Врун и Мышонок

В детстве мама пела ему колыбельную про мышонка, которого приходили качать и тетя лошадь, и тетя жаба.
Про маму он вспоминал редко. В трактирах и тюрьмах нечасто  услышишь эти два коротких слога, от которых к горлу подкатывал ком и перехватывало дыхание. Отчим отвез маму на другой край земли, когда Врун стал бродягой. Будто кругосветное путешествие вылечит от тоски по единственному сыну.
Сам Врун мышей не любил, хотя и слышал, что они не глупее крыс, и  терпеливые заключенные их дрессируют. Даже учат записки носить из камеры в камеру. Впрочем, он их и не боялся. Другое дело крысы — злобные хитрые и очень живучие звери, и у них есть свои королевы. Великий Сказочник ошибался в половой принадлежности тварей, напавших на зачарованного героя. Вот удивительно устроен мозг: после последней отсидки, где его нещадно колотили сначала фараоны, а потом сокамерники, он забыл, как играть в простого подкидного. Сказки же помнит.
Кличка Врун ему досталась еще в детстве, когда, начитавшись книг, он выходил во двор и пересказывал их дворовым детям. Те, что помладше, верили в его россказни, а те, что постарше —  били.
Отчим оказался прав: книги не довели Вруна до добра. Он вырос бездельником и бродягой, не умеющим ни жить, ни выживать.
Про мышей ему вспомнилось не зря: так теперь зовут его напарника. Мышонок —  мальчишка лет семи, худой, юркий, с серой от недоедания и курения кожей, шел рядом и посвистывал. Это был хорошо обученный форточник, доставшейся Вруну в наследство от умершего в тюрьме вора-домушника, за которым он ухаживал в тюремном лазарете.
Закон был суров —  ворам рубили руки. Причем не важно, украл он яблоко или шкатулку с золотом. Но на улицах не прибавлялось калек-попрошаек, потому что выжить после такой совсем не добровольной ампутации удавалось не многим. Вот и домушник умер, но успел шепнуть адрес своего логова и имя напарника. И оставил кое-какое имущество. По неписанным воровским правилам никто не смел отобрать даже у никчемного бродяги такое вот наследство.
Парнишка же не повторит судьбу Вруна: он уже с малых лет при ремесле, ведь воровство тоже работа, потруднее и поопаснее других. И хоть современные дети больше книжек любят синематограф, Мышонок вырастет нормальным мужчиной. И Врун уж точно никогда не расскажет ему историю о благородных разбойниках, раздающих все бедным.
Врун сидел за бродяжничество, а когда не отбывал наказание, то за еду и кружку имбирного пива рассказывал прочитанные или придуманные  истории. Мальчишке же еще рано пить трактирное пойло, да и от тюремной баланды остались в организме одни воспоминания, поэтому пришлось идти к тетушке Мару, скупщице краденого.
Кроме ребенка, наследство включало теплый фрэнч, почти новый, и папиросницу из непонятного желтого металла. Не золото точно, и не латунь, и не медь. Вещица вроде легкая, но даже гвоздем не получалось поцарапать. Мальчишка клялся, что прежде ее у напарника не видел.
Мышонок успел стащить с прилавка уличной торговки пирожок и теперь вприпрыжку добежал до бродяги.
— Уф, догнал! —  радостно сообщил, протягивая Вруну кусок пирога. От сдобы пахло мясом, но от начинки только запах и остался.
Мальчишка боязливо вжал голову в плечи, видно, ожидая подзатыльника за жадность.
— Твоему напарнику за это отрубили руки, —  приврал для острастки Врун. —  Кушай сам.
— Толстая Бася — добрейшая тетка! И так бы угостила, просто товарок опасается. Заклюют, — пояснил мальчишка, в два укуса доел пирог и сыто икнул.
Так, под его писклявое икание, и добрались до дома барахольщицы.
Врун позвонил в висевший на шнурке колокольчик. Много раз его срезала местная голытьба, но всегда потом возвращала на место: у тетушки Мару ходили в покровителях самые коронованные воры.
Небольшого росточка женщина, не старая, но и не молодая, открыла дверь так быстро, будто ждала их визита. Закутанная до глаз в цветастую шаль, она казалась толстой из-за множества юбок, надетых одна на одну. Мару впустила их, но не дальше коридора. За френч дала три монеты, а папиросницу сначала попробовала на зуб, потом поддела ногтем, но открыть не смогла. Тогда достала из-за пазухи перочинный нож. Ее усилия оказались тщетны, поэтому скупщица вернула поломанную вещь Вруну.
