Сосед

     И пожалуй самый интересный мистический случай, даже наверное два, из моего прошлого.
     Перестроечный период, самое начало девяностых. Хмурое, муторное время для большинства. Время слома, которое некоторые не смогли пережить. Часто думаю: как хорошо, что мама ушла из грешного нашего мира накануне всех этих событий: конец жизни её – с её-то тонкой,  ранимой душой! –  был бы окрашен в трагические тона. Да и для меня, пусть и чисто в материальном плане, наступившее  лихорадочно-наглое время было нелёгким. Но тот период крушения страны, в которой я прожила почти половину моей теперешней жизни, для меня совпал с полной переменой и моего собственного бытия.
     После клинической смерти и возвращения к жизни я стала воспринимать окружающее иначе, нежели до полёта в мир иной – тот, куда мы все рано или поздно вернёмся. Всё представлялось в совершенно новом свете и было наполнено благоговейным  восторгом перед сущим. Моё тогдашнее бытие  было под стать непрекращающейся  тихой эйфории.
     Причём, такое состояние никак не было связано с внешними событиями. Что бы ни происходило вокруг, этот трепетный восторг всё время присутствовал на фоне сознания. Наверное это было состояние, близкое к тому, что подразумевается под словом "преображение". Не зря пророк Иоанн, крестя, погружал человека в воды Иордана с головой и, думаю, погружал надолго, доводя его до грани жизни и смерти, а возможно и заводя чуть за грань. Именно возвратясь оттуда начинаешь понимать какое это чудо ЖИЗНЬ. Какой бы она ни была.
     А у меня она складывалась на удивление удачно. Ну просто очень удачно: удавалось всё, за что бы я ни бралась. Или какое-то шестое чувство подсказывало мне, за что надо браться?
     И почему-то, несмотря на все сложности тогдашнего существования, я ничуть не заботилась о том, что будет завтра, где взять деньги просто на еду. Могла отдать последнее нищему, не задумываясь над тем, на что в буквальном смысле купить хлеб, но к вечеру вдруг получала какой-нибудь денежный перевод или кто-то отдавал забытый долг. Я парила над жизнью  – удивительное чувство лёгкости!
     Так вот, живя в таком состоянии изменённого сознания, я вдруг узнаю, что по телевизору вечером будет концерт…  Тома Джонса! Сейчас надо долго объяснять, что это было неординарным событием. Ведь в  советское время концерты зарубежных исполнителей были редким деликатесом. Показывали их всего несколько раз в году на праздники, в основном на Новый год, загоняли глубоко за полночь когда уже глаза слипаются, и мечтаешь только добраться до постели. Шли они минут сорок, в основном пели певцы из соцстран, кстати неплохие (например, мой до сих пор любимый Карел Готт), шли танцевальные номера гэдээровского кабаре Фридрихштадтпаласта с полуобнажёнными девушками в пышных оборках и страусиных перьях и только в самом конце можно было наконец увидеть какую-нибудь западную звезду, которую до того только слышала на пластинке.
     Тома Джонса не показывали ни разу. У меня было только одно его изображение. На обороте звукового журнала (он назывался "Кругозор" и кажется считался печатно-звуковым приложением к передачам радиостанции "Маяк",  хотя в последнем я не уверена ). Был он  небольшого формата, квадратный, многоцветный,  с набором гибких пластинок внутри. В основном, конечно, это были какие-то набившие оскомину репортажи со строительства БАМа или с битвы за урожай на полях страны или ещё что-то подобное. Но в самом конце подарком обычно были одна-две музыкальные пластинки, в том числе и какого-нибудь зарубежного певца или певицы. В одном из этих журнальчиков, на обороте обложки был портрет Тома Джонса, а на пластинке его знаменитая "Дилайла". Слушала я таких певцов и уносилась куда-то в другой мир, блестящий и красочный, где люди живут без проблем и пребывают в состоянии перманентного  романтического томления. Я и тогда знала, что это не так, но хотелось красивой сказки. Знала, и что в той песне пелось совсем не о счастливой любви, но в слова я не вслушивалась, меня завораживал чувственный голос. В общем, Том Джонс был одним из моих девичьих кумиров.
