О времени и о себе из книги Дорога моей жизни

                Если Бог хочет сделать тебя счастливым,
                то он ведёт тебя самой трудной дорогой, потому что
                лёгких путей к счастью не бывает.

                Далай-лама XIV - монах

 

Ушло время. И мы его никогда уже не вернём. Но МЫ в нём жили! – Эти слова пришли ко мне во сне и стали лейтмотивом моего повествования. Именно они и явились отправной точкой желания описать дорогу своей жизни и значимых людей, встретившихся на ней.

Путь мой в этой жизни был тернист и не всегда усеян розами. И, тем не менее, я горд, что эта, выбранная мной стезя, была правильной!

Чего было в этой жизни больше, радости или горя? Трудно сказать, но было и то и другое.

Полагаю, это скучно – идти по ровненькой и гладенькой дорожке. В обязательном порядке на ней должны быть ухабы и рытвины, крутые подъёмы и пропасти…

В обязательном порядке надобно упасть, больно упасть, может быть и не единожды, нос разбить, ноги до костей сточить, руки до кровавых мозолей… Уйти под лёд и провалиться по уши в грязь… Получить по морде и самому уметь ответить…

Именно такие и становятся героями, именно они живут в народной памяти, именно они пишут историю своего государства и прокладывают стезю для других!

По натуре я человек весёлый, посему плохое стараюсь быстро забыть и никогда к нему не возвращаться. Пессимист увядает и даже гибнет в этой, далеко не сладкой жизни.

Прежде чем перейти к своей персоне и пуститься по длинной, извилистой дороге жизни, хочу немного рассказать о том месте, где я родился и вырос. О тех, кто подарил мне эту жизнь, выходил, вырастил, поставил на ноги, вывел на путь истинный, дал силу, энергию, пожелал доброго пути. Кому я искренне благодарен за своё воспитание и образование, кого помню и люблю.

Начало

Под утро, в пятницу, 2 января 1953 года в посёлке Беково, что на юго-западе Пензенской области, ведущем своё летоисчисление с 1621 года, хотя начало его истории принято считать с 1671 года, и родился я.

Беково – это районный центр Пензенской области, расположенный в 154 кило-метрах от города Пенза.

Поселок Беково, стоящий на величавой, спокойной реке Хопёр – удивительный по красоте край. Его окружают крупные лесные массивы. Он расположен на взгорье. Рядом с ним на 25 метров возвышается гора Шихан – одно из самых загадочных мест Пензенской области.

Существует легенда, как появилась гора. Считается, что холм насыпан в XIV веке. По преданию, здесь была ставка монгольского хана Сумбеки. Он накопил не-сметные богатства, награбленные по всей Руси. Но эти территории приглянулись другому хану. Началась страшная междоусобная война. В кровопролитном побоище полегло огромное количество народа с обеих сторон. Победил пришлый воитель, но в битве погиб его любимый сын Ши. Убитый горем отец повелел похоронить сына с не-бывалыми почестями, а в память о нем насыпать над могилой высокий холм.
Правда есть и другие легенды её образования.

И воздух в Беково особенный, тягучий, насыщенный ароматами лесов и трав. Его, без преувеличения, можно есть ложкой. Недаром сюда в царские времена приезжали даже из-за границы больные чахоткой. Именно здесь располагался для них сана-торий-кумысолечебница.

И комары здесь размером с колибри.

Величие Беково начинается с 1809 года, когда его владельцем становится надворный советник, выходец из купеческого сословия, имеющий баснословные богатства – Михаил Андрианович Устинов (1755–1836).

Здесь он возводит шикарный дом-дворец, Покровскую церковь, проводит железную дорогу, занимается сельским хозяйством, строит школу, кумысолечебницу для туберкулёзных больных, развивает культуру и организует народный театр. Он проводит реформы по улучшению быта крестьян.

Его заслуги в организации и развитии Беково просто огромны (если кто-то захочет подробнее ознакомиться с этим краем, отсылаю к моей книге «Иллюстрированная История посёлка Беково в фактах и лицах», 2022).

Вот такое оно, моё Беково!

Здесь, скорее в крестьянской, чем в интеллигентной семье, в лютую, снежную зиму и Рождественские морозы, хотя таких слов в то время даже и не произносили, ибо все были атеистами, за два с небольшим месяца до кончины Вождя всех времён и народов товарища Сталина, моя мама исторгла душераздирающий крик, и на белый свет появилось недоношенное, золотушное существо, которое тоже неистово заорало, пытаясь перекричать вой ветра за окном, и оповестить мир о появление нового обита-теля голубой планеты. Это был Я! И появиться в другое время мне не представлялось возможным. Натура такая!

Ну, скажите мне, будущему организатору здравоохранения и писателю, как мог позволить я медицинскому персоналу спокойно спать после принятия ими, пусть и в малых дозах, алкоголя, выпитого в честь Нового года и восьмого года мирной жизни? Ни за что! Никогда! Расслабились? Никаких расслаблений! Возитесь теперь со мной! Труд сделал из обезьяны человека. Трудом же этот человек должен и совершенствоваться.

В то время, когда мама носила меня и вынашивала, мой родитель, переступлю через себя и назову его так, Виталий Петрович резко полюбил другую женщину. А когда мне стукнуло три месяца, он ушёл к ней, оставив нам лишь свою фамилию да выплачивая потом алименты. Мама из его дома ушла и вернулась со мной домой к бабушке, на улицу Набережную 76, где мы и зажили вчетвером: бабушка, мама, тетя Рита и я.

Моя мама, Финогеева Зоя Николаевна, в девичестве Климова, родилась 7 ноября 1925 года. Была она инженером по лесокультурам и работала в лесхозе. Она-то и кормила всю семью, работая как каторжная, находясь в постоянных командировках: весной – на посадке леса и борясь с лесными вредителями, летом – проводя инспекторские проверки, осенью – занимаясь вырубкой леса, получая за всё это мизерную заработную плату. А есть хотели все. Вот и приходилось отдавать себя работе. И только зимой её можно было видеть дома.

Мама была честнейшим, культурным и очень порядочным человеком. Да разве только мама! Это присуще всей нашей семье, включая и моих детей. Надеюсь, что подобное унаследуют и мои внуки. Но именно это никогда не понималось и до сих пор не понимается нашим народом, для которого обогащение за счёт чужого является наивысшей целью. Так и живём… И жить будем! А те, кто всё отдаёт другим, ничего не беря себе, живут бедно. Так жили и мы. И, может быть, та природная человечность, переданная мне по наследству мамой и закреплённая бабушкой с тётей, позволили быть мне нужным и востребованным человеком в нашем обществе.
И такой мама была всю свою жизнь, до самой смерти. Умерла она, не дожив до своего 56-летия три месяца, 24 июля 1981 года, сразу после выхода на пенсию от кровоизлияния в мозг, строя грандиозные планы по воспитанию внуков… Мне тогда было 28 лет.

В это время военный корабль, на котором я служил доктором, находился на бое-вой службе в районе военного конфликта между Ливаном и Израилем, у африканских берегов. И на похоронах я не был. Понимаю, что по-другому быть и не могло, никто в боевых условиях не оставит корабль без врача, но чувство вины постоянно присутствует во мне. Прости меня за это, мамочка. Царствие тебе Небесное! Я всегда о тебе помню, и буду помнить. Спасибо тебе за всё!!!

Он

О нём говорить не хочу. Но один эпизод всё-таки вспомню. Мне было лет тридцать пять, когда я увлёкся парапсихологией. И надо сказать, что многое получалось. Даже один раз проводил оздоровительный сеанс, как Кашпировский, со сцены. Но это, к слову.

Я приехал в отпуск на родину и договорился с администрацией больницы о проведении там лечебных сеансов. Народу было больше, чем очередь в мавзолей. А популярность – просто невероятная!

Во второй половине дня, уставший, возвращаюсь домой. Догоняет мужчина. Идём. Разговаривать не хочется.

– А ты знаешь, – говорит он, злорадно дыша, – отец велел передать, что морду тебе набьёт. Сколько деньжищ зарабатываешь, а бутылку ему не купил.

– Кто сказал? – ко мне вернулась истраченная энергия.

– Отец!

– Отец?! Кто это? – и я отрыгнул в атмосферу своё сокрытое бескультурье, явно щеголяя своим флотским настоящим, – передайте, желательно дословно, так называемому отцу, – из меня вновь полезла площадная брань, – что хрен ему по всей морде, а не бутылку! О сыне вспомнил?! И что ж так поздно! Моя детская ручонка никогда не получала из его мозолистой ладони ни одной конфетки, – и я ускорил шаг нервно закуривая.

Так состоялось моё заочное, единственное и последнее общение с Ним.

Бабушка

Говорят, интеллигентность является продуктом воспитания человека. Абсолют-но с этим не согласен. Можно и хама научить говорить «спасибо», держать вилку в левой руке и изысканно улыбаться, поддерживая светский разговор. Но это – притворная наигранность павлина и не более.

Истинно интеллигентный человек излучает только добро и теплоту. Он лишен тщеславия, зависти и лицемерия. В нем нет гонора выскочки и актёрского позёрства. Его отличает природный ум, порядочность и такт во всех делах и поступках. И для всего этого не обязательно иметь наивысшее образование.
Считаю, и вряд ли кто сможет меня в этом переубедить, – интеллигентом рождаются, а не становятся. А настоящая интеллигентность передаётся только генетическим путём.

Именно такой и была моя бабушка, Климова (Любавская) Александра Петровна, которую я очень сильно любил.

Бабуля родилась 20 апреля 1898 года в крестьянской семье восьмым ребёнком, где всех детей было шестнадцать человек.

Пройдя невероятно сложный жизненный путь, она не ожесточилась и осталась добрым и отзывчивым человеком до конца своих дней. А путь был действительно тяжёл: в двенадцать лет лишившись матери, на свои хрупкие плечики она взвалила тяжёлый крестьянский труд, домашние заботы о малых детях…

Потом шли нелёгкие вехи истории: революция, Гражданская война, коллективизация, голод, Великая Отечественная война, период восстановления разрушенного хозяйства и развитого социализма. Её мужеству и жизнелюбию можно только позавидовать!

Закончила бабушка церковноприходскую школу, что по тогдашним меркам было не так и мало.

Её отец не владел грамотой, но любил книги и заставлял маленькую Шуру читать их вслух. Долгими зимними вечерами, при свете лучины или керосиновой лампы, вся семья собиралась за большим столом, и бабуля читала.

В двадцать пять лет она вышла замуж за лесника и уехала с ним жить на кордон (помещение для защиты лесных угодий). Прожив с мужем чуть более пятнадцати лет, и родив от него трёх детей, двух девочек и мальчика, она в сороковом году овдовела. Че-рез год грянула война. И на руках – трое несовершеннолетних детей, младшей из которых было всего лишь три года. Рассказывать, как трудно довелось жить, какие лишения испытывали, как перебивались с мёрзлой картошки на хлеб из лебеды, как пухли от голода и мёрзли от холода, как падали в голодный обморок не буду. Не потому, что не хочу, а потому, что не сумею это должным образом описать. Всё это очень страшно. И всё это показано в хронике Великой Отечественной войны. Слава Богу, все остались живы. Всем детям бабуля дала образование, все стали настоящими людьми.

Потом бабушка воспитывала сначала меня, а затем Вову – сына тёти Риты.
Бабуля для меня была всем, ибо большую часть времени я проводил с ней. И всегда мы с ней что-то делали: пилили и кололи дрова, рвали коровке траву, пололи огород, поливали его, носили с колонки воду и ещё сотни дел по мелочи. И всем этим я занимался лет с пяти. После обеда, каждый божий день, мы ложились с ней на кровать, она надевала очки и тихим голосом читала про Ивана-дурака, дядю Степу, Морозко, Незнайку, Буратино, Айболита, Али-Бабу и сорок разбойников…

– А теперь, Шурик, – она клала очки и книгу на рядом стоящий стул, – поворачивайся к стеночке, закрывай глазки, немного поспим.

И мы из одной сказки переходили в другую.

И до конца дней своих, а умерла она 4 мая 1989 года, бабуля читала. И всегда была тихой, кроткой и разумной. И никогда я не слышал от неё ни одного грубого слова. И никогда ни на кого не повышала голос.

Должен сказать, что дамское воспитание дало свои результаты. Я умею сварить вкусный борщ или заштопать носки, но прибивая гвоздь, непременно ударю себя по пальцу. Я абсолютно не способен починить текущий кран, а о большем просто молчу. Наверное, женское начало во мне сидит куда сильнее, чем мужское.

Тётя

Когда я родился, моей тете, Лукьяновой (Климовой) Маргарите Николаевне, было пятнадцать лет. В младенчестве тётя Рита была моей нянькой, качала люльку с учебником в руках. А я, немного повзрослев, в знак «благодарности», рвал её тетради и рисовал в дневнике.

 
Моя тётя Маргарита Николаевна Лукьянова (Климова)

Окончив Саратовский медицинский институт, она почти шестьдесят лет проработала заведующей педиатрическим отделением и районным педиатром в Колышлейской районной больнице Пензенской области.

Умнейшая личность, тысячи спасённых детских жизней… Если болел ребёнок, чужой ребёнок, она сутками не отходила от его постели... Это говорю не только я, но и люди, знающие и помнящие её.

Честная и очень порядочная женщина, добрая и человечная, мягкая, благородная и милосердная, оттого-то и тоже бедная. Воспитание и природная интеллигентность не позволяли ей брать взятки.

Горя сама, она освещала путь другим, возвращая их к жизни.

В наши дни, дни бездарей, разъезжающих на иномарках и живущих в коттеджах, купленных и построенных на «заработную плату», ум и порядочность не ценятся вообще. Их не интересуют знающие и толковые люди. Они считают себя выше врача, выше учителя... Даже выше Господа Бога! А жизнь больного теперь эти недоумки оценивают своими драконовскими мерками. Ум, честность, совесть у них являются словами нарицательными.

Есть множество слов, которые могли бы по достоинству охарактеризовать мою любимую тётю Риту, но... но я их к великому стыду не знаю. Прости меня, моя хорошая...

Свои светлые мозги и ум она передала по наследству сыну, моему двоюродному брату Владимиру, который тоже доктор и работал в Пензе, в областной больнице, но распорядился он ими не так, как хотелось бы. Если б я имел столько серого вещества в головном мозге, как у них, да при моей усидчивости, непременно был бы академиком!

Был ещё дядя Юра, бабулин сын и брат мамы и тёти Риты. Он работал в посёлке электриком и жил с семьёй в соседнем селе Нарышкино.

Он был страстным охотником. Бил уток, вальдшнепов, зайцев, лосей. Иногда и нам это перепадало. И ещё он браконьерничал. С приятелями ставили сетки на Хопре. Весной, в половодье, Хопёр разливался до Шихана и затапливал лес, они на лодках плыли по лесу, когда дно ещё было покрыто льдом и из ружей стреляли щук.

Детство

Наш дом располагался на улице Набережной и находился напротив столовой Детского дома.

Набережную тогда негласно называли «Городок», поскольку в царские времена здесь жила интеллигенция: врачи, учителя, инженеры.

Дом вначале был на два хозяина, через стенку жила старенькая тихая, богомольная старушка, тётя Нюра. Когда она умерла, я учился в начальной школе, мама заняла денег и купила вторую половину этого дома. Откладывая денежки из своей мизерной заработной платы, она два года выплачивала этот долг. Теперь у нас было две комнаты, кухня с огромной русской печкой. Электричества тогда не было, кухня освещалась керосиновой лампой.

Керосин покупали в керосиновой лавке, что находилась не далеко от железно-дорожного вокзала. В ней ещё продавали гвозди, хозяйственное мыло и олифу. За керосином ездил я, зимой на санках, а летом на велосипеде. Хорошо помню, как из крана текла пахучая, переливающаяся цветами радуги жидкость. Электропроводку нам про-тянул в дом дядя Юра в 1962 году.

В сенях был погреб, там хранились картошка и домашние заготовки. Пищу готовили на керосинке. У входной двери размещалось крылечко на две ступеньки. По периметру дома шла завалинка. За домом – огородик, где росла вишня с кислыми ягодами, три яблони, одна из которых «Крымка», и несколько кустов чёрной смородины. Сажали помидоры, огурцы, морковь, свёклу, редиску и зелень. Было очень много цветов. Перед домом находился огород, где высаживали картошку. Здесь ещё стояли маленький сарай для коровки Субботки, землянка для четырёх кур и петуха, собачья будка, в которой жил рыжий пёс Бобик. У заборчика, что вдоль дорожки, ведущей от ка-литки к дому, располагалась длинная поленница колотых дров, которая за зиму вся сгорала в печке. Играя на огороде, возле вишни я нашёл медный рубль петровских времён и ржавый браунинг, обронённый, по всей видимости, отступающими в 1921 году бандами Антонова.

Через три дома посёлок заканчивался, и простиралось поле. Не помню, что на нём сеялось, а вот голубеньких васильков там точно росло множество. Издали этот сказочный голубой ковёр радовал взор.

