Хатти 3 часть

Часть 3

ХАТТЫ

Хатти, 1252 год до нашей эры
Некогда великая и непобедимая Хатти приближалась к очевидному, неизбежному падению. У её самого влиятельного правителя Хаттусили Третьего не было возможности остановиться и насладиться жизнью, ибо он непрерывно вёл ожесточенную битву за свои пограничные земли. Так и подступила старость, вместе с отчаянием и тревогой за будущее страны. Жизнь свою он посвятил служению империи, добился неимоверных высот, расширил границы страны, но под конец своего пути столкнулся с болезненным предательством и открытым противостоянием со стороны некогда союзнических племен.
Объединившиеся эллинские племена, обретя небывалую мощь, решили отказаться от союзничества с Хатти и, словно рыжие псы, исподтишка нападающие на раненого льва, кружили вокруг неё, ослепленные желанием урвать лакомый кусок от разваливающейся империи.
В период правления Хаттусили народ хаттов действительно проживал свои лучшие годы. Империя развивалась, расширялась, в конце концов наступил мир и люди просто наслаждались жизнью. Мирный договор, заключенный с заклятым врагом, египетским фараоном Рамзесом Вторым, повлиял на все слои общества – Хатти процветала. Но всему хорошему когда-нибудь наступает конец. Вот и счастье хаттов оказалось недолговечным. Только расправили они крылья, как со всех сторон появились предатели, новые враги, жаждущие крови хаттов.
Таковы законы жизни. Падение одного – взлёт для другого. Мудрые знают о цикличности – всё в этом мире идёт чередом. Но так больно это принимать, когда очередь доходит до тебя. И было совершенно очевидно, что Хатти испускает последний дух, что жизнь больше не пульсирует в ней страстно и жадно. Её конца с нетерпением ожидали северные правители. Хаттусили чувствовал запах Смерти, исходящий оттуда. С востока уже не поднималось животворящее, тёплое солнце. Там было туманно, сыро и холодно. Ведь оттуда поджимал новый враг, добившийся неимоверных высот за очень короткий срок и наступающий на Хатти с нескрываемой кровожадностью и ненавистью. Западные острова, принадлежащие некогда союзным эллинам, были покрыты кромешной тьмой и неизвестностью. Хаттусили знал лишь, что они повернулись к нему спиной и планируют что-то сокрушающее. Старый царь Хатти был зажат в тиски, ему уже не на кого было надеяться внутри страны. Оставалось только одно – просить помощи извне, у отдаленных, может и заморских правителей, срочно искать нового союзника в борьбе за существование. Он должен был защитить свою землю от наступающего краха.
Но кто? Кому он доверит свой народ? Кто поймет его страхи и поможет удержать власть? И с каким лицом он предстанет перед духами предков, если не сможет защитить страну и допустит её падение?

Глухой вой
Все замечали, что в последнее время Хаттусили был сам не свой. Он часто уносился в далекие мечтания, никого не хотел видеть, слышать, уединялся и сидел молча по целым дням. Поговаривали, что он слегка лишился рассудка, и его приближенные всерьез обсуждали смещение царя и восхождение на престол его единственного сына. Но, учитывая все заслуги Хаттусили перед империей, некоторые всё-таки надеялись на просветы в его сознании и держали свои намерения на крайний случай.
У царя не было ни одного выхода из ситуации, он сотни раз пересмотрел все возможные варианты, но надеяться было уже не на кого. Только на себя и свои последние силы. Он, конечно, мог бы, как и ранее, заключить с кем-нибудь мирный союз и закрепить его брачным. Ведь внуки уже подросли и даже стали ему опорой. Но он вынес бесценный урок из собственного опыта и уже не станет рисковать своей кровью, даже ради страны.
Последний поход был крайне тяжелым для Хаттусили. Закрывшись от всех, уединившись, он подолгу сидел в темноте и тишине, собираясь с мыслями. Он не мог ни пить ни есть, весь мир был уже не мил. Хаттусили был разбит, разочарован и вымотан.
Опущенные уголки глаз, покрытые глубокими морщинами, придавали ему ещё более опечаленный вид. Потухший взгляд всё чаще был устремлен вниз, в больших черных глазах уже давно стояли уныние и усталость. Но что-то удерживало его, не отпускало. Он жил. Даже смертоносная  вражеская стрела не задевала его в битвах. Будто он ещё не исполнил своё предназначение, и небеса охраняли его от холодных рук Смерти.
Старший брат Хаттусили, Муваталли, пребывал в точно таком же состоянии незадолго до своей кончины. Он любил стоять на балконе и смотреть вдаль. Красивые глаза его застывали в одной точке, сплетенные руки он держал на пояснице, замирал в таком положении и просто думал. Хаттусили неосознанно повторял последние дни своего брата и теперь хорошо понимал участь Муваталли, что он пережил и что творилось у него на сердце.
Поникшие плечи некогда храброго и смелого воина уже не расправлялись, даже если он прилагал большие усилия. А приятный смуглый цвет кожи плавно перешел в болезненно желтый, и он просто стоял, иногда качал головой, не веря, что всё это происходит с ним и страной. Перед его взором открывалась вся столица, он видел её как на ладони. И замечал, что многие жилища пришли в негодность, улицы уже не такие светлые и чистые, как раньше. Голодные люди бродят по городу в поисках пищи для своих детей. На это было больно смотреть. Сердце повелителя Хатти обливалось кровью. Так не должно было быть, ведь всё так хорошо начиналось. В какой момент друг задумал стать врагом? Как так получилось? Дело дошло до того, что Хатти может только обороняться из последних сил. А восстать могучим войском, пойти на врага, разбить его и вернуться с богатыми трофеями он больше не в состоянии.
Хаттусили держал глиняную табличку с клинописным письмом. Он много раз перечитывал его, искренне полагая, что вавилонский царь в своем ответном письме случайно упустил что-то важное. Правитель Хатти не хотел верить в то, что очередной потенциальный союзник отказал ему в помощи и не хочет ввязывать в войну за свободу хаттов. Кто бы мог подумать, что великий Хаттусили когда-нибудь окажется в таком положении? Ведь правители соседних земель поклонялись ему и считали за честь быть его союзником. А теперь они же стоят перед ним, приняв позу нападающего.
Хатуссили искренне надеялся, что царь Вавилона не откажет ему в помощи. Но тот даже не соизволил написать ему ответ на отдельной табличке. Ответное письмо он нацарапал на обратной стороне письма из Хатти, чтобы в случае перехвата все видели, что ему написал Хаттусили и какой ответ он получил. Крайне подло с его стороны.
«Уважаемый  Шагаракти, царь Вавилона. Полагаю, весть о том, что Ассирия собралась на нас войной, дошла до вашего сведения. Царь Шульману Ашеред Грозный захватил восточную провинцию Хатти, благодаря чему стал сильнее. К моему глубокому сожалению, тиран Ашеред не остановится на этом, ибо главная цель его – это покорение всей Хаттской империи. Вполне очевидно, что, прежде чем совершить очередной поход на Хатти, ассирийский царь истребил все наши соседние народы, чтобы те не пришли нам на помощь. Напомню ещё об эллинах, которые по точно такой же тактике решили обезвредить моего зятя, фараона Рамзеса Второго, прежде чем напасть на нас. По моим сведениям, Ашеред пойдет на Вавилон в скором времени. Положение у Вавилона сейчас не самое стабильное. И если мы с тобой объединимся, сможем одолеть общего врага с легкостью. Мы окажем отчаянное сопротивление, разобьем ассирийцев, окружив их с юга и запада. Жду твоего ответа. Царь Хатти Хатуссили Третий», – написано на табличке.
На обороте ответ Шагаракти: «Ты не пишешь мне как союзник, Хаттусили. А призываешь меня к преступлению и насилию, ввязывая в войну, к которой Вавилон не имеет никакого отношения. Ты не допускаешь и мысли, что Ашеред может оказаться сильнее и хитрее тебя. В случае твоего поражения, наступит конец и всем твоим союзникам. Я не брошу в огонь свой невинный народ. Мой ответ короткий и ясный – не надейся на меня».
Хатуссили не слышал, что кто-то давно стучится к нему в двери. Наконец, до него донесся нарастающий грохот, настойчиво возвращая его к действительности.
– Заходи, – разочарованно кинув на стол глиняную табличку, сказал он слабым, безжизненным голосом.
– Тутхалия вернулся, господин, – поклонился стражник.
– Так зови его быстрее, – лицо правителя озарилось светлой надеждой, вдруг куда-то исчезли все переживания, которые не давали ему покоя, и он задышал полной грудью.
– Отец! – тут же предстал перед ним царевич, согнувшись в почтительном поклоне.
– Добро пожаловать домой, сын мой! Как добрался? – обнял он Тутхалию.
Тутхалия отсутствовал несколько месяцев. Он был у фараона, и Хаттусили не сомневался в том, что сын вернется с многотысячной египетской армией и сокрушит всех недругов.
– Хорошо добрался, отец. Только вот… – Тутхалия опустил глаза. – Нет у меня добрых вестей.
Хаттусили вздрогнул, будто чья-то невидимая рука вырывала сердце из его груди, и, разочарованный и разбитый, медленно опустился на стул.
– Что сказал мой зять? – не в силах поднять тяжелые веки, спросил Хаттусили.
– Как я понял, он боится. Не хочет наживать себе врага в лице ассирийского царя. Ашеред может с таким же успехом пойти на Египет. У него хватит мощи. Вон, захватил Митанни . До сих пор не можем отвоевать. Все уже знают, что Ашеред собирает большое войско.
– Молчи. Не хочу ничего слышать, – Хаттусили поднял руку, повелевая закрыть эту тему.
Новости, с которыми вернулся Тутхалия, буквально сбили царя с ног. Царевич, видя состояние отца, лишь понимающе кивнул. Седина в волосах Тутхалии являлась знаком нескончаемых тяжелых размышлений. Он не меньше правителя переживал за империю и искал выход из ситуации. У него была последняя надежда, единственный шанс, который до сих пор не рассматривался никем и никогда. Но он не знал, как к этому отнесется отец, и не смел озвучить эту мысль.
– Я знал, что он деспотичный правитель. И тем не менее, отдал свою любимую дочь ему в жены. Пожертвовал ею. А теперь смотри. Оставил нас беспомощными в трудной ситуации. Ну, конечно. Они ведь убили моих дочерей, мы больше не связаны родственными узами. Зачем мы ему? Красивых дочерей моих давно нет в живых, но внуки-то… Хотя бы ради них… – шептал Хаттусили.
Тутхалия знал, что шепот у отца – знак скорого взрыва эмоций. Он кожей чувствовал зарождающуюся внутри правителя бурю разрушительных чувств. И, пытаясь отвлечь его, Тутхалия сказал тихо:
– Он возвёл статую Нааптеры. Такая высокая, что в уме не укладывается, как вообще её сооружали. Он любил её, уважал.
– Какое это имеет значение сейчас? О чём ты говоришь? Будь он проклят! Любил, говоришь? Может, он удачно и позабыл прошлое, но вот я не могу никак забыть. Рамзес давно повернулся к нам спиной. Он лишь обесчестил и опозорил меня в очередной раз. Понимаешь, меня лично уничтожил! – брызгая слюной и выплескивая всю накопившуюся злость и печаль, закричал Хаттусили.
– Предположив, что мы отрезаны от всех торговых путей, он подарил Хатти целый корабль золота и серебра, – невозмутимо продолжил Тутхалия.
– Это плата за убийство моих дочерей? Да гори оно всё синим пламенем! Слышишь? Будь он проклят! – Хаттусили ни за что и никогда пальцем не дотронулся бы до этого золота. – Радует одно: помощи от него не дождемся, но и мешать не станет. Хотя бы наши южные границы останутся в безопасности. Не то пропадем. Вот, вавилонский царь отказал нам в помощи.
Хаттусили было противно даже смотреть на глиняную табличку и он с презрением сбросил её со стола. Тутхалия сжал рукоять своего меча, опустил голову и глубоко вздохнул. Всё было предельно ясно.
– Говорят, что для отца нет ничего страшнее, чем хоронить своих детей. А я говорю, что есть. Это когда ты не можешь даже похоронить тело своего ребенка, оплакать его. Тяжело такое принять и понять. Нет могилы, куда я смог бы прийти и прочитать молитву. Я знал, что Нааптера влюблена в другого. Но переступил через неё, через себя и отдал своему врагу. Ради мира над головой. И всё зря. Я не смог уберечь народ, ради которого пожертвовал своими детьми. Я сделал своих дочерей несчастными, в несчастье они и умерли. Неужели это всё не имело никакого смысла изначально? – Хаттусили был готов разрыдаться.
Он положил руку на грудь и сжал её. Ему было больно как никогда. Он метался по комнате, протестующе мотал головой, дрожал его подбородок и горячие слезы готовы были хлынуть из глаз, опозорив его перед царевичем.
Хаттусили повернулся спиной к сыну. Его тело и мысли были переполнены разрушительными переживаниями, и было очевидно, что правитель Хатти держался из последних сил. Женщинам гораздо легче справляться с эмоциями. Достаточно выплакаться, выговориться и на душе становится легче. Мужчинам же гораздо тяжелее. Это страшно – видеть разбитого мужчину с пустыми глазами, потерявшего надежду и веру. Наверное, поэтому Хаттусили давно не показывался своей жене и не пускал её в свои покои – чтобы та не пришла в уныние. Дадей наделена мудростью, она красноречивая и сильная женщина. Наверняка, она помогла бы супругу выйти из эмоционального заточения. Но Хаттусили намеренно избегал её.
– Я не знаю, что делать, Тутхалия. Это конец. На этот раз крах неизбежен. Мне кажется, что нас настигнет самая страшная участь. Но мы не сдадимся так просто. Будем биться до конца. Враг не смешает нашу кровь со своей. Мы будем биться как никогда, до последнего хатта, до последней капли крови. Они не увидят нас поверженными! – собрав всю оставшуюся волю в кулак, сказал Хаттусили.
Прежде на совет съезжались доблестные правители союзнических племен. С царем Хатти всегда стояли плечом к плечу отважные каски, храбрые эллины и смуглые южане. Плодотворные встречи проходили в дружеской обстановке, а потом дружно отмечали общий успех и радостные события. А сейчас хатты были сами по себе. Ибо прежние друзья теперь открыли охоту на них.
– Всегда есть выход, отец. Человек бессилен лишь перед лицом Смерти. А она нас ещё не настигла. Я, кажется, нашел решение. Давай попробуем этот вариант, – Тутхалия всё-таки решил изложить свой план.
– Лично я никакого выхода уже не вижу, сын мой. На этот раз нас мало, а враги в большинстве. В одиночку нам не справиться с ними. Нам остается лишь мужественно умереть. Но яйцо курицу научит. Говори.
Правителю Хатти никогда не приходило в голову то, что предложил царевич. Хаттусили вспылил и наотрез отказывался слушать сына дальше. Но и Тутхалия оказался упрямцем: он просил, уговаривал, умолял, пока отец не притих и не призадумался.
– С нартами, что живут по ту сторону Ахуна, у нас общие предки. Мы взошли от одной ветви, правда. Следовательно, доверять мы можем только им. Но мне так стыдно перед моим воспитанником. Он сейчас правит Меотидой, стал царем. Но я не смогу посмотреть ему в лицо. Ведь я разбил ему сердце, и боюсь, он меня не простил до сих пор, – с тяжелым сердцем признался Хаттусили.
– Аладаму воспитал ты, мой господин. И ты знаешь его лучше, чем кто-либо. Я не думаю, что он таит обиду на тебя. Меоты – наша последняя и единственная надежда. Они усмирили дарданейцев. А с этой задачей справится не всякий. Я долго размышлял над этим. Позволь мне поехать к своему брату. Думаю, он не откажет нам, – взмолился Тутхалия.
В этот момент в сердце повелителя Хатти вспыхнула маленькая искра надежды. И тем не менее, он так боялся разочароваться или спугнуть удачу, что не подал никакого виду, а лишь продолжал сидеть так же неподвижно, тихо, опустив глаза. Нахлынули воспоминания, мысли унесли его далеко назад, в прошлое, где его воспитанник благородного происхождения стоял перед ним, оголив все свои чувства, и просил руки царевны: «Отдай мне Нааптеру, больше мне ничего не надо!». Он вспомнил выражение лица Аладамы, когда отказал ему. Как убил в нем радость и надежду. О, если бы он тогда принял иное решение, в пользу любви… Смуглая царевна Хатти сейчас была бы живой, процветающей, любимой и любящей. Она жила бы в счастье, в мире и согласии со своим супругом, её дети не остались бы сиротами, а сам Хаттусили не сгорал в огне каждый раз, как думал о несчастной судьбе своих дочерей. И уж точно, породнись он вовремя с будущим правителем Меотиды, Хатти не находилась бы сейчас в таком плачевном состоянии.
– Дай мне добро, отец. И я тотчас же соберусь в путь. У нас как никогда много лошадей, возьму с собой табун и подарю меотам. Разобьем Ассирию, поделим трофеи пополам, – предложил Тутхалия.
– Золото Рамзеса тоже отвези им.
– Но как, господин? Золото нужно нам самим. Народу нечего есть, нужно укреплять границы, – удивился царевич.
– Да, нам нужна помощь. Но я не приму от этого тирана ни одной монеты. Это он так хотел откупиться за гибель хаттских дочерей…
Хаттусили полагал, что полная ответственность за всё происходящее лежит на нём самом. Его поступок, до сих пор считавшийся самым правильным решением, привел к упадку и вырождению его драгоценного народа.
Тутхалия не мог упустить такую возможность. До него дошли слухи, что Аладама нынче является царем Меотиды, и помощь названого брата была его последней надеждой. В глубине души Хаттусили тоже этому радовался. Вспыхнувший луч надежды освещал тьму в сердце царя Хатти, что неподвижно стоял на балконе и смотрел на северный горизонт.

