Обед

Хорошо обедать в офисе!
Не тратить время на дорогу, не торопиться, не тыкаться по парковке в поисках места, не просить Виталика отодвинуть свою Ниву, перегородившую выезд.
А уж в такие дни, как этот – когда льет и льет с самого утра, как из ведра! Тук-тук-тук по карнизам, тук-тук-тук, и слышно даже, как шумит под водосточной трубой, спускающейся прямо к парковке, к Виталиковой Ниве.
А уж в такие обеды как этот – когда все из офиса р-раз и сорвались, уехали, разбежались кто куда: кто домой, кто в бистро, кто в кофейню на том конце улицы, кто… Да мало ли куда? Гитарыч вот походил утром из угла в угол, поворчал, отчитал отдел на правах начальника, меня вообще уволить пообещал – уволит, как же, раз в две недели стабильно обещает, а потом фыркает со смеху, по плечу хлопает – взял в бухгалтерии пачку документов, печать и укатил на объект.
Последним из офиса уходил безопасник: возился долго, оглядывался – где все? – звенел ключами, на меня посматривал с подозрением, точно спросить хотел:
– А ты чего это не уходишь?
А за окнами все тук-тук-тук, кап-кап-кап, бьет, сечет по густым кронам, заносит в приоткрытое бухгалтерией окно – и веет от этого окна тоненько-тоненько, сладко-сладко, июльским дождем, проливным, на несколько дней, душистой прохладой, травой, листвой, мокрой и жирной землей с газонов; но веет совсем слегка, не разбавляя теплый и густой офисный воздух.
Посматривает безопасник, а я знай сижу носом в монитор – до рези в глазах – и по поручению Гитарыча печь новую в цех выбираю.
– Я задержусь, – предупредил безопасник и позвенел связкой ключей. – Ключей надо наделать, все дубликаты разлетелись. Ты скажи, если что.
– Скажу.
А сам не верю своему счастью – уйдет, вот-вот уйдет, и останусь я один-одинешенек!
Побренчал еще ключами, повздыхал на окно, спросил, нет ли у меня зонта – нет – и ушел, громыхнул дверью.
И как только затихли, обогнули офис по коридору, растворились где-то у лестницы его шаги, я выдернул наушники из системного блока – музыка хлынула в колонки – сделал громче, выпрыгнул из кресла и протанцевал в сторону кухни.
Хорошо обедать под музыку!
На полпути я выбросил руку в сторону и погасил надоедливые офисные лампы – и так светло, от окон. Потолок погас – и гудеть перестал – а окна, наоборот, озарились: тугая, плотная зелень листвы, и в прорехах – бледно-серое, белое почти небо.
Нырнул в кухню – кухню? кухоньку! коробок в коробке, пять шагов на четыре, и ни одного окошка – протанцевал, прислушиваясь к музыке, от холодильника к микроволновке, погрел привезенный утром обед. Пока грел, обыскал хлебницу – все подъела бухгалтерия, ни одного печеньица не оставила, а вчера еще вон какой пакет был! – поскреб ногтем магнитик на холодильнике: красный мостик «Сан-Франциско», привезенный, да, прямо оттуда исполнительным директором.
Поел, глядя в телефон, слушая, как в офисе одна песня другую сменяет, бросил посуду в раковину – потом помою, в конце дня – подождал, пока закипит чайник. Две ложки – кофе, две – сахар, пластиковый наперсточек сливок – и на все сверху кипятка-а, да так, чтобы колыхнешь чуть кружку, и польется на пол, на руки, на джинсы…
Хорошо обедать одному в офисе! Поел быстренько, кофе заварил – и сиди себе в кресле, играй во что-нибудь, на рабочем-то компьютере. Или профили однокурсников-однокурсниц изучай – кто где? – и пиши даже: давно не виделись, полтора года с выпуска, посидеть бы где-нибудь, по бокальчику пропустить. Или фильм смотри.
Сегодня я был настроен именно что смотреть фильм – я его даже заранее нашел, когда увидел, что безопасник ключами звенит.