— Все, проваливай! Мальчишку оставь, —  строго приказала она.
— Это теперь мой напарник, —  не особо уверенно ответил Врун.
Тетушка хрипло засмеялась.
— Напарник пиво лакать? Дам золотой. Пику ищет такого вот худышку, его-то недавно упал с пятого этажа.
— Наверняка от голода голова закружилась, —  встрял в разговор Мышонок. — Всем известно, какой Пику жмот, морит напарников голодом!
Барахольщица отвесила мальчишке оплеуху
—  Молчи, когда взрослые говорят!
Врун заслонил напарника своим тщедушный телом.
— Он не продается. А о делах наших еще услышишь! Вернее, сама увидишь, когда золото принесем.
Сказал он это лишь бы отвязаться. Какое золото? Их с мальчишкой в чистые кварталы не пустят, а по окраинам, кроме платьев да сюртуков, и взять нечего. Разве что сапоги или ботинки высоко ценятся.
Они, пятясь, покинули дом скупщицы и отправились в трактир в конце улицы. Весело стуча деревянными сабо по мощенной серым камнем дороге, дошли до заведения довольно быстро, да и голод подгонял. Сели за дальний стол в углу, стараясь быть неприметными.
Впервые за много лет Врун отказался от пива, а заказал еды и молока. Бабушка всегда заставляла его пить молоко, чтобы зубы были крепкими и белыми. Зубы действительно были крепкими, пока их не коснулись кулаки полицейских, а потом и сокамерников. Но, может, Мышонку повезет больше.
Мальчишка ел жадно и неопрятно, вытирая жирные от курицы руки о явно не по размеру пиджак. Молоко же прихлебывал шумно, так, что белые капли стекали с подбородка, оставляя длинные борозды на грязной худой шее.
Закончив есть, мальчик устало прислонился к деревянной стене, достал из внутреннего кармана пиджака папироску и коробок спичек. Врун не курил и дым не очень любил, поэтому строго посмотрел на Мышонка, а когда тот не понял намека, просто вырвал задымившуюся папиросу у него изо рта.
Мальчишка опешил. Снова полез за пазуху, но Врун опять отнял его «лакомство».
— Вы чего, дяденька? —  обиженно заканючил пацан.
— Курить вредно. Особенно в столь юном возрасте.
Сидевшие за соседним столом углежоги дружно заржали:
— Вот загнул так загнул! Как по писаному!
Слова передавались от стола к столу, и скоро весь трактир стонал от смеха. Даже вышибала на короткое время покинул свой пост у двери и пришел посмотреть на чудака.
— Бросай ты этого чокнутого и не расстраивайся. Пику и пить, и курить, и баб любить тебе позволит. Ты ведь не принц какой-нибудь.
Пришлось уносить из трактира ноги: связываться с грубыми пьяными мужиками дело пропащее.
Ночевать остановились под мостом. Здесь и не дует, и костер не виден полицейским. Грелись и мечтали, как купят шарманку и станут ходить выступать. Мышонок будет петь, а вечерами — учиться читать и писать.
— Как я любил придумывать истории! Записывать их, витать в мире грез и вдохновения, когда огонь струится по кончикам пальцев, а душа поет, — вздохнул Врун.
Мышонок испуганно посмотрел на напарника. Он-то видел в китайском квартале подобных, любящих витать в грезах. Курильщики опия кончали плохо: их часто просто бросали в реку, уносившую трупы в море.
— В родительской библиотеке я с упоением проглатывал книгу за книгой, том за томом, — продолжал ностальгировать Врун.
Мышонок представил, как молодой Врун, словно фокусник в шапито, глотает книги, как шпагу. Шпага, конечно, острая, но книга-то большая, во рту не поместится.
— Силен ты врать, напарник. Папиросницу дай, попробую открыть, —  попросил Мышонок, устроившись на куче тряпья. Врун отдал. Если даже тетушка Мару ни гроша за нее не дала, то и не жалко, пускай ребенок играется.
У мальчишки нашлась остро заточенная монетка, которой он и стал ковырять створки папиросницы.
Врун грел над костром руки, после обильной еды его клонило в сон. Он уже почти заснул, но тут мальчик ойкнул. Бродяга открыл глаза и успел увидеть, как напарник кинул папиросницу на камни, а сам слизнул кровь с порезанного пальца.
