную усмирить, подчинить, сбить норов, напор и спесь глумящихся над русским, добрым, трудолюбивым и созидающим народом, обложивших его со всех сторон кочевых племен. Носители живительной генетической силы пограничного кровосмешения, потрясающе красивые, смелые, вольные, одухотворенные люди, наставленные правильно на путь истинный традиционных ценностей, гордые, величественно щедрые, казаки были ореолом всего того, вольнодумно русского, самым соком русскости, его языческого разбойничьего буйства крови и наивности одновременно, доверчивости набожного ребенка, так органично сочетали они в своих традициях и преданиях всю прелесть божественной одухотворенности любви к природе в той степени ее естественности, на какую способен лишь язычник, но в то же время, с христианским смирением и силой воли. Именно казаки в новых условиях тотальной русофобии могли противостоять всему ее чудовищно-ядовитому хаосу и смерчу. Именно в казачестве нужно было черпать национальную идею. Именно казаки, возрожденные системно, могли защитить Россию от горского всепоглощающего всевыжигающего темперамента, защитить прежде всего морально сильным духом своим стержневым, сохранившим пуповину связи с землей. Именно они, а не скинхеды и прочие фашисты, являлись исконной святославовой народной силой, мощь медвежьей лапы которой генетически помнил потомок хазар – Кавказский хребет. И даже разоренные советстким геноцидно-классовым террором, гнезда казачьего разнотравья – станицы, не имея должной, как до революции, системы, самостийно выливались в социально-национальные общности, являющиеся реальным оплотом защиты русских на юге страны. Вековое соседство, перманентные трения, вражда и лад – все это сквозило в гордых повадках и нравах казачьих ген. Красивое раздувание степных ноздрей, скифско-сарматский прищур газелевых глаз – во всем прослеживался буйный неукротимый нрав Стеньки Разина, Емельки Пугачева, батьки Махно, Гришки Котовского, Чапая. Темперамент орлицы или пантеры или необъезженной юной кобылицы, потрясающе красивой и стройной породы и выверенной формы, задуманной всей целиком и воспроизведенной в ауре филигранной фотогеничной безупречности природой настолько гармоничной самому духу красоты, что с замиранием дыхания следила она за ней, за каждым ее бриллиантовым жестом, жемчужной россыпью ослепляющего взгляда и воодушевлялась на новые подвиги и чудеса генетического своего волшебства. Сидящая перед Андреем и мирно пьющая чай со смородиной из термоса на привале курносая красавица с влажным шепотом таинственной дымки на губах, чуть приоткрытых любопытством неги, была настолько притягательно желанной и неестественно хрупкой в масштабе своей уникальности, единственности во Вселенной, что просто затрепетала душа Метерина от страха за то, что одним лишь неловким взмахом ресниц можно было вспугнуть такую редкую птицу, переломить под неуклюжим каблуком лесного хруста эту таинственную таежную хворостинку, запрятанную в толщу предрассудков обывательского меркантильного мира, смахнуть одним лишь неуклюжим прикосновением пальцев удивительную в радужных переливах цветочную пыльцу этого трепетного бутона. Настолько понималась от близости с нею ее сокровенная индивидуальность и высшая степень беззащитности конечного, неповторимого счастья, что требовался сразу особый деликатный к ней подход. И вовсе не была она изнеженной и избалованной потаканием, а даже наоборот, аскетическая неприхотливость и скромность наполняли ее всю, словно родниковая вода кувшин, но беззащитность и конечность безвозвратная настолько явственно ощущалась наедине с нею, что до невозможного хотелось ее оберегать, как редкий, вымирающий и занесенный в Красную Книгу вид экзотического, неизвестного или давно забытого всеми вида цветка. Красивая форма, завораживающая идея и, не смотря на прошедшие годы увядших чувств, вновь распустилась весенним цветением метеринская любовь.
Накинутый капюшон рысьей шубы укрывал ее миловидное лицо. Грустный сиреневый взгляд, молочная задумчивая сочность тонкой кожи в блеске полуночного полнолуния, русые локоны, сосновыми лапами ниспадающие, выбивающиеся прядями из-под капюшона, смирение жестов в связке ключей с превосходством, восточной покорностью и русской целомудренностью стройных лебяжьих дев. Все ее лицо, брови, ресницы, волосы покрыты были от мороза хрустальным инеем. Андрей попытался заглянуть ей в глаза. Она чуть отстранилась и, опустив голову, потупила взор. Какая же сногсшибательно-очаровательная язычница разворачивала в ней змеиные кольца своего первобытного танца инстинктов. Как колдовски похожа была она на Ольгу Ошуркову, словно ее девичий клон спустился на землю в этот лютый мороз подарком провидения обессилевшему, ослепшему в духовном поиске Метерину.
- Как зовут тебя, звездочка? – влюбленно-безудержно ахнул и взбудораженно улыбнулся Андрей теплом своего сердца.
Вспыхнуло, брызнуло алой краской ее тело, ланиты и зацвела под каракулем шали небесным сиянием вуаль ее души.
- Вишера.
- А по русски?
- Марина. Марина Куликова.
- Откуда ты здесь в таком странном мероприятии?
- Я музыкант. Певица из ансамбля «Русский Лад». Пою песни в стиле славянско-скандинавского этно-фолка. Тексты и музыку наших песен пишу сама. Черпаю вдохновение, напрямую соприкасаясь с душой народа. Для них я туристка здесь. Хотя сейчас я послушница Ольгинского женского монастыря.
- Это где такой? – екнуло сердце Андрея.
- Православный женский монастырь в Волговерховье (Осташковский район Тверской области). Освящён во имя святой равноапостольной великой княгини Ольги.
- Ах, ты русская Ольга, Ольга, где же ты нынешняя, родящая или побудившая нового Святослава, силы медвежьей и леопардовой стати неприхотливого воина-князя, Македонского нашей Руси?! Ты что же, готовишься стать монашкой? По-своему так развлекаешься? Или нагрешила уже всласть в столь юные годы?
- Вовсе нет. Зря ёрничаете. Прилагаю усилия своего творческого одухотворения.
- Душу что ли лечишь, очищаешь от грехов цивилизации, от ее ереси?
- Душа поэта должна быть чистой, как родник, иначе кто из нее будет пить, утолять духовную жажду? – она по-детски, сжав в комочки свои стылые в варежках полудетские нежные руки, дула на них, согревая теплом парного дыхания.
- Зачем ты на себя такой крест взвалила? «Душа поэта»… «Не вынесла душа поэта» - знаешь об этом? Будь собой. Расправь крылья. Будь свободной от оков предрассудков, дух захватывающая красота!