На кухне стояли стол у окна и сундук. Здесь мы обедали, и я делал уроки. Там же располагалась просто огромная русская печка. Зимой на ней можно было даже спать. Она являлась излюбленным местом нашей кошки.

По соседству с нами жили Гусевы, Романовы, Мачахины, Овчаровы, Коробановы, Бузановы, Бондаренко... Жили тихо и дружно.

Я часто ходил смотреть телевизор к Вите Тараканову. Его мама, тётя Лена, угощала меня блинами. А свой телевизор, «Аврора», мама купила в 1967 году.
Беково стояло на взгорье. Вдоль дороги, ведущей от Шихана к Затону и от Набережного переулка к лесу, росли вётлы, высаженные ещё до революции по указанию купца Устинова, владельца Беково. Теперь этих вётел нет, их сожгли, а восстановить некому.

Если идти по дорожке вдоль вётел, попадаешь в дубовый лес. Пройдя его, вы-ходишь на голое место, где, кроме кустов татарского клёна, ничего не растёт. Слева находится Круглое озеро, окружённое ивняком и ольхой, а справа, поросшее тростником озеро Вакшин. Пройдя дальше, попадаешь в осиновый лесок, а из него – в липовый и доходишь до крутого берега Хопра. Это место называется Скупой.
Как говорил выше, я был единственным мужиком в доме. Помню, что лет с пяти помогал бабушке: рвал травку для коровки, ходил к колонке с бидончиком за водой. Взрослея, пилил и колол с бабулей дрова, копал огород, собирал с картошки колорадского жука… Но вот что-то серьёзное сделать, к примеру, сколотить или исправить, у меня никогда не получалось.

Жили мы достаточно бедно, нищенской маминой заработной платы не хватало, чтобы досыта накормить нас всех. И чувство голода мне знакомо не по рассказам. И конфеты были не частыми лакомствами у нас на столе, а если кто-то и угощал меня на улице конфеточкой, я нёс её домой и ножом делил на четыре части.
Рос я худой и бледный, как говориться – кожа да кости. Болел, наверное, всеми детскими инфекциями, которые есть на этом белом свете. Особенно часто меня мучили ангины с температурой 40 градусов и выше, с бредом и жесточайшим ознобом.
Холодная вода и молоко являлись провокаторами этого заболевания. Дважды в детстве мне пытались удалить миндалины, но страх так сжимал челюсти, что даже роторасширители не могли их раскрыть. И, всё же, достигнув тридцатичетырехлетнего возраста, я сам разинул рот и удалил этот источник инфекции, который так мешал моему существованию. После этого ничего не препятствовало наслаждаться полноценной жизнью.

В 1960 году я пошёл в первый класс восьмилетней школы. Тётя Рита, в это время она училась в Саратовском медицинском институте, купила мне мышиного, тёмно-серого цвета школьную форму: брюки, гимнастёрку, ремень и фуражку с кокардой. Так экипирован в школе был только я один. Учительницей у нас была Саксельцева Агриппина Георгиевна.

Был я, наверное, как и все: немного шалил, получал пятёрки, а порой и двойки, книжки читал, ходил купаться на Хопёр, зимой на лыжах катался с горок. Ничем не выделялся и не отличался.

Помню такой случай. Я учился в первом классе и в очередной раз заболел, температура зашкаливала. Мама, идя с работы, купила для меня немного урюка. Как сей-час помню, он был жёлтенький, нежный и походил на одуванчик. Мама помыла и дала мне три штучки. Я с аппетитом съел, но через некоторое время меня вытошнило. Было так жалко эти лежащие в тазу янтарные лакомства, что я горестно заплакал и попросил маму снова помыть их, чтобы съесть, до того они были вкусные. Мама ничего не сказала, всхлипнула, пошла на кухню, принесла мокрое полотенце и положила мне его на лоб.

Учась в первом классе, после полёта в космос Юрия Алексеевича Гагарина, меня резко пробило на творчество, и я создал свой первый шедевр, который даже послал в Пензенскую молодёжную газету «Молодой ленинец», но… они не приметили во мне гения и не напечатали, а я это стихотворение помню до сих пор!

Книга нужна народам,
Книга нужна везде.
И даже Гагарин в полёте,
Книгу читал о себе.

А ведь тема-то какая затронута – пропаганда одного из видов печатной продукции, борьба с безграмотностью и, в конце концов, подтверждение замечательного советского лозунга: «Книга – лучший подарок».

Чуть позже, в классе шестом, я составил кроссворд из девяти слов и тоже послал его в газету. От них пришло письмо, мол, его надо доработать и снова им прислать. Дорабатывать я уже не стал.

Очень необычно я стал пионером. Этот случай у меня отражён в рассказе «Как я стал пионером»:

Когда наш класс принимали в пионеры, я болел. Болезнь через неделю прошла, а я месяц хожу без галстука, и никто меня не принимает, и никому-то я не нужен. Обид-но. Наконец меня находит пионервожатая и говорит, что завтра на линейке меня будут принимать в пионеры.

– Готовься! – таинственно произнесла она.

А как готовиться, не сказала.

И вот оно – светлое завтра. Школа выстроена в физкультурном зале. Я волнуюсь. Сказали ведь готовиться, а я не готов. Сначала решались какие-то вопросы. Потом прозвучала команда: «Смирно! Равнение на знамя!» И вынесли знамя. Директор строг и подтянут.

– Сегодня мы принимаем в пионеры ученика третьего класса Финогеева Александра, – говорит он голосом Левитана.

Мороз носится по моей спине, как заводной. Я стою, жду. Меня толкает в спину учительница: – Иди!

– Куда? – шепчу я.

– К знамени. Тебя что, не инструктировали? Дебил какой-то, – тоже шепчет она.
Иду заплетающимися ногами, как на расстрел. Подхожу.

Пионервожатая звонким голосом говорит, – Ребята! Достоин Финогеев быть пионером?

– Да!!! – кричат они.

И только двое недоразвитых где-то вдалеке прокричали «нет». Но на них ни-кто внимания не обратил. Шутники везде есть.

Я прочитал жуткую клятву, где обещал быть образцом и примером.

Пионервожатая шепчет: – Вставай на колено и целуй знамя.

Я не понял.

– Давай быстрее, – шипит она, – не задерживай школу.

С перепугу, да и недослышав, падаю не на одно колено, а на два, втыкаюсь лицом в знамя, а оно воняет залежавшейся гнилью. Ну и стою же так. Дышу через раз.
Слышу, вся школа умирает со смеху. А я не пойму, что не так делаю.

– Вставай уже, – кричит вожатая и повязывает мне тряпичный галстук (а ведь мама покупала шёлковый!).

Я что-то бурчу.

– Поздравляю. Будь готов! – и она вскидывает руку.

– Всегда готов! – глухо отвечаю я и тоже салютую.

– Встать в строй!

Иду красный, как галстук и проплесневелое знамя.

Гордости нет.

Всё как всегда – через задницу.

Был ещё один случай. Я учился в четвёртом классе, когда после Нового года опять резко заболел. Что уж там было со мной не помню, но в школу вернулся в сере-дине марта и сразу попал на контрольную по математике, чуть ли не инспекторскую. Читаю и ничего не понимаю. До моей болезни мы делили чётные цифры, а здесь уже надо делить нечётные, я это делать не умею. Подозвал учительницу. Она на меня так зашипела, покосившись на сидящего сзади проверяющего, что мне срочно захотелось в туалет. Оценка, естественно, была далеко не положительная! За полтора месяца наверстать всё практически, да и теоретически тоже, просто не реально. И все догадываются, что Саша Финогеев остаётся на второй год. После окончания четвёртого класса дети радостно пошли на заслуженные каникулы, а я и ещё три недоразвитых продолжили дополнительные занятия в школе. Но этого мне недостаточно: я заболел коклюшем и сотрясал школу жутким сухим лающим кашлем.
На второй день моих дополнительных занятий учительница, Екатерина Алексеевна Аброськина, отправляет меня домой, ибо у неё тоже есть дети, и любая мать не хочет, чтобы её чада болели. Так начались мои каникулы.

Наступило 1 сентября, я иду в школу, иду в свой класс, уже в пятый.

Странно, никто меня не выгоняет, никто не отсылает в четвёртый.

Перед окончанием 5 класса наша учительница по географии куда-то уехала, а вместо неё урок пришла вести Екатерина Алексеевна Аброськина. Она с интересом осмотрела нас всех, бывших своих учеников. Вдруг её взгляд остановился на мне.

– Как у нас Финогеев учится? – и с интересом стала перелистывать страницы журнала.

Я, скажу честно, в этот период учился очень хорошо, да и потом тоже, как бы не очень плохо. Она искренне порадовалась за меня. Уже в зрелом возрасте я приезжал в Беково в регалиях писателя и встречался с ней в музее. Мы долго беседовали, вспоминая, в том числе, и этот случай.

В начальной школе нас попеременно учили Агриппина Георгиевна Саксельцева, Екатерина Алексеевна Аброськина и в четвёртом классе совсем молоденькая учительница Юлия Викторовна Стрелюхина.

Помню такой случай. Учился я в 6 классе. Была ранняя весна. Наша кошка Мурка на печке окотилась и через некоторое время её задавила машина. Остался котёночек один. Он был серенький, с белой шейкой. Его глазки ещё не открылись. На печке тепло, но он хотел есть и постоянно пищал. Я набирал в пузырёчек молоко и пипеткой кормил его по несколько раз в день. Он рос, глазки открылись. Когда приходил из школы, котёночек радовался, подбегал к краю печи и мяукал, просил его спустить вниз.

Прошло месяца два. За окном во всю бушевала весна. Дымок, так теперь звали моего воспитанника, ходил везде и всегда за мной… Я был его мамой.
В этот день по дороге в школу я вспомнил, что забыл взять фартук на урок тру-да, быстро вернулся, взял его и опрометью вылетел из дома, на ходу сильно захлопывая дверь. Я не видел, что за мной выбегал котёнок… Случилась трагедия. Я в школу не пошёл…

Часто с соседом дедушкой Ваней, я ходил на рыбалку, ловил малюсеньких окуньков, карасиков и синьгу. Бабуля рыбку чистила и жарила. И кошке немного доставалось. Дед Ваня прикармливал своё место и ловил крупную рыбу – с ладонь и больше.
Конечно, это во мне вызывало зависть. И я придумал. Как-то вечером, никому не сказав, я взял дома половину буханки хлеба, привязал её к камню, поехал на велосипеде к тому месту, с которого ловил, зашёл в воду и положил приманку на длину забрасываемой лески. Утром я был с богатым уловом, а дедушка Ваня в роли статиста наблюдал за моим невиданным успехом.

За пределами двора мне не позволяли гулять, поэтому ребята сами приходили ко мне: Вова Яшин, Витя Тараканов, Вова Бондаренко… А когда их не было, я развлекал себя сам. Сказать честно на весёлый образ жизни времени не оставалось, требовалось помогать бабушке.

Надо сказать, что воспитывали меня в строгости. Лишь только солнце касалось земли, над посёлком раздавалось: «Сашка, домой!». И я понуро шёл.
Повзрослев, я не ходил на танцы в парк, не встречал рассветы и не ощущал всего того, к чему так стремилась молодость.

Тогда жутко хотелось свободы… Но став мудрее, понял, что в младые годы сладкое слово «свобода» приносит порой очень и очень плачевные результаты.
Уверен, благодаря этой строгости я и стал потом человеком. Авантюрный характер мне всегда мешал тихо жить. Вечно меня тянуло во что-то вляпаться. Сколько потом за это меня корили и наказывали, особенно когда учился в академии… Да и на воинской службе тоже.

Таким же баламутом я и остался. Торчащее в оном месте шило не давало и не даёт спокойно жить. Обязательно мне надо увидеть то, что для других является пустяком. Ну а пошутить или подтрунить – хлебом не корми.

Я с умилением вспоминаю своих товарищей по школе: Володю Поленевского, Витю Белякова, Галю Оськину, Лену Попову, Надю Храмову, Сашу Широкова, Серёжу Мухина, Колю Симкина, Таню Доронину, Нину Горбунову, Гену Трофимова и многих, многих других. Класс был дружный, весёлый. Одни ушли из школы после восьмого класса, а я со многими открыл дверь в будущую жизнь после выпускных экзаменов в 10 классе.

На летние каникулы я уезжал в посёлок Колышлей, где жила моя тётя, Маргарита Николаевна Лукьянова со своим мужем, Владимиром Александровичем – ЛОР-врачом районной больницы. Тётя Рита работала районным педиатром.

Мне нравился этот тихий и спокойный посёлок. Он основан в 1896 году как пристанционный в составе Сущевской волости Сердобского уезда и расположен в 70 километрах от города Пенза.

Я часто приходил к ним в больницу и восторженно смотрел на белые халаты, работу врачей и медицинских сестёр, их тяжёлый труд по восстановлению пошатнувшегося здоровья людей. Мне тоже хотелось вот так сидеть в кабинете и выслушивать жалобы больного.

У них дома было много книг, я их читал запоем.

Окончив восьмилетнюю школу, практически все, с кем я учился в восьмилетке, перешли в среднюю. Это Витя Беляков, Серёжа Мухин, Саша Широков, Галя Оськина, Лена Попова, Надя Храмова, Коля Симкин, Лена Эпп, Володя Поленевский, Лида Арефьева, Наташа Черноскутова и многие другие. Во вновь сформированный класс пришли ребята и девочки из других сёл: Таня Горбушина, Женя Кирюшина, Саша Сыров, Коля Глумов, Вася Кирюшин, Люда Куршева, Таня Бранова, Нина Сафронова, Люба Сизова, Нина Удонова.

Средняя школа находилась километрах в трёх от моего дома.

В нашем 10 В классе училось 36 человек! Классным руководителем была учитель истории Татьяна Терентьевна Щукарёва, замечательная и тихая женщина.

Учиться мне нравилось, но вот математика… А вела её у нас Диана Сергеевна Горбунова, худая и очень нервная женщина. Она была очень сильным математиком, но вот как педагог не могла дать нам сирым эти знания в полном объёме их понимания. У неё были два ученика в классе, с которыми она работала – Лена Попова и Витя Беля-ков, а мы, «лишённые и брошенные», отводили душу в разговорах и баловстве.
 
Сидел я с Колей Симкиным. И вот однажды по тригонометрии должна состояться контрольная. Обычно на таких мероприятиях я вырывал листок с теоремой из учебника, клал его между ног на скамейку и тихонько списывал. Но один раз Диана Сергеевна меня уличила и отобрала листы. В этот раз такое уже не прошло бы. И я предложил Николаю на урок не ходить, а пойти ко мне, посмотреть по телевизору трансляцию с чемпионата мира по хоккею.

– Не пойду, – отвечает он мне, – я учил.

Через пару дней за контрольную работу в журнале у Коли Симкина стояла двойка, а у меня «Н». Это меня очень порадовало.

На выпускных экзаменах по той же математике теорию я успешно списал, а за-дачу мне решил Витя Беляков. Выйдя отвечать, я с упоением всё рассказал, чем вызвал искреннее удивление у Дианы Сергеевны. Она встала, подошла к парте, где я готовился, (все выпускные мы сдавали в спортзале) и достала из неё кучу листов, где убористым почерком написаны все ответы на билеты.

– Это твоё? – сунула она мне листы.

– Моё, – потупил я взор. Отпираться было бессмысленно.
Мне указали на дверь и поставили в аттестате зрелости нетвёрдую тройку.

Безумно любил, литературу, писать сочинения. Очень нравились химия и история. Остальные предметы тоже изучались, но без душевного подъёма.

Новый этап жизни – трудовой.

После выпускных экзаменов я сразу уехал к тёте в Колышлей, где готовился к поступлению в Саратовский медицинский институт. Другой мысли, где себя реализовать в будущем, у меня не было.

Все вступительные экзамены успешно сданы, остаются физика и… надежда. Когда мы, абитуриенты, пришли в указанное время в назначенное место, то оказалось, что там обвалился потолок. Нас всех собрали в аудитории и провели письменный эк-замен. Хорошо помню, что ответ на вопрос я написал, одну задачу решил, а вот вторую…
В результате в списках зачисленных меня не было.

Погоревав, мы с мамой поехали домой. По дороге на вокзал, проходя мимо театрального института, я обратил внимание на объявление, где крупными буквами было написано, что институт объявляет дополнительный набор абитуриентов.

– Может подадим документы? – затаённо спросил я.

– Нам только артистов не хватает! – строго произнесла мама.

Через месяц моего домашнего терзания, я уехал к тёте Рите в Колышлей, где пошёл работать на завод металлопластмассовых изделий и продолжил своё образование. Вечерами читал учебники, а в выходные дни занимался по физике с репетитором.
Свою головокружительную трудовую карьеру я начал с обточки краёв у доминошных костяшек, потом на станке лил пластмассовые пуговицы и немного поработал наладчиком.