Соприкосновение
Радостная весть из восточных нартских земель привела в приятное волнение всю Аскалу. Девушки в ярких, длинных, струящихся платьях неслись по улицам столицы, направляясь на рынок в поисках самых красивых лент и украшений. Необычайной красоты амазонки, обворожительно улыбаясь и поглядывая на молодых воинов Меотиды, что резвились на побережье, приводили в порядок свои доспехи, стрелы и мечи, готовясь к намечающимся играм. Старший царевич Меотиды возвращался домой после долгих лет пребывания у воспитателя, и народ готовился к праздничным мероприятиям. С приближением начала празднеств сердца людей бились особо трепетно и волнительно, ведь их ожидала целая неделя грандиозных игр, танцев и веселья.
– Интересно, он скоро женится или будет присматриваться к меотянкам?
– Думаю, наставник уже нашел ему достойную пару с восточных земель.
– Я так волнуюсь, кажется сердце сейчас выпрыгнет из груди.
Шептались между собой меотянки, заливаясь беззаботным хохотом и закрывая покрасневшие от смущения лица руками.
Точно так же трепетно было на душе у царицы Меотиды. Только то был не обычный трепет перед долгожданной встречей матери и сына. Это было чувство, приглушенное непонятной тревогой. Удина стояла на сторожевой башне, устремив острый взгляд на морские просторы, словно выискивала там, вдалеке, причину своего смятения. Природная осторожность лишала её покоя. Она всячески пыталась отвлечься от лишних мыслей и перенаправить всё внимание на приближение встречи с первенцем, которого она видела лишь раз. Сердце бьется всё сильнее. Ведь скоро сын её предстанет перед ней совершенно взрослый, а она должна вручить ему чашу с медовым напитком.
Удина вспомнила день, когда впервые взяла своего сына на руки, посмотрела ему в маленькое личико, вдохнула его неописуемо сладкий запах. День, когда она стала матерью и имела право насладиться материнством. Повитуха протянула ей только что принятого младенца, светлоликого, с такими же, как у матери, красновато-рыжими волосами. Он был такой крепкий, здоровый, тёплый. Словно медвежонок, постанывая, он вцепился в сосок матери. Удина впервые видела такое чудо – маленького, новорожденного и живого мальчика. В голове не укладывалось, что это её ребенок. Такой родной, милый и почему-то уже любимый. И она ещё раз удостоверилась в том, что ребенок для матери – её уязвимое место, и не зря амазонок лишали права видеть и знать своих отпрысков.
И это действительно было чудом. Ведь в тот день впервые родился сын у амазонки, который имел полное право жить. И весь мир мог знать об этом. И в какое бешенство пришла Удина, когда, проснувшись, не нашла ребенка рядом с собой! Она подумала, что царица амазонок всё-таки решила ей отомстить и прислала «тень» за жизнью новорожденного мальчика. Ребенка от любимого мужчины. Ребенка, что озарил её прошлое и настоящее солнечным светом  и теплом.
– Где мой Догамыс?! – закричала она на всю округу, выбив дверь ногой.
Меоты, услышав крик разъяренной амазонки, вздрогнули. Она было облачилась в своё снаряжение и собралась на поиски малыша, но тут заявились люди, «похитившие» его.
– Я подумал, что ты не забыла обычаи амазонок, испугался за сына моего друга и вынес его ещё ночью. Мы с Жан будем его приемными родителями, и для нас большая честь воспитывать ребенка таких славных героев Меотиды. С удовольствием приму его в свою семью, дабы наша с вами дружба стала ещё крепче, – сказал Шауей в то утро.
Каких усилий стоило Удине сдержаться и не наговорить лишнего тогда! Она готова была испепелить весь мир,  снести все препятствия на своем пути, лишь бы вернуть своего ребеночка.
А теперь вот, возмужавшим и взрослым, сегодня его вернут. Удина часто представляла лица и Догамыса, и младших сыновей, которые тоже были у своих воспитанников. Как они натягивают тетиву, бьются на мечах, борются или же ездят верхом. Она так надеялась, что их с Аладамой дети вырастут воинами, полными чести, благородства, храбрости и мужества. И что они будут достойными своего отца, величайшего из воинов и нынешнего царя Меотиды.
Густые медные волосы Удины были собраны в высокую прическу и спрятаны под изящную корону. Лаконичное длинное платье светло-серого цвета подчеркивало её стройный стан, ничуть не потерявший упругости и подвижности после рождения четверых детей. Казалось, над нею годы не властны. Короткие литые доспехи из тонкого, но прочного металла, с отчеканенными изгибами и украшенные драгоценными камнями сидели на ней, как вторая кожа. Эти доспехи не были похожи на снаряжение амазонок, а являлись усовершенствованной и улучшенной версией, сочетающей в себе и надежность, и женственность. Они были изготовлены по просьбе Удины, по её собственному рисунку.
Да, она отказалась от обязанностей амазонки, но Удина по прежнему сильна и хранит свой меч наготове, периодически подтачивая и полируя его. Царица Меотиды поменяла короткое, удобное для езды платье на длинное и струящееся. Но дух амазонки всё ещё пульсирует в её теле неиссякаемым и неудержимым пламенем. Удина всегда славилась неповторимой красотой, но сейчас она ко всему полна любви, ласки и тепла. Тот огонь, что вспыхнул в её груди, лет двадцать назад, всё еще пылает, даруя ей силу и внутренний свет. В этом огне бесследно сгорели все сомнения, злость, тоска и чувство одиночества.
Меотида же возвысилась и расцвела с приходом на престол возмужавшего и набравшегося опыта Аладамы. Теперь ни один вражеский народ не смеет даже смотреть в сторону побережья Азова.
– Какая ты красивая... – бархатный низкий голос мужчины, бесшумно появившегося на дозорной башне, вернул Удину к реальности. – Опять тоскуешь?
При этих словах сердце царицы забилось еще сильнее.
– Я не знаю в чём дело. Не могу справиться с тревогой. Будто что-то непредвиденное должно случиться. Наш мальчик, став мужчиной, вернется к нам сегодня. Я такого и представить не могла раньше. Знаешь, я так боюсь сглазить свое счастье, – честно призналась Удина, теребя крупное серебряное кольцо с розовым жемчугом на указательном пальце.
– Хоть и не было во всей империи амазонок равных тебе по силе и храбрости, всё же боги не создавали тебя амазонкой. Это не было твоим главным предназначением. Я понял это, впервые увидев тебя, – царь Меотиды прижался к своей супруге и поцеловал её в лебединую белую шею.
Госпожа улыбнулась и смущённо опустила глаза.
– Ты вот шутишь, а я настолько переживаю, что боюсь опозориться, упав в обморок перед сыном и всем народом. Ох-х-х...
– Посмотри на меня, – Аладама развернул свою женщину и посмотрел ей в глаза.
Вышитый серебром кафтан серо-голубого цвета, длиной чуть ниже колен, смотрелся на Аладаме изысканно. На серебряном широком поясе висели утонченный кинжал и бесподобной работы меч, украшенный вставками из серебра и белой кости. Лаконичный, но благородный образ Аладамы завершала текстильная корона бордового цвета с серебряной основой и ювелирными вставками.
Глядя на мужа, Удина испытывала чувство уверенности, полной защищенности и спокойствия. Царица провела рукой по лицу любимого мужчины и положила голову ему на грудь.
– Наверное, боги не наделили нас словами, способными передать всю радость, что я сейчас ощущаю, Аладама. Я молюсь лишь об одном – пусть всё самое ужасное, что могло с нами случиться, оказалось в прошлом. Пусть окажется, что цену за наше счастье мы уже выплатили в своё время.
– Не думай об этом, Удина. Сейчас не время. Откуда такие мысли вообще? – насторожился царь.
– Это жизнь. А в жизни всякое бывает. Да, мы многое пережили. Но тогда я была одинокой, мне нечего и некого было терять. Теперь у нас четверо детей и я думаю о них всё время. Что их ожидает в будущем, от каких бед их нужно уберечь. Сегодня к нам возвращается Догамыс. Кто знает, когда я увижу моего кареглазого Багирсея, маленького Альпшао с пухлыми алыми губками. Только Атиса у меня осталась, да и она вся ушла в дела, бывает, неделями не вижу её.
– Они тоже вернутся, не успеешь моргнуть и глазом. Не сомневайся. Ведь время так быстро летит. Атиса же амазонка, вся в тебя пошла, и с этим ничего не поделать. Тебя воительницей сделали по принуждению, а она осознанно выбрала этот путь. Не отчаивайся. Она достойная дочь и храбрая амазонка. Я горжусь ею. А теперь пошли вниз, народ ждет нашего появления. Всё уже готово, – погладив спину своей царицы, Аладама приобнял и поманил её за собой.
В этот момент с соседней караульной башни прозвучал протяжный  звук горна. Впервые в жизни Удина испуганно вздрогнула. Ей вдруг показалось, что небеса обрушились на землю с оглушающим грохотом. Они одновременно повернулись в сторону моря, устремив свой взгляд на горизонт. Вдалеке, где небосклон сливался с поверхностью воды, виднелось несколько кораблей.
– Вот причина моей необъяснимой тревоги, – с разочарованием и грустью прошептала Удина.
Некоторое время они оба молча стояли, высматривая корабли. Кто знает, за чем и для чего они плывут в Меотиду. С виду это не торговые суда, их несколько. Чем ближе они подходили, тем мрачнее становился Аладама. Он уже знал, что это за корабли и откуда держат путь.
– Хатты... – наконец, молвила Удина.
Аладама утвердительно кивнул.
Раньше он часто думал о том, какой была бы его жизнь, останься он в Хатти. Наверное, Хаттусили пожаловал бы ему какие-нибудь просторы и он стал бы его советником, наместником. Или же погиб в каком-нибудь походе. Кто знает... Но, повстречав Удину, он обрёл счастье и напрочь перестал думать о прошлом. Аладама вовремя осознал смысл слов старой шаманки Маисы и теперь точно знал, что тяжелое и горькое прошлое привело его к сегодняшнему дню. Именно на родине и с этой женщиной он обрел покой и умиротворение.
А теперь вот, словно привидение, вырвавшееся из глубоких пещер, за ним увязалось далекое прошлое. Кого несут эти корабли, зачем плывут?
Группа амазонок встречала гостей на берегу моря. Хотя Аладама должен был оставаться во дворце и дожидаться гостей там, он узнал среди прибывших своего названого брата и поспешно направился к нему навстречу.
– Добро пожаловать, брат мой! – он заключил Тутхалию в крепкие объятия, не скрывая своего удивления и радости от неожиданной встречи.
– Аладама! Аладама! Да приумножится род твой, любимец богов! – эти двое были так похожи друг на друга, словно рождены от одних родителей, и настолько были рады встрече, что ни у одного из них не было ни сил, ни желания проявлять царскую невозмутимость.
– Тутхалия! Брат мой... – то и дело повторял царь Меотиды.
– Как ты, Аладама? Сколько лет прошло в тоске по тебе. Радуясь обрывкам вестей о твоем правлении, мы и живем.
– Всё хорошо, Тутхалия. Как видишь… – широко улыбаясь, отвечает Аладама.
– Это мой старший сын, Аладама, – гость обернулся к своему спутнику. – Его зовут Арнуванда.
– Живи долго и счастливо, храбрец! – Аладама положил руку на плечо молодого воина и посмотрел в лицо внука великого Хаттусили. – Я жил у хаттского царя ни в чём не нуждаясь. Никогда не смогу его отблагодарить за добро. Дарю тебе всё, что ты пожелаешь, Арнуванда. Ты только скажи, что радует твой глаз.
– Я много слышал о тебе, господин. Для меня честь познакомиться с тобой. Мне более ничего не нужно, – почтительно ответил юноша.
Аладама внимательно посмотрел на благовоспитанного, скромного хатта. Лицо высокого юноши выражало честность, порядочность и добрый нрав. Он был молод, но было предельно ясно, что этот воин успел навидаться многих бед, но сердце его ещё не обезображено испытаниями и войнами. Светло-карие, с медовым отливом глаза светились теплом. Хатты были безоружны, на них не было даже доспехов. Это говорило о том, что они прибыли с миром. На благородном лице его были следы свежих боевых ран, значит, совсем недавно он воевал. И судя по тому, что стоит перед царем Меотиды живой и здоровый, он непобедимый воин. Нижняя губа немного толще верхней. Значит, он добрый, честолюбивый, совестливый. Арнуванда искренне улыбался, но в глазах таились грусть и тревога. Кровь касков играла в его облике главенствующую роль – он был светловолосый и статный.
– Прошу, проходите, – Аладама поощрительно кивнул и жестом руки пригласил дорогих гостей во дворец.
– Кажется, мы застали какое-то празднество? – заметил Тутхалия, неспешно и с большим интересом осматривая всю округу.
– Старший сын сегодня возвращается от воспитателя, – сдержанно ответил Аладама.
– Какая радость! – улыбнулся Тутхалия.
Наследный царевич Хатти хотел было ещё что-то спросить, но тут с побережья донеслось отчаянное ржание лошади. Все устремили взгляд туда. Там свирепствовал вороной, спрыгнувший с корабля. Он несся по побережью, сметая всё на своем пути. Может, коня что-то напугало или утомился с дороги. Вдруг он повернул в сторону распахнутых крепостных врат. Чистокровный хаттский жеребец, как стрела, несся по крепости. Никто не мог остановить разъяренного коня, он лихо ускользал от брошенных в его сторону арканов и всадников, последовавших за ним.
– Везунчик тот, кто сможет оседлать его. Обретет и преданного друга, и лучшего скакуна. О чем еще может мечтать воин? – посмотрев вслед жеребцу, разрушившему уже не один переулок Аскалы, сказал царь Меотиды. – Этого скакуна может остановить лишь самый умелый наездник. Пусть это станет началом народных игрищ и первым испытанием: вороного получит в подарок тот, кто сможет оседлать его! – провозгласил Аладама.
Народ устремил всё свое внимание на сие великолепие. Царица Меотиды не стала отвлекать гостей от незапланированного зрелища и замедлила шаги.
Перепуганный скакун, казалось, даже и не думал останавливаться или поддаться укротителям. Он с упорной резвостью носился по крепости, не подпуская к себе ни единого человека. Вдруг он резко остановился, будто встретил на своем пути некое непреодолимое препятствие. Он тяжело дышал, жадно хватая воздух раздувающимися ноздрями и изучающе разглядывал эту преграду, навострив уши. Отважные амазонки и лихие меотские воины осторожно и медленно подступали к нему. Но жеребец не обращал на них никакого внимания. У хуары была иная цель – неуклюже одетый человек, стоящий прямо напротив него. Вороной стремительно соскочил с места и направился на человека в темной накидке и пышной папахе чабана. Казалось, жеребец вот-вот снесёт меота грудью и не избежать беды. Воины и амазонки Меотиды ринулись вперед с криками, призывая мужчину бежать прочь с дороги, но он стоял как вкопанный.
– Уйди с дороги! Убьет! Уйди прочь, пропадёшь же! – кричали ему.
Но тот всё стоит бездвижно, будто и не слышит никого. Либо он слепой? Собравшимся на народные игрища людям вдруг стало совсем не до веселья. Человек мог погибнуть на ровном месте и омрачить этот прекрасный день, которого вся Меотида ждала целых восемнадцать лет. Но тут случилось невероятное. Человек побежал прямо на коня, казалось, с призывом «посмотрим, кто кого снесёт». За мгновение до неизбежного столкновения разъяренного животного и безумного человека мужчина ловко отскочил в сторону, схватив за гриву проносящегося скакуна, поднялся в воздух и без особых усилий оседлал его. Погнавшиеся за хуарой люди остановились в недоумении и с нескрываемым удивлением смотрели на то, как на спине необъезженной лошади впервые оказался наездник, и животное билось в приступе гнева, пытаясь сбросить с себя человека. Чабан оказался упрямцем и вовсе не думал сдаваться – он крепко держался за гриву и жеребец никак не мог скинуть его. Даже папаха держалась на голове.
– Удивительно. Я впервые вижу такое. Кажется, жеребец сам выбрал себе наездника, – сказал Тутхалия.
– Они достойны друг друга. Лишь бы не упал, – довольный произведенным на гостей эффектом, улыбнулся царь меотов.
Наконец, жеребец выдохся и успокоился. Народ встретил эту удивительную победу странника громкими рукоплесканиями и подбадривающими возгласами. Лишь разочарованные проигрышем амазонки недовольно поглядывали на незнакомца, а меотские воины уважительно отстранились, открывая ему путь к неизбежной встрече с царем Меотиды.
Аладама взглядом поманил к себе чабана, мужчина тотчас же оказался перед своим господином и уважительно поклонился.
– Молодец. Ты заслужил этого жеребца! – сказал правитель.
– Удивительный танец всадника ты нам показал, юноша. Не думал, что Меотида встретит меня зрелищными играми, – улыбался посол Хатти.
– Назови своё имя, храбрец. Кто ты? – спросил Аладама.
В ответ незнакомец молча снял пышную шапку и ещё раз уважительно поклонился.
– Я так и знала…  – еле слышно выдохнула царица, увидев огненный цвет волос молодого воина. – Догамыс, мальчик мой.
Неловкое молчание нарушило неожиданное появление гостей. Самые уважаемые и знаменитые воины восточной Нартии во главе с отчаянным Шауеем величаво пробирались ко дворцу. Только тут Аладама осознал, что стоящий перед ним солнечный воин с огненными волосами – это его первенец, Догамыс.
Аладама не знал, разгневаться ли на него за то, что, опередив своего воспитателя, тот оказался в крепости, а не заехал вместе с нартами, или же возгордиться им, проявившим мужество и ловкость. Царь Меотиды сдвинул брови и посмотрел на сына.
– Это царевич!
– Это Догамыс!
– Он так похож на госпожу.
– В какого отчаянного воина он вырос-то!
– Своенравный, небось, тайно пробрался во дворец…
Послышались перешептывания.
– Парень наш – один в поле воин, царь меотов. Прошу, не гневайся. Ведь искра – этот тот же огонь от огня, – широко улыбаясь, Шауей спешился и с хвалебной речью обратился к старому другу во всеуслышание. – Слушайте, маржа! Своему Ясноликому  я слагать буду. Я не стану хвалить его незаслуженно. Как есть скажу. Шутки его подобны дорожной пище. На рукавах у него пуговицы из лучшего червонного золота. Колени его покрыты лучшими шелками, а сам покрыт золотой вуалью Ясноликий мой. Он всегда стоит рядом в кольчужных шубах. Если кто воды просит у него, тому напиток в серебряном сосуде подаёт. Он тот, кто за пределы двора выходит и девять краев света обходит. О, царь меотов, почитая княжеский обычай, возвращаю тебе сына, моего Ясноликого.
– Пусть крепнет наша дружба. Добро пожаловать, Шауей! – Аладама ещё не решил, какое наказание он придумает Догамысу за своевольное поведение, правитель Меотиды был сердит на сына, но, сдержав свои эмоции, улыбнулся гостям и встретил их крепкими объятиями.
– С возвращением, сын мой! – еще ярче светясь от счастья, Удина появилась среди гостей с чашей в руках и протянула медовуху златовласому воину.
Догамыс бережно и почтительно взял у матери чашу и протянул её своему воспитателю. Волна умиления прошлась по крепости. Все удивлялись тому, как хорошо воспитан и внимателен их царевич. Какой он лучезарный, скромный, благородный и сдержанный. Догамыс был достойным сыном своего бесстрашного отца.
– Живи долго, Ясноликий мой. Но, с позволения царя, я передам эту чашу нашему уважаемому гостю. Ну-ка, дорогой, отпей нашей бузы! – сказал Шауей и вручил чашу Тутхалию.
Конечно же, правителю Меотиды стало приятно, что великие воины Нартии проявляют почтение к его гостю и тем самым возвышают самого Аладаму в глазах хаттов. Еле заметным движением головы он одобрительно поклонился Шауею и перевел на гостья подбадривающий взгляд. Тутхалия был тронут до глубины души.
– Пусть будет золотой опорой своему отцу! Да приумножатся его благие дела и процветает доброе, почетное  имя! Царь Хатти – мой отец Хаттусили – дарит вам табун отборных лошадей и целый корабль сокровищ. Пусть будет во благо! – подняв чашу высоко над головой, Тутхалия произнес речь и пригубил живительного напитка нартов.
Дорогих гостей Меотиды провели во дворец и тотчас же началось недельное празднование с многочисленными игрищами и вознаграждениями. Молодежь понеслась в танце, а заморских послов ожидало невиданное пиршество за массивным и длинным столом.
Царица Удина украдкой следила за своим повзрослевшим сыном и не могла наглядеться. Догамыс же ловил на себе горящие и восторженные взгляды молодых меотянок с багровыми от смущения щеками и обворожительными улыбками. Он смотрелся таким обаятельным и красивым юношей в своих необыкновенных доспехах, а его молчаливость и сдержанность придавали ему чарующую притягательность.
Догамыс, немного отставая от старших, следовал за ними во дворец. Изредка поднимая веки, он бросал короткие взгляды серых, магических глаз на людей, пристально следящих за каждым его движением. Но сверкающие на солнце доспехи ослепляли людей и те не могли вдоволь насмотреться на воина.
Самое главное, на Догамысе было бесценное одеяние – это его благонравие. И именно оно украшало юношу лучше всего.
Усадив своих дорогих гостей и советников, царь Меотиды краем глаза заметил, что прислуживать за столом им будет Догамыс. С кувшином бузы в руках юноша стоял в стороне, ожидая знака от тамады.
– Новоявленный царевич будет прислуживать нам? Как такое возможно? – удивился Тутхалия.
– По правде говоря, в день своего возвращения к отцу молодой человек должен участвовать в играх и ритуальных танцах, – ответил Шауей, заметив некоторые различия в обычаях хаттов и нартов. – Если я хорошо знаю своего воспитанника, в знак уважения к нашим дорогим гостям он сам изъявил желание прислуживать за столом.
 Аладама с еле скрываемой гордостью за своего сына обратился к гостям:
– Мои высокочтимые гости! Вы доверены мне богами, и я несу за вас ответственность. Прошу вас, чувствуйте себя как дома, ни в чем себе не отказывайте. По законам нартов, празднества у нас длятся семь дней и ночей. Пусть все наши молитвы будут услышаны небесами, и молодой человек, к которому они обращены, проживет свою жизнь достойно. Нарты гордятся своим гостеприимством, Тутхалия, и пока вы у меня дома, ваше горе – моё горе, ваша радость – моя радость. Добро пожаловать! – сказал он и поднял свою чашу.
Пристально следившая за всем царица Удина была довольна воспитанием и сдержанностью своего первенца. Конечно, госпожа была рада гостям, но она не могла дождаться того момента, когда семья останется наедине и она сможет насытиться присутствием сына, познает его мужество и храбрость. Материнское сердце билось в изнемогающей тоске все эти годы, пока Догамыс знавал другую мать и другого отца. Другие люди, заменившие ему настоящих родителей, воспитывали в нем мужество и человечность. Удина ни разу не сидела у его изголовья, пока мальчик болел, не перевязывала ему разбитые колени и локти после падения с лошади, не подбадривала его в минуты отчаяния и обиды. Следовательно, он не скоро привыкнет к своей настоящей семье. На это потребуется время. Ведь невозможно мгновенно привыкнуть к новым людям. Пусть даже это твои родители. Но Удина была готова к этому морально. Лишь бы её сын был рядом. А привязанность придет со временем.
– Атиса где? Я её с утра не видела, – обратилась она к рядом стоящей амазонке.
– Я не знаю, госпожа. Наверное, на службе, – ответила та.
– Какая служба? У неё старший брат вернулся домой! Нет у нас срочных дел сейчас. Пошли за ней тотчас! – явно недовольная отсутствием на празднике единственной дочери, Атисы, нахмурилась Удина.
Ночь была ясная, лунная. Казалось, все звезды бескрайнего неба собрались над Аскалой и светились ярче обычного. Тутхалия мечтал, чтобы обещанная неделя радости и благодати не заканчивалась никогда. Но предсмертная агония, в которой пребывала его родина, всплывала в его памяти и царевич Хатти снова предавался грусти и печали. Он молча смотрел на присутствующих и мечтал о беззаботной жизни в цветущей стране. Конечно, подобное состояние названого брата, с которым рос Аладама, не могло остаться незамеченным, и правитель Меотиды точно знал, что Тутхалия прибыл к нему по важному делу. Это огорчало Аладаму. С другой стороны, его отвлекала мысль о том, что Шауей воспитал меотского царевича самым должным образом и он вполне мог гордиться своим первенцем с безупречным нравом. Царь украдкой посматривал на сына, а Догамыс, в свою очередь, бросал на отца изучающие взгляды.
Тутхалия не мог омрачить важное событие для меотского царя, но его поджимали сроки и скрыть переживания тоже не получалось. На седьмой вечер он всё-таки решил рассказать брату о причине своего прибытия.
– Неси жертвенную баранину, юноша! – провозгласил старший из гостей.
Появление на столе заключительного блюда, приготовленного в честь гостей, было знаком того, что нарты собрались в путь. Тут же, с пылу с жару, принесли отварную баранину и поставили на стол между тамадой и старшим из гостей. Разделив между всеми сидящими за столом большую тарелку мяса, царь меотов взял лопатку, очистил её от мяса и протянул Шауею:
– Посмотри в будущее и обрадуй нас, мой друг!
Тот долго и внимательно рассматривал переданную ему кость. Шауей то хмурил брови, то высоко приподнимал их, удивляясь. Наконец, заключил, будто глядел в душу Тутхалию.
– Я точно не могу сказать, с какой стороны придёт беда. Но предстоит тебе длинный и трудный путь, повелитель. Меч твой покрылся ржавчиной. Видать, пора тебе отмыть его кровью. Но... Не разобрать… – Шауей поднес лопатку совсем близко к глазам. – Будто на этом пути ты приобретешь гораздо больше, чем потеряешь.
У Тутхалии волосы встали дыбом после слов нарта. Ему вдруг стало стыдно, что пришел просить помощи у Аладамы. Выходит, он буквально просил его спасти хаттов, жертвуя меотами. А это было нечестно по отношению к меотам. Ведь это была не их война. Тутхалия тяжело вздохнул и опустил глаза. Казалось, эти мысли перечеркнули все его надежды и веру в победу. Он вдруг ощутил пустоту, тревогу и уныние.
– Возьми, Ясноликий, обугли края кости, – сказал Шауей, и протянул лопатку своему воспитаннику.
Догамыс подержал кость в огне, пока не услышал характерный треск.
– Давай-ка теперь посмотрим.
Участники застолья с большим интересом наблюдали за священным действием – гаданием на лопатке. Нарты твердо верили, что кость всегда говорит правду и с её помощью можно предсказать будущее всего народа. Все притихли в ожидании заключительной части гадания. Шауей забрал лопатку, ещё раз присмотрелся и продолжил:
– Великие дела предстоят тебе, царь Меотиды. Они уже у твоего порога. Пусть будет во благо. – сказал он, проломил край кости по центру и положил на стол, закончив предсказание.
Тутхалия лишний раз удостоверился в том, что с разговором больше нельзя тянуть. Сразу же после ухода гостей он сообщил Аладаме о целе своего прибытия в Меотиду.
– Я знаю, что ты не будешь спрашивать о причине моего неожиданного появления, если я сам первым не начну разговор. Такие у вас, нартов, обычаи, – улыбнулся он с грустью в глазах. – Я спешил к тебе, у меня было совсем немного времени, но, застав такое долгожданное событие для вас с царицей, я не посмел омрачить ваш праздник.
– Только скажи, Тутхалия. Слушаю. Я заметил тревогу в твоих глазах ещё в первый день. Помогу чем смогу, – подбодрил его  Аладама.
– Не знаю даже, с чего начать. Настолько всё плохо. Нам нужен союзник, и я приехал просить у тебя помощи, – вздохнул хатт.
– Неужели вы находитесь в таком безвыходном положении? – Аладама знал, что после событий двадцатилетней давности хатты не заявятся к нему без крайней необходимости.
– Не думаю, что бывает хуже, – Тутхалия опустил голову. – Все наши союзники вдруг стали врагами, и мы остались совсем одни на краю пропасти. Эллины ведут с Хатти непрерывные бои, каски тоже показали свои когти, и совсем уже не знаем, как быть с Ассирией. Она поднялась на ноги, неожиданно окрепла и пошла на нас войной. Ты же помнишь, во время битвы при Кадеше они напали с востока и забрали у нас Митанни. А теперь окрепшая Ассирия собирает невиданное войско. Хочет разбить Хатти и разорвать её в клочья. Мы еле удерживаем свои границы, не то что собраться с силами и отбросить врага. Вспомни, Аладама, какими мы были и в кого превратились. И рассказывать-то стыдно. Мы на грани падения.
– Тебе нечего стыдиться, Тутхалия. Не говори так, – потрясенный печальными новостями, Аладама нахмурил брови. – А Рамзес? Вы же заключили с ним мирный договор. Неужели он не оказывает вам поддержки?
– Эллины, перед тем, как напасть на Хатти, пошли на Египет. Хотели обессилить фараона, чтобы тот не пришел нам на помощь. Но Рамзес не подпустил их к себе, разгромил проклятых эллинов. Мы надеялись на фараона и сомнений не было в нём. Отец обратился за помощью к вавилонскому царю, но тот боится Ашареда, царя ассирийского, и не поддержал нас. Всех союзников потеряли и стали мы уязвимы для врага, друг мой. А зять отвернулся от нас. Конечно… Они убили моих сестер, между нами нет уже родственных уз. Зачем мы Рамзесу? Ему хватило совести не нападать на нас с юга, и то хорошо.
– Что ты говоришь? Убили сестер? Как это убили? – это известие прозвучало для Аладамы как гром среди ясного неба.
– Спустя четыре года после замужества Нааптеры вторую сестру, Ташмий, тоже отдали Рамзесу в жены. Отец хотел удержать наши позиции и скрепить союз с Египтом двойными узами. Но Нааптера не справилась с хворью и умерла, а Ташмий была отравлена сестрой фараона. Эта дрянь потом вышла замуж за собственного брата. Бессовестным оказался Рамзес. Он должен был радоваться, что хатты разбавили своей благородной кровью его грязный род, но... Принято у них так – жениться на своих сестрах, матерях и порождать уродливых и безумных тиранов! – Тутхалия разрывался на части от злости и несправедливости.
Аладама был так потрясен услышанным, ему было так жаль своего наставника, его детей и бедствующий народ, что просто не знал, как на это отреагировать, что сказать и как утешить своего брата. Ему было сложно даже представить, в каком подавленном состоянии был Хаттусили.
– Чем я могу помочь своему наставнику? – Аладама даже не допускал и мысли, что оставит хаттов в бедственном положении.
– Глядя на твою процветающую страну и красивый народ, я, по правде говоря, пожалел, что приехал за помощью, Аладама. Ты меня знаешь, во мне нет притворства и лицемерия. Я пожалел, что нарушил твой покой. Я не хочу предавать огню твой прекрасный народ. Это была моя идея, отец даже и не помышлял просить тебя. Но, когда мы остались совсем беспомощными, то сразу подумал о тебе, я знал, что ты стал царем Меотиды, – Тутхалия не мог поднять глаз и посмотреть на Аладаму.
– Не жалей ни о чем, Тутхалия. Хорошо, что приехал. Если тебе нужна помощь, есть я. У тебя есть брат и единокровный родственный народ, зачем тебе просить ещё кого-то? Я встану рядом с тобой и буду биться за честь и свободу Хатти до конца. Ни одному просящему человеку нарты не отказывают, я что, за брата не смогу постоять? Ты, наверное, слышал, у нас зародилось целое племя непобедимых воинов. Зихи! Будь уверень, зихи с меотами сметут всё и всех на своем пути, – твердым голосом сказал Аладама. – Выше голову, брат мой! Как я понял, нам надо спешить.
– Лишь бы не опоздали, Аладама… – ещё немного и Тутхалия был готов опустить руки.
– Юноша, зайди! – Аладама позвал охранника, что стоял за дверью.
– Слушаю, господин, – тотчас же появился высокий, статный, молодой воин.
– Пусть Озрек придет, срочно! – царь меотов требовал своего полководца.

Догамыс и Арнуванда совершали конную прогулку. Отцы их тоже некогда гуляли по лесам Нарика и точно так же охотились на зверей. Человек не знает, что ждёт его впереди. В этом и вся прелесть жизни. Никто и не мог подумать, что два названых брата – Аладама и Тутхалия – ещё встретятся в будущем, и тем более, что сыновья их продолжат дружбу отцов.
Догамыс, как всегда, был немногословен. Но ему следовало проявить гостеприимство и развязать беседу, познакомить хаттского царевича с местными обычаями, нравом и историей. Он честно пытался поддержать разговор, но серые глаза Догамыса всё чаще застывали в раздумье. Кто знает, что его тревожит, о чем мечтает и по кому тоскует? Арнуванда же оказался весьма тактичным юношей и, заметив отрешенность своего попутчика, пытался не мешать ему.
Осеннее солнце светило ярко, но не грело. Оно лишь изредко проскальзывало между верхушками деревьев и ласково касалось лица, ничуть не спасая от прохладного лесного воздуха. Молодые воины не спеша шли по лесу, наслаждаясь тишиной и успокаивающим шуршанием золотой листвы.
– Почему меоты так рано отдают своих новорожденным детей на воспитание? – наконец, Арнуванда решил нарушить затянувшееся молчание.
– Раньше было по-другому. Их отдавали наставникам в пятилетнем возрасте. Позже, когда амазонкам разрешили выходить замуж и рожать сыновей, мальчиков стали отдавать воспитанникам в день их рождения, – слегка улыбнулся Догамыс.
– Это почему же? – с неподдельным интересом спрашивает гость.
– Так ведь амазонки столетиями убивали своих новорожденных сыновей. Это был закон. Нарты боялись, что грозные воительницы не отрекутся от своего первобытного закона и продолжат убивать мальчиков. Вот и придумали обычай красть ребенка в день его рождения и отдавать воспитаннику, – по выражению лица золотого воина было ясно, что боль от разлуки с родной матерью пылала в его груди неукротимым пламенем.
– Я слышал много интересных рассказов за эту неделю, что был в Меотиде. А то, что амазонкам разрешили выходить замуж и создавать семью, как-то повлияло на их империю? Она не ослабела?
– Разве империя исчезает за один день? – улыбнулся Догамыс.
– Есть и те, которые исчезают за день… – заметно опечалился гость.
Догамыс натянул поводья и остановил свою лошадь. Он вдруг уловил скрытую боль в словах своего попутчика и захотел докопаться до смысла сказанных им слов. Царевич смотрел на Арнуванду, не сводя с него глаз. Только собрался хатт открыть рот, как с юга появилась наездница. Судя по тому, как дышала лошадь и побагровели щеки амазонки, можно было с твердостью заключить, что она прибыла издалека и с очень важными вестями. Растрепанные на ветру две косы девушки явно были сплетены давно. Следовательно, она в пути не один день и не два. С нескрываемым вызовом во взгляде она изучающе смотрит на незнакомых воинов. Черноокая амазонка достаточно молода, красивое лицо её без явных боевых ран, а на левой щеке две родинки, придающие светлому лику определенный шарм, мягкий, аккуратный подбородок сглаживает слегка выступающую челюсть. Наездница облачена в узкие кожаные штаны темно-бурого цвета, такого же материала и цвета рубаху по бёдра, на талии прилажен короткий меч, а через плечо висит искусный лук.
– Больше недели ищут тебя. Где затерялась? – по описаниям Догамыс узнал в амазонке младшую сестру.
– Потом. В крепость! Быстрее! – пришпорила она скакуна, явно узнав своего брата по золотым волосам, и понеслась... – Быстрее!

Осеннее утро, обычно наполненное приятным и свежим запахом леса, почему-то не принесло царице Меотиды привычного чувства спокойствия и умиротворения. Аладама появился в её покоях бесшумно. Он целую неделю был занят своими заморскими гостями, и Удина, впервые за это время посмотрев ему в лицо, поняла – быть непредвиденным изменениям.
– Хатт зовет тебя на войну? – Удина чувствовала это кожей и кончиками волос.
– Да. Я не могу оставить его на растерзание волкам.
Удине был знаком этот взгляд, полный твердой решимости. Именно за эту черту она когда-то полюбила Аладаму.
– Опять грустишь… – царь распахнул свои объятия и Удина тотчас же прильнула к супругу.
– Мы с тобой воины по природе. Ты знаешь, я никогда не отступлю перед лицом смерти, но… Мне тревожно, как никогда в жизни, – вздохнула Удина.
– Чего ты боишься?
– Я столько крови навидалась, столько трупов похоронила, что мне казалось, сердце моё окаменело и меня уже ничем невозможно растрогать. Только мысль одна появилась недавно и съедает меня изнутри – мне кажется, что на этот раз ты не вернешься из похода, – прошептала царица и ещё крепче обняла Аладаму.
– Всему пора, всему свой миг. Мы все уйдем по той или иной причине. Это неизбежно, дорогая.
– Знаю. Но всё-таки.
Да, эти двое прожили вместе счастливую жизнь, полную любви и взаимоуважения. У них уже дети были взрослые. Но Удина ещё не насытилась свободой и счастьем быть любимой и любящей женщиной. Свободой, завоеванной такими усилиями. И было большой ошибкой полагать, что царица Меотиды потеряла былую силу и натуру. Она по-прежнему была той самой амазонкой Удиной. Но она не хотела браться за оружие и проливать реки крови, как раньше. Она не хотела возвращаться к прошлой жизни. Там ей было холодно, больно и одиноко. Сейчас же в душе её благоухала великая любовь, и госпожа боялась, что этому придет неожиданный конец.
Послышался стук в дверях.
– Господин... Моя царица... Атиса вернулась, – уведомила одна из придворных амазонок.
В тронном зале их ожидали молодые люди и Тутхалия.
– Атиса! Ты где была до сих пор? – выпалила Удина, увидев свою дочь, которая отсутствовала уже больше недели.
– Обычно ты по уважительной причине пропадаешь. Следовательно, принесла важную весть, – улыбнулся Аладама, глядя на свою воинственную дочь.
– Так это твоя единственная дочь? – удивился Тутхалия, услышав слова своего друга.
– Приветствую вас, дорогих наших гостей, но оставим знакомство на потом. Есть более важные дела. Отец… – уважительным тоном сказала она и посмотрела на Аладаму. – Мы заприметили шпионов.
– Как? Откуда? – удивился царь.
– В тот день, когда хаттские корабли бросили якоря, от гостей незаметно отделились трое всадников и спрятались в лесу. Как только стемнело, они двинулись на юг. Я взяла несколько амазонок и мы последовали за ними. Всадники явно спешили, они не останавливались на ночлег, так мы вскоре добрались до границы Нартии и Колхиды. Оказалось, они искали торговое судно, прибывшее из Азии, – последовательно рассказала царевна.
– Это шпионы Ашереда. Без сомнений. Если узнают о нашей поездке в Меотиду, ассирийцы нагрянут на Хатти со всей мощью, – покачал головой рассерженный Тутхалия.
– Верно полагаешь, господин. Мы схватили их и добились признания о цели их прибытия. Но ты не переживай, они ничего не смогут передать своему царю. – утвердительно кивнула Атиса.
– Я не смогу расплатиться с тобой, храбрая меотянка. Ты спасла меня от позора. Ведь поступок этих предателей был бы на моей совести, я опозорился бы перед своим братом. Среди нас, коренных хаттов, нет и не может быть предателей. О том, что мы направляемся в Меотиду, знали лишь несколько человек, и все они мои приближенные и доверенные лица. Следовательно, они давно среди нас, были рядом со мной, выдавая себя за своих, знают все наши планы и непрерывно докладывают всё Ашереду. Так вот почему мы проигрываем и проигрываем без конца – наши враги знают о каждом нашем шаге! – Тутхалия был ошарашен.
– Меоты столкнулись с подобной хитростью и предательством. Ты и не заметишь, как враг роет тебе яму. Падальщиков становится много перед великой битвой, они чуют запах крови. Но ты не переживай. Мы справимся со всем, – подбодрил его Аладама.
Хаттские послы чувствовали себя обесчещенными и опозоренными. Арнуванда был так зол, что мог бы голыми руками разорвать этих шпионов, если бы они оказались перед ним сейчас. Он сжал кулаки так сильно, что ногти врезались в ладони, оставив глубокие следы.
Удина с улыбкой посмотрела на дочь и поощрительно кивнула ей.
– Как я поняла, наши гости прибыли в Меотиду в поисках союзника. За вами ведется слежка, а это верный признак уже существующего заговора против Хатти. Нарты славятся своим гостеприимством и то, что я скажу, идёт вразрез с нашими обычаями, но кажется, вам уже пора в путь. Со слов тех шпионов, ассирийское войско готовится к этой битве несколько лет, и они вот-вот выступят. Да и эллины воспользуются этим случаем и не упустят возможности урвать свой кусок, – заключила Атиса, обращаясь к Тутхалие.
– Ты умна настолько, насколько и красива. Да убережет тебя Бог Души от всего плохого. – поклонился ей Тутхалия.
Хаттский царевич удивлялся тому, как эта тонкая, словно тростинка, молодая девушка самостоятельно вникла в суть дела и быстро докопалась до истины.
– Высокочтимый царь меотов! – в разговор вмешался Арнуванда. – Мы опозорились, приведя в твою страну предателей и подвергнув вас опасности. Я лично уже не посмею просить тебя о помощи.
– И слышать не хочу ничего! – строго ответил Аладама. – Я вырос вместе с твоим отцом и доверяю ему, как самому себе. Он ни разу не давал мне повода усомниться в своей чести.
– Все заслуги моего отца – это его заслуги, господин. Не дели его благие деяния на всех нас. О, если бы у меня была возможность смыть этот позор с себя! – опустил голову молодой воин.
Царь меотов возрадовался тому, что у его брата такой честолюбивый и достойный наследник.
– Преступление было совершено на нашей земле, и мы наказали врагов по своим законам! – сгоряча выпалила рассерженная амазонка. – Наверное, ты был бы счастлив, если бы мы привели тех шпионов, чтобы ты сам расправился с ними?
Слова Арнуванды она восприняла за неблагодарность.
Арнуванда бросил разъяренный взгляд на амазонку, что, в свою очередь, с гневом смотрела на него. В Хатти не было властных и сильных женщин, повышающих голос на мужчин и так смело высказывающих свое мнение. Арнуванде было в новинку смелое и самоуверенное поведение амазонок и он искренне не понимал, как можно женщине давать столько свободы.
– Атиса… – Удина хорошо знала свою вспыльчивую дочь и вовремя остановила её суровым взглядом.
Молодая амазонка опустила глаза, осознав, что заходит слишком далеко в своих высказываниях. Арнуванда тоже поджал губы и перевел взгляд. Стояла недолгая тишина, в течение которой переглядывались не насытившиеся присутствием друг друга мать и сын, а Атиса ревниво отметила для себя особое внимание матери к новоявленному царевичу.
Да, ревновала. Ибо она всегда была при матери, в то время когда сыновья находились у своих наставников. И Атиса тоже нуждалась в ласке и любви, что мать берегла для сыновей, которых она видела лишь по одному разу – при рождении. Но девушка чувствовала лишь своё одиночество, пренебрежение со стороны матери и холодность. Поэтому Атиса решила утопить свою оторванность и некое сиротство в службе, приняв участь амазонки. Удина всячески пыталась воспрепятствовать этому, ибо она знала о кровожадности и жестокости воительниц. Царица Меотиды не хотела, чтобы Атиса познала всё то, через что она прошла сама. Но дочь не послушалась её. Да и относиться к своей единственной девочке так, как относятся обычные женщины к своим дочерям, Удина тоже не могла. Она просто не знала, как. Ей порой казалось, что Атиса сама сопротивляется и намеренно не идет с матерью на контакт. Так и шли годы, в недопонимании и упреках. У каждой из них была своя боль по этому поводу. И ни одна не желала уступать своим принципам или же первой пойти на сближение.
– Разрешите удалиться. Меня ждут дела, – чувствуя нарастающую напряженность, сказала Атиса, и посмотрела на отца.
– Иди, милая. Занимайся своими делами. Я горжусь тобой, – отец улыбнулся дочери.
Амазонка поклонилась и тут же ускользнула из виду.
– Меотское войско будет готово к утру. Три тысячи амазонок тоже поплывут с нами. Да будет светлым наш путь! – сказал Аладама и подбадривающе посмотрел на послов Хатти.
Когда двое молодых людей смиренно поклонились и направились к выходу, Аладама отозвал сына, впервые обратившись к нему по имени:
– Догамыс! Готовь своего скакуна, узнаем, чего он стоит. Ты тоже едешь в поход.
Удина поняла скрытый смысл сказанных супругом слов и с надеждой посмотрела на сына. Ведь Аладама собрался познавать вовсе не хуару, а Догамыса. И мать искренне верила, что их златовласый мальчик не посрамит честь и гордость своих родителей.

