К ВЕРЕ

Автор: Бердан Рамзеич

У него был день рождения в феврале – судьба сыграла злую шутку. И именно в этот день они и познакомились.

Такой странный и роковой был день тогда, год назад. В тот день, а точнее, поздно вечером, Андрей, уже плохо соображая и с трудом передвигаясь, заполз в очередной бар. Весь день он не мог поверить. Он запивал внезапно и навсегда возникшее чувство коллективного стыда и животный ужас от начавшегося.

Закинув шот виски, Андрей оглядел обстановку бара.

Мирон сидел напротив, с другой стороны стойки, которая кольцом образовывала островок посреди барного пространства. Взгляд Андрея зацепился за приятные балканские черты лица, но он одернул себя: «Никаких мужиков сегодня, пожалуйста. Только не сегодня». Андрей снял очки и положил их перед собой. Мирон на какое-то время растворился.

А еще через пару шотов они столкнулись  в туалете. Мирон внимательно посмотрел на него большими темными глазами. И этот взгляд словно… Андрей сдался и посмотрел в ответ. И ад разверзся.

Потом была улыбка. Такая, от которой мурашки пробегают вдоль позвоночника. Это была улыбка очень уставшего человека, и Андрей это сразу понял и улыбнулся в ответ примерно также.

- Shitty day? – спросил Андрей.

- Yes a little… My fucking Birthday – у Мирона почти не было акцента.

- Really?

- Yea.

- Congratulations, man!

Андрей впервые прикоснулся к нему, слегка хлопнув по плечу. Потом он вспоминал это прикосновение и был уверен, что уже тогда и даже через свитер почувствовал тепло его тела.

- Thanks, bro. But it’s a worst day of my life.

- I know it…

Они помолчали.

- Mirosh – парень протянул руку.

- Andrew – Андрей взял его теплую и мягкую руку, чувствуя, как тепло растекается по его собственному телу.

Ему понравилось это имя. Даже с ударением на первый слог оно звучало как-то по-особому мило, по-домашнему. Но Андрей с первой секунды решил, что будет иногда называть его «Мироша», с ударением на «о». Или просто – Мирон.

Мирош вынул из кармана пакетик с грибами и, едва заметно улыбаясь, протянул собеседнику.

Андрей на секунду задумался. Он хотел воздержаться сегодня от веществ, но о грибах не думал. По его очень скромному опыту общения с грибами он знал, что может получиться не просто... Эффект грибов сложно предугадать, их не стоит смешивать с алкоголем. С другой стороны, это не наверняка, но могло помочь расслабиться. Алкоголь уже не лез в горло, оставляя мерзкое послевкусие и изжогу, и лишь слегка приглушив сознание. Напиться так и не получилось за весь вечер, а забыться и подавить эмоции этого дня очень хотелось. И Андрей решил рискнуть.

- How much?

Мирон еще раз улыбнулся.

- It’s free! I think you need it.

Андрей протянул раскрытую ладонь. Они вместе и в тот же миг провалились куда-то очень глубоко.

Андрей снова и фрагментарно начал осознавать себя уже в процессе соития. Нужно было остановиться, но не хотелось. Мирон оказался хорош как любовник: в меру страстен и без меры послушен. И все это казалось Андрею настолько правильным, логичным и уместным окончанием этого ****ского дня, что он разрешил себе получать удовольствие, покуда это возможно.

Физически было очень хорошо, партнер из Мирона был отменный. Морально было гадко, как секс с первым встречным в туалете бара под кайфом. Но от этой гадкости, от осознания собственной грязи, тоже было хорошо. Андрею это было нужно, им обоим это было нужно сейчас.

Всю скопившуюся ярость Андрей перелил в сексуальную энергию и выплеснул ее на партнера. В тот момент он мысленно жестко совокуплял одного старика, который сегодня испортил жизнь лично ему… Если бы он знал, что им с Мироном суждено быть вместе, он бы наверно действовал помягче. Но Мирону тоже все нравилось.

Андрей утратил ощущение времени. Но вскоре понемногу, мелкими шажками, их с Мироном начало отпускать. Они насытились и, обессиленные, вышли из своего укрытия. Вдвоем они прошли через весь бар на улицу, смеясь, ловя на себе взгляды и оставляя за собой запах секса.

Морозная вермонтская ночь за дверями бара отрезвляла. Небо было ясное, и крупные чистые звезды влажно блестели, как лед в стакане бурбона. Они решили поехать к Мирону. Андрей боялся и не хотел сегодня оставаться один.

Так начался их роман.