     И, хотя в восемьдесят девятом году я была уже далеко не девицей, концерт Тома Джонса я пропустить ну никак не могла. А телевизор у меня был испорчен. Мне он был особенно и не нужен, я в основном читала, поэтому я и не  торопилась его чинить. К тому же, после пережитого опыта, полёты в астрале к Свету и прочие эзотерические вопросы, на которые телевизор ответа не давал, интересовали меня куда больше, чем тогдашние туповатые телепередачи. Тем более, что на телевидении перестройка только началась, единой политики ещё не выработали, и телевизионщики шарахались от низкопробной пошлости  к прозападно ориентированной огульно-шельмящей всех и вся гласности.
     Как быть? Позвонила я своей тогдашней хорошей знакомой и напросилась в гости "на телевизор" с ночевкой (концерт конечно же был после полуночи, как же иначе!). Знакомая моя тоже интересовалась всякими потусторонними вещами, так что у нас было о чём поговорить до концерта. Который меня, кстати, разочаровал: пел Джонс, помнится, в основном что-то шумное в духе американского раннего рока, что я не переношу.
    Лена была существенно моложе меня и может быть поэтому равнодушна к Тому Джонсу. Эта пышущая здоровьем, крепкотелая, жизнерадостная молодая женщина с прекрасной  фигурой  и полным чувственным, всегда готовым расплыться в улыбке ртом, успевшая уже побывать замужем, похоже вообще была равнодушна к мужчинам. Все знакомства она переводила в дружбу, подтрунивая над неудачливыми ухажёрами. Я никак не могла понять этого несоответствия: такой бьющий жизнелюбием организм – и вдруг, казалось, полное отсутствие интереса к плотским утехам. Единственным объяснением такого  равнодушия мог быть только недавно пережитый ею тяжёлый развод.
   Тут я наконец заканчиваю своё длинное вступление и перехожу к описанию того странного случая, который за давностью лет уже почти стёрся из памяти. И вдруг воспоминания, все в иле и ряске последующих событий, всплыли со дна забытого благодаря незначительному случаю  сего дня, по ощущениям ассоциативно связав нынешнее с былого.
    Настала душная ночь  раннего московского лета со вдруг обрушившейся на нас   жарой, стремительно сменившей предшествовавшее похолодание. Помню, что за окном отцветала всё ещё сильно пахнувшая  черемуха, и  голова слегка кружилась от её сладкого, но резковатого,  пузырьками шампанского бьющего в нос аромата. Спать я легла, из-за жары раздевшись до гола, и под лёгкой простынёй на мне ничего не было.
     Лена тогда жила в  коммуналке в пятиэтажке на Октябрьском поле. Это была не хрущёвка, а добротный пятиэтажный дом тёмно-красного кирпича с лифтом и высокими потолками, построенный ещё в самом конце сороковых годов пленными немцами с немецкой аккуратностью и соответствующим качеством работы. Старожилы вспоминали, что тогда, в сороковые,  на этом строительстве погиб один из немцев, чуть ли не какой-то эсесовец. А чудаковатая от весьма и весьма почтенного возраста дама из актёрской среды, ленина соседка, баловавшаяся гаданиями, даже уверяла, что он был чёрным магом. Откуда она это взяла, неизвестно, но чего только не приходит в голову людям на исходе жизни.
К тому времени, о котором я рассказываю, старая дама уже несколько лет как отправилась к своим дворянским предкам, но её комната почему-то всё пустовала. В квартире  кроме Лены жил только ещё один сосед. Этот заросший чёрной бородой угрюмый и необщительный художник, недавно разведшийся с женой, по словам Лены, страдал каким-то психическим расстройством. Если мне случалось наткнуться на него на кухне или в коридоре, я его сторонилась, не зная, чего ожидать от умалишённого.
     Раздеваясь, я спросила Лену, нет ли опасности, что этот сосед  зайдет к нам ночью, но она меня успокоила: такого просто быть не может, он же интеллигентный человек, к тому же он уехал, да даже если он и приедет, она уже заперла дверь на замок.
     Обычно на новом месте первую ночь я никогда не сплю. Но тут заснула, как убитая, провалившись в сон без сновидений. Всепроникающий запах черёмухи был тому причиной или моя усталость, но у меня было такое чувство, что я сначала закрыла глаза ночью и тут же открыла их утром.