Скрытый враг
Ассирия долгое время была зависима от более могущественных держав-соседей. Сотни лет она покорно таилась в их тени, выплачивая дань и беспрекословно принимая все принятые на свой счет решения. А теперь настало время воспрянуть духом и, встав на твердые ноги, заявить о своей независимости всему миру. Это было молодое, сильное месопотамское государство, показавшее себя с незнакомых сторон. Конечно, долгое время внутренние дела Ассирии оставляли желать лучшего. Но сейчас, казалось, настал конец периодическим спадам и подъемам, и развитие страны  ознаменовалось пробуждением и уверенным возвышением.
Великая река Фират , берущая свой исток с горных вершин Хаястана  и протекающая через всю Хатти и Вавилон, была западной границей ассирийских земель. С востока река Идиджлат  отделяла её от всего мира. Находясь в клиновидном островке, Ассирия была как бы оторванной от всего мира, но при этом являлась точкой пересечения многих торговых путей. Тем она и была ценна. Покой её нарушали внутренние междоусобные войны и нескончаемые столкновения правителей земель.
С приходом к власти грозного и влиятельного царя Ашереда Ассирия расцвела, восстала, пришел конец распрям и внутренней вражде. Он построил невиданные дворцы, возвел неприступные городские стены, накормил голодных и одел бедных. Так ассирийцы познали вкус свободы, мира и самостоятельности.
Собравшись в богато отделанном тронном зале, союзники царя Ашереда, его советники и великие умы Ассирии обсуждали конечный план нападения на Хатти. Послы Митанни с нескрываемым восторгом разглядывали внутреннее убранство помещения неимоверных размеров, в котором они пребывали: до блеска отшлифованные стены, высокие потолки, раскрашенные орнаментом, правдоподобные статуи невиданных размеров. А они, бывшие союзники хаттов, наивно полагали в своё время, что нет страны величественнее и сильнее Хатти. Но сейчас они видят несокрушимые дворцы и стены, отделанные золотом и серебром. Кажется, ни зной, ни ветер, ни потоп, ни даже время не способны разрушить их когда-либо. В голове не укладывается, сколько сил и богатств ушло на всё это, и вообще, как человеческая рука способна творить такие чудеса!
– Если все эллинские острова и Аласия одновременно нападут на Хатти с запада, то нанесут Хаттусили сокрушающий удар. Более того, они тут же заберут ровно половину хаттской империи. Но старый волк Хаттусили так легко не сдастся и не отпустит рукоять меча. Я его знаю. Да, Хатти уже не та сильная и могущественная страна, что бурей появляется из ниоткуда и сносит всё на своем пути. Хаттусили болен, стар и немощен, но народ будет стоять упрямо, пока их царь живёт и наставляет их. Боги мне свидетели, я пытался сблизиться с ним и, заключив брачный союз, присоединить Хатти к своей стране мирным путем. Вместе мы смогли бы побороть эллинов, империя осталась бы цела. Но царь хаттов не захотел укрыться под моим крылом. Видите ли, он гордый. Ибо Хатти никогда в жизни не была под чьим-то покровительством. Она самостоятельная. Я и с этой дерзостью смирился бы, придумал бы что-нибудь и уговорил его. Но я не могу простить Хаттусили то, что он пытался настроить против меня Вавилон. Я этого просто так не оставлю. Он открыто строит козни против меня! – возмущался царь, удобно расположившись на высоком троне.
Деспотичный царь с яркой проседью в густой бороде свысока смотрел на гостей. Железные кисти царя, удачно приблизившегося к своим пятидесяти годам, мирно покоились на широком подлокотнике его величественного золотого трона. Несмотря на возраст, тело его было крепким и поджарым. Длинное одеяние цвета светлой охры оголяло его жилистые плечи, а широкий золотой пояс, украшенный драгоценными камнями, стягивал талию царя Ассирии. На голове его была высокая остроконечная золотая корона, также украшенная камнями и жемчугами. Собравшиеся мужи внимательно слушали его и старательно взвешивали каждое свое слово. Ибо они знали Ашереда, на что он способен в гневе и какие изощренные виды наказания использует для провинившихся людей.
– Шагаракти ни за что не сблизится с царем Хатти, мой господин. Вавилонянин предан тебе. Хаттусили же бьется, как раненая птица, ибо он потерял всех своих бывших союзников. Он не сможет выставить даже своё войско в полном составе. У него не осталось ни армии, ни людей. Какой смысл родниться с ним? Тебе остаётся лишь пойти и взять своё, а мы... – правитель Митанни говорил с воодушевлением, но Ашеред обрубил его на полуслове.
– Я возьму своё, Сауштер, будь уверен – возьму. Сколько лет прошло с завоевания Митанни? И ты до сих пор не узнал, на что я способен? Всё идет своим чередом, кто-то терпит крушение сегодня, а завтра возвышается другой. Такова жизнь. Запомни, Сауштер, нельзя недооценивать врага. Никогда не знаешь, на что он может пойти в момент отчаяния. Но я не зверь. Хаттусили такой же мужчина, как и я, он царь, так думал я и хотел решить всё мирным путем. Он не принял моих предложений и протянутой ему дружеской руки. На мне нет греха более. И с этих пор я не буду его жалеть, я обрушу на него всю свою мощь. Царь Хатти оказался недальновидным. Не знает, что нельзя плевать в колодец, из которого пьешь воду. Вот и посмотрим, далеко ли унесёт его гордыня.
– Ты прав, господин. Прав. Хатти не дожила бы до наших дней, не будь она сильной державой, – посол Митанни попятился назад, опустив голову.
– Войска с восточных земель уже перешли Идиджлат – Арапха отправила многотысячную конную дивизию. Выставим их на авангард. В Митанни нас ожидает пехота. Соберемся всем вместе и двинемся на Хатти. Надо быть готовым к тому, что Хаттусили выставит всё своё войско на приграничных землях. Нас будут ожидать. И зная, что это последняя битва, хатты будут воевать как никогда отчаянно и смело. Но с запада их, очевидно, атакуют эллины и вырвут добрую половину Хатти, пока Хаттусили ведет войну с нами. Нам надо быть готовыми и к такому повороту событий, – рассуждал Ашеред.
– Как бы там ни было, это конец для Хатти, господин. В войне с нами они потеряют запад. Мы в большинстве. И им не справиться. Очевидно, что оставшаяся половина империи достанется Ассирии, – высказался другой воин. – Но мы должны понимать, эллины не остановятся на достигнутом. Мы столкнемся с ними в борьбе и за восточную Хатти.
– Это верно, господин. Если нам нужна Хатти, мы должны взять её всю, вплоть до Средиземного моря. Иначе смысла нет. Мы должны понимать, на что идем. Это дело не одного и не двух лет, – вступился Сауштер.
Собравшиеся в тронном зале, казалось, совсем забыли рассказы южан о смертоносных колесницах, с помощью которых хатты когда-то разбили войско фараона в битве при Кадеше. Один из присутствующих, заметив, что они упускают этот важный момент, качал головой.
– Говори, Хашми. Вижу, тебя что-то гложет, – Ашеред обратился к правителю Арапхи.
– Мой царь высокочтимый! Хатты не такие уж немощные, как мы себе представляем. И прежде чем строить великие планы и ринуться в бой, надо бы вспомнить о хаттских колесницах, – наконец, он озвучил мысль, которая терзала многих присутствующих, но никто не отважился напомнить об этом царю.
Все переглянулись, и по залу пронеслась легкая волна обсуждения.
– Видать, ему совсем надоела голова на плечах, – прошептал кто-то совсем близко.
– М-м-м... – Ашеред посмотрел на своих приближенных, приподнял бровь и прорычал: – Думаешь, я мог упустить такой важный момент!
Все присутствующие умолкли, как только царь повысил голос.
– Как можно, господин. Ты наш главнокомандующий, но…
– Не должно быть этого «но», Хашми. У нас тоже есть колесницы. И ты имей в виду, что со времен Кадешской битвы хаттские колесницы не претерпели никаких изменений и улучшений. Хаттусили забыл, что время не стоит на месте, и ему неведомо, что кто-то может придумать нечто получше хаттских колесниц. Ты своими глазами увидишь, как они будут ошарашены готовностью моего войска! – с полной уверенностью громко сказал Ашеред.
Правитель Арапхи, удовлетворенный таким ответом, кивнул головой и покорно сложил руки на животе. Оказалось, Ашеред не доверял даже своим приближенным и многое держал в строгой секретности.
– От вас требуется одно – безоговорочно и без каких-либо сомнений выполнять все мои поручения. Если бы я кому-то доверял руководство своей армией, то предварительно назначил бы полководца. Я сам поведу свое войско на войну и лично буду командовать им, – казалось, Ашеред таким способом пытался оправдать отсутствие своего полководца на собрании. – Завоюем Хатти, и эллины уже никогда не рискнут связаться с Ассирией. Мы должны опередить их, иначе не будет нам житья, коли Эллада приберет Хатти к рукам. Мы не опомнимся от этого удара. Вот если бы Хаттусили понял это и присоединился ко мне, вместе справились бы с бедой.
– Не бей первым и не прощай нападавшего, говорят. Но сейчас мы в таком положении, что вынуждены бить первыми. Наш царь прав. Эллины до сих пор не шли в открытую против Хатти. Но они лишь заговорами и хитростью смогли оставить Хаттусили без помощи и поддержки союзников. Значит, готовится величайшее нападение. А представьте, если они потом пойдут на нас с полной силой. Змею убивают, не выпуская из норы, – сказал Сауштер.
– Вот и хорошо. Совсем скоро явится конница из Арапхи. Будьте наготове. Идите… – Ашеред указал на выход.
Пока члены советы удалялись из зала, в поклоне пятясь назад, открылись внутренние двери, и перед царем Ассирии встал невысокого роста кучерявый воин крепкого телосложения. Он опустил черные глаза и поклонился царю. Посторонний человек ни за что не догадался бы, что этот молодой воин является сыном Ашереда, настолько они были непохожи. Ни характером, ни внешностью. Судя по внешнему виду Нинурта, он в спешке прибыл издалека и с крайне плохими вестями. Царевич дышал тяжело, он был весь в поту, одежда мокрая и грязная, он выглядел уставшим, а глаза были красными от бессонных ночей.
– Добро пожаловать домой, сын. Ты вовремя. Но, вижу, ты сам не свой. Что случилось? – взволнованный Ашеред поднялся с трона и приблизился к царевичу.
– Отец. Всё зря. Мы зря потеряли столько времени. Надо было сразу нападать на Хатти, никого не дожидаясь! – выпалил Нинурт, задыхаясь от жажды и усталости.
– Да что такое стряслось? – Ашеред схватил сына за плечо и встряхнул его.
– Заносите... – Нинурт повернулся к двери.
Тут же появились воины с небольшим, но тяжелым бочонком и поставили перед царем.
– Это что? – недоумевал Ашеред.
– Из Колхиды прибыл торговый корабль. Наш полководец был там, полуживой, с вырезанным языком. Мы нашли при нем этот бочонок с головами наших шпионов. Я не знаю, к кому хаттский царь отправил своих послов за помощью, но отважившийся на подобную дерзость народ – сильный и храбрый, – сказал Нинурт и снял крышку бочонка.
Ашеред, нахмурившись, посмотрел туда. В бочке с мёдом лежали отрубленные головы его самых лучших шпионов. Очерствевшее сердце ассирийского царя дрогнуло, но он не подал виду, а лишь перевел хмурый взгляд на сына:
– Где же мой полководец?
– Я не смог его спасти, мой царь. Скончался от полученных ран и потери крови, – Нинурт опустил голову, чувствуя свою вину в случившемся.
– Ты не узнал, кто так поступил со мной?
– Никто ничего не видел, я не знаю, кто это сделал, – царевич повел плечами.
– М-м-м... – простонал Ашеред и, рассерженный, направился к выходу.
Нинурт знал, что внутри Ашереда вспыхнул невиданной силы огонь мести и потушить его можно было лишь морем крови.

Предел мечтаний
Хатусса встретила дорогих гостей с распростертыми объятиями. Хорошие вести распространяются с небывалой скоростью. Вскоре вся Хатти уже знала, что помощь в лице меотов прибыла с далеких заморских земель. Казалось, даже воздух стал легче, чище, солнце теплее и ярче от этой прекрасной новости, обнадежившей хаттов.
Великий царь Хатти радовался и переживал одновременно. Он не знал, как посмотреть в глаза своему воспитаннику, и потому не мог усидеть на одном месте, успокоиться и взять себя в руки.
– Они тут, господин. Меоты уже в крепости, – доложили привратники, и Хаттусили замер на месте.
– Сразу проводите ко мне царя меотов! – приказал он и занял свое место на троне.
Казалось, царь Хатти был сломлен последними событиями, он даже ростом стал ниже. А сейчас, узнав, что Аладама подоспел к нему на помощь раньше, чем нападет Ашеред, Хаттусили воспрял духом и впервые за долгое время выглядел счастливым. Но он не знал, как себя вести. То взгляд его застывал на входных дверях, то он моргал, чувствуя напряжение и сухость в глазах. Он хотел казаться уверенным и радостным, волновался, как мальчишка. Наконец, двери распахнулись и перед ним появился царственный Аладама. Рядом с ним шел и Тутхалия.
– Аладама! – с неподдельной радостью и волнением в голосе выдохнул Хаттусили, поднялся и направился на встречу дорогому гостю. – Пусть будем счастливым твое возвращение, сын мой!
– Благодарю, отец! – царь Меотиды предстал перед своим наставником и почтительно поклонился.
– Как время быстротечно. Смотри, ты уже стал царем, – казалось, Хаттусили потихоньку приходил в себя.
– Если я в этой жизни чего-то и добился, то всё благодаря тебе, господин. Я этого никогда не забывал и не забуду, – улыбнулся Аладама.
– Иди ко мне! – не в силах больше сдерживать слез радости, Хаттусили раскрыл свои объятия и потянулся к гостю.
Он много думал о том, какой будет их встреча с Аладамой. Хаттусили казалось, что меот до сих пор в обиде на него, что он откажется воевать за Хатти, и был морально готов к отказу. По правде говоря, он боялся этой встречи. Но, поняв, что Аладама совсем не держит на него зла, расчувствовался и дал волю слезам.
– Не переживай, отец. Всё будет хорошо, – сказал Аладама, и крепко обнял Хаттусили.
– Тутхалия, сын мой. Молодец. Ты осветил мой путь  огнем надежды. Спасибо тебе, – старый царь протянул правую руку сыну и поманил его к себе.
Обняв обоих своих сыновей, правитель Хатти глубоко вздохнул, успокаиваясь.
– Ты, наверное, не узнал места, по которым пробирался в столицу? – стыдясь того, что многие города и поселения Хатти пришли в упадок, сказал Хаттусили и подбородок его снова задрожал. – В последние годы мы находимся в бедственном положении, Аладама. Одна проблема порождает следующую.
– На свете нет ничего, с чем не справился бы человек. Только перед Смертью он беспомощен. А с остальным справимся. Я привел с собой двадцатитысячное войско, вместе мы выставим небывалую армию против Ассирии. Не переживай, Хаттусили. – сказал Аладама, глядя в глаза своему наставнику.
Царю Хатти не верилось, что человек, по отношению к которому он когда-то проявил несправедливость и тем самым разбил ему сердце, смотрит на него чистыми, полными любви и благодарности глазами.
– Насколько нам известно, Ашеред уже выступил. Переправится через Фират и окажется у наших стен. Боги возлюбили нас, ибо Фират глубокая река, и ассирийцам придется искать место для переправы войска. Или же начнут строительство моста, на что потребуется время. После покорения Митанни ассирийцами мы сожгли все мосты Фирата. Это удержит Ашеред на некоторое время. Мы тоже не будем терять времени и немедленно двинемся в путь, – предложил Тутхалия.
Хаттусили высвободил из своих объятий сыновей и присел на троне.
– Верно, сын мой. К нам направляются войска с западных земель. Как прибудут, сразу выдвигаемся в путь. Медлить уже нельзя. Всё готово: и лошади, и колесницы, и оружие. Я думал выступать немедля, если не найдем помощи, и подготовился заранее, – вытирая слезы счастья, сказал Хаттусили.
– Как я мог тебе отказать, отец? Как ты вообще мог такое подумать? Надо было еще раньше прислать ко мне гонца, Бог Души мне свидетель, меоты не пощадили бы себя, – Аладаме было очень жаль, что Хатти пришла в упадок и терпит угнетение.
– Эй, юноша, зайди! – Хаттусили позвал привратника. – Наши гости проделали долгий путь, ну-ка, поторопи кухню. Пусть устроят пир в честь меотов. И царицу пригласи сюда. Как Дадей обрадуется тебе!
Хатты думали, что меотам, проделавшим изнурительный путь до Хатуссы, потребуется время для восстановления сил. Но нарты оказались такими выносливыми и стойкими, что можно было хоть сейчас выставлять войско против ассирийцев. Горожане удивлялись тому, насколько воинственны и сильны меоты: как на подбор все были жилистыми, высокими и статными. Больше всего их поражали амазонки. Отчаянные наездницы, неописуемой красоты воительницы в сияющих доспехах, что уверенной походкой, покачивая бедрами, расхаживали по столице Хатти. Люди прижимались к стенам, когда мимо них проходили амазонки, и рассматривали их с нескрываемым восторгом и интересом. Вооруженные до зубов, покрытые бурками, с развевающимися на ветру длинными и густыми волосами, эти создания казались богинями, спустившимися с небес.
Принять у себя двадцатитысячное войско и обеспечивать их пропитанием было непосильной ношей для Хатти, учитывая её бедственное положение. Нарты же оказались весьма самостоятельными и сами ходили на охоту, никоим образом не утруждая принимающую сторону.
Вот и в очередной раз царь Хатти в сопровождении предводителя меотов стоял на балконе и с высоты наблюдал за заморскими воинами. Хаттусили не мог насмотреться на своего воспитанника, которого не видел целых двадцать лет. Они проводили вместе много времени, обсуждая меотов, нартов, как они живут и с кем воюют. Старый правитель хотел знать всё о заморских родственных племенах. Хаттусили выглядел бодрым и счастливым, будто огромный груз спал с его плеч и он снова задышал полной грудью. Солнечные лучи периодически пробивались сквозь зимнее серое небо, освещая лицо Хаттусили, который с жадным интересом слушал очередные рассказы Аладамы о далекой Нартии.
– Так ты говоришь, что те воины невиданной статности появились благодаря твоей царице? – с восторгом глядя на зихов и качая головой, спросил Хаттусили.
– Её могли казнить за это, но да, она спасла детей нартов и амазонок. И вот перед тобой стоит целое войско необычайно сильных и выносливых нартов. Это исполины. Сам увидишь, на что они способны, – с гордостью ответил Аладама, глядя на воинов, что ловко свежевали добычу.
– Пусть боги их уберегут. Это какое-то чудо, – снова и снова повторял Хаттусили. – Знаешь, Аладама, я много, очень много думал о тебе. Как у тебя всё сложилось, как тебя встретила родина, нашёл ли ты родителей, как ты себя показал. И смотри как всё вышло, оказывается.
– Всё сложилось так, как должно было, господин, – заметив грусть в глазах наставника, Аладама подбодрил его.
– Ты прав. Всё было бы иначе, пойди я тогда другим путем. История Хатти пошла бы совсем в другом направлении, если бы я отдал Нааптеру тебе, а не фараону. Но... Я всё равно виноват перед тобой. Я разбил тебе сердце, причинил боль. Да и дочь была бы сейчас жива, – воспоминания витали тяжелыми ливневыми тучами над головой Хаттусили.
– Прошлого не вернуть. Но мы оба выскажемся и оставим прошлое в прошлом раз и навсегда. Не буду врать, мне было тяжело тогда. Я был убит твоим отказом, унижен и оскорблен. Долгое время я не мог опомниться, ненавидел весь мир. Но время всё расставило по своим местам, как и задумано было небесами. Жизнь намного мудрее нас, людей, Хаттусили. Я счастлив сейчас. Счастлив как супруг, отец и сын, – ответил Аладама.
– Стоит Ашереду перейти Фират, и он тут же окажется на нашей территории. А перейдет он реку через Митанни и столкнется с Каркемишем. Других путей у него нет, – старый царь ловко сменил тему разговора, вытирая стекающие по щекам слезы, но довольный полученным ответом.
– Тут мы в выигрыше, господин. Каркемиш – скалистая местность. Переправиться через реку и тут же пойти вверх по крутой возвышенности не каждому под силу. Ассирийцы просто выдохнутся. Думаю, они сами не осознают этого. Тем более, сейчас зима. В Хатти нет земель с более суровыми условиями, чем восточные. Ассирийцы не приспособлены к таким холодам, и мы можем расправиться с ними прямо там же, на границе, – заметил меот.
– Я на это и надеюсь, сын мой, – согласился Хаттусили. – Наша западная армия должна прибыть со дня на день.
– Как же выдержит западная Хатти, если всё войско пойдет на битву? Кто будет защищать их границы? – удивился Аладама.
– Правитель Илиона обещал стоять на страже западных земель. Он мне верен. Ведь у нас с ними одни и те же корни, наши судьбы сплетены навеки. Одна надежда на неприступные стены Илиона. За свою жизнь я не встречал никого, кто смог бы покорить эту крепость. Да пощадят нас боги, и пусть эллины выберут другое место для нападения в наше отсутствие, иначе они живого места не оставят в Хатти. – с грустью сказал Хаттусили.
– В таком случае, нам во что бы то ни стало надо разбить ассирийцев, Хаттусили. Нельзя допускать покорения восточной Хатти.
Двое мужчин некоторое время стояли задумчиво. Каждый из них витал в своих мыслях и каждый переживал осознание неминуемой ожесточенной битвы по-своему. От этой решающей битвы за свободу Хатти зависело всё.
– Сын у тебя видный, воспитанный и воинственный. Сразу видно, наставник его постарался на славу, кем бы он ни был. Достоин тебя. Дитя храброго меота и мудрой амазонки. Пусть жизнь его будет долгой! – заметив выделяющегося из всех меотского царевича, сказал Хаттусили и улыбнулся.
– Они с Арнувандой подружились сразу же, – сказал Аладама.
– У них схожий характер, потому и наладили отношения так легко. Может, ты и заметил, Лулимес – младший сын Тутхалии – не похож на брата, он горяч, не сдержан и ладит не со всеми. Это меня огорчает. Если они оба были рождены от одной матери, я бы со спокойной душой предстал перед своими предками. Но Лулимес рожден наложницей. А мы с тобой знаем, как они воспитывают своих сыновей, – вспомнив, что ему пришлось отвоевывать трон у своего незаконнорождённого племянника, взгрустнул Хаттусили.
– Лулимес – храбрый мужчина, господин. Он воин. Он удерживал касков до возвращения своего отца. Прибрежные племена тут же притихли, как увидели заморское войско. Хотя бы этим успокой свое сердце – каски не будут нападать с севера, пока ты ведешь войну на востоке, они не посмеют. Они поняли, что подобная выходка им больше не сойдет с рук, ибо отныне они находятся меж двух огней: между тобой и мной. Нельзя не отметить заслугу Лулимеса в этом. Хоть и рожден он наложницей, но достойный сын своего отца и внук великого Хаттусили! – подбодрил его Аладама.
– Но я не могу забыть уроков, что преподнесла мне жизнь. Я не знаю, как быть со своей памятью. Ты заранее прости меня, старого повелителя, Аладама, я хотел тебе кое-что сказать. Ашеред хотел породниться со мной, отдав свою старшую дочь в жены Арнуванде. Я отказался. Я больше не хочу связывать себя родственными узами с чужеземцами. Во-вторых, Ашеред хотел присвоить себе Хатти таким способом. Он думал, что я не понимаю его политики. Ты только подумай: породниться с теми, кто всю жизнь были в нашей тени. Какое унижение! А теперь смотри: у тебя есть дочь, у меня внук. Арнуванда хорош. Он храбрый и смелый воин, достойный наследник. Надежнее тебя я не найду человека. Давай поженим их, породнимся, – с надежной в глазах предложил правитель Хатти.
У меотов не принято было заключать политические союзы и тем самым укреплять свое положение. И Аладама никогда не думал отдать Атису в жены кому-нибудь ради укрепления престола. Он был обескуражен подобным заявлением и попытался отказать наставнику так, чтобы тому не было обидно.
– Атиса – амазонка, господин. Я могу дать ей любой военный приказ, но не смогу вынудить выйти замуж против её воли. У амазонок есть свои законы по этому поводу, непонятные нам. Эти воинственные женщины могут выходить замуж, но только по своему желанию. И они сами выбирают себе будущих мужей. Они так привыкли. Кроме того, я как-то застал конфликт между Атисой и Арнувандой и, по правде говоря, не представляю их вместе. – Аладама залился заразительным хохотом.
– Что ты говоришь? – царь Хатти почувствовал легкость от этого хохота и на его смуглом лице появилась широкая улыбка. – Столкнулись два упрямца?
– Да так, что искры летели по сторонам, – разрядив обстановку и нахохотавшись вдоволь, Аладама продолжил со всей серьезностью: – Ты всегда можешь положиться на меня, господин. Помни это. Ты только позови. И не надо для этого женить молодых против их воли. Если между ними вспыхнет огонь любви и они проявят желание скрепить союз узами брака, я не стану препятствовать.
Хаттусили поднял на воспитанника мокрые от слёз глаза. В свое время ему самому не хватило мудрости сказать такие слова. За что и поплатился жизнью дочерей. Он до сих пор кусал локти.
– Я знаю точно – это моя последняя битва, – с неким умиротворением сказал Хаттусили.
– Не говори так, господин. Может, тебе не стоит идти на войну? Останься во дворце, – встревожился Аладама.
– Нет. Мой черед настал, Аладама. Довольно. Больше двадцати лет я руковожу страной. Наследник мой возмужал, это его самые лучшие годы. И Хатти нуждается в новом правителе. Сильном, мудром. Если уж и умирать, то пусть я паду в бою, нежели умру в своей постели, униженный старостью и болезнью, – улыбнулся царь и утвердительно кивнул. – Я уйду как воин, а не как старик.
– Некоторые люди живут как мертвецы, а некоторые мертвецы лежат в могилах как живые, господин. Правители, подобные тебе, никогда не умирают. Они живут в истории, и слава о них ещё долго ходит по земле, передаваясь из уста в уста. Чего ещё может возжелать воин?