До этого, последние несколько лет Андрей избегал отношений. Проблема заключалась в том, что он очень быстро и очень сильно привязывался к людям. А поскольку отношения иногда портятся и рвутся, после них приходилось долго и мучительно проживать разрыв. В какой-то момент Андрей устал страдать и решил, что оно того не стоит.

С Мироном все начиналось по-другому.

Они проводили все время вместе и совсем этим не тяготились. У них нашлись общие друзья, образовалось подобие компании. Были и веселые походы в бары, и теплые поездки вдвоем за город на выходные. Мирон всегда с точностью и щепетильностью организовывал даже самые короткие путешествия. А по субботам после пьяных городских ночей Андрей готовил Мирону пельмени, которые сам очень любил.

Эта гастрономическая слабость напоминала Андрею дом. Он быстро научился готовить это блюдо сам, еще во время своей первой поездки в Штаты, поскольку купить пельмени на американском континенте было проблематично. Андрей сторонился своей культуры и подавал их на китайский манер с большим количеством бульона и соевым соусом. Обычно такая похлебка с похмелья ставила их с другом на ноги мгновенно. Вещества Андрей почти перестал употреблять и постепенно отучил Мирона от грибов.

Все закончилось в одночасье. Однажды утром Мирон ушел практически ничего не объясняя. Были какие-то общие фразы в попытках соблюсти приличие… Андрей просто не мог поверить. Но амфетаминово-сексуальный ад снова разверзся под его ногами во всю ширь, засасывая Андрея вместе с работой, учебой, интересами и общественной деятельностью.

К концу второй недели беспорядочной и непрерывной половой жизни тело изнемогало. От постоянных, тупых и яростных фрикций, от столкновений с чужими телами ныло в низу живота, над паховой областью. Без веществ такие марафоны не были возможны, и очень скоро Андрей начал осознавать собственную сформировавшуюся и стойкую зависимость от жесткого секса и наркотиков. Вся его личность начала сыпаться, как разбитое зеркало. И, к огромному несчастью, он это чувствовал и хорошо понимал.

К терапии Андрей давно перестал прибегать, еще задолго до этого срыва. Несмотря на хорошее знание языка, ему было сложно разговаривать о своих эмоциях на английском. Ему постоянно казалось, что он не точно передает свои мысли. Как будто какие-то очень важные смыслы терялись, не проходя языковой фильтр, и оставались невысказанными. Он долго и тщетно пытался найти в чужом языке воплощение себя. Но во время сеансов, он начинал раздражаться, проецировал свою злость на терапевта и в итоге уходил ни с чем, в еще более подавленном состоянии из-за бессмысленности действа и впустую потраченного времени.

В какой-то момент ему захотелось к женщинам. Андрей презирал проституцию как явление, ему было пронзительно жаль людей, которые таким образом зарабатывают на жизнь. Но сейчас, во время короткой и почти случайной полосы трезвости, это показалось ему единственным разумным выходом. Он был с женщиной однажды и очень давно, и желание именно женской близости в его состоянии было жестом отчаяния, очередным резким движением, которым, падая, хватаешься за воздух. Ему виделась в этом призрачная возможность ощутить хотя бы частицу материнского тепла. Он даже удивился себе, когда в первый раз поймал себя на этом желании, но решил рискнуть и проследовать за ним.

Женщин было двое. Судя по обрывкам фраз и обстановке в маленькой квартире, это были польские эмигрантки. Андрей немного обрадовался этому обстоятельству. У него мелькнула надежда послушать хотя бы немного славянской речи, по которой он соскучился.

Сам процесс соития ожидаемо не удался. Перед столь важным шагом Андрей воздержался от веществ, ограничившись несколькими стаканами виски, чтобы подавить волнение.

Видимо, разочаровавшись в своих профессиональных качествах, одна из женщин воскликнула спустя полчаса, обращая свой возглас больше в пространство, нежели к Андрею:

- Зачем ты столько выпил, маленький?

Андрей молча и устало пожал плечами.

- Shitty day. Shitty life … - произнес он также в пространство, чувствуя, как мысли о Мироне подступают к горлу.

- Может, тебя пальчиком поласкать? Пробовал такое? — спросила напарница по-английски.

- Нет, спасибо. Я не такой – ответил Андрей, неожиданно по-русски, горько про себя усмехнувшись.

В конечном счете, на алкоголь Андрей и решил списать свою половую неудачу. Ему было важно как-то оправдать перед девушками свою немощь и трату их времени. Про свою ориентацию он им так и не сообщил. Отдавая вторую часть оплаты в конце встречи, Андрей ухватился за мысль, что он все-таки сделал хорошее дело. Он решил, что оказался хорошим клиентом, не воспользовавшись телом девушек и отдав при этом всю сумму, на которую договаривались. Ему хотелось верить, что оставшееся время от его часа девушки проведут в тишине, а может быть, вообще не будут больше работать, хотя бы сегодня. Эта глупая мысль грела его какое-то время, пока он спускался на улицу.

