Хатти 1 часть

Часть 1
АПОФЕОЗ
Хатти. Страна великих царей и непобедимых воинов. Земля с тысячелетней историей, что величаво раскинулась между Черным и Средиземным морями. На юге она граничила с Египтом, на востоке – с Ассирией. Непокорность её сынов порождала нескончаемые войны, и хаттские цари, от начала своего правления и до самого последнего вздоха, отчаянно воевали с захватчиками. Хатти всегда находилась в центре войны: со всех четырех сторон света её окружали предатели и страстно жаждущие её падения враги.  Но она была неприступна, словно сами боги защищали этот древнейший народ из глубины веков, и в какую бы сторону ни повернули хаттские цари, отовсюду они возвращались с победоносным кличем.
Они умудрялись даже заключать мирные союзы с некогда лютыми своими врагами, забирать их под свое крыло и держать на коротком поводке. Не было покоя только египетскому фараону. Очередной фараон, восходя на престол, считал нападение на Хатти своим первым и священным долгом.
Но вековые хранители столицы – огромные каменные львы, что стояли у главных врат крепости, видели времена и похуже. Они стояли невозмутимо и уверенно, как и тысячи лет назад. Враги не понимали, как человеческая рука могла сотворить царя зверей из каменных глыб. Они были настолько величавы, что, казалось, эти холодные фигуры возвышались до небес. Или это был дар богов некоему древнему хаттскому царю за верную службу? Никто и не помнил, когда и кем сотворены были каменные хранители Хатуссы.
Хатусса – столица Хатти – была столь неприступной крепостью, что казалось, только птица с высоты своего полета способна разглядеть городскую жизнь, и ни одной паре чужих глаз не было ведомо, что же скрыто за стенами главного города.
Хаттские царевны же смирились с участью быть «невольницами» в своем же дворце. Они выходили за пределы городских стен всего лишь два раза в год, и то в сопровождении свиты. Царские жены, дочери и наложницы не видели мира, что был вне Хатуссы.
Город был красивым и уютным. Базары ломились от различных заморских яств, избытка морских даров и мяса. В торговых рядах стоял приятный аромат свежеиспеченного хлеба, цветные ткани пестрились на лавках, рекой лилось красное дорогое вино.
После каждого военного похода на улицах столицы появлялась очередная группа невольников. Но они не оставались рабами на всю жизнь, ибо в Хатти не было рабства. Каждый желающий мог получить работу: возделывать землю, выращивать скот. Найди себе дело по душе – и будешь сыт. А если проявишь себя преданным и трудолюбивым – получишь место под солнцем и станешь свободным…
Иноземцы, оказавшиеся в Хатти волею судьбы, никогда не подавали виду, что скучают по своей родине. Конечно! В Хатти даже виселиц не было никогда. Тут всё делалось для людей, для их развития и процветающей жизни. Только зарабатывай свой кусок хлеба честным трудом. А если и случалось человеку провиниться, то он наказывался большим денежным штрафом или более тяжелым физическим трудом. Также существовали в Хатти храмы, куда могли обращаться провинившиеся люди. Им предоставляли убежище, даже от самого царя, и они оставались на службе до конца своих дней, отмаливая грех преступления.
Таковы были обычаи и законы хаттов. А управлял этой страной справедливый и мудрый царь Муваталли Второй. То был достойный своих могучих предков царь, который нес свою ношу величественно.
Как он мог знать обо всем, что уготовано ему судьбой? Вот и на этот раз высокородный правитель Хатти пребывал в размышлении, искал решение трудной задачи, устремив взор к небесам.
Ходит молва, что в годы своей молодости Муваталли был самым статным и красивым мужчиной в Хатти. Настолько, что девушки из гарема дрались между собой за право отнести ему еду в покои или же поменять свечи. Каждая мечтала об одном – краем глаза увидеть молодого царевича, про которого другие, более везучие девушки рассказывали с придыханием. А тех красавиц, что Муваталли приглашал к себе на ночь, уж вовсе считали за самых счастливых в мире. Муваталли не был внешне похож на хатта. У него были иные черты лица. Царь больше походил на касков, от коих происходила его покойная мать. Он был высоким, атлетически сложенным красавцем с густыми русыми волосами, аккуратно уложенными в правую сторону. Глаза у него были цвета бездонного моря. И девушки, что вглядывались в сине–голубые очи царевича, навечно теряли покой, и сердца у них трепетали, будто готовы были птицей выбиться из груди и устремиться ввысь.

1285 год до нашей эры…
Муваталли практически не изменился к своим львиным годам, он всё тот же красивый мужчина, хоть и сорока лет уже, и только мелкие морщины покрывают его светлое лицо.
– Мой царь! Мой светлый луч солнца! – шепот царицы, обнимающей его за спину и полной грудью вдыхающей запах любимого мужчины, заставил правителя вернуться на землю.
Муваталли коснулся мягких рук супруги и быстро несколько раз закрыл и открыл глаза, словно отгоняя от себя мрачные мысли.
– Гассулавия… Я скучал по тебе, – улыбнулся царь.
– Что же не позвал меня ночью? Я провела вечер в ожидании.
– Много важных дел было. Как там, в гареме? – царь повернулся к главной жене и мягко коснулся её лица.
– Всё складно, не о чем беспокоиться. А вот тебя, я вижу, что-то тревожит. В чем дело, мой господин? – обеспокоенно посмотрела она в глаза супругу.
Муваталли лишь молча взглянул на царицу.
Хоть и приблизилась она к своим сорока годам, Гассулавия была всё так же прекрасна, как и в годы молодости. Мягкие её локоны густой чёрной волной спадали на плечи. В длинном струящемся платье цвета солнца она выглядела неземной. Широкий ремень, обтягивающий не потерявшую формы от бремени материнства узкую талию, подчеркивал ее высокую грудь. Внимание супруга привлекало бронзовое колье на длинной шее царицы, спутывая его мысли. Муваталли внимательно оглядел жену с ног до головы, будто видит её впервые, а потом заключил в крепкие объятья.
– Не думай об этом, не обременяй себя, моя царица!
– Муваталли, мы не первый день знакомы. У нас уже взрослые дети. Я разделю с тобой и горе, и радость… Я ведь хорошо знаю – когда тебя что-то тревожит, ты вот так стоишь на балконе, устремив глаза вдаль. А если ты переживаешь, это касается нас всех.
Действительно, госпожа хорошо знала своего мужа и, будучи уверенной в своих догадках, уже успела расстроиться.
Муваталли ни при каких обстоятельствах, никогда не опускал головы и взгляда. Царица впервые увидела склонившийся взор супруга. Она вдруг почувствовала, что случилось непоправимое.
Будто обессиленный, царь опустился на трон. Стояла немая тишина.
– Заклинаю тебя всеми богами, Муваталли, скажи, что случилось?
– Египетский фараон собрал невиданное войско. Хочет пойти на нас войной… Такую весть принесли вчера мои лазутчики, – тяжело вздохнул царь.
Госпожа безмолвно опустилась перед восседающим супругом и обняла его за колени.
– Но, мой господин, разве мы не знаем нрава фараонов? И до нас хаттские цари воевали с Египтом. Но, видишь, мы устояли. Мы всё та же Хатти! Наши враги тысячелетиями не могут подступиться к нам. Да и к тому же…
– Да, есть обстоятельство, которое тяжелее назревающей войны, госпожа, – перебил царь супругу. – Ты сама это прекрасно знаешь.
– Да, знаю, – склонила голову Гассулавия.
– Кто унаследует трон, если со мной что-нибудь случится на этой войне? Мой брат, который не имеет права носить корону? Или же мой бестолковый, незаконнорожденный сын от наложницы? С фараоном я справлюсь. Меня тревожит другое – на кого я оставлю власть и народ?! – обхватив голову руками, тяжело вздохнул правитель Хатти.
– Сожалею… Боги не даровали нам сына. Я родила тебе только трех дочерей, и по нашим обычаям трон перейдет к старшему зятю.
– Вот что не дает мне покоя! Если я передам власть своему зятю, уверена ли ты, что не восстанет мой единственный сын? И мне неведомо, какие планы строит мой брат, что у него на уме. Я не хочу стать зачинщиком семейного раздора, не хочу, чтобы после меня рухнула империя, чтобы мы исчезли бесследно.
Царь всё ещё пытался держать себя в руках, но сомнения и тревога за будущее своего народа мучили его.
– Так ты созовешь совет? Надо подготовиться. Гостей, наверное, много у нас будет. Я займусь этим. Как думаешь, господин мой, что нас ожидает на этом совете? – сдвинула женщина черные брови.
– Фараон едет за землями, что лежат между нами и финикийцами. Не можем мы никак поделить их. Во времена правления Рамзеса-отца мы-таки отвоевали Кадеш. А теперь сын собирается вернуть эту крепость обратно. Если он возьмет Кадеш, то ему откроются все пути к Черному морю и фараон запустит свои руки до северных земель. А кроме нас в Хатти входят дарданейцы, каски, каркамеши, амурруйцы и многие другие племена. И, естественно, они тоже не желают попасть под влияние Египта… К тому же, как я предстану перед своими предками, будучи побежденным этим скорпионом? Ему всего-то семнадцать лет, он мне в сыновья годится, – ухмыльнулся Муваталли.
– Уверена, наши союзники поддержат нас в сложившейся ситуации, – успокаивала царица.
– Иначе не справимся, у фараона двадцатитысячное войско!
– Но тебя всё же волнует совсем другое…
– Всё ты знаешь, моя госпожа! Да, верно, другое, – и царь снова устремил глаза в одну точку.

Хаттусили
Когда Муваталли взошел на трон, своему младшему брату, Хаттусили, он даровал северные и северо-западные земли Хатти. Новый царь твердо верил, что из младшего брата, которого по каким-то непонятным причинам отдалили от дворца, получится идеальный союзник, преданный человек и отважный воин. Их отец- правитель так стыдился своего младшего болезненного сына, что, дабы не лицезреть его более, отдал в храм города Самиха на воспитание. Царевич послушно выполнял любую порученную ему работу. Были даже времена, когда он служил конюхом.
Хаттусили познал заботу, любовь и свою принадлежность к царской семье, когда старший брат дал ему чин и целый регион для управления. Он долгое время не понимал, чем заслужил неприязнь отца, за что его столько лет предавали забвению, а старший брат рос в роскоши и любви. Он столько лет убирал навоз за животными, терпел одиночество, унижение. Хаттусили чувствовал себя другим, не похожим на своего брата. Возможно, если бы они росли в равных условиях, то всё было бы иначе… Поговаривали, что как только Хаттусили твердо встанет на ноги и почувствует вкус власти, он пойдет на брата войной, возжелав отомстить на все годы забвения и забрать трон. У стен есть уши, а камни вовсе не безмолвны – слухи быстро дошли до Муваттали, и его окружение попыталось убедить царя в злонамеренности брата, которого он пощадил и даже возвысил.
Царь не давал на то своего дозволения, но был суд, на котором рассматривали этот вопиющий домысел. Никаких доказательств в виновности Хаттусили не было найдено, и суд вынужден был закрыть это дело и извиниться перед царевичем.
Этот случай посеял зерно сомнения в глубине души царя Муваталли: или же его брат на самом деле хитрый и подлый человек, что ещё страшнее, если не смогли этого доказать; или же он действительно ни в чем не виноват, но есть какой-то враг, что стравливает братьев между собой. И надо срочно разобраться, пока не случилось непоправимое.
В этой ситуации Муваталли ставил превыше всего свои родственные узы и доверие. Но вдруг он столкнется с болезненным предательством? Да ещё эта надвигающаяся война… Царь был на грани срыва. Точно такие же смутные сомнения овладевали и младшего брата. И когда Хаттусили не мог освободиться от оков неясных переживаний, он шел на охоту. Развеяться и привести свои мысли в порядок.
Вот и сейчас Хаттусили сидел в укрытии, охотясь на оленя. Не двигаясь, почти затаив дыхание, он смиренно ожидал приближения животного. Угольно-черные очи он устремил на добычу, предательски затекли ноги, но царевич знает, что все усилия будут не напрасными в конечном итоге. И терпит. Длинные черные волосы, словно платок, лежат на спине и от того ещё теплее этот жаркий день, а солёный пот раздражает кожу на шее. А Хаттусили всё терпит… И олень предельно осторожно приближается к охотнику, не зная, что его ожидает смертельная опасность. Когда царевич было натянул тетиву, до его ушей донесся еле уловимый топот копыт. Олень тоже почувствовал приближение чего-то, поднял голову, навострил уши и оглядел округу. Хаттусили знает, что если сейчас же не выпустит стрелу, он упустит добычу.  И стрела умелого охотника угодила в шею оленя, когда он только-только согнулся в надежде убежать из ловушки, в которую попал по неосторожности…
– Господин! Господин мой! – тут же появился всадник. – Господин!
Хаттусили молча вышел из засады, вытирая пот с шеи мягким платком. Всадник, заметив хозяина, спрыгнул с лошади и устремился к нему.
– Господин, пришли вести из столицы! – поклонился гонец, приблизившись к хозяину.
– Чего же хочет мой брат-правитель? – встряхнул Хаттусили затёкшей ногой.
– Призывает тебя к себя. Совет у них. «Чтобы быстрее прибыл» – пишет.
Хаттусили добрался до столицы за день до указанного срока. Его встретила группа всадников, уважительно проводили до Хатуссы. И пока свиту царевича и членов его семьи устраивали по разным комнатам, он попросил аудиенции у брата-правителя.
Хаттусили было лет пять, когда он в последний раз видел этот дворец. Он смутно помнил длинные коридоры, по которым идет сейчас на встречу с родным братом. Он также не помнил тепла своей матери, заботы отца и лиц своих родных. Да, ему часто снился один и тот же кошмар: остывший труп матери, синие круги под её глазами, как сидел он над ней и тряс, пытаясь разбудить, а она всё не просыпалась. Помнил только довольное выражение лица тавананы  и горячие слёзы отца, что катились по его щеке. Тогда Хаттусили ещё не понимал всей трагедии случившегося, и никто ему ничего не объяснил. Он всё осознал позже, когда повзрослел немного. А сейчас он вернулся во дворец, который оставил такой глубокий след в его детской душе. Вспомнив всё, что так долго не давало ему покоя, царевич ощутил, как глаза его наполнились слезами.
– Я хотел бы увидеться с повелителем, – тихо промолвил Хаттусили, остановившись в дверях царских покоев.
– Проходите, господин. Повелитель ожидает вас! – почтительно ответил один из хранителей покоев.
В свободной и длинной белой рубахе царь выглядел ещё более величественным. Широкий кожаный пояс обтягивал его талию, а бронзовые браслеты на крепких запястьях и богато отделанные цепи на шее были знаками высокого почета. Другие члены царской семьи не имели права носить цепи.
Когда братья виделись в последний раз, оба были достаточно молоды. Кажется, Хаттусили даже не был ещё женат. Сейчас же они оба многодетные отцы, а Хаттусили пребывает в красивом возрасте волка.
– Какая честь снова увидеться с тобой, господин! – опустил глаза младший брат и сложил руки на животе.
– Хаттусили! Брат мой! Добро пожаловать домой! – обрадовался царь и крепко обнял своего скромного, но мужественного брата.
– Мой царь! – не веря своему счастью, Хаттусили ответил на крепкое объятие.
– Как доехали? Дорога была не утомительной? – приглашая присесть, царь указал взглядом на разложенные по полу подушки. 
– Не переживай, господин, добрались без приключений, – опустился царевич на пол, смиренно усаживаясь. – Правда, супруга моя в ожидании, и мы даже беспокоились, что всё может случиться в дороге.
– Какая хорошая новость, брат мой! И сколько у тебя детей? – от души обрадовался Муваталли.
– Две девочки и сын, повелитель, – смущенно улыбнулся Хаттусили.
– Хорошо! Боги любят тебя, одарили потомством.
– Господин… По поводу слухов, что ходили ранее. Говорили, будто я предал тебя и с обнаженным мечом стою за твоей спиной… – резко переменился в настроении младший брат.
– Это в прошлом. Давай не будем, – попытался не развивать тему Муваталли.
– Нет, я прошу дозволения объясниться лично, мой господин. Когда разгорелся тот пожар, мне не дали возможности предстать перед тобой, высказаться. Я хочу, чтобы ты знал – я всегда был тебе верен, и ни разу меня не посещала мысль о предательстве. Как это? Мы же кровные братья! В династии у нас не было и нет братоубийства и предательства. Не принято это. Как я могу развязать противостояние двух братьев? Я всем доволен и благодарю тебя! – Хаттусили поднял большие черные  глаза и посмотрел на брата.
– Я тебе верю.
– Господин! Я ради тебя не пожалею своей головы. Хочу, чтобы ты знал это. А то злоязычие пусть останется на совести зачинщиков!
Муваталли хотел верить своему брату. Но не бывает дыма без огня… Он не рос рядом со своим братом, не знал, какой он настоящий, не знал, на что он способен. И потому был осторожен в словах.
– Это да… Ты скажи мне, Хаттусили, как дела в твоем регионе? – меняя тему разговора, спросил царь.
– Мой господин, как ты уже в курсе, я освободил город Нарик, что захватили прибрежные каски, и снова присоединил его к твоим владениям.
– Присоединил и укрепил брачным союзом, – улыбнулся довольный царь Хатти.
– Верно, господин. Я женился на дочери царя касков. На соотечественнице нашей покойной матери, – кивнул он головой и опустил глаза. – Иначе нельзя было, царь мой. Давно мы живем с касками в раздоре, воюем всю жизнь. А они перекрывают нам выход к Черному морю. Надо было безболезненно разрешить этот вечный раздор. И я решил, что родственные узы положат конец недопониманию.
– Хорошо придумал, Хаттусили. Мне нужен твой ясный и живой ум. Потому и вызвал тебя.
– Ты только прикажи, господин!
– Завтра… Завтра всё узнаешь со всеми. А сейчас иди, отдыхай. Ты проделал большой путь, устал, – говорит царь.
– Господин! – почтительно пятясь назад, Хаттусили покинул покои.

Впервые за долгое время, увидев брата, Муваталли невольно вспомнил о делах давно минувших лет. Своё детство, что так отчаянно пытался выкинуть из головы. Он был старшим из детей и, к сожалению, прекрасно помнил обстоятельства смерти своей матери.
Случилось это во время правления Мурсили Второго – отца Муваталли и Хаттусили. Никяль, мать Мурсили, и его жена Сулей были заклятыми врагами. Никто не понимал, откуда у них эта взаимная ненависть и что они не поделили. Как положено матери правящего царя, Никяль гордо несла титул тавананы и вела себя соответственно – властно. А Сулей считала, что как мать двух царевичей, как законная и любимая жена царя имеет право на своё слово. Соперничество двух женщин было настолько страшным, что обе решили свести счеты друг с другом с помощью магии и яда. Старый повелитель, как ни старался, никак не мог угомонить свою матушку и жену. Жену он страстно любил, а мать уважал безмерно. Оттого и не мог причинить им боль, обложив непосильным наказанием.
Тем утром из покоев царицы доносился долгий плач ребёнка. Недоумевающие слуги и придворные женщины нашли маленького Хаттусили в слезах, сидящим над окоченевшим трупом матери…
Откуда перепуганному ребенку было знать, отчего не просыпается его мама! Мурсили сразу заподозрил свою таванану в грехе. Он тотчас же понял, что она отравила сноху. Госпожу он не пожалел – призвал к ответу, и когда таванана не стала отрицать своей вины, сослал её на остров в Средиземном море.
Мурсили никогда более не спрашивал о своей матери, не виделся с ней и не желал знать, жива ли она или отошла в мир иной. Никто не знал о душевных страданиях царя, он держал всё в себе. Как бы там ни было, он не мог видеть и своего младшего сына, что всё время находился при матери из-за слабости и болезненности. Хаттусили ассоциировался у него с покойной женой. Потому и отдалил его от себя и дворца, отдав на воспитание в далекий храм.
Кровь есть кровь – Хаттусили рос послушным, спокойным, умным, благовоспитанным мальчиком с хорошими манерами. Трудился он в полную силу и никогда не выказывал недовольства. За это служители храма любили его и никогда не обижали. И кто бы мог подумать, что из болезненного ребёнка выйдет отчаянный и храбрый воин, и он вернётся в свой дом с высоко поднятой головой и восстановленными правами!
Эти двое братьев не были похожи друг на друга. Не знающий об их родстве вообще и не подумал бы, что они из одной семьи. Хаттусили был выше своего брата- повелителя, крупнее. Черноволосый, смуглый, с пухлыми губами. Он был молчалив и задумчив. Муваталли больше походил на касков: светлоликий, с более мягкими чертами лица, голубоглазый, открытый. Точно так же разнились их мысли и мечты.
Покои Хаттусили и его жены Дадей были просторными, светлыми и уютными. Только вот жизнь в Хатуссе была для них слишком непривычной: шумной и людной. Город, откуда они прибыли – Хакмис – был совсем другим. Даже столичный воздух казался тяжелее. Хакмис ближе к морю, там воздух свежее и приятнее. А тут солнце обжигает, дышать невозможно. По сравнению с родным домом тут стояла удушающая пустынная жара.
Дадей была в новинку столичная суета. Ей было так жарко и не по себе, что слуги поочередно стояли над ней с опахалом, дабы она получила желанный глоток свежего и прохладного воздуха. Дочь царя касков оказалась плодовитой, она подарила Хаттусили здоровых и красивых детей. Да и сама была примером идеальной спутницы, за что Хаттусили любил её горячей и чистой любовью. Он настолько был доволен своей избранницей и уважал её, что не смотрел на других и ни разу не пригласил к себе наложниц из своего гарема, хотя по законам хаттов имел право на это.
Дадей была высокой голубоглазой красавицей с тонкими чертами и благородными манерами. Держалась она статно, будто гордилась своим происхождением и положением. Даже сейчас, будучи обремененной очередным ребенком и измученная дальней дорогой под испепеляющим солнцем, она отдыхала, как царица, полулежа расположившись среди многочисленных подушек. Рядом с ней сидела служанка, заботливо вытирая пот с её высокого лба влажным полотенцем. Другая девушка подавала ей воду, когда Хаттусили зашел в комнату. Девушки тотчас же поднялись и смиренно опустили головы.
– Ступайте! – Хаттусили подал им знак выйти.
Как только прислуга покинула покои, Хаттусили присел рядом с женой.
– Намучилась ты, моя красавица! Не стоило брать тебя в такую даль, – он взял полотенце, оставленное служанкой, и начал аккуратно вытирать пот со лба жены. – Но и не взять тебя с собой не мог, роды ведь приближаются. Испереживался бы.
– Я сама хотела сопровождать тебя, Хаттусили. Ни за что не хочу разлучаться с тобой, – с тяжелой одышкой ответила она шепотом. – Чего хочет царь? Зачем вызвал тебя?
– Неясно пока, промолчал. Завтра, говорит…
– Неужели тебя снова оклеветали и вас хотят натравить друг на друга? Как тогда…
– Я не думаю об этом, Дадей. Даже если и так, я чист, ты сама знаешь, – улыбнулся он жене. – А дети где?
– Им предоставили отдельные покой, с ними няньки, не переживай. Ты перекусил бы, Хаттусили. Я прилягу.
– Отдыхай, красавица, – Хаттусили поцеловал ладони любимой, и его лицо засияло от счастья.