1251 год до нашей эры, зима
За два дня до прибытия ассирийского войска к берегам Фирата хатто-меотская армия заняла каркемишские высоты. Восточные границы Хатти были естественно укреплены протяжным горным хребтом, и с высоты Каркемиша весь горизонт был виден как на ладони. Летом эта прекрасная обитель богов расцветала невероятными цветами, и буйство красок радовало глаз до поздней осени. Сейчас же всё было покрыто толстым слоем серебристого снега. Внизу, глубоко в ущелье, протекала великая река Фират – свидетель многовековой истории человечества и зарождения самой жизни на Земле.
Предводитель хатто-меотского войска Тутхалия стоял на краю обрыва вместе со своим названым братом, царем Меотиды, и смотрел вперед, прищурившись. Белый снег отражал дневной свет и слепил глаза. По ту сторону реки простиралась скалистая местность, а дальше уже следовала равнина.
– Лазутчики докладывают, что ассирийцы прибудут только через два дня, – совсем тихо сказал хаттский царевич.
– Они не смогут переправиться через реку, – заметил Аладама. – В хорошую погоду можно было попробовать, но сейчас рискованно. Посмотри туда, Тутхалия. Вот туда. Есть движение. Это шпионы.
– Да, да, заметил. Их двое. Ну, смотрите, смотрите. Доложите своему царю, что Хатти готова к бою, – улыбнулся хатт. – Ассирийская армия скоро прибудет и встанет напротив нас. Попробуют проложить мост и перебраться на правый берег. Но мы-то свои земли знаем лучше. И знаем, где легче перейти реку. Незаметно переправимся, пока они работают как муравьи, окружим их со всех сторон и разобьем прямо там же.
– Меотское войско нападет на них с юга, хатты – с севера. Сомкнемся в полукруг, и они наши, – с полной уверенностью в разработанном плане сказал Аладама.
– Мы давно в пути, разобьем палатки, передохнем. Пошли, брат мой, – Тутхалия развернул коня и вернулся к воинам.
Аладама еще некоторое время стоял над пропастью, вглядываясь в горизонт и следя за передвижениями ассирийским лазутчиков, а потом и он присоединился ко всем.
***
Ассирийское войско было в три раза больше хатто-меотского. Ашеред знал об этом преимуществе и чувствовал себя уверенно. Но узнав, что жители пустыни крайне тяжело переносят холод и несут значительные потери от разных болезней, пришел в бешенство. Он был готов заживо съесть своих воинов, что оказались такими хрупкими на холоде и уязвимыми в самый ответственный момент.
Ашеред вдруг осознал, что поторопился с войной, затеяв её суровой зимой, да ещё в горной местности. Но вся ответственность была на нем, ибо он самолично принимал решение о нападении. Ко всему прочему, опытный и самый лучший его полководец был подло убит и царь Ассирии чувствовал себя как без рук. Он-то смог бы переубедить Ашереда повременить с войной и выбрать наиболее удачное время для осуществления своих планов.
Прийти-то он пришел, но как быть с широкой, длинной и глубокой рекой? Всё покрыто толстым слоем снега, невозможно даже передвигать ноги. Ко всему прочему, надо строить мост, но лес далеко и во всей округе нет ни одного дерева, и ассирийцы застряли на границе Хатти и Митанни.
Нинурт быстро сообразил, что так долго продолжаться не может, и предложил отцу совершенно новую стратегию. Ашеред подумал и согласился со своим наследником. Следуя новому плану, Нинурт, взяв с собой Сауштера и большую часть ассирийского войска, пошёл на север. По словам правителя Митанни, выше по реке, в нескольких днях пути, располагалась крепость, и там можно было переправиться через Фират без особых усилий. К тому времени остальная часть войска проложит мост и можно будет смело нападать на Хатти с двух сторон: севера и востока. А пока пусть хатты наблюдают за строительством моста и думают, что ассирийцы там застряли надолго...
Ассирийцы не могли сказать с полной уверенностью, что план царевича сработает. Это были лишь надежды и предположения. Зимние ночи долгие и холодные. А царю Ашереду было о чем переживать и над чем подумать.

Предсказание
С отплытием меотов Аскала опустела и её накрыло густым мрачным туманом. Столица Меотиды больше напоминала сейчас одинокую сироту, покинутую всеми. И погода, чувствуя грусть, заполонившую крепость, печалилась вместе с её жителями – то с неба падал мокрый снег, то неожиданно бил мороз и всё покрывалось скользким льдом, так что передвигаться по улице было невозможно. Эта неустойчивая погода предвещала недобрые изменения. На сторожевых башнях гулял холодный свистящий ветер, но амазонки, как всегда, твердо стояли на страже и со всей ответственностью несли службу. В сапогах из мохнатой медвежьей шкуры, с теплыми башлыками на головах и укутанные в бурки, они ходили взад-вперед, устремив орлиный взгляд далеко за горизонт. Одна из них, заметив, как старая шаманка вышла из домика на окраине крепости и направилась ко дворцу, процедила сквозь башлык, закрывающий ей всё лицо, кроме глаз:
– Куда её понесло в такую пургу? – и, закатив глаза, снова перевела взгляд на горизонт.
– Небось, царица её и вызвала. Что-то там неладное творится, – ответила вторая.
– Тише вы. Услышит кто-нибудь, и нам несдобровать. Язык мой – враг мой. Это про вас, – пробормотала третья амазонка.
Не то что сторожевую башню, старая шаманка не видела даже тропы, по которой подбиралась ко дворцу. Она давно ослепла, но ноги хорошо помнили все дороги и улочки Аскалы. Так и добралась она уверенными шагами к пункту назначения. Неожиданно пошёл град и начал беспощадно бить старуху по горбу. Подул сильный ветер и подтолкнул шаманку к вратам царского дворца, будто природа сама торопила женщину к царице.
– Мне необходимо повидаться с госпожой, юноша. Сбегай-ка, доложи ей обо мне, – обратилась она к одному из привратников.
Удина знала, что шаманка без острой необходимости не явится в такую непогоду, и приказала немедленно провести её в тронный зал.
– Наедине, милая. Надо поговорить наедине, – длинные серебристые волосы изогнутой в дугу старушки устрашающе выглядывали из-под черного мокрого платка.
– Что тебя привело, мать? – спросила её Удина, когда все вышли.
– Помнишь, я забирала у тебя лопатку с пиршества по поводу приезда нашего златовласого царевича? Помнишь? – опираясь на свою старую палку, шаманка подняла светло-серые, ослепшие глаза на царицу, словно видела её насквозь.
– Помню. А что? – сердце Удины забилось сильнее, предчувствую некую беду.
– Я до сих пор храню её под своей подушкой. Всё ждала, когда же она заговорит со мной. И вот сегодня прилегла я отдохнуть, и снится сон. Будто смотрю в эту лопатку и вижу будущее. Так вот знай, госпожа, поднимется вода, сотрясутся небеса, и непроглядный туман принесет тебе весточку. Только не своди глаз с небосвода.
– Что хорошего может принести потоп, старая? Я не понимаю, о чём ты! – рассердилась Удина и вскочила с трона.
– Не спи, госпожа. Бди сегодня ночью. Не своди глаз с небосвода. Не своди глаз с небосвода... – повторяя эту фразу, пятясь назад, шаманка исчезла из виду, будто её и не было в тронном зале.
Удина не понимала, было это на самом деле или ей всё почудилось. О том, что шаманка всё-таки являлась к ней наяву, свидетельствовала лишь стекшая с неё и оставшаяся посреди зала лужа. Царица провела в одиночестве и раздумьях весь день. Она думала над словами старой женщины и не знала, чего ожидать от предстоящей ночи. Какую весть она получит и с какого края? Царица и так погружена в мысли о своем супруге и сыне, переживает как никогда в жизни по непонятной ей причине, а тут ещё и это. Удина так поменялась в поведении, что придворные не могли узнать в ней прежнюю огненную амазонку. Единственным её утешением могла бы стать Атиса, но она вся в работе и видятся они крайне редко, да и встречи заканчиваются дежурными обрывками привычных фраз.
Царица Меотиды была так погружена в тревожные мысли, что еда казалась ей безвкусной, дни однообразно серыми, а люди на одно лицо. Она их просто не замечала. Но что за грядущая беда выбила из колеи непобедимую и невозмутимую Удину? Куда вдруг подевались её мужество, упрямство и отвага?
И вот в полном недоумении, в поисках какой-нибудь подсказки с небес, стоит она на смотровой башне, устремив взор на горизонт. Точно так, как велела ей шаманка. Всё как в туманном сне, но она должна держаться. Ведь на нее равняются, и она сейчас является опорой и поддержкой для народа. Иногда находит что-то на нее, хочет ринуться вслед за меотской армией, перейти море и поспешить ей на помощь. Но она вдруг вспоминает о прямых обязанностях и, придерживая очередной острый приступ воинственности, снова усаживается на трон, успокаивая свой мятежный дух.
Кто знает, может Аладама послал ей вестника – предупредить, что они добрались в Хатти благополучно, а старая шаманка не увидела этого? Придает уверенности и сил то, что Атиса рядом. Сегодня она дежурит на дозорной башне.
Ночь прошла без происшествий, лишних вопросов и разговоров. Удина корила себя за то, что послушалась обезумевшую старушку и всю ночь провела, глядя в сторону моря. Будто возможно выследить что-то в безлунную ночь, во мраке густого тумана. Царица Меотиды чувствовала себя глупой в глазах амазонок и, покрывая бестолковую шаманку всевозможными проклятиями и руганью, собралась было к себе в покои. Но на заре краем глаза заметила на горизонте нечто темное и крупное. Присмотревшись, Удина поняла, что это был одинокий корабль, и волны свободно несли его к берегам Аскалы. Оказывается, права была шаманка.
– Атиса! Атиса! – впервые за долгое время глаза Удины засверкали огнем, она вдруг оживилась и закричала: – Поджигай солому! Надо подать им сигнал.
Царевна рванула с места и мгновенно подожгла большой моток сена, он вспыхнул ярким светочем в полумраке, став единственным ориентиром для блуждающего в тумане корабля.
Вдруг корабль медленно развернулся в сторону побережья и неуверенным темпом пошел на Меотиду. Амазонки и воины Меотиды, встречающие черный эллинский корабль, рассматривали его с нескрываемым удивлением, настолько он находился в бедственном положении. Изголодавшиеся и умирающие от жажды люди, обнаружившиеся в нем, были так изнеможены, что не могли ни стоять на ногах, ни разговаривать. Ни один из них толком не мог объяснить, что же такого стряслось с ними и как давно их корабль дрейфует на поверхности моря. Ясно было лишь одно – это были эллины и, судя по обмундированию, воины.
– В сколь бы печальном состоянии они не пребывали, эллины наши враги. Не хочу казаться бездушной, но они больны и непонятно чем. А вдруг они принесли заразу какую-то? Человечнее будет убить их, нежели смотреть на их муки, – сказала Атиса, только глянув на состояние странствующих эллинов.
– У всякого человека есть право на последнее слово. Мы вылечим их и выслушаем. Пусть они враги, но они прибыли с той стороны моря. Мне кажется, они смогут быть нам полезными. Несите их во дворец! – приказала Удина и поспешно направилась в крепость.
Атиса была удручена тем, что мать оказалась права и она сама не додумалась до таких очевидных вещей. Покачав головой и рассердившись на собственную недальновидность, она грубо толкнула одного из эллинов и велела идти вперед, указывая на крепостные врата. Хворали они по-разному: кто тяжелее, кто легче, некоторые страдали холерой, а некоторые просто умирали от голода и жажды. В конце концов в живых остался лишь один из них. И в тот же день, когда он смог встать самостоятельно и внятно говорить, предстал перед царицей Меотиды.
В длинном черном пальто поверх платья черничного цвета Удина восседала на высоком троне. Царственность было к лицу горделивой женщине невероятной красоты, что становилась только краше с годами. Горящими серыми глазами она молча смотрела на эллина и пыталась понять, кто он и как сюда попал. По взгляду и манерам пленника Удина уже понимала, что этот эллин принадлежит к воинской касте. Что-то благородное было в исхудавшем и еле стоящем на ногах мужчине. В его глазах не было страха и потерянности. Он держался с достоинством и честью.
– Назови своё имя, мужчина, – обратилась к нему Удина.
– Зовут меня Одиссей. Я царь Итаки, – еле слышно ответил он, собравшись с силами.
– Ты знаешь, где ты находишься?
– Нет.
– Это Меотида, ты в Нартии. Я супруга царя Меотиды Аладамы, сына Ориша. Меня зовут Удина. Расскажи мне, как вы сюда попали? – спокойным тоном сказала Удина.
– Я всё расскажу, госпожа. Но, прежде хочу поблагодарить вас за то, что спасли меня от смерти. Я слышал о воинственных женщинах Нартии, но прежде не доводилось встречаться с ними.
– Эллины много раз нападали на Меотиду. Конечно, ты наслышан. Но тем не менее, нарты славятся своим гостеприимством. Ты отвечай на вопрос – как здесь оказались? – царице не терпелось услышать обещанные шаманкой вести.
– Царь Хатти собрал всё своё войско и пошел на восток воевать с ассирийцами. Эта новость дошла до эллинов, все правители Эллады сплотились и напали на западные земли Хатти.
– Шакалы трусливые! Лицом к лицу не можете биться, только и умеете в спину бить… – процедила Атиса, обрубив слова эллина.
Удина грозно посмотрела на нетерпеливую дочь. Атиса тут же притихла, поджала губы и отвела взгляд. Была бы ее воля, она прямо сейчас растерзала бы подлого эллина.
– Продолжай, – тихо сказала Удина, обращаясь к Одиссею.
– Пробраться в сердце Хатти нам мешал Илион, самая западная хаттская земля, лежащая на побережье Средиземного моря. Чтобы вы понимали, Илион невозможно сокрушить, ибо стены у него невероятно высокие и толстые. Троянское войско встретило нас на берегу ожесточенным сопротивлением. Мы вынуждены были отступить, а троянцы вернулись в крепость. Царь наш отказывался возвращаться в Элладу без победы, и мы долго осаждали Илион. Наконец, по нам прошлась чума и правители осознали: либо побеждаем хитростью, либо плывем домой. Мы построили огромную деревянную лошадь, якобы подарок противнику, в знак уважения и восхищения мужеством, а сами спрятали свои корабли и войско. Со стороны могло казаться, что мы просто сели на свои корабли и поплыли в Элладу. На самом деле, мы выжидали. Ведь внутри той деревянной лошади сидели наши воины, нужно было дождаться, пока её не заберут в крепость и не настанет глубокая ночь. Таков был наш план. Младший царевич Трои отчаянно умолял сжечь коня. «Он принесет нам беду», – говорил. Но его никто не слушал в порыве радости. Коня затащили в крепость, и троянский народ праздновал победу весь день. А ночью, когда Илион спал крепким сном, наши воины вылезли из коня, убили охрану и открыли врата. Тут эллины свободно пробрались в крепость, перебили и сожгли всех жителей: царя, его наследников, детей, стариков. Никого не жалели. Всего этого можно было избежать, если бы троянцы приняли нашу сторону в борьбе с хаттским царем. Но честь и верность их оказалась выше жизни, – явно сожалея о содеянном, правитель Итаки расчувствовался.
Атиса еле сдерживала себя. У нее чесались руки и дрожал подбородок. Острое чувство несправедливости разрывало её плоть изнутри и она желала лишь одного – обрушить весь свой гнев на этого зверя, что стоял перед ней и оправдывался за содеянное зло.
– Продолжай, – нахмурившись, Удина процедила сквозь зубы.
– Люди звереют на войне. Вы тоже воины, я надеюсь, понимаете, о чем я. Но такой жестокости я не ожидал от самого себя. Когда я опомнился, всё вокруг было в огне. Мы убивали всех без разбора. Среди нас были даже те, которые острием меча ковырялись в трупах, разбросанных по всей крепости. Настолько им было мало. «Что мы делаем?» – подумал я и замер на месте. Я долго так стоял, ничего не понимая. Ведь мы взяли Трою, уже можно было бы успокоиться на этом. Но я не мог найти объяснение тому, как хладнокровно мы перебили всех её жителей. Это было какое-то сумасшествие. Я хорошо знаю свой народ, эллины ни за что не остановятся на достигнутом, они пойдут дальше, оставляя за собой горы трупов и море крови. Но я не смог выполнить свой воинский долг перед родиной и пойти дальше со всеми. Это было выше моих сил. Я не смог бы жить с ещё более тяжким грузом на сердце. И потому я собрал всех воинов Итаки, мы погрузились на корабли и унеслись оттуда. На обратном пути мы попали в шторм, почти все наши корабли были потоплены. Я ничего не знаю о своих соплеменниках, я мало чего помню и не знаю, как мы пережили эту бурю, и не смогу сказать, сколько времени провел в море. Волны сами принесли нас сюда. Зевс проклял нас, нам ни за что не заслужить его прощения. Я это знаю точно, – убитый своим признанием, словно пережил этот ужас во второй раз, эллин опустил голову.
– Уведите его сейчас же и заприте в подземелье! – разгневанная царица Меотиды сжала подлокотники трона так сильно, словно готова была раскрошить их.
Две амазонки грубо взяли мужчину за плечи и уволокли прочь.
– Прикажи убить его! Он преступник и не заслуживает жить, – протестовала Атиса.
Она была недовольна решением матери.
– Когда ты уже повзрослеешь, Атиса? Не все дела решаются мечом! – накричала Удина на дочь, оставшись с ней наедине. – Я понимаю, эллин совершил много чего ужасного. Но лично нам он ничего не сделал. Чем мы отличаемся от эллинских зверей, если убьем его? Кроме того, он может быть нам полезен в дальнейшем.
Атиса была взбешена и дышала тяжело. Но, не смея протестовать открыто, лишь сжала губы, повела головой и недовольно простонала.
– Не охай мне тут, Атиса. Не охай.
Да, Атиса была амазонкой, но ей не хватало выдержки и самообладания. Кроме того, своим поведением она пошатывала авторитет матери, но и заглушить зов сердца тоже не могла, ибо не учитывалось её мнение царевны.
Осознав, что дочь задета, Удина обратилась к ней более мягким и спокойным голосом:
– Атиса. Я понимаю, ты хочешь помочь, в тебе бурлит молодая кровь, но…
– Но ты не хотела, чтобы твоя единственная дочь стала амазонкой. Вот почему все мои слова ты воспринимаешь с особым пренебрежением, – Атиса уже не могла контролировать себя и со слезами на глазах высказала матери самую угнетающую её тяжелую боль.
Ошарашенная Удина смотрела на дочь удивленными, непонимающими глазами.
– Говори, дочь моя. Раз начала, говори всё, что накопилось на сердце. У тебя есть обида на меня и это не дает нам обеим покоя и житья, я же вижу. Настал тот самый час откровений. Говори.
– У меня на сердце? У меня одной? Выходит, я одна во всем виновата?. А у тебя на сердце нет ничего? Да откуда взяться! – рассмеялась царевна сквозь слёзы, утирая горячие капли, скатившиеся по щекам. – У тебя же кусок камня в груди вместо сердца. Какое тебе дело до тех страданий, что не дают мне житья.
– Я чувствую, что-то терзает тебя. Это из за меня? – Удина поднялась с трона и медленно подошла к дочери, глядя ей прямо в глаза и искренне пытаясь понять причину ее боли.
Услышав последние слова матери, Атиса поменялась в лице, будто кто-то наступил на её самую больную и кровоточащую рану.
– Ты хочешь правды? Тогда слушай, госпожа моя. Ты... Ты... – Атиса не могла говорить, её душила обида, подступившая к горлу, она задыхалась от слёз. – Ты никогда не обращала на меня внимания. Всё время думала лишь о сыновьях, которых разобрали наставники. Государственные дела ставила превыше меня. Я долгое время не понимала, как заслужить твое внимание и любовь. Подумала-подумала и решила стать амазонкой. Решила, что, продолжив твою службу, заслужу хотя бы поощрение. Но и это не помогло. Всё стало намного хуже. Видимо, ты ожидала от меня чего-то большего, и я тебя чем-то разочаровала. Думаешь, мне не хотелось ласки, любви, материнского тепла? Оказалось, это всё нужно мне и только мне. Тебе, царице, не до собственного ребенка, что бродит рядом и жаждет твоего внимания. Однако… Я пыталась оправдать твоё поведение тем, что ты в прошлом была амазонкой и не приучена к подобным проявлениям чувств. Ты сама была лишена всего этого. Допускаю, что ты не мечтала о дочери, ибо я – напоминание о ненавистном тебе прошлом. Я не знаю. Но все мои старания всегда заканчивались крахом. Всё не то. Я вижу только твою спину. Прости меня, мама. Я не по своей воле родилась на этот свет.
Атису трясло. Она не могла остановить дрожь в теле. Девушка дышала прерывисто, захлёбываясь и заливаясь слезами. Удине вдруг показалось, что в груди её вспыхнул огонь незнакомой боли. Она смотрела на дочь, не понимая, что делать и как ее успокоить.
– Красавица моя, Атиса... – лишь прошептала она и крепко обняла измученную девушку. – Я и не предполагала, что ты таишь в себе столько боли. Я чуть было не разрушила всё собственными руками. Ты права. Ты совершенно права, Атиса, я выросла среди суровых женщин. Мы были воспитаны так, что выжить в одиночку не представляло какого-либо труда. И я полагала, что ты самодостаточна, что ты не нуждаешься во мне. Да, я не знаю, что такое тепло и как его дарить своим детям. Какая мать из меня? Наверное, это и хорошо, что мальчиков так рано забрали у меня. Хоть они не успели ещё разочароваться в своей матери. Я так и не избавилась от вложенного в меня воспитания. Все эти двадцать лет я каждый день проживаю как что-то непривычное. Но… Да что это я несу? Прости меня, моя красавица. Если ещё не поздно что-то исправить, прости меня… – впервые в жизни проявив свои глубинные чувства и дав полную свободу своим слезам, шептала Удина.
Конечно, она замечала за собой некую отчужденность по отношению к дочери. Она видела в этом долю своей вины. Но воинственная натура Удины не позволяла ей мгновенно обернуться любящей матерью и тут же разрешить существующий между ней и дочерью конфликт. Это выглядело бы странно. Кроме того, она не понимала, каким именно образом снять это напряжение. Да, сердце её таяло при одной мысли о сыновьях, которых Удина видела лишь по одному разу. Но она просто не могла нянчиться с подобной себе амазонкой. И, как оказалось, именно это столько лет терзало её душу и не давало дышать свободно. Именно отсутствие взаимопонимания с собственной дочерью угнетало её, и Удина не могла чувствовать настоящий вкус жизни. Выговорившись и освободившись от вселенского груза, Удина всё крепче сжимала дочь в своих объятиях и впервые в жизни дышала полной грудью.
– Я изводилась всевозможными проблемами, переживала обо всём и обо всех, забыв о самом главном. Забыла о своем предназначении. Тратила своё время на пустые переживания. Поэтому жизнь казалась мне серой, прохладной и чувствовала всё наполовину. Я не знала, что оставила тебя, нуждающуюся в любви и тепле, совсем одну, без поддержки и понимания. Прости меня... – Удина улыбалась, словно она прозрела и, наконец, осознала смысл своего бытия.
Высвободив Атису из объятий и посмотрев ей в лицо, Удина поняла, что все ошибки прошлого она смыла горячими слезами и вымолила прощение единственной дочери.
– Мама… – Атиса тоже радовалась. – Когда я была маленькой, мне казалось, что нет женщины на свете красивее и отважнее тебя. Ты была моим ориентиром и примером для подражания. И желала лишь одного – сделать что-нибудь такое, за что получила бы твое одобрение.
– Бог Души создал меня не для того, чтобы я была храброй амазонкой или же царицей Меотиды. Не в этом суть моего существования. Я родилась, чтобы дать вам жизнь, тебе и твоим братьям. В силу своей сдержанной натуры я могу не говорить этого вслух, но вы – смысл моей жизни. Никогда не забывай. Слышишь, никогда не забывай, – повторяла Удина, глядя в черные заплаканные глаза дочери.
Атиса кивнула и, выдохнув, сказала:
– Мама. По поводу того, что сказал Одиссей. Оказывается, эллины всё таки пошли на Хатти. А они сейчас ведут войну на востоке и могут легко потерять западные земли. Хуже всего, хатты и меоты могут быть зажаты в тисках: с одной стороны – ассирийцы, с другой – эллины. Ты царица, решение принимать тебе, но мы должны что-то предпринять. Надо спасать их.
– Ты права. Далеко не надо ходить, даже этот Одиссей бежал с поля боя, ужаснувшись кровожадности своих соплеменников, – возмущаясь, Удина покачала головой.
– Что делать будем?
– Мы последуем за меотами. Я не буду сидеть сложа руки, пока истребляют мой народ, – твердо сказала царица.
– Ведь всё меотское войско находится в Хатти.
– Меоты ушли, но есть другие племена. Нартия – страна героев. Кроме того, есть многотысячное войско амазонок. Я поговорю с ними и соберу армию. Давай, дочь моя, готовься. Едем в Поднебесье! – Удина встала и поспешно направилась к выходу.
Атиса последовала за матерью.