Врун достал бутылочку рома, припрятанную на холода. Маленькая темная склянка могла спасти его от простуды, но теперь вот придется потратить ее на мальчишку — обработать бедолаге рану.
Бродяга всего на мгновение отвел взгляд от Мышонка, доставая пузырек, а когда сфокусировал зрение, то вмиг проснулся.
От крови створки портсигара открылись, радужный свет заструился по камням, делая пламя костра блеклым и неярким. А мальчишка исчез! Не без следа: легкая дымка, будто от его сигаретки, повисла в воздухе, потом поползла к Вруну. Тот попятился.
— Эй, напарник, ты чего испугался? Белую горячку словил?  —  бодро и весело вопросила пустота.
Дымка уже растаяла, а мальчишка так и не появился. Врун встал на колени — подняться во весь рост не давал страх — и пополз к портсигару.
Тот с открытыми створками лежал на камнях, внутри ничего не было. Но чем ближе бродяга подползал, тем отчетливее в голове звучала старинная песенка: «Ах мой милый Августин, Августин».
Врун протянул руку и захлопнул портсигар. Мелодия прекратилась.
За спиной раздался ехидный смешок. Бродяга обернулся. Юный напарник улыбался щербатым ртом, уперев руки в боки.
Живой и видимый, не призрак.
— Палец зажил, будто и не порезал его, — похвалился мальчишка, показывая Вруну руку. Подобрал валявшийся на камнях портсигар и засунул его поглубже в охапку тряпья, а потом завалился на нее спать.
Врун не стал говорить про свои видения. Наверное, и вправду допился до чертиков.
Когда Мышонок заснул, бродяга вытащил папиросницу, попытался повторить опыт: порезал палец и капнул на блестящую крышку. Папиросница не открылась. Взяв горящую ветку, он подошел к реке. В бегущей воде отражался и он, и факел. Невидимость не сработала.
Вернувшись, Врун улегся, прижавшись к спине напарника, и уснул. «Привидится же такое», —  последнее, о чем он подумал перед тем, как сон победил его страхи.
На следующий день, зябко поеживаясь, они доели прихваченный из трактира кусок хлеба, запили кипятком.
— Напарник, перед самой посадкой моего бывшего патрона мы разведали хорошее место, — начал мальчик, кладя портсигар во внутренний карман пиджака. —  Вдова, много побрякушек. Вчера в трактире слышал, что надели на нее деревянный макинтош — преставилась карга. Как только все уйдут на похороны, мы проберется внутрь. Дом каменный, в два этажа, на первом решетки. Но если ты меня подсадишь, то на втором этаже есть форточка, которую почти никогда не закрывают. Это на границе чистого района, там фараоны не дежурят.
Мышонок провел бродягу до этого домика, и Врун уселся на землю неподалеку, делая вид, что сомлел от вина.
К полудню траурная процессия покинула дом, колеса скромного катафалка застучали по мостовой. Как только трое провожающих старушку в последний путь свернули за угол, появился Мышонок. Врун, как заправский циркач, присел, потом, сцепив руки, подкинул мальчишку себе на плечи. Тот, ловко цепляясь за решетку, подтянулся, забрался на довольно широкий подоконник и проскользнул в форточку.
Успели они до прихода судьи. Добычей стали пара золотых сережек, часы на цепочке и пачка денег. Не толстая, но и не худая.
Мышонок приплясывал от восторга.
— На неделю хватит, а то и больше! Ты в карты играешь, напарник?
Врун помотал головой. Он вспомнил безрукий окровавленный обрубок, заживо сгнивший в тюремной больнице, — все, что осталось от бывшего напарника мальчишки. И почему он не вспомнил об этом, когда подбрасывал мальчонку ко второму этажу?
Между тем Мышонок привел его в какую-то грязную подворотню и, усевшись на уже прогретые солнцем каменные ступени, занялся дележкой добычи.
Как-то само собой получилось, что он стал главным в их преступном дуэте.
Он не умел читать и раскладывал деньги по цветам:
— Одна зеленая бумажка тебе, одна мне. Две красненькие тебе и две мне.
Часы он отдал Вруну. И сережки тоже.
— Отнесешь тетушке Мару, я подожду тебя под мостом. И меньше чем за две золотые монеты не отдавай! Купим шарманку, чистые вещи и станем петь на улице или в трактирах. Уж ручку шарманки я смогу крутить. Буду играть, а ты рассказывать истории.
Но их мечты разбились в самом начале.