Испытание
На совете присутствовали послы из всех регионов Хатти, а также предводители, полководцы и советники с близлежащих островов. После завтрака глашатай протрубил в рог, созывая совет.
– Наш тысячелетний враг решил снова напасть на нас. Из-за этого я вас и собрал, – раздался голос царя.
Эта новость прозвучала как гром среди ясного неба и ошарашила присутствующих.
– Как докладывают наши лазутчики, Рамзес Второй собрал войско в двадцать пять тысяч солдат, из которых четыре тысячи оснащены боевыми колесницами. Как вы уже поняли, предстоит великая битва. Фараон хоть и молод, но оказался отчаянным, – Муваталли оглядел своих гостей.
– Я слышал, что египетские колесницы – это страшная мощь. Если мы не выставим такие же, наша пехота понесет большой урон, – первым высказался Виндишепа, царь Амурру.
– Амурру ближе всего к египетским владениям, вы с ними чаще всех сталкиваетесь и тебе виднее, Виндишепа. Как думаешь, на что ещё нам следует обратить внимание в противостоянии с ними? – царь перевел взгляд на сурового воина.
– Мой царь, у них по одному бойцу в колесницах. Он и возница, и воин, который должен биться с врагом. Некоторые из них мечут копье, некоторые – лучники. И честно говоря, справляются хорошо. Они настолько хитрые и подлые, что не знаешь, чего ожидать от них, – Виндишепа покачал головой, будто советовал держаться подальше от египтян.
– Согласен. Египтяне отравляют наконечники стрел. Яд у них такой силы, что нет спасения от него!  – прорычал дарданейский царь Ахей.
– В таком случае нам остается только одно – укрепить свои колесницы, сделать их мощнее египетских. Мы их переделаем, – прозвучал спокойный голос Хаттусили.
Все посмотрели в его сторону, будто возмутились дерзости изгнанного царевича. Участники совета полагали, что Хаттусили вообще не имеет права голоса и должен стоять в стороне с поникшим видом.
– У тебя есть идеи?! – с надеждой посмотрел на него старший брат.
– Господин, управлять колесницей и вести бой непросто. Это мешает воину сосредоточиться и думать. Лучше если в колеснице будет по два-три воина.
– Где это видано? Как ты себе представляешь двух воинов в одной колеснице? – усмехнулся Виндишепа.
По залу прошлась волна насмешек и возмущения. Никто не воспринимал всерьёз царевича, которого совсем недавно обвиняли в предательстве.
– Я долгое время находился среди лошадей и знаю все их повадки! – сказал Хаттусили громко, показывая, что совсем не стыдится своего прошлого.
– Тише! – взмахом руки Муваталли усмирил собравшихся. – Продолжай, Хаттусили.
– Нельзя забывать, что если лошадь потеряет управление, то она может всё испортить. Мы же увеличим размеры своих колесниц, сделаем их шире, так, чтобы туда поместились по два или три воина. Один будет управлять, а других вооружим, – говорит он.
– Не кажется ли тебе, Хаттусили, что это проредит наше войско? – обратился царь Каркемиша.
– Нет, Цру. Этому тоже есть своё решение…
– Если мы прикрепим длинные мечи по обе стороны колесниц, то всё сходится! – будто продолжив мысли младшего брата, ответил Муваталли.
– Да, господин. Именно! – Хаттусили посмотрел на брата-повелителя и улыбнулся, довольный его поддержкой.
Тут все и умолкли.
– Это понятно, но как быть, если наши лошади испугаются и повернут обратно? Враги же выкосят наше войско! – никак не успокаивался Виндишепа.
– Чтобы такого не произошло, надо с умом расположить авангард и арьергард. Это уже дело полководца… – сказал Хаттусили и опустил глаза.
Тут все перевели взгляд на царя – ведь он до сих пор не озвучил имя полководца, что поведет хаттское войско.
– Прошу всех на празднество! – исчерпывающим словом Муваталли положил конец спорам и жестом указал на выход.
Изголодавшиеся по веселью гости охотно приняли приглашение царя и устремились на улицу.
Жители и гости Хатуссы находились на центральной площади. Все – и стар, и млад, гости, чиновники и даже прислуга – имели право присутствовать на праздничных мероприятиях. Главная жена царя, царица Гассулавия, вместе с остальными наложницами тоже находилась там. Молодежь слева направо кружилась в ритуальном танце, пела песни и развлекала гостей. Их игрища были своего рода испытанием, где выявлялось кто есть кто. Случалось, что и среди невольников находились храбрые воины. А поскольку они не всегда имели возможность продемонстрировать свои достоинства и умения, игрища были прекрасным поводом показать себя. Многие телохранители царя и придворные слуги пробили себе путь именно через народные игрища. Возможно, и сегодня судьба улыбнется счастливчикам?
Муваталли знаком подозвал к себе брата. Тотчас же Хаттусили принял левую сторону от царя и поклонился.
– Господин!
– Я так думаю, тебе есть ещё много чего сказать. Придумал что-то новое? – голубые глаза царя при дневном свете будто смотрели в душу.
– Верно, господин.
– Ты тоже господин в своих владениях и прекрасно понимаешь, что не всем можно доверять. Эти люди улыбаются нам, но среди них есть предатели, что вонзят нож в спину не моргнув и глазом. Я не хочу, чтобы они знали всё, что у нас на уме. Поэтому я остановил совет, – заслоняясь от полуденного солнца, царь прикрыл рукой лоб и повернулся к брату.
– Я понял, господин, – кивнул Хаттусили.
– Что мы можем ещё придумать, как смотришь?
– Мы привяжем мечи по сторонам колесниц. Но не ко всем. Действительно, если лошади испугаются и развернутся, нам несдобровать. Но они могут с легкостью снести авангард фараона. И мы можем укрепить свои колесницы, накрыв лошадей кольчугой. Так они продержатся дольше. Более того, если мы сделаем борта колесниц выше, то убережем своих воинов, – шептал Хаттусили на ухо царя.
– Если боги соблаговолят, мы выставим невиданное доселе войско! – довольно кивнул Муваталли.
Царь вдохнул полной грудью и, представляя день великой победы, высоко поднял голову.
Своих царей сопровождали славные воины хаттских земель. Величайшие же полководцы, гордясь многочисленными победами, величественно шагали по улицам Хатуссы. Каждый из них не сомневался, что именно он покажет на этих игрищах все свои умения и заслужит почетный титул предводителя и главного советника царя на предстоящей войне с Египтом. Рукопашники, хрустя косточками, разминались, лучники внимательно изучали стрелы, остальные полировали свои тяжелые мечи, что блестели на солнце. И за всей этой суетой следили тысячи пар восторженных глаз.
Поговаривали, что у воина царя Ахея не было конкурентов на этих игрищах. Молодой воин с весьма грозным видом рычал, словно бык. Да и всем своим естеством он больше походил на зверя: метался и рвался в бой. Зрители удивленно рассматривали его и крутили головой, уверенные, что не найдется ему сегодня достойного соперника и будет он купаться в лучах славы. Свирепый вид дарданейца внушал страх, но соперники его и не думали пятиться назад. Хатты были упрямыми, отчаянными и сильными воинами.
– Царевич не желает принять участия в соревнованиях? – с насмешкой обратился Виндишепа к Хаттусили.
Хаттусили не стал отвечать на провокационный вопрос, а лишь повернулся к брату-повелителю. И когда царь Хатти подал одобряющий знак, Хаттусили занял место среди бойцов.
Так получилось, что в финал вышли тот самый дарданеец и царевич. И волею судьбы один из них должен был стать предводителем хаттского войска. Такой исход событий даже не рассматривался ранее. Но когда Хаттусили, обойдя всех соперников, вышел на финальный бой, насмешникам стало не до издевок. Дарданеец дышал прерывисто и тяжело. Капельки пота стекали со лба и щипали глаза разъяренного воина. Хаттусили не меньше его был изможден, но смуглый царевич держался так достойно и хладнокровно, что выражение лица его оставалось совершенно невозмутимым. Воин Ахея предполагал, что Хаттусили обойдет его, что он окажется непредсказуемым.
Жребий указал на дарданейца – он выступил первым и выбрал вид финального состязания. Известный как самый искусный лучник Хатти, он выбрал стрельбу из лука. Совсем юный невольник выбежал к нему в центр арены с колчаном для лука и стрел. Мальчиков часто привлекали к подобным игрищам в качестве помощников. Дарданеец натянул тетиву, прицелился и уверенно пустил стрелу. Естественно, попал в самый центр мишени. Довольный собой, он ударил себя кулаком в грудь, с отвращением взглянул на соперника и посторонился. Горожане ликовали! Воодушевленные, они выкрикивали имена героев, хлопали и веселились.
Второй невольник выбежал на арену с очередным колчаном для царевича. Хаттусили улыбнулся ему и погладил по голове, вспомнив своё детство и себя на месте мальчика.
– Стрела сломана, – еле слышно пробормотал мальчик, не поднимая головы.
– Что ты сказал? – прислушался царевич.
– Стрела сломана, господин, промахнешься!
– Как узнал? – удивился Хаттусили.
– Видел…
Хаттусили понял, что ему кто-то подстроил ловушку и пытается опозорить. И он решил схитрить.
– Борьба будет честной, если оба участника будут стрелять из одного лука! Для меня честь пустить стрелу из лука такого достойного и знатного воина, – обратился он к дарданейцу.
Ничего не подозревающие горожане умолкли и прислушались к говорящему царевичу.
– Если думаешь, что это тебе поможет, бери! – дарданеец протянул свой лук и одну стрелу.
Хаттусили натянул тетиву и прицелился. Он знал, что это испытание решит его судьбу, что если он сейчас не покажет стойкость и мужество, то его никогда и никто из присутствующих не будет уважать. Глаза, слух и мысли царевича полностью были сосредоточены на мишени. Хоть стрела и летела всего лишь мгновение, для Хаттусили это казалось вечностью, и вся его жизнь пронеслась перед глазами.
Стрела Хаттусили вонзилась прямо в торчащую из мишени стрелу дарданейца, и та рассыпалась, словно распустившийся цветок ромашки. Зрители вскочили и кричали так, что можно было оглохнуть:
– Хаттусили! Хаттусили! Хаттусили!
Победитель повернулся лицом к царю и поклонился. Тут же краем глаза он заметил, что дарданеец соскочил со своего места и, словно разъяренный бык, устремился к нему. Как только грозный воин приблизился, Хаттусили отступил на шаг назад, левой рукой схватил противника за шею и, повалив богатыря на землю, придавил. Грудь царевича тяжело поднималась и опускалась, было видно, что он устал и еле держится на ногах. И тем не менее Хаттусили жаждал, чтобы дарданеец встал на ноги, и он выместил на враге всю свою злость за прежние оскорбления.
–  Да здравствует Хаттусили! – ликовал народ.
Участники игрищ и гости лишь переглядывались, пребывая в полном недоумении. Царь с царицей поднялись, и Муваталли знаком велел создать тишину.
– Хаттусили завоевал свое место рядом со мной в качестве предводителя на этой войне!
– Браво! – улыбнулась Гассулавия. – Дарданейский воин оказался достойным соперником. За мужество и доблесть он получит отлитый по моему приказу меч. Успехов, воины!
Царская чета тотчас же покинула ложе, и народ продолжил празднества. Хаттусили призвал к себе мальчика, что подавал ему колчан. Послушный и внимательный парнишка с тонкой шеей и острыми коленками устремился к господину.
– Как тебя зовут? – спросил его царевич.
– Аладама, господин.
– С сегодняшнего дня ты мой воспитанник, – Хаттусили поднял голову и устремил свой взор в небеса. – Я никогда не смогу оплатить тебе этот долг.
Так Хаттусили завоевал свое место при царе и стал его правой рукой. Насмешники теперь не могли и лишнего слова вымолвить в его сторону и проявить неуважение. Совсем скоро царевич заслужил почтение и полное послушание среди воинов. Его любили за острый ум, благочестивость и добрый нрав. Своей тактикой и военными хитростями он делился исключительно с братом, остальным же просто не доверял. Остерегаясь предательства и шпионажа, он держал разработанную стратегию в строгой тайне. Вся хаттская мощь была направлена на укрепление и совершенствование боевых колесниц, доспех и кольчуг. Это было ключевым моментом, ведь египтяне не умели добывать железо и работать с ним. Это был удел хаттов, первых, кто научился изготавливать железную броню. И у хаттов, и у египтян были свои сильные и слабые стороны, и каждый норовил узнать слабое звено противника, чтобы нанести удар именно туда.
Времени было в обрез. Рамзес мог бы в течение месяца добраться до Кадеша. Именно эта крепость и была его целью – он жаждал завладеть ею, а также городом Амурру. Рамзес искренне верил, что если захватит крупные и значимые города, то вся Хатти падет.

Яд скорпиона
Вся сила египетских рабов была направлена на подготовку снаряжения и колесниц. Фараон тоже подумывал переделать колесницы, усовершенствовать. Истории ранее не был известен дальнобойный лук, который изобрели в Египте. Кроме того, египетские копья были длиннее, легче, острее и летели дальше хаттских. Египтяне знали, что враги будут одеты в защитные кольчуги, и надо было придумать оружие, чтобы пробить броню. 
В пустыне было настолько жарко, что рабы, трудившиеся без передышки под палящим солнцем, в отсутствии еды и воды, падали замертво. Фараону было всё равно, он их не жалел. Один умер, на его место поставили пятерых… Рабов было предостаточно, их непрерывно поставляли в Египет.
Надсмотрщиков, что стояли над душой рабов, и людьми назвать-то не поворачивался язык – в них не было человечности, только звериная жестокость. С длинными хлыстами в руках они целыми днями бродили туда-сюда, следя за работой. Если раб замедлился, попросил воды – получай хлыстом по спине, что и так сгорела на солнце. Вскоре на рассеченных хлыстом спинах рабов появлялись сгустки крови, что присыхали и рвались с каждым движением, причиняя острую, режущую боль.  Более упрямых и смелых избивали палками до смерти. Эта жестокость зародилась не во время правления Рамзеса и закончится не на нём. Такова была рабская доля в Египте – всю жизнь трудиться и умереть от жажды или погибнуть от рук жестокого надсмотрщика. Разве это жизнь? Выносливости хватало некоторым на несколько лет. Счастливчики же умирали через пару дней, а остальные им завидовали.
Неимоверных размеров замок Рамзеса был выстроен из красного кирпича. Вход украшали огромные статуи египетских богов, а вся история их правления, жизнь и смерть были изображены на стенах длинных коридоров. Покои фараона располагались на самом верхнем этаже дворца. Оттуда весь город был виден как на ладони. Рамзес мог целыми днями стоять на балконе и наблюдать за работой невольников. Нет, он их не жалел и не переживал за них. Наоборот, картина приносила ему удовлетворение и покой. А сейчас он не мог дождаться, когда же его войско приведут в полную боевую готовность и он отправится в путь. Семнадцатилетний фараон был не по годам мудр и силён, но не поддающаяся объяснению жестокость и жажда крови навсегда поселились в его черством сердце.
Египетский фараон тем и отличался от остальных правителей – деспотичностью. Он был уверен, что насилием можно добиться всего. В него с самого детства вкладывали пагубную мысль, что династия египетских фараонов – это наместники богов на земле и им дозволено всё. Сравниться с ними по жестокости и корысти могли только их же сёстры и дочери, на которых они имели полное право жениться. Навязчивая мысль о «чистой крови» порождала инцест и заставляла сношаться кровных братьев и сестер, отцов с дочерьми и матерей с сыновьями. Правители Египта никогда не допускали присутствия чужой крови в своем роду и рожали детей исключительно от родственников. Это являлось предметом гордости для них.
Приподняв иссиня-черные, дугой изогнутые брови и высокомерно приопустив миндалевидные глаза, Рамзес осматривал свои владения. Высокий худощавый молодой человек был красив. Во взгляде фараона улавливалась нездоровая жестокость. Но лицо его было настолько утонченным и слаженным, что, казалось, далеко не всякой девушке посчастливилось быть столь прекрасной: прямой, узкий нос, пухлые, алые губы с ровным контуром, высокие скулы, свидетельствующие о благородном происхождении, тонкие запястья, жилистое телосложение. Высокий головной убор с золотой коброй на вершине и широкая цепь того же цвета сверкали на солнце, ослепляя глаза. Плечи фараона украшали обвившие их золотые змеи. Из одежды на нём была только набедренная белая повязка.
– Что у нас есть против хаттской кольчуги? – ровным голосом спросил он советников, что стояли за его спиной.
– Мы приготовили огромное количество топоров, – прозвучал ответ.
– Есть новости от наших лазутчиков?
– Ночью прибыл один из них. По его словам, к хаттам присоединились двенадцать соседних земель, они приобрели тысячи отборных наёмников и выставили огромное войско.
– Войско Муваталли больше нашего на пять тысяч воинов! – выпалил другой.
Рамзес развернулся к огромному деревянному столу, на котором была разложена карта из кожи буйвола. Он знаком подозвал к себе советников и прошептал:
– Это подробная карта Египта, хаттских владений и земель, что лежат между нами. Я составил её со слов морских разбойников, торговцев и моих лазутчиков. Моё войско будет состоять из четырёх отрядов. И назову я их в честь наших великих богов: Амон, Ра, Птах, Сет. Мы доберемся до крепости, что я построил в Финикии, там разделимся. Отряд Сета поплывет по Средиземному морю. Встретимся все на правом берегу реки Орант. Я хочу, чтобы в отряд Сета вошли наши самые сильные и ловкие воины. Я сам возглавлю свое войско! Такова моя воля. Это понятно? – вопрошающе приподняв брови, он посмотрел на советников.
– Понятно, господин. Но зачем вам идти впереди войска? Что будет с Египтом, если вы падете?! Вам надо беречь себя… – сказал один.
– Я не буду прятаться за спинами своих воинов! Я не буду позориться перед свои врагом! – словно молния засверкали черные глаза молодого фараона. – Я возглавлю своё войско, буду воевать наравне со всеми, и ни за что Муваталли не увидит моей спины. Пусть лучше моя грудь станет мишенью! Вы знаете свои обязанности, занимайтесь делом.
Голос его звучал уверенно и грозно. Подчиненные твердо знали, что если не соберут войско к указанному сроку, то станут кормом для скарабеев.
Приготовления закончились вовремя, и невиданно мощная египетская армия во главе с самим фараоном направилась на северо-восток. Как и было оговорено, отряд Сета поплыл по морю, остальные же прибыли в город Джару, что находится на границе Египта и Хатти. Там отряд Сета из отборных пехотинцев спустился с корабля. Им было приказано добраться до берега реки Орант, где всё войско должно было встретиться, предположительно окружив вражеское с трех сторон.
На двадцать девятый день пути Рамзес подошел к Кадешу. Изначально было решено, что египетское войско пересечет реку Орант возле города Шабтуна. На переправу ушло бы полдня. Рамзес во главе отряда Амона, опережая остальных, пересек реку и на рассвете уже был на границе. Тяжелее всего было переправлять колесницы, это немного задержало фараона.
– Господин, мы поймали двоих перебежников. Они прибыли с того берега Оранта, – Рамзес ужинал с двумя своими сыновьями, когда в шатер забежал воин.
– Приведи их сюда, – скомандовал фараон.
Тотчас же в шатер затащили двоих и бросили к ногам Рамзеса.
– Кто вы? – не отвлекаясь от трапезы и не удостоив пленников своим взглядом, спросил он.
– Мы не хатты, господин. Мы оба из Каркемиша, – сказал один из перебежников.
– А что вы тут делаете? – воин фараона пнул пленника ногой.
– Мы не воины и ни разу не были на поле битвы. Нас насильно забрали на войну. Вот мы и сбежали, – в слезах ответил тот, которого только что пнули в живот. – Отпустите нас, умоляю! Мы ничего плохого не сделали…
– Скажи мне, где сейчас находится войско Муваталли? – с презрением посмотрел на них фараон.
– Будь я проклят богами, если мне это ведомо! Я ничего не знаю. Ничего не знаю, – корчился тот от боли.
Рамзес поднял глаза на своего воина и еле заметно качнул головой. Смуглый египетский воин выхватил свой короткий меч, приподнял пленника за волосы и перерезал ему глотку… Второй перебежник взмолился о пощаде, увидев своего друга на земле, из зияющей глотки которого лилась алая кровь.
– Я скажу… Я всё скажу!
– Где находится войско Муваталли? – так же тихо, но настойчиво спросил фараон.
– Они далеко, мой господин. На севере они… Несколько дней пути! Умоляю, отпустите меня… Моя мать совсем одна, у нее никого нет кроме меня! – каркемиша трясло от страха.
– Ты знаешь, что я с тобой сделаю, если ты мне соврал? – прихватив нож, которым он только что резал жареное мясо, встал Рамзес.
– Зачем мне врать, господин? Я желаю только одного – вернуться к своей бедной матери…
Рамзес подошел к пленнику предельно близко и посмотрел ему в глаза. Каркемиш тут же застыл, будто пребывал под гипнозом кобры. Сыновья фараона так же невозмутимо продолжали свою трапезу, не ужаснувшись при виде лужи крови, что вытекла из-под трупа второго пленника.
– Спрашиваю еще раз – где хаттское войско? – стиснув зубы прошипел молодой правитель.
– На севере. Два дня пути… Далеко, – стеклянные глаза перебежника неподвижно смотрели сквозь фараона.
Тут же Рамзес по самую рукоятку всадил нож в сердце каркемиша, оба трупа утащили из шатра, а фараон занял свое место и продолжил есть, как ни в чем не бывало.
– Отправьте группу лазутчиков на север. Надо удостовериться в правдивости слов этого пса, – приказал он.
Группа вернулась на рассвете. По их словам, они долго скакали, держась берега Оранта, но не встретили ни одной живой души, да и дозорные никого не заметили.
Понадеявшись на донос перебежчиков и не дожидаясь остального войска, Рамзес со своими телохранителями отправился в путь и к полудню уже стоял возле стен крепости Кадеш.
– Ставьте шатёр, скоро прибудет всё войско! – скомандовал довольный фараон. 
Это был первый значимый поход юного Рамзеса. Он хотел быть достойным наследником своих великих предков. Может, даже лучше и сильнее. Царь Египта был уверен в себе и не представлял другого исхода, как отрубить голову Муваталли и обратить хаттов в рабство. Он не мог дождаться того момента, когда будет биться на раскаленном поле боя. Фараон представлял эту сцену, и его накрывала волна ещё большей ярости. В его душе, в его внутреннем мире бушевал огонь смерти. Огонь конца света! С виду он выглядел спокойным, но внутри он горел. Горел так, что готов был испепелить всё и всех вокруг себя.
Вскоре прибыл отряд Амона, разбили шатры и расположились в ожидании других отрядов.
– Господин, половина нашего войска уже подходит к Кадешу, а часть задерживается возле Шабтуна, – поступила весть.
– Хорошо, – спокойно отреагировал на это фараон.
А про себя подумал: «Ждал до сих пор, подожду еще немного».
И тут задрожала земля…
– Нападение, господин! Хатты! Готовьтесь к бою! – кричали воины фараона.
Поднялся переполох.
– Обманули-таки! – засверкали черные глаза Рамзеса. – Защищайте детей! Подать колесницу! – как от радости сбывшейся мечты, засветилось лицо фараона и, одухотворенный, выбежал он из шатра.

Сумасшествие
Хаттское войско поджидало врага, укрывшись на левом берегу реки Орант. Заметив, что египетское войско движется раздробленно, хатты посчитали, что это самый подходящий момент, чтобы перейти реку и напасть на фараона.
Отряд Ра приближался к Кадешу, когда откуда ни возьмись, будто ураган, на них налетели хатты. Надвигающееся справа войско разделило фараонов отряд на две части. Одну часть хатты истребили тотчас же, а вторая понеслась прочь, спасаясь от разъяренного войска.
– Спокойно окружим фараона, и война закончится здесь и сейчас, – Муваталли издалека следил за происходящим.
Тысячи колесниц стояли позади него, готовые ринуться в бой. Пехота во главе с Хаттусили уже перешла реку и стояла наготове.
– Парни не осрамили нас, господин! Я знал, что они преданные и храбрые, – сказал царь Каркемиша Цру, будучи уверен, что его воинов, которых он отправил к фараону под видом перебежников, уже нет в живых. 
– Как думаешь, Цру, мне принесут голову этого скорпиона до того, как прибудет его войско в полном составе? – с долей сомнения спросил Муваталли, хоть и видел, что боги благоволят ему.
– Твой главный советник и предводитель позаботился обо всем, повелитель. Не переживай. Наш царевич оказался мудрым и расчетливым, – слова старого каркемиша были свидетельством того, что Хаттусили очистил своё имя от клеветы.
Египтяне, хоть и были в меньшинстве, оказали отчаянное сопротивление. Они не сдавались. Пока хатты уверенно сравнивали лагерь Рамзеса с землёй, фараону на помощь прибыл отряд Сета. И тут началась бойня… Всех хаттов, напавших на Рамзеса, перебили до последнего воина. Шёл кровавый дождь. Тяжело раненные воины стонали и кричали.
Улучшенные хаттские колесницы с мечами по обе стороны оказались исчадием ада – поле битвы было усеяно телами египетских воинов, разрубленных на две части. И против хаттской кольчуги нашлась сила – они были пробиты египетскими острыми и тяжелыми топорами. Но страшнее и свирепее всего выглядел обезумевший фараон, что никак не мог успокоиться и продолжал битву. Его смуглое тело сейчас было кроваво-красного цвета. То была кровь разрубленных им хаттов. Прерывисто и глубоко дыша, он стоял и пристально смотрел в сторону вражеского войска, будто готов был в одиночку расправиться со всеми. С топора, что он крепко сжимал в руках, стекали капли крови. Пути назад уже не было. Или он умрет сегодня, или покорит Хатти.
Муваталли поднял руку, пуская в бой тысячи боевых колесниц. Хаттское войско ринулось с места во главе со своим царем. Мечи, что были привязаны к колесницам по обе стороны, сверкали на солнце, словно глаза смерти. Лучники уверенно сокращали войско египтян. Хатты были сильнее, а египтяне хитрее. Бой был равный и пока никто не побеждал.
Вовремя прибыла помощь в лице отряда Птаха. Они выстроили сотню дальнобойных луков, и уже хатты стали мишенью для вражеского оружия. Первый и третий ряд отряда Птаха состоял из колесниц, а второй – из многотысячных пехотинцев. Против стрел дальнобойного лука у хаттов не было защиты, их было никак не остановить. Улучшенные колесницы хаттов оказались тяжелее и больше египетских. Казалось, они лениво и бессмысленно передвигались на поле боя под гнётом египетской атаки. И тогда в ход пошла хаттская пехота.
К вечеру хаттам показалось, что бог войны всё же улыбнулся им и жертвы будут не напрасны. Но бежавшая с поле битвы часть отряда Ра развернулась назад и окружила хаттов, стиснув их в тиски.
В сложившейся ситуации царь Хатти принял единственно правильное решение – отступать. Хоть от египетского войска осталась горстка, хатты были в окружении и дальнейшее сопротивление казалось верным самоубийством – их могли истребить дальнобойными стрелами. Борьба была столь отчаянной, что каждый был уже сам за себя, воины не ведали, где находятся их цари.
– Отступаем! – наконец прозвучал приказ Хаттусили.
Хаттское войско вернулось на другой берег реки Орант и засело в неприступной крепости Кадеш. Египтяне были так разбиты, что не решились на преследование. Можно было сказать, что победителя не было в этой битве. Снова! Очевидно, что переговоры были необходимы.
– Лошади изнеможены. Нужно их искупать, как только остынут. Только потом накормите! – на ходу распоряжался Хаттусили.
Он знал, что Муваталли тяжело ранен, и спешил к брату-повелителю. С глубокими рублеными ранами, переломанными рёбрами, совсем бледный от обширной потери крови царь лежал в бреду.
– Я встретил его. Рамзеса... На поле битвы... У меня была возможность закончить эту резню одним ударом своего меча. Но мне не дали… – еле слышно бормотал он.
– Мой царь! – подбежал к нему Хаттусили.
– Хаттусили! Он был так близко… Но… – шептал царь бледными губами.
– Где лекарь? – не отрывая взгляда от царя, спросил Хаттусили.
– Идёт, господин. Вот он…
Тяжело дыша, в шатёр забежал тучный полевой лекарь.
– Быстрее! Быстрее! Если мы потеряем нашего царя, ты отсюда живым не выйдешь, – угрозами встретил его Хаттусили.
После осмотра перепуганный лекарь предстал перед царевичем. Он не знал, как сказать ему горькую правду, но и не хотел обнадёживать.
– Говори! – вытерев со лба кровавый пот, сказал Хаттусили.
– Наш повелитель потерял слишком много крови. Кроме того, у него сломаны рёбра, и я так полагаю, что кости повредили внутренние органы. Он не доживёт до утра, господин… – хоть его могли и казнить за такие вести, лекарь сказал своё слово.
– Что ты такое несёшь, негодный?! – накричал на него Хаттусили.
– Господин! – дёрнулся лекарь и отступил назад.
– Что ты за лекарь?! На что ты годишься, если не можешь спасти царя? Что ты делаешь на этой войне?! – Хаттусили вышел было из себя, но вовремя опомнился.
Времени было в обрез. Надо лечить царя…
– Мне нужны целебные травы. Одуванчик, листья черной смородины и земляники. Есть? – Хаттусили решил взять ситуацию в свои руки.
– Есть, господин. Всё есть, – трясущимися руками лекарь снял с плеча сумку с целебными травами.
– Дай сюда! И прочь отсюда! Чтобы глаза мои тебя не видели! – глаза его искрились гневом.
– Хаттусили… – еле вымолвил царь и потерял сознание.
– Дайте мне горячей воды и чистый таз. И много чистой ткани. Соль. Много соли. Живо! – скомандовал Хаттусили.
Сначала царевич отмыл своего брата-повелителя от грязи и крови. Затем укутал его в своего рода панцирь из ткани, пропитанной пересыщенным солевым раствором. Приготовил снадобье. Хаттусили боялся, что Рамзес может прислать убийцу и покончить с царем. Потому он сам лично днями и ночами дежурил у его изголовья, не отходя ни на шаг. В те редкие моменты, когда Муваталли приходил в себя, он поил старшего брата настойками лечебных трав, менял ему повязки, часто и обильно поил его чистой водой, чтобы кости сами выправились. 
Хаттусили оказался по-настоящему благодарным и преданным человеком. Он помнил всё, что старший брат сделал для него, и хотел отблагодарить его, вырвав Муваталли из лап смерти. Ведь царь имел полное право предать брата забвению. Ведь они не росли вместе, не были привязаны друг к другу, царь мог бы купаться в лучах славы, не переживая о судьбе младшего брата. Но он был на стороне справедливости и сделал всё возможное, чтобы вернуть Хаттусили имя и честь. И самое большее, что царевич сейчас мог сделать, – это сидеть рядом с братом, оберегая его сон.
Через три дня царь, которому пророчили скорую смерть, пришёл в сознание.
Плохи были дела и у фараона. Его войско было почти истреблено. Он бросался из крайности в крайность: то хотел вернуться назад, то думал собрать оставшееся войско и напасть на крепость, где укрывались хатты, и биться до последнего исхода. Рамзес догадывался, что настало время для переговоров, иначе можно сражаться без конца и края, по очереди отвоевывая друг у друга заветную крепость. Но гордость не позволяла молодому правителю выйти на переговоры первым.
Дело продвинулось после того, как Муваталли отправил ему весть. Царь Хатти желал переговоров. На седьмой день после битвы Муваталли с войском перешёл Орант и встал против своего врага. В доспехах, ловко управляя колесницей, он выехал вперед. Рука его спокойно лежала на богато украшенном царском мече. Вместо накидки на плечах Муваталли висело чучело царя зверей – льва, а на голове сверкала корона повелителя Хатти. Слева расположился облаченный в доспехи Хаттусили верхом на коне.
Позади Рамзеса же стояла горстка от прежнего многотысячного войска. Стоя на боевой колеснице, в сопровождении двоих подданных он выдвинулся навстречу хатту.
– Славная была битва, не так ли? – осмотрев поле боя, на котором неделю назад шёл кровавый дождь, спросил Муваталли.
– Можем продолжить! – ответил на это надменный деспотичный правитель Египта.
Хаттусили пристально следил за движениями фараона.
– Ты сам прекрасно понимаешь, ничего хорошего из этого не выйдет. Я не желаю продолжать войну так же, как и ты, – спокойно сказал Муваталли.
– Откуда тебе знать, чего я желаю?! – нервно выкрикнул молодой фараон.
– Хотя бы ради этих двоих! – царь Хатти кивнул в сторону малолетних детей фараона.
Рамзес не стал оборачиваться на сыновей четырёх и пяти лет, но понимал, о ком речь.
– Ни перед кем я не склонюсь, царь Хатти. И ты не увидишь меня со спины, убегающего, словно трусливый шакал! – с кривой ухмылкой молвил Рамзес, намекая на то, что хатты первыми покинули поле битвы.
– Ты стоишь на моей земле! Ты её не завоевал, принимаешь ты это или нет. Если ты не согласен с этим – достаточно одного моего знака, и мы продолжем битву. Прямо сейчас. Но ты подумай прежде, фараон, какая тебе выгода из этого? Вы в меньшинстве. К чему нелепая смерть в неравном бою, когда ты можешь отступить и спокойно вернуться домой? На кого ты оставишь свой трон, если мы вас перебьем?
Муваталли говорил истину…
Рамзес побагровел от этих слов. Он прекрасно понимал, что фараону не пристало пятиться назад. И теперь не знал, как поступить.
– Что ты предлагаешь? – молодой правитель попытался усмирить свой гнев.
– Ты такой же царь, как и я. И я не буду навязывать тебе низкий выбор, который сам не потерплю. Мы с тобой враги. Но честь выше жизни. И потому предлагаю тебе разойтись с миром. Мы вас не преследуем, а вы возвращаетесь к себе на родину.
– Разойтись с миром? – повторил фараон.
– Да! – твердо ответил хатт.
– Кадеш остается твоим? – переспросил египтянин с сарказмом.
– Да! Ты не покорил эту крепость. Ты даже не пересекал реку!
В сердце Рамзеса бушевал разрушительный огонь. Он был зол до предела. Он искренне не понимал того, что сбежавший с поля боя царь считает себя непокоренным и ещё умудряется ставить условия! Но, с другой стороны, вспыльчивый правитель Египта понимал, что в словах Муваталли есть доля правды. Эта война была без победителей и побежденных.
Он принял решение.
– Ты пойдешь домой словно победитель, важный и гордый. Но знай, Муваталли, я всю жизнь буду помнить, как ты со своим войском бежал с поля битвы. И я пойду домой, гордясь тем, что погнал тебя. Я снова соберусь с силами и вернусь, я не успокоюсь, пока не завоюю Кадеш! – сдвинул брови Рамзес.
– Я буду ждать тебя! – спокойно ответил Муваталли.
Рамзес замахнулся хлыстом на лошадей в упряжках и круто развернул колесницу.
История и ранее знавала такой исход войны. Предки Муваталли не раз расходились с предшественниками Рамзеса подобным образом. Царь Хатти был зрелым и спокойным правителем. Рамзеса распирало от упрямства и нетерпения. Но пройдет время и он поймет, что теперь оба приняли самое верное решение…
Исход войны был непонятным для обеих сторон, гордиться было нечем. Народ Хатти встретил своего царя как победителя и защитника, а про Рамзеса пошла легенда, будто он один воевал против целого войска. Так и вернулся он на родину –как полубог-победитель. «Один в поле воин!» – говорили про него. Фараон был настроен решительно, он ни за что не отступит в следующий раз.
В Хатти воспевали силу, мужество и ум Хаттусили. С войны он вернулся настоящим героем. Ему больше нечего было желать: семья у него крепкая, честь высокая, в стране мир. Владения его нуждались в хорошем правителе, и он с семьей вернулся в Хакмис.