***
Обойдя гору Хара-Хора и впервые за долгие двадцать лет оказавшись в родных местах, Удина почувствовала, как её захлестнули воспоминания. В ушах зазвучали голоса её боевых подруг и дружный клич перед началом соревнований на Ведьминой горе. Она вдруг ощутила те же эмоции, чувства, тяжесть одиночества и радость побед, пережитые на этих землях. Вспомнила свою молодость, лучшую пору для проявления воинственности и храбрости. Царица слегка улыбнулась и пришпорила коня. Послы Меотиды твердо знали, что по их следам идут лучшие лазутчики Поднебесья, и они давно на прицеле у дозорных. Но Удина с дочерью и прибрежными амазонками держались уверенно и спокойно. Едва приблизившись к вратам крепости, они увидели их распахнутыми, и их встретила группа амазонок. Одна из них, высокая и пышная женщина, вышла вперед и жестом остановила гостей. Удина со своими сопровождающими спешились.
– Добро пожаловать, Удина. Явилась спустя столько лет? – на лице очаровательной женщины засияла непринужденная улыбка, располагая к себе.
Микана, царица амазонок со светло-русыми шелковистыми волосами, была примерно того же возраста, что и Удина. Статная женщина с соблазнительными, выдающимися формами была одета в прилегающие к телу штаны и рубаху с длинными рукавами. На ногах были высокие сапоги из волчьей шкуры, а на плечах красовалась тёплая накидка из того же материала. В таком наряде Микане был нипочём свистящий и режущий глаза холодный горный воздух. Взгляд её выражал доброжелательность, уверенность, и держалась она свободно, даже с неким шармом. Длинные волосы царицы развевались на ветру и мешали ей разглядеть гостей. Она ловко собрала волосы, быстро скрутила в жгут и, заправив в воротник, посмотрела на Удину небесно-голубыми глазами. Взгляд её не выражал дерзости и враждебности. Они с царицей Меотиды были хорошо знакомы, и Удина точно знала, что Микана не оставит её без помощи на этом пути.
– С добром прибыли, Микана, – Удина слегка поклонилась царице амазонок.
– Проходите, пожалуйста. Мы всегда рады гостям, – Микана повернулась боком, открывая проход во дворец.
Амазонки оказали меотянкам достойный прием, но обычаи не разрешали принимающей стороне задавать вопросы гостям по поводу причин прибытия. Так что Удина решила не затягивать с разговором и сразу рассказать всё как есть. Мудрая царица амазонок тоже поняла, что прибрежные воительницы неспроста проделали столь тяжелый путь в лютый мороз, и была готова ко всему. Она знала, что меоты ввязались в заморские распри, и, по правде говоря, не могла дождаться момента, когда Удина заговорит.
– Мы с тобой терпеть не могли друг друга, помнишь, Микана? – греясь возле очага и погрузившись в воспоминания, с улыбкой сказала Удина.
– Тогда мы не знали, что настанут времена, и мы с тобой, две царицы, будем сидеть в дружеской обстановке, с улыбкой вспоминая прошлое, – обнажив свои крупные жемчужные зубы, расхохоталась амазонка.
– Были времена, когда мы с тобой скрестили мечи. А теперь смотри, как всё получилось.
– Катина потому и отправила тебя в Меотиду. Она боялась, что мы убьем друг друга.
– А теперь я вернулась к тебе в поисках поддержки и понимания, – с лица Удины вдруг исчезла теплая улыбка, и она пристально посмотрела на Микану.
– Что стряслось? – царица амазонок устремила на гостью всё свое внимание.
– Ты, наверное, знаешь, что меотское войско находится сейчас в Хатти?
– Слышала.
– Пока хатто-меотская армия вела войну на востоке, с запада на них напали эллины. Они пробираются в сердце Хатти, оставляя за собой полную разруху, море крови и пепел. Микана, я боюсь, что меоты не вернутся оттуда. Это может стать концом как для нас, так и для хаттов, – в серых глазах Удины отражался отблеск пламени очага и предательски выдавал её волнение.
– Так ты хочешь поехать за своим мужем и вывезти его из огня? – царица амазонок мгновенно взорвалась и осуждающе посмотрела на Удину. – Две империи бьются насмерть на краю земли, а ты просишь у меня помощи, чтобы спасти своего мужа? Вот. Смотри что с тобой сделало замужество – ты с ума сошла!
– Не опережай события и не неси ерунды, Микана. Сначала выслушай меня. Носишь титул царицы, но осталась всё той же вспыльчивой амазонкой, – Удина тоже не сдержалась.
– Просящие помощи не так ведут переговоры, Удина. Смотри, оступишься, – молвила светлоликая царица, не сдержав самоуверенную улыбку.
Внезапно молодая амазонка, стоящая в стороне, уверенной речью вмешалась в разговор двух цариц:
– Нарты помнят времена, когда все племена сплотились в борьбе против дарданейцев. Мы все должны были извлечь урок из этого.
– Так в Меотиде воспитывают амазонок? Младшие смело вмешиваются в дела старших? – царица амазонок приподняла брови и перевела осуждающий взгляд на Удину.
– Это Атиса, меотская царевна. Единственная дочь царя Меотиды, – с гордостью ответила Удина.
– Ты смотри. Вон оно как? – удивилась Микана. – Твоя дочь стала огненной амазонкой, как и ты.
– Мы в безвыходном положении, госпожа. Эта война может стать концом не только для моего отца, но и для всего меотского народа и всей Хатти. Если с Азовского побережья исчезнут меоты, будь уверена, эллины не заставят себя ждать: они тотчас же явятся сюда и начнется борьба уже за восточную Нартию. Они доберутся сюда, ибо путь будет открыт. Хотите вы или нет, но именно меоты стоят неприступной скалой между заморскими врагами и всей Нартией. Наши предки вели с ними войну десятки лет. И эллины ни за что не успокоятся, пока не завоюют всю Нартию. Зная это, меоты каждый раз должны уговаривать соседние племена сплачиваться и воевать за свою собственную свободу? Неужели жизнь ничему нас не учит? За морем сейчас такая страшная война и разруха, что вы даже представить себе не можете. Целая империя идет ко дну. А вам тут сложно договориться, понять друг друга и не строить из себя высокомерных особ. Ваша старая вражда не имеет сейчас никакого смысла. От тебя, госпожа, мы хотим услышать либо «нет», либо «да», – Атиса, как всегда, не смогла держать себя в руках.
– Ты, наверное, думаешь, зачем тебе ввязываться в войну, к которой ты не имеешь никакого отношения, Микана? – продолжая слова дочери, спросила Удина.
– И я буду права, задав этот вопрос, – согласилась царица амазонок. – Если меоты ввязались не в своё дело, почему это должно стать моей головной болью?
– Такой ответ тебя устроит, госпожа? – сказала Атиса и, толкнув ногой один из круглых сосудов, занесенных прибрежными амазонками, звонко рассыпала золото.
– Ты думаешь купить меня горстью металла? – нахмурив брови, Микана посмотрела на Удину, ничуть не впечатлившись дарами.
– Если дашь мне войско амазонок и я спасу свой народ, подарю тебе целый корабль золота, – со всей серьезностью заявила Удина.
Глаза у привратных воительниц заблестели ярче огня, едва они услышав слова царицы Меотиды. По их реакции Атиса поняла, что амазонки не упустят такой возможности и без всякого уговора пойдут на войну, даже спрашивать не будут у своей царицы.
– Думай быстрее, госпожа. У нас нет времени, – Атиса умело надавила на нужные места.
– Мне не нужно твоё золото, – словно оскорбившись, процедила Микана и высокомерно посмотрела на свою старую подругу. – Оставь его себе. Я пошла бы с тобой воевать и без этих блестящих безделушек. Боги создали амазонок именно для таких дней. И если я не понимаю всех последствий заморской войны, грош мне цена как царице. Хватит ли кораблей у Меотиды для двадцати тысяч амазонок?
Сказав последние слова, Микана обворожительно улыбнулась, словно и не помышляла отказывать Удине, а лишь играла с ней, выводя из себя, вспомнив былые времена.
Удина, мысленно выдохнув, улыбнулась ей в ответ и посмотрела на дочь, стоявшую в углу комнаты. Их лица светились надеждой и верой.
– Дочь твоя бесстрашная, Удина. Смелая. Ты дала ей достойное воспитание. Она ещё заявит о себе, помяни мое слово. – Микана подбодрила свою гостью. – Выступим немедленно, не переживай. О мужестве и храбрости царя Аладамы идет большая молва. Мы уважаем его и не оставим в беде.

Огненный водопад
Ашеред столько грезил об этом. Вот, почти дотянулся до своей заветной мечты, и отступать назад из-за мороза или мора он даже не помышлял. Царь много лет планировал этот поход и так тщательно готовился к нему, что уже мысленно жил в завоеванной Хатти, наслаждаясь её красотой и богатствами. Он не мог дождаться, когда закончится строительство моста и он  перейдет через Фират и истребит ненавистных ему хаттов.
С утра пораньше он созвал совет у себя в шатре, чтобы обсудить потери и дальнейшую тактику.
– Зверей когда кормили в последний раз? – восседая на полевом троне, спросил Ашеред.
– Позавчера вечером, господин. Как ты и приказывал, со вчерашнего дня они на одной воде, – сложив руки на животе и согнувшись в покорном поклоне, ответил воин, явно замерзший, несмотря на то, что был укутан в меховой тулуп.
– Хорошо. Дайте им совсем немного мяса сегодня вечером. Завтра переправимся через реку и сразу пойдем в наступление, они должны быть голодными, – Ашеред был доволен.
– Господин, Нинурт давно ушел на север и до сих пор от него нет никаких вестей. Мы выступаем без царевича? Но ведь неясно, справился он с заданием или нет, – недоумевал правитель Арапхи.
– Настал условный день, Хашми. Сауштер сопровождает царевича. Лучше правителя Митанни эти места никто не знает. И потому я уверен, что они справились с заданием. Сегодня должны закончить строительство моста. Нинурт с усиленным ассирийским войском будет ожидать нас на том берегу. Кого бы ни привел Хаттусили, им уже не выбраться из этого капкана. С ним уже покончено. Хаттское войско, что следит за нами с каркемишских высот уже несколько недель, не вернется домой. Эти высоты станут могилой для них, – с полной уверенностью проговорил Ашеред.
– Раньше мы только предполагали, но теперь знаем точно – меотское войско пришло на помощь Хатти, – сказал полководец Митанни.
– Ты так же, как и Хаттусили, веришь в то, что меоты смогут нас истребить? – будто услышав что-то оскорбительное, нахмурился Ашеред.
– Правда есть правда, меоты воинственный и сильный народ, – пожал плечами полководец.
– Ну, вот и посмотрим. – высокомерно ответил ассирийский царь.
Вдруг с улицы послышался шум переполоха и крики воинов. Ашеред подумал, что это один из разъяренных львов высвободился из клетки и перепугал всех. Но звуки становились всё ближе и отчетливее. И вдруг до Ашереда донеслись совсем неожиданные слова:
– Хатты! С юга поднимается хаттское войско, господин… – забежал в шатер один из лазутчиков.
– Седлайте лошадей. Быстрее! Запрягайте колесницы! – спрыгнув с высокого трона, привезенного из далекой Ассирии, закричал Ашеред.
Советники и полководцы выбежали из шатра и разбежались по своим полкам. У них не было времени для выстраивания стратегии, их главной задачей было отражение нападения. Хатты были совсем близко. Переправившись через Фират с южных земель, они черным ураганом неслись прямо на ассирийцев.
Ашеред запрыгнул на подогнанную колесницу, взял  копье и изо всех сил закричал:
– Двигайтесь быстрее! Конница, вперед! Нас в два раза больше, смелее!
Воины молниеносно запрягли колесницы, накинули доспехи и выстроились в шеренгу, ожидая приказа своего царя. Вороные, запряженные в колесницу ассирийского царя, громко фыркая, выбивали копытами заледеневшую землю и рвались вперед. Казалось, им тоже не терпелось понести Ашереда к великой победе. Воинственный царь Ассирии мгновенно выставил авангард из колесниц, вооружив воинов высокими щитами и длинными копьями. Позади конницы, прижимая к бокам круглые прочные щиты, стояла пехота. Следовали за ними лучники. Ашеред ни капли не сомневался в том, что они до полудня расправятся с наступающими, и спокойно продолжат работу над мостом.
– Это не хатты, господин. Судя по снаряжению, это меоты, – рассмотрев приближающееся войско, сказал полководец Митанни. – Не смотри, что они в меньшинстве, господин. Пусти на них всю свою мощь и сразу же натрави зверей. Ты лучше издалека следи за битвой, береги себя. А там посмотрим.
У Ашереда не было времени на споры. Он видел, что меотское войско приближается с невиданным напором и ассирийский авангард без особого труда падет под их натиском. И он вынужденно согласился с полководцем.
– Колесницы вперед! Конница ждёт сигнала. Пехота пойдет позже и добьет выживших. Не жалейте врага! Бейте их! – что есть мочи кричал Ашеред, высоко подняв копье.
– Пхотары , вперед! – на ходу приказал Аладама, заметив, что на них идут ассирийские колесницы.
Тут меотское войско разошлось, уступая дорогу сокрушительным нартским повозкам, запряженным двенадцатью лошадьми, укрепленным спереди массивными железными брусьями. Увидев, что впереди наступающих несутся невиданных размеров устрашающие колесницы, царь Ассирии резко поменялся в лице и покрылся холодным потом. Лошади, запряженные в пхотары, тоже были защищены железными намордниками и нагрудниками. Они казались такими неуязвимыми, что у ассирийцев на мгновение опустились руки и они потеряли надежду на благополучный для себя исход. Они вдруг ощутили на себе всю тяжесть этих могучих колес, что, пройдя по ним, переломает их кости и внутренности.
Так и случилось. Гигантские нартские повозки прошлись по ассирийскому войску с такой легкостью, что оставили за собой гору трупов и искалеченных, перепуганных ассирийских лошадей. Боевые колесницы, хоть и были более легкими в управлении и маневренными, ничего не могли сделать с нартскими повозками. Это и стало уязвимым местом вражеского войска.
Меотская конница добивала выживших захватчиков после наезда повозок. Она неслась вперед, размахивая разящими мечами, с которых капала кровь, прорисовывая на белоснежных просторах причудливые рисунки алого цвета.
Взявшееся из ниоткуда меотское войско застало врасплох ассирийцев. Они беспорядочно носились в ужасе по всему полю боя.
Полководец Митанни стоял слева от Ашереда и наблюдал за происходящим издалека.
– Хорошо, что не пустил меня на рожон. Я бы валялся на земле сейчас, – не веря своим глазам, царь Ассирии просто стоял, замерев.
Его армия несла тяжелые потери, на поле боя творился полный беспорядок, он был разочарован тем, что предмет его гордости – усовершенствованные колесницы – лежат под ногами меотов, как перемолотые в щепки доски.
– Не опускай щита, господин. Их лучницы не промахиваются, – заметив среди меотов отряд знаменитых кровожадных амазонок, сказал митанниец.
– Ряды меотов тоже проредели. Пустим пехоту, как только их конница станет меньше, – Ашеред потихоньку приходил в себя.
– Сначала пусти зверей, господин. Они голодные и без разбора могут кинуться на нас. Пусть насытятся вражеской кровью, а потом спокойно перебьем оставшихся, – предложил полководец.
– Выпускай зверей! – приказал Ашеред, довольный такой идеей.
Тут же пригнали крытые фургоны с клетками, внутри которых ревели голодные львы. Ассирийские воины, казалось, пришли в себя и уверенно вели ожесточенное сопротивление. Они вдруг вспомнили, что их больше и у них есть ещё лучники и разъяренные животные. Меоты, хоть и видели, что враг превосходит их по численности, уверенно шли вперед. Но нарты не представляли, что на них пустят огромных, гривастых диких зверей.
Понимая, что нельзя подпускать львов близко (иначе их растерзают), амазонские лучницы опустошали свои колчаны в сторону диких кошек. Те, в свою очередь, без разбора кидались на лошадей и людей, раздирая их плоть и отрывая конечности. Свалившиеся с лошадей воины, оказавшись на земле безоружными, вели неравный бой со зверем короткими кинжалами. Меоты прямо и смело смотрели в глаза Смерти. Наблюдая за этим зрелищем, царь Ассирии лишь безмолвно качал головой, поражаясь смелости меотов. Впечатленный царь Востока смотрел на безоружных нартов, что в смертельной схватке с разъяренными львами выходили победителями, и его трясло. Не от холода, а от страха. Он представлял, что с ним могут сделать эти отчаянные воины, если доберутся до него, и по телу пробегала дрожь. Бесстрашных нартов было не остановить. Они шли вперед вопреки всему.
– Лучники! Пускайте стрелы! – наконец, приказал Ашеред, и бесчисленные стрелы полетели на меотов.
Усеяв поле битвы трупами и скосив половину ассирийского войска, меоты тоже несли значительные потери. Осознав, что им никак не укрыться от нескончаемого ливня стрел, Аладама три раза подул в рог, призывая свое войско к отступлению. Нарты круто свернули назад, не рискуя продолжать затянувшуюся до сумерек ожесточенную битву.

Разбив шатры и расположившись недалеко от места битвы, меоты переводили дух. Аладама хмуро сидел перед очагом и не подпускал к себе никого, перевязывая свои раны.
– Ублюдок! Натравил на нас зверей. Как можно было додуматься до такого? – он был настолько зол, что не чувствовал боли от бесчисленных ран. – Какие у нас потери, Озрек?
Он посмотрел на своего полководца, стоящего рядом и ожидающего поручений.
– Мы потеряли третью часть своего войска, господин, – коротко и ясно ответил тот.
Высокий смуглый воин с бравыми усами и черными глазами держался отважно, хоть и тело его было покрыто глубокими ранами. Рассеченные высокие скулы худощавого Озрека кровоточили и требовали немедленной обработки. Левая рука его покоилась на рукояти меча, висящего на поясе, а со свисающей правой капала густая кровь. Полководец держался из последних сил, но ни видом, ни речью не давал понять это своему царю.
– Немного передохнем и снова в бой. Их гораздо больше, но по-другому никак. Где Догамыс? – не заметив царевича среди воинов, как бы невзначай спросил Аладама.
– Он в порядке, господин. Недавно видел его рядом, – всё, что мог сейчас Озрек, это успокоить царя вестью о здравии его первенца.
– Позорище! На моей памяти меоты отступают уже во второй раз, – Аладама не мог успокоиться.
Царь меотов покачал головой, возмущаясь подлостью Ашереда, намочил кусок ткани в талой воде из котла, вытер с лица капли крови и сказал:
– Если к утру не прибудет хаттское войско, нам придется своими силами выбираться из ситуации. Мы должны первыми напасть на ассирийцев, иначе нам несдобровать. Это сильное войско. Ты иди, пусть знахари осмотрят твои раны. Подкрепись и возвращайся, нам надо многое обсудить. И позови сюда парня.
Смуглый воин поклонился и немедля удалился.
Аладама не мог понять, что могло задержать хаттов. Они должны были перейти реку возле крепости Цопк  и напасть на ассирийцев с севера. Когда в указанный день хатты не появились на горизонте, меоты решили своими силами пойти на врага, пока они не достроили мост и не переправились через Фират. Теперь, когда планы ассирийцев потерпели крах, Аладама надеялся, что Хаттусили со своей армией всё-таки подоспеет и вместе они закроют врагу путь к Хатти.
– Слушаю, господин. Ты звал меня? – повторил Догамыс громче, ибо отец, углубившись в свои мысли, не слышал его.
Аладама посмотрел на него. Парень, конечно, был ранен, но, удостоверившись в том, что жизни его ничто не угрожает, царь Меотиды выдохнул с облегчением.
– Звал. Как тебе битва? – надо было уже налаживать отношения и более подходящей темы Аладама не нашел.
– Мы в тяжелом положении, – было видно, что парень уже всё обдумал и перепроверил.
– Что это значит?
– Хатты не просто так задерживаются. Они не оставили бы нас в таком положении, не случись с ними что-то непредвиденное.
– Ты прав. Но что могло случиться? Я не понимаю, – Аладама пожал плечами и покачал головой.
– Кроме того, господин, ассирийцы уже возобновили строительство моста. Мы должны остановить их. Нападем ночью, это крайний срок. Решение за тобой, мой царь. Я понимаю, что меоты устали. Мы понесли большие потери, но к утру нам уже некого будет останавливать. Они почти закончили, – почтительно сказал Догамыс.
– Я не отправлял лазутчиков, откуда ты это знаешь? – Аладама подозрительно посмотрел на сына.
– Видел.
Парень оказался своевольным и самостоятельно разведал обстановку. Они ведь сами, Аладама и Удина, были молоды и делали то, что считали нужным и правильным. Потому отец не стал выказывать своего недовольства, ибо он знал, что воспитание мало чем может подправить природный нрав человека. Догамыс – лишь отражение своих неистовых родителей. Человек не ценит жизнь и не думает об осторожности до тех пор, пока у него не появятся дети и он не почувствует страха потерять их. Лишь обретя потомство, он начинает бояться опасностей и их последствий. Но и переусердствовать нельзя с опекой, ибо в первый раз отгородишь дитя от поступков, во второй, а на третий раз он просто упорхнет из гнезда, изголодавшись по свободе, либо просто потеряет всякое желание расти и развиваться. И то, и другое – нежелательные крайности одного явления. Потому Аладама тщательно подбирал слова и контролировал свои эмоции в общении с сыном. Он некоторое время подумал и ответил:
– Хорошо, сын мой. Хвалю. Но впредь предупреждай кого-нибудь, когда уходишь на разведку. Либо Озрека, либо Ассей. Я твоей матери дал слово, что привезу тебя живым, – одобрительно кивнул он и еле заметно улыбнулся.
Догамыс почтительно поклонился и продолжил:
– Господин, насколько мне известно, ассирийское войско должно быть намного больше. Больше нас с хаттами ровно вдвое. Но такого количества я тут не заметил. Как думаешь, могла часть ассирийцев пойти на север в поисках удачного места для переправы? Ведь если бы они пошли на юг, то мы бы с ними столкнулись. Мне кажется, хатты задержались именно потому, что на севере они попали в западню. И если это так, нам тем более надо поспешить на помощь.
Аладаме было приятно осознать, что его сын в первом же своем походе проявил храбрость и отличился остроумием. Он был благодарен Шауею, что так хорошо воспитал меотского царевича. Ведь ко всему прочему, Догамыс был скромным, сдержанным и дальновидным. Какое же счастье иметь такого ребенка!
– Ты верно говоришь. У меня тоже в голове не укладывалось. Вроде говорили о невиданной армии. Так вот оно что. Обхитрили нас, отвлекли внимание на строительство моста и хотели окружить с двух сторон. А сейчас они хаттов бьют на севере. Как мы могли попасться на такую уловку? Как это ускользнуло от нашего внимания? – царь Меотиды вскочил и широко распахнутыми глазами посмотрел на сына, будто наконец осознал нечто такое, что не складывалось у него в голове.
– Именно. Мы полагали, что Ашеред пойдет на Хатти через Митанни, и надеялись перебить их на каркемишских высотах. Но большая часть войска пошла в обход. Ведь на севере есть крепость с прочным мостом. Других путей я не вижу, – оказывается, Догамыс уже обдумал всё, сопоставив вполне логичные вещи.
В этот момент в шатер зашли Озрек и прихрамывающая предводительница амазонок.
– Озрек, Ассей, проходите быстрее, – меотский царь присел и внимательно посмотрел на предводителей. – С самого утра мы думали, что воюем с ассирийским войском, но не заметили, что его большая часть отсутствует.
– Как это? А где остальная часть? – в недоумении спросила черноволосая амазонка.
– Теперь ясно, почему хатты не явились в указанный день, – промолвил Озрек, тут же догадавшись обо всем остальном.
– Догамыс разведал, что ассирийцы упрямо продолжают строительство моста даже под покровом ночи. К утру они уже будут в Хатти. Нужно нападать прямо сейчас, Озрек, мы должны их остановить во что бы то ни стало. Если на севере перебьют хаттов, то наш поход не имеет никакого смысла! К чему нам мечи, если прослывём клятвопреступниками? – возмущался разгневанный царь Меотиды.
Аладама был зол и на себя самого, ибо прежде не додумался до такого исхода событий. Сердце его горело в груди и он не мог усидеть на месте. Раненых было много, воинам необходимо перевести дух, да и лошади измождены. Но надо спешить, а времени в обрез.
– Мы и не такое пережили, господин. Немедленно выступим! – сказала Ассей и почтительно поклонилась.
– Может, это и лучше, что нападаем ночью. Неожиданность всегда сбивает с ног, – согласился полководец. – Но как мы пойдем по трупам наших воинов, мы ведь ещё не собрали их, только и успели унести раненых с поля боя.
Сердце Аладамы сжалось от этих слов.
– Мы обойдем их. Пойдем на восток и оттуда нападем на врага со спины. Так даже легче. Прижмем их к обрыву. Мы в меньшинстве, но такая тактика должна сработать, – совсем тихо проговорил Догамыс.
– Я согласен с царевичем, господин. Ассирийцы должна спуститься в ущелье, чтобы перейти реку. Сейчас их армия стоят над пропастью. А неожиданное нападение со спины породит переполох среди воинов. Мы скатим на них горящие мотки сена, и перепуганные лошади понесут ассирийцев вниз, – предложил Озрек.
– Я сегодня не успела отблагодарить тебя, смелый воин. Пусть продлятся твои дни, – предводительница амазонок повернулась к царевичу и почтительно поклонилась.
Догамыс лишь смущенно повел головой и опустил глаза.
– Я была придавлена вражеской колесницей, мой царь, – обратилась Ассей к удивленному повелителю Меотиды. – Сейчас на том поле лежал бы окоченевший труп предводительницы амазонок, если не Догамыс. На меня бежал разъяренный лев, жаждущий вкусить моей плоти. Но на помощь подоспел наш царевич. Он вонзил копье в зверя, сразив наповал, и, приложив титаническую силу, освободил меня из-под колесницы. Поднял её и отбросил в сторону. Да уберегут его Небеса.
Услышав лестную похвалу от великой воительницы, Аладама успокоился. Догамыс стоял так же, с опущенным взглядом и, недовольный открытой похвалой, прозвучавшей перед отцом, сжимал губы.
– Озрек, Ассей. Давайте, готовьтесь. Будем следовать этому плану, – уже спокойным тоном сказал Аладама.
Мужчины пожалели слов на похвалу, но Ассей ещё раз посмотрела на царевича и обворожительно улыбнулась ему:
– Молодец!
Меотское войско двинулось в путь под покровом ночи. Следуя оговоренному плану, они двинулись на восток, обходя поле боя, и напали на ассирийцев. Ашеред воображал, что меоты, зализывая раны, переводят дух на юге и не скоро смогут оправиться от пережитого удара. Он совсем не предполагал, что огонь мести настигнет его так неожиданно и смело. До окончания работ оставалось совсем немного. Воодушевленный царь Ассирии, позабыв о столкновении с нартами, стоял в ущелье вместе с работниками, раздавая важные указания и тихо радуясь победе. Ассирийское войско уже потихоньку спускалось к реке, планируя скорый переход и завладение вожделенной Хатти.
– Ну, что там наверху? – перекрикивая шум реки, периодически спрашивал Ашеред.
– Всё тихо. Опасности нет, – отвечали прибывшие воины.
Царю Ассирии вдруг показалось, что земля под ногами раскололась и оттуда брызнули языки пламени, настолько сердце его дрогнуло, когда он услышал неистовые крики с высоты. Перепуганный Ашеред поднял свои глаза наверх и, поразившись увиденным, застыл на месте. Обезумевшие лошади прыгали с обрыва, убегая от преследовавших их огненных мотков. Колесницы, с помощью которых Ашеред планировал покорить Хатти, летели вниз, разбиваясь о скалы и рассыпаясь по всему ущелью. Что-то страшное заставляло прыгать в неизвестность и ассирийских воинов, обезображенные тела которых весенним градом сыпались под ноги своего царя. Вскоре метеоритным дождем полетели горящие меотские стрелы, добивая убегающих ассирийцев. Всю округу охватил такой сильный пожар, что, казалось, кромешная тьма вдруг озарилась дневным светом. Рык перепуганных зверей распространялся по ущелью, наводя ужас.
– Вперёд! Прыгайте в реку! Все на тот берег! – наконец, Ашеред закричал той горстке воинов, что стояли рядом с ним.
Царь Ассирии вместе со своими советниками и немногочисленной ротой встал на недостроенный мост.
– Господин, пути нет, мост не докончен, а река ледяная, глубокая и стремительная... – предупредил правитель Арапхи.
– Нам не спастись от меотов, а реку попробуем переплыть. Вперед! – закричал Ашеред.
Митаннийский полководец пришпорил свою лошадь и первым ступил на мост. Животное заупрямилось, дойдя до конца недостроенного моста, и встало на дыбы. Тогда полководец замахнулся на коня хлыстом и заставил его спрыгнуть в воду. Остальные последовали за ним.
Остаток ассирийского войска был уничтожен меотскими стрелами и мечами. Нарты стояли на краю пропасти и следили за тем, как огонь возмездия настиг вражеское войско: ассирийцы лежали в ущелье, полностью разбитые, словно огненный водопад смысл их с митаннийских высот, когда-то принадлежавших Хатти. Мост, возводимый с таким трудом, тоже горел.
На востоке, озаряя небосвод, поднимался огромный огненный шар. Утреннюю зарю встречали меоты. Ассирийцам же не суждено было увидеть светило в последний раз.
– На север! Как можно быстрее... – приказал Аладама своему полководцу, и нартское войско выдвинулось в путь.