Сиди себе, пей кофе и смотри – вон еще сколько времени. А потом набегут, зашумят, застучат клавиатурами – и ты стучи себе, шуми, делай важный вид, а тихий – тихий? музыка вон как гремит! – обед с фильмом останется в памяти и будет в ней приятно так лежать, греть – и до конца рабочего дня поможет не взвыть и не затосковать.
«Маленькие офисные радости», – так это называет системный администратор.
«Маленькие офисные гадости», – ответил бы Гитарыч, если бы услышал – и зафыркал бы от смеха.
Уселся я, ногу за ногу закинул, развалился в кресле – дотянулся и стукнул по клавиатуре, запустил фильм. Потом снова дотянулся и снял со стола пышущую горьким паром кружку, поднес аккуратно к губам, отпил, обжигаясь.
И пока плавали по экрану титры, пока называли всех этих актеров, композиторов и сценаристов, операторов и мастеров монтажа, я смотрел на окна, на то, как за ними колышется, танцует под потоками воды листва, как качаются, цепляясь друг за друга, ветви, как светит сквозь них песцовое какое-то, серебряное небо.
И потом, пока менялись на экране крупные и средние планы, пока расхаживали туда-сюда актеры и говорили, смеялись, дрались даже, я все поглядывал, потягивая кофе, на листву – фильму меня увлечь не удавалось.
А как только стало удаваться, как только сел я ровно, на краешек кресла и даже кофе отставил – в ту же секунду дверная ручка дернулась раз другой безрезультатно, а потом в дверь постучали.
И позвонили даже для верности – постучав.
Восторг мой – обеденный – как рукой смело, еще не успел звонок затихнуть.
Потом я, правда, пока шел к двери, себя успокаивал – почта там какая-нибудь или ошиблись, спросят и уйдут, у своих же всех ключи – но восторг таился и возвращаться раньше времени не спешил.
А за окнами – за спиной моей – все тук-тук-тук, упруго, резиново, а фильм молчит, на паузе оставленный, актер с открытым ртом замер, как статуя.
Выдохнул я, щелкнул замком, приоткрыл дверь настороженно – и увидел за порогом этого бедолагу, Седова, с мокрыми от дождя волосами, шмыгающего носом.
– Здравствуйте… – проговорил Седов и заглянул через мое плечо в сумрачный, с погасшим потолком офис. – А…
– Так обед же, – ответил я. – Нет никого.
Седов оглянулся на часы в конце коридора и повторил не то растерянно, не то задумчиво:
– Обед… А я рассчитаться пришел, мне сегодня в любое время сказали…
Я знал, что его увольняют – столько людей в цеху не нужно больше, даром что ли новые станки завозим? – и, признаться, был за него рад.
– До двух никого не будет.
– Не будет… – повторил Седов. – Ну что же делать, я тогда подожду, хорошо?
– Заходите, конечно… – протянул я и открыл дверь шире, отступил в сторону.
Плакал мой обеденный восторг – теперь сиди под присмотром Седова.
Седов шагнул через порог, огляделся, пригладил мокрые волосы, поправил сумку, болтающуюся на плече.
– Я бы погулял пока, – выдавил смешок он, – но погода, сами видите…
– Погода, да, – кивнул я неопределенно. – Вот, садитесь сюда, например.
И я показал на «гостевой» диванчик – между стойкой секретаря и столом безопасника.
Седов поблагодарил, уселся, скинув с плеча сумку, уложив ее на колени – потом спохватился и привстал, протянул мне руку.
– Руслан.
Я знал, что он Руслан – но вживую мы виделись впервые. Я назвал свое имя, сжал холодную тонкую кисть и вернулся к своему столу.
– У меня тут работа, извините, – соврал я.
Седов закивал понимающе.
Я размотал провод, пустил звук в наушники и заткнул ими уши.
И включил фильм – актер закрыл рот, закончив реплику, начало которой я забыл; пришлось листать назад и переслушивать.
И пока я смотрел фильм, я нет-нет а поглядывал на Седова – а Седов сидел на диванчике, положив руки на сумку, приглаживал волосы и оглядывался: рассматривал заинтересованно офис.
