Практика общий охват извне13. 8

13. Некоторые стратегические и тактические моменты преодоления либерально-капиталистических устоев и движение к событийности



13.8. Некоторый итог


Примечания


13.8. Некоторый итог


Итак, с «предостережениями» покончено. Пора нашу затянувшуюся работу подвести к общему «знаменателю». Но что-то, все же, мешает. Мы немало места и сил уделили особенностям освоения, осваивающе-произведенческой практики. Надо бы выявленному дать некий краткий итог, прибавив, к тому же, кой-какие штрихи. Вот, после, действительно, не останется никаких помех для обобщения проделанной работы в целом. Что же, начнем!

Выше указывалось: за недостаточностью располагаемых материальных и духовных средств, — для выхода в постметафизическое мироотношение, для решения жизненно-значимых проблем и преодоления глобально-кризисных тупиков, для раскрытия недоступных фиксации и реализации производящими средствами граней произведенческой действительности, вообще, для адекватного развертывания событийного человеческого бытия, «сверхчеловека» (по производящим меркам), — чтобы все это служило подлинному спасению мира, обретению путей созидания исторического будущего, ответствующего бытию, философско-исследовательская, культурная мысль наших дней в лице различных своих представителей прямо либо косвенно устремляет взоры к феномену освоения. Иначе выражаясь, — осваивающей практике. Стало очевидным: не каждая практика способна удовлетворять означенные и иные потребности, запросы человеческого бытия, не каждая сегодня спасает, но лишь практика осваивающая (осваивающе-произведенческая).

На самом деле. Своеобразие современной, весьма непростой, ситуации состоит в том, что она требует конкретных дел и разговоров о конкретной практике. Проясняется, далее: поскольку практика, подобно любому сущему, предмет диалектичный, реально живущие люди, страны, культуры имеют дело с практикой исторически определенной. Они практикуют свою жизнь внутри заданных материальных и духовных практических обстоятельств. Причем, не важно, ведают о сем, или нет. Неверно смотреть, уповать на практику (или, что другое, за нее выдаваемое) как на нечто раз навсегда данное. Апелляции, разговоры о «практике вообще», себе равной в любых условиях, ведущиеся до сих пор (причем, не только философами марксистами), по существу, за таковую принимают обычно (не утруждая себя отчетом) практику известную. А именно, — что каждодневно и ежеминутно под рукой. Ее-то однобокие (зачастую превращенные) меры навязывают каким угодно эпохам и событиям, не замечая иные практики, способы существования человека, не видя ужасные «обрубки», остающиеся вследствие укладывания жизни в инвариантное «прокрустово ложе» раз навсегда данной практики. В нынешних условиях подобные «укладки» являют свою неприглядность с особой силой чудовищами инфернальности.

Потому-то, нынешняя бытийно-историческая ситуация ставит на повестку про-из-ведение такого типа практики, которой было бы по силам служить решению поднимаемых действительностью кардинальных смысложизненных вопросов. Она могла бы стать способом существования современного и грядущего человека во взаимопринадлежности с бытием и временем.

Данными способностями и возможностями, скажем еще раз, исторически выстраданные человечеством до сих пор разновидности практики принципиально не располагают. Существование ими (и прежде всего производственной практикой, коей доныне народы живут) привело мир на край гибельной пропасти. Новый (спасительный) тип практики, выступающий не только нуждой человека, но также веянием времени и призванием бытия, — что человеку вместе с бытием и временем предстоит реализовать и чем будет разворачиваться событийное человеческое бытие, — складывается (причем, и материально, и опытом сознания, как показано) в форме и на путях осваивающе-произведенческого утверждения людей в мире.

Вместе с тем, мы показали: будучи своеобразным итогом (по крайней мере, на сегодняшний день, и, как очевидно, вообще) становления практики, осваивающий способ человеческого бытия в мире выражает содержательно-конкретную всеобщность данной диалектики. В лице освоения (осваивающего произведения) практика, развившись до своей всеобъемлющей общности и, удерживая пройденный путь к себе, служит «ключом» к пониманию предшествующих себе этапов и разновидностей историко-практического становления.