     Вся комната была залита солнцем. На часах было уже десять часов с минутами, и меня удивило, что Лена ещё спит, хотя вставала она обычно рано, будучи жаворонком  в отличие от меня, совы.  Солнце било в глаза, не давая снова заснуть, к тому же я почувствовала утренний "зов природы", бывший особенно сильным после выпитого накануне за разговорами наверное литра чая. Я поворочалась-поворочалась, и поняла, что мне придётся-таки  встать. Осторожно, чтобы не разбудить хозяйку, я оделась, прогулялась до места назначения, попутно удивившись, что запертая накануне дверь оказалась незапертой, и ключ висел на гвоздике рядом с ней. Особого значения этому я не придала: ведь Лена тоже могла выходить, а потом, полусонная, забыть снова запереться на замок. Вернувшись, я сама закрыла дверь на ключ, и, решив не будить подругу своими сборами и отъездом, без особой надежды на то, что снова засну, всё же опять  разделась, забралась под простыню, повернулась лицом к стене и, как ни странно, снова погрузилась в сон, на этот раз некрепкий.
     Из дрёмы меня вывело неясное беспокойство и как бы подушкой  приглушённый шум. В коридоре слышны были неясные голоса и шаги нескольких людей, передвигавших какие-то тяжести. Стряхнув с себя последний сон, я затылком почувствовала, что кто-то сзади смотрит на меня. Перевернувшись с боку на спину, я чуть не вскрикнула: у моего дивана стоял высокий молодой человек и с явным мужским интересом чуть криво улыбался. При моей плохой памяти на людей, я до сих пор помню его лицо, увидев на улице, узнала бы. Самой характерной чертой его внешности  был чуть вытянутый в затылке череп – такой тип головы, насколько я знаю, считается отличительным признаком чистой западноевропейской расы.  Лет под тридцать, с хорошей фигурой, правильные черты лица, светлые волосы, светлые глаза, прямой тонкий нос – надо быть справедливой, внешне он был очень привлекательным. Неприятно было то, что у него похоже были в отношении меня вполне определенные намерения. Неприятно, но...  Волевым усилием я заглушила ответный позыв. 
     Он сделал шаг ко мне, протянул руку, чтобы поднять прикрывавшую меня простыню.
     "Боже мой, я же там голая!", пронеслось у меня в голове, и я крепко вцепилась в простыню, чтобы не дать ему стянуть её с себя. Увидев это, он рассмеялся:
     – Не бойся, если не хочешь, я тебя не трону.
     – Кто вы, как вы сюда вошли?
     – Кто я? Я Алекс. Ну, скажем, Ленин знакомый. Сосед.
     Этот ответ меня особенно не удивил, я решила, что это новый жилец, въехавший в третью комнату, освободившуюся за смертью старой гадалки .
     – Так зачем вы тогда подошли ко мне? Идите к ней!
     Я бросила взгляд на кровать, где лежала Лена. Она всё так же крепко спала, кажется так и не поменяв с вечера позы.
     Он снова сделал шаг ко мне.
     – Не подходите, а то я разбужу Лену!
     – Хорошо, хорошо! – снова засмеялся он. Почему-то его веселила эта ситуация. – Ухожу, спи дальше. Извини, что потревожил. Мы переезжаем, немного шумим.
     – Вы въезжаете?
     – Мы уезжаем.
     И на мой немой вопрос:
     – Я уезжаю к родным в Германию. И друзья мне помогают.
     – На ПМЖ?
     – Как получится. Наверное. Спи.
     Как  он ушёл, я не помню. Но я сразу же вскочила и хотела запереть дверь (как он её вообще открыл? Я чётко помнила, что запирала её на ключ, который оставила в скважине!), но она оказалась запертой аж на два оборота, а ключ висел на своём месте на гвоздике! В голове у меня всё смешалось, я ничего не понимала. Решив, что что-то напутала в разговорах с Леной о соседях, я всё ещё в недоумении дошла до постели и только тут сообразила, что одета. Когда я успела одеться, непонятно… Вообще всё было непонятно и странно до одурения.
      В который уже раз я легла и опять заснула.
     Проснулась я снова от бьющего в глаза солнца и от звуков лениной ходьбы. Как всегда бодрая и жизнерадостная, она делала утреннюю зарядку, и её волосы красиво сияли в лучах солнца.