Огонь очищающий
Прошлое помнит царей, их подвиги и победы. Бывает, что героев несправедливо предают забвению. Точно так же со временем люди забыли героев последней хатто-египетской войны. Вспоминали лишь Мутаталли и Рамзеса. Им принадлежал весь мир, для них расцветали весной цветы, светило солнце.
Время не стоит на месте, оно бежит неумолимо, его не догнать и не остановить. Бежит, не зная пощады. Ему всё равно, кто ты – царь или невольник, оно наградит тебя проседью рано или поздно. Вот и на плечи Муваталли легла эта ноша… Раньше ему казалось, что готов нести на себе весь груз этого бренного мира, а теперь он поник и отпустил бороду с серебристой проседью. Все знали, что Муваталли нездоровилось. И всё из-за ран, которых тот получил на последней войне. Царь не унывал, но по нему было видно – недолго ему осталось. Этот факт придавал наглости и лишней смелости его наложнице Шатанду и их общему внебрачному сыну Тешшубу.
Та была лишь любовницей, одной из множества женщин в царском гареме. Если Гассулавия подарила бы своему супругу заветного наследника, Тешшуб ни в коем случае не претендовал бы на трон. Ибо он незаконнорожденный. Но в связи с тем, что у Муваталли с царицей не было наследника, Тешшуб мог стать правителем после смерти отца. По законам страны Хаттусили не имел права бороться за престолонаследие. Правление передовалось от отца к сыну. Если нет сына – то старшей дочери и ее мужу.
Дети бывают такие прилежные, послушные и славные, что родители не могут наглядеться. Но и такие бывают, что стыдно людям в глаза смотреть, настолько они подводят своих старших. Тешшуб был сплошным разочарованием для своего великого отца. Муваталли часто думал о своем прошлом, о своей жизни. Он пытался вспомнить случай, когда и перед кем он провинился, что боги наградили его непутевым сыном. Когда он упустил момент, недоглядел? Как получилось, что он не смог воспитать единственного сына? У Тешшуба всегда были самые лучшие воспитатели, учителя. Отец подарил ему самого быстрого скакуна, часто брал с собой на благотворительные празднества. Муваталли пытался вложить в него самые благородные черты, благовоспитанность, но ничего не получалось. Всё было впустую.
Казалось, у Тешшуба нет никаких ценностей за душой, принципов, он не любил соревнования, танцы, игрища, религиозные мероприятия. Язык не поворачивался назвать его слабоумным. Скорее его одолевала лень. Гассулавия же полагала, что мать просто не смогла его воспитать. «Ребёнок – он как тесто. Что слепишь из него, то и получится», – повторяла она часто. Шатанду приходила в ярость, когда царица отзывалась о ней неблагожелательно. Гассулавия была ласковой женой, но царица она властная и мудрая. Она не давала спуску Шатанду и держалась с ней строго и холодно.
Мысли о сыне омрачали жизнь Муваталли. Он подолгу стоял на балконе, устремив глаза вдаль, и думал, пока звёзды не украсят ночное небо своим светом. Царь возвращался к реальности, когда ночная прохлада обволакивала его и он начинал зябнуть.   
Люди думают, что нет ничего хуже смерти. Нет ничего тяжелее и больнее, чем потеря любимого и близкого человека. Кажется, рухнул весь мир, куда-то исчезли все люди, ты никому не нужен и бродишь по жизни, словно приведение. И солнце тебя не греет, и белый свет не мил. Но Муваталли было ведомо, что есть вещи пострашнее смерти. К слову, если он попытается оставить престол своему брату, то разразится война, народ восстанет, даже собственный сын поднимет меч против отца. Нет, он не может нарушить правила, которые были придуманы тысячу лет назад его мудрыми предками. На этих обычаях и правилах держится государство. Никто, даже он сам, Муваталли, не может нарушить устои и налаженный быт. Это и придавало Тешшубу смелости. Он знал о своих правах.
Муваталли был честен перед самим собой, он был уверен, что Хаттусили – лучший претендент на трон, с ним Хатти процветала бы.
Царь настолько был поглощён своими мыслями, что позабыл о любимой жене. Он вообще никого не желал видеть. Царица же изнемогала от сомнений и переживаний. Она не понимала, из-за чего повелитель впал в уныние. Шёл тринадцатый год правления Муваталли, за это время произошло всякое, но она впервые видела его таким разбитым.
– Прочь с дороги! Я прикажу вас казнить, клянусь богами! – прозвучавший голос царицы спустил Муваталли с небес.
– Впустите её, – отозвался правитель.
– В чём дело, Муваталли? Зачем ты сидишь взаперти? Я уже не знаю что и думать. Прихожу днём – меня не пускают, прихожу ночью – уж тем более. Что происходит? – возмущалась Гассулавия.
Муваталли ничего ей не ответил, он держался отстраненно, словно и не расслышал свою царицу. Он лишь смотрел вдаль, ему было тяжело разговаривать.
– Муваталли! Умоляю. Что происходит? Скажи мне. Что с тобой? – взмолилась она слезно. – Я вижу, тебя что-то гложет. Это не дает тебе дышать, спать и жить. Я не могу просто так смотреть, как ты горишь. Прошу, скажи…
– Ты даже не представляешь, моя госпожа, как это больно и тяжело осознавать, что вся твоя жизнь прошла впустую, – наконец, с грустью вымолвил царь.
– Ты о чем? – удивилась Гассулавия такому признанию.
– Меня с самого детства воспитывали как наследника престола. И я старался исполнить свое предназначение так, чтобы без зазрения совести мог предстать перед своими предками, когда настанет мой час. Настал момент, когда я должен передать свои обязанности наследнику. Но я уверен, что Тешшуб не справится, он приведет Хатти к краху. Я доверяю только одному человеку – Хаттусили. Но я не имею права передать ему власть. Ты сама понимаешь, государство и мир в нём превыше всего. Но я не знаю, что мне делать. Впервые я не знаю, что делать! – наконец, взорвался он.
– Пусть боги будут к тебе благосклонны и подарят долгие годы здравия, Муваталли.
– Нам неведомо будущее, моя царица. Я, может быть, не доживу до утра.
– Так измени законы! Их придумал такой же человек, как и ты. Такой же царь. Разве ты не имеешь права издавать свои законы? Ты наш свет, наше солнце и повелитель. Мы живем по твоим правилам, мой царь.
– Об этом я тоже думал. Но что если Тешшуб восстанет против меня, узнав об этом? Это ещё хуже… Представь только, отец и сын встанут друг против друга с обнаженными мечами! – качает он головой.
– Муваталли, свет мой! Мы с тобой половинки одного целого. Твоя печаль – моя печаль, твоя радость – моя радость. Скажешь свет вместо тьмы, поверю. Я всегда буду на твоей стороне. Но я не могу смотреть на то, как тебя съедают сомнения и переживания. Созови совет, пусть примут решение, пересмотрите свод законов. Думаю, ты найдешь поддержку и понимание. Все любят Хаттусили, его ценят за мужество и храбрость. По мне, так именно он достоин трона.
Муваталли долго сидел молча, обдумывая слова царицы. Наконец, сказал:
– Верно. Я созову совет. Тешшуб достиг зрелого возраста, я ему поручу какой-нибудь регион, пусть учится управлять. Я совсем вымотался, моя красавица. Не думал я, что стану настолько немощным и буду жаловаться на жизнь. После праздника осени соберу советников…
Гассулавия потянулась к нему и крепко обняла. Человек нуждается в человеке, рядом с которым ему не в тягость молчать, переживать или же уйти в себя, зная, что он не одинок. Именно в таком состоянии пребывал сейчас Муваталли, и царица это прекрасно понимала. То было испытание, что необходимо пройти с достоинством.
Муваталли не повезло с единственным сыном. Но супруга у него была самая лучшая и преданная. Она любила своего царя всей душой, настоящей, чистой любовью. Говорят, схожие люди притягиваются. И Муваталли действительно заслуживал преданности и бесценных чувств царицы своим благородным естеством.
Шатанду знала, что для неё наступят хорошие времена, и выжидала молча. Гассулавия же с нетерпением ждала того дня, когда Шатанду скинет с себя змеиную кожу и высвободит ядовитые намерения и своё подлинное нутро. Царица точно знала, кто есть кто, так как много лет уже руководила гаремом и ничто не могло ускользнуть от её зорких глаз. Шатанду вывернется наизнанку, но сделает своего полоумного сына правителем! И Гассулавия знала, что переживания Муваталли небеспочвенны. Она никогда не жаловалась супругу, не докладывала ему о делах гаремных, Гассулавия свои обязанности выполняла сама и справлялась с ними великолепно. Но в глубине души она побаивалась соперницы. Если это бестия станет тавананой, то несдобровать Гассулавии и ее детям. Царице было выгодно, чтобы именно Хаттусили стал официальным приемником власти.
– О, великий Псатха, пусть наш повелитель живет долго в добром здравии! – взмолилась царица, вернувшись к себе в покои. – Если его не станет и к власти придёт Тешшуб со своей подлой матерью, нас всех уничтожат в тот же день. Сын её подрос, и Шатанду начала смело показывать свой звериный оскал. А чего стоят её намеки! Ты заметила, как она изменилась, Сумира?
Гассулавия беспрекословно доверяла своей служанке, что тоже была из касков, как и сама царица.
– Да, госпожа. Раньше-то она не была такой смелой и наглой.  Мы все знавали её робкой, скромной и тихой. Но сегодня утром она такой высокомерной показалась, – хоть светлоликая служанка и возмущалась, речь её была мягкой.
– Мы её не знаем! Помяни моё слово – она ещё покажет себя… Всё впереди, – перебила царица. – Она из того рода, что и этот рыхлолицый царь Амурру. Лично я не доверяю Виндишепе. Чувствую, он замышляет что-то неладное. Лицо у него недоброе. Шатанду такая же! Все амурруйцы такие.
– Господин того же мнения?
– И лист на дереве не шелохнется без ведома царя. Он знает, что в его окружении есть предатели и враги. Поэтому он советуется только с Хаттусили по важным вопросам. Ещё не ясно, кто же этот предатель. Он сделал своё дело и залёг на дно. Как теперь распознать его? Но я думаю на Виндишепу. Другой просто не осмелится, – у Гассулавии было неспокойно на душе.
– А какая ему выгода предавать своего царя? Я не понимаю, госпожа.
– В том-то и дело, в выгоде! Если Тешшуб придет к власти, с кем он сроднится, кому будет больше доверять, кого сделает главным советником? Естественно, кому-то из материнского рода. Амурруйцам. Земли Амурру – пограничные, лежат между нами и Египтом. Если фараон нападет, Тешшуб будет надеяться только на Виндишепу. И потому следует укрепить как связи с ним, так и его земли. Но Виндишепа может играть на две стороны: Амурру раньше принадлежала Египту. Почему бы не поддержать фараона и не служить ему? При любом раскладе он кинется в сторону победителя. Не хочу брать грех на душу, его предательство не доказано, но я ему не доверяю, – оказывается, Гассулавия давно размышляла над этим вопросом.
– Ты права, госпожа. Это всего лишь догадки, нужны неопровержимые доказательства. Но осторожнее, госпожа. Заклинаю, будьте осмотрительнее, у стен есть уши, – прошептала перепуганная служанка. 
– Если змея сама не выползает из норы, её надо выманить, – прищурилась царица, озвучивая свой план.
– Коль Шатанду окажется настолько коварной, как вы предполагаете, она может задумать неладное.
– Ну, вот и посмотрим, – сказала Гассулавия и погрузилась в свои мысли. 

Ежегодно, весной и осенью, царь с многочисленной свитой пускался в месячное путешествие по своим владениям, устраивал праздники для народа, помогал земледельцам, беднякам, сиротам. Так он лично знакомился с ситуацией в стране. Муваталли достойно справлялся с царскими обязанностями и за это народ любил и восхвалял его. Называли его Солнечным Светом и считали полубогом, спустившимся с небес. По обычаям хаттов в течение этого месяца каждый мог принести и положить к ногам своего царя любой подарок, на который у него хватает средств. Это было знаком того, что человек нуждается в чем-то. И никто не высмеивал человека за «ничтожный» или «бессмысленный» подарок. Наоборот, царь узнавал нужды этих людей и выполнял их просьбу. Так, он дарил им одежду, еду, орудия труда, мечи, забивал большой скот и устраивал народные пиры. Каждый мог вдоволь насытиться. Начиная с востока, следуя за солнцем, царь совершал большой круг по своей стране и возвращался домой с чувством выполненного долга. Этот ритуал показывал, что царь полон сил и достойно справляется со своими обязанностями, уважает своих богов и как главный судья следит за справедливостью и благосостоянием народа.
Но теперь Муваталли не покидала навязчивая мысль, что это будет его последним праздником осени. Он чувствовал приближение чего-то опасного и холодного. Будто смерть шла за ним по пятам. Царя охватили тревога и непонятная печаль. Но заветный праздник приближался, и они с Гассулавией должны были начать приготовления к нему. В глубине душы Муваталли надеялся, что, если проведет грандиозный праздник и угодит богам, то они наградят его покоем, укажут выход из сложившейся ситуации и спасут от больших ошибок.
 Для осеннего жертвоприношения царская чета не пожалела ни золота, ни скота. Ни один человек в Хатти не видывал такой роскоши и довольствия на своем веку. Народ молился за здравие и благополучие царской семьи. Муваталли же нездоровилось. Он желал одного – достойно закончить культовый обряд и озвучить свое главное решение.
По завершении празднеств, вернувшись в столицу, он разослал весть о срочном созыве совета. За месяц путешествия он успел ещё раз внимательно присмотреться ко всем членам своей семьи и главное – к Тешшубу. И сейчас без тени сомнения царь был уверен в принятом решении. Он хотел официально озвучить имя престолонаследника – Хаттусили.
Шатанду стало очевидно, что царь отстранился от своего сына. Она желала обсудить свои переживания с повелителем и напросилась на приём. Внешне она резко отличалась от хаттов. Наложница была темнокожей. В молодости она была самой привлекательной и ухоженной женщиной в гареме: высокий стан, черные волосы и брови, длинная лебединая шея, пухлые красные губы сводили царя с ума. Всё внимание привлекали её необычайные глаза зеленого цвета. Золотые украшения и крупные серьги-кольца гармонично сочетались с её редкой красотой. Она завораживала и манила молодого царя. На женской половине дворца поговаривали даже о магических способностях Шатанду… Что она опаивает царя снадобьями, иначе как приковала его к себе? Потом появилась Гассулавия, и Муваталли совсем позабыл о своей темнокожей наложнице.
Шатанду поклонилась.
– Что тебя привело, Шатанду? – с откровенным безразличием спросил Муваталли.
– Господин… Я хотела поговорить с тобой, – при свете восковых свечей кожа наложницы принимала бронзовый отлив.
– Говори.
– Я знаю, что ты выбрал Хаттусили в качестве своего наследника, – голос её принял твердый тон.
Муваталли насторожился.
– Да, такова моя воля! Тебе есть что сказать на это? – нахмурился он.
– Но как так?! Ты повернулся спиной к своему единственному сыну?
– Когда речь идет о государстве, я не пожалею ни себя, ни своего сына! Как ты дожила до сегодняшнего дня, не понимая этого? – возмутился Муваталли.
– Чем он заслужил твое презрение, Муваталли? Какой ты отец после этого? – совершенно не сдерживая своего возмущения, дерзко смотрела она на повелителя.
– Шатанду! Довольно! – вскочил голубоглазый правитель.
– Господин, я всегда знала свое место. Ни разу не выказывала вам с царицей неуважения, однако…
– Я сказал – довольно! В том, что из моего единственного сына не вышел достойный наследник, есть и твоя вина тоже. Я сделал всё, что мог: нашёл ему самых лучших учителей. Ты же должна была воспитать его. Но не смогла.
– Мой царь! – вспылила наложница. – Обо мне ходят всякие грязные слухи, и ты много лет уже не приглашаешь меня к себе в покои. Я всё стерпела и свыклась. Но я не позволю тебе называть меня никчемной матерью!
– Тогда чья же это вина? Моя?! – закричал Муваталли.
– Ты царь для своего сына, но не отец! Он не знает твоей отцовской любви и заботы. Ты не показывал ему этого! Ты ни разу не хвалил его и не воодушевлял! – назад пути уже не было и Шатанду не сдерживала себя в эмоциях.
– Что ты такое несёшь?! Шатанду, опомнись! – Муваталли приблизился к ней. 
– Женщина не жалеет себя ради ребенка. Она не знает ни сна ни покоя, став матерью. Она уже не принадлежит себе. Но ни одна мать не считает себя идеальной. Потому что всегда думает, что могла бы любить своего ребенка ещё сильнее. Уделить ему больше времени. Ей всего мало для своего ребенка. И я не исключение. Я не жалела себя ради Тешшуба. И я никому не позволю называть меня плохой матерью! И тебе в том числе, господин. При всём моем уважении.
Муваталли не мог ей возразить. Он просто молча смотрел на неё. Смотрел и не узнавал. Будто они вообще никогда не были знакомы.
– Мне тяжело слышать такие слова в свой адрес. Ты никогда не думал обо мне, о моих переживаниях, о моей боли. Но я понимаю твое положение, для тебя стабильность в стране и её целостность важнее всего. Может, как царю тебе нет равных. Но знай, мой господин, я буду отстаивать права своего сына. Я на его стороне и всегда буду поддерживать. Ибо всё, чем ты дорожил до сих пор, – это твой трон. И его ты хочешь оставить своему брату. А мой сын останется ни с чем… Униженный и оскорбленный собственным отцом. Единственная его опора – это я. Лишь мне он нужен! И трон, что по праву принадлежит ему, я не оставлю Хаттусили. Знай это! – горделиво приподняла она подбородок.
Услышав дерзкие слова наложницы, Муваталли пришёл в ярость. Робкая скромная женщина, по-прежнему очень красивая, вдруг показалась ему страшным зверем.
– Откуда ты черпаешь эту наглость и смелость? – Муваталли пристально смотрел на наложницу.
– Я – мать! Я защищаю своего ребенка!
– Прочь! – не желая более лицезреть её, Муваталли устремился на балкон.
Шатанду поклонилась и вышла из покоев.
Невольно ставшая свидетелем этого разговора луна с грустью глядела на огорченного царя. Только она знала обо всех переживаниях и душевных страданиях повелителя Хатти. Муваталли тоже часто думал о своем сыне. Он винил себя в его несостоятельности и слабости. Но не мог произнести вслух, что всю жизнь обделял Тешшуба. О, если бы он больше времени уделял ему, а не государственным делам! Всего этого кошмара могло бы и не быть. Вот так у лучших отцов подрастают худшие сыновья! В погоне за своим добрым именем упускают самое главное…
И кто теперь в ответе за это? С кого брать штраф?
Весь мир поднялся в воздух и закружился снежным вихрем. Муваталли не мог успокоиться, он был потерян. В ушах зазвенело, затекло тело, конечности уже не слушались. И царь Хатти замертво рухнул на пол…