В январе 1971 года мне исполнилось 18 лет, и весной должны были призвать в армию. Я успешно прошёл медицинскую комиссию, а в моём личном деле допризывника появилась запись: «Годен в артиллерийские войска». Чего-то в артиллерийские войска мне не очень хотелось. Сказать честно, было огромное желание учиться, и я в военкомате подал документы для поступления в Ленинградскую Военно-медицинскую академию им. С.М. Кирова, прошёл медицинскую комиссию, и в начале июля мы с мамой поехали в Ленинград.

Поступление в Военно-медицинскую академию

Вступительные экзамены принимали в военном лагере академии, в Красном селе. На электричке с Балтийского вокзала мы с мамой поехали туда. На КПП меня приняли, разместили в огромной палатке на двухъярусной кровати и… моя связь с внешним миром прекратилась.
В шесть подъём, физическая зарядка и наведение порядка в палатке и вокруг неё, скудный завтрак и работы по благоустройству территории, редкие часы самоподготовки. Чувство голода присутствовало постоянно. Я в столовой набивал карманы чёрным хлебом и постоянно жевал его, из-за чего у меня повысилась кислотность желудочного сока, язык был обложен белым налётом. На медицинской комиссии мне из-за этого даже делали зондирование.

В военный лагерь я приехал с кипой учебников и сменным бельём. На мне была курточка-безрукавка. Она мне очень нравилась. И как-то после сдачи очередного экзамена ко мне подходит сержант, тоже абитуриент, и просит дать ему эту куртку, чтобы вечером сходить в самоволку в Красное Село на танцы. Без всякой задней мысли, я, даже не спросив, кто он, снимаю её с себя и отдаю. Утром жду, никто мне куртку не приносит. И днём тоже. Пожаловался майору, что был над нами старший. Он информацию принял, куда-то сходил, вызвал меня и говорит, что этот сержант вчера не сдал экзамен и вечером уехал к себе в часть. Уехал с моей курткой.

Успешно сдав экзамены и пройдя медицинскую комиссию, я был зачислен слушателем на 4-й факультет – факультет подготовки врачей для Военно-морского флота. Нас переодели в матросскую форму без погон, дали бескозырки без ленточек и начался курс молодого бойца.

Помимо вечных работ и приборок, теперь мы ходили строем, отрабатывали строевой шаг, пели песню «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг», разучивали повороты на месте, разбирали и собирали оружие, учили уставы, стояли под грибками в караулах, чистили картошку в столовой и выполняли ещё тысячи всяких дел. Ну и физическая подготовка: утром бег, подтягивания, подъёмы переворотом. Теперь было воочию видно, кто какой из нас спортсмен.

      
    
Учёба

Всех нас, порядка 140 человек, разбили на пять взводов: 9-й, 10-й, 11-й, 12-й и 13-й. Для этого построили курс в одну линию и по росту поделили по 25–26 человек, добавили туда заместителей командиров взводов, а командирами отделений стали старослужащие сержанты. Офицеры и сверхсрочники, что поступали с нами, исполняли обязанности командиров этих взводов. Старший лейтенант Юрий Дмитриевич Гончаров стал командиром курса.

Затем наш курс ещё раз разделили пополам, и наше первое отделение 11 взвода, где я имел честь учиться, отошло к первому полукурсу, а второе – ко второму. Заместителем командира нашего взвода был Витя Вольф, маленький, шустрый немец из Тульской области. Командиром отделения стал суворовец Володя Базай, а во втором – сверхсрочник Паша Бейда и нахимовец Женя Змушко.
 
Командиром 11 взвода назначили старшего лейтенанта Николая Николаевича Курганова. Мне хочется сказать о нём самые добрые слова. Это был высокий, подтянутый и очень рассудительный человек. Он никому не мешал, но и не допускал среди нас вольностей. Решал всё на месте, не вынося «мусор из избы». Мы все его уважали и от-носились хорошо. Его ценил и начальник нашего курса, полковник медицинской службы Юрий Сергеевич Самбуров. Мне кажется, что у нас была самая высокая дисциплина на курсе.

 
Первое отделение 11 взвода на занятии по акушерству и гинекологии. Первый ряд: Саша Черный, Володя Базай, Серёжа Быцко, Коля Черкашин, Коля Мордухай. Второй ряд: Женя Клочко, Женя Ковлер, Николай Николаевич Курганов, Володя Коротаев (я, Витя Вольф, Саша Хитров и Дима Шмаров были в наряде)

Николай Николаевич закончил академию с золотой медалью в звании майора медицинской службы. Это был единственный офицер нашего курса, который стал по окончанию академии старшим офицером. И это было очень даже заслуженно!

Из Красного Села нас 28 августа перевезли в Ленинград и разместили на пятом этаже в казарме академии на проспекте Карла Маркса, расселили по кубрикам. Жили мы в кубриках по четыре человека. Со мной – Володя Коротаев, Дима Шмаров и Коля Мордухай, сержант, он был старший в кубрике.

В 1972 году наш курс переехал во вновь построенную казарму на улице Боткинской. Здесь уже вместо Мордухая с нами жил Женя Ковлер.

В кубриках были четыре пристеночных шкафа для вещей и обуви, стол, четыре прикроватных тумбочки, четыре стула и радио.

Первое, что было по приезду – нам выдали учебники и форму! Здесь имелось всё для жизни: шинель, бушлат, форма повседневная и рабочая, ботинки рабочие и повседневные, нижнее бельё, полотенца, носовые платки и многое чего ещё. Даже выдавался белый материал для подшивки белых подворотников к суконному галстуку или по-флотски, к «сопливчику». Но оказалось не всё так радужно. К форменкам, шинели и бушлату надо пришить погоны, курсовки, а на погоны прицепить якоря. А если плохо пришьёшь, сержант их отрывал.

Не знаю, как для кого, но мне очень тяжко это давалось. Чтобы достичь положи-тельного результата, я каждый погон пришивал раз по пять, все пальцы исколол до крови.

Два дня на академическом стадионе нас усиленно, с перерывом на обед и ужин, тренировали ходить строем. Сил оставалось только дойти после вечерней проверки до койки и рухнуть в неё.

31 августа в парке академии мы принимали военную присягу. Каждый из нас подходил к столу, где стояли старшие офицеры, и читал текст присяги. Особо торжественно звучали слова: «Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами». Играл духовой оркестр, было торжественно и радостно. На это мероприятие пришло много народа: родители, братья, сёстры, друзья, знакомые…
Теперь мы – настоящие слушатели (в Военно-медицинской академии обучающиеся именовались слушателями, а не курсантами, как в других военных училищах)!
В нашем отделении учились замечательные ребята. Кроме перечисленных до этого: Николая Николаевича Курганова, Вити Вольфа, Володи Базай, меня, Жени Ковлера, Володи Коротаева, Димы Шмарова и Коли Мордухай, ещё были Саша Черный, Женя Клочко, Серёжа Быцко, Коля Черкашин и Саша Хитров.

Коллектив был сплочённый, целеустремлённый, дисциплинированный… Все учились ровно. Наверное, самый нестабильный был я, который мог получить тройку и даже двойку, в самоволку сходить, и сотворить ещё что-нибудь эдакое. Правда, когда женился, стал и учиться хорошо и остепенился.

Десять из тринадцати человек нашего отделения служили на подводных лодках и кораблях Военно-морского флота.

После службы на действующем флоте 1-й факультет руководящего медицинского состава окончили Женя Клочко, Саша Черный и Коля Черкашин.

Женя Клочко был награждён медалью «За боевые заслуги» за ушивание прободной язвы желудка на атомной подводной лодке в боевом походе.

Из нашего отделения Дима Шмаров стал доктором наук, профессором, а Саша Черный – кандидатом медицинских наук. Н.Н. Курганов, Е. Клочко и А. Черный получили звание «полковник». До сих пор несут врачебную трудовую вахту А.В. Черный в Центральном военно-морском клиническом госпитале и В.И. Вольф в Главном госпитале Черноморского флота.

В 1974 году я женился на симпатичной девочке, ленинградке, Галине Хоревой. Через год родился сын Петя, а в 1980 году – Саша. Надо сказать, что когда родился Саша, я был на боевой службе в Средиземном море. Первый раз увидел сына, когда ему исполнилось три месяца, во второй – он уже ходил. Это я о прелестях военной службы. А моей жене надо поставить памятник за её терпение и мужество, за то, что сохранила семью, в которой при наличии отца и мужа, этого мужа и отца видели реже, чем праздновали Новый год.

Курьёзных случаев во время моей учёбы было больше, чем достаточно, без них жизнь сера и не интересна. Приведу несколько написанных мной ранних рассказов из этой жизни.

Гистология – наука о тканях. А поскольку человек – это многоклеточное и многотканевое существо, то и тканей этих, с их клетками, великое множество. И вмещается эта наука в учебник из шестисот с лишним страниц.

Но написать – это одно, а выучить – совершенно другое. И каждая страничка этого учебника действует на читающего, как таблетка мощного снотворного. Эти страницы от бессонницы нужно в аптеках продавать. Не страна бы была, а сонное царство. Фармакологическая монополия потерпела бы фиаско.

Анатомия и гистология – основы медицины. И путь к её вершине неизменно начинается отсюда.

Вела у нас гистологию удивительной красоты женщина, лет около тридцати. Волосы выкрашены в белый цвет. Она была слегка полновата, что ничуть не портило ее. И как у всех полненьких женщин, в ней присутствовала доброта, томность и лёг-кая трепетность. Я не помню, как её звали, её фамилию, но образ живет в моей памяти и поныне.

Когда она входила в класс, тринадцать пар мальчишеских глаз в морской форме впивались в неё, проникая все глубже и глубже. Похоть исходила от нас и мысли улетали далеко-далеко. И уже не было фагоцитов, вакуолей, палочек, колбочек и ядер, а была только ОНА.

Спустя годы, когда похоть была уже удовлетворена разными мыслимыми и немыслимыми способами, встречаясь с ней, трепет всё равно невольно пробегал по телу.

И вот, когда появлялось что-то непонятное в гистологическом препарате или просто хотелось быть к ней ближе, я подзывал её к себе. Она подходила, склонялась над микроскопом, а я прижимался к её волосам и впитывал запах, исходящий от них, пахнущих удивительными духами «Быть может», а глаза, невольно, разумеется, лезли в вырез её халата и даже глубже. Дыхание сбивалось от близости, не виданной досель женской красоты. Конечно, она всё это чувствовала и понимала. И ей тоже было приятно.

Прошли десятилетия, а эта память, этот трепет до сих пор не угасают. Буд-то тебе сейчас снова восемнадцать лет.

Современная молодёжь, познавшая все прелести жизни чуть ли не с пелёнок, вряд ли поймёт все эти мои переживания.


Медицинская физика… Изотермия, термопара, устройство рентгеновской трубки, огромный, синего цвета учебник и преподаватель Павел Иванович Корзун – вот, пожалуй, все, что осталось от такого предмета.

Лекции, как правило, читались после бассейна. А это – сладкий сон, прерываемый командами: «Встать! Смирно! Вольно! Сделать перерыв» и «Встать! Смирно! До свидания, товарищ преподаватель! Вольно! Выходи строиться!».

Перегруженный мозг не хотел понимать законы Джоуля, Ленца, Ньютона, и они отскакивали как горох, оставляя отметины на черепе, как оспинки на теле после тяжелого недуга. Но кафедра Медицинской физики Военно-медицинской академии свято чтила всех физиков мира и пыталась вбить эти знания в наши свежие головы.

Павел Иванович Корзун для нас, 18–19-летних юношей, был уже старым чело-веком. Хотя ему тогда было где-то около пятидесяти. Он был невысок, крепок, носил мощные очки и страдал повышенным внутриглазным давлением.
Его задачей было закрепить с нами весь этот сложный, для большинства человечества, раздел науки. И принять от нас на завершающем этапе, как итог, экзамен.

И вот этот день настал.

Хмурое Ленинградское утро ещё больше угнетало и без того подавленное настроение. Скудные знания и добросовестно подготовленные шпаргалки не вселяли радости и, тем более, уверенности.

А вот моя очередь.

– Товарищ преподаватель! Слушатель Финогеев на экзамен по медицинской физике прибыл.

Пал Иваныч снял очки, как-то очень грустно посмотрел на меня и сказал обыденную фразу, – Берите билет.

В животе стало холодно и неуютно. Бледность покрыла лицо бездельника… Пока отвечают три человека, ты готовишься.

Теория была не очень сложна, но вот три задачи явно не давались.
Когда дошла моя очередь отвечать, Корзун мельком взглянул на задачи и жестом послал готовиться ещё.

И так продолжалось ещё два раза.

В ход пошли шпаргалки, сначала украдкой, а потом во всю пятиметровую длину. С одной задачей что-то прояснилось, но вот две остальные никак не поддавались. Не было в природе тех формул, которые бы позволяли мне получить правильный ответ.
И вот – третья попытка.

Все: и я, и окружающая среда, и преподаватель знают, что это двойка.
Он снимает очки, большим и указательным пальцами давит на глаза, снимая глазное и атмосферное давление.

Стараясь подавить дрожь в голосе, отвечаю теорию. И в это время к нашему столу подходит миловидная ассистентка кафедры и говорит, – Павел Иванович, можно я посижу, послушаю, как отвечают слушатели?

Корзун как-то конвульсивно вздрогнул, робкая краска выступила на его бледных, аспидных щеках. Он непонимающе посмотрел на неё и почти прорычал, – Идите от-сюда! Здесь вообще нечего слушать. При этом его рука взяла мою зачетку, и он стал что-то в ней писать. Не прекращая свой «увлекательный» рассказ о физических явлениях, я краем глаза следил за его рукой. И когда было написано заветное и желанное «удовл» я замолк и сказал тихо, – Спасибо.

В очках блеснул гнев и, одновременно, сострадание, – Если вы ещё скажите хоть одно слово, я порву вашу зачетку.

И снова холод разлился по моему животу, сознание померкло, испарина покрыла мертвенно-бледное лицо, тело готовилось к тоническим судорогам.
Он секунду подумал и расписался.

Позыв начал отходить на второй план, сознание проясняться.

Протянув зачетку, Павел Иванович отвернулся.

Я взял её и, не зная что сказать, а сказать что-то было надо, то ли опять «спасибо», то ли «до свидания», молча вышел из класса.

В физической природе ничего не изменилось.

Под действием силы земного притяжения падал снег, сила трения останавливала машины, а мощность тока все так же измерялась в ваттах.

Чёрная плоска жизни быстро окрасилась в серую, а серая перешла в белую. Впереди маячили каникулы!

И наплевать на соцобязательства и средний балл во взводе!

Свобода! Вот что грезилось впереди.


Вова Базай – наш командир отделения. Он бывший «кадет», окончил Суворовское училище и уже в академии ему дали младшего сержанта.

Это педант во всех отношениях. С ним сложно, тошно и тяжело.

Обмануть его очень трудно. Он всё помнит, он всё проверяет.

Учёба для него – главное. Его голову, вечно склонённую над учебником, можно видеть где угодно, от академической библиотеки до кубрика в казарме.

К своим подчинённым он также строг! Чистота форменных воротничков, обуви, глажка брюк и прочее и прочее.

Однажды, когда мы учились на первом курсе, ему моча шибанула в голову, а может, спермотоксикоз затмил разум, не знаю, но он решил принять у отделения зачёт по строевой подготовке. Завёл всех в академический парк, чтобы глаз людской нас не видел, и началось: отдание чести, носок ноги на уровне соска, повороты и всякая другая строевая и прочая хиромантия.

Все выходят по списку и … сдают.

Сплошной дебилизм.

А время было зимнее и до ужаса скользко. Не то что ходить, стоять невозможно.
Выходит Коля Черкашин (он в очках и с гортанным «р») и начинает творить «чудеса» строевой подготовки и выправки. На очередном повороте он поскальзывается и падает. Я корчусь в приступе гомерического смеха, а он – от боли. Занятия прекращаются. И что самое обидное  – мне поставили «три», а Коле – «четыре».
Несправедливо. 

Хотя на службе всё несправедливо.

Немного о Коле Черкашине.

Коля Черкашин слыл положительным слушателем. Он не хулиганил, не выпендривался, делал всё, как говорили начальники, а в отношениях с товарищами был прост и тактичен.

Знания в себя он впихивал через задницу, обладая потрясающей усидчивостью.
Слегка вытянутое лицо, удлиненный нос, очки и гортанное «р» делали его похожим на умненького Гарри Поттера.

Каждый человек в своей жизни сталкивается с химией, а некоторые теснейшим образом соприкасаются и с биологической химией. Это либо профессионалы, либо такие как мы, для большинства которых этот предмет несёт не только познавательный характер, но и профессиональный.

Но как бы то ни было, а каждый изучаемый в вузе предмет завершается зачетом или экзаменом. Так было и у нас.

Третьим вопросом в Колином билете был витамин В12 – цианокобаламин. О нем надо было рассказать все: состав, как и где синтезируется, какую функцию выполняет, при каких заболеваниях применяется и какие изменения бывают в организме при его недостатке.