Андрея понесло. Он, как пьяный, молол комплименты, и было ему невдомек, что разрушить они могли, неосторожные, брошенные так, небрежно, но цепляющие до глубины души, словно железобетонные, возведенные ею самой внутри себя рукотворные сваи будущего храма верной жены и матери своих детей. Видно же было сразу, по жестам, по взглядам, что девушка эта весьма непростая, как арабеска арабской вязи, и тайна в ней сокрыта огромная, духовная. Она знала себе цену, но усмиряла рокот своего темпераментного тщеславия, подогреваемого соблазнами массового стороннего вожделения без повода ее красотой. В ней невооруженным глазом виден был потрясающий алмаз телесных достоинств, но тем вдвойне ценней была она в ажуре внутреннего богатого мира, подчиняющего себя духовным идеалам. В такой огранке любая девушка легко могла покорить, свести с ума, обезоружить весь мир, с ног снести безудержным и безумным смерчем страсти, вызванным такой красотой. Все потому, что мир, духовно нищий и голодный, истосковался по таким цельным натурам, по титанам женского обаяния, богинями или принцессами Дианами с неподкупной любовью глядящим прямо в души людей.
- Какие гены! – про себя бормотал Андрей, исподволь любуясь ее первородной гармонией стати фигуры и лица. – Мама рОдная! Обалдеть! Где же ты на свет смогла появиться, такая красавица! И как же старались твои родители, поклон им низкий до земли, изваять такое чудо! Какая ля-пляжная дева! Вот это да!!! Что-то древнее, какое-то дремучее, преданиями забытое сокровище в тебе зарыто! Неразгаданная глубинная, необъятная тайна великого народа, который безвозвратно сходит на нет, вырождаясь и оставляя оттиски своего генетического величия на аморфной бересте тел и лиц архантропных народов-спутников. Что тебя привело в этот кривой мир, девочка?! Великая Душа, Мать древнего народа! Что ищешь ты? Что грядет, уготовано тебе? Колоссальные христовые муки расплаты за такую красоту? Здесь, на земле, ее не умеют правильно ценить. Или усилия по спасению вырождающихся человеков в любой ипостаси бытия, чтобы исполнить пророчество о том, что Красота спасет мир? Ждут ли тебя великие победы твоей Идеи или величайшие соблазны и падения твоей Формы? Растление или распятие Духа? На что дано тебе, на какие подвиги, такое тело, что аж дух захватывает и скулит сердце, срезанное резонансом тоски по идеалу? Куда идешь ты? И кому дано благословенное право сопровождать тебя, в твоем трудном, но таком заманчивом и увлекательном одухотворенном пути?
Все глядел он на свою прекрасную богиню, словно обретенную икону, сошедшую к нему с небес метеоритом на одном из привалов Табынского крестного хода, упивался родником ее красоты животворящей и эмоциональной всеприветливой открытости, а над ним, в крупнопузырчатом булькающем скольжении застыла плацента неба за миг до схождения вод.
; ; ;
Разогревшись из термосов кипятком и прослушав еще раз «Когда мы были на войне» из колонок, размещенных в Газели, странный этот крестный ход двинулся на Мостовское напрямик.
- Верст десять, двенадцать осталось, - выпрыгнул из машины в пышной кубанке офицерских регалий с продирающим до дрожи командным голосом молодой казак.
- А почему не в километрах мерите? Или всё на свой устарелый лад? – задался публичным вопросом Метерин, с мороза пытаясь развлекать смешками свою любопытную спутницу, благосклонно начинающую ему симпатизировать. Обоюдное опьянение друг другом, словно забытой весной своего семнадцатилетия, накрывало их неожиданным терпким, тягучим, как мед, счастьем воздушных улыбок, наивных шалостей и влюбленного романтизма.
- А вы кто будете, ваше благородие? – ехидно рапартанул казак, как со времен гражданской войны не звучало обращение в этой тайге.
- Ей богу, ролевые игрища! – усмехнулся Андрей. Вы на Бородинском поле в начале осени на юбилейные даты в массовке атамана Платова не участвовали? Типаж.
- Я потомственный оренбургский казак, хорунжий Челышев. А вы из чиновников или из бизнесменов будете?
- Финансовый клерк. Инвестиционный консультант.
- Какими ветрами, ваше благородие, вы в наш приход?
- Попал в пробку. Не даете дальше проехать. Охотно с вами дойду до Мостовского. Потом эвакуатором пригоню туда машину и поеду далее, по делам в Заворёну и на праздники в Новосибирск к дорогим мне людям.
- Понимаю. Принимаю. Я тут и.о. атамана, за старшего. И со мной протоиерей отец Елисей. Старший по чину священник шел впереди в коротком дубленом полушубке, черном шерстяном подряснике до пят и черной скуфии на голове, окропляя заиндевелый пейзаж акафистным бдением.
- Я вот вашего брата-ростовщика, не в обиду будь сказано, ваш бродь, на дух не переношу. Потому как не понимаю, зачем вы вообще, ростовщики-посредники, на фиг, нужны? Ведь вы же ничего не производите. На марже сидите, коротким рублем фарцуете.
- Ну, я не буду вам краткий курс экономической теории читать – место не подходящее. Холодно. Одно скажу, кредиты, разумные кредиты – это финансовый рычаг, на котором Архимед поднял Землю и заставил ее крутиться по-другому. Абзац и веселый смайлик!
- То ли дело предприниматель, - не слушая возражений, заладил хорунжий, - предприниматель, который настоящий, который – производитель, он хищник, по своей природе, завалит какую-нибудь тушу успеха. А ростовщик-падальщик тут, как тут, присасывается ее добивать. Но на каждого ростовщика у нас в России найдется когда-нибудь свой Раскольников.
- Противозаконные речи гутарите. Народ смущаете. Ей богу, хорунжий, смените тему, - пристыдил казака отец Елисей, подключаясь к шумной беседе.
– О женщинах наших лучше поговорим, о казачках боевых, о послушницах кротких, схимницах верных, - подошел и встрял ближе богатырского вида амбал, не то казак, не то монах Пересветовской хватки, клацая голодным мужским раздевающим взглядом и скользнув по Марининой шубе вожделенно, словно Клод Фролло по Эсмеральде.
- А чё про них тут говорить?! – ершился хорунжий.
- Русские женщины – это богатство и гордость России. Ее душа. Ее краса. Ее будущее, - благочестиво осенил нимбом беседу отец Елисей.
- Тетки наши, особливо замужние, блюдут всё, значит, в подолах монастыри. Выкобениваются. Ломаются. И крутят потенциалом мужским. В бараний их рог, раскудрить-колодрить!
- Ну, будя, будя тебе, в самом деле, - остепенили вожака казаки.
- Вы москвич? – спросил Андрея другой благоразумный казак с опрятным фотогеничным лицом белого офицера.
- Да, - неохотно подтвердил Метерин.
- Скажите нам, каково оно, самых красивых девушек провинции, начинающих актрис, певиц и моделей содержанками преклонять, проститутками приходовать в Москве вашей? Что ни месяц, все сводки: то насилуют в подмосковных лесах и бросают в оврагах лесных истерзанными, то на машинах пьяные безнаказанно сбивают на смерть беременных, то катерами запахивают, распарывают жизни юные, то гипнотизируют, оскверняют шлюхами будущих или настоящих матерей, а то и убивают в черных риелторских сделках! До каких пор будут происходить убийства русских девушек в Москве?! Ответьте нам! – и с вызовом, как шашкой, рубанул взглядом Андрея.