Не был он тут что ли? А где принимали?
Седов пришел ненамного, но все-таки раньше меня – когда устроился я, он уже работал в цеху, но услышал я о нем месяц или два назад, когда завертелась эта кутерьма с камерами.
В цеху камеры смотрели изо всех углов с начала времен – и безопасник с помощником по мере необходимости проверяли их записи – а вот над входной дверью, с улицы, над крыльцом, повесили только-только, после того, как шпана эту самую дверь зарисовала из баллончиков.
Вот тогда-то Седова и заприметили – безопасник сперва смотрел, прищурившись, потом помощника позвал, потом Гитарыча, а уж Гитарыч весь отдел согнал и поднял такой гогот, что офис задрожал.
Оказалось, что Седов, если оставался в цеху последним – по графику – и вынужден был закрывать дверь на все замки, потом еще по десять раз возвращался и перепроверял: закрыл ли? Закроет, отойдет, а потом возвращается – и давай дергать ручку. Подергает, постоит – и отходит. А потом бац – и опять возвращается. И так по десять раз – натурально. Бывало, даже откроет все замки ключами, и закрывает по новой – но и тогда все-таки вернется и подергает.
– За станки парень боится! – гоготал Гитарыч. – Что сопрут, а на него повесят!
И весь отдел за ним гогочет.
Я сперва тоже гоготал, за компанию – без году неделя в коллективе, попробуй не погогочи – а потом перестал. Я вспомнил, что в классе нашем год или два – седьмой и восьмой, по-моему – учился мальчуган, который также «чудил»: только не с замками, а с мытьем рук. Что ни перемена – бежит руки мыть. Помоет, возьмется за что-нибудь – и обратно, в туалет. Тут уж и Гитарыча не надо было никакого – вся параллель смеялась, во главе с уборщицей: она как ни зайдет воду в ведро набрать, а он все там, у умывальника топчется.
Перевелся мальчуган, конечно, не из-за насмешек – переехали они вроде, всей семьей – а вот я, надо же, про него напрочь забыл и вспомнил впервые за все эти годы только когда стали все гоготать над Седовым.
– Это расстройство какое-то… – нерешительно предположил я, обращаясь к безопаснику. – У нас в классе пацан учился, тоже вот так…
– Да какое расстройство! – гремел Гитарыч. – Забубённый просто! Тощий вон, как спичка – а занимался бы физическим трудом, так и дурь бы вся из головы вылетела!
– Это вот точно, – отзывались из бухгалтерии. – Ему бы корову, а лучше две – не до дверей будет.
Как-то очень быстро о злоключениях Седова узнал весь офис – всем было интересно, все подходили и заглядывали в монитор через плечи уже собравшимся. Кто-то качал головой и отходил, кто-то крутил у виска пальцем, кто-то оставался и вливался в компанию гогочущих.
Я отвлекся от фильма и увидел, что Седов что-то говорит – пришлось вынимать наушник, ставить фильм на паузу.
– Что, простите? – спросил я. – Я тут в наушниках…
– О, ничего-ничего, – замахал руками Седов. – Это я задумался, извините. Погода, говорю – льет и льет.
И он посмотрел на окна.
– Льет, – согласился я. – И всю неделю лить будет – обещают.
Седов развел руками.
– Что поделать, – вздохнул он. – И дождь – тоже ведь нужен…
– Нужен, – согласился я. – Вам, может быть, это… Кофе, чай?
– Нет-нет, спасибо, – замотал головой Седов. – Работайте, не буду отвлекать.
Я пожал плечами, вернул наушник на место, запустил фильм. Повозил по столешнице кружкой с остывшим кофе и осушил ее в несколько глотков.
Седов между тем открыл свою сумку, долго в ней шарил, а потом выудил какую-то книгу. Закинул ногу за ногу, устроился поудобнее, переложил из середины книги в конец, под корешок, цветастую закладку и стал читать.
Я прищурился незаметно и различил на обложке тиснёное – моргнуло, когда подвинул книгу, перелистывая, отразило бледный свет окон – «Бунин».
