Хорошо

 - Ну и что ты мне хотела этим сказать?
 - Ничего...
 - Ну вот и спи.
Анна не спит. Она лежит с открытыми глазами, слезы льются на подушку. Влево и вправо. Прокатываются по щекам. Одна в ухо затекла. Сейчас ухо зашумит.
Сколько она еще сможет терпеть?
Что-то внутри подсказывает: всю жизнь. Тем более – вроде бы и нечего особенно терпеть. То, как он с ней разговаривает? – но он считает, что все нормально. Видимо, это означает, что только этого она и заслуживает. Наверное, так и есть.
Ей перед ним всегда стыдно. Как он смотрит на недомытую посуду, на ее волосы, выбившиеся вверх из неудачной стрижки. Да на все. Он умеет как-то особенно посмотреть. Она согласна, что она все делает неправильно и он имеет право быть недовольным. Но почему тогда  больно каждую минуту, каждый день?
К утру её все-таки «выключило». Она это называет именно так. Кто-то добрый, заботливый пришел и выключил ее сознание, иначе бы она и дальше лежала и представляла себе, как слезинки впитываются в подушку.
Ей успел присниться какой-то человек. Он взглянул на Анну – и пространство сна заволокло теплом, как бывает утром, когда никого рядом нет и некому от тебя чего-то ждать, ты подходишь к окну, распахиваешь шторы – и тебя, и все вокруг заливает нежным, еще не ярким светом.
Что она почувствовала? Удивление. Ей было – как назвать? Проснувшись, она поняла. Это называется – хорошо и спокойно. Просто слова забываются, если они долго не нужны.
Она собралась за какие-то пять минут. Или ей это показалось.
 - Что такое? – сонно спросил муж.
  - Я на работу, - она кусала губу так, что губа треснула в кровь.
 - Какая работа в выходной, ты с ума...
 - Мы договорились выйти на несколько часов, нужно. Прости, забыла вчера предупредить, устала.
 - Устала, - усмехнулся он и снова заснул. Интересно, что ему снится.
**
Она бродила по улицам уже три часа.
Холодно.
Села на лавку в пустом парке. Ни один дурак не гуляет в такую погоду. Ледяной ветер.
 - Эх, хорошо! – услышала голос у самого уха. Дернулась.
Бродяга. Классический, в отрепьях, если бы она снимала фильм – вот таким бы там бомж и был. Надо же, как тихо подошел. Небось уже стащил что-нибудь из ее карманов. Хотя там только мелочь, не страшно.
 - Не знаю, кому хорошо, - ответила она, стуча зубами.
 - На, - бомж протянул ей маленькую прозрачную бутылку. Точно, уже стащил, только не у нее.
Она не пошевелилась. Дожила, бомжи в собутыльники зовут.
 - Она нетро-онутая, - протянул бродяга.  – На, на, сама открой.
Внутри Анны будто что-то метнулось и ударилось в ребра, как птица, которая хочет вон из клетки. Буммм. Она задохнулась, закашлялась. И сказала:
 - Давай.
**
Мужа дома не было. Она переоделась, умылась. Бомж споил ей почти всю бутылку, а она будто воду пила, голова ясная. Вот только не помнит, с чего начался разговор про «хорошо». Наверное, она ругнулась на него, что он все время это самое «хорошо» повторяет.
Сейчас Анна пыталась понять, что было потом. Зачем он ей показал эту точку на руке? Откуда он вообще может такие вещи знать? Хотя в бомжи кто только не попадает. Возможно, он бывший хирург.
 - Ты только не переусердствуй, умереть можно запросто.
А, вот что. Про болевые точки. Она-то про болевые точки души, так сказать, ему говорила, а он - про те, что на теле. И стал показывать, где такие точки бывают.
А вот эта – говорит – необычная. На нее если надавить – попадешь в такое забытье, где хорошо. Сначала боль адская, а потом ты ее не чувствуешь, и ты уже не здесь.
 - На одну секунду? – засмеялась она тогда и чуть не уронила бутылку.
 Бомж уверил, что обе руки сводит судорогой (ну ничего себе картиночка) и поэтому эффект («эффЭкт»!) держится еще какое-то время.
 - Но ты не переусердствуй, - заботливо повторял бомж, почему-то уверенный, что она попробует.
 - А чего мне бояться? – ответила она ему в конце концов.
Он заглянул ей в лицо:
 - Ты кого-то любишь?
Анна вспомнила лицо из сна. С того самого часа она понимала, что – да, теперь любит. И ощущала, будто он где-то есть, реальный, существующий, просто они в разлуке. Временно. И эта разлука уже тяготила. Все три часа. Росла внутри.
 - Если я умру – никому не будет больно, - вслух сказала она. То повторялось слово «хорошо», теперь  - «больно». Слова – это просто слова.
...Хлопнула дверь. Пришел муж. Кивнул ей. Заглянул на кухню, где стоял пустой стол. Вернулся, выразительно посмотрел на Анну и скрылся в ванной.
Анна пошла не на кухню, а в спальню. Нащупала нужную точку на руке, вдохнула и с силой нажала.  И захлебнулась собственным криком.
**
Он смотрел на нее совсем как тогда, во сне. Встревоженный, прикоснулся рукой к ее лицу:
 - Что-то не так?