- Вопрос очень больной. Тяжелый вопрос. Если обобщать, то до тех пор, пока люди, девушки, будут ждать блага, не заработав его, стремиться к незаработанному, взяв в кредит, продав свое тело или, якобы, на халяву. Когда прекратится оголтелое потребительство, угомонится, станет разумным, умеренным, не самоцелью. Когда потребление будет зиждиться не на эмоциях, а на пользе продукта, конечной его долгосрочной и экологической пользе. Когда наш закон, наше государство будут нас защищать от маньяков, насильников, агрессии и экспансии гастарбайтеров-мусульман.
- Нынешняя власть никогда этого не будет делать! – выкрикнул кто-то из крестного хода, желая остаться инкогнито априори. – Эта власть на руку Америке. Она здерживает быструю смерть страны, чтобы ее не поглотил Китай. Сдерживает явную смерть, но сама медленно умерщвляет, позволяя ее разворовывать безнаказанно, позволяет утекать миллиардным долларовым капиталам за границу. Откуда у этого государства будут силы возродить страну при такой политике медленного угасания?! Бред! Все города за Уралом, и Ёбург в том числе, через тридцать – сорок лет исчезнут с лица земли. Закончится сырье. И все пойдет прахом. И все побегут в Центральную Россию. С Юга от черноты безнаказанной туда же сбегутся. И эта кластерная Русь, насыщенная чернотой гастарбайтерского коллапса, прорвется, хлынет сюда в одноэтажные печные проекты. И будут долгими сибирскими зимами студеными слагаться легенды – мифы об историческом исходе нашего народа с благоприятных земель в места унылые, депрессивные, суровые для жизни. Мифы об исторической миссии русского народа, который выродило потребительство. И миссия эта невыполнима.
Андрей разглядел тайного оратора. Это был молодой казак с перекрещенными черными ремнями в дубленом, подбитом овчиной полушубке – френче и черной кавказской черкесске. Про него зашептался весь крестный ход: «Во дает, развозчик воды из Пензы!».
В Мостовское пришли к вечеру. Местный предупрежденный приход организовал встречу, согрел, накормил прибывших. Андрей пригласил свою спутницу в местный ресторан. Когда за встречу, за знакомство и за родителей были подняты тосты Мартини Бьянко, Марина раскрыла перед Метериным полог своей тайны, излив ему душу.
- Год назад, в Москве, я пробовала себя моделью. Работала в модельном агентстве. Надо сказать, контингент девчонок был на восемьдесят процентов из приезжих провинциалок, приехавших в Москву без огляда, словно бросившись в омут наугад, порвавших со своими порядочными традиционными семьями, которых они стыдились, как морально-устаревшего аналогового барахла в стремительном мире цифр. Там, в их городах, еще пользовались спросом услуги переноса информации с видео-кассет на диски, а тут iPhone, iPad, социальные сети, дорогие машины, бутики, разъедающие алчностью души и невинные, с виду, тела. Священная невинность этих дев была отдана на откуп их всевозможным продюсерам и вращающимся около шоу-бизнеса и богемы всевозможных магов-целителей, экстрасенсов. Один такой знахарь, маг и волшебник, Гоша Алихан загипнотизировал двух девчонок из нашей группы. Одна приехала с молодой мамой покупать квартиру в Москве. Они обе лечились, бог весть от чего, и консультировались у него по всяким вопросам, вплоть до интимных. А потом на съемной квартире нашли их убитыми, а деньги пропали. Алихан исчез. Был объявлен в федеральный розыск. Оказалось, как потом говорили, он уже был судим за убийство и изнасилованием, но отпущен досрочно. И вторую девочку тоже нашли убитой, задавленной в номере в рыбацком мотеле, в тульской области близ какой-то заброшенной деревни. Следствие выяснило, что уезжала из Москвы она с этим Гошей. Его так и не нашли. Страшно.
- Зачем они к нему обращались?
- Говорят, он лечил людей какими-то народными методами. У них были проблемы с суставами. Возил по монастырям, погружал в купели. Может, и был шарлатаном, но исцеления тоже имели место.
- А ты по монастырям да по крестным ходам не по его наущению двинула?
- Нет. По велению души. Я почему это рассказываю, просто хочу поделиться с вами тем, насколько проникновенно остро режет меня эта мысль, что русские девчонки, как мотыльки, слетаются со всей страны на столичные соблазны комфорта и статуса без усилий, просто за красоту своей природы, длину своих ног и короткость ума, с мозгами на одни стринги, за то, что их мама с папой постарались такими родить и вырастить. Конечно, это их жизнь. Это их дело. Но насколько бесцельно, глупо транжирят они свою юность и красоту на все эти внешние безделушки, пустышки и стекляшки столичного образа жизни!
- Слова не мальчика, но мужа, сказал бы я! Но откуда девушке так по-взрослому, чуть ли не по старчески сожалея об ушедшей безвозвратно молодости, так рассуждать?! Откуда этот рационализм в твои годы? Чтобы так рассуждать, надо не единожды, не то, что обжечься, обгореть. Когда ты успела получить такой опыт? Откуда? Или ты повторяешь чужие штампы?! Скажи мне, Марина.
Глаза ее сверкнули острогом воодушевленного гнева.
- Я поэт. Поэтесса. Возможно, это выхваченные штампы из интересующей меня литературы. Может быть, это штампы-наставления моего отца. Он очень жестко, тоталитарно меня наставлял. Мой папа говорит, что я очень тонко чувствую этот мир. Возможно, я была ребенок-индиго. Но я, действительно, остро чувствую чужие трагедии и откликаюсь на них.
«Что же мне с вами делать, с девочками-индиго?!» - страстно подумал про себя Андрей, вспоминая странные индиго-особенности Ольги. «Оберегать, пуще самого себя! Сберечь во что бы то ни стало! Для красоты и всеобщей радости будущих дней. Ибо от таких людей заряжаются положительной энергией все».
