Сказка о майне и канарейке

"Закройте окно во внешний мир, или через него к вам может залететь злая птица".
От Автора.


Канарейка и Профессор музыки

Жила-была канарейка, и звали ее Тику-Тику. Она обитала в бойком месте Ферганы, аккурат напротив базара. Именно оттуда принес ее пожилой профессор музыки в один из своих походов за съестными припасами.

- Ассалому-алейкум, уважаемый! Купите канарейку!- остановил профессора тороватый человек в тюбетейке.
- Ва аллейкум ассалом! На что мне ваша канарейка?- ответил он вопросом.
- Ну как же на что? Это же божья птичка!
- Она больше похожа на цыпленка… Умеет ли петь ваша божья птичка?
- Если бы вы дали ей ноты, то она тут же что-нибудь исполнила!

Не растерявшийся профессор музыки достал из своего кожаного портфеля несколько листов с нотами: “Пожалуйста!”
- Ах, дорогой, ах уважаемый, - засмеялся продавец в тюбетейке, - Вы же сами говорите, что это еще лишь птенец. Вот и возьмите ее к себе в ученики!
- Хорошо,  а сколько вы хотите за нее?
- О чем говорить, уважаемый! Четыре лепешки - и канарейка с клеткой ваша!
- Лепешку - за ножку. Две лепешки - за две ножки, - ответил рифмой профессор ведь он тоже, как и все на Востоке, любил торговаться.
- Ай-я-яй, ну, берите- берите! - радостно замахал руками торговец.

Так канарейка, будучи совсем малышкой, попала в жилище старого одинокого профессора музыки. Он носил толстенные окуляры в деревянного цвета оправе, но не смотря на то, что он плохо видел, природа наградила его абсолютным слухом. Да, такое часто бывает - что-то забрав, она тут же дает нам что-то взамен.

Пожилой человек был знаток классической музыки и, принеся канарейку в дом, окунул её в мир искусства. Он включал ей граммофонные записи соловья и лучших канаров мира. “Будет у тебя соловьево-овсяночный напев!” - говорил он, сдувая пылинки с пластинок, что прислал ему друг - канаревод из Ташкента. В другое же время дом наполнялся звуками мыслей великих музыкантов, таких как Бах, Бетховен и Моцарт - ничего другого в своей жизни Тику-Тику никогда не слышала. А потому, когда пришло ее время петь, и она произнесла всего лишь пару мелодий, выпорхнувших  из ее сердечка, то удивился даже сам  профессор: “Вот так Мария Каллас! Пой, канареечка, пой, радуй сердце, божья пташка!”

Ее голос и в самом деле был чудесен. Каждое утро, начиная с восхода солнца, она радостно распевала свои песенки, и пожилой профессор, еще лежа на своей большой курпаче, думал: “Наверное, именно так и просыпаются в раю!” Затем он неспешно поднимался и первым делом наливал в глянцевое блюдечко подогретой воды, ставя его в клетку. Тику-Тику купалась в тарелочке с теплой водой, затем вспархивала на жердочку и сбрасывала с себя капли, закатившиеся в ее перышки маленьким горошками. Это был своего рода их с профессором утренний ритуал.

После, хозяин подвешивал на канцелярской скрепочке ломтик яблока в клетку, а сам садился за стол и пил зеленый чай из голубой пиалы, макая в него кусочек лепешки. Вприкуску к чаю человек искусства всегда клал за щеку сахарный урюк и слушал пение своей ученой канарейки.
“Какой же я счастливый! - думалось ему. - Как же я рад, что купил эту маленькую пташку. Оттого она так искусно поет, что ей никуда не нужно… Она уже все нашла. Это мы - люди все колобродим, суетимся, птицы - другое… Думается мне, что самые счастливые не те, кто может спутать время, и оттого они много не потеряют, а те счастливы, кто так далеко от общества, что вправе позволить себе ошибиться днями, месяцами, и ровным счетом ничего в их жизненном укладе от этого не поменяется. От чего это так? Да от того, что они свободны в своей маленькой клети”.



Майна

В том же самом городе, на том же самом базаре, что был виден из профессорского окна, жила дикая майна. Её прапрадедушку c другими сородичами, когда-то привезли с острова Кука для истребления местной саранчи. Саранчу майны поели, а вместе с тем съедено было и большинство плодов, за что на них была объявлена охота, не увенчавшаяся успехом. Потомком этих памятных прародителей была и наша птичка.

Она всегда одевалась в один и тот же черно-коричневый костюмчик и фирменно желтые очки, гордо надетые на ее лимонный носик. Майна была умной и хитрой птичкой, когда было нужно, она пряталась за спинами своих сородичей; когда же вынуждали обстоятельства - запросто могла вклиниться в голубиную стаю, закурлыкать и пойти за свою. Она здорово копировала пение практически любого пернатого существа, а если долго вслушивалась, то могла воспроизвести и человеческие нотки.