Рыкнув в запотевшие очки, Черкашин приступил к рассказу о незаменимом для живого организма витамине.

– Формула цианокобаламина такова, – и Коля сунул под нос экзаменатора лист бумаги.

Преподаватель обалдело посмотрел на лист. На нем красовался атом кобальта, к которому цеплялись цианогруппы, образуя сложнейший координационный комплекс.

– Товарищ слушатель! Вы списали формулу! Её запомнить невозможно.

Коля гортанно рыкнул, густо покраснел, отчего очки вспотели ещё больше, и с негодованием сказал, – Я не списывал.

– Нет, вы списали!

–Я не списывал, – упрямо повторил он.

– Хорошо. Вот вам лист. Напишите её ещё раз.

Черкашин, слизывая языком катившиеся с краешка острого носа капли пота, тупо нарисовал формулу витамина В12.

Преподаватель недоумевающее посмотрел на лист и, ни слова не говоря, поста-вил в зачетку «хорошо».

Коля продолжал сидеть.

– Всё, идите. Что вы ждёте?

– Я знаю на «пять».

– Нет, вы знаете на «четыре». Идите и не мешайте.

Николай вышел из кабинета и, грязно ругаясь, пошёл в общежитие.
 

Я на третьем курсе

Чтобы стать врачом нужно, безусловно, много знать, много уметь и, естественно, правильно вести медицинскую документацию и, в первую очередь, историю болезни больного.

Четвертый курс – это уже переход от теории к практике. Это тот период, когда ты уже, как начинающий врач, непосредственно сталкиваешься с больными.

Военно-морскую и госпитальную терапию вел у нас Оскар Моисеевич Крынский. Это был одаренный врач. Кардиолог с большой буквы. Он находил для нас «интересных», с точки зрения патологии, больных, внимательно слушал их сердце, потом подзывал меня.

– Что здесь?

Я долго слушал, а потом говорил какой в сердце шум.

– Не понимаю, Финогеев, то ли ты действительно слышишь, то ли угадываешь.
Оскар Моисеевич закрепил за каждым слушателем больного, а на него нужно было завести учебную историю болезни с жалобами больного, этиологией и патогенезом заболевания, клиникой, лечением, проведением дифференциальной диагностики, назначить лечение и дать рекомендации. Это всё умещалось в 96-ти листовой общей тетради, и то убористым почерком.

Труд титанический. Это не просто написать, хотя и это тяжко, но ещё пере-лопатить десятки монографий по данной нозологии.

Через неделю нам возвращают проверенные преподавателем тетради.

– Финогеев. Два.

Я аж обомлел.

–За что?

– Вы везде написали рентген без буквы «т».

Ёлы палы! Вот это сюрприз! Это всё надо переписать. С ума можно сойти!

А куда денешься?

Еще неделя коту под хвост.

Со второго захода мне поставили «три» и тем мы с ним оба утешились.
Но я отомстил. Причем, очень жестко.

Я заметил, что Крынский после каждого перерыва ходил в туалет. Видимо простата давала о себе знать. Но сразу из класса ему выйти не удавалось, поскольку любознательные слушатели задавали умные вопросы, и на них надо было умно ответить.

Мне на месть было отведено три-пять минут.

Туалет был на первом этаже и очень маленький. В нем всегда стояла наполовину заполненная литровая банка с хлоркой.

Я быстро сбеал со второго этажа и мочился в эту банку.

Ядовитый хлор заполнял всю коморку, превращая её в газовую камеру.

Выйдя из туалета, я прятался за угол и ждал. И вот спускался Оскар Моисеевич.

Акт мочеиспускания у него длился долго. Наверное, там всё-таки был не простатит, а аденома.

А хлор делал свое дело. Он выедал глаза, затруднял не только дыхание, но и мчеиспускание.

Наконец дверь открывалась, и выходил Крынский. Он был красен, лысина густо покрыта потом, из глаз текли слезы, а из носа сопли.

Моя поруганная честь была удовлетворена.

Простите меня Оскар Моисеевич, я осознал, что поступал очень плохо, и рент-ген теперь пишу только с буквой «т».

Этих историй, повторюсь, множество, но все их рассказать просто невозможно, они у меня написаны в книгах. А сколько ещё предстоит описать!

Шесть лет в Ленинграде, городе-легенде, городе-истории!.. Люблю этот город! Люблю его величавость, красоту и многоликость. Люблю его людскую суету и тишину истории. Люблю, потому что люблю!!!

Я горжусь, что здесь стал врачом и, говорят, неплохим. И учился я в самом пре-стижном высшем медицинском учебном заведении (да простят меня остальные медицинские вузы) где всё дышало святостью и историей, где мощный профессорско-преподавательский состав и богатейшая база. И, начиная с 1798 года, тут ковали и ку-ют медицинские кадры для всех родов войск. И многие военные врачи нашего года выпуска стали поистине звёздами мировой величины. А кандидатов и докторов наук просто не перечесть. Низкий поклон тебе за это, моя альма-матер!

На нашем курсе было много хороших, разных и интересных ребят: Тагир Мухамеджанов, Султан Узденов, Саша Волков, Володя Огородник, Серёжа Маняхин, Серёжа Семенков, Валера Клягин, Саша Тесля, Дима Будов, Саша Гойденко, Жора Феодариди, Аслан Цикушев, Юра Мотыльков, Юра Крашаков, Андрей Яковлев, Володя Семенцов, Гена Сафронов, Олег Кулешов, Паша Бейда, Лёша Киселёв, Толя Мясников, Женя Борминцев, Миша Ваганов, Вася Бувайлик, Валера Андреев, Глеб Куприянов, Лёня Левченко, Валера Донченко... Здесь можно перечислить все 120 человек. А о своих ребятах с 11 взвода я написал выше.

Все были умные и толковые ребята.

Николай Николаевич Курганов, Саша Карачунов и Йосиф Бибилов получили золотые медали.

Считаю, что самыми умными на курсе были Н.Н. Курганов, Лёня Левченко и Саша Осмоловский.

Саша Осмоловский – очень талантливый и уникальный человек! Если мне надо было зубрить все эти учебники, то он их просто читал.

Он что-то набедокурил в конце шестого курса и чтобы ему не дать медаль, по философии на государственных экзаменах поставили четвёрку. И служить отправили на Тихоокеанский флот, где он и сгинул. И никто о нём ничего не знает.
Уверен, если его поместить в соответствующую среду, он стал бы крупной величиной в медицинской науке! Очень жаль этого парня!!!

Несколько наших выпускников трагически погибли: Володя Титов – прослужив на Севере полгода, вёз на машине с медсклада медикаменты, машина перевернулась; Толя Шуляк – сгорел на корабле; Вадика Куценко сбила машина; Олег Бахтыбаев поскользнулся на охоте и разбил голову о валун; Риф Газизов утонул в бассейне…При взрыве аккумуляторной батареи на подводной лодке Вася Яковлев получил проникающее ранение живота и ему выбило глаз.

Многие уже умерли своей смертью… Царствие им Небесное.

На службе ратной

Годы учёбы в академии летели стремительно. В 1977 году, сменив матросскую форму на офицерскую, мы разъехались по флотам. Две маленькие звёздочки, примостившись на каждом плече молодого военно-морского врача, являлись пропуском в новый и продолжительный этап жизни. Жизни неизвестной, тяжёлой, но очень почётной - быть защитником Родины!

Меня направили для дальнейшего прохождения службы на Краснознамённый Черноморский флот, где я служил врачом на военных кораблях и в частях Севастополя и Николаева.

Короткий отпуск и поезд мчит меня на юг, в сердце Черноморского флота – Севастополь.

Желание быть героем-подводником не увенчалось успехом. Все хотят быть героями! Все хотят быть подводниками! Но лодок не хватает. Я становлюсь надводником и направляюсь на должность начальника медицинской службы БПК (большого противолодочного корабля) «Сообразительный», который стоит в ремонте в городе корабелов, Николаеве.

Приняв должность, я месяц «катался, как сыр в масле». Ем, сплю, курю, что-то делаю, а командование меня будто не замечает.

Надо сказать, флотская жизнь имеет свои особенности и законы. Здесь нет окон, потолков, лестниц и порогов, так привычных для обывателя, зато есть иллюминаторы, подволоки, трапы и комингсы. И таких вот премудрых слов, введенных еще Петром I, тысяча. Этого, конечно, не даёт медицинское образование, этому уже учит флотская жизнь.

Врач, закончивший столь престижный вуз, может (как ему кажется) всё, начиная с подшивания свиной печени и замены мозгов от примата к homo sapiens и кончая выдавливанием прыщей.

Как выясняется, тут такого и не требуется. А начинать нужно с элементарного, с обучения хождению по кораблю, где комингсы (пороги) высоки и ты поначалу сбиваешь свои голени до кости, пару-тройку раз до искр ударяешься головой о проёмы в тамбурах. Но наконец, привыкаешь пригибать голову и поднимать ноги.
На флоте свой лексикон. Здесь нет дебильного армейского чинопочитания, здесь люди просто уважают друг друга. Это не касается никоим образом лейтенантов. Эти особи находятся ещё в стадии своего внутриутробного развития и настоящими офицерами пока не считаются.

Тут очень редко офицеры обращаются друг к другу по званию (исключение составляют, естественно, политработники, у них это один из неутраченных рудиментов, ну да не о них речь сегодня), а только по должности или по имени отчеству.

На флоте любима нецензурная брань. Но ругаются как-то подоброму, с какой-то иронией что ли.

И уклад жизни особый.

Всё это, естественно, накладывает отпечаток на специфику жизни, совместной жизни, которая рассчитана на 7–12 минут боя. А потом, не спуская флага и открыв кингстоны, корабль тонет со всем экипажем.

И форма морская заставляет быть красивым, ухоженным и обязательно культурным. Флотские офицеры очень и очень эрудированные люди, имеющие своё высокое понятие о чести, долге и качестве выполняемой ими работы. Сделал плохо – плохо всем, а то и гибель.

Кают-компания на корабле, это не только помещение для приёма пищи и проведения офицерских собраний. Именно здесь формируется коллектив, складываются первоначальные взаимоотношения, которые затем поддерживаются и сохраняются до тех пор, пока корабль не идёт на слом.

Старший в кают-компании – старший помощник. От него, собственно говоря, и зависит атмосфера, царящая в офицерском коллективе, складываются взаимоотношения. Безусловно, что привилегиями здесь пользуются те, у кого на погонах больше звёзд. Они тут потенциальные лидеры. И всё же, выполнение общего дела на ограниченном корпусом корабля пространстве, делает коллектив единомышленным. Посему грань между различными категориями, начиная от матроса и кончая командиром, не-велика. Здесь от каждого, от выполнения им своих служебных обязанностей, зависит жизнь корабля и всего экипажа в целом.

За приёмом пищи в кают-компании всегда шумно. В это время о службе обычно не говорят. Идёт пустой разговор с обязательным подтруниванием над молодыми офицерами, которые ещё не обладают правом голоса.

Я сижу тихо и впитываю в себя вместе с пищей всё, что происходит вокруг.
Обычно «пожилые» офицеры, после принятия на грудь закуски, обращаются к вестовому так, – Вестовой! Мне первое с «мослом» принеси (так на флоте именуется кусок мяса с костью).

Слово «мосёл» мне не очень понравилось. И я решил ввести новый сленг по этому поводу.

– Вестовой! Мне, – не очень громко говорю я, – тоже завтра принеси первое с костью.

– Хорошо, товарищ лейтенант.

Наступило завтра. Обед шел своим чередом. Забрав у меня тарелку из-под сала-та, вестовой подошёл к окну раздачи пищи и громко произнёс, – Доктору первое положи.
И вдруг раздаётся дружный хохот. Я посмотрел в сторону вестового. Он нёс тарелку борща, в которой лежало огромных размеров ребро без единого кусочка мяса.
– Ты что принес? – меня коробило от негодования и унижения.

– Вы же сами, товарищ лейтенант, вчера просили принести первое с костью. Я принес.

Ну что можно было ответить? Нововведение не прошло, зато народ повеселил.

Как я уже упоминал, уклад жизни здесь тоже особый. Прибывший на корабль офицер или мичман обязан «прописаться».

Прошло недели две моей службы. Вдруг среди ночи, когда защитник, в моём лице, мирно спал, с шумом открылась дверь каюты и не совсем трезвый командир БЧ-4 (связи) Юра Андреев бесцеремонно расталкивает меня.

– Лейтенант! Вставай!

– Сейчас будут бить, – мелькнула первая мысль. – За что?

– Ты думаешь «прописываться»?

– Да, – говорю я, смутно соображая, как это делается.

– Так давай, «прописывайся»!

– Как! Ведь сейчас ночь! Паспортный отдел закрыт!

Он ухмыляется, поражаясь моей наивности, – У тебя «шило» (спирт, флотский доллар) есть?

– Нет.

– Одевайся!

Я покорно спускаюсь и натягиваю форму.

– Пошли.

– Точно будут бить, – не покидает меня эта мысль.

Я покорно следую за капитан-лейтенантом.

Мы идём по коридору и входим в каюту начальника РТС (радио-технической службы). А там – дым коромыслом, и в полном и в переносном смысле этого слова. Стол завален яствами и окурками. Над всем этим возвышается литровая банка спирта. Все присутствующие офицеры, а их человек семь, уже достаточно пьяны.
– Вот, привёл доктора, не хочет «прописываться».

– Я хочу, но как? – голос испуганно дрожит. Раздаётся пьяный смех, оживление.

– А очень просто. Накрываешь стол и приглашаешь офицеров.

– Но у меня нет спирта.

– А это нас меньше всего волнует. Покупай водку.

– А как же я её пронесу через КПП завода?

– А вот это нас совсем не… волнует. Садись к столу.

– Да я не пью.

– Садись, если приглашают.

Я сажусь.

Мне наливают в стакан спирт, слегка разбавив его водой, и я пью.
– Ну, будем считать, что ты «прописался».

– А в Гвардию ты собираешься вступать?

БПК «Сообразительный» был Гвардейским кораблём, названным в честь своего предка, который во время Великой Отечественной войны прославил себя подвигами и не имел на борту при этом ни одного убитого.

– А как? – снова лепечу я.

– А точно так же.

Мне снова наливают стакан. Слава Гриднев скручивает со своего кителя Гвардейский знак и погружает его в помутневший от воды спирт. Я пью… И вот уже этот знак красуется на моей груди.

Так я стал полноправным членом экипажа и был принят в Гвардию.
А водку я всё-таки пронёс через КПП. И стол накрыл. Но это была простая пьянка.
Прошёл месяц моей тихой и спокойной райской службы. Командир корабля, Александр Васильевич Жилин, офицер кручённый, деловой, говорит мне как бы между прочим, – Доктор! Представьте-ка мне амбулаторию к смотру.

А во всяком флотском мероприятии есть свой ритуал, узаконенный Уставом, различными наставлениями и руководствами.

В амбулатории сделана приборка, все расставлено и уложено, и я браво докладываю, – Товарищ командир! Амбулатория к смотру готова.

Командир спускается, идёт в моё заведение, открывает дверь и, ни слова не говоря, закрывает её и уходит.

Я ничего не понимаю. Бегу к служивым.

– А ты двери шкафчиков открыл, ящики выдвинул? – спрашивает меня сосед по каюте Слава Гриднев

– Нет.

И вот вторая попытка. Все чисто, выдвинуто, уложено. Снова доклад.
Командир входит в амбулаторию.

– Товарищ командир! Амбулатория к осмотру готова! – громогласно ору я.
Поверхностный осмотр глазами, целенаправленный подход к ящику с иммобилизационными шинами. За ними пыль. И снова молчаливый уход.
Здесь уже мне становится не по себе.

И снова протирка каждой шхеры, каждого уголочка. Ну, вроде всё. От блеска и чистоты рябит в глазах.

И снова доклад.

И снова, ничего не говоря, командир идёт в амбулаторию. Тут уже хочется писать в штаны.

– Красножон, – обращается командир к моему санинструктору, – выдвини нижние ящики.

– Они выдвинуты, товарищ командир.

– Я сказал полностью выдвини, дурака не включай.

Ящики покидают своё родное место. А под ними… Боже, чего там только нет.
Мне уже хочется не только писать, но и какать.

И снова командир, ни слова не говоря, уходит.

Три дня все вынималось (я даже и не предполагал, сколько в этом маленьком помещении может быть укромных мест), мылось, выбрасывалось.
Четвёртый подход.

Я поднимаюсь в каюту командира. Он лежит на койке.

В моем голосе слышна дрожь и на глазах наворачиваются слезы.
– Доктор! Ты понял что-нибудь?

– Так точно, товарищ командир!

– Ну, иди, занимайся.

– А вы когда придёте?

– Будет время, приду.

Больше он в амбулаторию не приходил.

