Наживка

Просека была неширокой, метра полтора, и хорошо заросшей, где колючими шиповником с малиной, где высокой травой. И поэтому, Виктор, идущий впереди, спустился в канавку, которую оставил после себя трактор, боронящий полосу.

Я – за ним, но это не лучший вариант: ветки теперь стегали по шее, шапке, пытаясь ее снять с моей головы, и спрятать в ней хоть несколько своих отростков. Что говорить, им тоже холодно. Морозец спустился ниже десяти градусов. Это в городе, а здесь, в тайге, нет ни теплосетей, ни домов, прогретых изнутри, ни фонарей, хоть как-то согревающих окружающий их воздух. Градусов пятнадцать, а может и ниже.

Но меня не это терзало, а то, что по дурости, как всегда, согласился с Виктором пойти на медведя. Дома-то, под сто грамм, был героем(!), да и перед женой.

Груздев, вот это герой, ежегодно берет лицензию на лося с медведем. И – добывает. Один, без кагалы желающих дружков. В принципе, их ряды уже значительно поредели: Санька с Сашкой, тяжело больны, Мишке за семьдесят.

Хотя, Витьке тоже поза-позавчера исполнилось семьдесят два. Стоп-стоп, это Мишке полгода назад, а Груздеву – семьдесят шесть. Даже не верится: мужичек с ноготок по росту, кажется метр шестьдесят пять, а прыткий какой, что в пятьдесят, что в семьдесят. И как тогда, двадцать лет назад постоянно добывал мясо, так и в прошлом году – медведя с лосем, как и в позапрошлом. Когда в гараже попытался поднять шкуру косолапого, чуть не надорвался, килограмм восемьдесят весит, не меньше, плюс ведром соли посыпана. И как он один все это мясо медвежье, лосиное до машины доставляет, километров за пять-десять?

– Ц-ц, – Виктор, подняв руку, остановился. Прислушивается, всматриваясь то влево, то вправо – в прогалины между веток кустарников. Через несколько минут обернувшись ко мне, палец приложил к губам, мол, подождем, послушаем.

Усмиряя свою дрожь, не только пробивающую током спину с грудью, и ниже – колени. Блин, еще и принюхивается, как собака. Да уж, в этом году ему не повезло. В прошлом мишка-подранок пять щенков Витькиных задрал, остервенело бросающихся на косолапого. А сучка, мать их, не дура, придерживалась в стороне. А вот в этом году и она попалась на мишкин коготок, располосовавший ей всю спину, от шеи до хвоста, как и щенков ее, восьмимесячных псов.

И Витька в отместку решил разделаться с этим грубияном. Выследил, где тот берлоги на зиму себе отрыл: на буграх перед сухим болотом. Но там не кормился, ходил к мокрым, где брусники и клюквы с голубикой вдосталь.

И снова Виктор остановился и показывает. Увидев кровавую массу под ногами, вздрогнул, и отхожу назад. Но Груздев, удержав меня, улыбается и качает головой:
– Не кровь это с кишками, а метки его, видишь, сколько ягоды сверху, – шепчет он. ¬– Вроде и холодно, но солнышко днем еще прогревало эти места, снега почти нет, он и стекает водицей, оголяя говно медвежье. Мороз ведь только-только пришел…
«Пришел», – пытаясь унять дрожь, злорадствую я, но про себя. Куда деваться?

Виктор машет рукой, поднимается из канавки чуть выше: высокой поросли здесь нет, белый мох, и смотрю, куда он тыкает пальцем. Прищурился и не верю своим глазам: лосиный остов.

– В августе кобылу он здесь порвал, а лосенка ее, чуть дальше. Так что должен уснуть, жирка ему на зиму хватит. А за шкурой скоро волки придут, да и костями закусят.

Увидев медвежью столовую, чувствую, что вздохнуть полной грудью не могу, да и хвост поджал. Какой хвост? – сплевываю в сторону. Какой хвост? Я же не собака. Но чувствую, будто и он у меня есть. Колени друг о друга стучат, да громко, как дятел пробивает клювом мороженную кору: тра-та-та-та, тра-та-та-та!

Виктор прислушивается, принюхивается:

– Залег, – предполагает он, и вопросительно смотрит на меня.

Остается только пожать плечами.

– Сними с предохранителя, – указывает подбородком на мое ружье.

Я его развернул и показываю, что он уже давно снят. Он в ответ показывает свой карабин, – шепча мне на ухо, - семь шестьдесят два, все пули со смещенным центром. Так что не боись, внутри у него будет фарш.

«Ха, фарш, как бы мы у него внутри сами фаршем не стали».

А он мои мысли считывает, и стучит указательным пальцем мне в грудь:

– Будь мужиком! У ТЕБЯ Афган позади, в разведке служил. Кстати, сегодня пятое ноября, годовщина – День разведчика, – сильно жмет мне ладонь.

В ответ еле натянул на лице улыбку. Сколько это ж было лет то назад. Да, в восемнадцать-двадцать мы были настоящими героями. Как не хочется возвращаться мыслями в то время. Сколько ребят остались там не только с нашей роты, а и из соседних. Видел бы то кровавое месиво…

Сдавил до боли приклад ружья и отвернулся.