Хотя Майна постоянно и обитала на базаре, но даже в таком суетливом и тесном  месте, сумела приспособиться и облюбовать себе парочку жердочек, где она спокойно расправляла свои крылышки или же дремала, подогнувши одну ножку. В летнюю пору птица пряталась под навесом возле лавок с виноградом и персиками, чтобы жгучее Ферганское светило не высушило ее, как виноград, и не попалило ее черных перышек; зимой же она таилась от обжигающе-царапающего холода, залетая на крытый рынок, и гнездясь там под потолковым сводом над мешками с миндальными орешками.
 
Так несколько лет прожила наша майна привычной для нее жизнью. Но однажды,  свежим весенним утром  из одного открытого окна, что ставнями смотрело на базар, она услышала филигранное пение канарейки.



Уроки пения

Смерив расстояние взглядом, и стащив с прилавка пару семян подсолнуха, майна полетела к окну, из которого лилась удивительная мелодия...

Подлетев ближе, она увидала клетку на подоконнике, в которой действительно была канарейка.

- Никогда я не слыхала более красивого пения чем ваше. Наверняка, вы какая-нибудь заморская птичка? -начала знакомство майна.
- Нет-нет, что вы, я родилась здесь в Фергане. Мне говорили, что наши предки обитали на Канарских островах, но мне кажется, это очень надуманная история, - чуть стесняясь, и, прыгая с жердочки на жердочку, - отвечала канарейка.
- Ну, раз уж мы обе узбечки, перейдем на ты и будем знакомы. Меня зовут Майна, а тебя?
- Я - канарейка, но мой хозяин называет меня Тику-Тику, так что я думаю, что это мое имя.
- Я в некотором роде тоже музыкант, - поправляя золотые очки, сказала Майна,- Возьми меня к себе в ученики?
- Что вы! Я не достойна набирать себе учеников. Если вам очень хочется, прилетайте сюда хоть каждый день. Теперь весна, и мое окно всегда открыто. Я буду петь мои лучшие напевы, а вы попробуете повторять их за мной. Думаю из этого выйдет толк.

Так майна стала учиться пению у профессорской канарейки. Ученица прилетала почти каждый день, принося в своем лимонном клюве кусочки свежих фруктов, овощей и семечек, что ей удавалось стащить с базарных лавок. “Да у меня там таких зернышек целые мешки!” Тику-Тику нравились и влекли рассказы Майны о свободе. Хотя она и жила в просторной клетке, в которой можно было летать, но после того как разгоряченная кровь протекла через ее сердечко, оно стало непрестанно мечтать о привольной жизни.
 
Майна в свою очередь оказалась талантливой ученицей, и она с точностью воспроизводила тоны и полутоны, издаваемые Тику-Тику. После занятий пением они подолгу щебетали друг с другом о музыке, жизни и, конечно, свободе: 

- Знаешь ли ты, желтый комочек, - по-дружески спрашивала Майна,- поговаривают, наш базар один из самых богатых на Востоке, словно стол какого-нибудь шаха, ломящийся от выставленных на него яств. Вот присядешь на крышу нашего рынка, а внизу...Красные, желтые, белые, зеленые, в крапинку яблочки улыбаются прохожим, будто соревнуются друг с другом в красоте и спелости; персики пропускают через свой медовый бочок лучи солнца, поблескивая на прилавках; сладкие виноградные грозди обнимают желтоспиные дыни и вместе соблазняют местных пчел. А вот, взять, арбузы! До чего бесстыжие, выкатили напоказ свои тугие животы и, кажется, ударь еще раз какая- нибудь, даже самая маленькая ручка по полосатому животу, как тут же он разродится, являя миру свое сочное, мясистое, сладкое нутро. Ох!
- Да! Вот это... вот это жизнь! Вот это прохлада!- ликовала Тику-Тику от услышанного.
- Конечно! Лети куда тебе вздумается! - подбрасывала хитрая Майна.- На каждом углу в широченных, плетеных из виц подносах лежат лепешки, только что вытащенные из горячего тандыра. Аромат прямо - таки стелется по улицам, приглашая насладиться свежей выпечкой. Вот говорю, а у самой горло сохнет, полетела я склюю корочку…
- Ах, а у меня горло только в чиллю сохнет...Как же хочется свободы…! - с грустью шептала канарейка, смотря в спину улетающей Майне.

Сквозь листву эбенового дерева, того самого, что по осени рождает сладкую хурму, Тику-Тику могла видеть прилавки с фруктами, овощами и орехами. Меж прилавок сновали девушки и женщины в разноцветных одеждах, так похожих на цветы разбросанные по саду; за прилавками стояли мужчины и старики в тюбетейках, звонкими голосами зазывающие купить их товар.
“А может быть, и я такая же красавица, как эти женщины в ярких платочках? А не оттого ли я так сочно рождаю свои песенки, что мои предки клевали эти налитые яблочки из поколения в поколение?” - думалось канарейке, и она еще громче нарезала свой напев теплому солнышку.