С высокого забора спрыгнул прыщавый подросток, и следом открылась невидимая под густым плющом калитка. Дорогу им преградил Пику. Врун не знал воровского мира города, но по бледному лицу Мышонка сразу понял, что это он и есть.
Невысокого роста крепкого мужчину лет тридцати, в костюме и с прилизанными и напомаженными волосами, похожего на парикмахера или приказчика магазина, можно было бы назвать симпатичным. Портили все злые стального цвета глазки, которые так и буравили напарников.
— Ну и ну! Мышь принесла золотые! Ловкая маленькая тварь.
Пику сделал знак прыщавому, и тот схватил лежащие на ступеньке деньги.
Мышонок жутко заскрипел зубами. Врун с удивлением смотрел, как мальчик вытаскивает из рукава остро заточенную монету и чиркает ей по горлу прыщавого. Монета разминулась с шеей подростка на какие-то пару миллиметров, а вот нож, брошенный Пику, нашел свою жертву.
Раздался жуткий скрежет металла о металл, а потом на замызганном, в подтеках жира и соусов пиджаке Мыша проступило кровавое пятно. Опять послышался металлический звук, карман на груди мальчика оттопырился, и Мышонок исчез.
—  Великий Вор! — закричал Пику. Его подручный просто грохнулся в обморок.
Врун не стал ждать. Оттолкнув вора, он что есть мочи побежал по улице. Выход ему виделся один —  снова сесть в тюрьму. Поэтому он бежал не к набережной рыбаков, а в чистую часть города, где под белыми ажурными зонтиками гуляли дамы и звенели шпорами кавалеры в алых мундирах.
Полицейский, увидев бегущего бродягу, ловко подставил ему подножку, а два дюжих помощника, подхватив Вруна под руки, просто подтащили его к парапету и кинули в реку.
Плавал он хорошо: ездил в детстве в спортивный лагерь. Отчим  хотел вырастить из него настоящего мужчину. Спасибо ему за это.
Вруна подобрали рыбаки. За золотые сережки вдовы продали ему рыбы и краюху хлеба, поэтому ужин и обед, совпавшие по времени, обещали стать настоящим пиром.
А в обиталище под мостом его ждал сюрприз. У костра, развесив на рогатинах мокрые вещи, сидел Мышонок. Абсолютно здоровый, только под левым соском алел свежий шрам.
— Зажило как на собаке! Правда, не помню, как ты меня отбил у Пику. Ты настоящий герой, напарник!
Врун в полной растерянности молча принялся потрошить рыбу, пожарил ее, потом часть оставил для копчения. Немного сырой рыбы он ранее обменял на ворох вишневых веток у трактирщика.
— Что у нас, кроме рыбы? —  надевая просохшую рубаху, спросил мальчик.
Врун достал золотой брегет на массивном шатлене и отдал напарнику. Тот радостно улыбнулся.
— Послушай, Мышонок, я должен сказать тебе правду, — и бродяга рассказал о волшебной папироснице и перемещении мальчика.
— Врун ты и есть, Врун! Лучше расскажи сказку, чтобы мне снились хорошие сны.
Врун выбрал историю про Холодное сердце. Мальчик уснул почти сразу, и, наверное, зря бродяга не спал, а довел повествование до финала.
Но утром оказалось, что Мышонок все слышал и даже в волшебство  поверил.
— Да, здорово проникнуть во дворец невидимкой, украсть мешок золота, и никто тебя не заметит.
— И снова вернуться под мост, — урезонил его жадность Врун. — Или Пику приведет банду и убьет нас.
Мальчик долго молчал, хмуро жуя рыбу.
— Ну давай за часы купим лодку и уплывем к морю, — предложил наконец.
— Везде есть свои воры и фараоны, — грустно ответил Врун. — Ворованное не принесет счастья.
— А много счастья у тебя сейчас? Дырявая куртка, сухой хлеб и черти с перепоя. Ты как хочешь, а я проникну во дворец и украду золото! — взвился пацан и, закончив завтрак, ушел. Требовалось раздобыть денег для путешествия к дворцу герцога, а, кроме воровства, Мышонок ничего не умел. Да и без напарника работать глупо.
Поэтому пришлось идти к Пику. Тот удивленно посмотрел на воскресшего мальчика, потом смачно плюнул через левое плечо.
— Чур меня! Я даже возьму тебя в долю, Мышь. Напарником будет он, — вор указал на прыщавого подростка. Тот опять чуть в обморок не упал. — Сейчас переоденетесь в хороших мальчиков и пойдете в чистый квартал. Там уже все готово.
