Тяжёлый случай

«Русские должны благодарить своего православного Бога за то,
что Он призвал на престол такого Ангела света»
Х. фон Мольтке


В ту эпоху на войну не посылали, а водили войска. Все монархи больших и малых стран с началом боевых действий облачались в военные мундиры и отправлялись вслед за своими солдатами. Российский Государь возглавил армию, приняв на себя её нужды и заботы. А его супруга, Императрица Александра Фёдоровна собственный дом в Царском Селе превратила в лазарет, куда сама определилась простой санитаркой. Она обрабатывала раны, перевязывала. Могла провести некоторые несложные операции. Через Её заботливые руки прошли, без преувеличения, сотни раненых.

Императрицу считали холодной и жёсткой, хотя Аликс обладала чутким и нежным сердцем. Её Называли «немкой», хотя Она любила Россию больше, чем природные русаки. Её обвиняли в том, что держится отстранённо, хотя Она, напротив, слишком вникала в чужие беды и слишком переживала за других. Ранить Её было легче лёгкого. Императрица слишком полюбила русский народ, а наибольшую боль, как известно, способны причинить близкие люди. Её ранили беспрестанно. Лживые газеты и циничные политики, светские болтуны и думские крикуны. Русские нещадно терзали свою Царицу. Отдохновение Государыня могла найти лишь в семье и среди страждущих, нуждающихся в Её помощи. Она помогала всем, кому могла. Бедным, больным, раненым. Не ради дешёвой популярности и не для того, чтобы разнообразить себе досуг. Заботы о раненых поглощали всё Её свободное время. Это был тяжкий и неблагодарный, но очень нужный труд.

Всем великосветским сплетникам надо было бы оказаться здесь, чтобы увидеть какой может быть Царица — подлинно величественной, но при том душевной и открытой. Она могла бы стать матерью всему народу, когда бы этот народ научился на любовь отвечать любовью, а не презрением. В создавшихся условиях только раненые и болезные, вырванные из лицемерного и порочного общества войной, могли оценить величие Её души. Такой Она могла позволить себе явиться лишь ограниченному кругу лиц. Сердце Аликс не лежало к балам и раутам. Она была создана для поддержания домашнего очага. Идеальная мать для своей семьи, она о раненых заботилась как о собственных детях. Каждый был Ей дорог. Как же радовалась и гордилась Она, когда длительное время у них в лазарете не было ни одного смертельного исхода, несмотря на тяжесть ранений и сложность проводимых операций. И как же горевала, когда такое всё же произошло. Она стала не сестрой, но матерью милосердия.
Тяжёлый труд и связанное с его исполнением  нервное напряжение подточили Её силы. Из-за проблем с сердцем Императрица вынуждена была оставить обязанности санитарки, но не оставила своих подопечных. Разве может мать бросить своих детей? Просто из сестёр Она  переквалифицировалась в сиделки. И в таком качестве Её помощь носила порой решающее значение. Многие тяжелораненые благодаря Ней были вытащены с того света и спасены. Среди таких сложных случаев был и один примечательный, даже не столько из за характера ранений, сколько из за особого отношения какого он к себе потребовал.

Это был офицер уланского полка, при чём не гвардейского или под шефством кого-либо из Августейшей фамилии. Простой ротмистр, эскадронный командир, возглавивший лихую атаку. В большинстве случаев такие кавалерийские наскоки оканчивались смертью их инициаторов. Но этому ротмистру повезло. Он не погиб, хотя был близок к этому. Поздно ночью его принесли, контуженного и израненного шрапнельными осколками. От сильного сотрясения мозга, он на время лишился зрения и плохо соображал, что происходит и где находится. Ротмистр всё ещё был в атаке. Подгонял подчинённых, требуя ровного строя и часто порывался рубануть невидимой шашкой невидимого же врага. На его удачу, импульсы до израненной конечности не доходили, иначе он сам бы нанёс себе новые увечья. Но вот его голова, а особенно рот, продолжали активно функционировать. Иными словами ротмистр говорил, много говорил. И в выражениях отнюдь не стеснялся. Простой неотёсанный вояка он, видимо, и происхождения был самого простого. В прошлом веке таких называли «бурбонами». Вследствие какой-то умственной аномалии он усмотрел (своими незрячими глазами) в тех, кто заботился о нём, вражеских солдат. Все его тирады были направлены против врача и прислуживавших ему сестёр. В объекты яростной критики попала и Государыня, едва ли по своему воспитанию понимавшая большинство из произносимых слов.

Ротмистр замолкал только, когда окончательно терял сознание. Но, приходя в себя, вновь начинал материться. После одного из подобных пробуждений он начал отчасти осознавать реальность.  Ротмистр понял, что при нём нет оружия. Бой же всё ещё продолжался для него.
— Шашку! Скорее шашку мне! — твердил он, для вящей убедительности подкрепляя требование отборной руганью. В воспалённом мозгу не соединилось в логическую цепочку то, что, по его же представлениям, кругом были враги и что он у них же просил дать ему оружие.

Ротмистр сделался буен, и никак не удавалось его угомонить. Затянувшиеся раны грозили открыться. Это уже было опасно.
Тогда Александра Фёдоровна, никогда не нарушавшая своего положения помощницы, велела принести шашку, что и было тут же исполнено. Такой сиделке ни один врач не осмелился бы отказать.