Свобода и клетка

Майна долго, почти все лето,  подталкивала, подготавливала Тику-Тику к этому разговору, и однажды,в один из по-настоящему холодный осенний денек, разговор состоялся:

- Я так люблю тебя, канарейка, так люблю..,- начала распеваться майна. - Я готова даже посидеть в твоей клетке какое-то время, только, чтобы ты хоть не надолго смогла осуществить свою мечту и полетать, порезвиться на свободе вольной птицей. 
- Неужели это правда? Разве может это случиться? Как же это?- радостным кузнечиком чирикала Тику-Тику.
- А вот как, - произнесла майна и, подлетев к канарейке, ловко открыла своим клювом дверцу клетки.
Тику-Тику, исполненная радости свободы, вылетела на улицу.

Иногда нам кажется, что нас любят, ценят и даже приносят себя в жертву ради нашего блага, но проходит время и туман обмана оседает, и мы явственно видим лезвия правды. Так было и в этот раз. Все дело в том, что майна устала зимовать под крытым, но все же холодном и шумном базаре и решила на зиму устроиться в теплой квартире профессора. Для этого нужно было выучить распевы канарейки и занять ее место. Когда к ней пришел на ум этот план, не известно.

Туман обмана все еще парил перед глазами наивной канарейки.
- Как же холодно! - шептала Тику-Тику, сидя на ветке эбенового дерева.
- Это нормально, так обнимает свобода. Нужно просто лететь быстрее и ты согреешься, - бессовестно лгала ей майна.- Ну что же, я даю тебе свою свободу и красоту городской жизни - ты же даешь мне твои песенки и клетку. Ну что согласна?
- Да-да, я согласна,- стуча от холода  клювиком говорила Тику-Тику.
- Тогда лети! Лети как никогда!
И канарейка взвилась ввысь, превращаясь в маленькое желтое пятнышко на сером небосводе осенней Ферганы.

 
Покружив над  домом, Тику-Тику полетела на базар. Но каково же было ее удивление, когда она лицезрела совершенно иную, отличную картину от той, что описывала ее ученица.

Люди на базаре ругались, шумели, спорили меж собой, выторговывали деньгу. Оказалось, что красочный мир базара скрывал свои темные, неприятные стороны. Вблизи все уже не было таким гармоничным, добрым и манящим. Сердце пташки чувствовало давление и ложь. Она никогда ранее не испытывала этих чувств. “Может быть, парк? Может быть, там все другое? Может быть, там ковры усеянные цветами, о которых так красочно пела мне Майна все лето,” - еще не теряя надежду, вопрошала серые облака канарейка. И она вновь замахала крыльями.

Прилетев в центральный парк, Тику-Тику увидела голые ветки толстенных чинар, замерзающие на морозе цветы, листву, погоняемую ветром и огромный холодный памятник Ахмада Аль-Фергани. Она присела на его окоченевшее плечо и, оглянувшись вокруг, спросила: “Неужели нет правды?”, но Фергани молчал, всматриваясь в развернутую перед ним карту звезд. Тогда канарейка впервые поняла, что майна ее жестоко обманула, и что на самом деле нет той свободы, которую она себе напридумывала и счастья, которое намечтала. Теперь, сидя на холодном плече Фергани, мир, в котором она раньше жила, казался ей настоящим, будто специально созданным для нее, а все эти костееватые чинары, ледяные цветы, холодное дыхание канала - все это ей виделось ложью и обманом, созданным для кого-то другого, но в сети которых  она так нелепо попала.

Вдруг Фергани повернул к Тику-Тику свое бронзовое лицо и сказал: “ Не всегда то, о чем мы мечтаем, оказывается для нас лучше. Настоящее счастье порою уже дадено нам, мы живем в нем, дышим, не замечая его, и все же стремимся куда-то… хотим улететь, найти, купить, полюбить, то, чего нет… Все обман… Все обман… Лети домой, божья пташка..”

Тику-Тику поблагодарила Фергани за мудрые слова и вновь вспорхнула в холодное небо.. Она твердо решила, вернуться домой к профессору, но холод окутывал, сковывал не привыкшие летать крылышки певчей птички.
Виднелся базар, когда канарейка начала бессильно парить в морозном воздухе, и, казалось, еще чуть-чуть и покажется крыша родного дома, профессорское окно, но у нее уже не было сил. Холод сковал ее в свои ледяные объятия...и она умерла...

Но не спеши печалиться, мой маленький друг. В жизни за все нужно платить. Все было дадено нашей канарейке: талант, любящий хозяин и даже свое скромное жилище с прекрасным видом. Желая призрачной свободы, она выпорхнула из маленькой клети в большую, в которой не смогла жить.

Монумент Ахмад Аль-Фергани, который часто бродит по ночным улицам Ферганы, нашел бездыханное тельце Тику-Тику и посадил её на свое металлическое плечо. Теперь ты знаешь историю маленькой бронзовой птички, которая до сих пор сидит на плече бронзового Фергани.