Различил и порадовался: не посадил еще зрение за компьютером, единичка, как и была.
Наблюдение за Седовым – за тем, как он закрывает многострадальную дверь – стало чем-то вроде традиционного развлечения. Гитарыч хлопал безопасника по плечу, спрашивал, не вышла ли «новая серия», безопасник лез проверять или сразу кивал с готовностью, довольный: есть.
– А вот, смотри-смотри! – хрипел Гитарыч, задыхаясь от смеха. – Тут даже с другой камеры видно, как ушел-то далеко! До остановки, наверное! А нет же, вернулся!
Вокруг Гитарыча складывался, хохоча, пополам весь технический отдел.
– Оторвет сейчас! Ну оторвет же ручку! – кричал, давясь чаем, безопасник. – Или замок сломает нахрен, так я ему тогда вставлю по первое число!
– Да ты посмотри только, посмотри! – тряс мое кресло Гитарыч. – Это ж надо таким быть!
Я бросал взгляд на монитор и видел, как по черно-белому крыльцу топчется черно-белый Седов – дергает дверную ручку, смотрит на нее, приглаживая волосы – вспоминал одноклассника, которому даже учителя говорили, что у него с рук скоро кожа слезет, и качал головой неопределенно:
– Расстройство же… У нас вот один тоже…
– Да иди ты! – махал в сердцах рукой Гитарыч. – Если расстройство, пусть доктора ищет! Не видит он что ли, что камера над ним висит!
И он обзывал Седова самое слабое «идиотом» – а там уж подбирал слово покрепче в зависимости от количества присутствующих на данный момент в офисе женщин.
– Пардон, – хлопал он себя по губам, натыкаясь на укоризненный взгляд из бухгалтерии. – Но ведь по-другому не сказать! Не сказать же по-другому!
Смеяться над Седовым – все записи оставались храниться на сервере – заходили логисты, сотрудники соседних офисов, друзья безопасника из вневедомственной службы, заезжающие к нам с документами на подпись. Раз Гитарыч даже заманил исполнительного директора – но тот посмотрел рассеянно, оторвавшись на миг от планшета, хмыкнул для виду и ушел к себе.
Заведующая производством – в подчинении которой находились все работники цеха – о Седове ничего слышать не хотела.
– Нету у меня времени на ваши глупости, – бросала она Гитарычу, не вникая в то, что он ей говорит. – Наплевать мне, сколько он там что закрывает. Закрывает – и хорошо, лишь бы работал.
Работал Седов – как выходило из ее слов – нормально. Но вот исчезла необходимость держать такой штат, и его сократили.
Раз не сорвали со второго офиса юриста, обошлось, как я понял, без скандалов и недовольства.
Я смотрел фильм, а Седов все сидел и читал – читал и читал, приглаживая свободной рукой волосы. Когда он опускал руку, чтобы перелистнуть страницу, из-под рукава на запястье выскальзывала – я сперва решил, что это такой тоненький браслет – обыкновенная резинка, которой стягивают, например, деньги при инкассации. Потом читать Седову, видимо, надоело, потому что он прикрыл книгу, заложив ее пальцем, и снова стал оглядывать офис, останавливаться то на окнах – а там все лило и лило, сыпало и сыпало, и листва танцевала по-прежнему, то открывая, то пряча светло-серые лоскуты – то на кораблике на стойке секретаря.
Кораблик – в бутылке, с парусами и мачтами и ниточками канатов – привез из Португалии исполнительный директор. Долго думали, куда его в офисе пристроить – чай не магнитик, на холодильник не прилепишь – и решили водрузить секретарю на стойку, вроде как чтобы встречал приходящих, радовал глаз. Сейчас в изгибах бутылки – я видел из своего кресла, спасибо единичке – отражались, светясь, те же самые окна, с зеленью.
– Красивая вещь, – сказал Седов, и я услышал его, потому что остановил фильм, едва он открыл рот.
– Красивая, – согласился я. – Ручная работа вроде как.
Седов качнул головой восхищенно и продолжил рассматривать кораблик – даже шею вытянул. А потом – насмотревшись – раскрыл книгу и вернулся к чтению.
