Прокол на Красной площади

7 ноября 1975 года трем студентам одного московского ВУЗа выпала высокая  честь участвовать в демонстрации трудящихся по случаю 58-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции. Причем не только честь выпала, но и легла ответственность: им поручалось нести большой (три метра в длину, два в высоту) портрет Ильича, написанного неизвестным художником вполоборота, с канонической бородкой, хитрым прищуром глаз и темным галстуком в белый горошек.

То сакральное, что доверялось троице в руки, было натянуто на два деревянных трехметровых шеста, скрепленных вверху деревянной же перекладиной. Вы, наверно, спросите: а для чего нужен третий человек, коли шестов насчитывалось 2 (две) штуки? Дело в том, что полотнище обладало значительной парусностью, и с целью придания конструкции необходимой устойчивости в центре перекладины красовалось углубление с вмонтированной в него прочной стальной скобой. Третий портретоносец, вооруженный трехметровой жердью с насаженным на ее дальний конец заостренным крюком (разумеется, металлическим), зацеплял им скобу и тем самым помогал своим идущим по бокам товарищам нести трепыхающееся на свежем ноябрьском/майском ветерке сооружение.

Руководитель группы демонстрантов расставил долговязых Лёху и Шурика слева и справа от полотна, а крепыша Вову расположил в центре, вручив ему жердь, которую тот окрестил «багром».

Счастливцы, принимавшие участие в майских и ноябрьских шествиях тех далеких лет, знают, что путь демонстрирующих к Красной площади нередко отличался причудливыми зигзагами и извилистыми блужданиями по тихим московским переулкам с частыми и иногда довольно продолжительными остановками.

По секрету скажу, что один из студентов (звали его Валера Полуэктов – такую фамилию ни в жизнь не забудешь!), не обремененный соответствующим празднику инвентарем, во время очередной длительной остановки заговорщически подмигнул портретоносцам, которые понимающе кивнули и, передав одногрупникам на временное ответственное держание лик Вождя, отошли в ближайший дореволюционный дворик, где пахло кошками и еще чем-то очень родным.

Там заговорщик ловко вынул из внутреннего кармана строгого драпового пальто (был легкий мороз) заблаговременно приготовленную плоскую стеклянную фляжку вражеского производства, наполненную благословенной, цвета крепкого чая, духовитой жидкостью, коя представляла собой превосходный трехзвездочный «Арарат». Горлышко фляжки закрывала добротная, сработанная из коры испанского дуба  пробка, которую пронизывала гибкая медицинская трубка вишневого цвета, слегка касавшаяся дна емкости. Выходной конец змееподобной трубки венчался неким подобием мундштука. Вся эта сложная в инженерном отношении система позволяла Валере незаметно потягивать огненную воду при всем, что называется,  народе...
 
Четверо немного озябших студентов, не торопясь, но и не затягивая священнодействие, с энтузиастом и даже причмокиванием вкусили дар солнечной Армении и, раскрасневшиеся и повеселевшие, вовремя вернулись в тело колонны.

Ах, как хорошо пилось в те времена, теперь уже, увы, «былинные»!..

Опять-таки те, кому посчастливилось тогда участвовать в демонстрационных хождениях, знают, что чем ближе они оказывались к Главной площади страны, тем быстрее становилось движение колонн, заставлявшее трудящихся менять неторопливый шаг на короткие перебежки, делать рывки, ускорения, а затем резко тормозить и замирать на месте.

На Манежной площади демонстрантов встречала цепь улыбчивых людей в штатском с повязками на рукавах и риторическими вопросами вроде:

 - А что (или "Ну, как"), товарищи, есть еще голос в голосовницах?..

… Итак, близился захватывающий момент кульминации. Вот уже колонна поднялась на Площадь, вот она ускорилась и приблизилась к Мавзолею с Политбюро и Генсеком на нем, как вдруг, из-за неожиданного рывка, «багор» выскочил из гнезда, в результате чего полотнище беспомощно заполоскалось под встречным ветром. Коренастый Вова остановился и с расширенными от ужаса глазами судорожным движением попытался направить предательскую жердь туда, где ей положено было находиться по штату, однако шедшие сзади невольно подтолкнули багродержца. Острие багра, сделав петлю, скользнуло мимо скобы и проткнуло надувшееся полотно, пронзив изнутри широкий лоб Владимира Ильича...

Надо отдать должное Вове: с третьей попытки он умудрился-таки вставить «багор» куда нужно, и бодрым шагом взмокшие от напряжения и нахмурившиеся «носильщики» продефилировали по брусчатке мимо Политбюро, даже не удостоив его взглядом.
 
Что потом? Потом имела место будничная сдача инвентаря в ждавшую его грузовую машину и разъезд по домам – к чадам и домочадцам, к праздничному столу с селедочкой, заливным, сырокопченой колбаской, водочкой и прочая и прочая...

После светлых праздников наступили серые будни, и троицу портретоносцев вызвал к себе в кабинет мрачный секретарь парторганизации института. Партийный вожак (по фамилии Кирсанов) преподавал в ВУЗе испанский язык, поэтому оболтусы-студенты окрестили его на кастильский лад «Кирсаресом». Так вот, этот Кирсарес поведал, что в праздничный вечер ему в «Инстанции» несколько раз прокрутили видеозапись эпизода с пронзанием лба. Очевидно, секретарю сильно влетело от «инстанционных» товарищей. Он раздраженно просверлил глазами проштрафившуюся тройку и вопросил:

- Как могло случиться, что вы сделали это перед самой трибуной? Вы понимаете, что подобное действие может быть истолковано, как провокация, оскорбление памяти Великого Ленина?..

Еще раз с некоторой уже безнадежностью взглянув на бледных Лёху, Шурика и Вову (на том лица не было), сеньор, точнее камарада или компаньеро Кирсарес грустно произнес:

- Смотрите, если будет сделан соответствующий вывод, вас строго накажут...

Может быть, время, в кое произошел этот достойный сожаления и отчасти курьезный инцидент, яйцеголовые специалисты правильно назвали «застойным», но оно отличалось известной гуманностью и, пожалуй, здравомыслием. Наверху, видимо, сочли, что  случившееся – роковое стечение обстоятельств, и никакого "соответствующего" решения не вынесли.
 
Последствия, таким образом, не последовали, и всё, славу Богу, обошлось.