Царевна Светлана

    Поверите вы мне или нет, то ваша забота, а моя речь вот:
    В то далёкое время, когда ещё в младенчестве пребывали ныне уже седые века, из бездонных глубин Океана поднялся остров. У подножия горы, венчавшей новоявленную сушу, средь вострых скал и катаных валунов лежал Бел-горюч камень по прозванию Алатырь. Малой частицей вышел он из-под земли и своей белизной дивил свет. Легенда гласит: кто найдёт сей камень, являющейся основой всех основ, прикоснётся к нему, тот преисполнен буден силой волшебной — что ни загадает, всё исполнится. Прозвали в миру ту землю — остров Буян.
    Тяжело кораблям подходить к острову — камни да скалы вокруг. Вода кипит между камений подводных, в белу пену волна обращается, непрошенных гостей к себе не пускает. Но с божьего извола нашёл человек прибежище корабельное. Отвоевал у моря сушу, распахал землю, да засеял. Народ стал множиться на благодатной земле, а земля та щедра и богата на урожай: колосится в полях рожь золотая, гуляют по лугам стада тучные, дичь в лесах не переводиться, рыба в неводе у рыбаков плещется. Живи да радуйся свету белому! Вот и вырос на острове град, сплошь из белого камня выведен. Ясным днём издалече видится, будто бела лебедь по морю плывёт, взгляд ласкает, завораживает. И правил тем городом-государством царь Довмонт. Богатством и великодушием славился сей правитель. Амбары его всегда полны зерном, а сундуки золотом и каменьями дорогими. Народ в шелках-бархате ходит с уважением прославляя за доброту и щедрость государя своего. Со многими странами пребывал в хлебе и соли, в честной сделке торг вёл, корабли снаряжал с товарами в походы дальние, но к себе ни купцов, ни каких либо инородцев не допускал. А была тому причина, и вот какая:
    Женился царь Довмонт на дочери Морского царя, седого волнителя моря, чьи владения не кончаются за окоёмом, а простираются далеко за пределы Ойкумены. Породнились владыки и зажили два царства в дружбе и совершенном согласии.
    Хороша супруга у царя, красотою своей взгляд радует, гортанью в меру речиста, супротив слова не вымолвит, а если что говорит, то мёдом в уши ложиться. Рачительной хозяйкой вошла она в палаты государевы, всякий день учтиво спрашивала, да советовалась обо всём увиденном да узнанном. Миром и радостью наполнила лета Довмонта, а лета те не малые. И не бесплодным оказался их союз, родилась у супругов дочь. И до чего красавица вышла, ну право диво-дивное, чудо-чудное родителям на славу, молодцам добрым на загляденье — чистым ликом свет дневной затмевает, ночью землю освещает, на затылке месяц ясный, а во лбу солнце красное. Нарекли дочку светлоликую именем — Светлана. Праздник по всему царству-государству. Царь Довмонт на угощения не поскупился, отворил все подвалы и кладовые. Разослал во все концы гонцов с приглашением на пир в честь рождения дочери. Стали съезжаться со всего света купцы богатые да князья знатные. У пристани корабли пузатые толпятся, друг о дружку трутся боками красными,— промеж  них мостки проложены. Море будто уснуло, застыло словно холодец на столе праздничном, ни ряби, ни волнения.
    Но недолго сердце родительское ликовало, покинула вскоре беспечная улыбка чело Довмонта. Печалью и слезами обернулось веселие. Горем сменилась безмятежная жизнь на острове. Пришло из-за моря моровое поветрие. Завезли, невзначай, гости смерть чёрную. Мор пошёл по острову, так и косит людей косой вострой и в чёрной избе, и светлой гриднице, невзирая на возраст и звания. Похоронный звон над землёй плывёт, дым от смрадных кострищ туманом ядовитым стелется. Захворала царица, занедужила. Ввечеру слегла от немощи да ужо не встала к утренней зореньке. Схоронили царицу-матушку под высокой горою, где студенец-родник слезой девственной бежит из-под Бел-камушка. Сменилось веселье трауром. Печать горя на уста легла. Смолкли птицы в лугах и дубравах, неслышно журчания родника под горою. Вострубили гонцы царский указ: запретить иноземным кораблям к острову приближаться.