     – Вставай, соня-засоня! Уже восемь часов!
     Как восемь? Было же уже десять, и ещё столько всего произошло с тех пор! Не может быть!
     Я бросила быстрый косой взгляд на часы, и увидела именно то, чего и боялась: на часах и в самом деле было только восемь!
     – Что с тобой? – спросила Лена – Ты какая-то странная сегодня.
     – Лена, а кто такой Алекс?
     Лена мгновенно изменилась. От утреннего оптимистического настроя не осталось и следа. Руки повисли, лицо, с которого исчезла всегдашняя улыбка,  настороженно вытянулось.
     – А что такое? Ты его видела?
     – Ну конечно видела. Он приходил. Наверное хотел попрощаться.
     – Попрощаться? – удивилась Лена.
     – Конечно! Он же уезжает.
     – Когда? Куда?
     – В Германию. Когда не знаю, наверное уже уехал. Они вещи таскали. А ты не знала?
     – Знала. Нет, не знала. Уехал… – протянул Лена в растерянности, то ли радостной, то ли печальной. – Даже вещи таскали…
     – Кто он тебе?
     – Кто?... Сосед. Другой сосед.
     – И давно он здесь живет?
     – Давно… – Она посмотрела сквозь меня долгим немигающим взглядом. Видя, что я опять хочу задать вопрос, сказала: – не спрашивай, это длинная история, как-нибудь потом расскажу. А теперь давай завтракать.
     Завтракать я не стала: от всего случившегося у меня голова была как в тумане, и почему-то опять хотелось спать. Кроме того, на меня напала сильная слабость, и дорогу до метро я не шла, а плелась на плохо слушавшихся ногах. Несмотря на уже хорошо гревшее солнце мне было леденяще холодно, как в сыром подвале зимой. В каком-то полузабытьи я добралась до дома и свалилась на кровать: меня не на шутку трясло. Смеряла температуру – под тридцать девять! Опять провалилась то ли в дремоту, то ли в бред. Передо мной всё стояло-не уходило то красивое вытянутое мужское лицо с тонкими, скривившимися в плотской ухмылке губами. Оно и раздражало своим упорным присутствием, и в то же время влекло к себе.
     К вечеру, когда температура должна была подняться ещё выше, она неожиданно спала, а к утру и вообще стала нормальной. На следующий день от болезни ничего не осталось. Даже слабости, которая обычно бывает после высокой температуры.
     Я потом много раз  вспоминала об этом происшестви и пыталась говорить о нём с Леной, но она всякий раз с неудовольствием уходила от разговора. Эта неувязка со временем, эти запертые-незапертые двери, этот странный сосед… Ну, предположим, я чего-то недопоняла, и это сосед не по квартире, а по лестничной клетке или с другого этажа. Тогда что они тоскали в лениной коммуналке? Та одинокая  старая дама из третьей комнаты, под конец жизни тронувшаяся рассудком, прожила в квартире всю жизнь, Лена её хорошо знала, но ни о каких её детях или племянниках никогда не упоминала. Странно всё это было, очень странно. Но с годами и событиями  это происшествие  подзабылось.
    
     Прошло лет пять, не меньше. Ленину коммуналку вскоре после того события расселил для себя какой-то скоробогатей, какие в то время вдруг появлялись ниоткуда, росли как грибы после дождя, и как перезрелые грибы-дождевики, быстро сдувались, выпустив облачко неопрятного  дымка. Лена уже жила в отдельной квартире, правда, довольно близко от старого дома. Как-то она несколько смущённо призналась, что довольно часто, выходя из метро, идёт к своему старому дому и смотрит на бывшие свои окна, ностальгируя по прошедшему.
      Потом я приехала к ней в гости посмотреть новую квартиру, и мы заговорили об её старой  в том доме красного кирпича.
     – Лена, а кто всё же тот Алекс, который приходил к тебе попрощаться перед отъездом?
     Лена вздрогнула и кинула на меня быстрый взгляд.
     – Ты всё ещё помнишь? – Она явно колебалась. Наконец решилась: –   Хорошо, расскажу. Хотя ворошить это всё на новой квартире не хочется. Но ладно, раз обещала, расскажу.
     Она вздохнула, как будто вспоминала что-то важное, оставившее глубокий след в душе.