Ощупывая здоровой рукой эфес болезный понемногу успокоился. Оружие — вот всё, что связывало его с реальным миром. Свою шашку он хорошо знал. Обнимая её, он затих и больше проблем с ним не было.
От этого или от неусыпной заботы, а, вероятнее, и от того и от другого ротмистр скоро пошёл на поправку. Через день он пришёл в сознание, а через два к нему вернулось и зрение. Теперь он хорошо всё видел и понимал. Однако, вырвавшись, наконец, из бреда, он не мог сразу принять действительность. Как так, его «простого офицера» поместили в лазарет самой Царицы? Ещё больше его ослабевший разум смущал факт настолько «недопустимого поведения». Никто, разумеется, не стал ему пенять на нецензурную красноречивость в полуобмарочном состоянии. Он сам умудрился вспомнить об этом. Каким-то образом шашка, вернувшая его в реальность, передала ему фрагменты того, что происходило в предыдущие дни. Яркой вспышкой встали перед ним бранные крики в присутствии почитаемой им Государыни, а, возможно, и адресованные Ей.  Ротмистру начало казаться, что он даже как будто, вырываясь из чьих-то рук, мог и физически задеть Государыню. Он тяжело переживал по этому поводу. Без конца переспрашивал, что и кому говорил. Санитары, чтобы подшутить над ним сгущали краски, описывая его выходки. Но ротмистр так убивался, что и самые завзятые шутники избегали мучить его. Ещё не восстановившееся здоровье раненого начало ухудшаться, что не ускользнуло от Августейшей сиделки. Она взяла ситуацию в свои руки. Ненавязчиво и естественно Она сняла груз с души больного.

Как только Императрица приблизилась к его койке, ротмистра аж передёрнуло. Были бы у него силы, то вскочил бы. Не будь он обескровлен, то покраснел бы.
— Ваше Величество... я... так виноват...
— Какие пустяки.
— Никогда себе не прощу.
— Вы это по поводу того, что говорили в горячке? — с невинной непосредственностью удивилась Императрица. — О, не стоит переживать. Во время операций мы и не такое слышим.
Скромная до ужаса, Александра Фёдоровна и бровью не повела. Каждодневно видя разорванную человеческую плоть, боль и отчаяние, Она и в самом деле не такое уже слышала.
Ротмистр замотал головой. Только ею он свободно и владел.
— Я не должен был... Какой позор.
— Да я толком и не поняла, что  вы говорили. Русский язык — такой сложный, что я ещё не все его обороты освоила, — Александра Фёдоровна сама себе противоречила. Поскольку говорила на правильном русском и совсем без акцента. — Лучше расскажите о своём полку. Вы же стояли под … — Она назвала точное место последней их расквартировки. Спросила о командире полка, только недавно поставленном на начальство. Полк, которому принадлежал ротмистр, до войны стоял в глухой провинции и носил своё имя по названию другого провинциального местечка. Далёкая от Двора, не блиставшая в истории часть, не гвардейская, не шефская, но Царица всё же знала о ней в деталях. Ей не было нужды специально готовиться к этому разговору, чтобы польстить офицеру. Подобно своему венценосному супругу, Александра Фёдоровна отличалась отличной памятью и просто выучила места стоянок большинства  полков и фамилии их командиров. 

Уведя офицера на родную ему тему, Императрица спросила о том, что было интересно Ей.
— Как ваша семья? Где вы родились?
Ротмистр действительно был простого происхождения. Из мещан уездного городка. Холостой, но с большим числом родственников по всей стране. У него, оказывается, было столько же сестёр, сколько дочерей у Царицы. И оба удивились этому совпадению. Царская семья и семья простых мещан были, если задуматься, не столь далеки друг от друга, хотя ротмистр никогда бы не согласился с этим.
Поговорив ещё немного, Императрица убедилась, что раненый успокоился. Тогда Она применила ещё одно лечебное средство, всегда приносившее большой эффект. Императрица указала на шашку, до сих пор лежавшую в койке.
— Я попросила представить вас к Золотому оружию. Так что скоро у вас на шашке появится Георгиевский темляк.
Ротмистр дёрнул рукой. По всей видимости, он рефлекторно хотел приложить её к сердцу.
Императрица ласково пожурила его.
— И не смейте возражать. Награду вы заслужили. А сейчас отдыхайте и поправляйтесь. 
— Ваше Величество.... — он не находил слов, чтобы выразить всю полноту обуревавших его чувств.
Но Императрица и так легко читала его сердце.
— Отдыхайте и не переживайте по всяким пустякам. А то сильно меня подведёте.
 
Ротмистр кивнул. Обласканный и совершенно раздавленный невиданной, на его взгляд, милостью он заснул. Совсем как ребёнок, получивший подарок.
Очень часто физическому выздоровлению предшествовало душевное. Данный случай подтвердил правило. Недели через три ротмистра выписали. Он к тому моменту уже довольно уверенно ходил и мог шевелить пальцами израненной руки. Вояка вновь обрёл бравый вид. Горделиво, нарочно выставляя напоказ он нёс под боком шашку, рукоять которой украшало Георгиевское навершие. Императрица была верна своему слову.