Именно благодаря осмыслению и строительству практики как специфического способа человеческого бытия в категориально-содержательном поле освоения (точнее, присваивающе-высвоенного событием освоения) становится возможным, с одной стороны, выявить ее многообразную, исторически-конкретную природу. А с другой — сконкретизировать вещи, способом существования коих она выступает.

Среди прочего, речь идет не просто о человеке, тем более, обычно фигурирующем перед сознанием производяще насыщенной метафизики в качестве момента распавшегося единства человека и мира, человека и бытия. Речь о человеке как именно человеческом бытии. Причем, — обретающим, вслед за собственным движением (осваивающей практикой), тоже конкретно-исторический облик. В условиях постпроизводственной (произведенческой) истории же оно разворачивается событийным человеческим бытием.

Развернутая по действительному значению, произведенческая практика, значит, и человеческое бытие, событийное существование, доступны людям, поднявшимся над производящим творчеством, с несомыми им бедами и «ловушками». Произведенческое творчество как способ существования событийного человеческого бытия предполагает для своего осуществления высочайший уровень сознательности, свободы, моральности, озабоченного обхождения людей с окружающим сущим, с глубочайшими смыслами, следствиями, заключенными в таком обхождении. Вместе с тем, оно предполагает высочайшую степень развитости производительных сил, с соответствующими им, производственными отношениями, предельное обобществление труда и собственности. И, конечно же, — всеобъемлющую информатизацию общественной жизни. Причем, отношение к информации перерастает «вещно»-потребительское, манипулятивное обхождение, становится продуктивно-потребляющим, осваивающим.

Сам труд (осваивающе-произведенческое творчество) здесь из внешней необходимости, повинности, довлеющей над человеком на всем протяжении производящей практики, должен переродиться в высшую внутреннюю потребность, мастерский способ творческой самодеятельности людей, соединяющий их с бытием, преисполненный, к тому же, будущим, подлинно историческим движением вперед.

Основанный на всем этом, уровень материального благосостояния удовлетворяет разумные человечески-потребные и т.д. нужды. Необходима, разумеется, поддерживающая и обеспечивающая переход к произведенческой практике социально-политическая и духовная подготовленность, организация общества. Кое-что об этом выше сказано.

И, вот, такая политика налицо. Общество, люди вознамерились, стали утверждать жизнь на постпроизводственных (некапиталистических, преодолевающих «вещное» отчуждение, частную собственность, эксплуатацию, потребительство, разложение человека и культуры) основаниях. Они по-настоящему искореняют «язвы» с «гнойниками» производства, вообще, несомое им зло, несправедливость. Тогда налицо достаточные основания утверждать, что активность человека высвобождается из производящего гнета, засилья и переводится на рельсы произведенческого мироотношения.

Можно и так сказать. Даже при условии, что, вроде бы, внешне в производстве еще ничего не поменялось в материально-техническом, вещном плане, но люди уже настроены, предпринимают реально-действенные меры на его материальное и духовно-практическое преобразование в направление события, осваивающе-произведенческого утверждения себя. Постольку их способ существования может расцениваться начавшим произведенческий прогресс.

Здесь обстоит примерно также, как и в случае с утверждением событийности, событийного человеческого бытия. Когда народ победил и вознамерился строить у себя, в своей стране подлинный (событийный) социализм, стал совершать первые реальные шаги в данном отношении, он стал воплощать и коммунизм, событие...