Похлебка по-царски
Не зная, как сказать бабушке, что это последняя миска зерна, которую она смогла собрать в закромах, девушка четырнадцати лет неспешными шагами направилась к ручной мельнице. Она не знала, как им дальше быть с больной бабушкой. Хаттиянка с длинными черными волосами, сплетенными в толстую косу, всё время думала о своей участи. Это причиняло ей такую душевную боль, что она не могла поднять большие черные глаза и просто взглянуть на небо, снимая напряжение от непосильных переживаний и горького существования. Она в свои малые годы нахлебалась сполна: война, голод, одиночество, отец с братом на войне, мать умерла от холеры, припасы закончились, и она осталась одна со старой и больной бабушкой. Спасала одна мысль – таких, как она, в Хатти было предостаточно, это было всеобщей бедой, а не наказанием богов. А если и бабушка помрёт и Хацаца останется совсем одна, что с нею будет?
Эллины захватили столицу, а они славятся своей жестокостью. Хацаца – видная девушка, заметят одинокую красавицу и сделают из нее рабыню. Так бабушка говорит. Потому она неистово мечтает о том, чтобы отец с братом вернулись с победой, чтобы хаттское войско вернулось в столицу и прогнало эллинских захватчиков. Чтобы для страны, наконец, наступили хорошие времена, как раньше.
– Деточка, где ты ходишь? – послышался слабый голос  бабушки из старого маленького домика.
Уход сына и внука на войну стал для старушки сильным потрясением и она тут же заболела неизвестной хворью. Казалось, она доживает последние дни, настолько она была слаба.
– Я тут, бабушка. Зерно перемалываю. Подожди, – мягко ответила Хацаца, удобно расположившись на скамье ручной мельницы и насыпав в отверстие горстку зерна.
Завороженная процессом превращения зерна в белую и мягкую муку, Хацаца вдруг почувствовала резкую и острую боль – кто-то схватил её за волосы и поднял со скамьи. Девушка знала, что если закричит, бабушка поспешит ей на помощь и может быть убита напавшими. Эта мысль заставила её подавить крик боли, что молниеносно пробежал по всему телу и сотряс конечности. Светлое лицо её мгновенно покрылось жаром. Она глазами искала источник боли, но не могла пошевелить головой, настолько крепко её держали за волосы. Справа от неё появился мужчина и предстал прямо перед ней. Второй не выпускал косу.
– В доме кто-нибудь есть? – спросил он на ломанном хаттском языке.
– Никого. Никого нет. Я одна, – ответила перепуганная девушка. – Если нужна еда, ничего нет кроме этой муки. Возьмите.
– Как же тебя оставили совсем одну, такую красавицу?. Вдруг столкнешься со злодеями? – омерзительная улыбка растянулась на лице незнакомца.
– Что вам надо? У меня ничего нет, – задергалась Хацаца, пытаясь высвободиться.
С каждым её движением мужчина сзади натягивал волосы все сильнее, казалось, ещё чуть-чуть и лопнет кожа на голове. Выносливость хаттиянки возбуждала интерес мужчин.
– Удачный трофей нам попался. Ты посмотри, какая красавица. Она бы понравилась Атарису, но и мы достойны награды. Не правда ли? Оставим её себе, – приблизившись к девушке вплотную, воин разглядывал её с нескрываемым восторгом.
– Ах ты, бессовестный. Отпусти мою девочку! – собравшись с силами, опираясь на старый костыль, бабушка спешила на помощь внучке.
Одной рукой ухватившись за плечо эллина, другой старушка ударила его костылем по голове. Тот сильно толкнул её и отбросил далеко. Женщина ударилась головой и замерла мгновенно.
– Бабушка! Бабушка! Что ты сделал с моей бабушкой, проклятый эллин? – яростно забилась Хацаца при виде неподвижного тела единственного близкого человека.
– Конечно, мы достойны. Ведь это мы завоевали Хатти, пока наш царь раздавал распоряжения, сидя у себя в шатре, – не обращая внимания на крики девушки, согласился второй воин, стоявший позади.
Воодушевленный этими словами мужчина во мгновение ока разорвал верх платья Хацацы и шершавыми мозолистыми руками начал грубо мять упругое девичье тело. Это стало ей невыносимо отвратительно, переборов сковывающее чувство страха, она ударила воина коленом в пах. Стоящий позади мужчина ещё сильнее стянул её волосы и впился влажными губами в лебединую шею Хацацы, царапая белую кожу девушки колючей щетиной. Второй воин сидел на земле, съежившись от боли, держась за свои детородные органы и сквозь зубы покрывая девушку ругательствами и проклятиями на своём языке. Хацаца твердо понимала, что помощи ждать ей неоткуда, и жадно искала выход из ситуации. Как побороть эллина, что сковал её? Она закрыла глаза, собрала все силы в кулак, стиснула зубы и, словно лесная кошка, неистово начала царапать человека, стоящего позади. Вскоре Хацаца кое-как отбилась и побежала. Не успела она сделать пары шагов, как воин настиг ее, сбивая с ног. Девушка точно знала, что мерзкие эллины надругаются над ней и не оставят бабушку в живых. Сердце разрывалось на части от несправедливости. Была бы её воля, Хацаца растерзала бы их, но она бессильна. Как назло, ни одного камня, ни одной палки не может нащупать вокруг себя.
Тут послышался резкий, рассекающий воздух звук, характерный для хлыста. Невидимая сила раскроила лицо и кожу головы эллина, заливая кровью. Казалось, он сам не понимал, что случилось, и, вытирая выступившую алую жидкость, обернулся. Но он не увидел обидчика, ибо чей-то острый меч изрубил его по диагонали, от шеи до солнечного сплетения. Ошеломленный неожиданным повтором событий, второй эллин, сидящий на земле, вскочил, забыв о своих генитальных муках. Но мгновенно прилетевшее копье пригвоздило его обратно к земле с ещё большей скоростью.
К девушке, лежащей ничком, приблизились три всадника. Один из них спрыгнул с лошади, и быстро накрыл прикрывающую нагое тело Хацацу буркой, поднял её на ногу и спросил:
– Ты цела?
Только услышав голос спасителя, Хацаца поняла, что перед ней женщина. Оказалось, это были амазонки, что прибыли вместе с меотским войском.
– Нана, нана! Моя нана, ты слышишь меня? – не ответив на прозвучавший вопрос, Хацаца кинулась к бабушке.
Пожилая женщина не подавала признаков жизни.
– Они что-то сделали с моей бабушкой. Я не могу её разбудить, – с мольбой в глазах девушка обернулась к своим спасителям.
Та, что накинула на неё бурку, опустилась над женщиной и, приложив два пальца на область шеи, сказала девушке:
– Крепись.
– Что это значит? Что значит крепись? – горячие слеза хлынули из глаз Хацацы.
– Она мертва, – ответила амазонка. – Отойди.
Стройная амазонка с легкостью подняла тело старой женщины и понесла в дом. Девушка и две спешившиеся воительницы последовали за ней.
Хацаца сидела у изножья кровати, тихо проливая слезы и ласково гладя тело покойной.
– Как давно эллины захватили Хатти? – сдвинув капюшон с лица, спросила рыжеволосая амазонка.
Хацаца молча поднялась, принесла из угла комнаты два стула и поставила более взрослым амазонкам.
– Простите, мне нечем вас угостить, – совсем тихо сказала девушка, подняв опухшие глаза на своих гостей.
Хацаца осталась совсем одна в этом мире, она пребывала в трауре и ей не было никакого дела до вопросов амазонок.
– Прекращай плакать и послушай. Мы тебя не обидим. Узнав, что эллины напали на Хатти, мы пересекли море, чтобы помочь вам. И нас много. Скажи мне, ты жаждешь мести? – продолжила рыжеволосая.
Хацаца кивнула.
– Как я поняла, ты осталась совсем одна. Ты проявила мужество, оказав этим бессовестным сопротивление. И тем самым заслужила честь стать одной из нас. Если хочешь, можешь вступить в ряды амазонок. Мы научим тебя своему ремеслу, – сказала другая, светловолосая воительница.
– Но я ничего не умею… – девушка опустила глаза.
– Ты ведь отбилась от этих зверей. Оказалась бесстрашной и смогла постоять за себя. Меня зовут Удина, а это моя единственная дочь. С нами царица амазонок. Хочешь, пойдем с нами, мы позаботимся о тебе, – меотская царица подошла к хаттиянке и заботливо коснулась ее плеча.
Хацаца поднялась, уважительно поклонилась и сказала:
– С тех пор, как я начала кое-что понимать, мы живем в войнах. Мы давно находимся в бедственном положении. А сегодня враги убили мою бабушку, единственного близкого человека, что остался от моего рода. И если у меня есть хоть капелька надежды на месть, я не упущу её.
– Договорились, – Удина посмотрела в лицо высокой, тонкой девушки и улыбнулась. – Теперь расскажи мне, красавица, что творится в столице?
Микана сидела на стуле, рассматривая хаттиянку с ног до головы и ожидая от неё содержательных сведений. Атиса стояла позади царицы амазонок, одним ухом слушая Хацацу, а вторым прислушиваясь к шумам с улицы.
– У нас не осталось мужчин, чтобы нести какие-либо новости из столицы. Все на войне. Даже подростков забрали. Мой брат намного младше меня, и его взяли на восток, вместе с двумя старшими, – с грустью сказала девушка. – Но, со слов стариков и мелких карманников, я слышала вот что... Как только хатты ушли на войну, эллины напали с запада. Недели две назад они захватили Хатуссу. Снесли небольшую армию, что оставили на страже столицы, и взяли в плен всю царскую семью. Прокладывая путь к столице, эллины уничтожили все города и поселения. Сейчас они бродят по окрестностям в поисках женщин.
– Когда мы прибыли в Нарик, об этом ещё никто ничего не знал. А теперь смотри... – хлопнув себя по бедру, Микана покачала головой.
– Если у них хорошо работает разведка, о нас уже знают, – Атиса приоткрыла дверь и осмотрелась.
– Может, они и знают, что амазонки в Хатти, но не знают, что мы уже близко. Мы ведь лесом шли, – с уверенностью ответила Микана.
– Не знаю, какими путями вы шли, но я лично не слышала о вашем прибытии. Люди перепуганы и не выходят из своих жилищ, а эллины пируют днями и ночами, поглощая царские запасы еды и вина. Я так полагаю, что и этих продуктов им не хватило, ибо столичные повара бегут к нам за живностью и скотом. Даже если хатты поспешат нам на помощь, сейчас зима, и путь из Каркемиша в столицу займет около месяца. Эллины знают это и, видимо, собираются с силами, готовясь к грядущей войне за Хатуссу, – с ненавистью в голосе закончила свой рассказ Хацаца.
– Далеко до столицы? – подумав немного, спросила Удина.
– Отсюда прямо на юг день пути пешком. Не знаю, верить этим слухам или нет, но я слышала, что наша госпожа, супруга царя Хаттусили, прислуживает эллинскому царю. Он не нашел другого способа унизить её. Не знаю, почему она это терпит. Такое оскорбление Дадей не вынесла бы и покончила с собой. Думаю, ей угрожают расправой над другими членами семьи.
– Ясно. Это всё, что я хотела услышать. За тем мы и приехали. Ну, давайте похороним бабушку и в путь. Нам надо поторопиться, – сказала Удина.

***
Хитрость – главное оружие женщины. Осознавая, что прямое столкновения с эллинским войском может оказаться для амазонок разрушительным, Удина и Микана решили пойти другим путем. Для этого они отобрали наиболее молодых, но искусных амазонок, переодели их в одежду простых хаттиянок и посадили в телегу в сопровождении старого хатта. Неожиданно для всех заупрямилась Хацаца и изъявила желание поехать в столицу вместе с отборными воительницами.
– Ваши девушки держатся смело и взгляд у них уверенный. Видно, что они амазонки. Пусть среди них будет одна до смерти перепуганная девушка, – переубедила она Удину и Микану.
– Вы знаете, что делать. Как доберетесь до крепости, найдите царицу Дадей и расскажите ей о нашем прибытии и планах, – сказала Удина и дала каждой девушке по кисету. – Если хотя бы одна из вас пронесет мешочек этого яда во дворец, этого будет достаточно. Объясните госпоже, сколько яда и как нужно добавить в еду. Большое количество убьет человека, поменьше – погрузит в глубокий сон. Если так уберем достаточное количество эллинов, остальных перережем. Так что вся надежда на Дадей. Как всё закончится, подожгите костер на смотровой башне, так мы узнаем, что пора нападать на крепость. Я надеюсь на вас, девушки. Умоляю, будьте как никогда осторожны, берегите друг друга.
Молодые амазонки поклонились, и извозчик замахнулся кнутом на запряженных лошадей.

***
Крепостные стены из белого камня были частично разрушены и покрыты черной сажей. Подливая земляного масла в разрушительный пожар, эллины не оставили и следа от некогда неприступных и несокрушимых врат Хатуссы. В крепости, присвистывая, гулял пронзительный холодный ветер.
– Смотрите, во что они превратили нашу прекрасную Хатуссу. Сатиры проклятые. Нет у них ни чести, ни достоинства. Словно вскормили их не молоком, а отравой какой-то, – старый хатт покачал головой и повернулся к девушкам. – Бедняжки. Будьте осторожны.
Хатту было невдомёк, что эти молодые амазонки не знают такого слова, как страх, и он искренне жалел девушек, которых, как ему казалось, непременно убьют кровожадные эллины. Одна из невозмутимых воительниц перевела взгляд на старика, обворожительно улыбнулась и сказала:
– Ты, отец, главное, доставь нас туда, а мы как-нибудь справимся.
– Послушай меня и хорошенько запомни то, что я тебе скажу сейчас, – другая обратилась к Хацаце. – Если из-за тебя мы провалим это дело, я собственными руками задушу тебя. Поняла? Следуй плану. Что бы ни случилось, как бы нас ни пытали, ни слова лишнего.
Хацаца смотрела амазонке прямо в глаза и утвердительно кивала.
– Стой! – жестом руки остановил телегу один из стражников. – Что везешь?
– Уважаемый, эти девочки остались совсем одни. Они с северных поселений. Жалко их. В такой мороз без еды помрут ведь. Подумал, вдруг понравятся нашему царю, пристроятся хорошо, – старый хатт сказал всё, как Удина велела.
– У царя женщин предостаточно, но и воинов тут немало. Проходите. Проверьте их, – обернувшись к своим, расхохотался эллин.
– Их что, держали в конюшне? Смердят отвратительно. Сразу вези на кухню, там проводят к купальне. Разносят тут вонь,  – выругался один из привратников.
Амазонкам это и было нужно.
– Думаю, нам будет легче, чем предполагали. Эти истуканы только и умеют пить да совокупляться. И они точно ничего не знают об армии амазонок, что стоит возле порога, – прошептала одна из девушек.
– Тише ты, – процедила другая и посмотрела на неё прожигающим взглядом.
– Сразу находим царицу и передаем ей указания и яд. Нам обязательно надо попасть к царю эллинов. Думаю, он первым должен оценить новых девушек. Так что всё должно сложиться удачно, – заключила третья.
Царицу нельзя спутать ни с кем. Во что бы она ни была одета, чем бы ни занималась, какой бы головной убор ни носила, госпожа всегда держится как госпожа. Высокую статную женщину в невзрачном платье с боковыми пуговицами слушались все. Крепость великого царя Хаттусили была покорена эллинами, а все члены царской семьи прислуживали чужакам, проявляя покорность. Амазонки застали Дадей за приготовлением ужина для Атариса лично и его приближенных.
Наверное, на свете не было ни одной царицы, что так легко смирилась бы с такой участью, не будь у неё на то явных оснований. Дадей держалась стойко. Казалось, она ждала чего-то. И, конечно же, не удержала слез, когда встретила «северных девушек», которые поведали ей невероятную историю по плану спасения всей империи.
– Я знала, что вы придете. Как сильно мы вас ждали! – выдохнула Дадей, обращаясь к амазонкам.
Она каждой девушке смотрела в глаза и прижимала к себе, словно знала их давно и успела истосковаться. Величественная красота хаттской царицы, облагороженная годами, всё еще сияла на светлом лице с уже заметными следами морщин. Руки царицы были шершавыми и потрескавшимися от непривычных дел, но она так мягко гладила ими лица спасителей.
– Откуда ты знала, что мы приедем? – удивилась одна из амазонок.
– Царица амазонок, прибывшая с меотами, сказала мне: «Как только мы уедем на восток, эллины могут напасть на империю. Что бы ни случилось, держитесь до конца. Во всем мире нет кровожаднее и подлее эллинов, но ты терпи всё, не срывайся. Если я хорошо знаю царицу Меотиды, она последует за своим мужем, узнав, что он в западне. Она сделает всё возможное и невозможное, но сметет всех на своем пути и спасет нас всех. Ты только дождись». Поэтому мы держались до сих пор. Я хорошо запомнила слова Ассей и ждала вас, – улыбнулась Дадей, вытирая слезы.
Девушки переглянулись.
– Это яд, госпожа. Ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Ты должна добавить это в еду эллинам. Чем больше людей мы отравим, тем лучше, но обязательно его должны вкусить царь и предводители. Покончим с верхушкой, с остальными будет легче разобраться, – девушки поведали ей план по спасению.
– Я поняла. Сварим похлебку и угостим всех во дворце, воинов в шатрах тоже. Но хватит ли у вас отравы на всех?
– Хватит, хватит. На большой котел четвертинки ложки достаточно. Кроме того, добавь его и в вино. Запомни, госпожа, выйдем с ними на равный бой – понесем потери, а нам ещё спасать хатто-меотское войско. Так что мы должны хитростью покончить с эллинами, – задорно улыбнувшись, сказала одна из амазонок.
– Они не заслуживают пощады, моя дорогая. И я сделаю всё, что в моих силах. – твердым голосом ответила на это Дадей. – Я отомщу им за всё, что сделали с хаттиянками.
– Сделай так, чтобы нас провели к нему в покои, госпожа. Живым он от нас не уйдет.
– Договорились. Вы идите, быстренько искупайтесь. Я вас потом приодену и отправлю к Атарису. А пока займусь похлебкой по-царски.

***
Не веря своему счастью, что, наконец, занял покои Хаттусили, Атарис не покидал их и ни разу не осматривал крепость, захваченную с такой легкостью. У него были другие планы. Наслаждаясь различными яствами, регулярно меняя женщин и присмакивая божественный нектар, царь Эллады блаженствовал, завоевав вожделенную империю. Передохнут немного, и снова в путь, к новым победам и вершинам. Хатты и ассирийцы перебьют друг друга, с оставшимися он легко покончит и возьмет ко всему прочему еще и грозную Ассирию.
В длинной свободной белой рубахе из тонкой шерсти, с бокалом вина в руках Атарис стоял посреди комнаты, рассматривая новых девушек. Расстегнутые до груди пуговицы оголяли его белую кожу, покрытую не слишком густой растительностью. Переводя лазурные глаза с одной девушки на другую, казалось, он изучал их на предмет опасности. Он был неожиданно молод и обаятелен. Лучезарные глаза проникновенно озирали девушек с ног до головы, при этом еле заметно улыбаясь. Невозможно было предугадать мысли эллина. Запустив пальцы в вьющуюся копну черных волос, он убрал волосы со лба и растянул рот в обворожительной улыбке. Царь Эллады был настолько прекрасен, что рассказы о его зверских наклонностях подвергались сомнению.
Стук в дверь явно отвлек его от сладостных мыслей, и Атарис раздраженно выдохнул, расправляя ноздри и потирая густую щетину.
– Войди, – низким властным голосом сказал он.
– Ужин, господин.
– Заноси.
Царица Хатти с прямоугольным подносом в руках появилась в дверях и почтительно кивнула эллину.
– Ты сегодня задержалась с трапезой, госпожа, – съязвил Атарис даже не взглянув в сторону женщины, что годилась ему в матери.
– Похолодало. Я подумала, люди в шатрах мерзнут и велела приготовить побольше, – сдержанно ответила Дадей.
– И давно ты так беспокоишься о моих воинах? – заподозрив что-то неладное, Атарис перевел взгляд на царицу.
– Это ты животное, а хатты умеют проявлять гостеприимство и почтение, – сказала Дадей, высоко подняв голову, и направилась к выходу, поставив поднос с похлебкой, отварным мысом и кувшином вина на стол.
– Госпожа! – остановил её Атарис, повелительным тоном.
Дадей была уверена, что эллин заподозрил её в чем-то. Казалось, он кожей чувствовал заговор, хоть и был пьян.
– Вернись и попробуй то, что принесла мне.
Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба, и привратник, насторожившись, выхватил короткий кинжал. Дадей стояла неподвижно, опустив глаза, не зная, как дальше действовать и что говорить.
– Я к тебе обращаюсь, женщина. Вернись и попробуй похлебку! – царица всё-таки выдала себя нехарактерной дерзостью и эллин хотел удостовериться в своих догадках.
Дадей медленно обернулась, подошла к столу и взяла за обе ручки сосуд с горячим бульоном. Она покорно поднесла его к губам, но резким движением облила охранника, стоящего сбоку от неё и готового в любую минуту пырнуть её кинжалом. Воин не успел и дернуться, как Дадей разбила о его голову большой глиняный сосуд с толстыми стенками, тут же потерял сознание и распластался на полу. Стоящие в ряд амазонки быстро окружили царя Эллады. Трюк с ядом не прошел, оставалось покончить с ним в бою без оружия.
– Закрой дверь на засов, госпожа, – сказала одна из девушек.
Перепуганная Хацаца прижималась к стене, будто была готова слиться с ней. Атарис по привычке потянулся было за мечом, но забыл, что был безоружен и стоял в одной рубахе. Закатав рукава неторопливо, приняв оборонительную позу и улыбнувшись, он сказал с насмешкой:
– Нападайте!
Раз правители Эллады выбрали его своим царем царей, он явно обладал неимоверной храбростью, мужеством и умом. И Атарис уже знал, с кем имеет дело. В молодых и хрупких на первый взгляд девушках он узнал смертоносных амазонок и с удовольствием познал бы всё, на что они способны.
Первую напавшую амазонку Атарис резко схватил, поднял высоко над головой и кинул на двух девушек, сбивая их с ног. Четвертая кинулась к нему, но эллин остановил её разящим ударом в солнечное сплетение, от чего той показалось, что внутренности её вырвали с невиданной жестокостью, дыхание перехватило и она рухнула на пол без сознания. Дадей наблюдала за происходящим, прижимаясь к двери и закрывая рот рукой. Она и не думала убегать, спасаться, кричать от страха.
В бою оставалась лишь одна амазонка. Только Атарис бросился в её сторону, как почувствовал тупую боль в голове, распространяющуюся вибрирующей волной по всему телу. Он ощутил привкус металла во рту. Это была горячая и соленая кровь, стекающая с теменной части головы. Еле держась на ногах, эллин медленно поднял руку и, вытирая кровь со лба, обернулся назад. Позади него стояла перепуганная девушка с длинной косой, поджимая плечи и крепко сжимая в руках толстый деревянный поднос. Глаза эллина налились кровью и с рыком он кинулся в её сторону, но амазонка настигла его раньше и сразила сильным ударом по основанию черепа. Четыре амазонки разом кинулись на свалившегося на колени эллина и ногами избили его до полусмерти. Пятая же всё ещё лежала без сознания.
Атарис держался. Казалось, он упрямился перед самой смертью и никак не хотел умирать. И девушки знали, что если он поднимется на ноги, живыми от него не выбраться.
– Не пускайте его на балкон. Всё пропало, если его услышат. Не пускайте его на балкон! – повторяла царица, держа руки на груди.
Тут охранник пришел в себя и нанес смертельный удар кинжалом в живот Дадей. Широко распахнутыми глазами, приоткрыв рот в безмолвном стоне, царица посмотрела в лицо своего убийцы и тихо свалилась на пол. Потом он кинулся на первую попавшуюся амазонку, напав на неё сзади, и провел острием кинжала по её тонкой шее, зарезав, как жертвенное животное. Избивающие эллина амазонки не сразу поняли, откуда льется этот кровавый горячий дождь. А осознав, что их подруга убита жестоким образом, переключили внимание на охранника. Но парень оказался быстрым и, прежде чем ему свернули шею, успел смертельно ранить всех троих: одной он всадил кинжал меж рёбер, а двум перерезал аорту.
Оставшийся без внимания Атарис, собравшись с силами, полз в сторону балкона. Забившаяся в углу и обездвиженная страхом Хацаца, покрытая красными крапинками, тряслась в ужасе. Вдруг она вспомнила слова царицы: «Не пускайте его на балкон. Всё пропало, если его услышат. Не пускайте его на балкон». Две амазонки истекали кровью, две из них были убиты, а пятая лежала без сознания. Надо было что-то делать, а помочь Хацаце было некому. Хаттиянка быстро кинулась в сторону уползающего эллина и, не найдя ничего  более удачного, обвила ему шею своей длинной косой. Хацаца со всей силы стянула петлю, пытаясь задушить Атариса. Тот же, сопротивляясь в предсмертной агонии, размахивал руками и, наконец, нащупав голову хаттиянки, впился большими пальцами ей в глаза. Острая боль проникла прямо в сердце молодой девушки, но она упрямо затягивала косу, вспоминая то, что эллины сделали с её бабушкой, царицей, народом и амазонками. Боль стала невыносимой, она издала глухой, грудной стон. В этот момент к Атарису подползли смертельно раненые и истекающие кровью амазонки, высвободили из его рук Хацацу и на последних своих вздохах выломали суставы царя Эллады. Боль от переломанных костей нестерпимо острая, но Атарис уже не произносил и звука. Ведь Хацаца тоже изо всех сил перетянула ему шею, закрывая доступ воздуха, и задушила его.
Безоружные амазонки знали, что идут на верную смерть. А теперь их тела покоились на окровавленном полу.
– Беги наверх. Сожги всё, что найдешь и подай знак нашему войску. Торопись. Торо... – выдохнула одна из амазонок и заснула вечным сном.
Хаттиянка хлопала глазами, пытаясь вернуть себе зрение. Она была словно в густом тумане и не видела, куда идет. Еще немного и эллин продавил бы ей глаза и она совсем ослепла бы. Хацаца была напугана, она валилась с ног от усталости и боли. Тем не менее, весь этот ужас был сотворен ради этого момента, и она не могла оставить всё на полпути. Ужин был давно, следовательно, яд уже подействовал и пора было кончать с ними.
Прихватив с собой факел, она быстро пошла по коридору, щупая стены и пытаясь справиться с чувством страха, подступающим к горлу нестерпимой тошнотой.

***
Удина не могла дождаться условного сигнала. Она уже сотню раз пожалела, что отправила на такое важное задание неопытных молодых амазонок. Что пожертвовала ими. А вдруг они не справятся? Но по-другому нельзя было. Отправила бы старших, их сразу распознали бы по манерам. Эти девочки ей в дочери годятся. А бедная Хацаца? А что, если их сразу раскрыли? Тревожные мысли не давали ей покоя.
– Вон, вон, огонь! Видишь, Удина? Ай, какие молодцы, мои девочки. Я обязательно вознагражу вас! – радовалась Микана. – Вперёд! – закричала она, и голос её эхом отозвался в глухом лесу.
Перепуганные лесные животные и птицы бросились прочь от железного войска, что ураганом понеслось в сторону Хатуссы. Они следовали за огнем надежды, что горел для них на вершине крепости. Приблизившись к вратам столицы, амазонки засверкали своими мечами, что несли смерть подлым захватчикам. Земля, содрогаясь под копытами тысячи резвых скакунов, распространяла грохот и наводила ужас на полусонных эллинов. Они не понимали, что происходит, откуда в телах такая слабость и почему некоторые их соплеменники вовсе не просыпаются. Двадцатитысячное войско амазонок обрушило весь свой гнев на сыновей Эллады, освобождая Хатти от порабощения.

