Падали яблоки, или...

                ПАДАЛИ  ЯБЛОКИ
                или "Что видно с Лысого бугра?"

      Мчит, пылит просёлком шустрое такси; ещё немного и я на моей родине... Останови, друг, -- прошу водилу,-- я тут сойду, под бугром, вон под теми ракитами! Говорю "спасибо", расчитываюсь... Старенькая "Вольво" укатывает, а я задираю голову... А ты по-прежнему высоченек, Лысый бугор; и старость тебе нипочём; вот возьму сейчас да и взберусь на тебя -- на самую лысину твою вскарабкаюсь; оттуда столько видно: каждую телушку на лугу, каждую курицу во дворах, бабушек на плетёных завалинках, попыхивающий сизым дымком тракторец-муравьишко в поле дальнем видно, и конечно же -- нестройный ряд беленьких изб, крытых то красной черепицей, то серым шифером, а то и по-простецки житной соломой...
      И вот я наверху! Частит пульс, дыхание, словно Монблан покорил... Вниз глянул... Матерь божия! а где же деревня, где моя Большая Алешня? "Тю-тю! Нетути!",-- как сказал бы мой добрый земляк. Внизу сплошные, схожие с джунглями, заросли. Настырный американский клён взял в полон деревеньку; он теперь хозяйничает тут: и вправо -- на запад, и влево -- на восток, и... Э, нет, не везде верховодит; во-о-он туда, через болото, сквозь прогал, просечка ведёт, шиферная крыша белёсо маячит... Значит, есть ещё в деревне живая душа, значит, живёт там кто-то... Но, кто? Силюсь вспомнить... И вспоминаю: ну как же "кто-то" -- то ж Василия Дементьевича "ранчо"; он когда-то на том взлобке построился; в самой середине шестидесятых сруб поставил, когда самому едва тридцать сполнилось. За лесом аж в Кировскую область ездил; из чистого дуба храмину соорудил -- на века чтоб! Вот, больше полвека стоит, не рухнула...Выходит, самому Дементьевичу, коли жив-здрав ещё, уже под девяносто?
Ну да, именно столько... Да только жив ли он, не другой ли кто в жилище том ютится? Проведаю, обязательно загляну, и ежели у земляка всё ладком да рядком, посидим, вспомним, много чего припомянем... Да хотя бы про его главную "охоту" -- сад. На всю округу славились янтарные плоды его наливок; десять кореней обихаживал: и на базар возил, и за так раздавал; от пуза едали... И ведь плодили они у него каждый сезон; не то, что у всех -- через год. Дивидись: как это у него получается, какую хитрость знает? И -- к нему, да с распросами: "как да чего?" А он и не пожадничал, и поделился: "Надо-ть, говорит, када оне зацветуть, хорошенько потрясти их, ну, тоись, штоб цветки ихние обсыпались, вот тогда и того, тогда и будет вам кажен год..." Ему: "Шутишь, Васька -- как жа без цветков-то?" А он им: "А вы не все обтрясайте, а половину только..." И ведь получилось: без прогулов, ежегодно стали плоды приносить яблони в садах сельчан --  у тех, кто поверил.
      Грянула перестройка. Люди стали разбегаться-разъезжаться -- кто куда... Рухнул колхоз, обезлюдела деревня; остались только намертво приросшие к родному краю, да те, кому уже и бежать поздно, и некуда да и не к кому. Дементьевич же и не помышлял о побеге: "Тута родился, тута и помру!"
                *   *   *
      То лето выдалось особенно благодатным, а оттого и урожайным -- на всё урожайным: и на кабаки-бураки, и на картоху-капустку, ну и на садовую "фрукту" тоже, и, главное, повсюду! А яблоков уродило вообще неслыханно сколько -- тьма тьмущая! Помню, прохожу мимо подворья моего героя, вижу: стоит, опершись о плетень, грустный такой, дремлет-не дремлет... Я и спрашиваю: "Отчего смурной такой, Дементьевич; какая неразрешимая проблема удручила тебя?" "Да вот, -- отвечает, -- яблоки падают..." Из сада то и дело доносились гулкие удары яблочной "бомбёжки" "Дык, -- говорю, --  время пришло им падать; созрели, вот и падают -- с чего тут горевать!" Дядька Вася покачал головой, улыбнулся грустно: "В саду -- ладно, пущай, коли срок падать подоспел; плохо, что и на рынке падают... в цене падают, понял?" Я сам рассердился на себя за мою несообразительность, однако, преодолев неловкость, всё же спросил:
      -- И почём же они нынче?
      Дементьевич, огляделся по сторонам, будто за ним шпионит неведомый некто, приказал наклониться и только потом шепнул на ухо цифирьку.
      -- Да ну, дядь Вась, -- возмутился я, -- это ж почти задарма!..
      -- Дык всё одно не берут, вот штука какая... дорого, говорят... Дорого... А ты попробуй вырасти их, походи-потопай за ними, понянькайся-поухаживай... Дорого им... Раньше, при Советах из заготконторы закупщики приезжали; сгрузишь им оптом и ни клят-ни мят, и не только яблоки, но и бурак, и картоху, а нонче... Тьфу! Видать и вправду мы не справились с эпохою... Эхе-хе!
      Слышал, слышал мужик кучерявую песенку про непутёвые девяностые...
      -- Ну, и чего теперь, с яблоками-то? -- спрашиваю.
      -- А ничего, -- повеселев, отвечает дядька Вася, -- теперь я их... Ах, ты! Заболтал ты меня; сколько там на твоих золотых?
      Бросаю взгляд на мои "золотые"... "Четырнадцать тридцать!" -- отвечаю. Дементьич морщит лоб, шепчет чего-то, нижняя губа его смешно шлёпает о верхнюю, он изрекает: "Ага, значит половина третьего... щас кино начнётся... Пойду я!" И семенит в дом.
      А с яблоками он разберётся быстро -- раздарит и вся недолга; правда и дарить-то особо некому....
                *   *   *
      ... И вот, спустившись с Лысого бугра, иду навестить его. Вот он, "особняк" Дементьича (а он и впрямь наособинку; на треть версты -- ни строеньица...) Стучу в окно. Зову... Свирепым лаем отзывается цепной пёс... Звякает металлический засов, скрипит отпираемая дверь... И вот передо мною порядком подзаросший, совсем незнакомый мне уже немолодой, годов пятидесяти, человек; может родня? "Вам кого?" -- следует вопрос. Так и так, -- отвечаю --  Василия Дементьевича видеть хочу...
      -- Опоздали, сударь, -- почёсываясь, говорит подзаросший, -- две недели, как дедушку на кладбище снесли... Свежую могилку не видели разве? Ведь вы оттудова -- с кладбища, так ведь?
      -- Да-да, оттуда, -- подтверждаю, -- заходил на погост, но увы! свежей могилы не заметил... ( И вновь, уже в который раз! я клял себя за моё ротозейство)
      Мемориал какого-нибуль крутого идалека узрел бы, а вот скромную дедову могилку... Ах, ты! В мой последний приезд сюда, -- а это случилось ровно пять лет назад, -- Дементьич был ещё довольно бодр и крепок, он если и болел, то очень редко и только лёгким насморком; табачище на дух не переносил, выпивал строго по великим праздникам -- рюмашку горькой и ни капли больше! Собравшись с мыслями, собираяюсь выяснить, с кем имею честь общаться. Предупреждая мой вопрос, бородач говорит:
      -- Теперь я хозяин этой усадьбы -- под дачу купил...
      "Да-да, -- думаю себе, -- сейчас ведь так модно скупать в деревнях избы и превращать их в дачи. Ну, что ж, и то хорощо, и то ладненько: как-никак живая душа обитать будет здесь. Ну и пущай ей поживётся; дай-то Бог!
      ...Подул свежий ветерок, зашумел-заволновался сад... И вдруг ухо моё услыхало приглушённое: Бук! Бук! Бук!.." Падали яблоки. И заныло, защемило в груди: "Может вернуться -- туда, на могилку? Нет, поздно уже -- к автобусу опоздаю... В другой раз... да, в другой раз" Бегу, спешу к автобусу... И уже не я, но некто неведомый и невидимый укоряет меня за моё малодушие и я отчётливо слышу голос его: "Живых надобно чаще навещать, приходить к тем, кого ещё собственные ноженьки носят по земельке, кто ещё в состоянии слово молвить тебе в ответ; кто искренне прослезится от радости при встрече с тобою; кто к столу пригласит и молвит: "Ну, бродяга, рассказывай, как живёшь-можешь?"

                Владимир ХОТИН,
                03.08. 2019