Марк Твен Кстати, о табаке

От переводчика

Почему я, бывший заядлый курильщик, взялся за перевод именно этого очерка Марка Твена, тоже заядлого курильщика? Конечно же, не из солидарности. И тема – не в стезе, так сказать. И дело её табак.
На свой риторический вопрос я и отвечу. Во-первых, этот очерк, по всей видимости, редко попадает в собрания сочинений, во всяком случае, в переводе он мне не встречался. Во-вторых, из-за того, что читается между строк, т.е. того философского взгляда одного из умнейших писателей мира.
В очерке нет никакой пропаганды курения или табака. Даже, я бы сказал, наоборот, в нём проскальзывает мысль, что какой табак ни возьми – всё дрянь. Но на этом фоне можно увидеть базовые философские понятия: взаимодействие частного и целого, субъективного и объективного. Марк Твен показывает, как слухи влияют на людей и общественное мнение, и какое воздействие оказывает последнее. Причём, себя он не исключает из этого общества, подверженного предрассудкам.
Для меня это интересный подход к процессам, происходящим вокруг нас с вами, в том числе и к тому, что в мире всё было относительным ещё до Эйнштейна.
А курение – вред, в том числе и теперешних электронных самоваров с ароматизаторами для обшарпанных такси.

Ваш Владислав Левитин

Кстати, о табаке
Марк Твен

Вокруг табака существует масса предрассудков. И самый главный из них заключается в том, что в этом деле есть стандарт, тогда как ничего подобного нет. Единственный стандарт здесь – это предпочтения любого человека, это то, что человек может принять для себя и чем может руководствоваться. Даже целый съезд всех любителей табака со всего мира не смог бы придумать стандарт, чтобы навязать его вам или мне, или как-то значительно повлиять на нас.
Другой предрассудок – в том, что у человека есть собственный стандарт. У него нет. Он думает, что может отличить хорошую сигару, по своему представлению, от плохой. Он не может. Он судит по бренду или, как он воображает, по аромату. Ему могут втюхать самую гадкую подделку, и он возьмёт её как настоящий бренд и удовлетворённо выкурит.
Двадцатипятилетние мальчишки, имеющие уже семилетний стаж, пытаются объяснить мне, что такое хорошая сигара, а что – плохая. Мне, кто никогда не учился курить, кто появился на свет с просьбой дать прикурить.
Никто не может сказать мне, какая сигара хороша для меня. Здесь единственный судья я сам. Люди, которые претендуют на то, что знают, что к чему, заявляют, что я курю наихудшие сигары в мире. Когда они приходят ко мне, они приносят сигары с собой. Они выказывают недостойный мужчин ужас, когда я предлагаю им свои; они начинают выдумывать, что очень торопятся по срочным делам, видя угрозу от щедрости моей сигарной коробки. А теперь посмотрите, что может сделать предрассудок с помощью репутации человека. У меня было двенадцать близких друзей, которые должны были прийти ко мне на ужин. Один из них славился тем, что курил дорогие и красивые сигары, а я – дешёвые и чертовски плохие. И однажды я пришёл к нему и, пока никто не видел, взял пару горстей его отборнейших сигар, которые обходились ему по сорок центов за штуку; и на них были красные с золотом ярлыки как знак их благородства. Потом я снял эти ярлыки и положил эти сигары в свою коробку, но уже с ярлыками, снятыми с моих сигар. Все гости знали мой любимый бренд, который пугал их, как какая-нибудь эпидемия. К концу ужина я предложил им сигары. Они взяли и прикурили. В суровой тишине. Внутренне преодолевая препятствие. Веселье умерло, как только они увидели мой зверский бренд. Их стойкость продержалась очень недолго, под разными предлогами они потянулись к выходу, наступая друг другу на пятки, явно выражая нетерпение. Утром я пошёл посмотреть на результат: все сигары валялись между домом и калиткой. Все, кроме одной – она лежала на тарелке того самого человека, у которого я позаимствовал сигары. Он смог сделать всего одну или две затяжки. Некоторое время спустя, он сказал, что меня когда-нибудь пристрелят, если я буду предлагать людям такие сигары.