Пику, зло посмотрев вслед мальчишкам, отправил одного из помощников с сообщением о готовящейся краже к фараонам. Глупый маленький мышонок готовился снова угодить в мышеловку.
Врун плыл по реке. Лодку он купил хоть и небольшую, но крепкую и даже с рулем. Проплывая под очередным мостом, он увидел, как одетый в матроску мальчик, удивительно похожий на его напарника, убегает от двух полицейских. И только когда, белея воротником с синей полосой, фигурка упала с моста в реку, бродяга понял, что это действительно Мышонок.
Он и подхватил его за воротник, втащил в лодку. Течение и весла спасли двух путешественников от преследования, и они все же отправились к морю.
Врун за годы бродяжьей жизни ни разу не был на побережье, а вот Мышонок, оказывается, даже жил там. Или ему просто снилось море.
— Мне, тогда совсем глупому малышу, какой-то старик пообещал покатать на морской черепахе. Вот с ним я и ушел. Потом заболел горячкой от холодного дождя, а очухавшись, все забыл: и адрес, и имя.
— А маму? — кашляя, спросил Врун.
— Неа, не помню. Зато каждую кражу помню, словно вчера на дело шел.
До моря они не доплыли чуть-чуть. Любуясь красотами приморского герцогства — белоснежными дворцами и мраморными домами, парусниками и дымящими трубами пароходами, — стали жертвами суровых законов здешних райских мест.
Лодку забрали, Мышонка увезли то ли в приют, то ли в монастырь, Вруна же кинули ждать своей участи в одну из камер Судной башни — самого высокого здания на побережье. Именно с нее сбрасывали без приговора бродяг, попрошаек, мелких воришек и карточных шулеров.
Немного поспав, Врун, пошатываясь от голода, подошел к бойнице. Всюду, сколько мог охватить взор, блистало бирюзой море, то самое, к которому они так стремились.
В замке заскрежетал ключ, и дверь со страшным скрипом открылась.
«Ну вот и все, — решил бродяга. — Будет мне и море, и плавание. Одна надежда, что корабль-призрак Летучий голландец подберет. Хотя какой из меня матрос?»
Врун, не пряча глаз, посмотрел на вошедшего, а потом опустился на каменную лавку: очень кружилась голова. Для палача визитер был слишком нарядно одет — этакий франт. Верно, неплохо платят.
— Месье Антуан, я душеприказчик вашего семейства, — заявил посетитель. — С прискорбием сообщаю о кончине вашего отчима. Он оставил вам в наследство родовое поместье и сорок акров земли…
— А моя матушка? Что с ней? — перебил Врун.
— О, не волнуйтесь, мадам путешествует. Думаю, месяцев через шесть, ну максимум через год будет дома. Да, и еще. Вам  тут подарок передал один человек, право, не знаю зачем, —  и нотариус вытащил из-за пояса брюк моток веревки, враз сделавшись из толстяка худым и стройным.
— Мышонок, — счастливо улыбаясь, пробормотал Врун. Он убедил поверенного уйти, пообещав встретиться в имении. Затем закрепил небольшой складной крюк, оказавшийся на конце веревки, на кромке окна и кинул веревку в пропасть.
 Через несколько минут в камеру проник Мышонок.
— Ты что, сдрейфил, напарник? Зря! Ты теперь такой же худыш, как я. Пусть не мышь, но летучая мышь точно. А лодку нашу я увел прямо из-под носа фараонов! —  мальчишка рассмеялся, но тут же умолк, опасливо косясь на дверь зелеными глазами.
Бывший бродяга не признался мальчику, что его по-любому освободят, ведь он теперь не изгой, а богатый помещик. Ведь это так здорово — спуститься с башни, словно пират или благородный разбойник! Как в приключенческих романах!
Мешочек с золотом, переданный нотариусом, превратился в клад, найденный в камере, не зря же его звали Врун. Мышонок смеялся, от восторга по-щенячьи повизгивая.
Мужчина довольно ловко спустился первым и ждал мальчика, придерживая веревку.
Внезапно откуда-то со стороны моря раздался негромкий хлопок. На камни упал, звякнув, портсигар. Он раскрылся и развалился на две половинки, сверкая в алом закате.
Антуан почувствовал на лице теплые капли. Нет, не дождя — крови. Врун поднял голову и… не увидел ничего. Веревка по-прежнему вздрагивала.