Мило журчала, как лесной родничок, серебрясь и шурша в траве, беседа двух влюбленных, когда в это же самое время в аэропорту Пулково с рейсом до Лондона садился в самолет британский подданный с паспортами на имя Эльдарова Гамида, Важи Цахелия, Еммануила Иммануса, Билли Браузера. На миг задержавшись на трапе и устремляясь острым орлиным взглядом в далекую синь пулковских высот, иностранец произнес на мертвом ассирийском наречии: «В следующем сезоне поедем охотиться на Казантип». И в его дьявольских глазах, закрытых, словно черными очками, семитскими зрачками от посторонних, разворачивался записанный, словно камерой воспоминания весь чудовищный результативный ужас охотничьего сезона. Девушки-трофеи. Их белые тела, изнасилованные и истерзанные им, сваленные в лесные овраги, утопленные в реках и крещенских прорубях и даже в ванных квартир мегаполисов. Сотни стонов, отчаянных сопротивлений смертоносной асфиксии, кровь и ссадины нательных ран и обнаженные брошенные тела, ужас их обнаружения грибниками и ягодниками. Пошел дед-сторож заброшенного пионерского лагеря за ягодами, а видит в овраге ягодицы девичьи. Жуть. Ночные трассы дачных пригородов, лесопарки, когда выгул ночной бультерьеров закончен и под луной вампирами бродят в лесах и парках маньяки. А сколько педофилов?! Ужас! Все это роилось в могилах глаз Еммануила. Предсмертные хрипы удушаемых и насилуемых жертв, их последние гримасы эмоциональных масок мраморных лиц, их неестественные позы, их слепое, животное желание вырваться и выжить, даже в самую ту секунду, когда организм уже умирает безвозвратно. И это страшное роковое мгновение передавало наивысшее наслаждение убийце-насильнику. Именно та черта, за которой необратимая смерть и хоть локти кусай, что еще мгновение назад была полнокровная, сочная, перспективная, юная жизнь, а за чертой всё – могильный холод и смертная белизна – те подвенечные атрибуты и ритуалы безносой с косой. И главное, все это безнаказанно. Он, словно медведь-шатун и людоед, однажды попробовавший человечины, опьянел ею наркотически навсегда и лишь ее, родимую, в дальнейшем только и жаждал. Так и Имманус, преступивший однажды мораль и библейский завет – не убий, сорвавший первый запретный плод, как игрушку избалованный мальчик, далее опьянел и сошел с ума, обуреваемый страстью диких животных необузданных инстинктов насилия и убийства. Разложение души в нем принимало жуткие формы. Получая наслаждение от таких чудовищных действий, относясь к ним естественно, как к отправлениям организма, это существо уже совершенно не было человеком, и даже кожа его, не говоря о взгляде и мыслях, принимала вид, все более явственно дымного карроха, напророченного религиозно-мистической мистерией Даниила Андреева. В некотором смысле, тот субъект, в которого превратился Еммануил, и был обещанным всем кошмарным Антихристом, только дьявольские способности его не проявлялись еще в ораторстве и прочих, по истине, библейских чудесах, но уже обличены были в такие колоссальные степени преступлений перед природой, перед жизнью, перед людьми, что однозначно противопоставляли его всему миру насквозь уже не на один десяток жизней вперед. Этот престранный субъект, как оказалось позже, был как-то связан с инвестиционным фондом в России Hermitage Capital Management, через искусно разветвленную сеть которого c самого начала девяностых годов выкачивались гигантские капиталы из страны, используя узкие места и всевозможные лазейки нашего налогового законодательства. Черный шлейф подозрений тянулся от него к загадочным смертям кавказца Октай Гасанова и трех одесских евреев по «делу Магнитского» - Семена Моисеевича Коробейникова, Валерия Курочкина и Сергея Магнитского. Десять тысяч оффшорных транзакций, манипулирующих подложно возвратными из бюджета суммами НДС в размере 5,4 млрд. руб. стали кровавым замесом с его легкой руки, а ожидаемые смерти по тому же делу отката налогов в оффшоры Виктора Маркелова и Вячеслава Хлебникова заведомо и по-чекистски подвально вменялись спецслужбами миноритарию Газпрома, Сургутнефтегаза, РАО ЕЭС и Сбербанка, наряду с отношением к убийству Анны Политковской и темными связями в девяностые годы с Борисом Березовским по чеченским делам.
И как бесцеремонно, просто фашистски попиралась им любовь, просто резалась по живому и не давала ему сдачи. Но отвергая законы природы, он обрекал себя к умерщвлению изнутри. Любое разрушающее начало не может сосуществовать с созидающим – в том великий обман всех призывов сначала разрушить, а потом созидать. Разрушитель может создать только могилу. Потому вечный страх перед Антихристом не должен подвергать в смятение праведные души. Сама основа его будущих и обещанных людям действий не вечна, не жизнеспособна, потому как разрушающая, значит, разрушительная. Таков закон природы. И даже объявленное им созидание, будет всего лишь обман, подлог, эйцехоре – семя дьявола, потому, как это будет завуалированное разрушение. Как, например, все те современные технологии, которые скорополительны, но презирают традиции законов жизни. Они ядовиты, они экологически катастрофичны в своем производстве, они блаженно-сиюминутны и степень их отдачи не умоляет затрат и потерь на их произведение. Потому, технологии сие – тупики. Истинным мерилом жизнеспособности любой технологии должна быть жизнеутверждающая ее суть. Это здоровье, экология, польза, и посему, истинное счастье в сопричастности им.
Еммануил через пенсне своих роговиц усмехался наивным попыткам слепых котят-людей идти по его следу. Он видел, словно третьим глазом темного провидения, как Андрей Метерин скорбел об Ольге, тщедушно метаясь отстоять ее честь, отомстив за нее. Всю позднюю осень, пребывая в столице, Андрей просто сгорал на глазах, вскипая термоядерным реактором отмщения. Метерину мерещились, бредились, чудились эзотерические картины. Он уже и не помнил сам, было ли то наяву или во сне, но однажды у него в каком-то ночном неформальном клубе случился разговор не то со скинхедом, не то с рокером и байкером в черной кожаной косухе и пиратской бандане на голове. Образ внезапно свился из табачного дыма ночного клуба и резонировал герою песни Кипелова «Беспечный ангел». Андрей не помнил, кто и как начал их разговор, но вскоре выяснилось, что тема, право, их волнует одна, она насущна, что парень является волонтером, принимающим активное участие во всех поисках пропавших, убитых и изнасилованных в Москве и Подмосковье девиц.
- Мы после того случая, - курил Андрею в нос под чудовищный пресс клубного децибела Беспечный ангел, - когда изнасиловал и убил двух студенток Ольгу Кряжеву и Маргариту Юркус Истринский маньяк, взяли под наблюдение все радиальные проспекты и шоссе столицы, всю вторую бетонку. Циркулируем медленно, по три-пять человек с битами и травматическим оружием в берцах, чтоб по почкам этой нелюди пинать. По всем пляжам в купальный сезон, озерам, прудам, дачам, заброшенным пионерским лагерям, наши добровольцы с приборами ночного видения в хаки-комуфляже, в черных банданах справедливого возмездия под пиратскими флагами панков анархии или Веселого Роджера выслеживают добычу – маньяков и педофилов. Мы бьем этих тварей, не дожидаясь полиции, черную сволочь в основном, которая разнуздалась безнаказанная, забывшая силу русского сапога.
- На смерть бьете? – скривился Андрей.
- Нет, до кастрации, репродуктивной дисфункции, чтоб член, значит, не вставал больше. Такие тимуровские бригады. Комбриги в них в основном лысые Робин Гуды– под Котовского.
И веселился Еммануил, прослушивая такие разговоры, используя свои выдающиеся телепатические способности. Зло порождало зло и шло не по тому руслу, запутываясь в межнациональной ненависти и вражде. Ответной реакцией его чудовищных убийств становились не менее чудовищные убийства скинхедами молодых казашек-матерей с грудными младенцами в Подмосковных Талдомских и Мытищинских лесах и прочих Шахерезад, девушек-гастарбайтеров из Средней Азии. А их возлюбленные Алладины, дворники спальных районов Москвы, затравленными волками ломали потом черепа москвичам в элитных подъездах за одно лишь замечание не курить. Ком противоречий нарастал.