Под углом зрения освоения оказывается, далее, доступным понимание, что практика в подлинной своей данности есть отнюдь не просто субъективная человеческая активность («деятельность»), какими бы при сем свойствами (обычно, производственно-технологическими) она ни наделялась. Больше того. Такая практика не исчерпывается «способом существования», которым реализуются (как собственно человеческим, пусть даже поступающим, человекосозидающим и т.п. движением) процессы, дела исключительно человеческие (без мира, природы, бытия...). Будучи всегда движением (творчеством), реализующим предметы, процессы, феномены со-бытийного (тем более, событийного) человеческого бытия, она — также движение, обнимающее, результирующее межчеловеческие, человекомирные и человекобытийные взаимодействия, связи. Так выступая, практика, можно так сказать, есть жизнь человека во всех ее перипетиях-переплетах, началах и концах, глубинах и поверхностях, со всем его окружением в единстве. Она не может не протекать межчеловеческими (общественными), человеко-мирными и человеко-бытийными зависимостями, взаимоотношениями. Перед нами, другими словами, процесс, чем, внутри и в форме чего все, заполняющее и представляющее событийную жизнь, лишь возможно, наличествует. Данным процессом устраиваются не только предметы устремленной вовне человеческой активности, но также направленные извне на человека, связанные таким образом с ним реалии. На основе всего этого, собственно, создается сам человек в полноте культурных, мирных, бытийных предметных и непредметных обнаружений. Короче, практика (будучи освоением) выступает единством предметизации и человекотворчества — способами возникновения, существования и множения человека и его окружения, мира с бытием.

Разумеется, сказанное, прежде всего, касается практики в ее развитой данности, в общеисторическом смысле, в целом. На неразвитых ступенях ее становления вполне возможны и уместны всевозможные формообразования, коими она выступает обычно, усматриваемая, совершаемая и как производство, и как труд, и в качестве какой другой односторонней узкоограниченной сферы приложения человеческих рук и головы. И все это осознается, разумеется, весьма различно, вплоть до всяких превратных, отчужденных данностей осуществляемого людьми. Отсюда (особенно на производящем этапе истории) весьма часто бытие просто изгнано. А мир выступает чем-то внеположным человеку.

Но, подчеркнем еще раз, понимаемая в свете своей содержательно-конкретной всеобщности, практика всегда соединяет человека с бытием (матерью-природой). И в ее свете очевидно, что и любые другие формообразования практики, так либо иначе, осуществляют это соединение, как бы при этом совершающееся не принималось людьми. Практика, стало быть, — единственный и достаточный посредник (стержень), связывающий человека с бытием. Без этой связи и человека-то не могло быть, ибо, чем он именно как человек располагает, есть, — все это достается ему от бытия через данную (практическую) связь....

Постольку, как раз, природа практики такова, что в ней человек не только осваивает, но также присвоен, высвоен бытием и событием. Если освоение «свидетельствует» момент собственно человеческого участия в практике, то присвоение такое образует последнюю (и человека) от бытия и события.

Понятно, наиболее адекватным так присваивающе-осваивающему способу существования, творчеством является произведение. Ибо именно здесь целостность практики как совместного (осваивающе-высвоенного) творчества человека с самим собой, с миром и бытием явлена непосредственно и полномерно.

Сказанное с очевидностью обнажает несостоятельность каких угодно антропоцентрических, технологических (исходящих лишь от человека, человекомерных, постмодернистских) видений и практикований практики, равно, производных от подобных «практик», культур, форм устройства общественной и частной жизни людей. Они изначально (по истоку своему) безбытийны во всех проявлениях. Если на известном этапе истории, в определенных условиях данные формы и обладали реалиями на существование, были оправданны (равно, способ их существования), то на этапе, когда практика открывается в своей всеобщей конкретике и подлинности, — исчерпали свой «лимит» надежности, конструктивности, иссякли жизнеутверждающей энергетикой, потенциалом на будущее.

Осваивающе-событийный подход, таким образом, предполагает (можно сказать, требует) понимание и строительство практики не только в плане участия в ней человека, не только как человеческую активность с соответствующими результатами, — но также с учетом активности остальных ее «участников» (мира, бытия, времени и т.д.). Важно сознавать: последние присутствуют, «работают» на практике вне и независимо от человека, в том числе его воли и ведома. А значит (и как правило), вне рефлексии.

Разумеется, они внеположны, запредельны человеку, никогда не постижимы сполна. Но они непременно соприсутствуют, причем, сообразно человеческой мере. «Соприсутствуют» как извне, так и изнутри его самого.