Вскоре зашуршала галька, и невидимый Мышонок всхлипнул уже совсем рядом.
— Эй, Врун, помоги! Мне рано умирать! Я еще хочу спросить должок с Пику.
Антуан кинулся к портсигару и, опустившись на колени, попытался соединить две половинки. Увы, его усилия были тщетны. Тогда он засунул сломанную вещицу в карман и поспешил к мальчику. Нащупал худое тельце прямо под привязанной к камню веревкой, поднял на руки и зашагал к  лодке. Вдали шел под парусами корабль береговой охраны. Оттуда больше не стреляли, видимо, не сомневались, что мальчик упал на камни и разбился.
Врун посадил напарника на скамью и всю дорогу до порта, сдерживая слезы, спрашивал:
— Ты здесь, Мышонок?
— Да здесь я. Ты что, меня не видишь? Прекрати, Врун, это уже не смешно! А ведь на мне все опять зажило, как на собаке. Вот я везучий, даже пуля не берет!

***

Антуан вернулся в отчий дом ждать матушку. От нее приходили краткие телеграммы, но кругосветное путешествие никак не заканчивалось: то карантин, то благотворительность задерживали ее в очередном порту мира.
 Почетное место среди трофеев славных предков, рядом с орденами и пистолями, занял раскрытый портсигар, так и не желавший закрываться. Глупый маленький Мышонок, до сих пор не материализовавшийся, бродил по богатому поместью и мешал Вруну читать книги у камина. А потом исчез.
Антуан до ночи скакал по полям и дорогам, звал друга. Наверное, это было странное зрелище, никто из крестьян не понимал, какого Мышонка ищет господин. Ну да он всегда был странным.
Однажды бывшему бродяге приснился сон, что если портсигар сжечь, то мальчик вернется. Увы, коробка из непонятного металла не горела в камине. Тогда он отнес ее местному кузнецу. Но и там, в настоящем аду, неизвестный металл не плавился.
Вдруг рядом раздался такой узнаваемый смех Мышонка. Мальчик хохотал так, что Врун даже испугался за его рассудок.
— Вот так же горела мансарда Пику, — сквозь хохот проговорил воришка. — А сам он выбросился из окна и полетел вниз пылающим факелом. И это справедливо: он на своей шкуре понял, как умирали его напарники.
— Я думал, ты уехал грабить герцога, — пошутил Врун.
— Да зачем мне золото, если есть верный друг и дом? А большего и не надо. Если только немного волшебства из твоих сказок, чтобы снова стать видимым.
— Ты больше не покинешь меня? —  Антуан виновато улыбнулся. Протянул руку, пытаясь коснуться напарника, но ощутил лишь пустоту. Мышонок сам взял его за руку и повел к дому.
Вскоре Антуан научил невидимого Мышонка читать, и теперь им было о чем поговорить и длинными зимними вечерами, и во время летних прогулок по полям.
Мальчик рос, и Врун, не задумываясь, поменялся бы с Мышонком жизнями. Но небо осталось глухо к его мольбам.
В один из промозглых осенних дней, когда дождь лил не переставая ни на минуту, к усадьбе подъехала карета. Бывший бродяга в этот момент сидел в кресле и сочинял сказки.
— Мадам Анна! — провозгласил слуга.
Как оказалось, это вернулась мама Вруна.
— Где ты, мышонок? — позвала она. — Как долго я тебя искала!
Врун разбудил спящего друга и спустился вместе с ним на первый этаж.
— Мой мальчик, как ты вырос! — воскликнула леди и, шагнув навстречу Мышонку, обняла его.
—  Я видимый, видимый! — обрадовался тот, и, вырвавшись из объятий, подбежал к зеркалу. Но то отразило лишь пустоту.
— Конечно, — улыбнулась женщина. — Я ослепла от слез, но любящее сердце не обманешь.
Мышонок, зарыдав, вернулся к несчастной матери и приник к ее груди.
— Отныне я никогда не оставлю вас, добрая леди! Я стану вашими глазами, вашим защитником, вашим… сыном, — еле слышно закончил он.
Громкий, будто раскаты грома, металлический звук потряс весь дом. Портсигар исчез, а Врун увидел, как стройный подросток в бархатном камзоле обнимает пожилую женщину.
— Мадам, это не… —  попытался вмешался старый слуга. Но Антуан приложил палец к губам, запрещая тому открывать правду.
— Я тоже вижу тебя, Мышонок, —  прошептал он