; ; ;
Метерин вызвал эвакуатором свой Range Rover в Мостовское и увлек Марину Куликову, галантно ухаживая, с собой в Заворёну. Разместив девушку в приличном мотеле, он оставил ее на время под предлогом рабочих дел с вскруженной головой и румянцем влюбленности на щеках, а сам, с не менее волнующимся трепетом вырывающегося из груди сердца помчался на могилу к Ольге. Накануне отъезда из Москвы она ему приснилась, тем самым ускорив окончательный разрыв с прошлой жизнью. Ольга пришла к нему во сне яркая, красивая, с нежной улыбкой, заботливым теплом своих рук и глаз, словно молодая мама к одинокому сироте. И долго с ним говорила, будто бы в приват зоне какого-то клуба или ресторана в полумраке зажженных свечей в вечернем платье с навьюченной прической какого-нибудь светского мероприятия, типа премии Оскар или чего-то богемного в этом роде.
- Откуда ты? – удивленно, по-детски наивно, как всё во сне, спросил Андрей.
- У нас тут банкет. Юбилей. Если можно так выразиться – корпоратив.
- Это что, Рай или Ад?
- Не то и не другое…
- Чистилище?
- Нет. Твой сон.
- И все-таки, откуда? Что это за банкет?
- Из другого мира. Из мира твоих снов и фантазий. Признайся, я ведь для тебя была всего лишь тщеславной фантазией? Ты ведь придумал какой-то идеальный, по-твоему, образ, нафантазировал себе, бог весть что, и впаял туда меня. Но мне, пожалуй, в твой трафарет как-то не получилось попасть целиком, - немного извиняющейся полуулыбкой приласкало его видение.
– Я права?
- Нет. Ты не права.
- Чужая жена с ребенком в стабильной семье, из чужой для тебя среды… Для тебя это кажется мелочами, но именно эти нюансы способны сокрушить несокрушимое, казалось бы, чувство, реалии быта, закономерности фундаментальных человеческих начал.
- Ты для этого пришла меня терзать?! В реале ты была снисходительнее. Ты же знаешь, как я тебя ждал! Ты в первый раз пришла ко мне за всё это время.
Говорили долго они, всю ночь. Медленно, тягуче тянулись минуты предутренние перед сигналом будильника. И хоть комната, где спал Андрей, была хорошо проветриваема, все увиденное им казалось бредом удушья и недостатка кислорода в душном помещении.
- Ты знаешь, - делился Андрей с видением своими переживаниями, - на работе все скатились под стол, когда я подал заявление на увольнение и сказал им, что уезжаю из Москвы жить в провинцию. Посчитали меня сумасшедшим. Один только Игорь Ковалев, юрист наш из Самары, пожал мне руку и сказал наедине «Я тебя понимаю и уважаю твой выбор!»
- Помнишь идола древней воительницы в Старой Заворёне? – спросило Андрея видение.
- Еще бы, она так похожа на тебя!
- Теперь я знаю ее историю. Это принцесса Ворена, дочь сибирского хана Шелеха или Шемета. Отец продал ее князю уров Мурану Заварскому в наложницы на праздник весны и отправил с караваном в город предсказаний и звездочетов Аркаим. Ее должны были ритуально изнасиловать и умертвить в дань богине природы и плодородия. Но она не выдержала такого удела, вырвалась из плена и погибла в бою. И на том месте поставили ей памятник. Идол. Кумир.
- Безумие. Выходит, девочка тоже пострадала от чудовищного насилия!
Напоследок видение сказало Метерину проникновенно.
- Я тебя об одном заклинаю: ты только не мсти никому за меня! Ты слышишь меня?! Обещай мне! Это было предначертано мне судьбой.
- Да брось ты! Какая судьба! Судьбу свою люди вершат сами, как хотят, как умеют, на что способны. И этот гад, изувер, эта мразь, которая тебя потрошила, погубит еще и еще десятки невинных жизней, и не потому, что они на это обречены изначально до своего рождения. Чушь это собачья, что это им уготовано! Все будет потому, что этому гаду взбрендит белая жидкость в голову и он выйдет на охоту вновь и вновь. И не остановить его – преступление перед этими людьми, их семьями, их судьбами, если хочешь!
- И тем не менее. Обещай мне, что ты не будешь мстить никому. Я не уйду, пока ты мне не обещаешь!
- Тогда оставайся! Будь всегда рядом!
- Не шути со мной!
- Ну, хорошо. Я тебе обещаю.
- Те, кто это сделали, погубили себя сами, это самое страшное, что может произойти в жизни.
- Скажи мне, кто это сделал?!
Видение грозно на него посмотрело в порыве красивого гнева.
- Ты мне обещал! Прощай! – она зашелестела платьем-сквозняком. – Спасибо, что заботишься о моей дочери. Но не обременяй свою личную жизнь этим благородством. О Дуняше, слава Богу, есть, кому позаботиться. Жаль, что не мне, - и, словно слезинка упала из печальных прекрасных глаз в бокал к Метерину. - Жаль, что я никогда больше не смогу мою кровиночку обнять, прижать к сердцу, дотронуться даже до нее, не увижу, какой она станет, какой вырастет, не смогу вложить душу в ее воспитание и становление личности. Слава Богу, не чужие люди, а моя мама будет рядом с ней и, дай Бог, чтобы это было, как можно дольше, до ее совершеннолетия! Как подумаю за ее будущее – тоска и трепет в душе.
Андрей вздрогнул от тоски сопереживания, которой защемило сердце, и проснулся. На столе стоял бокал с недопитым шампанским. На запотелом стекле его стенок дрожала единственная капелька не то газа, не то золотой слезы.
Метерин приехал на сельское кладбище. Отыскать могилу и подойти к ней было не возможно – весь погост был занесен снегом по пояс и еще не расчищен. Голубым нимбом сумрака смотрела на него деревенская даль. Над крышами дальних домов торчали, словно хвосты котов, столбы дыма печных труб. Мороз, словно укрывал от мира, эту забытую богом сторону.
- Что чувствовала ты, матушка моя сердобольная, когда тебя убивали, надругались над тобой? -сверлила снег, прожигая, его горячая и непрячущаяся в сумраке слеза. – Звала ли о помощи, кричала, сопротивлялась, испытывала боль, ужас неотвратимости смерти, страх за то, что оказалась в беде в одиночку? Как ты попалась в селки к этим тварям?! Степень причастности этого проклятого иностранца остается невыясненной. Но, по-любому, причастен он, он домогался, он делал недвусмысленные предложения и знаки внимания. Как обхаживал, сволочь, но натыкался на неприступную крепость! Где же ты дала слабину, моя крепость? Матушка моя! Где поддалась, чем обманулась? Мать говорила, что ты поехала к кому-то на встречу по работе…
Свои сомнения, версии Метерин неоднократно высказывал следователю по этому делу. Официально прокуратура закрыла дело, обвинив двух не то наркоманов, не то наркокурьеров из Средней Азии, и отрапортовала губернатору, схлопнув очередной висяк. Хотя в деле так много было всего невыясненного. Не было прямых улик. Только сбитые с толку узбеки-гастарбайтеры. Они угнали машину в Уфе. Шли на авто на Петропавловск или Кустанай. Были пойманы в Аблязовской области в Варгашинском районе, где в деревне Елахтино на заправке и в столовой приставали к девушкам в грубой циничной форме. Местными волонтерами они были заподозрены и силами участкового с подкреплением наряда полиции из Варгашей задержаны. Сначала проходили по угону, потом вскрылось, что они подвозили какую-то девушку в Башкирии, изнасиловали и задушили ее в лесу. В Аблязовской области на них навесили и ошурковский висяк. Они до последнего не сознавались в убийстве Ольги, даже признав обвинение в убийстве башкирской студентки. Им обоим дали по пятнадцать лет.