Лишь в соотношении с ними человек определяется в своих высших смысложизненных исканиях; в связи с ними обретает себя. Единственно, благодаря связанности с ними (каждый раз особенной), он выступает феноменом человеческого бытия, а не просто «человеком», ограниченным «шляпой и башмаками», биосоциальной данностью, как обычно его представляет гуманистическая, вообще, производяще-метафизическая трактовка.

Пусть нас не смущает, что зачастую главенствующее из данных «участников» одни мыслители и течения именуют какой-то «сверхъестественной силой», «Богом». Другие — как-то иначе.

Нет особой сложности понять, — например, следуя апофатической логикой и не только, что мы показали в соответствующем разделе, — при последовательном промышлении между Богом и бытием (соответственно, материей, матерью-природой) имеется тождество. В таком ключе и можно правильно понять слова Н.А. Бердяева: «Идея самодостаточности, самодовольства (Aseitas) божественной жизни есть экзотерическая и, в конце концов, ложная идея, и она существенно противоположна идее Богочеловека и Богочеловечества» [773]. Среди прочего, мыслитель хочет сказать (нельзя с ним не согласиться), что объективно-онтологические основания, «участники» практики в самодовлеющести своей, пребывая в изоляции от человека, уже потому никак бы на него не влияли, были бы ему совершенно неизвестны. Следовательно, принимают они участие на практике не как-то извне, а как раз «работая» внутри нее.

И здесь нас подстерегают правомерные вопросы. Как возможно осмысление, понимание роли и места данных объективных (онтологических) сторон, в силу означенного их участия на практике? Как можно разграничить «человеческое» и «не человеческое» практики? Каким образом помыслить, например, ту лепту, которую вносит в практику бытие или процесс события в отличие от иных объективных соучастников?

Как отмечалось, событие, будучи присвоением, на практике тоже выполняет функцию присвоения. Причем, такого, — которое (что вытекает из данной ему характеристики) предполагает осваивающее со-присутствие человека с ним. Но как мы это узнали? Что мы, вообще, можем знать о нем как таковом?..

Разумеется, ответ один: только и в форме осваивающего участия человека в практике, через осваивающую практику, соответствующую здесь высвоенность человека. Ибо освоение — такая творческая активность (в том числе духовно-практическая, сознательная), которая, исходя от человека, не замыкаясь на нем самом, благодаря осмотрительно внимательной и откровенно-проникновенной своей особенности как произведения, вступает в области, трансцендентные человеческой наличности. Тем самым, непременно «соприкасается», даже «перекрещивается» с активностью бытия, события, других участников практики. Данный факт несомненен, имея в виду также поэтическую природу произведенчески-осваивающей практики. Иначе, осваивающее творчество не дорастает до подлинной поэтичности. На произведенческий характер тоже не может претендовать.

Именно обстоятельство, что осваивающее творчество человека, поэтически трансцендируя, со-присутствует, соприкасается, «переплетается» с активностью других «участников», — дает основание фиксировать и вести речь о практике как таковой. И не важно, что активность нечеловеческих участников практики не очень ясна. Посредством нее они присутствуют здесь лишь в некотором плане, позволяющем, к тому же, человеку выдержать их. Надо думать также, вне досягаемости и внимания человека остаются иные аспекты их, не касающиеся человеческого существования. И, вообще, надчеловеческая активность данных участников сама по себе не вычленима, поскольку постоянно и всюду соединена с активностью человека. Тем не менее, она на практике безусловно есть. И без них практика теряет смысл.

Тем более, — как материальный, объективно-реальный, точнее, онтологический процесс, где человек творит со-вместно с бытием, событийно. Ведь здесь, во встречном движении, человек поднимается до способности творить в присутствии (ответствовании зовам, нуждам) бытия, а бытие помогает (в полноте смыслов данного выражения) ему в этом. Замечательно говорит Н.А. Бердяев в своем программном выступлении «проблема человека»: «Творческий акт человека..., есть ответ на Божий призыв к человеку, и он нужен для самой божественной жизни, он имеет не только антропогоническое, но и теогоническое значение. Последняя тайна о человеке, которую он с трудом способен понять, связана с тем, что человек и его творческое дело имеют значение для самой божественной жизни, являются восполнением божественной жизни» [774].