Предрассветная карма
Крепость Цопк, одна из восточных провинций Хатти, лежала на левом берегу Фирата. Великая река древности протекала между ней и большей частью империи, но это не мешало правителям Цопка вставать на смертный бой по первому же зову хаттского царя. Хаттусили и на этот раз надеялся на своего давнего союзника, но Мита, правитель крепости, предпочел остаться в стороне и не предоставил ему своё войско. Это дало трещину в их отношениях, но Хаттусили, переборов свою гордость, был вынужден повторно просить помощи у давнего друга. Хотел того Мита или нет, но он всё таки оказался втянутым в хатто-ассирийский конфликт.
В окрестностях Цопка течение реки было более ровным и можно было смело переправляться в любую погоду. Именно это и хотел сделать Хаттусили, чтобы потом встретиться с меотским войском, окружить врага и разбить его вместе.
Мита помог своему старому другу всем, чем мог – принял у себя, накормил хаттское войско, поменял ему измотанных лошадей и проводил в дальнейший путь. Хаттусили не сразу понял, что это за тьма несётся на них с юга. Предводители хаттского войска, пытаясь отразить нападение ассирийской армии во главе с царевичем Нинуртом и правителем Митанни, смело вступили в бой. После продолжительной битвы стало ясно, что хатты несут большие потери, и они были вынуждены бежать в крепость, дабы сохранить остаток войска. Так, крепость Цопк оказалась втянута в ожесточенную войну, и теперь Мита боялся, что народ его окажется в огне.
Хаттский царь, оказавшийся в трудном положении и запертый в укрытии, был сломлен таким поворотом событий. Кроме того, получалось, что он бросил меотское войско на растерзание врагу, ибо нарты вовремя не дождались подкрепления. Кто знает, что там произошло на юге.
Целую неделю хатты восстанавливались после ассирийского нападения. Враг осадил крепость, и невозможно было двигаться ни вперед, ни назад.
Обрывками хлопка пушистый снег падал с неба и ложился белым одеялом, накрывая всё вокруг. Будто небеса, сжалившись над своими детьми, украшали их тяжелые последние дни легкими белоснежными перинами. Шум бушующей реки доносится до раненых воинов пугающим грохотом. Складывалось ощущение, что Фират выйдет из своих берегов и смоет крепость без следа.
Тутхалия был так погружен в свои мысли, что застывшими глазами смотрел куда-то очень далеко и не слышал ничего вокруг. Тяжелые стоны смертельно раненного отца порой возвращали его на землю, и он подбегал к нему, боясь, что душа покидает тело некогда великого царя Хатти. Сердце Тутхалии разрывалось на части. Хаттусили периодически проваливался в глубокий сон. Но треск поленьев в очаге действовал на него пугающе, и он, вздрагивая, приходил в себя и широко открытыми глазами смотрел на сына, жадно хватая воздух. Царь Хатти выглядел, как призрак, затерявшийся меж двух миров: губы приобрели синеватый оттенок, а под глазами образовались большие темные круги.
– Нам не выбраться, Тутхалия. В этот раз мы упадем в пропасть. Поэтому я жив до сих пор – чтобы своими глазами увидеть падение Хатти и исчезновение моего народа. Видимо, небеса наказывают меня за что-то, – еле слышно прошептал Хаттусили. – Что может быть страшнее для царя? Это хуже, чем самая невероятная жестокость. Я столько крови пролил, столько сил потратил, и всё впустую. На кого мы оставим свой беззащитный народ? Как же так, сын мой?
Всё тело хаттского царя было покрыто многочисленными глубокими ранами. Лекари перевязали их как можно туже, пытаясь остановить кровотечение, но ничего не помогало. Кровь выступала всё обильнее и обильнее, вымывая из жил последние капли жизни.
Совсем позабыв о своих собственных увечьях, Тутхалия сидел над отцом, недоумевая, как и чем отвлечь его от истязающих мыслей.
– Хоть бы предводитель ассирийцев вышел на переговоры. Мы непременно остановились бы на каком-нибудь соглашении, удовлетворяющем обе стороны. Но он медлит почему-то, – сказал царевич, вытирая со лба Хаттусили выступивший холодный пот.
– Всё очевидно, сын мой. Вероятно, половина ассирийского войска всё-таки перешла реку и направляется к нам с юга, чтобы окружить с двух сторон и окончательно перебить нас. Тогда Ашереду откроются все пути в столицу, и он завладеет моим троном, доверенным предками, – постанывая, сказал Хаттусили.
– Что мне делать, отец? Как мне это остановить? – оказавшись на краю пропасти, царевич уже не стыдился своего бессилия в сложившейся ситуации.
Ему нужна была подсказка, совет. Но, казалось, уже ничто не может помочь хаттам. Даже чудо.
– Вспомнил слова, сказанные моим наставником, – Хаттусили храпел в перерывах между словами, с большими усилиями втягивая воздух. – Он говорил: Смерть – самый верный друг. Смерть всегда с тобой. Обернешься, а она следует за тобой по пятам. Если ты упал, и над тобой стоит враг с оружием в руках, всё равно не бойся. Ибо Смерть, пока стоит позади тебя, шепчет: «Я ведь не коснулась тебя. Значит, ещё не пора. Вставай и дерись. Всегда есть выход, всё можно исправить пока я не коснулась тебя». Под этим знаменем я дошёл до сегодняшнего дня. А сейчас я чувствую её. Слышу её холодный, трупный запах. Смотрю ей прямо в бездонные черные  глаза. Она стоит прямо передо мной. Но ты, Тутхалия, не теряй надежды. Крепись, сын мой.
Царевич слушал его, не перебивая. У Хаттусили ныло всё тело вплоть до кончиков мизинцев.
– Я дам тебе макового молока, господин. Это облегчит боль. Поспишь немного, – с маленькой горлянкой в руках подошел к царю Арнуванда.
Старый царь пригубил немного отвара и быстро погрузился в сон.
– Что будем делать, отец? – на ходу задаваясь вопросом, зашел Лулимес и встал рядом с царевичем.
Казалось, нет в этом горячем, упрямом, своенравном парне никакой царственности и выдержки. Если он молча вышагивал по комнате, осматриваясь круглыми большими глазами, значит что-то шло не по плану, и он мучился в поисках выхода из ситуации. А если Лулимес загадочно прищуривался, при этом потирая острый нос, значит к нему пришла необычная идея, и он всё стремительно обдумывал. И что бы ни взбрело ему в голову, он обязательно сделает всё по-своему. Молчаливый и своевольный внук Хаттусили вдруг разговорился, обращаясь к своему отцу:
– Если даже Мита отдаст нам свое войско и мы соберемся с силами, нам не одолеть многочисленную ассирийскую армию, осадившую крепость. Мы можем отсиживаться тут, пока не закончатся запасы еды и голод не сделает свое дело. Это не выход. А можем выйти на переговоры. Как думаешь, отец?
– Что ты скажешь ассирийцу, Лулимес? Он проделал такой сложный и длинный путь не для того, чтобы договариваться. Хатты не нужны ему и он не будет тратить своё время на переговоры. Ему нужна Хатти без хаттов. Ты это понимаешь? Ашеред не ищет союзников, – спокойно ответил ему Арнуванда, заметив задумчивость Тутхалии.
– А чего мы ждем? Чтобы он покончил с нами и мы бесследно исчезли с лица земли? Ашеред уговаривал повелителя на брачный союз, хотел породниться с нами. Если бы наш царь согласился тогда, можно было бы избежать вот этой резни, – всплеснул руками Лулимес.
– Мы с тобой не имеем права сомневаться в словах и поступках повелителя. Как ты себе вообще представляешь эту ситуацию, чтобы Великая Хатти укрывалась под крылом каких-то ассирийцев? А, Лулимес? Ашеред не просил о союзничестве. Он уговаривал нашего царя преклониться перед ним. Разве это не унизительно для нас? – возмутился старший из братьев.
– Ну, тогда мы пожинаем плоды своей гордыни. Смотри, что с нами сделали. Ассирия уже завоевала Вавилон и Митанни. Вот увидишь, нас она тоже поработит. Нас окружили волки и падальщики, но вы ослеплены своим величием и ничего не видите. Мы терпим крушение из-за собственной гордыни. Ничего не случилось бы, если мы приняли предложение Ашереда. Ты говоришь, ему нужна Хатти без хаттов. Думаешь, эллины жаждут чего-то другого? Они тоже хотят Хатти без нас. Когда Ашеред сказал: отдаю вам свою дочь в качестве царевны, давайте породнимся, и ты, и отец, и повелитель выступили против. Я понимаю, вы выбирали из двух зол, но мы вовремя не рассмотрели, какое из них меньшее. Мы изначально действовали неправильно, – присев на стул и звонко похлопав себя по бедрам, заключил Лулимес.
– Прекратите, – тихим, но твердым голосом велел Тутхалия, обернувшись на своих сыновей. – Что толку жалеть о прошлом? Если бы... Прошлое осталось в прошлом. Не паникуйте. Арнуванда прав, если Ашеред хотел бы переговоров, мы уже целую неделю здесь, он послал бы кого-нибудь. К сожалению, это уже ни к чему. Даже если и сдадимся, он нас казнит. Он всегда мечтал покорить Хатти, всё остальное – просто повод. Ашеред приблизился бы и обязательно перекрыл нам дыхание. Он уже близко. Осталось лишь нанести последний удар.
– Раз всё уже предрешено и мы погибнем при любом раскладе, давайте хоть умрем достойно. С мечом в руках на боле битвы. Я не понимаю, чего мы ждём. Вставайте уже, давайте делать что-нибудь! – воинственный Лулимес рвался в бой.
– Ты прав, сын мой. Прав. Но… – с туманным лучиком надежды в глазах Тутхалия посмотрел на сыновей. – Я всё ещё надеюсь на меотов. Аладама ни за что не оставит нас на краю гибели. Если он перешел реку, то до Цопка неделя пути. И он должен прибыть со дня на день. Я этого жду.
– На твоём месте, отец, я бы не терял времени, надеясь на меотов. Если вспыхнет какая-нибудь зараза, это добьет нас удачнее, чем ассирийский царь, – Лулимес покачал головой.
– Подождем еще немного. Если Аладама не появится до завтрашнего вечера, наутро отправлю переговорщиков. Попытаюсь договориться с Нинуртом. Получится – хорошо, а нет, так пропадем вместе со своей родиной. Мы можем послужить Хатти напоследок и пасть вместе с ней, – сказал царевич.
Остановившись на этом, вымотанные и измученные наследники Хаттусили погрузились в сон.
Крепость была переполнена людьми. Все они почему-то смотрели на небо. Тутхалия не понимал, кто их здесь собрал, что высматривают в небесах и чего ожидают, но сердце трепетало, предчувствуя какую-то неминуемую угрозу. Царевич никак не мог найти свои доспехи  и в одной рубахе вышел на балкон. Тут же пошел кровавый дождь, чему Тутхалия не мог найти вразумительное объяснения. Он поднял глаза на небо и в ужасе отскочил в сторону. Над крепостью витала густая стая птиц. Он еще никогда не видел такого количества всевозможных  пернатых. Они клевали друг друга, проливая ливень крови. Люди всё так же стояли неподвижно и не моргая смотрели на это зрелище. Одежда их была пропитана кровью, но, казалось, они этого не замечали. Тогда Тутхалия закричал: «Расходитесь! Возвращайтесь в свои дома! Прячьтесь!». Но его никто не слышал.
Крики птиц становились всё громче и ближе. Что-то в воздухе пульсировало нарастающей волной, казалось, ещё совсем немного и мир разобьется вдребезги. Тутхалия закрыл уши руками и согнулся, зажмурив глаза. И тут птицы замертво  посыпались на землю, наводя на царевича ещё больший ужас.
Тутхалия  проснулся в холодном поту. Было ощущение, что этот кошмар лишил его всяких сил. Царевича трясло. Он дышал прерывисто и был напуган. Сыновья на месте, значит всё хорошо. Только вот Хаттусили беспокойно постанывал.
– Что, отец? – Тутхалия подбежал к повелителю и коснулся его руки.
– Я иду. Иду. Подожди, я не могу найти свои ноговицы. Не уходи. Подожди меня, – бормотал тот в полудреме.
Тутхалия коснулся лба Хаттусили. Он горел.
– Арнуванда, Лулимес! Просыпайтесь! – позвал он сыновей, испугавшись, что настал тот самый час для царя Хатти.
– Что такое? Ему стало хуже? – вскочили оба.
– Он горит. Быстро принеси снега, надо остудить его, – сказал Тутхалия и скинул мохнатую шкуру с отца.
Хаттусили был весь в крови: раны его открылись и жизнь стремительно утекала из Великого царя Хатти.
Лулимес вылетел на балкон, но тут же пригнулся, высматривая что-то вдалеке.
– Быстрее, брат! Что ты там рассматриваешь? – повысил голос Арнуванда.
Оставаясь в полусогнутом положении, Лулимес вернулся в комнату, прихватив с собой небольшой комок снега.
– Мы пропали, отец. Я знал, что Мита предатель. Это конец. – сокрушался Лулимес, прикладывая снег ко лбу повелителя.
– Что там? – недоумевал старший брат.
– Мита нас предал. Он направляется на юг в сопровождении группы всадников. Они не просто так выехали в полночь. Я же просил вас пойти на переговоры с ассирийцами. А теперь поздно. Поздно уже. Нас преподнесут ему как жертвенного теленка! – негодовал Лулимес.
Арнуванда вышел на балкон и посмотрел на горизонт. Лулимес был прав. Мита шел к ассирийцам навстречу. Там, вдалеке горел огонь. Видимо, их ждали предводители ассирийской армии. И кто же знает, о чем они будут договариваться.
Тутхалия поник головой. Его отец умирал у него на руках, хозяин Цопка предал своих гостей, хаттское войско почти истреблено и враг мог справиться с ними, не прилагая особых усилий. Это действительно был конец.
– Муваталли, не торопись. Я иду… – Хаттусили разговаривал с умершим братом.

***
Нинурт намеренно вызвал Миту на переговоры глубокой ночью. По словам ассирийского царевича, крепость Цопк могла уцелеть в сложившейся ситуации, но при одном условии.
– Всё предельно очевидно, Мита. Хаттам настал неизбежный конец. Не вмешивайся не в свои дела, не стоит растрачиваться на ненужное. Отдай нам тех, кого ты укрываешь у себя, и мы забудем обо всем. Это ведь не твоя война, – говорил Сауштер, переводя слова ассирийского царевича.
Укутанные в медвежьи шкуры и не привыкшие к таким холодам ассирийцы дрожали, словно ивовые листья на ветру. Беспокойные лошади громко фыркали, потряхивая гривами и сбивая с себя пушистый, серебристый снег. Холодный разреженный воздух подхватывал их голоса и распространял на всю округу, и воины переходили на шепот, чтобы их не услышали лишние уши. Со стороны они выглядели как старые, добрые друзья, мирно обсуждающие что-то непринужденное и легкое.
– Убить своего гостя – самый большой позор. Ты призываешь меня совершить бесчестный поступок, ассириец! – сопротивлялся Мита.
– Хатти пришел конец, друг мой. Пойми уже. Мы пытались заключить с ними мир, но ничего из этого не вышло. Тебя втянули в это дело против твоей воли, я знаю. Но ты можешь выйти сухим из воды. Более того, будешь и дальше править своей провинцией, прильнув к Ассирии. Выбирай: либо падешь вместе с Хаттусили, либо возвысишься с Ашередом, – перевел Сауштер и добавил от себя лично: – У тебя самая плодородная почва, богатые леса, чистая вода, и вы никогда не страдаете от засухи. Прекрасно устроился, Мита. Ашеред тоже понимает это, потому до сих пор и не сжёг твою крепость. Ты стоишь перед сложным выбором, Мита. Я понимаю это. Не будь глуп. Ассирийцам нужно только одно – отдай им Тутхалию с его сыновьями. Старик уже не жилец, я полагаю. Говорят, он был тяжело ранен в бою.
Конечно, Мита понимал это всё. Он и сам не горел желанием стать жертвой межгосударственных противостояний просто из-за того, что занимает пограничные владения. И тем не менее, честь не позволяла ему выдать укрывающихся у него хаттов.
– Думай до утра. Если к утру врата крепости не отворятся и ты не выпустишь оттуда хаттского царевича с сыновьями, будь уверен, я тебя не пожалею. Меньше всего мне хочется стоять тут на холоде и уговаривать тебя. Договоримся по-хорошему – прекрасно, нет – я заберу то, за чем пришел, но и тебя не пожалею. Я проложу путь к Хатти телами растерзанных воинов и членов твоей семьи! – Нинурт вскипел и, отодвинув дипломатию в сторону, назвал вещи своими именами.
– А где твой царь? Что-то я не вижу того грозного царя, от которого ты черпаешь вызывающую дерзость! – огляделся Мита, глумясь над молодым Нинуртом.
Отсутствие ассирийского царя на поле битвы вызвало подозрение не только у него.
– Узнаешь. Потерпи немного. Со мной ты ещё можешь договориться. Но когда царь Ашеред нападет с запада, перейдя Фират возле каркемишских высот, и встанет прямо перед тобой, я посмотрю, как ты будешь насмехаться.
Хотя Нинурт и пытался держаться уверенно, он тоже недоумевал, где же его отец и почему другая часть армии до сих пор не прибыла.
– Вы все втянули меня в войну, Сауштер. Если бы я хотел воевать, то с самого начала добровольно принял бы чью-то сторону. Будь ты проклят вместе со своим царем, ублюдок! – сокрушался Мита.
– Тише, тише, Мита. Сейчас не время для угроз. Вернись в крепость и подумай. Хорошенько подумай. Утром отдашь нам хаттов. Нет – пеняй на себя. Ты слышал Нинурта, мы не пожалеем ни детей, ни женщин, – пригрозил правитель Митанни.
Мита ничего не ответил. Он лишь презрительно плюнул в сторону и, демонстративно развернув коня, направился обратно в крепость. Оказавшись внутри, он спрыгнул с лошади, сорвал с себя малахай  и с силой бросил оземь. Он был взбешен и еле сдерживал гнев. Правитель Цопка долго шагал взад-вперед, не зная, что делать и как проглотить оскорбления, нанесенные ассирийским царевичем. Кровь ударила в голову, лицо покраснело от злости. Он завел пальцы в серебристые свои волосы и сильно дернул клок, словно хотел вырвать его из головы. Мита метался меж двух огней: он то хотел выдать хаттов в условленное время, то думал наказать дерзких налетчиков и разгромить их, приняв сторону своих гостей.
Он так и встретил рассвет в раздумьях. До самого утра Мита сидел перед очагом, погрузившись в тяжелые мысли. У него не было ни одной причины спасать хаттов. Это было рискованно. И тем не менее, правитель Цопка решил поставить честь выше жизни и защитить своих гостей.
Хатты тоже не сомкнули глаз. Ибо они видели, что там вдалеке, в застланном белым ковром ущелье выстраивалось ассирийское войско, готовясь к штурму. На заре всё прояснилось и подтвердилось окончательно: Цопк был окружен. И представителям хаттской царской династии оставалось одно – мужественно принять свою участь.
Тутхалия с сыновьями стояли посреди комнаты, облачившись в доспехи. Они готовились к последнему бою. Последние представители воинственной хаттской династии решили умереть на поле битвы с мечом в руках, и назад дороги уже не было.
– Они тут. Ассирийцы у ворот! – распахнув дверь и уставившись на своих гостей покрасневшими глазами, прорычал Мита.
– Знаю, – невозмутимо ответил Тутхалия.
– Я не выдам вас, Тутхалия. Ты не переживай. Ночью приходил Нинурт, хотел договориться со мной, требовал, чтобы я выдал вас. Но я не могу так. С какой совестью я предстану перед своими предками, если буду ославлен бесчестным предателем?
По выражению лиц хаттов было ясно, что они в курсе ночных переговоров. Тутхалия с громким лязгом вернул меч в ножны и безжизненными, пустыми глазами посмотрел на Миту. И он, и его сыновья явно были готовы к самой ужасной участи. Они в этой жизни навидались зла, предательства, смертей, разрухи и ничем их нельзя было напугать. Казалось, их ничего уже не волновало и не держало в этой жизни.
 – Моё войско наготове. Мы тоже будем биться вместе с вами, – молвил Мита.
Одним своим поступком – тайной встречей с врагом – он перечеркнул всё хорошее, что сделал для хаттов, и, осознав это, пытался хоть как-то избавиться от сжиравшего его чувства вины.
Тутхалия кивнул, но ничего не ответил. Он был так разочарован во всём и во всех, что уже никому не верил на слово. Царевич был уверен, что Мита обманывает его.
– Мы скоро встретимся, отец. И с чистой совестью предстанем перед тобой, – поклонившись своему царю, что на рассвете отошел в мир иной, Тутхалия с сыновьями поспешно покинули комнату.
Хатти потеряла своего великого и неповторимого повелителя. Лишенный материнской ласки, отцовской любви и брошенный на произвол судьбы, он никогда не терял человечности, гордости и чести. Его сердце не очерствело после того, как был предан собственным отцом. Он ни на кого не таил обиду. Хаттусили был честолюбивым, добрым, мужественным, храбрым человеком. Благодаря его усилиям народ познал, что такое мир, покой и процветание. При нем Хатти расцвела, возвысилась, но при нем же и пала, разбившись вдребезги. В этом не было его вины. Таковы законы мироздания. Кто-то умирает, а кто-то рождается. Всё это было предрешено богами. Наверное, это то, что люди называют судьбой. То, чего никак нельзя избежать или изменить.
Тело царя Хаттусили покоилось на кровати. Он уже не сдерживал слёз, лицо его не искривлялось в мучительной боли, он не мучился от невыносимых кошмаров, что не давали ему спокойно отдохнуть. Лицо его озаряло умиротворение.
Новый царь терпящей крушение Хатти, Тутхалия, уверенно шагал по коридору. Проходя мимо оконных проемов, он краем глаза заметил, что ассирийское войско окружило крепость. Но это мало волновало его.
Ворота крепости отворились, и немногочисленная армия, состоящая их воинов Хатти и Цопка, выдвинулась навстречу ассирийцам. Всё указывало на то, что они будут воевать.
– Я никогда в жизни не встречал более глупого и упрямого человека. – покачал головой Нинурт. – Ладно. Пусть будет так. Повоюем.
– Больше всего переживаю за то, что Ашереда еще нет, – заметил Сауштер.
– Явится – хорошо, не явится – такова жизнь, Сауштер, правление перейдет ко мне, – улыбнулся Нинурт, уверенный в том, что скоро он возьмет Хатти и войдет в неё уже новым царем Ассирии.
И тут произошло невероятное. С левого берега Фирата поднялась группа всадников, неторопливо обошла хаттское войско и встала прямо перед Тутхалией. Они были укутаны в меховые тулупы и малахаи почти закрывали их лица так, что невозможно было понять, кто они и откуда.
– Я верховный царь Ассирии. Ты стоишь перед Ашередом Грозным! – сдвинув головной убор, громко сказал всадник.
Тутхалии было безразлично, кто стоит перед ним. Он просто отрешенно смотрел на измученное от голода и холода лицо странника и молчал.
– Посмотрите на ассирийское войско и оцените свои возможности. Вас горстка. Вы даже не успеете вытащить мечи из ножен. Мы уже завоевали Хатти. Так что примите это уже и сдавайтесь. С этого момента вы стоите на ассирийской земле! – прокричал царь и, достав из-за пазухи кожаный мешочек с ассирийской землей, рассыпал вокруг себя.
– Что он несёт? – раздраженно сказал Лулимес и посмотрел на старшего брата.
– Кроме имени «Ашеред» ни слова не понял. Должно быть, это он и есть, ассирийский царь, – ответил Арнуванда.
– Ну так получай, ассирийский царь! – вскричал Лулимес, выхватил свой хлыст, заправленный в ноговицы, и ударил Ашереда по той руке, которой он рассыпал землю.
Узкий кожаный ремень мгновенно обвился вокруг руки, и Лулимес, резко дернув ручку кнута, вышиб царя из седла. Ашеред упал на землю. Арнуванда спрыгнул с лошади, выхватил меч и отрубил руку ассирийского царя по локоть.
Нинурт еще минуту назад радовался тому, что отца так долго нет. Хатты в меньшинстве, Ашеред, скорее всего, мертв, всё почти закончилось, думал он. Но ситуация приняла крутой оборот, и он, ошеломленный, просто наблюдал за происходящим, не зная, как реагировать и что делать. Он узнал своего отца и не веря своим глазам следил за дерзостью и смелостью хаттских царевичей.
Ашеред лежал на земле, держась за окровавленную рану и рычал от боли. Он проделал такой тяжелый путь, спасся от меотов, выбрался из бурной реки, выдержал холод, голод, наконец, из последних сил добрался до своей свиты и встретил такое унижение.
Нинурт опомнился и закричал что есть мочи:
– Этих четверых возьмите живыми! Я хочу их живыми!
Ассирийский царевич выхватил меч и сорвался с места. Тутхалия поощрительно посмотрел на своих сыновей и, подав сигнал хаттскому войску, ринулся навстречу ассирийцам.
Предсмертная битва не была борьбой за жизнь. Это была месть врагам. И хатты бились отчаянно, как израненный лев, неистово отбивающийся от стаи шакалов. Хатти пала, но её дети хотели уйти мужественно, остаться героями в истории, а не завоеванным и угнетенным народом.
Ассирийцы встретили невиданное сопротивление. К полудню битва, на которой Ашеред Грозный был растоптан копытами хаттских скакунов, была остановлена. По приказу Нинурта Мита и новый царь Хатти вместе со своими сыновьями были схвачены.
Мита стоял на коленях перед Нинуртом, а несломленные хатты стояли гордо вытянувшись.
– Ты сделал свой выбор. И поплатился за него, – обращаясь к правителю крепости, новый царь Ассирии сдвинул меховую шапку со лба и презрительно посмотрел на него, оставаясь в седле.
Выплюнув густую кровавую массу, Мита усмехнулся:
– Делай своё дело.
– Опустись на колени перед своим повелителем! – крикнул Нинурт, переводя взгляд на Тутхалию.
Хатты не понимали его речь. Но они отрешенно смотрели мимо царя не только из-за этого. Им вообще был безразличен сам факт существования ассирийцев на земле. Они держались всё так же гордо и спокойно. Они не удостоили захватчика даже своего взгляда.
– Где Сауштер?! – закричал Нинурт.
Ассирийцу было важно, чтобы хатты понимали его слова. Он хотел их унизить, перед тем как убить собственноручно.
Тут же доставили митаннийского переводчика. Он был тяжело ранен. Правая щека Сауштера была порезана от уголка губ до уха. Из зияющей раны свисал отекший до невероятных размеров язык. На него было так страшно смотреть, что Нинурт, поморщившись, велел убрать митаннийца подальше от его глаз.
– Обойдемся без переводчика. Поступим так: соберите всех жителей Цопка, женщин, стариков и детей, и заприте где-нибудь. Всех пленённых воинов распределите по темницам. А этих гордецов привяжите к столбам на центральной площади. Пусть видят своими глазами то, что я сделаю с хаттами. Я не убью их сразу. Это слишком легкая смерть. Сначала я отомщу за отца – сожгу здесь всех и всё, а потом разрежу на куски этих четверых.

Пылающая крепость
Чудом уцелевшая и бежавшая с поле боя группа хаттских воинов направлялась на запад. Они шли домой, в Хатуссу. Им было так стыдно, что не хватило смелости умереть вместе со всеми, что не могли даже смотреть друг на друга. Они просто брели молча, опустив головы и тихо проливая слезы отчаяния.
Великий царь Хатти был мертв, царевич Тутхалия вместе с сыновьями оказался в плену, всех воинов перебили. Что им ещё оставалось делать? Отныне Хатти принадлежала Ассирии, и хаттам оставалось лишь одно – покориться. Совсем скоро они позабудут свой язык, культуру, этику. Это не займет много времени. Часть ассирийцев переселится в Хатти, они будут в большинстве, а время сделает своё дело.
У этих бежавших, совсем еще юных хаттов, родятся дети, которые не будут говорить на своем родном, хаттском языке, их назовут ассирийскими именами, скорее всего, и родятся-то от ассирийских матерей. Это и есть вырождение. Достаточно отнять родную речь у человека, и он уже никто…
И можно ли было осуждать малодушие этих мальчиков, которые спешили домой и желали только одного – обнять маму, и выплакать всю боль от пережитого и увиденного. Может, они даже не дойдут до Хатуссы, их настигнут преследователи и, разрубив, оставят их тела гнить на дороге. А если доберутся, то расскажут всем о том, что хатты пережили за последние месяцы: какое мужество и упорство они проявили в этом походе, как отчаянно воевали с захватчиками, как царевичи поступили с ассирийским царем и как их пленили, но не сломали. История о последнем царе Хатти должна быть рассказана. Может, в этом и заключается смысл их жизни – в повествовании.
Их остановил шум надвигающегося войска. Прямо на них шла неизвестная и многочисленная армия. Бежать хаттам было некуда. Смирившись со своей участью и мысленно попрощавшись с родными, опустошенные молодые воины просто стояли и ждали, когда же им снесут головы.
– В добрый путь, воины! – приблизившиеся всадницы обратились в хаттам.
Мальчики переглянулись и воодушевились, узнав в них нартских амазонок.
– Кто вы такие? Откуда путь держите? – спросила амазонка с красными волосами.
– Мы вас узнали. Вы же амазонки! Но, к сожалению, вы уже опоздали. Возвращайтесь назад, не стоит и вам погибать, – ответил один из хаттов.
– Что это значит, юноша? – нахмурившись, спросила голубоглазая амазонка.
– Царь наш скончался от полученных ран, царевичи в плену, большая часть хаттского войска истреблена, остальные заперты в подземельях Цопка. То и значит. Нет больше Хатти, покорена она, – опустил голову воин.
– Я не верю в это. Этого не может быть. А что с меотами? – спрашивает рыжеволосая.
– Я был в Меотиде вместе с царевичем. Я узнал тебя, госпожа. Сейчас всё расскажу, – сказал другой мальчик и поведал историю об ужасающей резне, что произошла на востоке. – До каркемишских высот хатты и меоты шли вместе. Было принято решение разделиться на две части: хатты переходят реку возле крепости Цопк, а меоты идут на юг, где течение более низкое, и окружают врага с двух сторон, прижимая ассирийцев к пропасти. Мы думали, что ассирийская армия в полном составе стоит на месте и прокладывает мост. Но они схитрили. Оказалось, большая часть армии незаметно пошла на север, а оставшаяся была лишь отвлекающей, ибо они тоже планировали напасть на нас, переправившись через реку близ крепости Цопк. Мы удачно перешли Фират и шли на юг, навстречу меотам, где неожиданно встретились с ассирийцами. Началась настоящая рубка. В этой битве был тяжело ранен наш царь, и хатты потеряли большую часть войска. Мы отступили и укрылись в крепости. Ровно неделю ждали подкрепления, царевич Тутхалия верил, что они обязательно придут и спасут нас. Но они не пришли. Когда Хаттусили умер, царевич принял решение выступить и биться до конца, с честью и мужеством. Ведь мы были в осаде и иного выхода не было. Бились хатты на пределе человеческих возможностей, потеряли почти всю армию. Оставшихся взяли в плен. Нам чудом удалось уцелеть. И мы сбежали.
– А меоты так и не пришли, говоришь? – подавленным голосом спросила Удина.
– Не пришли.
– Неправда. Это неправда. Мой отец никогда не оставил бы вас в беде. Он жив, просто вы не дождались его. Быстро повернули назад! Или вы идете с нами и указываете путь, или я вас казню прямо здесь и сейчас! – спрыгнув с лошади, подбежала к ним девушка, стоявшая за спиной Удины.
Царица Меотиды не стала на этот раз мешать дочери. Ибо та была права. Аладама ни за что в жизни не оставил бы брата в беде, пусть он ранен, пусть бродит где-то там, на краю света. Но он пришел бы хаттам на помощь, просто нужно было еще немного потерпеть. Даже если истребили бы всё меотское войско, Аладама отправил бы хаттам своего последнего гонца, но безвестно не пропал бы.
– Вы поторопились и не вовремя вышли из крепости. И если вы хоть немного уважаете память о павших на войне соплеменниках, разворачивайтесь и отведите нас в эту крепость. Мы с вами вместе уничтожим логово врага. Я предоставлю вам возможность отомстить за Хатти! – сказала Удина, сверкая серыми глазами.