    Росла царевна в тереме девичьем, окружённая отцовской любовью и заботой. Случилась её кормилице быть не из простых, а урождённой, как мать царица, в море. Своих детей имела добрых молодцев, богатырей, что стерегли с дядькой Черномором чертоги острова. И было братьев тридцать два, все великаны, сильники. Последнего по счёту, тридцать третьего, вынашивала во чреве, как следом за царицей в тот же день и час произвела на свет. Груди были у неё добры и материнским молоком полны. Вскормила она царскую дочь, не в ущерб сынка своего.
    Дни проходили за днями, текли как сквозь пальцы песок. Солнце встанет, день настанет, солнце за гору зайдёт – вечер под гору идёт, ночь за рученьку ведёт.
    Семнадцать лет минуло, а оглянешься, будто вчера стоял под венцом царь батюшка, серебро раздавал пригоршнями. Выросла дочка, расцвела, как цветок по весне. В полный возраст вошла, впору молодцам ночами сниться. Но закрыты сердечные врата. Не о том думы её, не тревожат сердечных струн взгляды молодцев, много хороших да милого нет. Отрезан остров от мира не токмо океаном, но и царским указом. Дни проходят в рукоделиях, чтении книг да богословских учениях в коих царевна превзошла учителей. В часы досуга весь царский двор вместе с челядью забавляется песнями да танцами скоморошьими. А вечерами в сумерках, под лиловые тени в углах, садились в круг всем двором, дабы услаждать слух былинными повествованиями от певцов сказителей. Ну, а куда деваться от сказок, льющихся из уст любимых нянюшек, дивными словесами ткущих скань волшебного повествования. Так дней и проходила череда.
    Златокудрое солнце проснулось и, умывшись лазурной волной, воссияло на царственном троне. В тереме у окошка косивчатого царевна сидит, вплетает лучи златокудрого в свои волоса русые. Чу!  Встрепенулась. Долонь ко лбу приложила — с прищуром на море смотрит. А там наполненный ветром парус, белою птицей парит в дымке пены морской.
    Дозорные поспешают к Довмонту с докладом — видано ли дело — нарушение царского запрета. Поначалу в гневе сдвинул брови царь, но вдруг остудился. Мнится ему — стар он уже, и тело его, увы, одряхлело. Кто сядет на трон? Дочка в невестах, а где же жених?  Лоцмана в море шлёт с наказом: привести в гавань корабль. Вот вскоре неведомый гость, с огненно-медными волосами, входит в палаты. Выражая словами любовь, благодарность, преподносит дары. И в ноги свалившись, вдруг просит руки царской дочери, царевны Светланы. Увидев богатство его приношений, сравнимой лишь с щедростью князя, царь подобрел. Не чуя подвоха в льстивых словах, стал в душе помышлять о зяте богатом и знатном. 
    Не глянулся иноземец царевне Светлане: не увидела в лике меднобородом добросердечности, искры душевной. В пылающем огнём лице узрила холод бездонных глубин непроглядного мрака. Нету во взгляде любви: глазами он плачет, душою смеётся, прячет облыжные мысли под густыми бровями. Богатый годами батюшка царь стал зрением скудел, не узрел в госте зелёного ока зверя.
    Ввечеру поделилась дочь с отцом тревогой. «Присмотрись, под маской праведника скрывается личина лукавого. Остерегись иноземца коварного, он речами лишь лживыми проторил к твоему простодушному сердцу дорогу. Не дай себя обморочить богатыми посулами!». Но отец сердобольный не видит в госте изъяна, и дочь утешает, пророча гостя в супруги.
    Терзаемая горем направилась царевна к месту, где схоронена мать. Подходит к реке, что  начало берёт в недрах горных и, узрев чёлн на том берегу кличет:
   —      Ой еси вы мои, перевозчики!*               
            Перевезите меня на ту сторону,               
            На ту сторону к родной к матери.               
            К родной матери, к роду племени,
            Вы возьмите с меня злато-серебра,
            Злато-серебра сколько хочется.
    Услыхал перевозчик подплыл к её берегу. Угрюм ликом он, глаза за тяжёлыми бровями скрыты. Сажает в чёлн и в молчании с берега на берег везёт. Снимает девица с груди скатный жемчуг, в уплату его отдаёт за перевоз. 