Советники, спешившие на сход, прибыли на похороны своего царя.
Согласно многовековым традициям, тело правителя было сожжено наутро. На второй день после кремации все женщины гарема собрались на площади, чтобы собрать кости великого царя с последующим захоронением. Костёр, что поддерживали целые сутки, ещё дымился тоненькой, еле заметной струйкой. Гассулавия знала, что Муваталли хворал, но его неожиданно скорая кончина повергла царицу в глубокую скорбь. Может, она и свыклась бы с мыслью о скорой утрате, если повелитель продолжительное время был тяжело болен, лежал бы в постели. Всякие подозрения и мысли лезли в голову Гассулавии и усугубляли её мучения от потери любимого человека. Она еле держалась, чтобы не упасть во время погребения. Умом она понимала, что нужно держаться, не показывать слабости и слёз, Шатанду лишь обрадовалась бы этому. Та уже ликовала…
Женщины потушили огонь десятью кувшинами пива, десятью кувшинами красного вина и десятью кувшинами чистой воды. После того, как кости Муваталли были собраны серебряными щипцами, в центр площади вынесли глубокий серебряный сосуд с маслом. Гуащэлей не сдержала горячих слез, когда останки супруга погружали в это масло. Некоторое время спустя жрецы достали кости из масла, бережно укутали в чистый кусок ткани, сверху положили самый дорогой наряд усопшего повелителя, оставили это всё на стуле и отстранились. Следом на арену вышли слуги с двенадцатью хлебами и разложили их вокруг праха Муваталли. Поверх хлеба уложили по одному кругу пирога.
Царица уже не замечала, как слуги ставили длинные столы на площади, разложили еду, воду, и настало время поминального обеда. Взгляд её застыл на куске ткани с останками горячо любимого мужа. Она не могла поверить в то, что больше никогда не посмотрит в голубые глаза повелителя, что мягкая ладонь его не коснется её тела, что больше он не произнесёт её имя.
Гассулавии казалось, что она сама умерла вместе с Муваталли, ей вдруг стал не мил весь свет. Она чувствовала себя одиноким призраком, что заблудился меж двух миров.
Поминальную трапезу женщины запили тремя глотками воды, и на арену вышла старая колдунья. Поговаривали, что давно потерявшая счёт своим годам прорицательница пережила нескольких царей и похоронила немало героев Хатти. Казалось, смерть просто забыла о ней! Спина её была настолько кривая, что, казалось, она согнется пополам и кувыркнется, оступившись.
Седые волосы колдуньи доходили ей до колен. Рассыпанные по плечам и закрывающие лицо, они играли роль некой пелены, что скрывала её от всего мира, или весь мир от неё.
«Интересно, ей не надоело жить?! В каком возрасте ты насыщаешься жизнью и говоришь «хватит»? Когда ты понимаешь, что готов покинуть этот мир? А Муваталли был готов?» – размышляла царица.
Колдунья долго кружилась вокруг стула с останками Муваталли. Иногда она возносила руки к небесам, молилась за душу царя и продолжала свой ритуальный танец. Позже на площадь вывели двух крупных быков и двенадцать овец и принесли их в жертву Богу Солнца за упокой души царя Муваталли. Пока проливали кровь скота, останки повелителя Хатти были спущены в могилу…
Добравшись до своих покоев, Гассулавия выпроводила всю прислугу и рыдала до тех пор, пока не потеряла силы и не забылась, погрузившись в глубокий сон.
…Она находилась в густом тумане. Странные, непонятные и незнакомые звуки доносились до неё. Уханье совы, мяуканье кошки, шипенье змеи, ржание лошади… Гассулавия не могла разглядеть, кто это: животное, птица, человек. Но кто-то или что-то проносилось мимо неё незаметно. Вдруг ей показалось, будто некто стоит с восковой свечой в руках, освещая ей путь. Она приблизилась – а это Шатанду! Глаза её горели ярким пламенем. И вот уже собралась кинуться на царицу, но разом оборотилась в семь ворон и разлетелась в разные стороны…
Гассулавия проснулась.
Она не понимала значения сна и долго сидела на краю кровати, пытаясь запомнить каждый момент, снова и снова прокручивая в голове увиденное. Затем вскочила и выбежала из покоев так стремительно, что прислуживающие ей недоумевающие девушки еле успевали за царицей. Гассулавия что-то бормотала и неслась по коридору.
Мать и сын, Шатанду и Тешшуб, о чем-то шептались, сидя друг против друга.
– Что ты сделала с нашим повелителем?! – ворвалась к ним Гассулавия.
– Не понимаю, о чем ты, – с невозмутимым видом ответила Шатанду.
Тешшуб привстал и уставился на царицу.
– Что ты сделала с Муваталли?! – она готова была растерзать темнокожую наложницу.
– Я причём? Повелитель был болен и умер!
– Я знаю! Я всё знаю! Это твоя вина. К нему только ты заходила в тот вечер. Вскоре после твоего визита его нашли мёртвым. Это ты его убила! Отравила, да? Признавайся же! – кричала Гассулавия.
Тешшуб мотал головой…
– Довольно. Прекрати! – процедила сквозь зубы Шатанду.
– Не указывай мне! Ты забыла о наказании за убийство? Я призову тебя к ответу… Знай, что даже могилы твоей не найдут. Я покончу с тобой! Ведьма! – глаза царицы искрились ненавистью.
– По-моему, у тебя помутился рассудок, – усмехнулась соперница.
– Довольно, Шатанду, можешь более не притворяться. Я прекрасно тебя знаю. Ты всю жизнь мечтала занять моё место подле повелителя, желала, чтобы он тебя любил, как меня. И все эти годы жила с ненавистью в сердце. Последней каплей стало то, что Муваталли не захотел оставить трон твоему сыну. Вот и отравила его! Встань, когда с тобой говорит царица! – взорвалась Гассулавия.
– Не отрицаю. Завидовала тебе. Потому что он любил только тебя. Потому что ты царица. Но ты мне не ровня! Знаешь, почему? Потому что я стала тавананой! Тебе никогда не познать этого, ибо ты не смогла родить царю наследника. И твоей царственности пришел конец, – Шатанду высокомерно приблизилась к царице и высказала ей всё с надменным видом.
– Бесстыжая! – Гассулавия замахнулась на неё, но тут вскочил Тешшуб:
– Гассулавия! – он закричал так громко, что его голос отдался эхом на улице. – Ты, кажется, забыла, что я тут сижу!
Царица опустила руку, опомнившись.
– Не забывайся, госпожа! Ты подняла руку на мою таванану. С сегодняшнего дня я – царь! Если кого-то и надо призывать к ответу, то только тебя.
На статного смуглого парня с зелеными глазами Гассулавия посмотрела с отвращением. Он вдруг показался ей мерзким, безобразным демоном.
– Как ты быстро позабыл своего отца! Позор тебе! – возмутилась царица.
– Я что, в неоплаченном долгу перед отцом? А что он сделал для меня? За что мне его ценить? Я его наследник! Я его кровь! А он возжелал оставить власть человеку, который вовсе не достоин этого! – Тешшуб вел себя странно: у него дрожал подбородок, его влажные губы искривились, он то плакал, то смеялся с полубезумным видом.
– Это не твои слова. Ты повторяешь за матерью. Царевич так не говорит! – разочарованно молвила царица.
– Я не царевич, а ты уже не царица. Я царь! А кто ты, женщина? – приподняв брови и свысока посмотрев на госпожу, ответил Тешшуб.
Шатанду оказалась намного подлее, чем предполагала Гассулавия. Теперь ей было ясно, в кого царевич пошёл своим нравом. Очевидно, амурруйская кровь взяла верх. Гассулавии нечем было им возразить. Она просто развернулась и вышла из покоев.
А Шатанду продолжила озвучивать свой коварный план:
– Теперь, сын мой, надо покончить с Хаттусили. Он ничего не знает об указе Муваталли. Сейчас он невинный, да. Но мы не знаем, до чего он может додуматься и чего возжелать. Если тебе нужны советники, в государстве полно мужей, на которых можно положиться, – довольно улыбалась она, глядя с любовью на сына.
– Ты доверяешь Виндишепе? – скрестив руки на пояснице, наклонив голову в сторону матери, Тешшуб прищурил глаза.
– Он был верен мне до сих пор. Не оставил нас, когда мы были никем, а теперь и подавно будет прислуживать.
– Кому мне доверять, если не материнскому роду? Сторона отца и знать меня не хочет. Ладно, пусть Виндишепа будет моей правой рукой, – потянулся он за бутылью красного вина.

Гассулавия знала, что ей срочно надо покинуть дворец. Наступил конец её правлению в гареме, у неё уже нет власти и прав. Но она и в самом страшном сне не предполагала, что конец её будет настолько унизительным. Она медленно шла по тому же длинному коридору, вспоминая своё славное прошлое в стенах дворца.
– Сумира… Приведи мне колдунью, – поникшая, вернулась она в свои покои.
Немедля прибывшая старушка безмолвно стояла посреди комнаты. От одного её вида Гассулавию трясло. И тем не менее, выговориться она желала именно сейчас.
– Ночью… Ночью приснился мне кошмар, – собралась она с мыслями, наконец.
– Может, это не такой уж и страшный сон, госпожа? – не поднимая головы, ответила старушка.
– Не знаю. Я думала, что всегда буду сильной. И вдруг я осталась совсем одна, я не знаю, что меня ждет. Я в смятении! – шептала царица.
– А снилось тебе что, моя госпожа?
Только когда Гассулавия закончила свой рассказ, колдунья подняла глаза и посмотрела на неё:
– Жизнь всё расставит по своим местам, госпожа, не переживай! Каждый получит по заслугам.
– Это ты поняла из моего сновидения?
– Нет. Я говорю это, чтобы ты прекратила бессмысленную борьбу и спасла себя. Не переживай, не изводись. Покинь дворец не сопротивляясь. Не забывай, у тебя есть дети. Хоть они обзавелись своими семьями, всем нужна мать. Береги себя для них! А насчет сна… Ты всё видела, как есть на самом деле, – смерть повелителя покрыта густым туманом.
– Что это значит? Что значит? Умоляю, скажи мне! Иначе я с ума сойду! Я уже не могу! – взмолилась госпожа.
– Всё станет очевидным спустя время, госпожа. Но тебе не следует искать справедливости и наказания для злодеев. Ты пострадаешь! – голос колдуньи звучал будто из-под земли.
– Как мне пережить это? Хатти досталась никчемному человеку! Как мне не лопнуть от этой мысли? – госпожа с силой потёрла виски основаниями ладони.
– Судьбой предназначенный повелитель сам завоюет трон! Семь лет тому срок. А ты подвинься, госпожа. Не зайдешь в воду – не утонешь… – сказала провидица и устремилась прочь, не дожидаясь ответа царицы.
Конечно, Гассулавия думала встретиться с Хаттусили и рассказать ему всё. Но она никто сейчас. Её власть, сила слова и величие исчезли вместе с Муваталли. Осознав, что оставшиеся годы жизни она проведет в заключении, и смирившись с потерей власти, гордая госпожа немедля собрала свои вещи и направилась в отдаленный дворец вместе со своими прислужницами.

Внезапное счастье
Весть о кончине царя Хатти воодушевила Рамзеса и свою клятву он поставил главной целью жизни – завоевать Кадеш. Он прекрасно осознавал, что такого царя, как Муваталли, у хаттов уже не будет, что пришедший к власти правитель совсем иной и отвоевать у него крепость будет гораздо легче. Да, в Хатти были талантливые военачальники, искусно владеющие своим ремеслом, но предводитель у них был никчемный, никто не будет подчиняться Тешшубу. И потому конец Хатти был совсем близок, считал фараон.
Последующие годы правления нового царя были полны столкновений хаттов с египтянами. Судьба улыбалась им поочередно: иногда побеждал Тешшуб, иногда фараон. Проигравшая сторона собиралась с силами и готовилась к очередному наступлению. Так, в последнем походе хатты отвоевали у Рамзеса Кадеш и Амурру. По возвращении был проведен суд над Виндишепой, который многие месяцы находился в заточении у фараона и недавно был вызволен из плена. Царь Хатти желал знать, с чего вдруг Рамзес сохранил ему жизнь и что тот успел выпытать у него.
Суд возглавляли царь с тавананой, восседавшие на своих высоких тронах, по обе стороны которых стояли вооруженные воины. Тешшуб некоторое время сидел молча, разглядывая присутствующих и не совсем понимая, с чего следует начать. Таванана посмотрела на сына и еле заметно кивнула ему, будто подавая знак начинать.
– На этот раз судьба была к нам благосклонна. Враг захватил не только Кадеш, но и земли моего главного советника Виндишепы. Но мы освободили Амурру и отвоевали крепость. Слава богам! Вы меня осчастливили! Но вы, наверное, заметили, что я не всем доволен. Есть дела, в которых надо разобраться, – царь ещё раз осмотрел своих гостей.
– Мы не знаем, что наобещал Виндишепа фараону, пока был у него в плену. Может, они в сговоре, и царь Амурру собирается предать нас, как только у него будет такая возможность… – таванана продолжила незаконченную мысль сына.
Виндишепа совсем не ожидал такого поворота событий и был, мягко говоря, ошеломлен. Он молча уставился на царя и таванану.
– Виндишепа, ты знаешь почему мы проиграли в предыдущей войне с Египтом? – спросил его царь.
– Господин! Я… Я… – смуглый предводитель умурруйцев был озадачен.
– Верно! Из-за тебя! Ты ведь хранитель южных границ Хатти и начальник лазутчиков?
– Верно, господин, – кивнул Виндишепа.
– Почему тогда фараон напал на нас внезапно? Ты не знал о грядущей войне? – Тешшуб повысил тон.
– Мой царь, когда лазутчики перестали доносить вести, я подумал, что всё спокойно в Египте, и расслабился. Как оказалось, всех моих людей раскрыли. Их бросили в темницу и подвергли жестоким пыткам.
– Как бы там ни было, вы не справились со своими обязанностями и подвели нас. Это твоя вина – правителя пограничных земель. Да что там пограничных! Ты главный советник царя, мы тебе доверили самое главное, а ты не справился. Не оправдал наших надежд! – возмущалась таванана.
– Скажи, Виндишепа, как ты отмоешься от этого позора? – уставился на него Тешшуб.
– Я не предавал тебя, мой господин. И никогда не предам. Когда я узнал о внезапном нападении Рамзеса, я повсюду разослал своих вестников, а семью направил в столицу. Но я до сих пор ничего не знаю об их судьбе. Мой царь, тело моё покрыто уродливыми шрамами… Их я получил в войнах, защищая Хатти! Я выдержал пытку египетских мучителей, месяцами они истязали мое тело и душу, но я выстоял и ни слова им не сказал! – амурруйца трясло.
– Враг и так сразу же захватил Амурру. Ты зачем ему был нужен? Зачем оставили в живых, если только не ради союзничества? – разочарованная Шатанду не могла даже смотреть на своего соплеменника.
– Мне это неведомо, моя госпожа! – Виндишепа смиренно опустил голову.
– Я не знаю, чего хотел от тебя Рамзес и о чём вы там договаривались, но мне ясно одно – ты виноват и тебя надо казнить, – заключил Тешшуб.
– Мой царь! Возьми мою жизнь, но семью пощади! – взмолился Виндишепа.
Сын с матерью сидели неподвижно с каменными лицами и не обращали внимания на мольбу южанина.
– Господин, разрешите! – шагнул из толпы советников Хаттусили.
Царь одобрительно кивнул.
– Мой царь! Это дело покрыто мраком. Тут не совсем всё ясно. Нельзя казнить Виндишепу сейчас. Надо во всем разобраться, – сказал он.
– Тебе подобает подвергать сомнению моё решение?! – закричал Тешшуб не своим голосом.
– Прошу прощения, господин. Я не это имел в виду! – спокойно ответил Хаттусили.
– А как это следует понимать? – возмутилась Шатанду.
– Мы не на совете, госпожа, а на суде. Нельзя казнить человека, вина которого еще не доказана. Все присутствующие заметили, что не хватает доказательств для вынесения такого решения.
– Осторожно, Хаттусили! Знай своё место! Ты замещал Виндишепу в его отсутствии и повел войско на войну. Но это не дает тебе права так разговаривать! – перебила его таванана.
– Моя госпожа! Повелитель! Виндишепа чего-то не договаривает, это очевидно. Мы не знаем причины, по которой Рамзес оставил его в живых. Он унесет эту тайну в могилу, если сам не захочет рассказать. И нам неведомо, когда фараон соберется с силами и снова нападет. Но если это случится, то мы будем нуждаться в опыте Виндишепы. Долгие годы он был предан Хатти и не заслуживает такого наказания при отсутствии доказательств его вины. Будет лучше, если вы отдалите его, сослав на какой-нибудь остров. Таковы законы Хатти! – сказал Хаттусили и занял свое место.
Присяжные начали бурное обсуждение, будто очнулись ото сна.
– Если есть что сказать, выходите в центр уже, – махнув рукой, ухмыльнулся повелитель.
По выражению лица тавананы было совершенно ясно, что она недовольна сыном.
– Хаттусили прав, господин! Он не предавал своей родины, не убивал члена правящей семьи и не оскорблял вас, чтобы казнить его, – выступил царь Каркемиша.
– Все собравшиеся того же мнения, господин, – поддержал своих предшественников дарданеец.
– Мы посовещаемся ещё раз и озвучим свое решение после обеда, – сказала таванана, приподнимаясь.
Тешшуб вскочил и выбежал из зала суда.
– Полагаю, мы чем-то разгневали богов, что дали нам такого жалкого повелителя. Тешшуб оказался недостойным сыном великого Муваталли, – еле слышно сказал Ахей, обращаясь к Цру.
– Прикуси язык, Ахей! Ты говоришь о моём племяннике. Опомнись! – Хаттусили приподнял одну бровь и грозно посмотрел на дарданейца.
– Господин! – тут появился молодой человек и отвлек внимание Хаттусили.
Они обменялись парой фраз и поспешно покинули зал.
– Чего он хочет, интересно? – на ходу спросил Хаттусили.
– Не знаю, господин. Просит немедленной встречи с тобой, – на шаг отставая от своего господина и держась его левой стороны, молодой человек следовал за Хаттусили.
– Ну, посмотрим. Стой на страже! – сказал Хаттусили и спустился в темницу.

Царь возбужденно бегал взад-вперед, укрывшись у себя в покоях. Он был перепуган до того, что готов был разрыдаться. Его трясло. Тешшуб не ожидал, что среди советников найдутся защитники Виндишепы после огласки его предательства. Но Хаттусили прилюдно посягнул на честь царя, усомнившись в законности вынесенного им решения. А ещё повелитель боялся, что Виндишепа начнет говорить лишнее.
– Пожалуйста, успокойся и присядь! – потирая виски, нервно воскликнула таванана.
Хоть она теперь одевалась лучше, носила дорогие украшения и на услужении у неё была сотня прислуги, Шатанду явно не подходила под титул тавананы. Ей не хватало благородства, терпения, человечности и чуткости. К трону они с сыном подобрались через предательство, ложь и вероломство. А теперь боялись, что власть ускользнет от них.
– Это ему с рук не сойдет! – царя охватил огонь ненависти.
– Он своё получит, не переживай, – Шатанду прищурила глаза, будто придумала хитроумный план.
– Они меня не уважают. Не признают во мне царя. Ты не видела этого… Хаттусили не давал мне и слова сказать на войне. Всё сам! Считай, он в одиночку победил Рамзеса. А я сидел в шатре. Меня просто не выпускали!
– Тебя держали в шатре, чтобы защитить. У тебя нет наследников, только одна малолетняя дочь. Кому достался бы трон, если с тобой что-нибудь произошло! Послушай меня, Тешшуб, Рамзеса победил ты. Войско на войну повел ты. История запомнит твоё имя, а не подвиги Хаттусили! Запомни это! – думая, что материнская забота и любовь вылечат душевнобольного сына, Шатанду мягко гладила его по голове.
– Мы должны убить Виндишепу! Он всё расскажет… Вот увидишь, всё расскажет, – снова вскочил он.
 – Тешшуб, мой дорогой сын, присядь. Он ничего не расскажет. Виндишепа прекрасно понимает, что его семья у нас, и не будет говорить лишнего. Сам подумай, Хаттусили прав – вина твоего советника не доказана и нам не разрешат казнить его. Народ просто восстанет против нас. А если народ усомнится в твоей справедливости, то перестанет любить и уважать тебя, – Шатанду пыталась успокоить царя, но у неё это слабо получалось.
– Я упустил шанс, мама… Упустил! Надо было убить Хаттусили и Виндишепу ещё в походе. Никто и не узнал бы ничего. На то и война, чтоб погибали люди, – говорит царь, потирая ладони.
Раздался стук в дверь и перед господами предстал хранитель покоев:
– Повелитель, пришла ваша супруга.
– Пусть уходит, мне не до неё сейчас. Позже, – вспылил он еще сильнее.
– Что ты несешь, Тешшуб? Ты хочешь разгневать царя Киццувадны? Теперь он наш единственный союзник, – прошептала таванана, нахмурив брови. – Проходи, Занзей, проходи, дорогая!
Голос лицемерной тавананы прозвучал мягко и доброжелательно.

Хаттусили спустился в темницу. В комнатах с низкими потолками было темно, достаточно прохладно и сыро, а в воздухе стоял навязчивый и тяжелый мшистый дух. И как только люди умудрялись выживать тут? Освещая путь для военачальника, с факелом в руках впереди шел один из стражников темницы. Наконец, он остановился и молча указал на дверь. Хаттусили взял у него огонь и шагнул к пленнику.
– Нам обоим несдобровать, если они узнают о нашей встрече, Хаттусили, – Виндишепа был привязан оковами за щиколотки, будто мог сбежать, открыв железную дверь темницы.
– Тогда говори короче.
– То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами. По крайней мере, пока ты не вернешься в Хакмыс.
– Говори же. Я сам решу, что мне делать, – Хаттусили не очень доверял амурруйцу, потому и вёл себя с ним надменно.
– Муваталли не своей смертью умер. Его отравили. Травили долго, не в один раз, чтобы его кончину представить как результат продолжительного недуга, – прошептал узник.
– Что ты такое говоришь?! – Хаттусили был потрясен этой новостью. – Кто отравил?
– Будто ты не знаешь… – фыркнул Виндишепа.
– Кто отравил?! – закричал Хаттусили.
– Тише! Заклинаю, тише. Мать с сыном… Эти… Шатанду и Тешшуб.
Хаттусили не мог поверить в услышанное. Как так? Наложница… Сын!  За что?
– Клянусь Богом Солнца, если ты меня обманываешь, я вырву тебе сердце! Ты хоть понимаешь, на кого указываешь? – прошипев, подвинулся он к пленнику.
– Хоть сейчас убей меня! Пусть я больше не увижу солнечного света, если я вру, мой господин!
– За что?
– Ради трона.
– Трон и так достался бы Тешшубу. Месть второстепенной жены понятна, а сын-то как допустил такое? Ничего не понимаю. Рассказывай! Всё рассказывай, – Хаттусили схватил пленника за шкирку и поднял на ноги.
– Муваталли не ему хотел завещать трон, а тебе… – сказал Виндишепа.
Царевич не мог поверить в услышанное. Он ошеломленно отстранился от пленника, не отрывая от него глаз.
– Муваталли никогда не доверял сыну и не желал ему оставлять Хатти. Он долго мучился, когда осознал, что из единственного наследника не получится хорошего правителя. Потому он решил изменить свод законов, чтобы ты смог унаследовать правление. Подготовил все необходимые указы, созвал совет. Но неожиданно для всех Муваталли умер. Не кажется ли тебе всё это подозрительным, а, Хаттусили? – шептал узник.
– Я впервые слышу об этом. Он никогда не говорил мне…– царевич ошеломленно пожал плечами.
– Не  тебе одному. Он никому не говорил этого. Не успел.
– А как же Шатанду и Тешшуб?
– Шатанду всегда оставалась в тени, была незаметной. Это позже она набралась смелости и наглости. Никто не догадывался, что у неё ядовитый и острый язык. Даже Муваталли не подозревал, что его прелестная наложница окажется сущим злом. Она лично отравила нашего царя! Она приставила к повелителю своих людей в качестве слуг, а те добавляли яд в еду и воду царя. По чуть-чуть, чтобы сразу не убивать. И в ночь смерти царя Шатанду была у него. Она последняя, кто видел Муваталли живым. Вскоре слуги нашли на балконе окоченевшее тело царя.
– А тебе откуда всё это ведомо? – заподозрив неладное, Хаттусили посмотрел на Виндишепу.
– Я небезгрешен, господин. В этом есть доля моей вины тоже… – пленник опустил голову, готовый понести наказание за свою подлость. – Как ты знаешь, мы с тавананой – амурруйцы, из одного племени. Шатанду обещала мне высокую должность при дворе и все южные земли Хатти взамен за мою верную службу и поддержку, когда придет время. И я помог…
– Ты, трусливый шакал! И ты принимал участие в убийстве моего брата? – разгневался Хаттусили и что есть мочи ударил пленника кулаком по лицу, да так, что того отбросило к стене. – Я  твою поганую душу вытрясу! Выродок!
– Господин, пощади! Выслушай сначала, –  взмолился Виндишепа. – Да, я виноват, я промолчал, зная, что царя травят. Я не мог! Ты не представляешь, что за люди эти мать и сын. Это я потом понял, когда уже поздно было что-то менять.
– Мне почему не доверился? Муваталли ничего не жалел для меня, а я не смог его спасти! Откуда тебе, животному, знать, что такое братская привязанность? Ты бесчестное, трусливое, беспощадное существо! Точно так же ты подло нёс государственную службу. Так ты отблагодарил своего царя? Зачем только я тебя защитил сегодня? Надо было им дать казнить тебя, сукин ты сын! – зарыдал Хаттусили.
– Я хотел отказаться! Клянусь богами, Хаттусили, хотел…
– К чему мне твои клятвы? Всё уже! – царевич начал избивать его.
– Выслушай! – корчась от боли и хрипя, взмолился Виндишепа.
– Замолчи! Ни слова больше! Я сожгу тебя дотла, – он схватил факел, что висел на стене.
– Они и с тобой хотят покончить! – внезапно выпалил узник.
Хаттусили замер, будто его облили ледяной водой.
– Мне уже нечего терять. Они и так убьют мою семью… – продолжал Виндишепа. – Я давно ищу жену и детей, которых отправил в столицу. Где они, живы или мертвы? Я не знаю, что они с ними сделали. И потому, Хаттусили, мне нет смысла врать. Тешшуб среди документов отца нашел указ, в котором тебя оглашает своим наследником. Он показал это матери. Та испугалась за будущее сына, и они решили убить тебя. Вызвали меня в столицу посоветоваться. Я отговорил убивать тебя, мол, он и так ничего не узнает, а полководец он хороший, понадобится ещё. Но я был уверен, что они и без меня осуществят задуманное. Я направил к тебе своего самого быстрого гонца, чтобы предостеречь. О том, что Рамзес напал на нас, я узнал только по прибытии домой.
– Ко мне никто не приходил от тебя… – тяжело дышал разъяренный Хаттусили.
– Я полагаю, его тоже убили. Шатанду осторожна и ничто не ускользнет от её внимания. Повелитель два раза усомнился в моей преданности: в первый раз, когда послал гонца к тебе, во второй – когда потерял связь со своими шпионами в Египте.
Хаттусили был потрясен услышанным. Он еле держался на ногах и присел, опершись о стену. Затем вышел.
– Чего он хочет, господин? – молодой человек, сопровождавший Хаттусили, встретил его на улице.
– Даже не знаю с чего начать, Аладама. Язык не поворачивается, – еле выговорил измученный царевич.
– Что бы он ни сказал, это причинило тебе боль, – заметил воспитанник.
– Потом… Потом расскажу. Вернемся на совет.
Тешшуб вошел в зал вместе со своей тавананой. Казалось, он немного успокоился. Присутствующим не терпелось узнать участь предателя.
– Мы с тавананой посовещались, оценили службу Виндишепы, заслуги перед государством и решили пощадить его, – сказал повелитель Хатти, высокомерно окинув взглядом советников. – Однако совершенно очевидно, что царь Амурру допустил ошибку и должен понести за это соответствующее наказание. Северо-западные земли Хатти послужат ему прекрасным местом для исправления и вымаливания грехов. Подальше от столицы. Думаю, вы согласны на такое наказание для Виндишепы, – заключил Тешшуб.
Все промолчали в знак солидарности.
– В таком случае я вас не задерживаю. В добрый путь! – слова повелителя  прозвучали бестактно.
Царь держался крайне надменно, будто услуги великих мужей Хатти ему больше не нужны. Таванана не одобряла поведения сына и хотела хоть как-то загладить высокомерие Тешшуба. Но советники уже повернулись спиной и поспешно покинули зал суда. Их чувство собственного достоинства было задето.
Хаттусили был уверен, что Виндишепа живым не доберется до места своего назначения. Его просто так не отпустили бы. И потому предусмотрительный царевич отправил вслед за амурруйцем своих лучших воинов, чтобы вызволить пленника. Хаттусили твёрдо решил мстить за убийство своего брата-повелителя, и Виндишепа был ему просто необходим. Всё ещё было впереди…

Аладама
Аладама, невольник, которого Хаттусили взял к себе на воспитание, вырос в самого ловкого воина Хатти. Доверие к нему было настолько высоким, что царевич сделал его личным телохранителем. Он вложил в него все свои познания. Воспитал и любил как собственного сына – Тутхалию. И мальчики росли как родные братья, ведь у Тутхалии были только сестры, но всё переменилось с появлением в их семье невольника из далеких земель. Эти двое были так похожи, что, казалось, появились на свет от одной матери. Оба высокие, статные, сильные. Чистые сердца их порхали высоко в небесах, руки были крепкими, а мечты высокими. Благовоспитанные и почтительные парни выделялись из всех, куда бы их ни забросила судьба.
Аладама повсюду сопровождал своего отца-воспитателя. Хаттусили же всем сокровенным делился с воспитанником. Он был уверен, что в любых своих начинаниях найдет поддержку в лице Аладамы, и доверял ему самое ценное. Аладама был не только его помощником, но и глазами, ушами, руками и ногами.
Тутхалия и Аладама были свободными орлами, парящими в бескрайних небесах. Они пока не думали о женитьбе. Правда, в последнее время Аладама стал каким-то другим, что вызывало беспокойство у Хаттусили. Молодой человек радовался жизни, улыбался, был воодушевлен, но тут же менялся в лице, уносился в тяжелые раздумья и даже глаз не мог поднять, настолько его что-то обременяло.
Они шли впереди войска, покинувшего столицу и направлявшегося на север.
– Снова опечален… Тебя что-то тревожит, парень? – спросил Хаттусили.
Молодой человек молчал. Казалось, он и не расслышал обращения.
– Аладама! Ты слышишь меня? – громче спросил он.
– Да, господин! Прошу прощения, я задумался, – смущенно ответил юноша.
– Говорю, какой-то ты грустный в последнее время. Не захворал?
– Нет, господин. Здоров я.
– Ага, кажется я понял в чем дело… Как вернемся домой, обоих женю! – улыбнулся отец.
– Что? Господин, нет! Умоляю… – молодой воин так смутился, что не знал, куда себя деть.
– Не переживай так. В этом нет ничего плохого. Каждому нужен человек, чтобы разделить с ним горе, радость, жизнь. Чтобы продолжить свой род. Тебе нужны дети, которые осчастливят тебя и наполнят твою жизнь смыслом. Такова воля богов.
– Я не готов к семейной жизни, господин… Позже. Но не сейчас. Я мечтаю послужить Хатти, тебе, – сказал он почтительно.
– Это всё понятно. Но время-то не стоит на месте. Не заметишь, как жизнь пройдет, и останешься в одиночестве. А я не хочу, чтобы ты исчез без следа. Такой воин, как ты, должен продолжиться в своих потомках. Человеку неведомо, что для него уготовано богами. Мы ведь воины, и каждый миг может стать последним.
Аладаме стало приятно, что воспитатель так тревожится за него. Но если бы господин знал о причине его грусти, был бы он так доброжелателен к нему? Эта мысль всплыла из глубины сердца воина и заставила снова унестись в забытье. Лучше не продолжать этот разговор, иначе Аладама не сможет соврать и неизвестно, что последует за страшным признанием.
– Господин, как ты и предполагал, Виндишепу попытались убить в пути, – прозвучал спасительный голос всадника.
Хаттусили резко развернул коня.
– Что произошло? Где Виндишепа?
– Мы спасли его, господин. Он у нас.
– А сопровождавшие?
– Всех перебили и спрятали тела.
– Хвалю! Держитесь позади войска. Я не хочу, чтобы его заметили. Смелее теперь. Держим путь домой, в Хакмыс! – довольно сказал Хаттусили и дал волю своему жеребцу.