Уверен ли я в своём стандарте? Конечно. Абсолютно да – до тех пор, пока кто-нибудь не одурачит меня с ярлыками моего бренда, посадив их на другие сигары, поскольку, без сомненья, я такой же, как все остальные – я узнаю свои сигары по бренду, а не по их аромату. Однако мой стандарт довольно широк и охватывает приличный кусок территории. Для меня годится почти любая сигара, которую никто больше не будет курить; и для меня плохи почти все сигары, что хороши для других. Почти любая сигара подойдёт мне, если это не «Гавана». Люди думают, что ранят мои чувства, когда приходят в дом ко мне с предметами, оберегающими их жизнь – я имею ввиду, у них в карманах лежат их собственные сигары. Это заблуждение. Я забочусь о своей жизни подобным же образом. Когда мне грозит опасность, то есть в богатых домах, где заведено иметь дорогущие сигары с красно-золотыми ярлыками в ящике из палисандрового дерева и с влажной губкой. Это сигары, которые дают противный чёрный пепел, у которых табак тлеет по бокам, и от него идёт жуткий запах, а пальцам становится всё горячее и горячее, запах становится всё нестерпимее; и при прикуривании огонь проходит вглубь настоящего табака с самого начала сигары, что особенно расхваливает продавец, а вы теперь знаете, почему эта ужасная вещь столько стоит. И да, когда я иду на такого рода риск, у меня есть с собой защита: мои собственные сигары по двадцать семь центов за бочонок, это гарантирует, что я останусь жив и снова увижу свою семью. Может показаться, что я прикуриваю эту красно-ярлычную сигару, но это только из вежливости. Я тихонько кладу её в карман, чтобы отдать потом бедным, о которых я много чего знаю. Затем, я прикуриваю принесённую с собой сигару и присоединяюсь к хозяину, расхваливающему свои сигары, но когда он говорит, что они стоят по сорок пять центов, я молчу, я знаю лучше.
Сказать по правде, мои вкусы настолько всеобъемлющи, что я не видел сигары, которую не мог бы выкурить, за исключением тех, что стоят по доллару за штуку. Я пробовал их – они сделаны из собачей шерсти, причём плохой.
Я вполне удовлетворительно провёл время в Европе. Там повсеместно можно найти сигары, которые даже самые закалённые нью-йоркские разносчики газет не будут курить. Я привёз сигары с собой. Последний раз. Я больше не буду этого делать. В Италии, так же, как и во Франции, единственный продавец сигар – это государство. В Италии есть три или четыре местных бренда: Мингетти, Трабуко, Виргиния и ещё один – очень грубый – вариант Виргинии. Мингетти – большие пристойные сигары по цене три доллара шестьдесят центов за сотню. Я могу выкурить всю сотню за семь дней и насладиться каждой из них. Трабуко также мне подходит, не помню, сколько они стоят. Но получать удовольствие от Виргинии нужно научиться, ещё не родился тот человек, кому бы они понравились сразу. Эта сигара похожа на тонкий круглый напильник, вроде крысиного хвоста, но курить всё же лучше её. Внутри у неё проходит соломинка, которую следует вытащить, и тогда получается своего рода дымоход, а иначе тяги не будет, то есть не больше, чем в гвозде. Некоторые, правда, предпочитают сначала попробовать гвоздь. Однако, мне годятся все французские, швейцарские, немецкие и итальянские сигары, меня никогда не заботило, из чего они сделаны, да наверно никому это не интересно. Существует, даже, европейский курительный табак, который мне нравится. Его курят итальянские крестьяне. Он идёт россыпью, сухой, чёрный и выглядит как спитой чай. Когда подносишь огонь к трубке, он расширяется, поднимается, вылезает наружу и сваливается за жилет. Сам табак дёшев, но повышает цену страховки. Как я отмечал в начале, вкус табака – это вопрос предрассудков. Стандартов нет, настоящих стандартов. У каждого есть свои предпочтения, и это единственный стандарт для него, с которым он согласен, и которому следует.


