Магдебургские врата

Синопсис.
Безымянный герой, любитель неразгаданных тайн, отправляется в "таинственный лес" по наводке жителей местной деревни, где творятся неизвестные человеческому разуму феномены. Однако по прибытию, он оказывается в ловушке, из которой ему предстоит выбраться.

Знаю: новая роща встаёт
Там, где сосны кончаются наши.
Тяжелы черно-белые чаши,
Чуют жилами срок и черёд.

Арсений Тарковский

 Мой скептицизм был разрушен в мгновение ока, после того как солнце скрылось за невидимым горизонтом густого леса. Чуть более пяти минут назад я пришел в это место, наслаждаясь холодом октябрьской непогоды, а на часах, насколько помню было без пяти минут третьего. Однако, сейчас я не в силах назвать даже приблизительное время, так как стрелка часов застыла на одном месте. Неистовый страх овладел мои телом и лишь ночь, повисшая над разумом, насмехалась над интересом, который привел меня к этому участку леса, где по словам местного народа, существовало древнее еретическое кладбище, храня таинство, минувших лет, прошлой жизни всех людей на планете. Так же они утверждали, что местность отличается по своей температуре от той, что находиться за границами зоны таинственного леса. И они не солгали: я отчетливо чувствовал легкий мороз октября, до того, как приехал сюда, тем более одет я был в теплые вещи. Но стоило перейти границу, то жара, мигом заставила снять меня пальто, оставив в одном кардигане. Этому феномену я дал четкое научное объяснение, ничуть не испугавшись. Но сейчас, когда я сижу, прислонившись спиной к толстому стволу сухой и корявой березы – я в трепете желаю сбежать отсюда. Однако, оцепенение страха и неподдельное, страстное желание, подпитывающее интерес, не дают мне не то, что встать, даже пошевельнуться. Манящая до ужаса красота дикого леса, соблазняла меня, приглашая в свой капкан тайн, и я не мог, нет, не имел права отказать себе в таком удовольствии. Я был обязан перенести страх неизвестного, страх потустороннего и окунуться в дерби поисках знаний.

 Голые деревья скрипя, издавали инфернальные звуки, слабо похожие на невнятную и отдаленную речь, словно лес старался заговорить со мной, подать признаки жизни. Опавшие листья дуновением ветра медленно застлали мне ноги, затем руки, шаг за шагом подступая к голове. Едва различимый шелест возле ушей нашептывал будто бы колыбельную, старясь погрузить меня в царство сна. Но как бы я не противился этому, как бы не старался, приложить хоть малейшее усилие, чтобы стряхнуть их, тем они сильнее нашептывали свою колыбель. Тогда оставалось одно – продержаться в сознании до наступления утра, если оно, когда-нибудь наступит; однако пока я размышлял на эту тему, я совершенно не заметил, как закрыл глаза и очутился во сне.
 
 Моему взору предстал Софийский собор Великого Новгорода. Золотой свет, отражаемый от куполов, слепил глаза, что пришлось увести их вниз. Тут же я обнаружил, что объят в монашеские одеяния, а голова до блеска выбрита. Монахи, проходящие мимо, невнятно говорили мне всякие вещи, я их отчетливо понимал, хоть и не мог разобрать и капли древнерусского слога. Каждое лицо: бритое или гладкое было знакомо, что во сне отдавалось ужасом, ужасом от знания лиц и имен, живших в далекие времена. Но более ужасно было от того, что я отчетливо знал местность и сам город, в котором никогда не был. И тут я понял, что местный народ был прав: это тело, было чужеродным, вся жизнь его была не моей, а давно умершего человека – я погрузился в историю.

 Далее, я с трудом подошел к Магдебургским вратам, желая разглядеть его изображения из Ветхого и Нового завета. Мой жадный взгляд цеплялся за каждый мастерски исполненный рельеф, стараясь запомнить эту красоту в её первоначальном исполнении. Но что более приковывало взгляд – это рукояти, сделанные в виде звериных масок, которые в своих зубах держали двуглавых змей, напоминая о Страшном суде.
 
 Кто-то положил мне руку на спину, затем взял за локоть и куда-то потащил. Я не противился этому, так как знал, что вокруг знакомые сановники, старые люди, имевшие на это монашеское тело свое влияние. Идя с ними, я услышал вдалеке истерический плачь женщины и крики мужчины, будто бы издаваемые от скорби. Но стоило явиться на этот крик, то неумолимый ужас пробежал по коже. Передо мной догорало тело, привязанное ко столбу, совершенно безобразное обугленное тело, а возле него только-только начал гореть тот мужчина, который издавал крик. Но он уже не кричал, он смирился со своей судьбой, приняв в объятие пламя смерти. Еще мгновение и он умер.
 