Выходя из подъезда, Андрей решил, что эта попытка спасти себя и найти хоть какой-то ресурс была последней. Поскольку других идей не было, он снова пошел в вещества.

Последующие три недели выдались очень тяжелыми.

Он заторчал так, как в 90-ые на родине торчали люди из поколения его старших братьев. Сутками он ничего не ел и не пил, за три недели ни разу не принял душ. К нему в квартиру пытались попасть какие-то люди. Скорее всего, это были друзья, которые хотели его спасти, но Андрей не хотел быть спасенным.

В моменты ужасных по глубине и пустоте трипов к нему по очереди приходили в качестве галлюцинаций два волка. Они жадно нюхали его закрытые глаза своими волчьими носами, смрадно дышали в лицо, мгновенно пропитывая квартиру удушливым запахом псины. Потом они начинали грызть ему ноги… Бурый волк обычно грыз правую ногу, черный – предпочитал левую. Андрей не чувствовал боли, вещества отключали в мозгу центры, отвечающие за боль. Он только чувствовал жар и влагу волчьих пастей… И, вставая после сна, он шатался, с трудом пытаясь найти опору на изъеденных ногах.

Главная проблема заключалась в том, что, даже цепенея от ужаса перед волками, Андрей осознавал свое с ними единство. Это были его персональные волки. И жили они внутри его головы, где-то очень глубоко в ее недрах. Он даже знал их имена: это были Страх и Сомнение.

Сомневался он в себе. Изощренности данной ситуации добавляло то, что изнутри его головы, в нем, в Андрее, сомневался его отец. В отцовское лицо иногда превращалась морда одного из волков… Он ничего не говорил, но Андрей чувствовал его сомнение – волк дольше обнюхивал ногу перед тем, как начать ее грызть. В этой секундной паузе и заключалась сущность волка: он как бы давал понять, что не очень уверен в своей жертве. Волк-отец как бы водил носом: «Мне точно стоит это делать? Тебя, Андрей, точно можно есть? А кто ты такой, чтобы я тебя ел? Хм, и это жалкое, слабое, безвольное и не красивое тело породил я?».

Цепенея от ужаса, Андрей не всегда понимал, где заканчивается волк и начинается отец. Он просто хотел, чтобы это быстрее закончилось. А еще он хотел убедить отца в том, что его можно есть… Но поскольку в таком состоянии он не мог говорить, он только молча лежал, не сопротивляясь, и надеялся, что телесная пассивность будет считана монстром как лояльность и поступок, достойный похвалы и поедания.
 
Еще до текущего наркотического срыва, будучи в трезвом уме, он думал над этой гранью своей личности. Он признавал, что многие его поступки даже спустя годы были мотивированы желанием заслужить признание отца. Это сильно отравляло ему жизнь. В частности, это быстро ломало все его отношения. Он очень быстро начинал отождествлять партнеров с отцом, пытался добиться от них того, что они не могли дать, а не добившись – все ломал, как маленький ребенок. Трагедия заключалась в том, что именно с Мироном он перестал так себя вести, отказался, как он думал, навсегда от этих своих токсичных установок. И впервые в жизни почувствовал себя счастливым и полноценным.

Сейчас, спустя месяцы, в минуты трезвости, он пытался анализировать произошедшее и задавался бесконечным рядом вопросов. Что это было? Чего он ждал и хотел от Мироша? Окончательно уничтожить себя, бросаясь вниз головой в этот неизвестной глубины водоем? Или, напротив, он хотел наконец исцелить себя раз и навсегда? А может это был только очередной виток спирали его пути: с каждым кругом все больнее, но все выше?

И еще до приходов волка, еще будучи в трезвом уме, Андрей уже начал сомневаться в себе и своих поступках. Сейчас, иногда и ненадолго приходя в себя, он захлебывался этими мыслями. В какой-то момент он даже начал сомневаться в правильности своего решения о переезде сюда, в Штаты, пять лет назад.

Он долго к этому шел, был очень рад, когда получил стипендию в местном вузе. Радовался, когда получил ВНЖ, когда сдал на академическую степень, получил работу. И все-таки его терзали сомнения. Он иногда думал, что плохо поступил, оставив мать, которая оплатила часть его долгов и теперь доживала одинокая в депрессивной сибирской глубинке. Одинокая старость казалась теперь Андрею слишком суровым наказанием за причиненные ему матерью детские травмы. Потому что он сам заглянул в глаза одиночеству.

