Мансеринья

 

           Жан-Этьен Лиотар был большой Иечкиной любовью с раннего детства, когда мама привезла из Москвы каталог выставки картин Дрезденской  галереи, которую ей удалось посетить в одна тысяча девятьсот пятьдесят пятом году.  Со следующего года тысяча двести сорок отреставрированных полотен  стали вновь экспонироваться в восстановленном здании музея, до основания разрушенного при англо-американской бомбардировке Дрездена. На лицевой стороне каталога была «Сикстинская Мадонна» Рафаэля, на оборотной – «Шоколадница» Лиотара.  Потом,  много десятилетий спустя,  стоя перед «Шоколадницей» в Дрезденской галерее,  Ия  украдкой вытирала набежавшую слезу детских воспоминаний.
 
          О создании лиотаровского шедевра существует много легенд. Как-то раз князь Дитрихштейн, австрийский аристократ, потомок богатейшего древнего рода зашел в венскую кофейню, чтобы попробовать новомодный шоколадный напиток. Он был настолько покорен скромным обаянием милой девушки, что принял решение на ней жениться, несмотря на протесты своей семьи. Желая преподнести своей невесте необычный подарок, князь якобы заказал её портрет художнику Лиотару. Однако это был необычный портрет: князь попросил изобразить девушку в том образе, в котором он встретил её и полюбил с первого взгляда. По другой версии, художник изобразил на картине камеристку австрийской императрицы Марии Терезии, поразившую его своей красотой.

          Сюжет картины, вроде, незамысловат. Обуреваемая воспоминаниями детства, Ия решилась на смелый, граничащий с наглостью, шаг --  сделать копию шедевра  швейцарского художника. Внимательно рассматривая картину, Ия  остановила взгляд на непонятном предмете. Сначала она увидела только изящный бокал шоколада мейсенского фарфора, потом что-то похожее на подстаканник странной формы: там просматривался только металлический  ободок. Вызывала удивление и форма блюдца с изогнутой ручкой.  Въедливая Иечка не могла оставить вопросы  без ответа. Поиски  такового  были долгими и безуспешными, но отыскать ответ следовало непременно, ибо перед тем как рисовать, надо понимать, что за объект   подлежит   копированию. Помогло Ие младшее поколение: зная волшебное поисковое слово, её  дочь, владеющая языками,  разыскала историю этих предметов. Вот она.

          В 1544 году знатные представители кекчи, народа группы майя, прибыли в Испанию и поднесли  принцу Филиппу множество даров Мезоамерики, что  в переводе с греческого означает «средняя Америка». Надо сказать, что это не совсем та географическая зона, которая нынче именуется  Центральной Америкой, ибо четыре тысячи лет назад она охватывала территорию сегодняшней центральной Мексики, Гватемалы, Сальвадора,  Никарагуа, Гондураса и  Коста-Рики. Среди подарков были невероятной красоты перья птицы кетцаль, ставшей впоследствии  национальным символом Гватемалы.  Принц Филипп, а вместе с ним и Европа, получили в подарок такую экзотику,  как перец чили, маис, то бишь, кукурузу,  и какао, который, как оказалось, потребляли в Мезоамерике ещё в Ольмекской цивилизации, господствовавшей в двадцатом  веке до новой эры. То есть, майя и ацтеки уже баловались шоколадом.
          С тех пор начался союз испанского двора с кекчи, а Испания приступила  к импорту какао из Мезоамерики. Уже к 1600 году королевский  испанский двор регулярно потреблял шоколад как горячий напиток. В стране стала развиваться культура производства  шоколада, включавшая в себя  изобретение специальных предметов для его потребления, в частности,  испанскую мансеринью.
          Мансеринья, маленькая тарелка с приподнятой серединой в виде кольца,  держит небольшую чашу с какао, не давая  ей соскользнуть с блюдца и пролить напиток на роскошные одежды  испанских дворян.  В семнадцатом веке какао в Испании был символом величия и вседозволенности. Будучи приглашены  на балы и вечеринки,  богатые высокопоставленные гости дружно  поглощали экзотический декадентский напиток, зачастую при этом беззаботно танцуя. Так  мансеринья стала неотторжима от испанского дворянства.
          Однако мансеринья, ставшая, без преувеличения, символом потребления шоколада в Испании семнадцатого века, была изобретена не в Испании. Дон Альварес де Толедо, маркиз Мансеры,  изобрел мансеринью в  Перу, где он  служил вицекоролём  Испании. Однажды на светском рауте он увидел даму, которая,  увлечённо танцуя  сарабанду, не заметила, как пролила горячий шоколад на роскошное бальное платье. Теперь она растерянно стояла с глазами, полными слёз,  опечаленная уроном, нанесённым её туалету ароматным напитком. Дон Альварес не мог равнодушно взирать на эту душераздирающую сцену и тут же заказал ювелиру в Лиме серебряное блюдце  с приподнятой серединой  для устойчивости чаши, назвав его «мансеринья». 
          Вскоре мансеринью привезли в Европу  и стали изготавливать  не из серебра, а  из фарфора. Любопытно, что сама чаша с шоколадом под названием «джайкра» делалась по образцу доколумбового сосуда, который мастерили из  тыквы и из которого пили  в Мезаоамерике  до прибытия испанцев. Как видно, мансеринья - главное звено в испанской культуре потребления шоколада - была под значительным влиянием традиций и изобретений доколумбовой Средней Америки.
          Мансеринья стала неотъемлемой частью  королевских приёмов: она числилась в протоколе церемонии пития шоколада на придворных балах. К тому же,  экзотический напиток  повышал статус  тех, кто  мог позволить себе этот продукт и всё, что его окружало.  Символизируя роскошь шоколада, мансеринья сама по себе была роскошным предметом  испанской культуры шоколада семнадцатого века.
          Изобретение мансериньи способствовало европеизации шоколада и созданию культуры потребления его богатыми и знатными. В попытке придать шоколаду  собственный вид, европейцы пренебрегли  добавлением в него перца чили и маиса, как это делали туземцы, а  стали добавлять  сахар,  мучные изделия и т.д. Задача развития  культуры мансериньи состояла в том, чтобы показать превосходство европейцев над мезоамериканцами и  укрепить мысль о том, что шоколад – напиток европейский.
 
          Иечка охотно делится узнанным  с коллегами-аматорами и живописцами–наставниками. Но помогут ли ей полученные с таким трудом знания справиться с поставленной  задачей, покажет время. Пока она безуспешно бьётся над складками передника, профилем лица, мелкими деталями злосчастной мансериньи  и уже подумывает, не взяться ли за «Сикстинскую Мадонну»: там хотя бы нет детища маркиза Мансеры…