Это был первый урок привития мне добросовестного подхода к своему делу.
Наверное, он дал больше, нежели если бы на меня кричали или применяли ка-кие-то другие, предусмотренные для этих целей санкции.

Лейтенантская жизнь полна неожиданностей. Будто идёшь по тонкому льду. Не знаешь, где провалишься.

Подъём, зарядка, утренний чай, малая приборка – вот начало трудового флотского дня. Потом подъём флага и… пошло-поехало.

На утренний чай я что-то припозднился. За столом командир, командир БЧ-4 и я.
Только подали мне чай, только я укусил булку с маслом, как по кораблю раздаётся команда: «Офицерам и мичманам построиться, ют, правый борт»!

Я смотрю на реакцию командира БЧ-4, он – «годок» – продолжает спокойно пить свой чай.

А чем хуже я? Я тоже сижу и пью. Вижу, что командир корабля заёрзал на своём кресле, усы зашевелились. Он встаёт и молча выходит из кают-компании.

– Сейчас, доктор, тебя будут… – говорит Андреев это слово и тоже, не спеша, направляется на выход.

А я, как ужаленный в хвост и гриву, несусь на ют и встаю в строй. Вижу, что по шкафуту, красный как рак, идёт командир. Старпом пытается ему доложить. Он резко обрывает его и командует, – Мичмана свободны, разойтись по объектам приборки.

– Равняйсь! Смирно! Лейтенант Финогеев! Выйти из строя!

Бодрости в моем выходе нет.

– За нарушение корабельного распорядка дня объявляю вам выговор. Встать в строй!

– Есть выговор.

И ещё один урок был пройден. Это урок исполнительности. На первых этапах службы она крайне необходима.

Только с годами начинаешь осознавать, что не всегда всё нужно исполнять, ибо тогда и на себя времени не останется. Но… для этого требуется послужить и набраться опыта.

Окутанный светлой аурой, я служил на БПК «Сообразительный» до середины декабря. До нового 1978 года было буквально рукой подать. Всё шло замечательно – служба, семья, предпраздничное настроение… Вдруг по трансляции понеслось: «Начальнику медицинской службы прибыть в каюту командира корабля».

Командир за столом, в хорошем настроении, купил новую машину. Усы расплываются в улыбке.

– Доктор, ты готов встретить Новый год в Донузлаве?

Что такое Новый год – мне понятно, а вот что такое Донузлав, всё равно, что для пигмея Чукотка.

Непонимающе, но уже с тревогой смотрю на смеющееся лицо командира. Для флота шутка – больше, чем шутка.

– Собирайся. Через два дня туда идёт наша машина.

– Надолго, товарищ командир?

– Пока на три месяца.

– На три-и-и?! - лицо моё, наверное, выражает ужас. – А что я там буду делать?

– Лейтенант, вы задаёте слишком много вопросов. Там вам все объяснят. Между прочим, вы служите на военном корабле, а не на круизном лайнере.

Объяснят-то, объяснят… А что я дома скажу жене и сыну, которому два с половиной года?

Жена собрала меня в дорогу, на корабле дали командировочное предписание и отвезли в Донузлав, что недалеко от Евпатории. Вот только Евпатория – курортное место, а Донузлав – обдуваемое всеми ветрами «гнилое озеро».

На берегу моря, как в сказке, стоит белый домик. Это штаб. К причалам пришвартованы корабли. Километров в пятнадцати посёлок Новоозёрный.

Захожу в штаб. Представляюсь. Полупьяный капитан-лейтенант начинает философскую тираду о том, что я поздно приехал, что это почти уголовное дело и об этом будет сообщено командующему.

Запуганный насмерть, я всё-таки пытаюсь выяснить цель своего прибытия.

– Вы что, доктор, святой? Корабль завтра уходит в Красное море в район боевых действий. Там война идёт между дружественной нам Эфиопией и Сомали. Гибнут ваши чёрные братья. А вы тут сопли жуёте. Никакого понятия. Жуткое безразличие и полное отсутствие интернационального порыва.

Тут струя мочи из моей правой брючины растекается по полу.

– И на сколько корабль идёт?

– Минимум на полгода. Ты либо, правда, святой… Тебя что, не предупредили?

– Нет.

Дикий, злорадный хохот.

– В Николаеве тоже юмористы служат. Мичман, проводи эскулапа на корабль, а то ещё убежит, лови его потом.

Идём по причалу в сторону корабля. Это малый ракетный корабль.

– Мне же нужно сообщить домой. Жена ничего не знает, – говорю я.

– Пиши письмо и быстрее, а то не успеешь сдать почту.

Представляюсь командиру. Капитану третьего ранга явно не до меня. Он вызывает фельдшера, и я селюсь в амбулатории, она же и каюта.

Быстро пишу письмо, чтобы не скучали и ждали нескорых вестей с «курортной» зоны.
На следующий день под марш «Славянки» корабль вышел в море.

Пройдя через Суэцкий канал, мы вышли в Красное море и встали на рейде Эфиопии. Так я оказался в зоне военного конфликта между Эфиопией и Сомали.

Как такового участия в каких-либо военных действиях у нас не было. Основной работой был провод из Красного моря в Аденский залив через Баб-Эль-Мандебский пролив наших подводных лодок и обратно. Ну и, естественно, проводили слежение за супостатом.

Второй, менее приятной задачей, было участие в тралении мин. Тральщик ползёт впереди, а мы за ним. Вот здесь не зевай, иначе поднявшаяся мина может с успехом отправить тебя к праотцам. Служба моя ратная продолжалась без малого полгода.
Вернулись на Родину жарким летом.

Представьте себе, в каком виде я сошёл на родную землю: в чужой, замызганной белой фуражке, зимних ботинках, застиранной до дыр полугрязной рубашке, засаленных брюках, со скатанной шинелью в одной руке и портфелем в другой. Не правда ли, настоящий солдат, идущий с войны. Но каждому встречному ты это не объяснишь.

Кроме весёлого смеха у окружающих, я больше ничего не вызывал.

Обливаясь потом, усталый и грязный, я автобусом ехал из Евпатории в Никола-ев. Но это был путь домой, а он, как бы ни был труден, всегда устлан розами.
Вскоре меня направили на учёбу по хирургии в Севастополь в 23-ю интернатуру Черноморского флота, а после неё перевели на эсминец «Благородный», где я продолжил свои скитания по морям и океанам.

Эсминец «Благородный»… Об этом корабле я очень много написал рассказов, приведу один из них из книги «…и жизнь, и море, и любовь…», который называется «Дружба».

У каждого человека есть любимая вещь, память о которой он хранит всю свою жизнь.
Среди сотен игрушек ребёнок выбирает только одну, единственную. Ей он отдаёт всю свою душу, всю свою любовь, с ней делится мыслями, ей доверяет тайны и любит на протяжении всей жизни. Бывает и такое, что хранит её до самой старости и затем передаёт в надёжные и ласковые руки внуков.

В моей длинной флотской биографии было много кораблей. На одних я ходил по морям и океанам. Другие готовил к выходу в большое плавание. Из этого множества я любил и люблю до сих пор только один – эскадренный эсминец «Благородный».
 
С этим кораблём связан довольно большой этап моей жизни. Шесть лет мы были соединены с ним одной судьбой. Вместе бороздили морские просторы, стреляли, ставили мины, следили за вероятным противником, искали подводные лодки, оперировали, лечили и выполняли ещё тысячу всяких задач, которые ставило перед нами высокое командование. Вместе с ним мы радовались рождению моего второго сына и горько оплакивали смерть моей мамочки, блевали желчью в жуткие шторма и шумно веселились в минуты редкого отдыха. За это время мы полюбили друг друга.
«Благородный»… Я постоянно чувствовал твою любовь ко мне и отдавал тебе свою. Мы с тобой были настоящими моряками, хотя и считается, что курица не птица, а доктор не моряк. Ведь в морях у нас тобой прошли годы, за бортом остались тысячи миль, на берегу же  – считанные часы.


И вот пришёл приказ о переводе меня на другой корабль. Приближалось время нашего с тобой расставания. Мне очень хотелось что-то взять у тебя на память. Но такое, чтобы взглянул и заплакал.

У меня есть твой военно-морской флаг, который бережно лежит в шкафу. В день Военно-морского флота я достаю его и нежно целую. Он хранит память о тех днях, когда в морях дороги наши были едины.

Но мне ещё хотелось чего-то такого, чего нет, и не будет ни у кого на свете. И я задумал совершить преступление – украсть рынду – корабельный колокол, старин-ной вязью на котором написано «Благородный». Представить себе такое практически невозможно. На корабле украсть рынду! Это почти ограбление века

Я ходил вокруг неё, трогал холодную медь руками, пробовал на вес (а весила она не один десяток килограмм) и сосредоточенно думал, как её огромную и тяжёлую не-заметно снять и вынести с корабля.

Но… Преступление века в одиночку не делают. Посвящать кого-либо в такое мне не хотелось. Ведь за это можно угадить и за решётку. А кто за неё хочет?
Так мы и расстались. Но память о тебе, мой дорогой, мой любимый корабль, мой эс-кадренный эсминец «Благородный», живёт в моем сердце до сих пор.

Я всегда помню о тебе. Помню и люблю. И помнить буду. И дети мои тебя помнят. И внукам о тебе расскажу.
 
Я на «Благородном» прослужил 6 лет. Очень любил и люблю этот корабль. Именно он закалил мой характер и сделал меня пунктуальным, ответственным, трудолюбивым, честным, инициативным (хотя на флоте инициатива была, есть и будет наказуемой), коммуникабельным, целеустремлённым, справедливым, отзывчивым и добрым. Я сохранил и «преумножил» чувство юмора, бескорыстие и доброту. Так много о себе хорошего сказал, что даже стыдно стало, но все эти черты в той или иной степени у меня присутствуют.

Полагаю, что весёлый нрав помог выжить в период моего становления корабельным офицером. А это становление было трудным. В нём я походил на муху, пытающуюся пробить оконное стекло.

На эсминце «Благородном», при экипаже почти в 300 человек, служило 18 офицеров и 12 мичманов.

В море офицеры и мичманы практически не встречаются, круглосуточно несётся вахта у действующих механизмов. И только на якоре или в базе кают-компания оживает. Именно тогда за столом шумно и весело, идёт живая беседа. И только замполит с представителем особого отдела в этом не участвуют, ибо ни один, ни второй не должны глубоко соприкасаться с народом.

Повторюсь, я служил на многих кораблях, много видел офицерских коллективов, но дружнее, чем на «Благородном», не видел нигде. Здесь готовили вкусно, и хоть служба изматывающая, офицеры были дружны и открыты. Когда начальство, насытившись, покидает кают-компанию, в ней всегда становится шумно. Каждый стремится блеснуть природной эрудицией, изрыгнуть из себя что-то новое.
Трудовой день не располагает к частым встречам, поэтому истосковавшись по «человеческому» общению офицеры расслабляются именно здесь. Вечерами в кают-компании собирается вся обеспечивающая смена. Что-то обсуждают, играют в шашки, шахматы нарды и даже домино. Здесь всё общее, от мыслей, до целей.
О «Благородном» и его офицерах я могу говорить много. И у меня написано бесчисленное количество рассказов об этом. Я с большой любовью и уважением вспоминаю офицеров, с которыми не один год бороздил моря и океаны. Это командиры: А.С. Цубин и Г.Н. Шевченко; старший помощник А.Н. Яковлев; политработники А.М. Мохорт и Н.В. Иванов; штурман Коля Молоканов; связист Лёша Шеметюк; минёр Андрей Михайлов; артиллеристы Николай Иосифович Васянович, Саша Пушкин, Вася Старухин; радиотехник Эдик Хайкин; механики Виктор Волнухин, Коля Иванов, Юра Винокуров, Витя Завгородний, Саша Губа, Петя Дидан, Валера Михайлов… И многие, многие другие.

Хочу сразу сказать, первые год-полтора было сложно. Сравнить себя могу толь-ко со свободолюбивым животным, которого изловили и посадили в тесную клетку. И вот ты ходишь в ней, а выйти не можешь. Но ничего, пообтёрся, адаптировался, по-
привык… И всё равно душа стремилась ввысь и вскоре стала находить лазейки для своего полёта!

В 1979 году я нашёл дорогу, ведущую к вершине Олимпа, и больше с неё не сворачивал.

Осенью 1979 года в штормовом Чёрном море на советско-болгарских учениях «Крым-79» под руководством командующих Черноморского и Болгарского флотов, я сделал операцию по удалению аппендицита, стал безумно популярной личностью и приобрёл презумпцию невиновности. Вот тогда ко мне вернулась моя необузданная энергия, и я мог позволить себе то, чего не могли другие корабельные офицеры. Таких операций на боевой службе в открытом море я потом сделал 12. Больше такого никто не делал. Двенадцать спасённых жизней! Это очень много!

Моим всегдашним ассистентом на операциях был мой друг Саша Пушкин, командир ГУАО (группа управления артиллерийским оружием), личность интересная и очень своеобразная. Мы с ним оба боготворили свободу действий, но отличались лишь тем, что он питал нежные чувства к морю, а я, страдая морской болезнью, это море недолюбливал.

Повторюсь, на «Благородном» был очень дружный и спаянный коллектив, и служилось здесь легко, если так можно сказать о военной службе.
Прослужил я на эсминце «Благородный» шесть лет.
 
Командир эсминца «Благородный», а в последующем и командир 181 бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей в Николаеве, капитан 1 ранга Г.Н. Шевченко так написал обо мне в предисловии к книге «Миражи тумана».

Всю свою сознательную жизнь я прослужил на Краснознамённом Черноморском флоте. А начинал на эскадренном миноносце «Благородный» в различных должностях, начиная с командира группы и заканчивая командиром этого корабля. Был также командиром 181 бригады строящихся и ремонтирующихся кораблей, а закончил службу – командиром Управления испытательного Центра ВМФ.

Я считал и считаю, что достаточно хорошо знал и понимал своих подчинённых, особенно офицеров и мичманов, с которыми приходилось служить не один год, был в курсе их бед, радостей и чаяний, старался помогать в трудную минуту.

Каждый из них разный. Каждый был личностью, со своим характером, понятием жизни и отношением к ней. Одни экспансивны и вспыльчивы, другие, наоборот, обидчивы, третьи – быстро уходят в себя, с этими труднее всего, а четвёртые – просто обычные люди с нормальным поведением и покладистым характером. Таким был и повествователь этой книги Александр Финогеев, правда, в нём постоянно присутствовала некая чертовщинка. Он любил и поговорить, и пошутить, а порой и больше.

К каждому следовало найти свой индивидуальный подход. На корабле нельзя быть самодуром и махать шашкой направо и налево. А права калечить судьбы никому не дано.

На корабле, в море человек ограничен многим: и пространством, и временем, и передвижением, и возможностью часто общаться с близкими, семьёй, лишён множества других, свойственных гражданской жизни, радостей. Эти лишения и являются катализатором человеческих качеств, волевых и моральных устоев личности.
Тут всё сосредоточено вокруг выполнения своих функциональных обязанностей, поддержания в боевой готовности корабля, чёткого выполнения задач боевого охранения, предотвращения военного конфликта и недопущения военных действий вероятного противника. В этих условиях офицеры, мичманы и матросы действуют так, как диктует им Корабельный Устав. И всем трудно. И всем тяжело. И всем несладко… 
И хочется порой послать всё куда подальше. Но надо вытерпеть, выдюжить, не замкнуться в себе.

На наш корабль лейтенант медицинской службы А. В. Финогеев, окончивший Военно-медицинскую академию имени С. М. Кирова в городе Ленинграде, пришёл осенью 1978 года после учёбы в интернатуре по хирургии. До этого он полгода прослужил на большом противолодочном корабле «Сообразительный» и пять с половиной месяцев находился в Красном море на малом ракетном корабле, который выполнял свой интернациональный долг, помогая братской Эфиопии.

Чего-то экстраординарного, необычного в докторе не наблюдалось. Хочу от-метить, что «исторически» в кают-компании эсминца «Благородный» с самой его постройки сложились очень хорошие, добрые и дружеские отношения между офицерами. Среди них не было надменности старших и неуважения к младшим.

Очень скоро флотский доктор стал своим, родным и близким. Но до полного раскрытия его характера было ещё далеко. Он, слегка прищурив глаза, рассматривал тебя, как бы проникая в твою духовную суть, эта привычка осталась у него до сих пор ко всему присматривался, изучал, фиксировал и впитывал в себя.

Лейтенанты обычно все немногословны, но к доктору волей-неволей тянутся люди. Одни испытывают недуг, другим нужно похмелиться, а запасы спирта на корабле есть только у командира, этот спирт трогать без разрешения никому не позволено. Есть медицинский спирт и у доктора. Наверное, поэтому начальники медицинских служб быстрее входят в коллектив и быстрее в нём адаптируются.

Хочу сразу сказать, что Александр Витальевич был профессионалом с большой буквы. В нём природно жил врач. Он ничего не боялся, не пасовал ни перед какими обстоятельствами. И ему везло.

