РОЗА

                Р О З А

         Ей дали кличку Роза. Почему не Фиалка, не Ромашка или Гортензия? Не знаю. Серая в яблоках кобылка-однолетка являла собой само совершенство: тоненькие, стройные, в белых чулочках ножки; игриво изогнутая шея, округлый лоснящийся круп, выразительный взгляд тёмнофиолетовых глаз из-под  густых пушистых ресниц...
Прелестное создание! Всё лето Роза паслась на просторном пустыре у клеверного поля; мне оставалось только время от времени переводить её на свежую травку да вдоволь поить водицей. К осени наша любимица заметно подросла, а после благополучной и сытной зимовки и вовсе стала взрослой лошадкой.
         Весна в том году выдалась на редкость дружной и быстрой. Пришёл час, когда Розу надо было вновь вести на уже знакомый ей изумрудный пустырь. Вот тут она и показала свой игривый характер. Едва мы перешли дорогу, как Роза заржала, встала на дыбы и сиганула в кювет! У меня в руках остался обрывок верёвки и больно заныло плечо, а кобылка, ошалелая от свободы, разметав пышную гриву, кругами стлалась в бешеном намёте по ядрёной зелени клеверища. Я же, зачарованный, смотрел на буйство молодой крови и, потирая плечо, с тихой радостью шептал: "Бегай, родимая, бегай, резвись, пока молоденька!" Сделав несколько кругов, беглянка  остановилась в шаге от меня. Её бока ходили кузнечными мехами, а из широко раздутых ноздрей с шумом вырывался горячий воздух. " Ну, будет, будет; порезвилась и  довольно!" Моё предплечье словно одеревенело... "Дурочка, ты мне руку чуть не выдернула!" Я подошёл к кобыле чтобы связать концы оборваной верёвки, ан не тут-то  было! Роза недовольно фыркнула и, перемахнув дорогу, понеслась по огородам... Из-под её копыт взлетали в воздух едва прижившиеся помидорные кустики, картофельная ботва, капустная рассада... Вот, этого мне только не хватало! И тут до моих ушей долетело: "Забери свою кобылу, мать твою перемать!" Нас ругали. А Роза развернулась и, кромсая грядки, тем же путём поскакала на пустырь... Помню, потом я её журил: "Ну что ж ты, красавица, набедокурила! Как будем расчитываться с хозяевами?"
         Спустя месяц Роза повторила опустошительный рейд по картофельным соткам. Пришлось наразумную стреножить.
         Последний раз она вырвалась на волю уже глубокой осенью. Огороды были убраны, трава на пустыре пожухла, и мне неоходимо было позаботиться о зимнем стойле. Я выдернул шкворень, к которому она была привязана, смотал верёвку и направился было домой, как из придорожного репейника выкатилась невзрачная лохматая собачонка. Роза испуганно всхрапнула, дико выпучила глаза... Я едва успел отбросить от себя верёвку... Стальной шкворень звонко залязгал по большаку... Насмерть перепуганная, Роза "затормозила" аж на краю деревни, в саду тракториста Фрола Егорыча. Егорыч был высок, тучен, ходил вразвалку, по-медвежьи, и совсем незлобив. В то утро он оказался дома и теперь шёл мне навстречу... с Розой шёл! Интересно: пожурит он меня или нет? Меж нами оставалось не больше полусотни шагов, когда шавка опять со звонким лаем кинулась под ноги моей кобыле... Не отпустил Егорыч верёвки -- удержать решил савраску. Куда там! Никогда в жизни не видел я, чтобы так быстро, саженными прыжками бегал пожилой, крупного телосложения человек. Через десяток скачков Фрол Егорыч плюхнуся на живот и, вздымая  пыль, протаранил чей-то заботливо сложенный и ещё не убраный стожок сена... Встал, покачал головой, молвил, отряхиваясь: "Сумасшедшая!"
         Зимой я решил запрячь Розу в сани. Она позволила надеть на себя хомут, седёлку, а когда я стал перекидывать дугу, шарахнулась так, что чуть оглоблю не сломала. Только с третьей попытки вставил дугу в сыромятные гужи. Роза недоуменно косила на меня, не понимая, чего от неё хотят. Кончилось тем, чем и должно было кончиться. Роза попятилась назад, а потом,  взбрыкивая, галопом понеслась по улице, резко свернула и врезалась в куст бузины! Она стояла там и, то ли от холода, то ли от испуга, мелко дрожала Чтобы её оттуда вынуть, мне пришлось бежать за топором и ножовкой. Одна оглобля была сломана, оборваной оказалась и подпруга...
         Розу я как мог успокоил, выпряг и повёл в стойло. Она покорно плелась следом и только изредка тыкалась мордой в мою спину и тихо, словно винясь, ржала: "Ну не получилось у меня...ты уж прости, а!" Простил, конечно. Санки я притащил сам: благо было недалече и под гору; сразу ж и отремонтировал их.
         Но уже утром следующего дня Роза без происшествий донесла лёгонькие "козыри" до колхозной фермы, потом мы с шиком пронеслись по улице, и только к обеду въехали во двор. Разгорячённая, Роза ещё пританцовывала от недавней скачки. Соломенным жгутом я тщательно вытирал прозрачные бисеринки пота с её крупв, груди и приговаривал: "Ах, ты моя золотая Розушка! Хорошая кобылка, хорошая. Умница!" Роза, как бы в знак согласия, подфыркивала и мотала головой.
         Близился Новый год. Заметно похолодало. Вовсю задымили печные трубы. Пришло время облачаться в тёплые одёжки. Заглянули в шкаф и поняли: без обновы не перезимовать... А за что купить ту обнову? Правильно; не за что. И как быть? (О, эти дурные девяностые!!) Что были деньжата -- на дрова пустили, на другие неотложные нужды... В хозяйстве осталась коровёнка, полтора десятка кур да Роза.
         В тот солнечный декабрьский день в селе появились заезжие купцы на огромной фуре -- лошадей покупали. Сели мы на кухне и стали думу думать. Долго думали, спорили, страстно спорили. И надумали...
      ...Всю дорогу до мрачной утробы фургона Роза тёплым бархатным языком лизала мою руку. Я всё пытался сглотнуть застрявший в горле ком, но слёзы уже катились по моим щекам... Как её втаскивали в фургон, я не смотрел, и купюры сунул в карман, не пересчитывая. Отойдя с десяток шагов, не выдержал, обернулся... Роза высунула морду в щель деревянной решётки; в её глазах были страх и недоумение. Она призывно заржала. Не помня себя, я было кинулся к ней, готовый вернуть купцам их злосчастные миллионы, забрать свою Розу и отвести в уютное тёплое стойло. Но громоздкий "КамАЗ" густо кашлянув чёрной вонючей копотью, тронул с места... Убитый и раздавленый, я стоял на укрытом снегом большаке; кружилась голова, как ошпаренная, горела рука от прикосновения языка Розы, а на снегу курились парком лошадиные "яблоки".

                Владимир ХОТИН