***

отрывок из рассказа "Наследники одиночества"

Не журавлиный клик или, коль хотите, плач  или  стук воды по днищу алюминиевого бидона – воды, бьющей из чёрно-ржавой  колонки,  не разбудили мглистой утренней синевы на краю губернского кладбища, а только собаки, два старых кудлатых  кобеля породы «лайка»  надрывно лаяли у домика местного сторожа.
А сторож считался на этом кладбище старожилом. И кладбище было – что надо. О кладбищах так не говорят, но до того оно было уютным, ухоженным, как будто цветник в родном палисаднике. Все венки стояли аккуратно у могилок  или же висели на оградках как-то по-домашнему,  и вообще сюда местные жители ходили как на работу, а  не раз-два в год или по праздникам.
Сторож почил и теперь, в конце восьмидесятых, – времени демографических каникул – сквозь когда-то  ровненько уложенные вокруг могил  плитки,  пробивались нежно-зелёные весёлые сорняки, которые сбить косым скребком было некому. Здесь всё соседствовало:  жизнь  проявлялась отметинами на всей округе, а смерть уже не казалось такой трагичной.

А небо над этим местом было как поцарапанное нёбо с перекатами  красных кучевых облаков и, казалось, пространство заглатывало целиком и всё не могло никак проглотить это кладбище. Только ночью царили здесь тишь  да  упокоение,  но,  бывало,  над могилками начинали блуждать огоньки, причём на разном уровне – то на высоте в человеческий рост, то ползали где-то у подножья могил, то враз вспархивали вверх и устремлялись куда-то за окраину. И если у вас в голове зазвучали первые аккорды популярной песенки Майкла Джексона, а перед глазами замелькали кадры из известного клипа, то хочется вас разочаровать: никаких сект в этом городе не водилось и могильные плиты не отодвигались, просто один местный житель как-то случайно завёз сюда афонских светлячков и они, несмотря на климатическую разницу, прижились и обильно расплодились в местных жалких краях.

Зимой кладбище служило таким же  раздольем  для местной живности; туда-сюда сновали хорьки; то тут, то там мелькали рыжие хвосты белок, – юркие зверьки  спускались с высоких елей  и, оглядываясь по сторонам,  маленькими мохнатыми лапками хватали съестное, что приносили посетители и оставляли на могилах поверх снега. Местная ворона, чувствуя себя хозяйкой,  зорко следила за порядком и даже, находясь, порой, в добром расположении духа, помогала белкам колоть орешки своим  острым,  неуклюжим  клювом. Птицы  трескотнёй  нарушали печальную тишину, в морозные солнечные деньки они купались в снегу, прочищая пёрышки, а затем носились друг за другом, оставляя замысловатые следы иероглифов на белом, чуть подтаявшем  от  дневного  тепла,  покрове.