    Направилась Светлана к горе, ступает ноженькой с камня на камень, не боится спотыкнуться. Встаёт перед ней гора высокая, скалой острой в небо упирается. Как идти дальше, куда ноженькой вступить неведомо. Солнце за горою златокудрый лик свой прячет, вот-вот каменной грядой укроется. Лежит средь валунов чёрных, камень белый и свет излучает. Присела на краешек девица закручинилась. Причитает о горе своём, о разлуке с матерью, а слёзы на камень капают и пеной белой вскипают.
    Тьма из-за расщелин скалы выползла, всё окрест дёгтем густым вымарала. Темно. Лишь светится, словно лампадка в ночи горит, Кипень-камень. Дева юная на нём сидит, молится. Разверзлась твердь земная, вышла к ней мать, встала пред дочерью в скорбном молчании.
     — Матушка оставь меня при себе. Не вели пускать на волю. Не в радость мне белый свет. Приехал басурман проклятый, жаждет надомной, над девицей надсмехаться, да надругаться над моим телом! Батенька родной обнищал духом, не зрит в нём врага, беды ни чём не ведает.— Взмолилась царевна, руки к матери тянет. Разомкнула мать уста печалью скованные:
     — Не пришла пора твоя, со мной бок о бок лежать, всему своё время! Не торопи ход солнца ясного, но и не страшись безвременья*, страшись бесчестия! Храня достоинство и честь полную меру счастья обретёшь. Токмо не отравляй красотою тела души своей, ибо краса твоя так велика, что  не только счастьем одарит, но и горя немало доставит — прими с покорностью свой жребий. Твори в миру добро — добром воздастся! Борись не за себя, о друге проявляй заботу! Пусть всё случится вовремя и к месту! О встрече нашей до времени забудь.
    Провела мать рукой по накипи, что от слёз на камне остались, и той же ладонью умыла лицо дочери. И стал её лик ещё белее и краше, и силой волшебной девица овладела, ибо камень, на котором сидела, был Алатырь камень. На том и простились.
    Вернувшись домой царевна опочивать легла, а когда очи открыла уже и полдень в окно заглядывает. Смотрит девица по углам спальни в полном недоумении, не поймёт спросонья: в ночных грёзах ей мать привиделась, али на яву с родительницей беседу вела. Порешила, опосля раздумья, всё за сон принять. Смыв с чела остатки сна хладной водицей, во двор спустилась из терема. А там слуги расторопные вовсю снуют; несут на кухню дичи разной, что гости на охоте набили. Видит в корзине ивовой сидит лебедь стрелой раненый, в небо зрит, а у самого из глаз слезы катятся: там, на воле его вторая половинка кружит с криками. Пожалела царевна Светлана лебедя, повелела к себе отнесть. Свежею водою напоила, а на рану целительное зелье наложила. И услыхав от птицы человеческую речь, не удивилась, выслушала с достойным вниманием всё то, что поведал лебедь в благодарность. Раскрыл он тайную причину появления гостей заморских.
    «Из года в год, как повелось в природе, на остров прилетают стада диких уток. На здешних водах благоденствуют они в тепле, пока в родных местах лютует холод. Случайно глупые утицы подглядели, как юная Светлана купается в озёрных водах, сбросив одежду на травы. И до того красотою поразились, что в своём северном крае, восхищением делились со всеми, как колокол медный звонит по округе – всем слышно. Так в миру и прознали о прекрасной царевне. Слух тот дошёл до медного царства, там правил Кощун, злой чародей. Вот он, обернувшись князем богатым, свататься прибыл. Брак с царевной лишь средство захвата на острове власти, где Бел-камень лежит — Алатырь. Власти алкает Кощун-чернокнижник». 
    Поутру, лебедя отпустив на свободу, к отцу поспешила царевна. Поведала всё что узнала, все, что случилось с ней, обо всём рассказала.   
    Преисполненный тревогой дочери, государь отказал гостю и, забыв слова льстивые, не без досады и горечи, приказал вернуть богатые подношения. Взъярился пришлец из медного царства, обернулся в сей миг птицей коршуном, закинул царевну на спину и взмыл высоко в небеса. С каждым взмахом крыла вырастал он в размерах и достиг таких величин небывалых, что тенью от крыльев затмил стольный город. Благословенный край в чреду холмов пустынных превратился. Лишь дуб, неподвластный ни силам природы, ни чарам лихим, одиноко остался стоять на холме.    Подобное свершив кощунство, отправился злой чародей в чертоги свои.