Старшие дочери Хаттусили – Кайшах и Нааптера – были неописуемыми красавицами, с разницей в один год. Самая младшая, Ташми, была поздним ребенком, ей было чуть больше двенадцати лет. Её лелеяли и возились с ней до сих пор, как с маленьким ребенком. Девушки были высокими, как и их мать. Они были словно молодые побеги прекрасного куста розы на свежем утреннем ветру, обласканные весенним теплым солнцем, источающие пьянящий аромат распустившихся бутонов. Длинные волосы мягкой волной лежали на плечах, развевающиеся на ветру платья из легкой ткани подчеркивали молодой девичий стан. И когда яркие лучи солнца играли светом на благородных лицах девиц, казалось, дети богов спустились с небес. И правда, если один из родителей смуглый, а другой светлый, то дети у них получаются невероятной красоты.
Кайшах была степенной красавицей с серыми глазами, белой кожей и соболиными бровями. Под пристальным и изучающим её взглядом человек столбенел. Тонкие губы придавали ей строгую сдержанность, но светлые волосы и белоснежная кожа заставляли смотреть на неё другими глазами. Нааптера была другой. Она больше походила на своего отца: смуглая, с карими большими глазами, темными волосами и пухлыми алыми губами. Эта скромная и вежливая девушка, казалось, прожила долгую жизнь и наделена большим жизненным опытом, настолько Нааптера проявляла мудрость в своих выражениях и поведении. Она любила природу – деревья, цветы, утреннее солнце, пенье птиц – и каждое утро глубоко вдыхала утреннюю прохладу нового дня, выглядывая из окна своих покоев. Нааптера мечтала очутиться там, где каждое утро рождается солнце, поведать ему о своих мечтах и переживаниях, что не дают покоя. Только им, свету солнца да вездесущему ветру, она могла доверить свои тайные желания, которые так старательно берегла от чужих ушей. Порой ей казалось, что случайно выпалила заветное имя, настолько она теряла связь между настоящим и вымышленным миром. Конечно, состояние дочери не ускользало от внимания матери, но она списывала это на юность и перемены в организме.
Цари прибрежных племен и соседних земель неоднократно давали знать, что не прочь породниться с Хаттусили, но отец лишь молча присматривался. А теперь, судя по тем словам, что он сказал Аладаме, правитель северо-восточных земель собирался поочередно выдать дочерей и женить парней. Засиделись они уже.
Узнав о возвращении отца, девушки шумно и весело понеслись к нему навстречу.
– Спокойнее, девушки! Не бегите, стыдно же! Будто дети малые, – хотела пристыдить их Дадей.
– Не ругайся, матушка, мы ведь так давно не видели отца. Уже не спим по ночам, всё ждём и ждём его! – отозвалась Ташми.
На лицо совсем ещё дитя, а в стане младшей дочери уже вырисовывались первые признаки взросления. Она больше походила на Нааптеру, нежели на старшую сестру.
Выбежав на крыльцо, девушки спокойно выстроились, соблюдая старшинство. Тутхалия же встретил их на въезде в город с группой всадников и проводил до дворца.
– Добро пожаловать домой, Хаттусили. Пусть боги будут довольны тобой, а рука крепко держит меч ещё долгие годы! – поклонилась ему Дадей.
– Отец, ты вернулся и снова озарил этот дворец. Долгих лет тебе жизни! Большего счастья и не надо! – прощебетали девушки.
Хаттусили ласково приобнял дочерей и любящим взглядом одарил супругу.
В честь победы хаттского войска над фараоном народ пировал три дня и три ночи. Слуги суетились с праздничными хлопотами, повара готовили различные яства для своих господ и гостей, звучала веселая музыка, молодежь танцевала, а Хаттусили с Дадей возглавляли стол с дорогими гостями. Всё это пиршество было для них, смелых и доблестных воинов, которые принесли победу Хатти в кровопролитной войне.
Нааптера радовалась возвращению отца в добром здравии, но в её глазах всё же мелькала тень тревожной грусти. Сестры её веселились от души, танцевали и развлекались. Только средняя сестра глазами всё искала кого-то… Кто-то отсутствовал, не было самого главного. Не было того, ради которого расцветала весна, пели птицы, восходило солнце и светила луна. Единственного!
Наконец, он пришел. И Нааптера застыла в приятном волнении, ноги её стали ватными, сердцебиение – частым, а дыхание – обжигающим. Увидев его, девушка потеряла дар речи и, казалось, готова была лишиться чувств.
Аладама посмотрел на своего господина и еле заметно кивнул. Тут появился Тутхалия и весело кинулся на него с объятиями, словно они не виделись несколько лет.
Сердце Нааптеры чуть было не выпрыгнуло из груди. Она боялась, что кто-нибудь заметит её безудержное волнение и все узнают о её девичьих грезах. И тут их взгляды пересеклись. Оба они жили, питаясь надеждой, ради этого момента – когда пересекутся хотя бы взглядом. Именно это мгновение придавало их жизни смысл и силы дожить до следующей встречи. И какое же это счастье знать, что ты дорог тому человеку, ради которого ты готов вынести все испытания этой несправедливой жизни!
Всеобжигающее пламя любви, зародившееся между этими двумя, угасало только перед одной неопровержимой правдой – им не суждено было быть вместе. Аладама – невольник, хоть и воспитан господином. А Хаттусили никогда не отдал бы свою дочь невольнику даже в самом страшном сне. Это и омрачало жизнь двоим молодым влюбленным. Они ничего не могли поделать с этим. А сердцу ведь не прикажешь…
Нааптера не могла более находиться среди этой шумихи. Она удостоверилась, что её любимый вернулся в целости и сохранности, и теперь желала только одного – уединиться у себя в покоях. Чем ближе она подбиралась к своей комнате, тем тише становилась музыка. Она неспешно шла по длинному коридору с опущенной головой. Нааптера знала, что все сейчас находятся на пиршестве, и, уверенная, что её никто не заметит, тихо радовалась своему счастью.
– Нааптера! – прозвучавший с нежностью голос заставил её замереть.
Она хорошо знала этот голос. Его невозможно было забыть. До боли знакомый и сладостно желанный голос пробежался по всему её телу и сотряс дрожью, заставляя склонить голову. Голос звучал совсем близко, и Нааптера в сладостном предвкушении закрыла глаза.
– Нааптера…
Девушка медленно повернулась и подняла глаза на человека, что стоял перед ней. Сердце её растаяло под пристальным взглядом черных глаз молодого воина. Глаза эти были полны света горячих чувств. Всем своим естеством Нааптера желала прильнуть к высокой груди любимого и прижаться щекой к его лицу, вдыхать запах его тела и чувствовать покалывание щетины.
– Аладама! Я не понимала, почему тебя нет среди прибывших воинов, а спросить не у кого… – опустила она глаза.
– Я здесь. Всё позади. Но впредь…
– У нас нет будущего, Аладама. Мы с тобой прекрасно это понимаем.  И в то же время я не могу приказать своему сердцу, ничего не могу поделать с собой, – у девушки на глаза навернулись слезы.
– Мы с тобой можем гордиться своими чистыми и настоящими чувствами. Это дар богов! Не все умеют любить. Наша любовь греет нас и освещает нам путь! – хотел было утешить он любимую.
– Нет! Это больно. Я не могу свободно говорить с тобой, смотреть на тебя, прикоснуться к тебе.
– Ты из благородного рода, а я невольник. Видимо, судьба решила посмеяться над нами. Мы бессильны перед ней, моя душа! – Аладама взял руку девушки, что она смиренно опустила.
– Моя душа! Как сладостно звучит. Ты меня впервые так зовёшь, – чуть было не выпрыгнуло её сердце из груди.
– Я не представляю нас врозь, и пусть остановится моё дыхание в тот миг, когда потеряю тебя. Пусть я ослепну. Ибо мое сердце и душа не принадлежат мне. Они твои, – Аладама взял руки любимой и поднёс к губам.
– Аладама! – Нааптера хотела прижаться к нему и никогда не отпускать.
Совсем рядом раздался какой-то шум, и девушка унеслась прочь, а Аладама тут же вернулся к гостям.
«Приехал. Во здравии. Остальное не имеет никакого значения!» – шептала Нааптера, сидя на кровати и обхватив колени. Ладонью, что только недавно держал её любимый, девушка коснулась своего лица, наклонила голову и закрыла глаза. Она представляла, будто Аладама гладит её по щеке. Нааптера была готова оставить всех и всё ради любимого. Бежать с ним. И пусть им пустыня будет домом, шатёр или погреб – неважно, лишь бы рядом с ним. Она ни за что не попятилась бы назад, была готова разделить его невольничью участь. Хоть бы он отважился и похитил её!
Но молодой человек не мог так поступить со своим спасителем, что стал ему отцом. Аладама стоял меж двух огней: с одной стороны любимая, с другой – воспитатель. И если предоставили бы выбор прямо сейчас, он так и не смог бы его сделать.

Переломный момент
С благодарностью и почестями проводив родственное племя касков и вернувшись к привычному порядку жизни, Хаттусили вызвал к себе Виндишепу.
– Теперь рассказывай. Начни с самого начала и всё расскажи по порядку! – Хаттусили посадил гостя перед собой.
– Ладно, Хаттусили. Я всё расскажу, не буду ничего таить.
– С кем еще союзничает Тешшуб?
– Как ты знаешь, он сроднился с царем Киццувадны – Памбой. Женат на его дочери Занзей. Конечно, это хитрый план тавананы. Они мне не доверяли в последнее время и в свои планы уже не посвящали. Однако, если захотят покончить с тобой, то надеяться будут только на помощь тестя. Остальные племена преданы тебе, – без тени сомнения сказал Виндишепа.
– Откуда тебе знать это?
– Они трезво смотрят на жизнь. Моё тебе почтение, но все знают, что Тешшуб – царь, скажем так, совсем никакой. Он нездоров. Начиная от племени касков, заканчивая дарданейцами и включая Тархунтассу, все последуют за тобой. Восточные земли тоже. В Амурру он направил своего человека в качестве наместника, это тоже учти. Если бы мой народ знал, что я в добром здравии и под твоей защитой, то амурруйцы никогда не проливали бы кровь за лжецаря Тешшуба. Как я уже сказал, в союзниках у него только Памба. И то благодаря родственным узам.
– Сможем ли перетянуть на свою сторону Вавилон и Ассирию? – прошептал тихо Хаттусили, как бы про себя.
– Не думаю, Хаттусили. Они сейчас держатся в стороне, лучше их вообще не трогать, – посоветовал Виндишепа.
– Нам бы не помешала помошь соседних государств. Надо их переманить. Тешшуб мне просто так не отдаст свой трон, а я молча выжидать не собираюсь. К сожалению, он не оставил мне иного выхода.
– Все знают, что ты преданно служил Муваталли и любил его. И ни один человек не станет винить тебя за желание забрать своё. Последний поход показал, кто есть кто. И кроме тебя, никто не заслуживает трона. У Тешшуба нет наследника, только дочь. Не будем ждать, пока Занзей родит ему сына. Потом будет поздно.
 Амурруец говорил правду, и Хаттусили сам прекрасно это понимал.
– Знаешь, Виндишепа, я не удивлюсь, если Тешшуб сговорится с фараоном и отдаст ему часть земель Хатти. Он сможет это сделать. Безвыходное положение может его подтолкнуть на такой шаг, – призадумался Хаттусили.
– Охотно верю, – согласился гость.
– Виндишепа, ты не один месяц находился в плену у Рамзеса. Скажи мне, почему он не убил тебя? Чего он хотел от тебя? Что успел выпытать?
– Господин, я тоже царь. Я воин и мужчина. Я был предан твоему брату-повелителю и ни один человек не может усомниться в моей чести. Если бы я что-то рассказал Рамзесу, если бы он выпытал то, что ему надо, как думаешь, он бы оставил меня в живых после этого? – амурруйцу было обидно, что Хаттусили не доверял ему.
– Я не знаю… – честно ответил царевич.
– Лично я тут же избавился бы от пленника, если бы он мне все рассказал. А зачем он мне? Фараон такой же. Я перед Тешшубом говорил раз, повторю и сейчас – все эти уродливые шрамы на своем теле и лице я получил на поле битвы, сражаясь за Хатти. Но совсем уже изуродовали моё лицо в плену у египтян. Каким бы испытаниям меня ни подвергали, я молчал. Если ты мне не веришь, то этот разговор не имеет никакого смысла. Можешь меня сразу казнить, – встал Виндишепа, не скрывая своей обиды.
– Скажу правду, я никогда тебе не доверял, – молвил Хаттусили.
– Я знаю. Ты имеешь полное право на это. Я тоже был к тебе несправедлив, – вспомнив былые времена, признался Виндишепа.
– Зачем же мне тебе доверять сейчас?
– Если ты сам не хочешь мне верить, Хаттусили, никакими силами я не смогу тебя заставить! Я уже высказался, решение за тобой. Мне незачем жить… Я потерял семью, не смог их защитить. У меня забрали власть.
– Отомстить хочешь? – улыбнулся Хаттусили.
Виндишепа был крепкий высокий мужчина средних лет, с крупными чертами лица. На поле боя он превращался в непобедимого исполина, с легкостью мог биться с пятью воинами одновременно и одержать уверенную победу. Возрастная залысина не могла скрыть природного обаяния. Глядя на Виндишепу, сразу хотелось представить его в молодости, и этот великан уже не казался темнокожим монстром. Хотя издалека он выглядел пугающе, сейчас Виндишепа был обессилевшим отцом и мужем, который потерял всё, чем он дорожил. В руках уже не было той могучей силы, взгляд был потухшим. Ему больше не за что было бороться и воевать.
Хаттусили долго сидел, рассматривая его. Виндишепа отстраненно молчал.
– Аладама! – позвал, наконец, Хаттусили.
– Слушаю, господин, – тут же появился молодой воин.
– Говори! – приказал Хаттусили, встал, скрестил руки на пояснице, опустил голову и начал расхаживать по комнате.
– Господин мой, по вашему приказу мы начали разыскивать семью Виндишепы. Оказалось, они были совсем близко. Их держали в той же темнице, в которую бросили самого Виндишепу.
– Что ты такое говоришь? – вздрогнул амурруец. – Если это правда, они ведь были совсем рядом!
– Как они? – Хаттусили остановился и посмотрел на своего воспитанника.
– Господин! Виндишепа! – Аладама запнулся, будто боялся сказать страшную правду.
– Говори! Заклинаю богами, говори! – взмолился гость.
– К несчастью, сына твоего убили. Погиб, защищая честь своей матери и сестры. Супруга твоя захворала и умерла в темнице, – Аладама опустил голову.
Виндишепа лихорадочно оглядывался по сторонам, шевеля губами, словно собирался с силами, чтобы закричать что есть мочи. Ему было так больно, будто вырвали сердце из груди, и на этом месте образовалась зияющая пустота. Правой рукой он коснулся груди, опустился на землю. До сих пор он лелеял надежду, что семья смогла укрыться где-нибудь, что они живы, и он их обязательно найдет. Но бывало, что он пытался трезво посмотреть на ситуацию и смириться с утратой. Луч надежды из глубины тьмы вырывался наружу и заставлял идти за собой. И вот теперь…
– Я понимаю твою боль, Виндишепа. Ты безутешен. Но крепись. Твоя дочь жива. Она скрасит твою жизнь и спасет от горя. Скоро должна прибыть, она в пути, – Хаттусили доброжелательно коснулся плеча Виндишепы.
Амурруец медленно поднял голову.
– За добро добром отплачу тебе, Хаттусили. Всю жизнь буду предан тебе. Захочешь воевать – я поддержу, соберёшься в поход – я с тобой, твоя радость – моя радость, твоя печаль – моя печаль! – поднялся он на ноги и замер в поклоне.
Группа всадников, выкравшая Аруанду, дочь Виндишепы, прибыла вечером следующего дня. Совсем юная ослабевшая девушка с бледной кожей держалась стойко. Наверное, так она пыталась поддержать своего отца, убитого горем от потери жены и сына. Виндишепа подбежал к ней и утопил в объятиях единственного члена своей семьи, который остался в живых. Это был такой трогательный момент, что слуги, ставшие свидетелем воссоединения отца и дочери, рыдали вместе с Виндишепой.
Невысокого роста девушка с тонкими и изящными чертами лица была одета в рваные лохмотья, тело её было покрыто синяками и кровоподтеками. Острые скулы и впалые щеки явно указывали на то, что Аруанда голодала долгое время. Дочь царя Амурру вполне могла бы сойти за нищую прислугу, если бы не благородные манеры, приятная речь и царский стан. Однако в черных глазах её отражался весь ужас, через который она прошла, будучи в темнице.
Большой огненный шар, окрасивший вечернее небо в алый цвет, медленно опускался за горизонт, касаясь сияющими лучами бледноватого лица гостьи с длинными ресницами. Тутхалия так и застыл, глядя на южанку. Он ещё не понимал, что в ней такого притягательного, чем она манит его взор к себе и отчего так бьётся сердце. Он не мог оторвать взгляд от её женственной и хрупкой красоты.
– Хватит уже! – подтолкнул его Аладама.
– Что? Ты что-то сказал? – захлопал глазами Тутхалия.
– Что с тобой будет, когда она умоется и переоденется? Околдовала сразу же, – улыбнулся он ехидно.
– Да тише ты! – нахмурил брови Тутхалия.
И, конечно же, приведя себя в порядок, Аруанда преобразилась. К тому же она была благовоспитанной, скромной и почтительной. Девушка так легко и быстро сдружилась с детьми Хаттусили, а её отец открылся ему совсем с другой, неожиданной, стороны, что он решил породниться с амурруйцем.
– Дадей, как ты смотришь на то, чтобы отдать нашу старшую дочь Виндишепе в жёны? – обратился он к жене за ужином.
Эта новость оказалась для неё столь неожиданной, что госпожа подавилась кусочком хлеба.
– Хочешь отдать ему Кайшах? – откашлявшись, уставилась она на мужа.
– Да. Чему ты так удивляешься? Девочкам уже пора замуж. Ты в её возрасте давно была матерью, помнишь?
– Я подходила тебе по возрасту. Виндишепа же твой ровесник, Хаттусили! В Хатти не осталось молодых храбрецов? – она явно была недовольна решением супруга.
– Дело не в возрасте.
– А в чём? – у Дадей тут же пропал аппетит.
– Нам нужен сильный союзник, дорогая. Мы будем воевать! – Хаттусили был расстроен тем, что его главная опора не понимает его.
– Думаешь, если не отдать союзнику в жены свою дочь, он не поможет? – возмущалась госпожа.
– Виндишепа – большой человек. Сейчас он сломлен двумя царями, но раньше ему не было равных. Он был влиятельным правителем и смелым воином.
– Получил по заслугам! Как ты можешь быть уверен, что он не предаст тебя так же, как и Тешшуба? – стояла она на своем.
– Именно для того, чтобы он не посмел предать меня, я отдам ему нашу дочь.
– Ты не уверен в этом человеке, но все равно выдаешь за него Кайшах? Я этого не понимаю.
– А я понимаю твои переживания. Но он не такое ничтожество, как ты думаешь. Он дал клятву быть мне верным союзником. Ко всему прочему, став царём Хатти, я верну ему Амурру. Так наши южные границы будут в сохранности. Эти земли имеют важное стратегическое значение, и нам нужен надежный хранитель юга, – Хаттусили не хотел обижать свою госпожу, он желал объяснить ей свои планы более доходчиво.
– Ты ему так доверяешь? – громко выдохнула Дадей.
– Да. Кроме того… Когда ты выходила за меня замуж, я был никем, – сказал он с грустью в голосе. – Я был предан и брошен собственным отцом-повелителем. А ты в меня поверила.
– Это не одно и то же, Хаттусили, – с нежностью коснулась она его руки.
– Одно и то же, Дадей. И меня призывали к ответу перед судом. Моё имя оклеветали и пытались осквернить мою честь. Но ты знаешь, я не предавал брата. И снова ты мне верила. И мой брат-повелитель поверил мне. Он и словом не показал своего разочарования, хотя у него была такая возможность. Поэтому я всю жизнь был ему благодарен и предан. Я пережил то же самое, что и Виндишепа. Мне знакома эта боль от безысходности и несправедливости. Он не убивал моего брата, и у меня нет причин враждовать с ним.
– Ты прав, Хаттусили. Что бы он ни совершил в этой жизни, Виндишепа сполна расплатился за свои грехи. Я вот только не понимаю, как мы это всё Кайшах объясним, – покачала она головой.
Как оказалось, повода для беспокойств не было – Кайшах с пониманием отнеслась к решению отца и спокойно согласилась выйти замуж за гостя. Хаттусили был горд своей дочерью. Тем, что она оказалась понимающей, мудрой и покладистой. Молодой девушке было так приятно это предложение, что казалось, она даже была влюблена в Виндишепу, и с восхищением смотрела на своего супруга. А сам амурруец никак не предполагал, что когда-нибудь породнится с Хаттусили, а его степенная дочь посмотрит на него с нескрываемым восторгом.
Нежданно-негаданно Тутхалия пожелал жениться на дочери Виндишепы. Оказалось, чувства молодых были взаимными, а Хаттусили как раз хотел женить сына. Он не стал затягивать с этим долгожданным событием, тут же сыграли свадьбу. Так зародилось двойное родство двух великих воинов.
Сразу после торжественных мероприятий Хаттусили созвал правителей соседних земель в Хакмыс. Он собирал войско против своего племянника в борьбе за трон…