Я уже вовсю следил за фильмом – сумевшим меня все-таки не на шутку увлечь, до такой степени, что я не услышал, как щелкает, открываясь, замок.
Я только увидел, как вздрогнул и повернулся к двери Седов – а затем в офис ввалился, фыркая – фильм уже стоял на паузе – и отряхивая зонт, Гитарыч.
– Ты чего в темноте шкеришься? – усмехнулся он, посмотрев на меня, и потом только заметил, что на «гостевом» диванчике кто-то сидит.
– Здравствуйте, – поздоровался Седов и прикрыл книгу.
Гитарыч быстро обернулся на меня, показал взглядом на Седова – точно сообщал мне о его присутствии – подавил смешок и протянул:
– Здра-авствуйте.
– Руслан, – сообщил Седов. – Седов. Я в цеху работал…
– Да мы в курсе, – все-таки не удержался от смешка Гитарыч.
И снова обернулся на меня, заморгал весело, растянул рот в улыбке.
Потом он прошел к своему месту, встряхивая зонтом – на линолеум сыпались мелкие капли – и упал в кресло. Потом встал, раскрыл с хлопком зонт – капли полетели во все стороны – и пристроил его в углу, у стеллажа. Потом шагнул к выключателю, зажег свет – лампы под потолком заморгали, загудели, разогреваясь, окно погасло, листва за ним потемнела – и тогда только вернулся в свое кресло.
Во время своих перемещений он поглядывал то на Седова, то на меня, кивал мне, прятал улыбку, выдыхал озабоченно, нарочито шумно, чтобы не рассмеяться.
Седов поерзал на своем диванчике и открыл книгу. А Гитарыч продолжил подмигивать мне, кивать, качать головой на Седова и возить бровями туда-сюда. Время от времени он закрывал рот и вздыхал, или покашливал – потом брался за документы, листал один два, скрипел по ним карандашом, но затем снова сверлил взглядом Седова, и лицо его ходуном ходило от избытка эмоций.
Я понял, что сейчас он что-нибудь брякнет – и с надеждой посмотрел на часы.
Обед заканчивался, вот-вот в офис должны были посыпаться довольные и сытые коллеги: бухгалтерия сладостей накупит, системный администратор приволочет какую-нибудь бандуру с проводами, потащит, царапая линолеум, в серверную…
– А я вот не помню, – задумчиво проговорил Гитарыч с серьезным лицом и тут же метнул на меня хитрый взгляд, – закры-ыл ли я дверь…
Седов – я видел – никак не отреагировал и продолжал читать.
– Надо бы прове-ерить, – протянул Гитарыч и встал, скрипнув креслом.
Он прошел через офис к двери – Седов только на миг поднял на него рассеянный взгляд и вернулся к книге – и дернул дверную ручку.
Мне показалось, что съеденный с таким удовольствием – пусть и в спешке ради фильма – обед, и не только обед, но и завтрак, и остывший кофе, и вчерашние суши, которые мы ели с Катей – что все это просится наружу, спешит, клокоча, к горлу.
Но Седов не отреагировал – и продолжил читать.
Теперь, под работающими лампами, тиснение на обложке светилось безостановочно, точно само по себе.
Гитарыч – ненавистный мне сейчас до омерзения Гитарыч, раз на корпоративе ляпнувший, что ему в детстве вечно занятых родителей заменяла гитара, и тем самым заслуживший свое прозвище, которое разошлось по всем нашим офисам и цехам и о котором сам он знал – фыркая в кулак, подмигивая мне, прошелся до своего места, уселся, поездил колесиками кресла, согнулся и наощупь ткнул кнопку на системном блоке.
Седов читал, поглаживая волосы, листва за окнами все раскачивались и раскачивалась, раскачивалась и раскачивалась.
Первого человека, который вошел в офис – системный администратор втаскивал через порог обмотанную пленкой бандуру, придерживал схваченные скотчем провода, ворчал, что кто-нибудь мог бы ему да и помочь – я был готов расцеловать.