Витька похлопал по плечу:

– Уже скоро.

– На верблюжке? – вытерев слезу с щеки, смотрю на него.

– На второй, с севера-востока, там на углу выворотил сосну столетнюю. Ну и силища! – Вздохнул он, и посмотрев на меня, прошептал, – где наша не пропадала. Пошли.

Смотрю по ноги, чтобы на ветку не наступить. Говорят, у медведя в ноябре чуткий сон, так как еще не видит мультяшек, нагревает дыханием свою пещерку.

И Виктор не торопится, прислушивается. То палец поднимет – замри, не шевелись, то присядет, что-то рассматривая во мху. А снег, хоть и просел сквозь моховые кудри, а хрустит под ногами.

Виктор, снова, словно считывает мои мысли, остановившись, показывает на сухой, гнилой, весь подранный медвежьими когтями, ствол обломанной и полусгнившей сосны.

– Свежих порезов нет. Весь сентябрь его драл, каждую ночь, значит, в последнее время не был здесь.

«А мне, что от этого легче?» - вздохнул, осматриваясь по сторонам.

– Ты же… – не досказал, хотя, и без этого понятно, пристыдил. И махнув головой в сторону, показав, чтобы ружье держал наперевес, стал красться дальше…

Второй «горб верблюжки» - сопки, крутой. Поднимаясь по нему, несколько раз съезжал по мху в болото. И как только Виктор сдерживался, не знаю, но на его гневную рожу лучше было не смотреть, чувствуя, какие молнии летят в меня из его глаз.

В очередной раз подтянув меня к себе, показывает на кустарник:

– За ним притаишься, – и показывает на горб соседней сопки. – Сосна почти лежит, свесилась.

– Вижу.

Я полез к себе за пазуху, за биноклем, но Виктор не дал мне этого сделать.

– Солнышко на тебя смотрит. А вдруг и он? Блики его заинтересуют, как на войне.
Снова пристыдил, блин!

– И ветерок от нас к нему тянет, только бы не учуял.

– Вить, открыта же его нора! – всматриваясь в то место, шепчу.

– Похоже, ¬– соглашается он. – Скоро темнеть начнет. Через час уйдем…

– Фу-у, - невольно вырвалось у меня из глотки.

– Посиди, пойду проверю. Только в меня не пальни, – Груздев проводит рукой по плечу, придавливая, чтобы запомнил его предупреждение.

– Обижаешь, – шепчу я в ответ, но кажется про себя.

А Витьки уже нет, по громкому хрусту веток, видно, что торопится он, под ноги не смотрит. А чуть я хрустну, так матом покрывает, – качаю головой.

Покой по телу пошел, зря сюда шли, берлога пустая, – выпятив грудь вперед, геройствую.

Сколько не всматриваюсь, а Витькиной фигуры не вижу. Блин, тот верблюжьин горб от меня метров пятьдесят, ну, может, чуть дальше. Где же Витька?

И снова пожимаю под себя откуда-то появившийся хвост. Трогаю пальцем предохранитель, он снят. Но не веря этому, чуть вперед проталкиваю ружье и рассматривая, да – снят.

Что-то сзади грохнуло, раз, другой. Будто выстрел. А может ветка хрустнула, Витька вернулся? Оглядываюсь и-и…

Что-то огромное, темное, нет, черное, придавило до боли мне ногу. Хочется орать…

– Эй, эй, живой? – кто-то шлепает меня по щекам, сдавливает и трясет мою голову.
Открываю глаза, Витька.

– Ну, даешь? – улыбается. – Думал он с тебя шкуру сдирает.

– Кто? – опершись локтями в землю, уселся.

– Да он, – и меня словно пушинку ветром сдуло. Не знаю, как это произошло, а стою в метрах двадцати от Витьки.

– Да все, все, мертв он, – успокаивает Груздев. – Килограмм двести, не меньше.
Пытаясь унять дрожь в теле, не сделав ни шагу, всматриваюсь в медвежью тушу.

– Как так?

– А я думал, что ты его видел, – улыбается Витька.

– Это, что, как наживку меня использовал? А я думаю, что он так ветками хрустит, – прихожу в себя. – Совести нет!

– Ой, ой, – вздыхает Груздев. – А ты будто не видел, как он с берлоги вылез, принюхивался все.

– Как, – сорвался я, – а куда я тогда с тобою смотрел, Витенька? – Зачесались кулаки.

– Так не там его берлога, – вздыхает Груздев, – а вон там, – и показывает в правый изгиб верблюжки.

– Не понял!

– Это и хорошо, а то бы все испортил… Ты же развонялся, а не я.

– Как так, – осмотрелся я.

– Да не там смотришь, ты же здесь сидел.

– Блин! – только и нашел я, что сказать, рассматривая ошметки зайца, от которого несло не свежатиной. – Так я у тебя что, наживкой здесь послужил? – И, споткнувшись о медвежью голову, покатился с бугра вниз…