Подлая душа наложницы
Шатанду нутром чувствовала приближение беды. Был у неё такой дар предвидения. Будь она главной женой Муваталли, из неё вышла бы прекрасная царица. Конечно! Ведь Хатти до сих пор знавала только таких львиц: деспотичных, властных, коварных, жестоких. Человек не рождается плохим. Но, видимо, власть меняет его не в самую лучшую сторону. И немудрено. Если ты мать, то должна защищать своих детей, отстаивать их права и своё положение. Участь наложницы обязывает быть осторожной, хитрой, сильной и находчивой. А в борьбе за сердце царя и место рядом с ним все средства хороши. Даже если ты неконфликтный и доброжелательный человек, тебя заставят бороться. Или ты умрёшь! Трон не одну женщину превратил в зверя. И Шатанду не была исключением.
Она была хорошей матерью, но плохим человеком. Госпожа понимала, что её единственный ребенок родился умственно неполноценным, но какая мать идёт против своего сына? А тем более, если он – царь. Шатанду на правах матери могла руководить государством и принимать важные решения. Но это не всегда ей удавалось, ибо Тешшуб лишь в конфликтных ситуациях впадал в беспамятство. У него случались и просветы в сознании. Нестабильное психическое состояние царя было главной проблемой, ведь в любую минуту его могли лишить власти. Или Хаттусили, или Рамзес.
– У нас есть только один выход – убить Хаттусили и отдать Рамзесу Кадеш. Иначе фараона не усмирить, – поделилась она мыслями с сыном-повелителем.
– А кто будет моим военачальником, если убьем Хаттусили? – разозлился Тешшуб.
– У нас в стране не осталось бравых предводителей, коим ты смог бы доверить свое войско?
– Как ты не понимаешь, матушка, воины верны Хаттусили, они любят его. И если мы его убьем, то меня призовут к ответу! Цари не всевластны, – боялся он.
– Хаттусили – не член правящей династии, он всего лишь наш дальний родственник. Он потерял свою принадлежность к царской семье, когда умер его брат-правитель. Никто нам не указ, ты под моей защитой. Пока я жива, буду защищать тебя. Я всегда буду с тобой, Тешшуб! – Шатанду хотела погладить сына по голове, но тут он взбесился.
– Я давно не ребенок! – крикнул он, отскочив.
– Хорошо. Какие у тебя мысли на этот счет? Ты, наверное, уже всё обдумал? – присела таванана.
– Я царь и всё буду решать сам! Без твоей помощи. Ты – таванана, вот и занимайся своими женскими делами: присматривай за моими наложницами, воспитывай внучку! – вспылил Тешшуб.
– Тешшуб, опомнись! – сверкая зелеными глазами, разозлилась Шатанду.
Резкий тон тавананы вызвал у повелителя приступ паники. Он дёрнулся, опустил глаза на пол и начал плакать, словно малое дитя.
– Это не твои слова, сын мой. Я знаю, кто тебе шепчет это на ухо. Дочь Памбы вошла в нашу семью смиренной, родила ребенка и решила взять быка за рога? Стража! – еще громче закричала она.
– Слушаюсь, таванана! – тут же появился стражник.
– Пригласи сюда Занзей. Немедленно! – велела таванана, и посмотрела на сына. – Мать не должна припоминать своему ребенку все её заслуги перед ним. Но у тебя была только я. И я, не жалея сил, подняла, воспитала и подвела тебя к сегодняшнему дню. А ты вот так со мной, да? Да я ради тебя собственного мужа отравила! Убила воина, которого боялись все мужи Великой Хатти! И вот на тебе! Ты хоть сам себя слышишь? – ругалась разгневанная мать.
Тут прозвучал стук в дверь.
– Пришла Занзей, госпожа… – поклонился стражник.
– Пригласи.
– Слушаю, таванана! Звала меня? – улыбнулась сноха.
– Занзей, ты знаешь, какая ответственность лежит на тебе как на члене правящей семьи? – спросила Шатанду, уставившись на молодую женщину.
– Я в чём-то провинилась, моя дорогая госпожа? – искренне поинтересовалась та.
– Отвечай! – закричала властная госпожа.
Тешшуб так сильно перепугался, что нервно дёргался, потирая ладони.
– Госпожа, я не понимаю, чего вы требуете от меня, – Занзей приподняла голову, давая понять, что у неё тоже есть чувство собственного достоинства. – Я тоже госпожа! Я главная жена царя.  И я не чувствую за собой никакой вины.
– Вот как? Ты посмотри, как она разговаривает! – захохотала Шатанду. – Теперь слушай меня, госпожа. Этот дворец знавал немало таких же высокомерных девиц. Но отчаянные попытки добиться высот привели их к поминальному костру.
– Угрожаете? – младшая госпожа ехидно улыбнулась, издеваясь над свекровью.
– Понимай как хочешь, милая. Но ты больше не будешь шептать на ушко моему сыну свои наставления, дешёвые советы, и настраивать его против меня. Иначе тебе несдобровать! – сверкнула глазами царская мать.
Занзей посмотрела на супруга и снова на госпожу.
– Я прекрасно понимаю смысл нашего брака с повелителем. Но точно так же, как и вы, я озабочена его благополучием. Я дорожу своим супругом. Мы с вами не соперники, госпожа. И эта вражда никому из нас на пользу не пойдет. Только вот не забывайте, таванана… Если вы меня огорчите, мой отец повернется к тебе спиной, и всё задуманное вами погибнет ещё в зачатке. Решите бороться со мной, это пойдет во вред только одному человеку – повелителю!
– Так не стой у меня на пути. Не мешайся под ногами! – тихо прошипела таванана.
– А я вам и не мешаю. Я лишь поддерживаю своего супруга. Разве это не моя обязанность? – не сдавалась хитроумная младшая госпожа.
– Не забывай, красавица, у тебя еще нет сына-наследника. Следовательно, нет и права голоса, – Шатанду была непреклонна.
– Молча-а-а-ать! – что есть силы закричал правитель Хатти, схватившись обеими руками за голову. – Тише! Я уже не могу! Вон! Вон отсюда! – глаза его чуть было не выпали из глазниц.
Казалось, он совсем потерял рассудок.
– Тешшуб! – вскочила мать.
– Я сказал – вон! – с каждым мгновением царю становилось хуже, и женщины поспешили на выход.
– Госпожа, мы с вами стоим по обе стороны от него, и каждая тянет повелителя к себе. Если у нас есть недопонимание, хуже только Тешшубу. Давайте оставим глупые ссоры и начнем действовать вместе, – предложила Занзей, шагая по коридору.
– Два жеребца в одном табуне – беда. Так и мы с тобой, Занзей. Я всё решу сама. Если мне понадобится помощь, я тебя найду. Ты иди, занимайся своим ребенком. Рожай сыновей, – ответила высокомерно таванана и пошла прочь.
Шатанду окончательно утвердилась в том, что нельзя надеяться на сына, и решила взять управление в свои руки. Конечно, госпожа видела и понимала, что её сын не здоров. Она тяжело переживала сию истину, но никому не разрешала обсуждать Тешшуба и указывать на его недостатки. Госпожа решила начать свой план с убийства Хаттусили. Она понимала, что по-другому не справится с ним. Ей казалось, что если главный соперник её сына падет, то Тешшубу станет намного легче жить и править. Нет повода для беспокойства – нет и припадков, думала она. Хаттусили был великим полководцем, он тот, кто разгромил египетское войско в пух и прах и кому верны все воины Хатти. Он – главный враг трона, и его нельзя оставлять в живых.
Таванана столько всего уже успела натворить, что назад пути не было. До самой утренней зари сидела она, снова и снова прокручивая в голове план действий. И наутро вызвала самого искусного убийцу, поручив зарезать Хаттусили, прежде чем он надумает собрать войско против правителя.

Я принадлежу тебе!
Хаттусили был на охоте. Он приводил свои мысли в порядок перед решительным шагом. Скоро к нему съедутся правители соседних земель, и встретить их надо с холодной трезвой головой. Вместе с Тутхалией и Аладамой они верхом бродили в чаще леса. Тут господин вспомнил, что с тех пор, как у него живет Аладама, он ни разу не спрашивал о его происхождении и о том, как стал невольником. Как так получилось, что целых тринадцать лет он не интересовался прошлым мальчика?
– Аладама! – обратился он к молодому воину, что шел по левую сторону от него.
– Слушаю, господин.
– Я никогда не спрашивал, откуда ты родом. Ты помнишь, как стал невольником и попал в Хатти?
– Помню, господин, – улыбнулся Аладама. – Я жил по ту сторону Черного моря. Я – меот.
– Говорят, там очень красиво. Это так? – поинтересовался Тутхалия.
– Это страна отважных воинов и необычайно прекрасных женщин, брат мой! Я пересек много земель и видел разных людей, но свою родину вспоминаю как самую красивую. Нет её слаще. До сих пор стоят перед глазами её снежные вершины и бурные реки. Быть может, всё из-за того, что я смотрел на неё глазами и сердцем ребёнка.
– Удивительно, – покрутил головой Хаттусили. – А как ты здесь оказался?
– Мой отец быль царём меотов…
Не скрывая удивления, Хаттусили посмотрел на своего воспитанника. А тот продолжил:
– У нас принято отдавать сына на воспитание в возрасте пяти лет. Отдают знатному воину, который пользуется большим уважением. Воспитанник остается у него до совершеннолетия. Когда приходит время, его возвращают родителям, даруя воспитаннику всевозможные подарки. В честь этого царь устраивает пиршество и народные игрища, которые длятся три дня и три ночи. Вот и я пребывал тогда у своего воспитателя. Мы рыбачили, когда враг напал на мою страну. У меня до сих пор стоит перед глазами тот ужас, что они устроили. Схватили всех детей и погрузили на огромный корабль. Мой воспитатель же спрятал меня, он нёс ответственность за мою жизнь перед царём. Его убили. А меня всё-таки нашли и бросили к остальным детям.
Хаттусили знал, что такое невольничья жизнь вдали от дома. Он пережил примерно то же самое. Из потайных уголков памяти всплыло его детство, и  Хаттусили понимающе посмотрел на Аладаму. 
– Такие воспоминания бесследно не проходят. Тебе, наверное, снится это всё до сих пор? – мысли Хаттусили перебил Тутхалия.
– Не буду скрывать, долго снилось. Но тут я обрёл семью, дом. Видимо, боги любят меня, – улыбнулся меот.
– Если ты мечтаешь вернуться к себе на родину, только скажи. Я пойму всё и отпущу, – по-отцовски тепло сказал Хаттусили. 
– Меня там никто не ждёт, господин. В этом я уверен, – последние слова Аладамы прозвучали еле слышно, он насторожился: – Тише! Здесь кто-то есть!
Всадники спешились. И тут случилось что-то совершенно неожиданное и непонятное. Аладама кинулся в сторону Хаттусили, прикрывая его своим телом, и сбил с ног.
– Господин… –  прошептал молодой воин, закрывая глаза.
Тутхалия вскочил на своего коня и устремился в сторону, откуда прилетела стрела, торчащая из спины Аладамы. Хаттусили метался в недоумении. Один из его сыновей лежал полумертвым, а второй погнался за злоумышленником, и непонятно, что ожидает его в зарослях.
– Аладама! Посмотри на меня, сын мой! Аладама, ты слышишь? Не закрывай глаза, смотри на меня! – Хаттусили тревожно гладил лицо воспитанника, что без сознания лежал на боку.
Повидавший бед, закаленный жизнью, суровый Хаттусили со стальным взглядом сейчас суетился в недоумении. Нет сомнений, что стреляли в него, в Хаттусили, и в этом случае стрела может оказаться отравленной. У Аладамы было совсем мало времени. Надо было немедленно вынимать стрелу и спасать парня. Хаттусили, опомнившись, взял себя в руки и принялся за дело. Порвав рубаху Аладамы, он сразу понял – стрела точно была отравлена, рана вокруг неё была зеленоватого цвета. Господин нарвал крапивы, одуванчиков и наложил на рану воспитанника. Уложил его поперёк седла и поспешно вернулся во дворец. Это самое большее, что он мог сделать в полевых условиях.
– Лекаря! Живее! – на ходу давая срочные указания, забежал он во двор, крича изо всех сил. – Тутхалия в лесу. Найдите его. Поспешите на помощь. Возьмите убийцу живым. Он мне нужен живым.
Хаттусили трясло. Он был весь в крови Аладамы. Рана молодого человека сильно кровоточила, и страх потерять дорогого человека не с чем было даже сравнить.
Он бродил по коридору, не смея зайти в комнату, где целители трудились над меотом. Хаттусили то шумно и глубоко вдыхал воздух, которого ему порой не хватало от переживаний за обоих сыновей, то собирался идти за Тутхалией, то молча стоял, уставившись в одну точку. Дадей никак не могла его утешить. Она лишь стояла в стороне, тихо вытирая горячие слёзы. Наконец, двери распахнулись и из покоев Аладамы вышли несколько лекарей, что провели полдня над раненым.
– Жив? – подбежал к ним господин.
– Не тяните, пожалуйста! Скажите хоть что-нибудь, – взмолилась полюбившая воспитанника всей душой Дадей.
– Господин, увы, парень при смерти. Он очень тяжёлый. Я не уверен, доживет ли он до утра, но мы сделали всё, что было в наших силах. Мы очистили рану, дали ему лекарства, что выводят яд из организма. Хорошо, что ты не перевязал рану, когда доставлял его во дворец, господин. Вместе с потерянной кровью рана сама частично очистилась от яда, – ответил лекарь с седой бородой до груди.
– Делай что хочешь, но Аладама должен жить! Ты слышишь меня? Должен жить… – настойчиво повторил Хаттусили.
– Не отходи от него. Любое лекарство найдем. Только верни его нам! – умоляла Дадей, держа руки на груди, заливаясь слезами.
– Я постараюсь. Пусть боги смилостивятся! – лекарь развернулся и пошел к больному.
– Господин, Тутхалия вернулся! – наконец, появился один из воинов с хорошей вестью.
– Мой единственный мальчик вернулся здоровым! – ещё пуще разрыдалась Дадей.
Тутхалия стащил со своего коня связанного убийцу, пойманного им в лесу, и бросил к ногам отца. Хаттусили медленно подошел к нему, схватил за волосы и поставил на колени посреди двора.
– Ты кому служишь? – прошипел господин.
Убийца молчал, он даже не думал отвечать.
– Ты же за мной пришёл, верно?
Убийца кивнул в знак согласия.
– Кто?! – закричал Хаттусили.
Лицо убийцы было скрыто за толстым слоем грязи и крови, верными следами того, что Тутхалия здорово его избил, прежде чем доставить сюда. Глаза его страшно засверкали и, обнажая кривые зубы с желтизной, он широко улыбнулся. Взгляд душегуба будто говорил: «Делайте со мной что угодно. Мне всё равно!».
– Ты хорошо знаешь своё дело… Должно быть, ты самый лучший, раз тебя отправили одного. И, наверное, ты знаком с методами развязывания языка? – будто про себя сказал Хаттусили.
– Отец, кажется мне, он немой. Он ни звука не издавал с тех пор, как мы его поймали, – ответил на это Тутхалия.
Убийца улыбнулся ещё страшнее.
– Уберите его. Бросьте в темницу. Не кормить и не поить! Делайте что хотите, но узнайте, кто его прислал, – Хаттусили было противно смотреть на душегуба.
– А как там Аладама? – спросил Тутхалия, приблизившись к отцу.
– Он совсем плох. Стрела была отравлена. Ты сам как? Не задело тебя, сын мой? – опомнившись, рассмотрел отец сына со всех сторон.
– Я в порядке, не переживай.
– Хорошо. Я должен принести жертву богам, что сохранили тебя! – Хаттусили крепко обнял сына. – Хвалю, мой храбрый!

Нааптера целый день провела в слезах. Ей казалось, что если Аладама не очнется, то её сердце остановится. Она не покидала своих покоев, никому не показывалась и не смела пойти к любимому, посмотреть, как он. Девушка долго плакала. Чуть позже к ней зашла Ташми.
– Нааптера, сестрица. Ты ни разу за весь день не вышла из покоев. Что с тобой? – погладила она старшую сестру по голове.
Когда тебя кто-то жалеет, то хочется плакать ещё больше, не сдерживаясь. Так и Нааптера зарыдала в голос, обнимая сестренку.
– Тебе настолько жалко Аладаму? Мне тоже его жалко! – гладила та сестру по голове и плечам.
– Что слышно, Ташми? Ему лучше, не знаешь? – с мольбой посмотрела она в карие глаза наивной и милой девочки.
– Слышала, что ему совсем плохо, – пожала та плечами.
– О, мой бедный! За что его так? – сокрушалась Нааптера.
– Ну, так пошли. Посмотрим, как он, – предложила Ташми.
– Пошли! Пошли сейчас же! Мне уже всё равно, что скажут. Пошли, – вскочила и выбежала из покоев Нааптера.
Ташми не успевала за старшей сестрой. Нааптеру не волновало, сидит ли у Аладамы в покоях кто-то, увидят её, подвергнут ли осуждению. Она просто забежала к нему в комнату. Любимый её неподвижно лежал на кровати, бледный, словно труп. Увидев его таким, Нааптера невольно шагнула назад, испугавшись, и закрыла рот руками. Не из-за того, что в комнате был Тутхалия. Она подумала, что Аладама умер.
– Тутхалия… Он… Он что, умер? – ноги её стали свинцовыми.
– Почему ты пришла сюда среди ночи, Нааптера? А если отец увидит? – с укором посмотрел на неё брат.
– Пожалуйста, скажи мне правду! Он живой? – катились у неё по щекам слезы.
– Конечно, живой, – Тутхалия посмотрел в сторону больного.
По нему было видно, что он еле держится на ногах, настолько Тутхалия устал. Его клонило ко сну.
– Тутхалия, я подежурю. Ты иди поспи, – Нааптера еле передвинула ноги в сторону лежащего.
– Чего? Так я и оставлю тебя в мужских покоях одну! – сказал он строго.
– Брат мой единственный! Умоляю… Мне уже всё равно. Дай я немного посижу с ним, – Нааптера обножила свою душу перед старшим братом.
– Я так и знал, у вас двоих что-то происходит. Буду в коридоре. Посиди немного, – Тутхалия ешё раз недовольно посмотрел на сестру.
Как только он покинул комнату, Нааптера подбежала к любимому и взяла его за руки. Ей казалось, что Аладама почувствует присутствие любимой и тут же очнется. Но он неподвижно лежал, ни живой, ни мёртвый. Девушка присела на краю кровати и долго вглядывалась в красивое лицо отважного воина. Так близко и так долго она ни разу не смотрела на него. Хоть бы он открыл глаза. Хоть бы он снова встал на ноги…
– Кто одолел тебя, мой единственный? Мой храбрый воин! – Нааптера нагнулась и прикоснулась щекой к ладони любимого. – Вот бы ты меня так погладил. Сказал бы, что любишь меня. Я всё бы отдала за это! Знаешь ли, Аладама, с первой нашей встречи моё сердце бьется только ради тебя! Всё светлое, что есть в моем сердце, я храню для тебя. И если все наши мечты окажутся пустыми, в моем сердце появится огромная дыра, которую ничем уже не заполнить. Моё существование станет бессмысленным, и я просто буду бродить по белу свету, словно привидение.
Единственным свидетельством того, что в теле молодого человека бьется жизнь, было еле уловимое движение его груди вверх-вниз. И девушка положила свою голову ему на грудь. Тук-тук-тук… Сердце билось.
– Я своё сердце отдам тебе, Аладама. О, если бы я только могла вырвать свое сердце и подарить тебе! – снова покатились слёзы прекрасной девицы. – Я так люблю тебя. Ты стал главной причиной моего существования, Аладама. Любовь к тебе пульсирует по всему моему телу. И более ничего не важно. Только ты! Умоляю, не оставляй меня одну! Я не знаю жизни без тебя и боюсь этой неизвестности. Если ты меня слышишь, Аладама, знай – я люблю тебя. Не дай смерти одолеть тебя… – шептала Нааптера в полумраке.
Она неосознанно поцеловала молодого воина в губы и склонила голову ему на грудь. Тут появился Тутхалия:
– Уходи быстро. Кто-то идёт!
Нааптера ещё раз взглянула на своего любимого и выбежала прочь. Тутхалия сопроводил сестру в её покои и начал отчитывать:
– Это что сейчас было, Нааптера?
– А что было? – безразлично спросила девушка, вытирая горькие слёзы.
– Ты только что поцеловала Аладаму! – возмущению брата не было предела.
– Не буду скрывать, Тутхалия. Я душой и сердцем люблю его. И ничего не могу поделать с этими чувствами. Это не сиюминутный каприз. В нём я вижу смысл своего существования. Он – моё солнце, моя луна, моя жизнь. Прошу простить меня, – опустила она голову.
– Ох! – Тутхалия присел на стул. – Ты ведь понимаешь, никто не должен узнать об этом. Особенно отец.
– Я сейчас в таком состоянии, Тутхалия, что если даже небеса сокрушатся, мне всё равно. Мне уже всё безразлично, – тихо ответила Нааптера.
– Я не знаю, что делать. Чем я могу тебе помочь? Обещаю, что твоя тайна уйдет со мной в могилу. И ты крепись, не подавай виду. А теперь приляг и отдохни! – сказал Тутхалия и покинул покои сестры.

Той же ночью Дадей пригласила знахарку для Аладамы.
– Не переживай, моя госпожа! Если на свете есть излечение от того яда, я найду его. Мы не упустим парня, – с большим круглым сосудом в руках, стоя посередине покоев Аладамы, прошептала худощавая старуха.
– Что это такое ты принесла? – подвинулась к ней Дадей.
– Это целительная вода, госпожа. Высоко в горах есть источник. Там ни разу не ступала нога человека, настолько недоступен он. А я достала. И заговорила воду, чтобы еще лучше помогла, – знахарка поставила сосуд на стол и, подойдя к больному, положила руку с тонкими длинными пальцами ему на грудь. – Ох, и сильный же был этот яд. Но парень крепкий, здоровый, иначе мгновенно умер бы. Он жаждет жить! Борется. Мы должны помочь ему. Хорошо, что ты меня позвала.
– Делай, что положено, – Дадей отошла, дабы не мешать старушке.
Целебную воду колдунья перелила в глубокую чашу и, окунув туда чистую тряпку, начала обтирать всё тело Аладамы. Она с силой массировала его тело, разгоняя кровь. Потом продолжила обтирание. Проделав эти манипуляции три раза подряд, старуха достала острый короткий нож, сделала надрез на сгибе руки и подставила миску.
– Вот, госпожа, – чуть позже протянула она царице миску с черной кровью. – Яд вышел. Теперь ему станет лучше. Не переживай.
– Я никогда не видела черной крови, – удивилась Дадей.
Шаманка перевязала рану, и обе вышли из покоев.
– Давай ему воду из сосуда, госпожа. Он должен её всю выпить. Думаю, через пару дней очнется.
– Если он выкарабкается, я тебя отблагодарю как следует. А пока держи это, – сказала Дадей и протянула колдунье мешочек со звенящими монетами.
– Пусть боги будут довольны тобой, госпожа! – поклонилась старая женщина и исчезла во тьме глубокой ночи.

Исповедь
Правители соседних земель собрались во дворце Хаттусили следующим днем. Прибыли все, кроме нового царя Амурру и Киццувадны. Цари всех союзных земель Хатти, а также средиземноморских островов спокойно выслушали Хаттусили.
– Клянусь богами, раньше у меня и в мыслях не было такой цели – пойти войной против своего племянника, нашего царя. Но вы все свидетели – наш правитель нездоров, и даже старания тавананы не спасают ситуацию. Язык не поворачивается сказать такое, но я решился забрать трон у Тешшуба. И если вы согласны, если поддержите меня, я немедленно начну приготовления к походу. Недовольные тоже могут высказаться, прошу! – всё как есть разложил своим гостям Хаттусили.
– Мы всё прекрасно понимаем, Хаттусили. Сами стали свидетелями сказанных тобой слов. Тешшуб не смог стать достойным правителем Хатти. На протяжении семи лет он сидит на троне, и с тех пор страна пришла в упадок. Но, Хаттусили, ты не можешь убить царя. Закон не на твоей стороне в этом случае. – первым высказался царь касков Нурдагал.
– Касей правду говорит. Где это видано – свергать царя с престола! Власть передается от отца к сыну или к зятю, – сказал Ахей.
– Вы правду говорите, согласен. Я и не собирался убивать Тешшуба. Точнее, до сих пор не собирался. Но в своё оправдание я бы хотел показать вам кое-кого, – Хаттусили посмотрел на Тутхалию, что стоял в дверях.
Тот удалился, но вскоре вернулся вместе с Виндишепой. Отважные мужи Хатти тут же возмутились. Они не понимали, что на совете делает осужденный и изгнанный амурруец и как он вообще попал на север. Начался переполох.
– Что он тут делает? Тебе мало предательства? – негодовал царь Каркемиша.
– Спокойно! – перекрикнул всех Хаттусили. – Виндишепа, проходи. Рассказывай.
Гости недовольно переглядывались, крутили головой, жалея, что попусту потратили своё драгоценное время, приехав сюда. Они были разочарованы.
– Я много чего плохого натворил. Но я могу всё исправить. И надеюсь на понимание, – начал Виндишепа.
Тут все утихли и внимательно прислушались.
– Шатанду удерживала мою семью в плену и во время совета при дворце я не смог рассказать правду. Я боялся за них. Не стал мешать царю и таванане и позволил распоряжаться моей жизнью на их усмотрение. Поверьте, я искренне верил, что, если выполню все их условия, то они освободят мою жену с детьми. Но я ошибался. Они убили моего сына, а жена умерла в заточении. Только благодаря Хаттусили моя дочь осталась жива.
– Ты, наверное, заслужил это? – молвил Ахей.
– Знайте, это Шатанду отравила Муваталли! – возвысил голос Виндишепа.
Все вздрогнули и разом посмотрели на него.
– Муваталли хорошо понимал, что его единственный сын не сможет управлять страной. И потому хотел внести поправку в закон о престолонаследии и оставить трон Хаттусили. По этой причине Шатанду отравила нашего царя. Я своими глазами видел новый закон, подписанный Муваталли. И в последний раз, когда он всех созывал, доблестный наш правитель хотел озвучить свое решение – что передаёт свою власть Хаттусили. Но не успел. Накануне его убили, а новый закон уничтожили.
– Откуда тебе всё это известно? – сквозь зубы спросил Цру.
– Как вы знаете, мы с Шатанду соплеменники. Она мне доверяла, обещала пост главного советника, когда Тешшуб сядет на трон. Но я не знал, что Муваталли медленно и долго травили. Иначе я с ними не связывался бы ни при каких обстоятельствах. Узнав про новый закон повелителя, таванана захотела убить Хаттусили сразу, но я ей не позволил. Остерегаясь меня, Шатанду захватила  в плен мою семью, угрозами заставила молчать. Я не смог помешать убийству Муваталли, но нашел способ рассказать это всё Хаттусили. Вы тоже понимаете, именно этот муж заслуживает трон хаттского престола. В былые времена и сын, и брат повелителя могли претендовать на престолонаследие. Муваталли хотел вернуть этот закон. Кроме того, наш царь умер, так и не назвав имя своего преемника. Тешшуб – узурпатор! Он незаконно и самовольно сел на трон.
Присутствующие задумались. Правители некоторое время посовещались, и касей Нурдагал огласил:
– А есть ли у тебя какое-либо подтверждение своим словам, Виндишепа?
– У него нет, а у меня предостаточно, – сказал Тутхалия. – Отец, разреши…
Хаттусили одобрительно кивнул. Тутхалия постучал в дверь, и охранники затащили в комнату обезвоженного и изголодавшегося убийцу. Он был измучен и избит до безобразия.
– Как здесь оказался этот сатир? – вскочил на ноги правитель Тархунтассы.
– Знаешь его, Хуций? – спросил Хаттусили.
– Как же не знать? Кровожаднее убийцы не найти в южных землях.
– Так вот он и пытался убить отца! – вскричал Тутхалия. – Боги смилостивились и уберегли его. Аладама, личный телохранитель отца, спас его, укрыв собой. И вот он, мой названый брат, лежит при смерти.
– Он признался? Кто его отправил? – в один голос заговорили собравшиеся.
– Говори! Кто дал приказ? – пнул его Тутхалия.
– Таванана… Таванана приказала. Шатанду… – собравшись с силами, вымолвил убийца.
Хаттусили посмотрел на своих гостей.
– Что скажете? Как мне быть теперь?
– Тебе остается одно – отвоевать трон, что доверил тебе Муваталли. Медлить нельзя. Этот полоумный Тешшуб приведет Хатти к гибели, – сказал Нурдагал и добавил. – Я, как всегда, с тобой.
– Ты достоин трона! Я с тобой! – отозвался Ахей.
Все цари согласились поддержать Хаттусили в грядущей войне. Тутхалия взял убийцу за плечо и выволок из зала.