Вряд ли в свете сказанного стоит именовать «практикой» активность, свойственную человеку лишь как человеку, («субъекту», противостоящему некоему «объекту»), среди прочего, не осуществляющему себя человеческим бытием хотя бы в опосредствованной форме. В действительности такая «практика» возможна лишь в технико-метафизицированном, производящем сознании. Ибо реальная практика всегда есть процесс означенного единства человека и мира, человека и бытия. Вот как это на языке своих взглядов подтверждает Бердяев: «Существует извечная человечность в Божестве и, значит, и божественность в человеке. Поэтому творческий акт человека есть самообнаружение в полноте божественной жизни. Не всякий творческий акт человека таков, может быть и злое, дьявольское творчество, но оно всегда есть лжетворчество, всегда обращено к небытию. Подлинное творчество человека христологично, хотя бы в сознании этого совершенно не было видно» [775].

Практика в своей подлинности со-бытийна, а в постпроизводственной истории — событийна. Собственно, данное (со-бытийное, тем более, событийное) самообнаружение и сообщает специфическому способу человеческого бытия достоинство осваивающей практики. Во всяком случае, — в том неразвитом «сегменте» (разумеется, не объемлющем собой практику сполна), которым выступает соответствующее человеческое бытие до событийности. Благодаря и по мере пробуждения здесь осваивающего сознания, практика от осваивающей активности на всеобщем, надындивидуальном, общеисторическом уровне переходит к такому же самовыражению на уровне отдельного человеческого бытия. Равно, человек как человеческое бытие во всеобщем (опосредствованном) измерении обнаруживается таковым непосредственно: жизнедеятельностью личности, экзистенции.

Из отмеченных черт практики легко показать (что делается нами в другом месте [776]) многоплановую, многосферную реализацию человеческого бытия. На самом деле, последнее простерто не только пространственным и временным планами (пусть весьма своеобразными), но также в смысловом. Человеческое бытие как осваивающая активность не только в мире, но и за миром; не только в рациональном (в смысле «Ratio»), но и иррациональном. Живет оно далеко не единственно познанием (исследованием, и даже открываниями неведомого, — гносеологизм), но прежде всего любовью, верой, духовно-практическими откровениями; живет полнокровно «всеми фибрами» души, тела и духа. Причем, — не ограничиваясь наличным, но и прорываясь к трансцендентному, являя себя одновременно природно, общественно, мирно и бытийно, слиянно со всем своим внутренним и внешним... Лишь так существуя, человек не утрачивает означенную выше истинствующую открытость в просвете бытия и события.

Под углом зрения и реализации осваивающей активности по-новому открывается вроде бы простая (очевидная из вышесказанного) и все же такая трудная, особенно для техно-логически живущего человека, истина, что «человек — не Бог». Не он «мера всех вещей»; не ему принадлежит первенство, ведущая роль в мире и сотворчестве с бытием, следовательно, на практике. Он не может не считаться с объективно-реальными условиями-факторами и «со-участниками» своего существования. Именно им, — как бы при этом их ни именовать, что бы из себя человеческое бытие ни представляло, на какую бы высоту в совершенстве ни поднялось, какими бы силами, возможностями ни располагало, — всегда принадлежит главенство, определяющая роль в отношении человека. В том числе — активности, созидательного творчества, способности со-участия в игре бытия-события, свойственных человеку.

В силах последнего именно через осваивающее существование предпринять необходимое и возможное, чтобы зовы, веления и почины бытия, равно устремления события доходили до него беспрепятственно, не сквозь «броню» его самомнения, своемерия и других искусственных «посредников». Не важно, техника это, «текст» (постмодернизм), либо еще что иное.

Живя осваивающе, человек способен строить жизнь, опираясь на устремления и веяния бытия: те возможности, условия и горизонты, которые оно дает. И строить так, чтобы не только не идти вопреки бытию и времени, не порывать с событийностью, но только — согласно, со-присутственно, взаимопринадлежно, оставаясь в со-бытийности и событии.