     – Боюсь, что ты посчитаешь меня сумасшедшей, но, поверь, это всё было на самом деле.
     Ты же знаешь, я всю жизнь прожила в том доме, с самого рождения там жила. И всё было нормально, спокойно. Но после того, как родители получили новую квартиру и съехали, а я, еле выжив после развода, вернулась и стала жить там без них, начался этот цирк вприсядку.
     Лена любила образные выражения.
     – Что за цирк? – спросила я, предчувствуя нечто зловещее. Меня как бы легко коснулся холодный сквозняк. Я поёжилась и огляделась: окна и двери были закрыты.
     – Прости, в подробности вдаваться не буду. Но сначала ответь: ты веришь в чертовщину? Ну, или в духов, в призраков, в оборотней?
     – Ещё бы! – у меня и собственный опыт имелся.
     – Тогда ты должна понять, что это не сказка и не стремление тебя разыграть.
     Лена замолчала, как бы преодолевая себя.
     – Как-то ночью я вдруг проснулась от того, что в  кровати со мной был ещё кто-то. Я лежала на боку, а этот кто-то у меня за спиной. Поняв, что я проснулась, он придвинулся ко мне вплотную и стал ласкать мне грудь. Я похолодела от ужаса, почти парализовавшего меня. Но в то же время этот ужас пробудил во мне острое желание близости с мужчиной. Ты же знаешь, после развода с мужем я на мужчин не могла даже смотреть.
     Да, я помнила, как тяжело дался Лене тот развод. Она тогда  даже попала в клинику нервных болезней, куда я к ней не раз ездила.   
     – Желание было таким сильным, что мне было уже всё равно, кто это, и что со мной сделают потом. Воля моя была парализована.
     Это длилось долго,  очень долго, изматывающе долго, то нарастая, то отливая жаркой волной, то опять приливая. И такого потрясающего секса у меня никогда до того не было, таких сильных ощущений наверное больше я и не смогу испытать. Потом я заснула, а на утро  проснулась одна в запертой на замок комнате.
     Лена замолчала, взволнованно глядя куда-то вдаль. Руки у неё беспокойно двигались по столу: от чашки к чайнику, от чайника к пирожным, от них опять к чашке.
     – И больше он не приходил? – Ленино волнение передалось и мне.
     – Приходил. Не раз приходил. И каждый раз тогда, когда я с кем-то знакомилась, и новое знакомство вызывало у меня прилив чувств. Он приходил как бы вместо этого нового мужчины, который потом и не появлялся. Я уже знала, что он придёт, и мне этого хотелось. Такого любовника у меня уже не будет!
     Мы помолчали.
     – Правда после того, как ты его увидела, он уже не приходил. В самом деле наверное уехал к себе в Германию.
     – А сюда он приходил?
     – Нет, ни разу.  После этого он вообще не появлялся.
     Мы опять замолчали. Потом я спросила:
     – А почему в Германию?
     – Сама не понимаю. Но иногда мне казалось, что он нерусский.
    – Да, я тоже припоминаю, у него был не то, чтобы акцент, а чуть странное звучание вполне русских звуков. А вообще о чём вы разговаривали?
     – Прости, но о чём мы говорили, я рассказывать не буду. Это очень личное. Хотя и говорили-то мы совсем мало. Я отдавалась ощущениям. Таким режущим, чуть ли не до боли острым, что было не до разговоров.
     Мы долго молчали – Лена, вся погрузившись в воспоминания, я, потрясенная услышанным. Ведь когда тебе такое рассказывает подруга, которую ты хорошо знаешь, это совсем не то, что когда ты читаешь об этом.
     Больше мы к этой теме не возвращались. У Лены началась бурная любовная пора, романы следовали один за другим, при этом не особенно затрагивая душу. Было заметно, что в этих отношениях ей чего-то не хватает. 
     Потом судьба развела нас с Леной.Сначала мы чаще созванивались, чем встречались, потом общались всё реже и реже, потом и созваниваться перестали. Лена очень изменилась,  стала деловой женщиной, у нас практически не было уже ничего общего. Как сложилась её дальнейшая жизнь, я не знаю. Хотелось бы надеяться, что она устроила свою личную жизнь. Хотя что-то мне подсказывает, что вряд ли.