Дыхание давалось с трудом. Но даже это сейчас было не нужно. Анна неуклюже обхватила его руками, прижалась к его груди, сильно-сильно. Он обнял ее – и она затряслась от плача, только слез не было.
Анна отстранилась. Снова кинулась к нему. Не зная, что делать, несколько раз поцеловала его в щеку и уткнулась носом ему в шею.
 - Что ты, милая, что?
Это «милая» было уже совсем чересчур. Дальше - она помнила, как он держал ее на руках, прижимал к себе, успокаивал, гладил по голове. Пытался понять, почему среди обычного, спокойного, счастливого течения жизни - она вдруг вскакивает, плачет и бросается к нему, будто видит в последний раз.
 - Я тебя люблю, - шептала она.
 - Я тоже тебя люблю, - улыбался он, и какие же были чудесные эти морщинки вокруг его глаз.  – Ты устала, малыш? Принести тебе что-то?
 - Не уходи, - она хватала его за руки. Старательно избегая определенных точек.
 - Не уйду.
**
 - Анна! Да что это такое?
 - А?
 - У тебя что – припадки? Этого не хватало!
Она на полу, рядом с кроватью. Пошевелилась. Рука отозвалась болью, но терпимой. Жить можно.
 - Наверное, я уснула, - пробормотала она.
 - Уснула на полу и трясешься? Ну правильно, и в доме бардак, и в голове бардак.
Муж вышел.
Анна не заплакала.
**
Она придумала для него тысячи красивых слов. Таких, которых нет и не будет в словарях. Смешные и теплые они, будто сказочные пушистые зверьки. Она сама была как зверек – не слезала с его рук, обнимала бесконечно. Будто бы он пропадал и нашелся.
Сегодня он рассказал, как это с ней бывает. Оказывается, Анна в его мире каждый раз просто прикрывает глаза на секунду. А потом – этот приступ отчаянной нежности.
 - А потом мы живем долго и счастливо, - засмеялась она.
 - Да, - кивнул он с улыбкой. – Не хочешь прогуляться?
 - Хочу, - шепнула она. Но голос не прозвучал. Зато что-то заставило повернуть голову в одну сторону, потом в другую.
**
 - Анна!
Удар по лицу. Еще удар. Она открыла глаза и отшвырнула мужа от себя как раз перед очередным ударом.
 - Совсем уже? – взревел он.  – Я тебя в сознание привожу, а ты?
Он схватил ее за левую руку. Она издала короткий хрип. Он увидел, как под его пальцем расползается синяк на ее предплечье.
 - Это что такое?
Она отдернула руки:
 - Не трогай. Не смей.
Он подкараулит ее вечером - когда Анна уже соберется надавить на несчастную точку, давно скрывшуюся под гематомой. Схватит за руки, остановит. И она будет кричать. Так страшно и громко, как еще никогда не кричала.
**
Мысленно она повторяла слова. Тысячи ласковых слов. Вдруг он ее услышит?
В том мире они сейчас вместе. Может быть, он целует ее руки и смеется: какие же маленькие пальцы. Может быть, они идут по улице под большим зонтом. Может быть – просто пьют чай, сидя на огромном подоконнике. Или она гладит его волосы. И все спокойно, медленно.
Свет от уличного фонаря падает на стену. Руки Анны связаны между собой, и еще одна длинная тряпка от них тянется к спинке кровати. Свернутые простыни и полотенца, почти не давят, «он же не садист какой». Просто – зачем беспокоить врачей среди ночи. Побеспокоим утром. А так ты себе не повредишь. И - ты зови, если что.
Она позвала. Никто не откликнулся.
Она может дотянуться до тумбочки.
А на тумбочке, между прочим, лежит карандаш. В эти дни она пыталась рисовать. Рисунки тоже найдены, отложены для встречи с психиатром. Хотя там вообще ничего особенного, цветочки-лепесточки.
Карандаша он, похоже, не заметил. Будь она сумасшедшая – просто воткнула бы себе его сейчас в глаз. Или в сосуд. Так что дело не в ее самоповреждении и его заботе. А в чем – она и думать не будет.
Она не может освободиться. И не может нажать на ту самую точку рукой.
А вот до карандаша уже дотянулась. Кончиками пальцев. Только бы не упал с тумбочки. Еще немного. Еще. Больная рука не дает полноценно двигаться. Но ничего. Все получится. Получится.
Получилось.
Анна прицелилась острием карандаша в заветную точку. Да, длины хватит. Интересно: сколько секунд она на этот раз проведет в счастливом забытьи?
В голову пришла идея.
На секунду перед глазами появилось участливое лицо бомжа. «Не переусердствуй!»
Да ну тебя, бомж. И, кстати, - спасибо.
Если перехватить карандаш вот так, а потом упереть в спинку кровати сверху – все вполне выйдет. Он надавит им на точку. И он так и останется. Она сглотнула.
Анна вытянула руки. Почти сползла с кровати. Теперь поставить его вот так, завести за доску. Все получается!
Если тянуть вниз - карандаш не шевелится. Теперь главное – верно направить руку, потому что у нее только одна попытка.
Анна подалась вверх - и соскользнула вниз. Острие карандаша вошло точно туда, куда и было нужно. Теряя сознание, она успела обвиснуть всей собой именно так, как и предполагала – чтобы давление на точку никуда не делось.
Веса ее тела должно хватить.
Надолго.
Если повезет – то насовсем.