Над погостом замерла глубокая тишина. Слышно было, как ветер шелестит снежной крошкой-поземкой, да стынут, потрескивая, полые ветви раскидистых тополей. В этой унылой пейзажной картине сами собой стали навеваться, завьюженные мглой, мягкие есенинские строки. Метерин не услышал, а почувствовал всем собой, как сама природа, самое то место полузаброшенного деревенского кладбища, зашептало ему проникновенно «Лебёдушку». И такая острая, леденящая душу боль и тоска потери, как ножом по сердцу, полоснула его рваной раной своей невозвратности. А «Лебёдушка» вся цвела красотою былинною, балладною, кружевною, узорчатою.
Из-за леса, леса темного,
Подымалась красна зорюшка,
Рассыпала ясной радугой
Огоньки-лучи багровые.
Загорались ярким пламенем
Сосны старые, могучие,
Наряжали сетки хвойные
В покрывала златотканые.
А кругом роса жемчужная
Отливала блестки алые,
И над озером серебряным
Камыши, склонясь, шепталися.
В это утро вместе с солнышком
Уж из тех ли темных зарослей
Выплывала, словно зоренька,
Белоснежная лебедушка.
Позади ватагой стройною
Подвигались лебежатушки,
И дробилась гладь зеркальная
На колечки изумрудные.
И от той ли тихой заводи,
Посередь того ли озера,
Пролегла струя далекая
Лентой темной и широкою.
Уплывала лебедь белая
По ту сторону раздольную,
Где к затону молчаливому
Прилегла трава шелковая.
У побережья зеленого,
Наклонив головки нежные,
Перешептывались лилии
С ручейками тихозвонными.
Как и стала звать лебедушка
Своих малых лебежатушек
Погулять на луг пестреющий,
Пощипать траву душистую.
Выходили лебежатушки
Теребить траву-муравушку,
И росинки серебристые,
Словно жемчуг, осыпалися.
А кругом цветы лазоревы
Распускали волны пряные
И, как гости чужедальние,
Улыбались дню веселому.
И гуляли детки малые
По раздолью по широкому,
А лебедка белоснежная,
Не спуская глаз, дозорила.
Пролетал ли коршун рощею,
Иль змея ползла равниною,
Гоготала лебедь белая,
Созывая малых детушек.
Хоронились лебежатушки
Под крыло ли материнское,
И когда гроза скрывалася,
Снова бегали-резвилися.
Но не чуяла лебедушка,
Не видала оком доблестным,
Что от солнца золотистого
Надвигалась туча черная —
Молодой орел под облаком
Расправлял крыло могучее
И бросал глазами молнии
На равнину бесконечную.
Видел он у леса темного,
На пригорке у расщелины,
Как змея на солнце выползла
И свилась в колечко, грелася.
И хотел орел со злобою
Как стрела на землю кинуться,
Но змея его заметила
И под кочку притаилася.
Взмахом крыл своих под облаком
Он расправил когти острые
И, добычу поджидаючи,
Замер в воздухе распластанный.
Но глаза его орлиные
Разглядели степь далекую,
И у озера широкого
Он увидел лебедь белую.
Грозный взмах крыла могучего
Отогнал седое облако,
И орел, как точка черная,
Стал к земле спускаться кольцами.
В это время лебедь белая
Оглянула гладь зеркальную
И на небе отражавшемся
Увидала крылья длинные.
Встрепенулася лебедушка,
Закричала лебежатушкам,
Собралися детки малые
И под крылья схоронилися.
А орел, взмахнувши крыльями,
Как стрела на землю кинулся,
И впилися когти острые
Прямо в шею лебединую.
Распустила крылья белые
Белоснежная лебедушка
И ногами помертвелыми
Оттолкнула малых детушек.
Побежали детки к озеру,
Понеслись в густые заросли,
А из глаз родимой матери
Покатились слезы горькие.
А орел когтями острыми
Раздирал ей тело нежное,
И летели перья белые,
Словно брызги, во все стороны.
Колыхалось тихо озеро,
Камыши, склонясь, шепталися,
А под кочками зелеными
Хоронились лебежатушки.
Стемнело. Андрей опомнился от непокрытого головой забытья и поехал назад в Заворёну. Грустный и сосредоточенно-печальный он угостил красавицу Марину легким ужином в мотеле и проводил к ее номеру. Глаза ее, волнуясь и борясь со стыдом порыва своей страсти, трепетно приглашали к себе на продолжение свидания. Но он сдержал вскипающий пыл обоих, поцеловал ей руку и пожелал спокойной ночи. Какая же ту спокойная ночь! Романтика, нежность, страсть, напоили до пьяна молодую монашествующую особу, так, что она, вся пламенная и томная, после душа, сидела в номере в гостиничном халате с полотенцем на мокрой голове и перебирала все впечатления своего знакомства с героем, рыцарем ее сердца, о котором она мечтала с детства, искала и ждала, словно Асоль алые паруса.
Наутро Андрей поехал к предпринимателю Роману Шалунову. Нужно было обговорить дела по дальнейшему инвестированию и хозяйствованию экопоселков. Куликова напросилась с ним, как беспризорная собачонка. «Не рано ли так в плотную погружаетесь в мою личную и деловую жизнь, мисс?» - улыбнулся глазами он ей. «Раз уж приручил, будь в ответе за братьев своих меньших» - нежным блеском ответил ее взгляд.
Шалопайка очень обрадовался визиту Метерина, вышел из-за стола в огромном кабинете, завешанном иконами, обнял москвича, снисходительно-понимающе, любопытно-приветственно посмотрел на Куликову.
- Понимаю. Поколение У, продвинутые дамы, мобильные, планшетные, - подмигнул на нее Андрею.
- Не угадаешь! Сам черт не разберет арабески ее души! Запутанно-красивый узор. Цветок России юный.
И мужчины утонули в деловом глобализме. Марина увлеченно, живо и внимательно слушала их беседу, тактично и деликатно в ней не участвуя. Предприниматель сетовал инвестору на то, что он не хочет платить федеральные налоги, видя, как разворовываются бюджеты федеральных строек: Сколково, Олимпиады в Сочи, острова Русский под Владивостоком.