Первый настоящий шаг в его профессиональной флотской жизни был сделан на советско-болгарских учениях «Крым-79» под руководством командующих Черноморского и Болгарского флотов, когда Финогеев в штормовых условиях выполнил хирургическую операцию, удалил аппендицит. Профессионалы госпиталя позже высоко оценили и постановку диагноза, и качество проведённой операции, и навыки молодого врача.
После этого момента его признали и оценили все. А кораблю, который часто находится вдали от родных берегов без профессионального врача, очень трудно. Сказать честно, будучи командиром корабля, я никогда не волновался и не переживал за свою медицинскую службу. Я знал твёрдо, что там всегда всё в порядке.

Хочу ещё заметить: когда в его подразделение приходил новый матрос, Александр много времени, сил и энергии тратил на обучение его, чтобы тот во время отсутствия начальника медицинской службы мог его заменить. И такой моряк к концу службы на корабле уходил в гражданскую жизнь готовым медицинским работником, поступал в высшее медицинское учебное заведение. Допускаю: из них выходили неплохие врачи. Я не могу даже перечислить, что не делалось нашим врачом на корабле. Он выполнял множество различных операций: вскрывал гнойники, удалял доброкачественные опухоли, кисты копчика, воспалённые аппендикулярные отростки, лечил переломы, вправлял вывихи, даже пришил отрубленный палец… О терапевтических заболеваниях даже молчу.

Человеческие качества у Александра Витальевича проявлялись по-разному. В нём жил больше мальчишка, чем покорный, дисциплинированный офицер. Пользуясь своим привилегированным положением, он мог что-то сказать или пошутить в любое время. И это было уместно, смешно. Его порой даже наказывали за это. Но бессмысленно ломать сформировавшийся характер, как и бесполезно исправлять изгиб дерева.
Жизнь не всегда была с нами ласкова. Родился у Александра сын, а он его увидел лишь спустя три месяца, умерла мать, которую сын не смог похоронить… И это всё море.

А семья без квартиры, а жена без мужа, а дети без отца…

И это тоже море.

И как ни было тяжело, он всё вынес, оставшись весёлым и обаятельным чело-веком. Финогеев был душой коллектива. Когда он уходил в отпуск, кают-компания замирала в летаргическом сне. Его уважали и любили, а вот вступать в полемику побаивались. Он никогда не задумывался над вопросом и отвечал мгновенно, особенно если над ним кто-то пытался плохо пошутить или унизить. С его характером, находчивостью и быстротой реакции надо было играть в КВН, но флот – не место для пародий и шуток.

Не знаю, писал ли он что-то в те годы, но тяга к творчеству у него была всегда. Помимо многочисленных бумаг и документов, конспектов и протоколов, которые положено вести на корабле, он находил время для чтения художественной литературы, выпускал сатирическую радиогазету, сочинял для неё шутки и песни.

Он постоянно искал себя в творчестве. Вначале писал руководство для молодых корабельных врачей, потом справочник по электрокардиографии, позже – пособие по иглорефлексотерапии. И всё это его интересовало, увлекало. Позже сочинял сценарии к новогодним утренникам, репризы для команд КВН. И если быть честным, я нисколько не был удивлён появлению его первой книги, затем второй, третьей и так далее. И что характерно, во всех рассказах он разный, как и его характер.
 
Надо сказать честно: доктору на корабле труднее всех. Исполняя всё, что делают и остальные, он ещё и заботится о здоровье моряков. Выполняет операции САМ (я подчёркиваю – САМ), без профессиональных медицинских работников. Он порой оставался один на один со смертью. И всегда побеждал её.

 
Можно выстрелить и не попасть, не засечь подводную лодку, не увидеть надводную цель или пропустить самолёт. За это ругают, объявляют выговоры, задерживают звания… Это всё нарабатывается опытом, тренировками и повторными выполнениями тех или иных приёмов. Но флотский врач ошибиться не имеет права. Слишком велика профессиональная ответственность корабельной службы, заставляющая забывать и о себе, и о близких.

Сегодня могу сказать: корабельный доктор не любил бушующего моря, но очень походил на него своей кипучей энергией.

Он иногда приезжает ко мне в гости. И пусть седина побелила голову и бороду, он нисколько не изменился… Финогеев и сейчас остался тот же, улыбающийся, весёлый и остроумный.

Пишет Александр Витальевич хлёстко, его очень легко читать. Думаю, что служба в военно-морском флоте и сделала его писателем.

Дети подарили ему двух внуков и внучку.

Пусть же ему всегда сопутствует удача в жизни и на литературном поприще!
Попутного ветра тебе, моряк!

Ждём от тебя новых рассказов, в которых ты живёшь сам и даёшь жить другим.
Семь футов под килем!

Служа на «Благородном», мы заходили в Варну (Болгария), Тунис, югославские порты Сплит и Дубровник, сирийский порт Тартус.

В августе 1982 года, выйдя из Севастополя и обогнув Европу, эсминец «Благородный» пошёл на ремонт в Кронштадт.

В 1984 году я вновь вернулся в Севастополь. Меня назначили начальником медицинской службы на сторожевой корабль «Беззаветный».

Это уже совершенно другой корабль, где коллектив был не очень дружным, разобщённым, обособленным. Да и командование корабля пыталось всеми силами разъединить офицеров и мичманов.

Но и здесь служили хорошие офицеры: Володя Убыйвовк, Игорь Шалаев, Лёша Колтыгин, Витя Чулков.
 
На этом корабле я прослужил год, сходил на боевую службу, сделал ещё одну аппендоктомию. Операция была очень сложной, аппендикулярный отросток располагался ретроцекально (отросток расположен в свободной брюшной полости и лежит между задней стенкой слепой кишки и брюшиной, покрывающей клетчатку забрюшинного пространства). Острый ретроцекальный аппендицит представляет одну из атипичных форм заболеваний червеобразного отростка.

Подобная операция сложна даже в условиях больницы и клиники, а уж на корабле, где только один врач и больше никаких медицинских работников нет, – тем более. Эта операция под общей анестезией длилась около четырёх часов. Понять всю сложность и ответственность может только врач-профессионал.

Это у меня описано в рассказе «Уникальная операция».

СКР «Беззаветный» находился под Испанией. Что его туда занесло, одному флоту известно.

Вокруг ни одного советского корабля. А тут ночью у красавца матроса случается аппендицит. Причём все конкретно и медлить нельзя.

Прибыл я служить на этот корабль буквально три месяца назад, и мы сразу вышли в Средиземное море на боевую службу. Кого поставить ассистентом? Офицеров практически не знаю.

Нашёлся доброволец, Вадим, фамилию не помню, командир БЧ-7. Мать его была врачом и контакт с медициной у него «тесен».

Он был тучен, рыхл, носил очки и походил на типичного интеллигента.
Больной лежит на столе. Кожа обезболивается новокаином и делается разрез. Появляется первая кровь. Рана сушится, сосуды пережимаются зажимами и перевязываются.

И вот рана, которую ассистент расширяет крючками, как-то странно стала раздвигаться.

Я взглянул на него. Лицо Вадима было мертвенно-бледным, капли пота стекали по лбу, глаза запали и стали тусклыми.

– Док, мне херррово, – Вадик немного картавил.

– Потерпи. Сейчас перевяжу сосуд, и займемся тобой. Дыши глубоко ртом. Быстро нашатырь и подкожно кордиамин! – уже кричу я санинструктору.

Но было поздно. Боевой офицер, как подкошенный, рухнул на палубу в обморок. Падая, он подрубил ножную часть складного операционного стола. Больной изогнулся.

Накрыв рану салфеткой и поправив стол, я бросился к бездыханному офицеру, понимая, что тот сейчас забьётся в судорогах.

Через двадцать минут офицер принял человеческий вид.

Возникла новая проблема. Нужен новый ассистент. На его поиски, помывку, одевание (и мне тоже надо было по-новому мыться и одеваться) ушло минут сорок.
Уже час больной лежал на столе.

Наконец все наладилось, и операция продолжилась.

Но беда не приходит одна. Толстая кишка никак не выводилась. Илеоцекальный угол был как припаянный к брюшине. Пришлось расширить рану или, как говорят хирурги, операционное поле.

Результаты – мизерные.

Уже и с моего лба пот катится ручьём и внутри делается как-то нехорошо.

– Что делать? – эта мысль сверлила воспалённый мозг.

Наконец, в каком-то состоянии безысходности, я резко потянул кишку на себя. В брюшине образовалась маленькая дырочка. Сунув мизинец в это отверстие, я облегчённо вздохнул, аппендикулярный отросток был найден, он оказался за брюшиной. Тут нужны были только техника, внимание и аккуратность. Спустя четыре часа больного перенесли в лазарет.

И, как писалось в умном учебнике, была сделана уникальная операция.
Да. В ней всё было уникально. Но об этом знал только доктор, но и он дико хотел спать.

На всех этих кораблях я многократно проходил через проливы Босфор и Дарданеллы, Суэцкий канал. Бороздил Чёрное, Мраморное, Эгейское, Средиземное, Красное, Ионическое, Адриатическое, Тирренское моря, Атлантический и Индийский океаны. Через Баб-эль-Мандебский пролив выходил в Аденский залив Аравийского моря Индийского океана. Обогнул Европу, перейдя из Севастополя в Кронштадт (остров Котлин) через Гибралтарский пролив, Бискайский залив, пролив Ла-Манш, Северное, Балтийское моря и Финский залив. Проходил через Мессинский пролив между Сицилией и Италией, и Бонифациев, между островами Корсика и Сардиния.

Летом 1985 года, вернувшись на «Беззаветном» с боевой службы, я был назначен флагманским врачом в г. Николаев в 181 БСРК (бригада строящихся и ремонтирующихся кораблей).

Сначала мы жили в семейном общежитии, а через год получили 3-х комнатную квартиру в новом микрорайоне г. Николаева – Намыв, в 500-х метрах от реки Южный Буг. Дети пошли в школу, жена на работу в Дом культуры.

Здесь была не служба, а рай, в полном смысле этого слова! Правда, я год не выходил из кабинета, создал образцово-показательную документацию и потом больше практически ничего не делал. Меня проверяла серьёзная московская комиссия и поставила хорошую оценку.

На николаевских заводах в Херсоне и Киеве строились военные корабли, а в Николаеве они ещё и ремонтировались. Я участвовал в формировании и подготовке медицинских служб авианесущих кораблей «Минск», «Новороссийск», «Адмирал Горшков» и «Адмирал Кузнецов»; готовил медицинские службы всех кораблей к выходу их из завода в море, осуществлял контроль за санитарным состоянием в гарнизоне, проведением лечебно-оздоровительных мероприятий на кораблях и в частях. Был начмедом Николаевского Военно-морского гарнизона, куда входили военно-морской госпиталь, флотские авиационные части, строительный батальон и другие мелкие подразделения флотского обеспечения, два детских сада и летний детский оздоровительный лагерь.

Офицеры здесь служили взрослые, имевшие богатый опыт корабельной службы. Служить было интересно и не обременительно. С любовью и душевной теплотой вспоминаю командиров бригад: А.С. Цубина, В.И. Долгова, Г.Н. Шевченко, заместителя командира бригады по политической части В.Ф. Жовтоножко, начальников штаба П.П. Журавлёва и Ю.И. Ярошенко; офицеров штаба: В.А. Носачёва, П.И. Плехова, В.Н. Романова, И.А. Шалаева, В.В. Денисова, В.К. Шелкопляс, В.Н. Алексеева, В.Ф. Двуреченского, В.В. Котова, А.Д. Буланкина, В.И. Свидерского, Ю.А. Ремчукова, Е.М. Казанского; начальников кабинетов: Юру Кочеткова, Сашу Понамаренко, Ваню Стебло, Сашу Марьянко, Николая Цыму, Сергея Назарину.

Капитан 2 ранга Пётр Иванович Плехов, заместитель начальника штаба по бое-вой подготовке, до Николаева служил командиром корабля в Поти. Он был просто за-мечательный человек, добрый, честный, отзывчивый, порядочный… и трудоголик. С ним было легко служить и решать все проблемы. При его достаточно нервной должно-сти и занятости он всегда находил время, чтобы помочь офицеру, подсказать ему и подставить плечо оступившемуся. И что характерно – он никогда не кричал. Его цени-ли и любили все! До безумия любил спорт. Сейчас он живёт в Иркутске, ещё работает. По-прежнему любит играть в футбол, волейбол, научился кататься на коньках. А как заядлый рыбак, ездит на озеро Байкал и ловит хариуса.

Самыми умными и ответственными у нас считались Володя Романов, Вячеслав Денисов и Евгений Казанский.

После развала Советского Союза время в стране было очень сложное, процветала разруха и преступность. Заработную плату не платили по три месяца. У меня даже возникала мысль уволиться из Вооружённых сил. Но дослужил…

Считаю, – флот дал мне многое. Он воспитал меня и научил работать. Я пунктуален, требователен к себе и подчиненным. И всегда справедлив. Повидав унижения, никогда не позволял себе унизить или обидеть кого-то.

Если признаться, море не любил, в котором провёл (если сложить всё моё пребывание на его просторах) пять лет из восьми лет службы на кораблях. А вот себя любил всегда и люблю до сих пор, а себя моряка – просто боготворю! И форму шил, чтоб не я, а женщины оборачивались и глядели мне в след! Но всё в этой жизни проходит. Прошла и служба.

За время службы, кроме 23-й интернатуры по хирургии в Военно-морском госпитале Севастополя, прошёл интернатуру по терапии при 442-й окружном военном клиническом госпитале в городе Ленинграде, а также курсы по организации здраво-охранения и иглорефлексотерапии в Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова.

В Николаеве, кроме организаторской работы, я активно занимался лечебной практикой, широко использовал иглорефлексотерапию, овладел различными приёмами и видами массажа и мануальной терапии. Освоил бесконтактный массаж по Джуне.
Но этого показалось мало. Я три раза обучался на курсах по парапсихологии, получил звание Магистр. Активно использовал эти методы нетрадиционного лечения и даже проводил оздоровительный коллективный сеанс со сцены.

Дети, Петр и Александр, выросли. Теперь их тоже величают по имени и отчеству. И они тоже растят своих детей, моих замечательных внуков Егора, Захара и Маргариту. Дай им Бог здоровья, счастья и успехов!

В Николаеве у меня много друзей: Володя и Валя Дюмины, Оля и Саша Сизоненко, Коля и Нила Ярёменко, Сергей и Светлана Липатниковы, Володя и Лариса Романовы, Ирина и Дмитрий Нечитайло, Лидия и Анатолий Брагины, Любовь Николаевна Варюшина, Татьяна Васильевна Твердая, Инна Владимировна Письмненная, Жанна Анатольевна Гоцул, Александр Анатольевич Приходько, Руслан и Татьяна Кривда, Сергей Николаевич Жевилов, Лариса Николаевна Тарасова, Владимир Иванович Загоруйко, Валентина Леонидовна Иванова, Игорь и Лариса Клюхины, Валентина Ивановна Митина…

Жизнь гражданская

Отслужив на доблестном Военно-морском флоте 26 лет, в 1998 году я демобилизовался и перешёл на новый виток человеческого существования – в гражданскую жизнь, жизнь сложную и непонятную. Если бы время было иное, непременно стал бы главным врачом в лечебном учреждении. Но, придя на работу в областное Управление охраны здоровья, я увидел работу главного врача областной больницы, у которого каждый день начинался с поиска мешка картошки, чтобы хоть чем-то покормить больных, и ведра бензина для скорой помощи.
 
Я искал себя. Поработав в областной медицине, перешёл в медицину катастроф, а потом в городское Управление охраны здоровья. Мне уже стали предлагать солидные должности, но… к ним душа не лежала.

В 2002 году я присутствовал на врачебной конференции в селе Степовое, что в 38 километрах от Николаева. Там директор совхоза, Герой Социалистического труда Владимир Григорьевич Погорелов построил шикарную больницу, а при ней реабилитационный центр. И я уехал туда работать, стал заведующим реабилитационного отделения.
 

Оснастить реабилитационное отделение оборудованием мне помог Владимир Григорьевич. Заработали кислородные, углекислые и жемчужные ванны, подводный душ-массаж, циркулярный и восходящий души, душ Шарко. Он купил аппарат для лазеротерапии, биоптроны, массажную корейскую кровать, инфракрасный коврик с подогревом, вибромассажёр, доску Евминова. Делались парафиноозокеритовые аппликации, ингаляции и многое-многое другое.

Конечно, целесообразность этих покупок требовалось обосновывать, но он всегда шёл мне на встречу и покупал. По своей оснащённости реабилитационный центр был, не боюсь этого слова, лучшим в Украине, что вызывало естественную зависть руководства многих больниц района и области.