Да здравствует царь!
Тешшуб развлекался в окружении своих наложниц. Одна из них грациозно наливала ему вина, другая кокетливо угощала виноградинкой, третья ласково гладила господина. Правитель Хатти так был увлечен женским окружением, что ничто более не имело для него значения и ничем он не был обеспокоен. Главная жена царя Занзей спешила к своему супругу, но, застав его среди полуголых девиц, пришла в бешенство.
 – Вон отсюда!
Девушки посмотрели в её сторону и лишь улыбнулись, то ли издеваясь, то ли сожалея.
– Я сказала, вон отсюда! – закричала она громче, и Тешшуб знаком велел своим наложницам оставить их с супругой наедине.
– Тешшуб!
– Занзей! Кто дал тебе право распоряжаться моими покоями и моими женщинами? Ты не знакома со своими правами?! – закричал Тешшуб.
– Господин, таванана упрекает меня в том, что я никак не могу родить тебе сына. Ты же всё время проводишь с этими развратными наложницами. Давно не зовешь меня к себе. Я не знаю, что у тебя на уме! – залилась слезами Занзей.
– Я делаю то, что мне хочется, и тогда, когда посчитаю нужным. Не твоё дело, – царь выбежал на балкон.
– Чем я заслужила твоё презрение, Тешшуб? Я твоя законная жена и должна делить с тобой горе и радость. А ты со мной даже не разговариваешь. Если я тебе не нужна, то и в моем отце ты не нуждаешься.
– Не кичись своим отцом! – закричал на нее повелитель. – Думаешь, без Памбы и Киццувадны я провалюсь сквозь землю? Ещё раз говорю, не твоё дело. Твоя доля женская, вот и занимайся своими делами.
Занзей разрыдалась. Она, как и любая дочь правителя, давно смирилась со своей участью быть предметом укрепления политического союза. Она не имела права выбрать любимого человека в качестве своего мужа, принять предложение руки и сердца. Занзей исполнила волю отца, смиренно выйдя замуж за полоумного царя. Даже наложницы, хоть и завидовали богатству и положению госпожи, не мечтали оказаться на её месте, в качестве жены нелюбимого человека. Так получилось и с дочерью Киццувадны. Никто не завидовал её мнимому женскому счастью. У Занзей ситуация была намного хуже – её муж был психически больным и глубоко несчастным человеком. И главная жена царя переживала, что эта болезнь перейдет к её детям.
Распахнув двери, в покой влетела Шатанду с широко открытыми зелеными глазами:
– Тешшуб! Тешшуб, сын мой!
– Да что с вами, женщинами, сегодня стряслось? – раздраженно обернулся повелитель.
– Скорее! Хаттусили во главе огромного войска приближается к столице.
– Как? – не поверил своим ушам царь.
Занзей заметалась по комнате в недоумении.
– Все западные и восточные правители присоединились к нему. Мы в безвыходном положении. Нам следует искать убежище, иначе он убьет нас, – присела обессилевшая таванана. – Как думаешь, успеем добраться до Памбы?
– Выхода нет. Давайте собираться. Выезжаем немедленно,  а там посмотрим, – объявила Занзей.
– Так и сделаем. Беги скорее, собирай ребёнка. Тешшуб! Тешшуб, ты слышишь меня? Не стой! – накричала на сына таванана.
Правитель безостановочно мотал головой в знак протеста.
– Тешшуб. Сын мой единственный, опомнись, прошу тебя! Пошли! – со слезами просила Шатанду.
– Нет! Нет! Не пойду, – обеми руками схватился он за голову. – Не пойду. Я – царь! Я не буду убегать, как трусливый пёс. Я царь! Мама, я боюсь. Я ужасно боюсь. Но я не буду убегать.
– Что ты задумал? Всё пропало, мы уже проиграли эту неначавшуюся войну. Закончилось всё, Тешшуб. Будь оно всё проклято! – Шатанду схватила сына за руку и потащила его прочь с балкона.
– Нет, мама. Я встречу Хаттусили. Пусть делает со мной всё, что угодно. Но они не увидят меня убегающего! – сказал Тешшуб и выбежал из покоев. – Подайте мне колесницу!
Собрав отряд из воинов и хранителей дворца, Тешшуб выехал навстречу Хаттусили. Да, правитель Хатти был одержим страхом, у него подкашивались ноги, он еле дышал. Но сумел собрать в кулак всё своё мужество, честь и силу. По мере приближения многотысячного войска дяди Тешшубу становилось всё страшнее. Войско Хаттусили было такое огромное, что невозможно было найти ему края. Царь был бледен, словно покойник. Он поднял руку и отряд остановился. Первым вышел навстречу Тешшуб. Вскоре двинулся и Хаттусили.
– Что это всё значит, Хаттусили? – свет полуденного солнца ослеплял царя, и он, прищурив глаза и наклонив голову, обратился к дяде.
– Я не хочу причинять тебе вред, Тешшуб. Как никак ты мой племянник,  царь, ты годишься мне в сыновья.
– И тем не менее, ты напал на меня!
– Я всё знаю, Тешшуб. Муваталли хотел передать свой трон мне. Вы с тавананой уничтожили указ, подтверждающий мои права на престолонаследие. Мне поведал об этом человек, что стал свидетелем всех ваших с матушкой бесчинств, – речь Хаттусили была спокойной.
– Не понимаю, о чем ты, – неуверенно молвил Тешшуб.
Хаттусили обернулся, и колесница, отделившись от войска, направилась к ним. Когда Тешшуб узнал Виндишепу, он задрожал до такой степени, что ему свело челюсть.
– Ты? Но откуда? – еле слышно пробормотал царь.
– Вижу, ты удивлен, господин. Это я, держу путь из преисподней, – поклонился Виндишепа.
– Вот и мой свидетель, Тешшуб. Повторяю ещё раз, я всё знаю, – нахмурился Хаттусили.
– Ты не убьешь меня! Не имеешь права. Я царь! – закричал Тешшуб в истерике. – Тебя призовут к ответу.
– А тебя не призовут? Я тоже принадлежу к царской семье, а вы с тавананой хотели убить меня.
У царя подкашивались ноги, но он пытался держаться достойно.
Поднимая пыль, запряженная резвыми лошадьми, к ним спешила колесница. Ещё на ходу оттуда выпрыгнула таванана и подбежала к царю.
– Кто пытался тебя убить? – совсем не обращая внимания на свою таванану, спросил Тешшуб.
– Это я! Приказ отдала я, Хаттусили. Тешшуб не при чем. Заклинаю тебя, не трогай сына! Я всё приму, вынесу любое наказание, я виновата, но пощади Тешшуба! – взмолилась темнокожая мать царя.
Хаттусили ничего не ответил на её мольбы. Он лишь приподнял бровь и с отвращением посмотрел на недальновидную женщину, что стала причиной стольких бед.
– Я не хочу нарушать наши законы и обычаи и тем более убивать вас. Ты был нашим царем целых семь лет, Тешшуб. Я не посягаю на твою честь. Не переживай, – успокивая племянника, спокойно ответил Хаттусили. – Шатанду, надеюсь, ты осознаешь всю сложность ситуации. Развязывать войну не имеет смысла – я в курсе, что у вас нет войска. Мы договариваемся здесь и сейчас – трон переходит ко мне, вы покидаете столицу и живёте спокойно, не пытаясь мне отомстить. А если вы нарушите уговор, то не ждите пощады!
– Куда нас сошлют? – собравшись с мыслями, спросила таванана.
– Я скоро вынесу приговор. Пока собирайтесь.
Хаттусили не думал, что подлая Шатанду с больным племянником так быстро сдадутся. Так он стал правителем Хатти. Кто бы мог подумать, что у больного птенца, выброшенного из гнезда, окрепнут и вырастут могучие крылья и он воспарит в небесах! Цари союзных земель Хатти, что в свое время издевались над ним, теперь стояли, покорно склонившись перед младшим высланным сыном грозного Мурсили. Такова жизнь – и калечит, и лечит.
Союзники твёрдо верили, что с новым царем Хатти вернет былую славу и воспрянет после сокрушительных и нелепых ошибок полоумного царя и корыстной тавананы. Любой из союзников слепо и без лишних слов последовал бы за Хаттусили, настолько они ему доверяли.
– Я знал, что этот день настанет. Да продлится твое правление, отец мой! – поклонился и широко улыбнулся довольный Тутхалия.
– А я почему-то не знал. Я никогда не гнался за славой, не думал завоевывать трон. Всё как-то само собой получилось. Наверное, это дар богов, – ответил Хаттусили, осматривая царские покои.
– Что будем делать с Тешшубом и Шатанду, господин? – Тутхалия вернулся к делам.
– Что бы он ни натворил, Тешшуб был царем. И ссылка его в далекие земли не делает нам чести. Пусть будут поближе.
– Говорят, держи врага ближе… В этом есть великая мудрость.
– Да, ты прав, – сказал Хаттусили и вышел на балкон.
С этой высоты Хатусса казалась еще краше и величественнее.
– Молю богов даровать мне благоразумие! Пусть они помогут мне не стать жертвой гордыни, – посмотрев в небеса, прошептал Хаттусили.
– В тебе нет лицемерия и жестокости, отец. Ты тот, кто с чистой совестью предстанет перед нашими предками, – гордясь отцом, сказал Тутхалия.
– Как смотришь, сын мой, куда нам следует сослать Тешшуба с матерью?
– Ты царь, мой господин! Как скажешь, так и сделаем, – почтительно ответил сын.
– Я уже вынес им приговор. Но ты когда-нибудь займёшь  моё место. Ты бы какое решение вынес? – Хаттусили проверял сына.
– Пусть моё правление наступит нескоро, отец! Но я бы не стал им мешать, схватив в тиски. Я бы дал им возможность закончить задуманное, совершить ошибку, за которую они получили бы более суровое наказание. Тешшуб не страшен нам, но его матушка ни за что не сдастся. Я уверен, где бы она ни была, будет искать поддержки твоих врагов. Горбатого могила исправит. Она смогла убить царя и просто так не остановится. Я не стал бы мешать ей совершить ошибку, – Тутхалия оказался хитроумным.
– Если мы сошлем их в Нухашше, у них быстрее развяжутся руки. А мы легче добьемся своего, – довольно кивнул Хаттусили.
– Прекрасная идея, господин, – согласился Тутхалия.
– В таком случае пусть мой первый указ в качестве царя Хатти пойдет во благо. Тешшуб и Шатанду ссылаю в Нухашше, Виндишепа возвращается в Амурру в качестве царя юго-восточных земель, ты же, сын мой, поезжай в Хакмис и привези в Хатуссу нашу семью.
– Слушаюсь, господин! – улыбнулся Тутхалия и, пятясь назад, покинул царские покои.

Достопочтенный фараон
Шатанду и Тешшуб уже полгода пребывали в изгнании. Женщина давала клятвенное слово Хаттусили, что не будет более распространять грязные слухи, плести интриги за спиной правителя, но не смогла сдержать обещания. Шатанду горела огнём мести, она всё время думала о несправедливости, что загнала её в богами забытую дыру. Она искала союзников и не собиралась мириться со своей участью. Наоборот, со временем становилась только более озлобленной.
Она даже обратилась к своему родственнику, царю Киццувадны, чтобы тот поговорил с правителями Вавилона и Ассирии, предлагая союзничество в борьбе против Хаттусили. Однако Памба не одобрил пагубные мысли бывшей тавананы, он не желал стать врагом новому царю. И тогда Шатанду замыслила самый ужасный из всех возможных способов мести – стать сообщником египетского фараона и уничтожить общего врага-узурпатора. Ставшая безумной, как её больной сын, Шатанду направила послание Рамзесу Второму.
Со времен Кадешской битвы Рамзес стал взрослее и мудрее. Это был уже не тот свирепый, одержимый, отчаянный и жестокий деспот. Тем не менее, он всё еще страстно желал заполучить заветную крепость и потихоньку собирал войско для очередного набега. Фараон никоим образом не предполагал, что бывшая таванана Хатти сама предложит ему Кадеш в обмен на маленькую услугу.
«Достопочтенный фараон! Бог Солнца на земле, освещающий весь мир! Полагаю, до тебя уже дошли слухи о том, что младший брат моего горячо любимого супруга пошёл на нас с войском и силой отобрал власть у законного наследника, моего сына, царя Хатти Тешшуба. Этот хитроумный деспот – наш с тобой общий враг. О, если бы ты соизволил взять нас с сыном под свою защиту и помог забрать положенное нам, то в обмен на доброту и щедрость мы безвозмездно подарили бы тебе крепость Кадеш! Жду вашего благословенного ответа! С наилучшими пожеланиями. Царь Хатти Тешшуб и таванана Шатанду».
Поумневший фараон не стал самостоятельно принимать решения, а собрал своих сыновей и советников и прочитал им письмо тавананы:
– Вот, получил вчера. Что скажете?
– Я бы не стал доверять этой женщине, – высказался старший сын фараона Хаэмуас.
– Если я знаю женщин, то обиженная готова на всё! – рассмеялся младший.
– Оставь свои шуточки, Мернептах! – нахмурился отец. – Я хорошо знаком с хаттами, они храбрые и упрямые. Забыв об этом, мы сделаем самую большую ошибку. Если мы поверим таванане, и не вовремя ввяжемся в войну, то понесем большой урон. Мы не готовы к такой войне, не оправились ещё от старой.
– С другой стороны, такой возможности у нас больше может и не быть. Сколько лет мы ведем войну за Кадеш? А сейчас появилась такая хорошая возможность осуществить мечту ваших отцов. Даже через тысячу лет твое имя не сходило бы с уст людей как имя Великого Фараона, поработившего неприступную Хатти! Думаю, не стоит упускать этот шанс, – сказал один из советников.
– Завоюем Кадеш – получим всю Хатти потихоньку, – про себя прошептал Рамзес.
– Отец, а ты уверен, что эта женщина, заполучив желаемое, в итоге не оставит тебя ни с чем? Она, как-никак, предаёт свой народ, корыстно ведя борьбу за трон, – заметил Хаэмуас.
– Согласен. Амурруйцы – хитрые, – поддержал его младший брат.
– Хатусили под пятьдесят лет уже, но пусть его возраст не покажется мнимой слабостью. Он опытный предводитель и храбрый воин. В своё время был непобедимым и самым сильным во всей Хатти. Я много раз видел его на поле боя. И, честно говоря, лучше не плести интриги за его спиной, он нам этого с рук не спустит, – задумчиво сказал фараон.
– Раз уж так, господин, лучше не впутываться в тёмную историю с этой ведьмой. Не будем выпускать зверя из клетки. Он нас не трогает и то хорошо, – настаивал Хаэмуас.
– Завоюем северо-восточную страну – считай, весь мир у наших ног. С одной стороны, такая хорошая возможность… – сказал Рамзес, будто уже принял положительное решение.
– Господин, дабы не стать заложником предательства, запроси у тавананы ценный залог, – предложил советник.
– Да, но кого запросить? У тавананы только одно слабое место – это её сын, больше некем ей рисковать, – Мернептах был прав.
– Я что-нибудь придумаю. Идите, – взмахнул рукой Рамзес и воссел на трон.

Тылей – идущий на смерть
Нааптера вместе с Ташми и придворными девушками гуляли в саду. Жизнь их резко изменилась с переездом в столицу. Теперь они не имели права выходить в город на прогулку, пойти на базар за новыми тканями, посещать городские праздники, даже дышать свежим воздухом они выходили в сад в сопровождении целой свиты. Служанки повсюду ходили за ними, словно тени. Сестры никак не могли привыкнуть к этому, ведь до сих пор они жили не как птички в клетке, а как свободные люди. Девушки мечтали дышать полной грудью, веселиться, смеяться и радоваться жизни. Но теперь это всё было под запретом, ведь они – царевны. А это уже совсем другая жизнь, другие обязанности и строй.
– С тех пор, как Кайшах уехала в Амурру, стало еще тоскливее. Кто знает, что нас с тобой ждёт теперь? – Ташми, повзрослевшая под гнётом новых правил, много думала и переживала.
– Мне не по себе от этих охранников и многочисленных придворных особ, – Нааптера покачала головой с досадливой улыбкой.
– И не говори. Я уже не знаю, куда спрятаться от них. Оказывается, быть царской дочерью совсем невесело, – расхохоталась девочка.
– Я о том же. Вон, Кайшах. Супруг её – ровесник нашего отца. Ей велели выйти за него, а она и слова против не вымолвила. Подчинилась. Такая участь ожидает и нас с тобой. Это наша общая боль. Нам остается лишь жить с этим чувством несправедливости, храня в сердце несчастную и тайную любовь, – с грустью сказала Нааптера.
– Не печалься, моя красивая сестра. Это разрывает мне сердце, – прислонилась Ташми к плечу старшей царевны.
– Как не печалиться? Отец собирается женить Аладаму, ищет невесту для него. Я не вынесу этого, Ташми! – шепчет Нааптера.
Девочка посмотрела на сестру с сожалением.
– Сколько я его уже не видела! У стен этого дврца есть и уши, и глаза. А слуги так и ждут услышать какую-нибудь новость, чтоб донести до отца, – разозлилась та.
– Вам обоим несдобровать, если всё раскроется. Ты сама прекрасно это понимаешь. Держи себя в руках. Отец и матушка сердечно любят Аладаму, но никто не забыл, что он был невольником.
– Он не раб, он царевич! Сын царя меотов. Если отец приложил бы немного усилий и подумал, то смог бы найти себе сильных союзников за морем.
– Тише! Аладама идёт, – перебила её Ташми.
Весенняя прохлада приятно обволакивала тело. А капельки чистой утренней росы блестели на солнце. То была пора преображений, когда природа уже проснулась от зимнего сна и начинала распускаться, словно прекрасный бутон. Когда и сердце открывалось для новой жизни и необъяснимо прекрасных чувств. Нааптера же круглый год жила в весенних грёзах, ибо в её сердце давно поселилась большая и испепеляющая любовь. Когда она видела Аладаму, все чувства, бушевавшие в её девичьей груди, поднимались словно вихрь и кружились с такой силой, что казалось, они разорвут ее на части. Это было нестерпимо больно. И чувства эти обретали всё большую силу.
Услышал заветное имя, Нааптера застыла.
– Доброе утро! – поклонился Аладама девушкам.
Внимательная Ташми отстранилась и пошла к прислуге. Нааптера же так давно не видела любимого, что замерла от приятного удивления и не знала, что сказать. Она просто смотрела на него.
– Нааптера. Жизнь моя! – воин, что на поле боя превращался в непобедимого зверя, робел перед девичьей красотой.
– Это пытка – не видеть тебя так долго. Но и встречей я не могу насладиться, ибо боюсь за нас, – опустила она взгляд.
– Знаешь, когда мы были в Хакмисе… Когда я лежал при смерти…
– Пожалуйста, прекрати! – взмолилась Нааптера, не зная куда себя деть от смущения.
– Я помню всё, что ты мне шептала в ту ночь. Я всё слышал. Или мне хотелось услышать эти слова и всё почудилось? Но это спасло мне жизнь. Ты вырвала меня из лап смерти. Я уже бы на пути к загробному миру. Там не было ни царей, ни слуг. Все равны и всё красиво. Такое спокойствие было на душе. Я шёл к мертвым, совсем позабыв об этой жизни. Вдруг ты позвала меня по имени. Я осмотрелся, но тебя нигде не было видно. Чувствовал твои крепкие объятия только, будто ты держала меня и не пускала на ту сторону. Прислушался. И действительно, откуда-то доносился твой шепот, – Аладама совсем близко подошёл к Нааптере, обжигая её своим дыханием.
Царевна отступила на шаг, боясь быть замеченной слугами.
– Прошу тебя, прекрати, Аладама, – заливаясь краской смущения, прошептала она.
Она боялась, что молодой воин запомнил и её поцелуй тоже.
– Если меня поставят перед выбором – твоя честь или моя жизнь, я не задумываясь пожертвую собой! Но хочу, чтобы ты знала, – я собираюсь просить твоей руки у царя. Пусть он решает нашу судьбу!
– Что ты такое говоришь? – дрогнула Нааптера. – Даже не думай! Прошу тебя, Аладама! Тебе отрубят голову.
– Лучше я вернусь в загробный мир, откуда ты меня вытащила, чем буду жить без тебя! Повелитель хочет женить меня. Я не хочу другую. Только тебя желаю, – бархатный голос Аладамы обволакивал девушку, но она отчаянно мотала головой, предостерегая его от задуманного.
– Нааптера, – позвала её Ташми. – Кто-то идёт!
Аладама поклонился и пошёл прочь.
Он был упрям и был уверен, что кроме Нааптеры ему никто не нужен. Меот ни за что не отступит от своего и будет бороться за своё счастье! Так он решил. Конечно, за такую дерзость он может лишиться головы, но он более не мог так жить. Трепещущее сердце не давало ему покоя. Любовь к дочери царя была слепой и глухой. Это чувство было настолько огромным, что поглощало его, лишая сил и сна. Всем нутром он предвкушал приближение чего-то страшного и непоправимого. Поэтому думал – чем быстрее он сознается царю в своих чувствах к его средней дочери, тем лучше.
Личный телохранитель царя Хатти уверенными, быстрыми  шагами направлялся в покои повелителя. Он намеревался открыть ему единственную свою тайну. Двери в покои господина распахнулись, и перед меотом появился Хаттусили, будто сам спешил к нему.
– Аладама! Ты-то мне и нужен был. Проходи, – сказал царь и зашёл обратно.
– Слушаюсь, господин! – Аладама положил руку на грудь и поклонился.
– Присаживайся.
Молодой воин удивился. Он никогда не садился в присутствии своего царя.
– Нет, господин. Как можно?
Робость воспитанника заставила Хаттусили улыбнуться.
– У тебя на родине, наверное, младшие не садятся в присутствии старших?
– Обдумай слова перед тем, как озвучить их, осмотрись перед тем, как сесть, говорят меоты.
– Когда я увидел тебя впервые, удивился твоему взгляду и манерам. Я не понимал, как невольник может быть таким благородным. Позже я много размышлял над этим. Ты всегда держался достойно. Благовоспитанность, стойкость, сдержанность, скромность всегда сопровождали тебя, в любой ситуации. Только потом я всё понял, когда ты рассказал о своем происхождении. Ты не заслуживаешь быть невольником, – по-отцовски, с теплотой посмотрел царь на Аладаму.
– Господин… – молодой воин еще не понимал, к чему клонит повелитель, но был тронут его признанием.
– Я освобождаю тебя, Аладама! Ты – человек слова, добропорядочный, преданный и честный. Достойный сын своего воинственного народа. С этого момента ты свободный человек. И я хочу отвезти тебя домой, к твоему отцу, с почестями и уважением, как того требуют ваши обычаи, – царь встал перед воспитанником и посмотрел ему прямо в глаза.
Аладама не знал, как отнестись к такому повороту событий. Он просто молча смотрел на своего повелителя некоторое время.
– Пусть Бог Солнца благоволит тебе, господин. Ты вдвойне исполнил обязанности воспитателя. Ни разу не обидел меня. Благодарю тебя, но… – ответил он, опомнившись.
– Что такое, Аладама? Говори, – подбодрил воина царь.
– Но я не хочу домой, повелитель.
– Почему же? Ты думаешь, что не уживешься там? – присел Хаттусили.
– Нет, господин. Не в этом дело. Просто я сердцем и душой предан Хатти, мой дом здесь.
Конечно,  Аладама отныне был свободным человеком, но он не смог в этот же момент просить руки Нааптеры. Меот посчитал это плохим тоном, того хуже – предательством. Он был в смятении.
– Так это хорошо! Даже ещё лучше. Я нуждаюсь в преданном человеке, – обрадовался Хаттусили. – Мой храбрый воин, я пожалую тебе земли, какие только пожелаешь, женим тебя и заживешь…
– Господин, меня вполне устраивает моя нынешняя должность. Я хотел бы остаться при вас, в столице, – перебил юноша царя.
– Я этому буду только рад, – отозвался Хаттусили.
Разговору помешал привратник:
– Господин, пришла царица. Хочет поговорить с вами о срочном деле.
– Пригласи её.
– Господин, разрешите, я пойду? – учтиво попросил Аладама.
– Конечно, иди, иди, – довольный правитель Хатти положил руку на плечо воспитанника.
– Хаттусили! – забежала встревоженная Дадей.
– Слушаю, моя красавица. Что стряслось? – поспешил царь ей навстречу.
– Плохие вести поступили из Амурру. Говорят, Кайшах заболела. Я должна немедленно поехать к ней.
– Присядь-ка, госпожа моя. Что именно случилось с ней? Кто пришел с такой вестью? – успокаивал он супругу.
– Кайшах в положении, как ты знаешь… Может быть, связано с этим. Но говорят, тяжело болеет. Она прислала гонца, –  со слезами на глазах сказала царица.
– И ты хочешь к ней поехать?
– Конечно! Если ты разрешишь, Хаттусили, я бы поехала, – коснулась она мягко руки мужа.
– Ты ведь всё равно поедешь, разрешу я или нет, Дадей. Я же тебя хорошо знаю, – улыбнулся царь. – Езжай, я разрешаю. Только тебя будет сопровождать Аладама. Иначе никуда не поедешь.
– Тогда я Нааптеру тоже возьму с собой, пусть с сестрой повидается. А то она какая-то грустная стала после отъезда Кайшах.
С дозволения Хаттусили и в сопровождении Аладамы царица с дочерью отправились в путь. Материнское сердце Дадей не покидала тревога за старшую дочь, которую, по словам гонца, одолела непонятная болезнь. Прекрасная царица Хатти с элегантной проседью в густых волосах беспокойно глядела в окно повозки.
Нааптеру же одолевали личные, душевные проблемы. Её любимый человек находился в нескольких шагах от неё, и впервые они будут рядом несколько дней подряд. Эта мысль будоражила девушку, но она тут же вспоминала о своей светлоликой сестре, что захворала в далеких землях Амурру, и впадала в уныние.
– Матушка, может, ты отдохнёшь немного? Мы три дня уже в пути, и ты ни разу не прилегла. Не изводи себя, ты уже спину не можешь держать прямо! Разобьем шатер, поспишь немного, отдохнёшь, – предложила царевна.
– Нет, Нааптера. На сердце неспокойно. Я не устала, не переживай,  – покачала царица головой.
– Так нельзя, мама.
– Ты сама как, моя девочка? Я заметила, с тобой что-то творится… Раньше ты не была такой грустной, – царица посмотрела в глаза смуглой дочери.
– Я в порядке, за меня не переживай. Просто не могу привыкнуть ко дворцу, к Хатуссе. В Хакмисе было лучше, – опустила она глаза, пряча зеркало своей души.
– Я тоже больше люблю Хакмис, – улыбнулась матушка, вспомнив лучшие годы своей жизни, что провела на севере. – Эти земли, что сейчас принадлежат вашему брату, были благодатными – там родились вы. Хотя Ташми родилась в Хатуссе, во время битвы при Кадеше. Может, ей по нраву жизнь в столице?
– Честно говоря, ей тоже не очень! – рассмеялась Нааптера, обнажая белоснежные зубы.
– Мой лучик света, ты такая красивая, когда смеёшься! Улыбайся всегда, – погладила мать лицо девушки. – Знаешь, мне иногда кажется, что я чрезмерно увлекаюсь не теми делами и упускаю из виду самое ценное. Тебя что-то терзает. И я точно знаю, что это, – вздохнула царица.
– Мама… – Нааптера смущенно посмотрела в сторону.
– Посмотри на меня. Ты влюблена в Аладаму?
Прямой вопрос о самом сокровенном напугал и расстроил царевну, она чуть не разрыдалась.
– Расскажи мне, милая. Мать лучше всех поймет и сохранит твою тайну.
– Я не знаю, как быть, мама, – расплакалась Нааптера. – Не могу же я вырвать свое сердце! Я не справляюсь. Понимаю, я не имею права выбора, но… Знаешь… – горькие слезы от обнаженных чувств не давали ей спокойно говорить и девушка задыхалась.
– Понимаю, моя девочка, понимаю. Я тоже вышла замуж вслепую. Я не знала вашего отца. И у меня был любимый человек, – царица приподняла одну бровь и посмотрела в окно. – Но видишь, я полюбила Хаттусили, хоть и думала, что лопну от несправедливости. Зарождение любви в семейной жизни высокородных девиц полностью зависит от супруга. На мое счастье, отец ваш оказался заботливым, внимательным, понимающим, мягким мужем. Так он покорил мое сердце, – улыбнулась Дадей.
– Я не смогу полюбить другого. Это не в моих силах. Лучше уж смерть!
– Настанет время, и ты будешь с улыбкой вспоминать наш разговор, приговаривая, какой глупой и молодой ты была, – подбодрила её мать.
Тут раздались крики на улице, и повозка остановилась. Женщины не сразу поняли, в чем дело, но когда на повозку посыпались стрелы, стало ясно – это было нападение!
– Пригнись! Укройся! – опуская голову дочери вниз, воскликнула царица.
Сопровождающие их воины суетились, а повозку качало из стороны в сторону, словно вот-вот упадет на бок.
– Госпожа, оставайтесь внутри! – послышался голос Аладамы.
Град обрушившихся стрел дополнился звуками скрестившихся стальных мечей. Вдруг дверь со стороны Нааптеры открылась, и её схватила чья-то рука. Царица не смогла удержать дочь, и крепкая вражеская рука вытащила девушку из повозки. Тут же железный меч засверкал на солнце и безжалостно отрубил руку, что тащила царевну. Нааптера вдохнула воздух, чтобы закричать от ужаса, но тут её схватил Аладама и резко втолкнул обратно в повозку.
– Мама! Мама! Все наши воины мертвы! – с ужасом в глазах кричала девушка.
– Нааптера! Моя золотая девочка, не бойся! Они не посмеют причинить нам вред. Не посмеют! – крепко обняла она дочь.
Вдруг всё затихло…
– Почему так тихо? – Нааптера подняла голову в ужасных догадках. – Аладама! Где Аладама?! – вырвалась она из рук матери и выскочила наружу.
Госпожа поспешила за ней.
Аладама стоял неподалеку от них. Его тело было в глубоких рубленых ранах, а сам он истекал кровью. Щит, что он держал левой рукой, весь был покрыт стрелами,  а с меча стекала вражеская кровь. Меот уверенно стоял на ногах и, казалось, не чувствовал боли. Он лишь крепко сжимал рукоять меча и с вызовом смотрел в сторону, готовый снова ринуться в бой. Напротив него стояла группа воинов, не меньше двадцати человек. Все они были вооружены, но переглядывались в недоумении. Казалось, они решали – бросить всё и бежать прочь с поля боя или же группой напасть на одинокого воина. Стоя так же в положении нападающего, Аладама обернулся к женщинам и кивнул в сторону повозки, веля им укрыться. Его лицо было в крови, он дышал прерывисто.
Аладама точно знал, что если сейчас не сможет защитить двух женщин, что стоят за его спиной, то с ними случится страшное. И он должен был стереть эти двадцать воинов с лица земли. И сам тоже должен был выжить, иначе женщины попадут в плен и их подвергнут невыносимым мукам. Должно было случиться что-нибудь чудесное, чтобы выжить в этой ситуации. Группа воинов напротив была удивлена стойкостью и храбростью меота, так как он в одиночку перерезал половину нападавших. И оставшуюся часть разгромит, во что бы то ни стало. Сделает всё, но не подпустит их к царице и своей Нааптере.
«Ты не имеешь права умирать в бою, мальчик мой. Воин должен быть храбрым, ловким и отчаянным. Даже если перед тобой целое войско, а ты один, всё равно пойдешь против них! Чтобы враг дрогнул. Наши предки рассказывали, что видели воинов, выживших в неравной схватке, и при этом истребивших вражеское войско до последнего человека. Будь стойким! И ты достигнешь высшей формы признания для мужчины – стать тылеем, и иметь счастье быть воспетым! Как те воины, чьи имена живут веками!», – вспомнил Аладама наказ, что когда-то слышал от своего воспитателя.
Он глубоко вдохнул, собрал всю силу в кулак, и рванул с места. То было не слепое нападение, не вынужденный шаг отчаявшегося. Он знал, куда бить, когда и как. Аладама всё рассчитал, всё продумал. У него была цель – не оставлять в живых ни одного противника. И он резал их, будто сама Холодная Смерть вселилась в него и руками доблестного меота беспощадно забирала души тех, черёд которых настал возвращаться к богам.
Побледневшие царица с дочерью сидели в карете, крепко обнявшись, и смотрели на невероятное зрелище. Нааптере казалось, что Аладама не устоит на ногах и вот-вот свалится без сил.
Вдруг из ниоткуда появилась группа всадников, и резвые скакуны грудью снесли с пути тех нескольких воинов, до которых Аладама не успел добраться. Во главе всадников были Хаттусили с Тутхалией. Царь бегал между израненным Аладамой и повозкой. Тутхалия распахнул дверцы – а там, в обнимку и в слезах, сидели мать с дочерью.
– Дадей! Нааптера! С вами всё в порядке, вы не ранены? – кинулся к ним повелитель.
– Мы целы. Всё закончилось. Закончилось, – не могла успокоиться госпожа.
– Аладама! – направился Хаттусили к воспитаннику, и тот сделал шаг к своему господину.
– Повелитель…
– Аладама, мой храбрый воин! – осмотрелся царь, подсчитывая количество вражеских тел, недоумевая, как один человек мог им всем противостоять.
Прибывшая на помощь группа всадников лишь крутила головой и удивлялась мужеству меота.
– Ты подарил мне весь мир, Аладама! Ты снова вырвал меня из лап Смерти. Я никогда не смогу тебя отблагодарить. Проси у меня чего хочешь! – сказал царь и крепко обнял удивительного воина.
– Отдай мне Нааптеру, господин… Больше мне ничего не надо, – еле вымолвил он.
– Что ты сказал? – царь резко поменялся в лице и, нахмурив брови, посмотрел на Аладаму.
– Господин… Отдай мне Нааптеру в жёны! – громче и увереннее молвил герой.
Хаттусили долго смотрел на воспитанника, не зная, что ему ответить.
– Возвращаемся в Хатуссу. Быстрее. Здесь нельзя задерживаться. Обработайте ему раны и в путь, – приказал царь, обращаясь к своему наследнику.
Он не желал сейчас отвечать на просьбу Аладамы.
Аладаме же терять уже было нечего, потому он и выпустил на свободу те слова, что непосильным грузом лежали на его плечах. Признание это было тяжелее неравного боя, который он вёл мгновением ранее. С опустошенным и спокойным сердцем он присел на землю. Нааптера смотрела на него. Ей хотелось подбежать к нему, обнять, унять боль от телесных ран. Она не слышала просьбу Аладамы, не то провалилась бы сквозь землю от смущения. Девушке казалось, что она с каждым днём всё сильнее и сильнее любит Аладаму.
– Как ты узнал, что мы в беде, Хаттусили? Почему пошёл за нами? – спросила Дадей.
– Кайшах не больна, госпожа. С ней всё в порядке. Это была западня, – ответил царь.
– Как? – удивилась она. – Откуда угроза?
– Из Нухашше. Шатанду затеяла неладное, – Хаттусили покачал головой. – Слуги, которых я отправил с ними, прислали вестника. Только вот с опозданием…
В этот момент Хаттусили не понимал, что хуже: то, что сделала Шатанду, или то, о чём попросил Аладама.
– Ты посмотри на эту гиену! Я знала, что она не успокоится, – сокрушалась госпожа, ещё сильнее обнимая перепуганную Нааптеру.
– Она отправила весть Рамзесу с предложением о союзничестве. Хотела забрать престол у меня. Фараон ответил ей. Видимо, он ей не доверяет, запросил залог. Если она приедет к нему в качестве заложницы, Тешшуб сам не сможет провернуть дело. Если отдаст Тешшуба, то фараон может убить его, заполучив желаемое. И она задумала заманить тебя в ловушку и отдать фараону в качестве залога. Думала, так она справится со мной.
– Сколько желчи в ней! Глупая, ничему не научилась во дворце. Не знает, что женщину не меняют на престол, – возмутилась госпожа.
– Я бы отдал всё за тебя, Дадей! Ты и наши дети – это самое ценное, что у меня есть в жизни. И я не раздумывая вернул бы им трон взамен на вашу жизнь. Мне ничего не нужно без вас, – сказал Хаттусили, и приобнял супругу с дочерью.
– Что теперь будем делать? Какого наказания заслуживает Шатанду? – прислонилась госпожа к супругу.
– Самого сурового наказания! Она не успокоится никогда, я это точно понял теперь. Её казнят. Но Тешшуба, бывшего царя, нельзя, и потому он всю жизнь проведет в темнице. Занзей пусть возвращается к отцу. Мне надо было так поступить ранее. Это всё моя вина. Из-за моей недальновидности я чуть было не потерял вас, – будто не веря своим глазам, осматривал он женщин.