***
В крепости Цопк властвовало вражеское войско. К четырём столбам, сооруженным на главной площади, привязали четверых трофейных пленников. Стоял как никогда лютый мороз, и в крепости гулял свистящий ледяной ветер. Справа от главных ворот вглубь крепости простиралась длинная конюшня. Загнанные туда женщины и дети плакали навзрыд, просили пощады и кричали от страха. Далее, в пристроенных к конюшне сеновале и амбаре, были заперты старики, а воинов держали в темницах. Вооруженная до зубов охрана бродила по крепости, а довольные успехом ассирийские воины вольготно отдыхали, переводя дух.
Нинурт планировал сжечь Цопк до последнего колышка. Готовясь к решающему акту сожжения пленных и расправы над хаттскими царевичами, Нинурт представлял, как его будут возносить на родине, когда он вернется домой царем, который смог одолеть великого Хаттусили.
Арнуванда был прав: ассирийский царь желал Хатти  без самих хаттов. И Нинурт собирался стереть все следы некогда непобедимой Хатти и построить на её месте Новоассирийское государство. Хаттов разгромили и уже никто не смог бы помешать осуществлению этого плана.
Привязанные к столбам и подвешенные за руки мужчины не чувствовали ни холода, ни боли. В них горела ярость. Выворачивая нутро, яростно бурлила обида. Огонь безысходности, охвативший всё их существо, мешал даже думать. Они знали, что уже ничего невозможно изменить, но случившееся с ними прокручивали в голове снова и снова. Но ведь прошлого не вернуть. И когда понимаешь, что по твоей собственной вине была упущена хорошая возможность, это не даёт тебе ни житья, ни покоя, съедает изнутри и перекрывает дыхание.
Лютый мороз ударил ночью пуще прежнего и ледяное покрывало сковало овраги и равнины. К рассвету у четверых мужчин мокрая от дождя и снега одежда прилипла и примёрзла к телу, на бровях и ресницах висел иней, а опухшие губы приобрели черно-синий оттенок. До полуночи с конюшни доносился плач проголодавшихся детей и вопли женщин. Думая о них, мужчины даже не чувствовали холода морозной ночи. Что спасло их, почти раздетых и привязанных на центральной площади мужчин? Огонь несправедливости или последняя искра угасающей надежды?
И только глубокой ночью, когда пьяные и уставшие захватчики сладко уснули, а все плененные угомонились, они дали волю чувствам. Слёзы безысходности потекли по высоким скулам, прокладывая путь к густой щетине, и они почувствовали боль кусающегося мороза, что заставляло их проваливаться в небытие.
Под крик первых петухов на площадь высыпались ассирийские воины и их предводители.
Четверо мужчин знали, что, если заснут, то не проснутся больше никогда, и из последних сил сопротивлялись. Отяжелевшие веки помогла приподнять утренняя заря, и хатты увидели перед собой собравшихся на площади врагов. Поднимающееся на востоке солнце быстро растопило теплыми лучами образовавшийся на лицах иней. По всем приметам подтверждая, что медленно, но уверенно приближается весна, выкатившийся на небосклон золотой шар ласкал хаттов и светил ярко. Наслаждаясь своим последним рассветом, окоченевшие мужчины с трудом приоткрыли глаза и посмотрели на небосклон.
Ассирийские воины начали обкладывать все входные двери конюшни и амбара сеном и соломой. Уловив замысел врага, подвешенные за руки мужчины истошно начали кричать.
– Эй, вы, выродки! В чём же они виноваты? Прекратите! Прекратите! – во весь голос кричал Мита.
Но среди ассирийцев не было ни одного, знающего хаттский язык, и хатты тоже слышали ассирийскую речь впервые, а потому их диалог был похож на разговор немого и слепого.
–  Я же говорил тебе, Мита, если не присоединишься ко мне, то умрёшь жуткой смертью? – злорадствовал Нинурт, приблизившись к соломе с лучиной в руках.
– Я найду тебя на том свете и заставлю испытать то же самое, – сквозь зубы процедил Тутхалия.
Его трясло. Но не от холода, а от злости.
– Да чтоб тебя голодные псы разодрали. Отойди оттуда. Я сказал, отойди от греха... – от бессилия скулил Лулимес.
Ничего не понимающему в хаттской речи ассирийскому царю было смешно смотреть, как неистово злятся пленники. Нинурт с ухмылкой уронил лучину и  мгновенно вспыхнул огонь.
– Поджигай! – приказал ассирийский царь стоящим вдоль конюшни и сеновала воинам.
Те резво притащили на площадь чёрные бочки, облили маслом поленья, лежащие под возвышенностью, где были привязаны пленники, и подожгли их.
– В Хатти мертвецов не хоронят, а сжигают. Так ведь? – довольный содеянным, злорадствовал Нинурт.
Безжалостные ассирийские воины смирно стояли позади него и следили за огнем. Языки пламени, проскальзывая меж досок, кусали ноги, а густой черный дым начал душить привязанных хаттов. Тутхалия высоко поднял голову и сжал зубы. Он не хотел, чтобы враги слышали его голос скорби.
И вдруг он увидел вдали надвигающуюся лавину – с юга поднималось меотское войско. Он здесь! Он рядом, Аладама. Как и обещал, не оставил его в беде... И когда у Тутхалии, воспрянувшего духом, на лице появилась радостная улыбка, Нинурт вспылил.
– Вон, посмотри, чудовище, твоя смерть пришла! – не обращая внимания на упрямо поднимающийся огонь, громко засмеялся Арнуванда.
Вся правая сторона крепости пылала рыжим пламенем. Увидев издали поднимающийся над крепостью чёрный дым, Аладама понял, что там творится  что-то ужасное. Было очевидно, что над людьми совершено насилие, и нетрудно было догадаться, кто был привязан к столбам на площади и под кем подожгли огонь.
Меоты, неожиданно налетев на ассирийцев, нанесли им большой урон. Нарты молниеносно скосили половину ассирийской армии.
Сначала Нинурт был настолько ошеломлен происходящим, что не сразу понял, кто напал на них. Быстро всё осознав, он начал кричать своим воинам во весь голос:
– Куда бежите? Назад, безродные! Колесницы, встаньте в ряд! Лучники, огонь!
Ещё мгновение и началась ожесточенная битва: всюду сверкали мечи, копья, стрелы, беспощадно унося души, по большей части ассирийцев. Смерть торжествовала с новой силой.
Ассирийский царь, которому и в голову не приходила мысль, что всё может так круто обернуться,  не мог опомниться и собраться с мыслями.
– Кто-нибудь из воинов проберитесь! Освободите людей из конюшни и сеновала! – пройдя такое расстояние и пожертвовав стольким количеством воинов, и опасаясь, что всё может оказаться напрасным, неистово кричал царь меотов.
Пробравшийся в крепость с меотским авангардом Догамыс, услышав зов отца, пришпорил коня и, не щадя сил, начал рубить врага направо и налево, расчищая себе путь. Догамыс искоса заметил выбитые западные ворота крепости, через которые залетело непонятно откуда взявшееся войско амазонок во главе с его матерью. Но у него не было уже времени удивляться этому: пылали ворота конюшни и сеновала, откуда доносился дикий вой людей.
– Выбивайте двери и спасайте пленных! – крикнув своим воинам, Догамыс спрыгнул с коня у первых же ворот конюшни.
Засовы были прибиты к воротам по диагонали, а горячие языки пламени, скользящие по щелям, и падающие с тростниковой крыши комки огня и близко не подпускали меотских освободителей.
Как бы там ни было, у молодого воина была единственная цель: оказавшихся в пекле людей необходимо спасать. Догамыс, не раздумывая, сбил копьем засов, распахнул пылающие двери и заскочил в конюшню.
Удина, ворвавшаяся в крепость во главе амазонок, видела, как её мальчик, снова и снова возвращаясь в конюшню, вытаскивал на себе обессилевших, возможно уже мертвых, женщин и детей.
– Девушки, спасайте хаттских царевичей, пока они не сгорели! Остальные – бейте ассирийцев! – громко призывала Ассей.
Ассирийцам уже некуда было деваться. Наивно полагая, что он уже захватил всю Хатти и вольготно проведя прошлую ночь, расслабившийся Нинурт не сразу сообразил, что делать и в какую сторону ему бежать. Сначала он просто бегал глазами по сторонам, как умалишенный.
– Живыми не упущу! Во что бы ни стало живыми не упущу! Они убили моего отца... – шептал он.
Нинурт заметил, как несколько амазонок, поднявшись на возвышенность, освобождали его трофейных пленников. Для ассирийского царя это стало большим ударом, и он, брызгая по сторонам слюной и с глазами навыкате, прорычал, как разъяренный бык:
– Лучники! Цельтесь в ту группу. Не дайте им спуститься. Убейте их всех!
В этот момент амазонка, отвязав потерявшего сознание от невыносимой боли в горевших ногах Лулимеса, уже спускала его на своей спине по лестнице. Атиса своим коротким кинжалом отчаянно пыталась разрезать неподдающуюся конопляную плетёнку. Огонь разгорался всё сильнее, и была опасность провалиться сквозь деревянный помост и  угодить в жаровню.
– Опасайтесь стрел! – близко раздался чей-то голос. – Прикройте царя! – крикнув и не успев отвязать Арнуванду, Атиса прикрыла царевича своим телом, спасая от летящих на них стрел.
– Атиса! Атиса! – не обращая внимания на горящие ноговицы, кричал Арнуванда.
И хотя у единственной дочери меотского царя уже закатывались чёрные очи, она упрямо резала конопляную крепкую веревку.
Когда Атиса поднималась на сооруженный для казни помост, закинула за спину щит, который мешал ей. И потому, кроме спины, не было на ней ни одного живого места, не пронзенного ассирийскими стрелами. Но она выполнила приказ предводительницы прибрежных амазонок.
У девушки, заслонившей Тутхалию, спина оказалась уязвимой, и, изрешеченная, она начала медленно сползать на помост. Мгновением раньше освобождённого ею от пут хаттского царя подхватила другая амазонка и быстро стащила его вниз. Арнуванда подхватил свою спасительницу и спрыгнул вниз прежде, чем деревянный настил помоста провалился в пепелище.
Благодаря щиту, который остановил несколько стрел, Атиса ещё дышала, но было очевидно, что раны её смертельные и спасти меотскую царевну не представляется возможным.
Только Богу Души было ведомо, что творилось на сержце Удины. Она одновременно переживала и за супруга, и за сына, и за дочь. Как за всем уследить, к кому кинуться на помощь? Она потеряла из виду Аладаму, который  сражался в ожесточенной битве, а Догамыс в очередной раз забежал в горящую конюшню и исчез.
– Догамыс! Догамыс! – пытаясь перекричать дикие вопли горящих людей, до хрипоты кричала царица.
Без сомнения оставшиеся в конюшне и на сеновале пленные были уже мертвы, ибо крыша давно превратилась в пепел и посыпалась вниз. Это был конец. Но не для меотского царевича, решившего противостоять самой Смерти и вырвать из её лап невинные души. Во всяком случае, не сегодня. Ещё не известно, для чего он рождён и какими благими делами ему суждено прославиться. Да и Удина не собиралась без боя отдавать в руки Смерти своего первенца.
Меотская царица пропитала свою черную бурку талой водой, накинула на себя и без оглядки забежала в конюшню. То, что она там увидела, трудно было представить даже в самом страшном сне. С наступлением огня многие женщины прижимались к стене, спасая детей от языков пламени. Удушенные дымом, они так и застыли с детьми в обнимку, прислонившиеся к стене. Многие лежали на полу, прикрыв своим телом детей. Некоторые тела были обугленными, сгоревшими. А через треснувшую кожу иных виднелась оголившаяся пунцовая плоть, с которой капала желтоватого цвета сукровица. Догамыс лежал прямо в центре конюшни. Удина прыжком дикой кошки подскочила к лежащему в обмороке сыну и, подсунув свои руки ему под мышки, выволокла из конюшни.
Вытащив из пекла сына живым, она ощутила скорбь и радость одновременно. Сердце матери билось так сильно, что уже не помещалось в груди. Удина за всю свою жизнь много чего навидалась, натерпелась и пережила. Она  прошла через множество смертельных опасностей и ни разу не пала духом. Но сейчас, позабыв обо всём на свете, царица Меотиды просто сидела над сыном, где-то там, на краю света, и рыдала от счастья, что подоспела ему на помощь.
– Догамыс! Открой глаза, сын мой! – причитала она.
Одежда парня была раскалена. Над ним витал густой дым, казалось, он жарится на углях. Удина быстро стащила с сына всю одежду до нижнего белья.
– Он весь горит, его надо остудить… – шептала она и, пригоршнями хватая снег,  растирала тело сына.
Она уже не обращала внимания на то, что захватившее крепость ассирийское войско почти всё истреблено меотами и амазонками. Ей не было никакого дела до того, что одна группа ассирийцев вырвалась из жаровни и устремилась на восток. Сейчас весь белый свет сошелся клином на троих дорогих ей людях.
Догамыс, очнувшись, отчаянно кричал:
– Там осталось много людей! Очень много людей. Отпусти меня, – превозмогая боль, сковавшую всё его тело, он пытался вырваться из рук матери.
– Всё закончилось, Догамыс. Закончилось. Успокойся. О, мальчик мой, успокойся. – прижимала мать сына к земле.
Лишь тогда Удина пришла в себя, когда поняла, что сыну уже ничего не угрожает. Осмотревшись по сторонам, она заметила Аладаму вдалеке. Царь меотов почему-то стоял с опущенной головой и совсем не радовался победе над захватчиками. Удина не получала от супруга вестей больше четырёх лун. И, увидев его живого, сразу вздохнула с облегчением. Еще утром её душило какое-то предчувствие, и царице  казалось, что из последнего похода супруг не вернется живым. Но вот же, он стоит там живой и невредимый. Более того, он разбил вражеское войско и освободил хаттов от угнетения.
– А где Атиса? – вдруг что-то недоброе мелькнуло в голове, и Удина вскочила. – Где Атиса? Вы её не видели?
Все молчали и почему-то стояла нехарактерная для победы тишина. Кто-то прятал глаза, а некоторые смотрели на царицу, поджимая губы.
– Я спрашиваю, где Атиса? – Удина вдруг почувствовала, что неведомая тревога вовсе не исчезала никуда, а лишь притупилась на короткое время.
– Атиса ранена… – прошептала рядом стоящая царица амазонок.
Удина бросила на неё строгий взгляд, словно не расслышала этих слов.
– Что? – пытаясь проглотить подступивший к горлу ком, проглотив слюну, спросила Удина. – Где она?
– Там лежит. Иди к ней. А за царевича не беспокойся, я прослежу за ним, – положив руку на плечо царице, сказала Микана.
Представив дочь израненной, царица на мгновение ужаснулась. У неё едва заметно подкосились ноги, но, сделав пару неуверенных шагов, рванула с места, собравшись с силами. Атиса, пронизанная стрелами, лежала ничком. Царица, взглянув на дочь, мгновенно побледнела. Этого она и боялась. Потому она и не была довольна, когда её единственная дочь связалась с амазонками. Вот что за непонятная тревога охватила материнское сердце и сковывала грудь тупой болью. Как же она упустила дочь из виду? Только не это. Только не Атиса. Она ведь не насладилась ею, не уделяла ей должного внимания, не сказала даже доброго слова, которого она так ждала. А теперь, вот… Лежит на земле, не подавая никаких признаков жизни. Удина переводила растерянный взгляд то на супруга, то на дочь, уложенную на бурку. Аладама с дрожащим подбородком и угрюмым выражением лица стоял над ней, жадно хватая воздух и держась за грудь. Он не хотел верить в то, что теряет свою красивую, такую юную дочь, и боль раздирала меотского царя изнутри. Удина опустилась на колени и погладила дочь по голове. Она была ещё жива...
– Вытащите стрелы, ей же больно, – в ужасе простонала Удина, обращаясь к полевым лекарям.
Умом она понимала, что если вытащить стрелы, то хлынет кровь и Атиса тут же уйдет. Но сердце матери не было готово к такому испытанию. Испытанию дочерью. Той, в ком Удина видела и узнавала себя. В своём повторении. Ведь царица Удина была первой свободной амазонкой, которая видела своих детей при рождении и даже имела возможность держать их на руках, воспитывать дочь и знать её в лицо. И это было нечто другое, непривычное, неизведанное. Это была особенная любовь и ощущения, которые она долгие годы держала под замком, как и подобает амазонке. И лишь недавно она осознала, что является ещё и матерью. А теперь вынуждена попрощаться со своей частичкой. Вот для чего воительницы не знали своих детей. Вот она, великая мудрость империи амазонок.
– Крепись, госпожа. Лучше поговори с ней напоследок, – сказала знахарка и отвела в сторону окруживших царскую семью воинов.
– О, моя девочка. О, моя храбрая малышка. Чем я могу тебе помочь? И зачем только я взяла тебя с собой, моя красавица? – Удину трясло, будто кто-то вырвал ей сердце и через образовавшуюся зияющую дыру гулял, сотрясая её тело, ветер.
Вдруг она ощутила какую-то неизвестную доселе боль, что, проникнув до мозга костей, выедала всё нутро. У царицы отнялись руки в плечах и она почувствовала, будто что-то рухнуло внутри, и вездесущая скорбь подступила в горлу, вызывая тошноту. Она дважды отдала бы свою жизнь сейчас, лишь бы её единственная дочь осталась жива. Удина хотела кричать на всю округу, чтобы все знали о её тяжелой утрате и невыносимой боли. Но не пристало меотской царице и амазонке так себя вести. И она вынужденно терпела. Да и к чему пугать бедняжку, лежащую при смерти?
– Крепись, – заметив крайнее состояние супруги, Аладама коснулся её плеча. – Держи себя в руках.
– Мать моя... – раздался тихий голос девушки.
– Что, мой свет? Слушаю тебя, моя единственная… – нагнулась Удина и бережно коснулась лица Атисы.
– Пожалуйста, никого не вини в случившемся и себя не кори. Я сделала так, как посчитала нужным. Нужно было спасать царевичей. Вырвали бы древо с корнями, хатты исчезли бы с лица земли. Я не могла этого допустить.
Услышав слова дочери, Удина тихо разрыдалась.
– Мне посчастливилось родиться твоей дочерью – самой красивой и воинственной женщины. А самый сильный и храбрый мужчина был мне отцом. Я довольна своей участью. А если я ненароком обидела вас, простите меня... – не в силах поднять век, тяжело шептала Атиса.
– Не говори так, душа моя. Я тебя не отпущу. Не хочу. Я не насладилась тобой. Пожалуйста, Атиса, не говори так, – разрывалось сердце матери.
– Не плачь, мама. Погладь меня ещё немного, лучшего добра я и не прошу у небес, – еле шевеля языком, прошептала Атиса.
– О, моя черноглазая, смелая девочка. О, моя чистая душа, как же ты возвысила нашу честь своим поступком. Ты достойная дочь царской семьи. О, солнечное дитя моё! – Удина прижалась щекой к голове дочери и одарила поцелуями.
Согревая коченеющее тело дочери, Удина роняла крупные горячие слезы  на лицо Атисы.
– Отец мой. Я замёрзла, – прошептала Атиса.
Аладама уже не мог себя сдерживать, хоть сам и подбадривал супругу. Он присел рядом с Атисой и  положил свои горячие руки промеж стрел на плечи дочери. Это всё, что в данный момент мог сделать царь с раскалёнными от горя глазами.
– Сейчас я согрею тебя, моя красавица. Сейчас, сейчас.
Атиса тяжело вздохнула в последний раз и притихла навеки.
Удина знала, что раны дочери смертельны. Она надеялась на чудо, что Великий Бог Души, проявив милосердие, ниспошлет им живительный эликсир. Но когда Удина поняла, что Атиса заснула вечным сном, она вытащила из тела дочери все стрелы и прижала её к своей груди. Удина, покачиваясь из стороны в сторону, убаюкивала дочь, провожая её в вечный сон.
– Спи, души моей отросток. Не дозрев сорвавшийся листочек. Бесценная моя девочка, с чистым сердцем. Самая смелая. Самое дорогое богатство, подаренное мне Богом Души. Как же я поздно это поняла. Пожалуйста, прости меня. Пожалуйста, прости… – шептала она.

***
Спасенные, но получившие тяжелые ожоги царь Хатти и его сыновья лежали в постели. Для Арнуванды стало большим ударом, что, спасая его, погибла меотская царевна с большими черными глазами. Находясь в бреду, он непрерывно шептал лишь одно имя – Атиса. Во сне и наяву его не покидали воспоминания. Как меотянка, прикрыв его своим телом, вдруг распахнула большие глаза и тут же закрыла их, медленно сползая вниз.
Победа была за ними. Но вместо торжества в крепости царила глубокая печаль. Война всегда заканчивается трауром. Независимо от победы или поражения, все хоронят своих соплеменников.
Каждый хоронил покойных по своим законам: или предавали земле, или сжигали на костре. Удина же отказалась хоронить единственную дочь на чужой земле.
– Мы потеряли многих воинов, достойных и храбрых нартов. Все покойники должны быть для нас одинаковыми, – настаивал Аладама.
Однако царица Удина распорядилась иначе. Она приказала сколотить деревянный гроб и, насыпав туда земли,  положила в него тело дочери, чтобы увезти на родину и похоронить её там. Рядом. И теперь она то сидела над сыном, то стояла у гроба дочери. Так между ними и бродила Удина, отстраненная и убитая горем. Никого не хотела видеть, ни с кем разговаривать, и даже есть не было желания. Её мир кем-то был безжалостно разрушен, и вынести эту потерю достойно у неё не оставалось никаких сил.
Получивший обширные ожоги Догамыс лежал на кровати подальше от очага. Оголенное туловище молодого воина было покрыто многочисленными волдырями, заполненными прозрачной жидкостью. Руки, шея и лицо тоже были в страшных ожогах. Чтобы кое-как снять раздражающую и кусающуюся боль, Догамыса напоили маковым молоком, и он мирно спал под присмотром любящей матери. Удина, укрывшись в самом темном углу комнаты и удобно расположившись на массивном стуле, молча наблюдала за тем, как Хацаца что-то усердно молотит в ступе.
– Это красная свекла, госпожа. Лекарство против ожогов. Снимает боль, не дает развиться гною, заживляет раны, не оставляя следов. Не волнуйся, всё срастётся хорошо, – желая как-то успокоить царицу, шептала девушка, хотя Удина ни о чём и не спрашивала.
Хацаца присоединилась к амазонкам и уже приносила пользу, раскрыв в себе таланты знахарки.
– Я видела, как моя бабушка готовила это лекарство, – улыбалась девушка.
Удина кивнула головой и еле заметно улыбнулась:
– Будь здорова, красавица. Спасибо тебе за всё.
В комнату зашла Микана и, посмотрев на Догамыса, спросила Удину:
– Как парень себя чувствует?
– Хорошо, Микана. Живи долго, – коротко ответила Удина, переводя на подругу потухшие глаза.
– Что у тебя за вид, женщина? Разве нас так воспитывали? Наберись стойкости, – опустившись на стул напротив, царица амазонок посмотрела подруге прямо в глаза.
Удина лишь безмолвно покачала головой. Она боялась разрыдаться.
– Послушай меня. Да, твоя дочь спасла хаттского царевича ценой своей жизни. Она была амазонкой и сделала то, что посчитала своим долгом. Мы тоже были такими, ибо именно к этому нас и готовили с рождения. Удина, мы созданы для защиты народа.
– Ты этого не поймешь, Микана, – смахнув со щеки набежавшую слезу, тихо ответила царица.
– Ты права, не пойму. Я ни одного своего ребенка не видела в глаза, я не познала радости материнства и не знаю, что такое дети. Правда, – царица Амазонок понимала, о чем говорит Удина. – Но ты испытала это, почувствовала сладость. Ты знала, как выглядит твой ребенок, видела, как взрослеет твоя дочь. Понимаю, не насладилась. Но и я познала боль от потери близкого человека. Знаю, как рвётся сердце и каково это – прятать слёзы и душевную рану. Как пытаешься сжать эту рану всем своим нутром, но ничего не получается, и ты, железная женщина, с каменным сердцем, льешь слезы, прячась по углам. Каждый из нас скорбит по кому-то. Из этого и состоит наша жизнь. Все мы исчезнем, дорогая. Но Атиса вознесла своё имя, проявив храбрость. Она оставила свой след на земле. Выше голову, меотская царица. Твоя дочь возвысила честь нартов и увековечила твоё имя.
Удина, посмотрев в глаза подруги, сказала:
– Знаешь, Микана, есть мудрость в том, что нас именно так воспитали. В том, что амазонка не знает своих детей. Только представь себе: хоронить детей после каждой битвы. И ты должна жить с этой болью, выворачивающей тебя наизнанку. Хоть я и отказалась от империи, всё же легко быть амазонкой. Намного легче, чем быть матерью.
– Удина, посмотри на своего солнечного мальчика и повтори это. Да, никто и никогда не заполнит ту зияющую дыру, что образовалось на сердце, но тебя ждут не дождутся ещё два сына. Вон, у тебя есть Догамыс, и, как я поняла, Хацаца тоже останется в твоем доме. Они облегчат твоё горе, – Микана улыбнулась, глядя на девушку, что аккуратно наносила толченую свеклу на ожоги Догамыса. – Подумай о своём муже. Я мало разбираюсь в делах семейных, но если вы будете держаться друг за друга, то не будет ваше горе столь обременительным.
В это время в комнату зашли Аладама и Тутхалия. Женщины встали и поклонились. С каждым шагом кожа на обуглившихся стопах хаттского царя трескались, причиняя невыносимую боль. Ноговицы его наполнились кровью, но не встать перед царицей и не выразить свою скорбь по поводу утраты царевны он не мог. Тутхалия держался как-то неловко. Он чувствовал свою вину в гибели  единственной дочери Аладамы. Он предпочел бы провалиться сквозь землю, нежели видеть великую скорбь в глазах Удины. Тутхалия как-то нерешительно встал перед меотской царицей и поклонился ей:
– Не могу подобрать ни одного утешительного слова, госпожа. Я не знаю, чем облегчить твою боль. Но хочу выразить благодарность и восхищение за такое воспитание дочери. Вы мой народ вырвали из лап Смерти. С этим долгом я никогда не смогу расплатиться.
– Да будет твой род могущественным, Тутхалия. Пусть будет во благо, – от души ответила меотская царица.
«Пожалуйста, никого не вини в случившемся, и себя не кори», – вспомнила царица слова Атисы.
Удина была бледна. Аладама беспокоился за неё, то и дело оглядывался, переживая, что супруга вот-вот рухнет без сил. Причину её молчания и нарастающей напряженности между ними он понимал и принимал. Царица в душе винила супруга за то, что он втянул меотов в эту войну, на которой погибла их единственная дочь. Материнская составляющая её сущности протестовала и негодовала. Лишь изредка Удина вспоминала, что все они принадлежат к касте воинов и не подобает им оставлять в беде просящего помощи.
Аладама всё это понимал. Знал, что Удине требуется время для принятия такой утраты. Она обязательно соберется с мыслями и успокоится. Он хотел поддержать свою любимую, разделить её боль, утешить. Но меотский царь знал, что  Удину лучше не торопить, и терпеливо ждал, пока она не успокоится и не исчезнет холодная пропасть, образовавшаяся между ними.
– Аладама, мой брат. Царица, Микана. Вы подарили нам глоток свежего воздуха, за что я вам безмерно благодарен. Но я точно знаю, ассирийский царь на этом не остановится. Он вернется. Восстановит свои силы, соберет новое войско и снова нападет на нас. В Хатти осталось мало людей, а все бывшие союзники повернулись к нам спиной. Мы не восстановимся, это  очевидно. Госпожа, мне рассказали, что вы вернули столицу, освободив от греческих захватчиков. Это бесценный и неожиданный дар. Вы тоже потеряли много людей. Я долго думал, и у меня есть единственная, последняя просьба. Исполните её, чтобы меня не мучила совесть. Когда будете возвращаться домой, заберите с собой всех детей-сирот и тех, кто пожелает перебраться к вам в Меотиду. Пусть они заменят вам нартских молодых воинов и амазонок, которых вы похоронили в Хатти. Пусть они живут на земле предков. Пусть растут в семьях, которые не пожалели своих детей ради нас. Если они останутся здесь, рано или поздно греки или ассирийцы их истребят. Я не хочу, чтобы мой народ бесследно исчез или смешался с чужеродными. Отец сказал бы то же самое, Аладама, – Тутхалия посмотрел на меотского царя покрасневшими глазами.
Аладама в знак согласия кивнул головой и взглянул на царицу. Удина улыбнулась и сказала:
– Не переживай, Тутхалия, мы заберем всех, кто выразит желание.

***
Украшая небосклон пунцовым цветом, медленно поднималось весеннее солнце. Его теплые и ласковые лучи бережно обнимали меотов, возвращавшихся из похода. Радостно поднимаясь и тут же отступая, морские волны качали долгожданные нартские корабли. На сине-зеленой поверхности воды лежала белая пушистая пена. Небесный золотой шар разогнал тяжелые серые облака своим теплом, и вдали, на возвышенности, засияла Аскала.
– Мое сердце успокоилось… – живительная сила теплого солнца коснулась красивого лица Удины, и её серые глаза вдруг заискрились, как и прежде.
Царица Меотиды обернулась к супругу и улыбнулась.
Она всё таки привезла тело своей дочери на родину. Удина похоронит Атису, возведет ей курган, и, глядя на него, люди будут вспоминать о ней, меотской царевне, и рассказывать легенду о храброй амазонке.
Удина настолько была умиротворена своим решением, что вместе с черными облаками, растворяющимися на поверхности моря, исчезло и её всепоглощающее горе.
– Ты приобрела столько детей, царица. Нас стало ещё больше, какое уж тут спокойствие? – вплотную подвинувшись к супруге сказал Аладама и оглянулся на следующие за ними корабли. – Да будет крепок наш род.

Эпилог
К моменту восхождения Тутхалии на престол Хатти уже не владела устрашающей мощью. Она могла лишь вести оборонительные бои на пограничных землях.
Так, история знакомит нас с ожесточенной битвой при Ишуве (Цопке), где ассирийцы удерживали около двадцати тысяч плененных хаттских воинов. Освободившись от плена, хатты прогнали вражеское войско.
На этом не закончилось хатто-ассирийское противостояние. Хоть царь Ассирии Ашаред (Салманасар Шульману Ашаред Первый) был убит в битве при Ишуве, наследник его, Нинурт (Тукульти Нинурт Первый), бежал на родину и, собрав новое войско, вновь напал на Хатти. Так Ассирия завоевала Сирию, Каркемиш и Ишуву.
Троянская война разразилась в то самое время, когда хаттский царь Хаттусили Третий вел войну с Ассирией на востоке империи. Воспользовавшись отсутствием войска и царя, эллинские захватчики действительно напали на хаттов, и разорили Трою, которая являлась самой западной провинцией Хатти. История древнего мира рассказывает красивую версию причины этой  войны. Будто эллины мстили троянцам за похищение Елены Прекрасной. Но похищение Елены было лишь легендой, эллины давно планировали нападение на Хатти и, воспользовавшись отсутствием Хаттусили, осуществили свой план.
В поэме Гомера «Илиада» есть упоминание об этом.
Тутхалия правил империей около двадцати лет. После него правление перешло к старшему сыну Арнуванде. Науке не известны обстоятельства смерти Арнуванды, но после одного года правления он скончался, и трон унаследовал его брат Лулимес (Суппилулиумас Второй).
Хатти была окончательно разгромлена, предположительно, предками современных грузин – мосхами. После вторжения этого народа из юго-западной Грузии Хатти прекратила свое существование (предположительно в 1180 году до нашей эры), а Лулимес стал её последним царем.
Империя была разделена между эллинами, ассирийцами и мосхами, а оставшееся от переселения немногочисленное население ассимилировано захватчиками.