    Долго ли, коротко ли нёс коршун царевну, нам не ведомо, но у всякой дороги бывает конец.
Прилетели они в медное царство, кощуново государство. А там уж ждут господина с невестой, от  брашен столы ломятся. Однако напрасны оказались все чаяния слуг господских. Не за стол свадебный посадил чародей невесту, а затворил девицу в башне высокой. Нет ступеней, подняться к ней, ни двери, чтоб выйти из мрачной темницы. Лишь слышит далече внизу шум прибоя, луч солнца, с которым дружила и часто вступала в игру, стороною обходит, серебряных ликов луны не видать в сером мраке. Узелочек со снедью ворон, страж суровый, в малое оконце, ей носит. Сидеть суждено до скончания века, либо стать женой супостата.
    День томится царевна в башне, второй в печали света не видит, третий в неведенье душу изводит. Бродит по каменным плитам царевна, соломы клочок постелью ей служит. И вдруг узрела в углу своей кельи образ матери. Бросилась к ней, пыталась обнять, но, увы, нет в призраке плоти. Напомнила мать о последней встрече, раскрыла ей тайну волшебного камня, — у того, кто коснётся его, хоть случайно, будут исполнены все желанья,— что не задумает, вмиг то свершится. Способности эти ей стали доступны, ибо к камню она прикоснулась. Но недолго велась их беседа, близкий рассвет за окном прервал разговор.
    Не успела заря-зареница расстелить свои алые полотна по всему окоёму, как из башни высокой, сквозь узкую щель, слетел луговой мотылёк и подхваченный ветром стал парить над волнами. Ворон стражник, не найдя полонянки в темнице, доложил господину. Узнав о побеге тот в погоню пустился, обратившись для скорости птицей стрижом. Заметался охотником над волнами в поисках пестрокрылой козявки. И поднявшись к небу, узрел зорким взглядом царевну, тотчас крылья сложив, камнем ринулся вниз. Вмиг обернулась царевна волной, отразив нападение стеною текучей. С криком коснувшись крылами о море, сделался ветром он буйным и волны на скалы погнал, дабы разбить о камни непокорную деву земную.
    Но не близка земля; не слыхать, не видать, где камень с волною встречаются. Гуляет ветер с волны на волну, вода из волны в волну переливается. Бочка одинокая средь волн плывёт, блуждает над бездной. То на гребень взметнётся, к небесам уповая, то в пучину низвергнется меж свинцовых валов. И слышен волнам зов печальный:  «Ты волна моя волна, Ты гульлива и вольна. Не губи ты нашу душу. Выплесни ты нас на сушу!» Услыхала их волна, пожалела; видно кто-то горе терпит, просит помощи. Подхватила бочку и на берег родной с тихим всплеском вынесла. Вышли на свет божий пленники узилища тесного, что запечатаны были в бочке людьми подлыми. Вышли, сын царя Салтана с матушкой, и поклоном низким землю встретили. Увидала Светлана молодца и в раз сердце её обмерло, и впитало в себя, как цветок утренние лучи солнца, первые, незнакомые, но такие желанные чувства любви. Видать взаправду говорится — «Любовь с очей начинается», «Кто глянется к тому и сердце тянется». И волной хотела плескаться у берега, рассыпаясь в песке яхонтами да изумрудами, да увидев, как царевич отправился вглубь острова к росшему дубу, обратилась птицей лебедем, и вдогонку за ним уж  полетела. 
    В это время Кощун облетев остров вернулся к разбитой бочке и узнал в белой лебеди царевну Светлану. Обратился колдун коршуном страшным, заграил* дико и напал на беззащитную птицу. От отчаяния закричала лебедь. Услыхал Царевич крики о помощи, навострил стрелу с наконечником из материнской пряжки серебряной и стрельнул из лука в коршуна. Утонул коршун в море, с его смертью и чары над островом ветер развеял. Но робка царевна, душой стеснительна и в первую встречу не раскрылась, не обратилась девицей, честью своей не поступилась.
   Ну, а что дальше было, о том Александр Сергеевич своим слогом  вам поведает …
 
    *Ой еси вы мои, перевозчики! - народный фольклор
    *безвременье – несчастье
    *заграил - захохотал