Concerning Tobacco
by Mark Twain

As concerns tobacco, there are many superstitions. And the chiefest is this–that there is a STANDARD governing the matter, whereas there is nothing of the kind. Each man’s own preference is the only standard for him, the only one which he can accept, the only one which can command him. A congress of all the tobacco-lovers in the world could not elect a standard which would be binding upon you or me, or would even much influence us.
The next superstition is that a man has a standard of his own. He hasn’t. He thinks he has, but he hasn’t. He thinks he can tell what he regards as a good cigar from what he regards as a bad one–but he can’t. He goes by the brand, yet imagines he goes by the flavor. One may palm off the worst counterfeit upon him; if it bears his brand he will smoke it contentedly and never suspect.
Children of twenty-five, who have seven years experience,
try to tell me what is a good cigar and what isn’t.
Me, who never learned to smoke, but always smoked;
me, who came into the world asking for a light.
No one can tell me what is a good cigar–for me. I am the only judge. People who claim to know say that I smoke the worst cigars in the world. They bring their own cigars when they come to my house. They betray an unmanly terror when I offer them a cigar; they tell lies and hurry away to meet engagements which they have not made when they are threatened with the hospitalities of my box. Now then, observe what superstition, assisted by a man’s reputation, can do. I was to have twelve personal friends to supper one night. One of them was as notorious for costly and elegant cigars as I was for cheap and devilish ones. I called at his house and when no one was looking borrowed a double handful of his very choicest; cigars which cost him forty cents apiece and bore red-and-gold labels in sign of their nobility. I removed the labels and put the cigars into a box with my favorite brand on it–a brand which those people all knew, and which cowed them as men are cowed by an epidemic. They took these cigars when offered at the end of the supper, and lit them and sternly struggled with them–in dreary silence, for hilarity died when the fell brand came into view and started around–but their fortitude held for a short time only; then they made excuses and filed out, treading on one another’s heels with indecent eagerness; and in the morning when I went out to observe results the cigars lay all between the front door and the gate. All except one–that one lay in the plate of the man from whom I had cabbaged the lot. One or two whiffs was all he could stand. He told me afterward that some day I would get shot for giving people that kind of cigars to smoke.
Am I certain of my own standard? Perfectly; yes, absolutely –unless somebody fools me by putting my brand on some other kind of cigar; for no doubt I am like the rest, and know my cigar by the brand instead of by the flavor. However, my standard is a pretty wide one and covers a good deal of territory. To me, almost any cigar is good that nobody else will smoke, and to me almost all cigars are bad that other people consider good. Nearly any cigar will do me, except a Havana. People think they hurt my feelings when then come to my house with their life preservers on–I mean, with their own cigars in their pockets. It is an error; I take care of myself in a similar way. When I go into danger–that is, into rich people’s houses, where, in the nature of things, they will have high-tariff cigars, red-and-gilt girded and nested in a rosewood box along with a damp sponge, cigars which develop a dismal black ash and burn down the side and smell, and will grow hot to the fingers, and will go on growing hotter and hotter, and go on smelling more and more infamously and unendurably the deeper the fire tunnels down inside below the thimbleful of honest tobacco that is in the front end, the furnisher of it praising it all the time and telling you how much the deadly thing cost–yes, when I go into that sort of peril I carry my own defense along; I carry my own brand–twenty-seven cents a barrel–and I live to see my family again. I may seem to light his red-gartered cigar, but that is only for courtesy’s sake; I smuggle it into my pocket for the poor, of whom I know many, and light one of my own; and while he praises it I join in, but when he says it cost forty-five cents I say nothing, for I know better.
However, to say true, my tastes are so catholic that I have never seen any cigars that I really could not smoke, except those that cost a dollar apiece. I have examined those and know that they are made of dog-hair, and not good dog-hair at that.
I have a thoroughly satisfactory time in Europe, for all over the Continent one finds cigars which not even the most hardened newsboys in New York would smoke. I brought cigars with me, the last time; I will not do that any more. In Italy, as in France, the Government is the only cigar-peddler. Italy has three or four domestic brands: the Minghetti, the Trabuco, the Virginia, and a very coarse one which is a modification of the Virginia. The Minghettis are large and comely, and cost three dollars and sixty cents a hundred; I can smoke a hundred in seven days and enjoy every one of them. The Trabucos suit me, too; I don’t remember the price. But one has to learn to like the Virginia, nobody is born friendly to it. It looks like a rat- tail file, but smokes better, some think. It has a straw through it; you pull this out, and it leaves a flue, otherwise there would be no draught, not even as much as there is to a nail. Some prefer a nail at first. However, I like all the French, Swiss, German, and Italian domestic cigars, and have never cared to inquire what they are made of; and nobody would know, anyhow, perhaps. There is even a brand of European smoking-tobacco that I like. It is a brand used by the Italian peasants. It is loose and dry and black, and looks like tea-grounds. When the fire is applied it expands, and climbs up and towers above the pipe, and presently tumbles off inside of one’s vest. The tobacco itself is cheap, but it raises the insurance. It is as I remarked in the beginning–the taste for tobacco is a matter of superstition. There are no standards–no real standards. Each man’s preference is the only standard for him, the only one which he can accept, the only one which can command him.