Всю дорогу в столицу Хаттусили не покидали мысли о разногласиях с Египтом. Хатты были изнурены нескончаемыми войнами. Народ мечтал о мире и согласии.
Только спустя несколько дней Хаттусили набрался смелости и вызвал к себе Аладаму. Правитель Хатти долго собирался с мыслями и мучительно для себя решал судьбу воспитанника. Был бы кто-нибудь другой на месте Аладамы, царь вынес бы свой приговор смелее и быстрее.
– Я бы не нашёл зятя лучше тебя, Аладама. Даже если искал бы целенаправленно. Ты верой и правдой служил мне долгие годы. Только ты видел слова, что зарождались у меня в голове, и исполнял приказы, которые я ещё не успевал озвучить, – чувство справедливости не давало царю дышать спокойно и говорить уверенно. – Я не хочу причинять тебе боль, но… Отдать тебе Нааптеру я не смогу! Этому есть свои причины. Да, я давно заметил, что отношения у вас с ней особенные, но я не предполагал, что всё настолько серьезно. Госпожа говорит, что вы влюблены.
Аладама молча слушал своего господина, опустив глаза. Из всего, что Хаттусили только что сказал ему, он уловил только одну фразу – отдать тебе Нааптеру я не смогу! Остальное не имело никакого смысла.
– Я знаю, что такое любовь. Я тебя понимаю. Но для своей дочери я выбрал другой путь. Тебе обидно, и унять боль будет нелегко. Ты меня хорошо знаешь, я просто так ничего не делаю. Надеюсь, и на этот раз поймешь. Если ты не поймешь, то никто не поймет.
Хаттусили не смел смотреть в глаза своему воспитаннику. Аладаме казалось, что весь мир опустел. Никого и ничего не было. Лишь он один в пустоте. Не было ни зверей, ни птиц, ни цветов… Пустота и тишина. Ему уже ничего не нужно было. Чья-то холодная рука крепко ухватилась за его мечту, выкрала и исчезла. Что он мог возразить царю?
– Я тебе уже говорил, Аладама, повторю еще раз – дарю тебе Хакмис. Весь мир я положил бы к твоим ногам за преданность. Но я знаю, что после всего этого ты не останешься в Хатуссе. Однако и терять тебя не желаю. Я нуждаюсь в тебе, – Хаттусили подошёл к молодому воину и, наконец, посмотрел ему в глаза.
Аладама был неподвижен. Царю неведомы были мысли меота. Впервые в жизни воспитанник его был закрыт.
– Скажи хоть что-нибудь, Аладама. Не молчи!
Хаттусили не вынес отстраненности и холодности Аладамы и опустил глаза.
– Я всё понял, господин, – лишь кивнул он.
– Ты принимаешь моё предложение? Поедешь в Хакмис?
– Повелитель, можно я позже отвечу на этот вопрос?
– Конечно, мальчик мой. Думай сколько пожелаешь! – воскликнул Хаттусили.
– Господин… – поклонился воин и стремительно удалился.
Хаттусили вышел на балкон подышать свежим воздухом. Он ещё не сказал  Аладаме, кому отдает свою дочь в жены. Этот момент он специально опустил. Ибо не знал, как вообще озвучить такую весть. Но царь был уверен в своем решении, и ничто не заставило бы его передумать.
У Аладамы всё перемешалось в голове. Он знал, что царь может отказать ему в такой просьбе, но не предполагал, что боль от несправедливости будет настолько сильной. И он впервые за долгое время вспомнил о своей родине. Аладама подумал, какой была бы его жизнь, если бы в тот злосчастный день его не украли завоеватели. У него была бы семья: мать с отцом, братья, сестры. Может, даже унаследовал бы трон отца. Но… В таком случае он никогда не увидел бы Нааптеру, не познал, как приятно пахнут её густые черные волосы, не тонул бы в карих глазах любимой. Может, он и встретил бы другую женщину, но любил бы он другую так же, как Нааптеру?
 Герой Хатти так долго стоял неподвижно, глядя в никуда и утопая в мыслях, что не заметил, как наступила полночь. Лишь глубокой ночью он опомнился, когда свет полной одинокой луны освещал все улочки дремлющей Хатуссы.
Шум открывающейся двери вернул Аладаму из далекой незнакомой страны, куда унесли его тяжелые мысли о нелегкой судьбе. Он лениво обернулся и увидел Нааптеру.
– Нааптера! – удивился он. – Ты почему пришла сюда среди ночи? Что-то случилось?
Девушка лишь молча подошла к нему. Аладама вдохнул свежий, дурманящий аромат волос Нааптеры  и замер, прикрыв глаза. Она была совсем близко. Молодой воин коснулся её мягких волос, что каскадом лежали на плечах любимой, и поднёс локон к своему лицу. Оба они были в таком странном состоянии, что уже ничто не имело никакого значения. Хуже им всё равно никто уже не сделает.
Нааптера положила руки на грудь молодого человека:
– Я бы всю жизнь слушала, как бьется твоё сердце.
Аладама впервые обнял ее. Очень крепко. Будто готов был слиться с ней воедино.
– А я бы вот так держал тебя всегда.
Нааптера мягко прикоснулась к затягивающимся ранам Аладамы. Она боялась причинить ему боль.
– В тот день я так боялась потерять тебя!
– Я тогда говорил с повелителем… Просил твоей руки… – Аладама закрыл глаза и жадно глотнул воздух.
– Знаю, – посмотрела она ему в лицо.
– Он ответил мне только сегодня. Отказал! – ещё крепче обнял он любимую.
– Знаю. Я обещана другому, – и покатились горькие слезы царевны.
– Кому? – прерывисто дышал Аладама.
– Это уже не важно. Пусть небосвод упадет на землю. Мне уже всё равно, – сказала Нааптера, встала на цыпочки и поцеловала Аладаму в губы.
Молодой меот горел жгучим пламенем и боялся, что не сможет вовремя остановиться. Только вот Нааптера не пришла к нему в покои, чтобы упорхнуть, как ночное сновидение. Аладама всё крепче сжимал её в объятиях и жадно целовал, вкушая сладкий вкус пухлых губ Нааптеры.
– Нааптера… Нааптера… Нельзя… – опомнившись, шептал он.
– Слышишь? Мне не нужен другой. Только ты. Ты один. Прошу тебя! Я не хочу подарить себя другому. Я твоя. Не лишай меня жизни, не останавливайся! –расстёгивая рубашку Аладамы трясущимися пальцами, шептала Нааптера.
Она поцеловала израненную грудь молодого и отважного воина. Прямо там, где неистово билось сердце.
У него более не было сил сдерживаться. Сладостное пламя, что прожигало всё его естество, страстно жаждало любви. А жаркое дыхание любимой девушки обжигало ещё сильнее. Вены на шее Аладамы напряглись до предела, готовы были лопнуть, вкушая аромат девичьего тела. Обратного пути уже не было…
Слаще той ночи и приятнее того утра у Нааптеры уже не будет в жизни. Тело её сотрясали воспоминания прошлой ночи и утра, когда она проснулась в объятиях любимого мужчины. Через всю свою бессмысленную жизнь она пронесет воспоминания о той единственной, богами подаренной ночи, когда Нааптера отдалась ему. Самому смелому воину Хатти.
Она знала, что её судьба решена и дворец готовится к свадьбе. Но смуглая царевна Хатти решила всё по-своему, обошла планы своего величественного отца-повелителя и подарила свою чистоту любимому.

Маатхорнефрура
 Хаттусили немедленно созвал совет. Поговаривали, что царь выдает свою среднюю дочь замуж, и именно это должны были обсудить. Всем было чрезвычайно интересно, кто же тот счастливчик, кому улыбнулась удача заполучить царевну. Народ гадал, правителю каких земель так повезет?
Аладама и Тутхалия, словно каменные стражи-львы главных врат Хатуссы, расположились по обе стороны от царя Хатти. Хаттусили немедля приступил к главной теме совета:
– Вы, наверное, уже наслышаны, что я выдаю свою дочь Нааптеру замуж? Я надеюсь на ваше понимание и поддержку. Ибо дело это крайне важное и ответственное. Я отдам её Рамзесу Второму!
Эта новость была столь неожиданной для собравшихся, что все замерли на мгновение. А потом по залу пронеслась волна возмущения и недовольства:
– Как?
– Зачем?
– Где такое видано?
– Что это такое?
Правители союзных земель негодовали и сокрушались, но больше всех был удивлен и разочарован Аладама. Он не понимал, как царь царей, великий Хаттусили мог принять такое нелепое решение. Воин стоял по левую сторону царя и в недоумении смотрел на повелителя, разрываясь от гнева. Причем, всё, что творилось у него на душе, было написано на лице.
– Тише! – поднял руку царь.
– Мы не понимаем, повелитель, почему ты отдаёшь царевну Хатти нашему заклятому врагу? Мы с египтянами воюем тысячи лет. А ты отдаешь свою дочь в жёны фараону? Наша земля еще не видывала такого позора! – негодовал царь касков.
– Мы думали, ты будешь лучшим царём. Плохо вышло, Хаттусили! – приподнял брови Ахей.
– Тому наверняка есть веская причина. Давайте послушаем царя! – сказал Виндишепа. – Наш повелитель не раз доказывал свою преданность родине.  И когда нёс службу в Хакмисе, и когда занял трон. У нас нет весомых аргументов для подобных оскорблений. Не опережайте событий.
После речи Виндишепы члены совета успокоились, и Хаттусили продолжил свою речь:
– Мы, конечно, можем ещё тысячу лет воевать с Египтом, но не пришло ли время мирных соглашений?
– Много раз мы расходились с ними мирно, господин. Только вот через несколько лет они снова нападали, нарушая договор! – выкрикнул Цру.
– Договор на словах и закрепленный документально имеют разную силу, – отрезал царь.
Услышав что-то новое для своих ушей, правители прислушались.
– Я хочу оставить Шам и Северную Финикию в составе Хатти, а еврейские земли и Южную Финикию отдать Рамзесу. Кроме того, он получит от меня в дар много золота, серебра, железных мечей и всякого рода оружия. А свидетельством того, что я никогда не нарушу заключенный мирный договор, будет брак моей дочери Нааптеры с фараоном. Политический союз мы закрепим брачным, – продолжил Хаттусили.
– Ничего не понимаю. Ради того, чтобы фараон с нами более не воевал и не отнимал крепость Кадеш, ты отдашь ему свою дочь, вместе с немыслимыми богатствами? Это унизительно! – нахмурился Нурдагал.
– Сколько войн мы пережили? Сколько жизней унесли эти войны? Сколько судеб было искалечено? Сколько слёз пролили наши женщины, оплакивая своих сыновей и мужей? Потом так же в слезах провожали подросших сирот на следующую войну! И так всю жизнь… Мы отвоевали наши границы, но нас стало меньше. Мы на грани исчезновения! А я не хочу, чтобы народ, который живет тысячи лет на этой земле, был стерт с лица земли из-за моей гордыни. Чтобы на могилах моих соплеменников фараоны строили свои пирамиды. Лучше я принесу свою любимую дочь в жертву и развею по ветру пепел от моего обугленного сердца! Я остановлю кровопролитие. И ни одна мать больше не будет хоронить своего сына! – разгневанный царь ударил кулаком по столу.
   Все слушали его молча. Казалось, они вникали в суть такого тяжелого для Хаттусили решения.
– Кроме того… История не простит нам ошибок. Мы не отдадим Хатти Рамзесу. Если он добьется своего, путь к Черному морю и Средиземноморью будет открыт для фараона. Но я породнюсь с ним и защищу всех. Это момент истины. И я хочу, чтобы вы, все здесь присутствующие, поехали в Египет от моего имени, отвезли ему дары, заключили брачный и мирный договор. Надеюсь на благие вести. Пусть всё решится во благо! – поднялся царь и пошел прочь.
Отец отдавал своего ребенка. Сквозь боль и терзания. Во благо родины. Чтобы молодежь заводила семьи, рожала и воспитывала своих детей в мире и согласии. Чтобы хатты смогли воспрянуть духом и жить свободно. Царь приносил в жертву своего ребенка ради этого! Аладама мог встать против целого народа, отвоевать свою любимую, выкрасть её, исчезнуть и жить счастливо. Но он не мог так подло поступить с человеком, который воспитал его как собственного ребенка. Невыносимо было оставаться в Хатуссе и наблюдать за приготовлениями к свадьбе. Обдумав всё, Аладама решил поговорить с правителем.
– Господин, я хочу вернуться в Меотиду.
Хаттусили поменялся в лице. Он выглядел растерянным. Немного постояв молча, он тяжело выдохнул и присел.
– Ты всё хорошо обдумал? – не поднимая тяжелые веки, спросил он.
– Обдумал, господин.
– И в Хакмис не поедешь, и полководцем моим не станешь, да?
– В Хатти много достойных воинов, господин. И у тебя есть Тутхалия. Лучшего наследника и не сыскать. Мне же ничего не надо, повелитель. Я уже говорил это, – держась гордо и стойко, но с опущенным взглядом сказал Аладама.
– Я тебя понимаю, мой мальчик.
– И я тебя понимаю, господин, – мягко ответил он. – И не держу зла на тебя. Ты сделал как лучше. Я поеду домой, разыщу отца, если он жив.
– Хоть ты и не смеешь признаться, я виноват перед тобой, Аладама. Но у меня не было иного выхода! – царь поднялся и крепко обнял воспитанника. – В добрый путь, мой отважный мальчик! Буду надеяться, что я не осрамился перед твоим отцом, и дал тебе достойное воспитание. Кто знает, может ты захочешь вернуться ко мне – и мои двери всегда будут открыты для тебя.
Грудь Аладамы была похожа на комнату с распростертыми дверьми и оконными затворами, где гулял холодный ветер. Там было пусто! Да, он действительно понимал Хаттусили и уже не винил его ни в чем. Но ему казалось, что, если срочно не покинет дворец, то лишится рассудка. У него не было сил, чтобы проститься со своим братом, Тутхалией, и даже с Нааптерой. Душа не выдержала бы этих испытаний и пыток. Он просто хотел бежать, не оборачиваясь.
И Нааптера тоже… Может, она и не оправится от этого удара, и всю жизнь будет бродить по свету, словно привидение. Ей уже сейчас всё равно. Царевне были безразличны невиданной красоты наряды, что были сшиты для похода в Египет, и золотая корона с драгоценными камнями, и в качестве приданого сундуки с золотом и серебром, тысячи голов скота, пригнанного в столицу, табуны резвых хаттских скакунов… Нааптера даже не думала о том, что станет полноправной царицей и главной женой египетского фараона. Что именно благодаря этому союзу Хатти и Египет больше никогда не встанут друг против друга. Что как только деспотичный фараон увидит хаттскую царевну, влюбится в неё до беспамятства.
Тем временем корабль направился в сторону Меотиды. Познавший невольничью судьбу молодой человек даже не обернулся, покидая Хатти.

…Горячий воздух пустыни обжигал горло. Высокопоставленные послы Хатти везли прекрасную царевну в Египет. Нааптера была уже другим человеком. Она вдруг повзрослела, очерствела и мало напоминала скромную, стеснительную и покладистую девушку.
Счастье молодых, которых судьба свела, а потом, насмехаясь, раскидала по разные стороны, было ценою мира. Остались лишь пустые покои, где тени влюбленных предавались своим чувствам и желаниям. Где объятия были крепкими и горячими. Шептались о любви… Улыбались… Просили…

Эпилог
Политический союз Хатти и Египта был закреплен брачным, и хаттская царевна, по этому договору, стала главной женой фараона Рамзеса Второго.
Фрагмент клинописного текста этого первого известного в мире задокументированного мирного договора был найден в Богазкёйском архиве и хранится в Археологическом музее Стамбула.
В те времена чужеземные женщины не выделялись среди других наложниц фараона, но в знак уважения к породнившемуся с ним народу, Рамзес Второй сделал Нааптеру своей главной супругой, и правила она наравне с мужем. Фараон так был поражен красотой хаттской царевны, что нарёк ее именем Маатхорнефрура, что переводится как «Зрящая красоту Солнца».
Спустя восемь лет младшая дочь Хаттусили, Ташми, также стала супругой фараона Рамзеса Второго.
Правление царя Хаттусили Третьего стало апофеозом хаттской цивилизации.