С большой любовью и теплотой хочу вспомнить тех, с кем работал: О.А. Шурина, С.А. Петренко, Л.А. Руденко, Люда Явниченко, Лиля Лихоступ, Олёна Форова, Жанна Кулинка, Ольга Костенко, Оля Радько, Ира Феттер, Люда Руденко, Катя Беккель…
Больница пользовалась очень большой популярностью. Там, помимо расширенного и качественного лечения, были просто сказочные условия пребывания. Палаты рассчитаны на 1–2–4 человек. В каждой палате был туалет, ванна или душ, телевизор и холодильник. На стенах висели картины, а на подоконниках стояли цветы.

Время не лучших перемен развалило и эту больницу. В 2013 она прекратила своё существование. Я перешёл работать в детское лечебно-оздоровительное учрежде-ние для детей-инвалидов.
 

В Степовом я познакомился с замечательными людьми: Богданом Михайловичем и Антониной Леонтьевной Мельницкими, Сергеем Васильевичем и Светланой Васильевной Проданчук, Виктором Александровичем Савтор, Владимиром Стаховичем Диким, Ольгой Александровной Шуриной, Леонидом и Григорием Адамовичами Нестеренко, Александром и Николаем Александровичами Слюсоренко, Анной Степановной Павловой, Александром Михайловичем и Валентиной Васильевной Кавюк, Юрием Христофоровичем Гасоян, Татьяной Ивановной и Василием Леонтьевичем Резниченко, Марией Ильиничной Капелищук, Толей Казаченко, Ольгой Александровной и Иваном Григорьевичем Глуховыми, Светланой и Игорем Ордеха…

Всех перечислить просто невозможно. Все эти люди прекрасны и достойны того, чтобы о них писали.
 
Писательская стезя

Как и когда я пришёл к писательской деятельности, сказать трудно, но всю жизнь меня тянуло чего-то создавать на литературном поприще. Всегда любил писать сочинения в школе. На службе, кроме разной и прочей документации, придумывал всякие байки, выпускал юмористическую радиогазету, писал эпиграммы на сослуживцев или оды ко дню рождения, сценарии к детским новогодним утренникам, репризы для команд КВН Николаева и Белоруссии. Даже отдал в народ пару четырёхстрочных страшилок с безумно тривиальным содержанием.

Кроме оказания квалифицированной медицинской помощи морякам Черноморского флота, я, стремясь облегчить службу начинающим корабельным врачам, пишу «Памятку начальнику медицинской службы надводного корабля», «Пособие по электрокардиографии», «Справочник иглорефлексотерапевта».

Как-то мой старший сын Пётр сказал, что раз я много видел, интересно рассказываю, почему бы не попробовать это выразить на бумаге. И я попробовал… Пробую до сих пор. Это уже не просто хобби, это стало нормой жизни. И мне это нравится, без этого я уже не могу.

Мой писательский талант проявился, когда я был уже на пенсии, жил в Степовом и работал в больнице. Именно терпкий горьковатый степной воздух был тем эликсиром, который способствовал раскрытию моего дара.

Я познакомился с поэтами и публицистами. Лауреат Государственной премии, поэт Дмитро Креминь; поэты и писатели: Вячеслав Качурин, Владимир Христенко, Надежда Щедрова, Лариса Матвеева; литературный критик Евгений Мирошниченко проявили к молодому автору отеческую заботу и показали путь в большую литературу.

В 2008 году вышла моя первая книга рассказов «В те дни в морях дороги наши были», в 2009 году – «…и жизнь, и море, и любовь…», в 2013 году – «По местам сто-ять!», в 2014 году – «В жизни не поверю», в 2015 году – «Миражи тумана», в 2017 году – «История посёлка Беково в фактах и лицах» в 498 страниц, написанная совместно с В.В. Бунтиным.

Я публиковался в литературно-художественных периодических изданиях: «Николаев литературный», «Соборная улица», газетах, «Южная правда» и «Вечерний Николаев». В 2014 году стал членом Союза писателей России.

Вот что написал в предисловии к моей книге «Круги на воде» писатель, поэт, композитор и профессор Александр Кузьмич Иванов.

У меня в руках новый, ещё не изданный, сборник рассказов николаевского прозаика Александра Витальевича Финогеева. Это его шестая книга. По прочтении подумалось вот о чём. В своё время великий Лев Толстой, размышляя о будущем литературы, пришёл к такому выводу: «Писатели, если они будут, будут не сочинять, а только рассказывать то значительное или интересное, что им случилось наблюдать в жизни».

Первую свою книгу «В те дни в морях дороги наши были» Александр Финогеев написал в 2008 году, когда ему уже было пятьдесят пять лет. После окончания Военно-медицинской академии в городе Ленинграде он отслужил военным врачом на кораблях и в частях Черноморского флота двадцать шесть лет, а после службы работал в гражданском здравоохранении. В жизненном багаже – уникальный опыт, пытливые наблюдения, духовная зрелость.

Потом у Финогеева книги посыпались как из рога изобилия. В 2009 году – «…и жизнь, и море, и любовь…», в 2012 – «Вiра, Надiя, Любов» (в сборнике), в 2013 – «По местам стоять!», в 2014 – «В жизни не поверю!», в 2015 – «Миражи тумана». И это не двадцать, не пятьдесят страниц, а триста и более! Такому обилию жизненных впечатлений, такой работоспособности и упорству можно только позавидовать. И от количества книг их литературное качество только возрастает. Финогеев становится мудрее, а его произведения осмысленнее. Акценты же неизменны – дружба и любовь, правда и добро, поступки и чувства, достойные Человека.

Многие врачи (вспомним: Антон Чехов, Владимир Даль, Михаил Булгаков, Григорий Горин, Василий Аксёнов, Викентий Вересаев, Станислав Лем, Конан Дойль и многие другие), оставив свою основную профессию, стали писателями. Почему? Наверное, труд врача располагает к большому пониманию философии жизни, знанию психологии человека и огромному опыту общения с людьми. И конечно же, талант, заложенный Богом. Финогеев тоже, ступив на писательскую стезю, стал «врачевателем души».
В одной из передач на николаевском телевидении Александра Финогеева назвали «Наш николаевский Чехов!» Я с таким гиперболическим утверждением согласен. И совсем не потому, что мне хочется причислить своего друга к когорте великих. Тут важен творческий посыл. В его рассказах присутствует и мягкий юмор, и человеческая трагедия, и тонкие психологические наблюдения, и зрелые мысли. А главное – стремление рассекретить глубинные мотивы событий, поступков, чувств.
 
Ещё его называют мастером диалога. В них он раскрывает и облик, и характер героя, его взаимоотношения с окружающим миром и суть происходящего. Кто знает Финогеева лично, может смело узнать в нём любого из его героев. И язык его живой, невыдуманный, народный, лексика богата и изысканна.

Когда встречаешь Сашу Финогеева и видишь его радостное, улыбающееся лицо – это к удачному дню и хорошему настроению. Из него позитивная энергия буквально бьёт фонтаном. Поговорим на темы, далёкие от официальных. А говорить с ним можно буквально обо всём. Он многое видел, многое знает. И умеет слушать и присматриваться. Потом всё интересное, причудливо трансформируясь и обобщаясь, обогатит его литературный опыт.

И всё же за его весёлостью и непринуждённостью проглядывается долгая, не всегда радостная жизнь. Жизнь, посвящённая людям, – как врачом, так и писателем.
Учитывая, что он военный врач, в большей части его рассказов, особенно ран-них, события связаны с военно-морской службой. Его герои – моряки и офицеры. Он эту жизнь знает не понаслышке. Поэтому романтика моря описывается ярко и пронзительно. Он обращается к нашей потаённой искренности и к несбывшимся мечтаниям. Это дорогого стоит.

Свою новую книгу Финогеев начинает с повествования под названием «Дождь», где есть и радость встречи, и большая любовь, и неисчерпаемое горе, и смерть… Трагедия жизни. Трагедия любви. Фатальный исход. У меня – невольная слеза.
А вот второй рассказ – «Пятница, тринадцатое» – юмористическая коллизия. Умом понимаешь, что в жизни такого не может быть, хотя именно такие жизненные виражи и запоминаются, и увлекают.

Это стиль Финогеева, где юмор тесно переплетён с сентиментальностью и драмой. Он мастерски описывает безбрежность моря, бескрайность степей, природу и быт своих героев, которые сразу предстают в воображении читателя. Р.-М. Рильке подсказал: «Художник – это человек, который пишет с натуры».

Галерея образов, палитра мыслей, калейдоскоп коротких и длинных сюжетов создают атмосферу лёгкости, доступности и, я бы сказал, крылатости.

В отличие от предыдущих своих книг, Александр Витальевич ввёл новый раздел – «Дети». Это не подражание миниатюрам К. И. Чуковского, а, скорее, развитие благодатной темы детской наивности и непосредственности. Читается с удовольствием и улыбкой.

И в конце книги его мысли-афоризмы, философские и поучительные, – о сущности нашего бытия.

Безусловно, окончательную оценку поставит читатель. Именно ему жить с героями этих повествований, с ними ему смеяться и грустить. Только ему решать – жить произведению или остаться в забвении. Но я уверен – эта книга найдёт своего читателя.

Я – финалист национальных литературных премии «Писатель года» в 2020 году, «Русь моя» в 2021 году, «Писатель года» в 2022 году. За вклад в развитие русской культуры и литературы Российским союзом писателей я награждён литературными медалями «Иван Бунин 150 лет», «Сергей Есенин 125 лет», «Фёдор Достоевский 200 лет». Мои произведения также изданы в конкурсных альманахах и оценены Большим жюри.
 
Мог ли я быть писателем в советские времена? Скорее всего, нет. Уж слишком остро пишу об идеологических работниках, которые на самом деле дискредитировали себя в глазах народа, превратившись в удельных князьков. А это в то далёкое время каралось очень и очень строго. И я повторил бы путь Александра Исаевича Солженицына. Может быть, сейчас точно был бы велик!..

 

Мой труд, мои книги…

Когда я стал узнаваем, когда часто проводил презентации своих книг, читательские конференции и просто встречался с людьми, получая от этих встреч положительный заряд, начал понимать, что нужен людям, что мой труд востребован, его ценят! Это счастье! Ради этого стоит жить и творить!

И пусть сегодня русский язык в Украине запрещён, и пусть русских писателей вывели из Союза писателей, мы пишем и будем писать на языке Куприна и Цветаевой, Лермонтова и Бунина, чего бы нам это ни стоило!
Я благодарен моим землякам, которые очень много для меня значат, которые всегда радушно встречают меня и принимают, как родного. Это Галя и Саша Бычковы, Шура Овчарова, Александр Михайлов, Люда Куршева, Таня Кормишина, Миша Кулюшин, Слава Куштейко, Серёжа Петелин, Елена Паршина, Володя Полиневский, Витя Тараканов, Люба Иняхина, Марина Васякина, Саша Сыров, Тоня Шишова, Нина Горбунова, Наталья Деменкова Екатерина Кроткова, Любовь Прозорова, Антонина Мысина, Лида Переточкина, Таня Лапшова, Таня Романина, Людмила Мортынова, Коля Симкин, Ольга Жаринова, Витя Беляков, Татьяна Самойлова, Валерий Сорокин, Ольга Хованова, Антонина Степанова, Анна Лютова, Любовь Савкина, Ольга Семёнова, Тамара Холецкая, Галина Гаврлова, Юрий Серёгин, Гена Толчёнов, Любовь Баранчикова, Любовь Петелина, Катя Павкина, Любовь Барашкова, Наталья Ятло, Алёна и Светлана Гасановы, Светлана Изгарова, Лена Попова, Мария Лапшина… Этот спи-сок можно продолжать и продолжать. Простите, кого не написал, вы все живёте в моём сердце. Мне приятно, что мной, совместно со Славой Бунтиным, написана книга «История посёлка Беково в фактах и лицах», которая очень тепло воспринята бековчанами.
 
Вячеслав Бунтин ведёт сайт в «Одноклассниках»: «Малая Родина. Бековский край», где популяризирует Беково, рассказывает и показывает в фотографиях историю и красоту Бековского края, а Галина Гаврилова фиксирует на пленку всё, чем живёт Беково. По её фотографиям можно проследить каждый шаг твёрдой поступи посёлка.
На мои стихи композитор Игорь Меркушев написал «Бековский вальс», В четырёх куплетах я постарался отразить историю и красоту родного Беково.

Наше знакомство с Игорем Александровичем Меркушевым произошло совершенно случайно. Я здесь приведу выдержку из очерка о И.А. Меркушеве из книги «Aliis lucens uror /Светя другим, сгораю сам/».


В этой жизни всё всегда случается вдруг. Так произошло и в этот раз. Вечером раздался телефонный звонок. Надо сказать, звонят мне много, поэтому ничего противоестественного в этом не было. Голос звонившего был тихий и певучий. В нем не слышалось какого-то подобострастия, а наоборот, присутствовала уверенность, твёрдость и решимость. По тембру голоса, манере говорить, громкости речи, ее скорости, высоте и окраске звучания можно понять внутреннее состояние того, с кем ты разговариваешь, и судить о его характере. Речь говорившего собеседника была абсолютно чёткой, выверенной, гладкой, членораздельной, без запинок и долгих протяжных гласных.

– Александр Витальевич?..

– Да, слушаю Вас.

– Это Меркушев, Игорь Александрович из Санкт-Петербурга. Я тоже заканчивал VI факультет Военно-медицинской академии, только на два года позже, чем Вы. Вашим начальником курса был Самбуров Юрий Сергеевич, а у нас 1–2 курс Шеляпин Владимир Иванович, а с 3 по 6 курс – Климовец-Брищук, Григорий Дмитриевич. Вы меня, конечно, не помните, а я помню слушателя Финогеева. Старших всегда помнят, на них равняются, им завидуют, берут пример…

Он говорил, а я слушал, не перебивая, веруя всё больше и больше, что со мной говорит учёный, лектор и педагог. Пройдя достаточно большой жизненный путь, я вы-вел для себя незыблемое правило, никогда не перебивать человека, не задавать ему во время его речи никаких вопросов… Он сам всё скажет, не надо ему в этом помогать и мешать.

– Я в интернете прочитал Ваш рассказ «Круиз», в нем есть стихотворение, это Ваше?

– Моё…

– Я им очень впечатлён. Нисколько не погрешу, если скажу, что оно затронуло мою душу, выплеснуло в моем творческом порыве бурю эмоций. Можно я на них положу музыку?

Это было настолько неожиданно, что я даже растерялся. Вроде бы в этой жизни видел всё и прошёл через многое, но такое… Профессиональные поэты мне говорили: «Писать прозу умеешь, вот и пиши её, а о стихах забудь! Не твоё это…». А тут вдруг песня…

– Вы хотите написать песню? – наверное, мой вопрос со стороны прозвучал глупо и несуразно.

– Песню написали Вы, а я только облачу её в музыку. Очень напевные и лиричные стихи.

Он замолчал.

– Я согласен, - опять глупо изрек я, – А как Вы меня нашли?

– У нас есть общие знакомые, братья Симоновы – старший, Александр Михайлович, учился с Вами, а младший, Михаил, со мной. У Саши я и взял Ваш телефон.

Саша был на курс старше, но сейчас это не имело значения.

Честно сказать, я настороженно принял это предложение.

Буквально за три дня Игорь Александрович сделал аранжировку, подобрал иллюстрации в интернете и записал видео.

Игорь выставил песню в «Одноклассниках». Это было для меня как взрыв разорвавшейся бомбы.

Дрожащей рукой я открыл её. Полилась музыка на фоне замечательного клипа, и появились титры: слова Александра Финогеева, музыка и исполнение Игоря Меркушева.

Это получилась не просто песня «Ты ушла» в исполнении композитора, но и замечательный клип, созданный Игорем Александровичем!

Так им были созданы четырнадцать песен на мои стихи.

Своим подлинным проводником в удивительный российский литературный мир считаю Лидию Яковлевну Зуйкову. Именно она нашла меня в непролазной сети интернета. А было так. В «Одноклассниках» Лидия Яковлевна увидела клип на мою песню «Шепчу», где танцевали женщины в дивных шляпках. Её вначале заинтересовали именно эти шляпки, поскольку она занимается созданием женских головных уборов, потом прослушала песню и решила узнать, кто же это написал. И была очень удивлена, узнав, что Финогеев её земляк, тоже из Беково. Она написала мне, я ответил. Так завязалась наша дружба. Благодаря Лидии Яковлевне я попал на Центральное телевидение, Центральное радио, в областную газету, познакомился с замечательными людьми: телеведущей Юлией Вячеславовной Шевырёвой, работником издательства Натальей Витальевной Соляновой, радиоведущим Сергеем Юрьевичем Пономарёвым.

С Л.Я. Зуйковой и Ю.Н. Курочкиным мы ездили на Родину Сергея Александровича Есенина, в Константиново. Лидия Яковлевна показала мне Пензу, её музеи, театры. Я подружился с Литературным музеем, музеем И.Н. Ульянова, областной картин-ной галереей им. К.А. Савицкого. Именно Л.Я. Зуйкова принимала самое активное участие в издании в Пензе моей книги «История посёлка Беково в фактах и лицах». Она очень много сделала для популяризации моих книг. Я очень и очень благодарен ей за это!