Жизнедеятельности человека, которая будет протекать освоением, для всего этого достаточно. А если меры осваивающей практики (другими словами, осваивающее участие человека в практике), коими данное человеческое бытие существует, стали «мешать», оказавшись тесными, изжившими себя, — их нужно (и человек в освоении способен на это) совершенствовать, исправлять, раздвигать. Причем, со-бытийно, внимая и следуя событием. Собственно, именно в этом движении, — становлении, обновлении, в выхождении за достигнутое, «систему», в открытости, — существо освоения, осваивающей практики. Да и, как обнаруживает освоение, — бытия, времени. Наконец, в этом, среди прочего, и выражен философский материализм в подлинном и глубочайшем смысле.

Как неоднократно указывалось, к событийно-практическому существованию в означенном плане современный человек уже давно призван (присвоен). Причем, — как объективными условиями (со-участниками практики, коей он живет), так и нуждами, заботами внутричеловеческими, — общественной жизни, культуры, сознания, внутреннего мира человека в целом и т.д. Уже давно, с обозначившимся закатом индустриализма, необходимость эта «стучится в дверь».

Утверждая это, мы вынуждены, все же, снова повториться. Означенные предпосылки осваивающе-произведенческой практики в современном мире пока не сформировались сполна. Хотя, верно и то, что многие реальные возможности с условиями вполне налицо. Было бы ясное сознание и, благодаря этому, добрая воля народов, авторитетных политических сил, правящих кругов ведущих стран, активное, сознательно-организованное движение народных масс по одействлению означенных возможностей. В частности, — переведению современного производства, на основе имеющихся и нарабатываемых духовно-практических достижений, в русло произведенческой практики.

Верно и то, что кое-каким факторам (условиям, возможностям этого) даже предстоит еще сложиться. Произведенческое творчество современному человеку пока что в немалой мере предстоит освоить. Причем, — не только «практически», но также «теоретически». В массе своей сознание не прониклось пониманием, почему именно осваивающе-произведенческая практика отвечает запросам нашего переломного времени, ставшего предельно хрупким и зыбким от тотально развернутой, массированной поступи производящей практики. Предстоит еще проникнуться, что только осваивающе-произведенческим мироотношением, творчеством человек спасаем, удерживается в просвете (истине) бытия. Тем самым, способен осуществлять свою жизнь событийно, как она возможна в качестве единственной альтернативы будущему, уготовленному производящей практикой человечеству, истории на сегодняшний день и, тем более, впредь. Больше того. Только что сказанное, вплоть до терминов, отнюдь не обрело общепризнанный статус безоговорочной истины, нуждается в разъяснениях, в объективации. И сама возможность непроизводящего творчества, постпроизводящей практики, экономики, образа жизни человека воспринимается нынче чем-то сомнительным.

Так что, признать произведенческую необходимость, на сознательном уровне утверждать и разворачивать ее содержание, — тем самым, открыться подлинному будущему, высвободиться из закованности в «человека» (Ницше) цепями, отлитыми «металлом» частно-присваивающей практики, вступить в царство подлинной свободы постпроизводящего сверхчеловеческого существования и соответствующей рациональности, тождественных произведенчески-осваивающей событийности, — не так-то просто.

К тому же, она (необходимость новой практики), повторим еще раз, не утвердится обычным путем, «самотеком», «само собой». Воспитаться и воспитывать данной необходимостью, — «сверхчеловечности» (по производящим меркам), событийному существованию, если угодно, вступить в борьбу за постпроизводящую человечность (не только вовне, но скорее даже внутри себя) прежде всего через «преобразование сердец» (И.Б. Мец), — это, видимо, самое сложное и трудно выполнимое из всего, что до сих пор когда-либо приходилось (а может, придется) людям решать. Да, в каком-то смысле дело даже отдает классической утопичностью. И все же, иной, подлинно человеческой и бытийной альтернативы спасительной перспективы у человечества нет.



Примечания


773. Бердяев Н.А. Проблема человека // Труды. — М., 1992. — С. 29.

774. Там же.

775. Там же.

776. См.: Алиев Ш.Г. Практика как освоение. Освоение как способ человеческого бытия. — С. 72-150.