 Жар костра бросился мне в лицо, я понимал, что предо мною еретики секты Схарии, и сейчас над ними вершиться суд. Как бы я не противился этого зрелища, но сановник всячески успокаивал, держа крепче за плечо, дабы я не вырвался.
Привели полную женщину лет тридцати, с жидкими, белокурыми волосами, цвет которых теперь запомниться мне навсегда. Она кричала в мой адрес непонятные слова, из которых я смог вычленить только одно: «изменник!» Её так же привязали с усилием ко столбу, но как бы та не силилась, стараясь вырваться на свободу – крупные мужчины смогли её удержать, и тогда она из-за отчаяния, стала плеваться в их лица, а затем в мою сторону.

 Все замерли в ожидании, глядя на меня как на судью, убийцу и спасителя; вручили в руки факел и приказали поджечь солому, на которой стояла женщина. Руки мои затряслись, колени подкосились, но отступать было нельзя. И тогда панически, стараясь завершить дело до конца, я кинул факел и под её ногами стремительно загорелся огонь. Предсмертный вопль женщины проклинал меня и все моё будущее родство, грозивши отомстить, когда придет время. Спустя пару минут, веревки, сковывающие ее руки, истлели, а само черное, обугленное до костей тело, горящее словно факел, упало на землю, к другим трупам. Сердце моё сжалось, от нестерпимой боли, я упал на колени, рыдая перед ней, понимая всю вину предательства и в это же мгновение очнулся.

 От кончика пальцев ног и до головы пробирала дрожь. Я лежал там же, где и уснул – под кроной березы. Ночь все еще весела надо мною, я нервно осмотрелся, чтобы скинуть листья, но их уже не было, тогда подняв глаза я замер, словно завидел хищного зверя в лесу. Перед глазами был не тот лес – он был уродлив в своем первозданном виде, сбросив манящую красоту. Сплошь вместо кустов была выжженная земля, а стволы и кроны деревьев почернели, исказились до невозможности – их вид не имел ничего общего с законами нашей природы. Я резко вскочил, почувствовав, что страх отпустил. Но вдруг что-то обвило ногу, словно вцепилось мертвой хваткой, я пригляделся на правую стопу и увидел белокурые волосы, которые старались сжать меня изо всех сил. Я повернулся к березе – к тому месту, откуда они тянулись и услышал оглушительный, потусторонний рев. Этот крик сложно было с чем-то спутать, его членораздельный вой пытался выговорить: «су-у-у-у-д!», тогда я, что есть силы попытался вырваться и в ту же секунду плашмя упал на землю. Дрожащими руками, я пытался оторвать их от ноги, вырывая волосок, за волоском и в это же время почувствовал, что они, тянущиеся из березы, потащили к себе – в темную обитель. Не на шутку испугавшись скорой кончины, я стал из последних сил дергать ногу, но к сожалению, это силище трудно было пересилить. Я медленным темпом приближался к бездне потустороннего мира, вратами, которая служила черная береза. Вот и настал мой конец, такой нелепый и ужасный конец, а причина сему элементарное любопытство. О такой нелепости ни один поэт не сложит свою песнь, ни одна душа не узнает, о месте моего погребения, лишь смехом дьявола удостоен я. Однако, мериться с таким исходом, означало проиграть, и тогда я в порыве агонии и неистового бешенства, последний раз дернул ногой и оторвал все оставшиеся пряди; за долю секунды поднялся я на ноги, подобрал вещи и стремглав убежал прочь из этого места, слыша позади гневный крик.

 Я рыдал от счастья, завидев спасительное зарево, выбегая на поле, покрытое туманом утра. Дав себе обет раз и навсегда покончить с такими приключениями, я устало побрел в ту сторону, где по моим расчетам стояла машина. Немало вопросов возникало в моем расстроенном разуме, я был обязан окунуться в исследование своей родословной, дабы найти ответы на вопросы, которые посеял этот лес.
Выйдя далеко за его пределы, теперь я увидел природный, настоящий лес нашего, родного мира. И выглядел он невероятно красиво в эту осеннюю пору, по сравнению с тем ужасным местом, где провел я, будто всю жизнь, да, ту самую жизнь, тайну, которой не следует знать и где занавес неведения всегда должен быть закрыт.