- Все одно, показуха! Как сказал Михаил Веллер, дорога в Сколково, которая обошлась в 35 млн. долларов за километр и развалилась через год, прекрасно показала, что из себя будет представлять наша Силиконовая долина. А в регионах инфраструктура ни черта не развивается. Плевать я хотел на их доктрину мегаполисов и вахтовой периферии! Я здесь родился, я здесь хочу жить и хочу, чтобы мой регион богател и развивался. И я развиваю его, так почему мои налоги на прибыль и НДС не идут в бюджет региона?! Хотя и здесь – Шалопайка махнул рукой, - прихлебателей и соглядатаев ЕдРа туева хуча. На корню всё разворовывают, гады! Куда ни плюнь – всюду дыры. Чего стоит, хотя бы, скверная история с аблязовским пренатальным центром! Пока сам Путин кулаком не стукнул, местные пройдохи не разрулили разгул воровства и откатов. До бога высоко, до царя далеко – вечный девиз российской бюрократии. Руководству такой строй нужен в запредельных, неведомых нам целях. В тезисах Стратегии развития страны сам черт ногу сломит. Ни черта не понятно, размыто сформулировано. Впрочем, во всем нашем законодательстве сплошные противоречия, различные трактовки, где махровым цветом цветет взяточничество и откаты. Сколько можно кормить наши законы каучуковыми нормами, администрирование которых порождает новый чиновничий произвол?!
Договорившись по главным вопросам визита – инвестирования и хозяйствования экопоселков, Метерин повез показать Марине предновогоднюю Заворёну. Город забился деревенскими машинами. Народ ехал закупаться на праздники. Все носились под мышкой или в прицепе с елками – соснами местного бора. У Марины вызывал искренний восторг скромный антураж полу сельской иллюминации. Наблюдая за девушкой, Андрей еще раз убеждался, какой бриллиант неиспорченной души сидел с ним в машине. У центрального городского рынка они встряли в основательный затор.
- Пойдем, посмотрим, чем народ живет, - улыбнулся Андрей.
Марина тактично кивнула. Кое-как нашли место для экстремальной парковки и влились во всеобщий бурный поток, будто масленичного или колядующего шумного оживления. Близ рынка в стихийных рядах частного торга среди местных аксакалов чинно торговал цепями для будочных собак и прочей букинистической ретро-мелочевкой, иглами для старых швейных машин «Зингер», старыми книгами, периферийными романами про гражданскую войну, один аскетического вида старик. Андрей, простецки, весело, как Василий Теркин, вступил с ним в разговор. Дед хмуро поглядел на него в упор, не упустив из виду припаркованный престижный внедорожник.
- Зачем нужны автомобили? – неожиданно вспорол тему старик. Человек хочет быть счастлив. Счастье в экологически-чистой доступной инфраструктуре. Чтобы в шаговой доступности было все – и магазины, и больницы, и школы, и театры. И везде экология притом. А наша цивилизация ущербна. Экологию выгнала на окраины и туда вынуждает тащиться на авто. Авто – это протез, не более. Разве с протезом можно быть счастливым? Смотря с чем, конечно, сравнивать. Только, если нет альтернатив. Нас не спросимши, лишили альтернатив. Но народ очухается когда-нибудь, когда наблюется всеми этими тупиковыми технологиями, и восстанет против такого положения вещей, за альтернативы прогресса. Прогресс не должен быть только техническим. Наука не должна служить только технике, - дед брезгливо махнул на свои цепи, словно, на кандалы, которые, тем не менее, заботливо были разложены для разбирающегося ценителя-коллекционера, для какого-нибудь заблудившегося искателя на блошином рынке, натуралиста-антикварщика, чудака Паганеля двадцать первого века.
- Прогресс должен быть, как минимум, совокупным и не столько в том числе, как прежде всего духовным, культурным прогрессом.
- Что конкретно предлагаете?
- Загнать автомобили под землю! От зимних разогревов, токсических канцерогенов выхлопов, тотального переноса грязи и пыли и до убийств на дорогах, именно они порождают самое губительное экологическое зло, зашивая под себя все ядовитые производства и технологии. Их путь - прорытые щитами подземных выработок автобаны без апелляций к красотам природы. Они - суть, механизмы, и должны работать скрыто от результатов их деятельности - интенсивных перемещений. Народ-автовладелец зажрался. Ничтожные расстояния покрыть без автомобиля не смеет. Почему я, когда иду пешком, должен дышать выбросами того, кто с ветерком-комфортом куда-то мчит оголтело? Он едет и пердит своими выхлопными, а я дышу этой гадостью. Это такое же зло, в принципе, как и курево. Вот скоро запретят курить в общественных местах, точно также нужно поступить и с автопробегами.
- Вот вы говорите, машины – зло. Но согласитесь, те же машины, как сильно они облегчили жизнь человеку. Трактора в сельском хозяйстве, много тоннажные фуры в мобильной перевозке грузов, легковые автомобили – это вообще целая новая философия жизни. Они изменили быт современного человека, мотивацию его жизни, труда, карьеры. Одна печка в машине чего стоит. Быстро, тепло и уютно доставит человека, куда надо, с комфортом и музыкой. А раньше что? Вспомните из истории, как во времена Пушкина передвигались между областями? Гиблое дело. В санях, в тулупах зимой. Ветрами всех краев пробитые. «Однозвучно звенит колокольчик». Под горемычные песни ямщика – первый российский шансон. Нет уж. Чтобы вы не говорили, прогресс дает комфорт жизни. Он уважает человеческую жизнь, делает ее цивилизованной, человечной. И он постоянно развивается, совершенствуется, насыщается инновациями.
Дед слушал Андрея, хитро прищурившись.
- Правильно, Михаил Веллер сказал, какие инновации, когда свои деньги столько лет с небывалым в истории цинизмом на государственном уровне угоняются за рубеж и вкладываются в чужие экономики? Вы смотрели фильм «Белые росы»? Может, помните, как старик неспокойного семейства говорит, что удобства вредны, что жизнь правильна без удобств. В усилиях, преодолениях неудобств живительный секрет здоровой жизни, и физически, и духовно здоровой. Я не железо в прогрессе осуждаю – оно служит и пусть служит человеку исправно. Я стремления людские отвергаю, те, какие направлены на упрощение жизни, на жизнь без усилий – в них зло, в них безбожие, в них тупик жизни. Вот, что надобно понимать вам, молодым – и махнул гордо и отстраняюще молодой парочке, хватит, мол, трепаться, мешаете распродаже.
- Ну уж, извините стремление нации жить лучше.
- Виктор Иванович Илюхин, покойный, говорил: «Когда всю русскую нацию пытаются заставить извиняться за всё, за то, что она не совершала, нация начинает осознавать, что она ущербна. Не великая нация, а ущербная нация. Такая нация не может создавать, творить великие дела».
Марина и Андрей, влюбленные и чистые помыслами, взявшись за руки, счастливые сквозили сквозь толщу озабоченных и обремененных предпраздничными заботами людей, сквозь назойливые и задиристые тернии колядующих коробейников, лавочников и лоточников.
- Такую святогорову глыбу не сдвинуть. Такой народ не сокрушить!
Двадцать пятого декабря на католическое Рождество молодые влюбленные сняли в аренду коттедж в Заворёне и провели в нем упоительную ночь любви. Раскаты грома страстей любовных соитий перемежались у них романтическими приключениями. К ним во двор залетала, как вихрем вьюжных снежинок, приходила колядовать пышущая энергией с мороза шумная, веселая заворёнинская молодежь с волчонком на цепи.
- Сегодня Коляда! Солнце, коло младенец, зимний солнцеворот - солнцестояние, - шептала Андрею любовью пьяная и вся пылающая Марина.