Кроме того, со временем он понял, что по-настоящему любит эту женщину со всеми ее недостатками. И что кроме нее у него никого нет и, скорее всего, уже не будет. А еще он впервые признался себе, что единовременно и окончательно не убивает себя только чтобы не расстраивать маму своей смертью. Других причин держаться за жизнь, кажется, у него не осталось.

Иногда он думал вернуться… Но понимая, каких объемов собственный труд придется обесценить возвратом в исходную точку, ему становилось дурно. К тому же он понимал, с какими проблемами придется столкнуться на родине снова. И от этого становилось еще дурнее.

Со второй хищной тварью, грызущей ноги, было сложнее. Волк по имени Страх был более матерый, его пасть была глубже.

Страх был абсолютным. Это было парализующее чувство, которое накрывало целиком и не давало двигаться, мешало что-либо делать. Это был страх всего и сразу, как будто сгусток и слепок всех страхов Андрея, их мышиный король.

При наличии сомнений он боялся даже думать о возврате в Россию. Боялся, что по каким-то причинам это произойдет. Он боялся убить себя, хотя чувствовал, что сил жить не осталось. Он очень боялся одиночества – долгого и изнуряющего своей тишиной. Пожалуй, этот страх был самой толстой и злой крысой в клубке, самым острым клыком волчьей пасти. Именно этот волчий клык заставлял вздрагивать несмотря на мозг, отключенный амфетамином.

Все закончилось однажды утром. Он набрался смелости и решил покончить с волками. Ему просто надоели эти боли в ногах по утрам. В одну из ночей, когда волки пришли вдвоем и принялись за дело, он выдернул из пасти левую ногу, а правой ударил тварь, насколько хватило сил. Волки отступили во тьму. По их злому рычанию Андрей понял, что они могут вернуться, но предпочел не думать об этом и не ждать их возвращения.

Где-то в углах квартиры отчаянно запищали крысы, которые иногда приходили после волков и ползали по его груди и животу. Но сейчас они не вылезли из своих нор, как будто почувствовав решимость Андрея.

Без волков стало пусто. Квартира, которая давно превратилась в пыточную, перестала держать в себе его тело. Ноги быстро затянулись и потребовали движения.

На улице была ранняя осень. Андрей вышел из дома и пошел в парк. Еще за несколько недель до этого дня он медленно начал приходить в себя. Сначала закончились вещества, а потом и деньги на них. Но с того момента до сегодняшнего выхода наружу прошел неопределенный отрезок времени.

Он шел по осеннему городу и жадно вдыхал его запахи, которые успел позабыть: запахи тополей и уличной еды. А еще запах женских духов.

Несмотря на слабость, он ушел далеко от дома, через парк к самому заливу. Тяжело опустившись на скамейку, он начал жадно вдыхать морской воздух. С океана дул холодный ветер, и на набережной было пусто. Андрей впервые в жизни обнаружил, что наслаждается одиночеством. А еще он наслаждался холодным, но свежим морским ветром, который разогнал всех горожан по квартирам и заведениям. Андрей осознал, что после своего персонального ада ему безразличны многие мелочи, пугающие других людей.

Он посмотрел на себя со стороны. Его душа как бы вышла из физической оболочки, сделала пару шагов назад. Андрей увидел свое изможденное, высохшее и бледное тело. С трудом узнаваемое, но все еще живое несмотря ни на что.
Он подошел к себе сзади и обнял себя за плечи.

И ему мучительно и поскорее захотелось сбросить всю старую и умершую плоть и начать пользоваться собой, но уже по-новому, по-другому, бережнее.
 
Метафизический взгляд позволил увидеть все то, что существовало, но отсутствовало в реальном мире. На скамейке рядом с телом возникла стопка книг, которые он хотел прочитать, а некоторые – написать. Со стороны океана послышалась легкая знакомая музыка, как будто из детства, или из ранней юности. В воздухе запахло сдобными булочками с корицей.
 
Откуда-то из прошлой жизни возникла Марина. Хороший преданный друг, красивая женщина. Улыбаясь, она подошла и села рядом, как бы играя, прижалась плечом. Андрей решил, что можно попробовать получить удовольствие от совместной игры. Марина не сможет ему навредить.

Никто и ничто не смогут ему навредить. Потому, что он этого не хочет и больше не захочет никогда.

А еще он напишет маме и другу. Они волнуются и соскучились.
 
Он ляжет в ребу.

И начнется его новая дорога. Куда?

…

В себя и в человека в себе. В единую вечную и бесконечную жизнь, огромную и глубокую, как этот океан. В собственные разум и волю. В себя и еще раз в себя. В прекрасного, будущего себя.

Он справится. Он обязательно справится.