Ей посвящённый рассказ «Когда взрослеет душа» стал финалистом литературного Есенинского конкурса «Русь моя».

Писательское мастерство дало мне возможность познакомиться с огромным количеством людей, которые положительно оценили моё творчество, читают мои книги, рассказы, делятся впечатлениями и рекомендациями. Это Лидия Александровна Фёдорова, Елена Валентиновна Паршина, Александр Михайлович Симонов, Серёжа Петелин, Люба Закилова, Маргарита и Володя Свидерские, Валерий Павлович Жуков, Александр Михайлович Мохорт, Николай Владимирович Иванов, Ира Рыскова, Ира Щербакова, Наташа Ваганова, Наташа Крашакова, Наталья Викторовна Фадеева, Пётр Иванович и Валя Плеховы, Светлана Дмитриева, Светлана Гончаренко, Галина Донцова, Лена Лапенкова, Нина Сарычева, Татьяна Савицкая, Миша Кулюшин, Иван Балуев, Антонина Степанова, Елена Питиримова, Серёгин Юрий, Игорь Сирота, Галина Гаврилова, Володя Седов, Ирина Костюк, Людмила Аляскина, Марина Былинцева, Вера Стёпкина, Елена Романина, Ольга Семёнова, Валентина Жданова, Валентина Моногарова, Ирина Дементиевская, Татьяна Малашкова, Евгения Феоктистова, Надежда Диасамидзе и многие, многие другие.

Я очень легко схожусь с людьми. Эти знакомства для меня интересны и всегда несут новую информацию и о человеке, и о его образе жизни, и о месте, где он живёт, и работает. И я им чем-то тоже интересен. Учитывая, что грамотность у меня порой хромает, некоторые с удовольствием помогают мне в корректировке текста отдельных рассказов. Большую помощь в этом мне оказали Лидия Александровна Фёдорова, фармацевт из Подмосковья, Татьяна Владимировна Вадюнина, учитель и поэтесса из города Сердобск, Любовь Савкина, учитель из Бековского района.

Наталья Викторовна Фадеева, моя знакомая из Москвы, переводчик и просто замечательная женщина, знающая жизнь и мир не понаслышке, оказала огромную помощь в корректировке и формировании моих книг.

Всем, кого я знаю и помню, желаю крепкого здоровья, счастья и всего самого доброго!
 
Осмысление

И всё же, какой я?
В первую очередь – безумно люблю жизнь во всех её проявлениях. И всегда улыбаюсь. И всегда шучу, бывает, что и зло. Даже когда до скрежета в зубах трудно и горько, не выставляю это другим. У них и без меня своих проблем по горло. От шуток и морщинки в уголках глаз. А природный оптимизм всегда помогал выжить в этой жизни. А этих разных моментов в бытие моем было больше, чем предостаточно.

Во-вторых, живёт во мне цыганское начало. Всё время что-то куда-то меня движет и тянет. И если бы не стал врачом, то непременно был бы путешественником. Не могу долго находиться на одном месте. Скучно. Оттого и езжу по стране. И, естествен-но, любуюсь всем и восторгаюсь.
 
В-третьих, считаю себя порядочным человеком. И никогда не могу обидеть слабого. И никогда не смогу сделать подлость. Это низко. Это не красит настоящего муж-чину. Но и никогда, никому не позволяю унизить себя. На это язык у меня всегда остр!

Напрочь лишён зависти, отчего и ненавижу философию «пивного ларька», где один, «плохой», идёт в шляпе, а другой, «хороший», его осуждает, облизывая кружку слюнявыми губами. Не можешь вот так идти? Или не хочешь? Заткни свою гордыню в задницу, приклей её к стулу, выучи наизусть учебники и будешь носить шляпу и папаху одновременно. А нет, – пей пиво молча. Уверен – любое желание исполнимо, надо только захотеть, постараться и проявить терпение. А говорить, что вон тот стал таким, а этот другим?.. Просто эти люди хотели этого и добились. Кто мешает вам?

Себя люблю. Даже слишком. Женщин – нет. Лишь симпатизирую. Нет, нет, нет, даже и не подумайте! Как раз с этим всё в порядке. И однополая любовь вызывает во мне только отвращение. Мама, Царствие ей Небесное, всегда говорила: «Ни рожи, ни кожи. Ну почему бабы к нему так и липнут?!». Действительно, почему? Видно есть какой-то магнетизм. Я никогда не дрался из-за женщин. Зачем? Три «зелёных свистка» и очередь из представительниц слабого пола, выстроится до Луны в четыре ряда. И вообще, не понимаю выяснение отношений на кулаках. В этом случае побеждает, разумеется, тот, у кого эти кулаки с голову пионера, а не умный. Ибо, если сила есть, то ума, как бы, и не надо. А проблема-то от этого не разрешается. И только ум способен находить решение во всех сложных ситуациях. Потому что сила была, есть и будет слабее ума и интеллекта. И еще не понимаю мужиков, которые лезут из-за дам сердца в петлю, вскрывают вены, стреляются?.. Неужели они заслужили этот «подвиг»? Или оценят его потом?.. Или вы считаете, что могила ваша будет утопать в их слезах, и покрыта неувядающими цветами? Напрасно! Завтра они забудут о вас, если не забыли уже сегодня. А послезавтра выйдут замуж.

Я не могу похвастаться красным дипломом или высокими оценками в аттестате зрелости. Но жизнь заставила меня стать врачом. И, говорят, неплохим.
 
Люблю читать. А теперь вот и пишу сам. Всегда живу по принципу «тельняшки», твердо зная, что после чёрной полосы всегда, заметьте, всегда идёт белая.


Военная служба приучила меня к порядку во всём и, в первую очередь, к исполнению своих служебных обязанностей, такту, пунктуальности, выдержанности и справедливости. Никогда не позволяю наглецу хамить. А если вдруг такое случается, то, поверьте, он получает по заслугам и уже при мне больше такого не повторит.

Не люблю алкоголиков, которые пьют с горя, пьют с радости и пьют просто так. Это распущенность и расхлябанность. Разве можно жить во сне? И в чем прелесть та-кой жизни? Я не аскет. И могу выпить. Но пить каждый день?.. Неужели нельзя найти себе другого занятия? Марки собирай, небо фотографируй, историю края изучай и детям её рассказывай… Да мало ли чем в этой жизни можно себя занять.

Волей судьбы, живя в Украине, безумно люблю свой Пензенский край, свою малую Родину, посёлок Беково. Люблю людей, живущих в нём, люблю сказочную, чудную природу, дремлющую гладь Хопра, перенасыщенный травами воздух, бездонное небо с кудрявыми облаками.

Каким-то описал я себя сверхправильным. Ещё не кажусь вам белым и пуши-стым или ангелом во плоти? Вот это верно! Я обычный мужик. И недостатков во мне тоже хватает. Как и у всех. Но есть и то, о чём сейчас сказал.


Собственно, вот и вся моя жизнь с высоты птичьего полета.
И чуть-чуть из прошлого.

Не помню точно, в 2016 или в 2017 году от пензенской писательницы Елены Витальевой, пишущей Историю Пензенского края, живущей в Наровчате, мне пришло сообщение, в котором она спрашивала, не родственник ли я пензенским купцам 1-й гильдии, братьям Финогеевым?

Я, конечно, сомневаюсь, а вдруг…

Честно скажу, с отцом, Виталием Петровичем Финогеевым я жил всего три месяца, поэтому историю семьи и фамилии не знаю. Но дважды, в юношеском возрасте, встречался с дедом, Петром Александровичем Финогеевым. Это был очень интеллигентный, маленький, с тихим голосом и абсолютно седыми, слегка вьющимися волосами старичок. Он был слеп на оба глаза. Целый день сидел на солнышке и слушал радио. Он спрашивал своим убаюкивающим голосом, как я учусь, нравится ли мне Ленинград, хожу ли в музеи, театры…

В Беково он приехал из Горького (Нижний Новгород), работал в лесхозе вместе с мамой. Иногда он передавал маме для меня маленький кулёчек с конфетами «Подушечка», а на 10 лет подарил книгу. Дома у нас он никогда не был. Второй раз я зашёл к нему с пятилетним сыном Петром. Он беспрестанно гладил его по голове и был горд, что внук носит его имя – Пётр Александрович. Вскоре дедушка умер.
О себе он почти ничего не рассказывал, хотя в его памяти ещё были живы времена жутких сталинских репрессий, страх перед КГБ, когда лучше промолчать, нежели случайно обронить слово, за которое можно угодить в ГУЛАГ.

Больше сведений о нём я получил от своей бабушки, Александры Петровны Климовой, нежели от него. Где он родился, я не знаю, да и год уже не помню. Если бабуля была с 1898 года, то он – старше её года на 3–4. Женился Пётр Александрович на полтавчанке Валентине Кононенко, женщине очень своенравной и жестокой. Я с ней никогда не встречался, но кое-что слышал о ней. Да и она меня видеть не желала.
 
У деда был брат – генерал, который жил в Москве, но он этого никогда не афишировал.

Имели ли пензенские купцы I гильдии Финогеевы какое-либо отношение к деду, да и ко мне, не знаю, а вдруг… Поэтому я помещу сюда кратенькую информацию о них, взятую из Пензенской энциклопедии под общей редакцией К.Д. Вишневского (Пенза: Министерство культуры Пензенской области, М.: Большая Российская энциклопедия, 2001. Источник: https://penzanews.ru/region/encyclopedia/10064-2009 и сайта www.penza-trv.ru)

Купцы в России в XVII–XX веках составляли особое сословие, которое пользовалось большими правами и привилегиями.

В 1776 году Екатерина II разделила городское население на мещан и купцов, установив для последних три гильдии.

Самой малочисленной, но значимой была I гильдия. Чтобы попасть в неё, надо иметь капитал от 10 тысяч рублей и выше и заплатить налог государству в размере 1 % с объявленного капитала. Купцам I гильдии разрешалось вести торговлю с иноземца-ми, иметь промышленное производство, они наделялись особым правом «приезжать к императорскому двору, носить шпагу или саблю и губернский мундир».

В 1743 году на торговом горизонте Пензы появились два брата Федор и Андрей Финогеевы, образовавшие первое колено знаменитой торгово-промышленной династии Финогеевых. Они имели в торгово-промышленной части города жилой дом и постоянные места для мелочной торговли на Нижнем базаре, занимаясь посреднической торговлей. По поручению пензенских выборщиков оба брата участвовали в составлении обывательской книги города Пензы. Династия купцов Финогеевых в Пензе началась с 1743 и завершилась в 1940 году.

Среди многочисленных пензенских купцов I гильдии был Александр Фёдорович Финогеев.

Указом 1797 года купцам разрешалось открывать лавки при жилых домах. Од-ними из первых такие лавки открыли Финогеевы.

До середины XIX века вся торговля в Пензе осуществлялась на ярмарках, базарах, в лабазах и лавка. Наиболее состоятельные и предприимчивые купцы, в числе которых были и Финогеевы, открыли на главной торговой улице Пензы Московской свои первые магазины.

В XIX веке улица Московская и близлежащие к ней улицы застраивались каменными купеческими особняками, в которых представители купеческих династий Будылины, Варенцовы, Барсуковы, Финогеевы, Кузьмины и другие открывали магазины, гостиницы и рестораны.

За Пензой прочно закрепился эпитет «купеческого» города. Первенствующее положение в коммерческом мире занимали Карповы, Финогеевы, Сергеевы, Барсуко-вы, Кузьмины, Кузнецовы, Тюрины, Евстифеевы, Очкины, Панковы и другие, выходившие на общероссийский и даже мировой рынки.

В более благоприятных для торговли условиях вели свои дела представители второго поколения Финогеевых: Гавриил Андреевич, Иван Андреевич, Николай Андреевич и Николай Федорович, а также третьего – Василий Андреевич и Василий Николаевич.
Николай Андреевич Финогеев (1738–1813) принадлежал к купцам 3-й гильдии, вел мелочную торговлю. Его сыновья Василий Николаевич (1763–1826) и Гавриил Николаевич (1771–1799) входили в 3-ю гильдию, играли заметную роль в деятельности купеческой корпорации.

Наибольшую предприимчивость и энергичность в торговых делах проявил купец 2-й гильдии Иван Васильевич Финогеев (1788–после 1850), сын Василия Николаевича, принадлежавший к четвёртому поколению. Его лавка по продаже овощей, скобяных изделий и предметов бытовой химии (красок, клеев, технических масел и другого) располагалась в собственном кирпичном доме на Московской улице, была одной из крупных и перспективных в Пензе. И.В. Финогеев занимал первые должности в органах городского сословного самоуправления, избирался городским обществом заседателем магистрата, гласным городской Думы и бургомистром
Выдвижение этой династии на первенствующее место в торгово-промышленной Пензе обусловлено деятельностью Фёдора Ивановича Финогеева (1808–1874), сына Ивана Васильевича, принадлежавшего к пятому поколению.

С его именем связан подлинный расцвет этой династии. Наверху Московской улицы он создал респектабельный магазин по продаже доброкачественных товаров хозяйственного профиля, доступных не только состоятельным покупателям, но и массовому потребителю.

В 1850-х годах арендовал у С.Д. и П.Д. Золотаревых суконную фабрику в Новой Золотарёвке Городищенского уезда с годовой выработкой до 250 тысяч аршин армейского сукна. Вторую суконную фабрику с годовой выработкой до 55 тысяч аршин сук-на имел в Пензе. На обеих фабриках было занято до 860 рабочих.

В течение многих лет Ф.И. Финогеев занимал господствующее положение в общественной жизни города, работая по самым разнообразным направлениям. Формулярный список Федора Ивановича отражает его избрание смотрителем по торговой части. С 1859 года – он староста кафедрального собора, член попечительского совета и казначей Киселевской богадельни в Пензе.

С 1863 года Фёдор Иванович – попечитель лечебницы для бедных больных. Избирался торговым смотрителем, заседателем в гражданской палате, в течение 14 лет исполнял обязанности ктитора (лицо, выделявшее средства на строительство или ремонт православного храма или монастыря или на его украшение иконами, фресками, предметами декоративно-прикладного искусства) кафедрального собора. Получил звание потомственного почётного гражданина.

К концу жизни Федор Иванович перешёл в 1-ю купеческую гильдию. После его смерти семейное дело перешло к представителям шестого поколения – Ивану Федоровичу (1824–1902), Алексею Федоровичу (1841–1882), Александру Федоровичу (1848–1918) и Николаю Федоровичу (1863–1918). Все четыре брата были яркими личностями и достойно продолжили торгово-промышленную деятельность старших поколений.
В интересах концентрации полученного по наследству капитала 29 сентября 1879 г. они учредили Торговый дом «Ф.И. Финогеев и сыновья». Это предприятие об-служивали 13 приказчиков.

Иван Фёдорович создал крупнейший в Пензе галантерейный магазин, входил в попечительский совет Киселевской богадельни, избирался директором Пензенского губернского попечительства о тюрьмах комитета и гласным Городской думы. В 1879 году стал одним из учредителей торгового дома «Ф.И. Финогеев и сыновья», который находился в доме № 11 на улице Московской.

Алексей Фёдорович входил в 1-ю гильдию, состоял в совместном владении су-конной фабрикой и магазинами.
 
 
Этот Торговый дом по размерам товарооборота и дохода уступал только фирмам купцов 1-й гильдии Петра Федоровича и Александра Андреевича Кузнецовых

Александр Фёдорович, купец 1-й гильдии, потомственный почётный гражданин Пензы, владел двумя каменными домами. Александр Федорович с 1875 года избирался гласным Городской думы.
 
В 1883 году он становится товарищем директора Пензенского городского общественного банка, в 1884 – ктитором Николаевской церкви, а с 1885 года – членом податного губернского присутствия. В 1896 году Александр Фёдорович Финогеев награждается серебряной медалью «За усердие», а за заслуги в духовном ведомстве – золотой медалью.

Николай Фёдорович, купец 1-й гильдии, потомственный почётный гражданин Пензы, являлся соучредителем семейного торгового дома.

Сын Алексея Фёдоровича, Сергей Алексеевич (1863–1935), купец 2-й гильдии, потомственный почётный гражданин Пензы, владел магазином игольных товаров, состоял гласным Городской думы.

Завершили созидательную деятельность династии Финогеевых представители её седьмого поколения, сыновья Ивана Федоровича – купцы 2-й гильдии Константин Иванович (1866–1917) и Александр Иванович (1864–1940), сын Алексея Фёдоровича, Сергей Алексеевич (1863–1935), сын Сергея Алексеевича – Дмитрий Сергеевич (1891–1943), судьба которых оказалась трагической. На их глазах произошло экономическое крушение династии, просуществовавшей более полутора веков.
 
Завершившие фамильное дело, имели значительную торговлю и много жертвовали на общественные нужды.

Вот такими были купцы Финогеевы. И если вести родословную от Адама и Евы, то непременно, мы – родственники!