Метерин открыл ворота, выйдя с Мариной во двор и накинув тулуп и шубу на голое тело. Двор сразу наполнился шумной компанией юношей и девушек, наряженных в лярвы и хари, в тулупах шерстью вверх, в масках и шкурах, которые ряжеными ходили по дворам, пели колядки, звали на гульки.
«Коляда – моляда
Уродилась Коляда!
Эй, хозяин, открывай,
Подавай нам, не ломай!
Дай тебе, Даждьбог,
Изобилья в прок!
Чтобы рожь уродилась
В три поля, колосом густа,
Чтобы дева в вас влюбилась
И в Купалу заголилась –
Была гладкой береста!
Коляда – моляда
Уродилась Коляда!
Кто подаст пирога –
Тому двор живота.
А кто не даст ни копейки –
Завалим лазейки.
Кто не даст лепешки –
Завалим окошки,
Кто не даст пирога –
Сведем корову за рога.
Кто не даст хлеба –
Уведем деда,
Кто не даст ветчины –
Тем расколем чугуны!»
Андрей и Марина хохотали, как дети, глядя на эту сказочную ряженость. Метерин щедро ссыпал колядующим скоморохам монет и конфет. И так волшебно блестели при этом красивые глаза Марины, так было глубоко и неотразимо их выражение, что ростком-саженцем крепко прорастала в душе Андрея чистая любовь.
ЭПИЛОГ
«Русские женщины темпераментнее, чем мужчины, в наше время. Это признак западной материальной цивилизации, потребительского матриархата», - читал лекцию не то по психологии, не то по социологии ботанически-настроенный очкарик-лектор. И давил грудь спазмом и мозг аутом приглушенно-тусклый люминесцентный свет студенческой аудитории. А за окном шумела весна во всю силу своих городских легких. В ее металлическом шуме отпугивающих сигнализаций еле улавливались, словно процеживались, писки оживающей природы в треске набухающих почек и звоне фееричных синиц.
Две студентки сбежали с половины пары скучной лекции и решили на практике подтвердить обозначенный лектором постулат. Они сели в весь залитый грязью городской автобус. Одна русая с распущенными волосами и короткой челкой с чуть каштановым отливом не то прореженного окраса, не то генетических причуд, доставшихся по наследству от проказ гениталий предков, с серо-голубыми глазами в темно-синей короткой куртке с капюшоном и в синих обтягивающих, словно влитых, джинсах с заниженной талией с явно задуманной демонстрацией плоского живота с пирсингом в пупке и любимой многими девушками татуировки на крестце, кокетливо маячевшей над поясом низких джинс. Вторая обесцвеченная дымчатая блондинка в изящном сиреневом палантине в сером полупальто с дорогим гаджетом и европейской сумочкой в шикарных ботильонах. Как свирестящие синички, девчушки-хохотушки стали кокетливо стрелять глазками в сторону трех парней. Простые русские парни, высокие, спортивные, ехали, угрюмо рассуждая о своих каких-то взрослящих их заботах, искусственно напускали на себя деловую озабоченность и показную важность. Девушки зашелестели улыбками и смешками.
- Я лохматая? – красиво боднула головой, словно в стриптизе или выныривании из воды стройная русая девушка, чуть приоткрывая призывно свои губки в помадном налете туманной влажности.
Пошушукав и чуть покраснев от пылающего возбуждения храбрости, русая девушка резко встала, медленно подтянув джинсы на низкой талии, дав возможность парням сглотнуть слюну сладострастия, облизав голодными взглядами ее красивую попу и трусики (последнее явно было задумано встающей) и протянула одному из парней по-простецки руку, представилась:
- Дуня! А тебя, как зовут?
- Никита…, - промямлил ошарашенный проезжий пассажир.
Парни внутренне растерялись, как ком в горле проглотили, внешне напряглись каменными цветками неэмоционально, словно у перекаченных роботов холодным набрызг-бетоном застыли их лица.
- А я - Злата…, - игриво подернула плечиком вторая коренастая со всего леса красотка с выразительным смазливым лицом праздничной куклы.
Парни вопросом повесили свои недоуменные взгляды на плечики девичьего смешливого флирта.
- Мы просто познакомиться хотели, - слукавила за двоих Дуня, и девушки, переглянувшись, дружно расхохотались, заставив парней густо покраснеть.
Студентки заалели румянами предприимчивого оживления и продолжали всем своим видом подстрекать и провоцировать скромных ребят на смущение. Одному парню стало от напряжения жарко, и он щедрым жестом расстегнул куртку.
- Классная майка! – взвинтила накал кокетства неугомонная русая.
- Да?! Мне тоже нравится, - немного юмором разрядил свою неловкость парень.
Другому студенту кто-то позвонил. Он озабоченно нырнул взглядом в проезжаемую бетонную серость апрельского миллионника.
- Я до Химмаша поеду, - буркнул он в мобильную трубку.
Русая проказница-провокаторша искуссно надула губки.
- Да?! – причмокнула она игриво-опечаленно. – Жаль. Поехали дальше!
В своем игривом флирте русая красавица была подобна богине охоты Деване, что-то было в ее взгляде одухотворенно-величественное. Она глядела на парней, словно мифическая красавица, одетая в красивую шубу отороченной белкою с накинутой поверх нее символично медвежьей шкурой, с головой шатуна вместо шапки, с натянутым луком в руках и стрелами, с рогатиной, с какой ходят на медведя.
По юным возбужденно-взволнованным весной девичьим и юношеским лицам прыгал апрельский солнечный зайчик, расписывая цветастыми узорами серую унылую картину, доставшуюся городу после многомесячной и мрачной зимней бездны. И подобно солнечным бликам, щекотящим радужные оболочки и роговицы глаз пассажиров, щекотали нервы молодым людям красивые девичьи проявления их наивных заигрываний. Во всей этой сцене кокетливой, игривой девичьей инициативы знакомства с молодыми людьми проявлялась безудержным легким весельем наивная красота русской открытости темперамента, словно весенняя трава, прорастающая на стылой земле северного микроклимата. Наивность и любопытство, доверчивость и открытость у русских девушек были настолько бесстрашными, что проявлялись в них исконной породой Святослава, подстрекая появляться топлес на пляжах среди груды вечно озабоченных кавказских парней и мужчин, садили их в чужие иномарки, защелкивая дверцы не машин, а их юных девичьих жизней, уносимых маньяками в непроходимые чащи подмосковных лесов. Доброжелательность и отзывчивость, затаенное в глубине души милосердие были в них настолько беззащитны, потому давно атрофированы и непригодны в географических широтах шизофренирующего вожделением Кавказа, но в полосе угрюмых широт Урала и Сибири только они и били настоящим живым ключом радости к жизни, родником настоящего тепла первых влюбленностей и половых симпатий. Именно эти роднички были истоками будущих могучих рек чувств и людских усилий, как роднички младенца пульсировали они на мягкой, еще почти утробно-хрящевой головке всего будущего у странного и запутанно-головотяпского народа русов, чей древний генетический код никак не мог оцифроваться в парадигму рациональной модели мира.
г. Курган, март 2012- май 2013
Заворёна Метерина
© Copyright: Руслан Ровный, 2023
Свидетельство о публикации №223102601110
Свидетельство о публикации №223102601110
Рецензии