старик и сны

Мне хотелось, чтобы он походил на старого кубинца из далекой рыбацкой деревни. Когда пишу рассказ, то разрешаю своему герою любое сходство, и в этой истории про старика я подумал, что он будет похож на старика Сантьяго, поймавшего в море большую рыбу. Но рыбу съели акулы, и только по оставшемуся скелету можно понять, какой она была. И каждый из нас представлял эту рыбу по-своему. А Сантьяго ничего не представлял, он просто знал, какой она была, и в этом крылось его преимущество. А еще старику Сантьяго снились африканские львы.

А мой старик никогда не ловил рыбу, и ему не снились африканские львы, зато в остальном они были похожи. Все незнакомые старики чем-то похожи на тех, которых ты знаешь или думаешь, что знаешь.

Он плохо спал. Рано ложился и не мог уснуть, послушно удерживая себя в кровати. И еще смотрел в окно, поджидая рассвет. Потом ему казалось, что он хочет пить. Не зажигая свет, старик шел к ведру с водой. Цедил из кружки теплую воду с привкусом железа, медленно разжевывал ржаные сухари. Возвращался в кровать и лежал без сна сколько мог. Вставал уставший.

Однажды он не лёг в кровать, а остался бодрствовать на стуле у окна, разглядывая мёртвых пчёл, засохших между рамами. А потом внезапно уснул и свалился со стула. Тяжело поднялся, сбросил рубаху и лёг в кровать. И спал неделю.

Ему понравилось не просыпаться. Спящему не нужна вода и ржаные сухари. Не нужен стул, окно и мёртвые пчёлы. Но у снов есть свои правила. Если хозяин дома волен выбирать, кого в него пускать, а кого нет, то хозяин снов пускает к себе всех: от живых до мёртвых, от своих до чужих, от настоящих до придуманных. И ещё. Ты снишься не только себе, но и другим. А в чужих снах ты собственность того, кому снишься. Тебя могут любить, могут ненавидеть, могут спасать, могут губить, могут хвалить, могут проклинать. И ты всегда будешь следовать тому, что с тобой делают.

И еще. Сны никогда не исчезают, они как облака, которые всегда где-то рядом. Все люди со временем уходят, оставляя свои сны в нашей жизни, и с каждым новым пробуждением мы путаемся, в чьем сне мы были, в своем или чужом.

Но старик сразу узнал сон своей старухи, едва в нём очутился. Она умерла десять лет назад, старик тосковал и теперь был счастлив нежданной встрече. И не важно, чей это был сон, его или её, как этот. Хороший светлый сон о промелькнувшей молодости, в котором старик был кудрявым и высоким, а она — нежной и ненаглядной.

Во сне старуха просила проводить её в Валаамский дом инвалидов, где проживал её геройский дядя. Старуха дядю своего прежде видела только на фронтовой фотографии с неровными краями, где на дядиной груди теснились ордена и медали, на лице сияла победная улыбка, а в глазах горели удаль и отвага. Дядя был ранен, лишился ног и, как человек одинокий и требующий ухода, определен в дом инвалидов у Онежской губы.

А старик всё никак не мог выбрать время для старухиного дяди, занят был с утра до ночи и оставил свои бесконечные инспекции, проверки и надзоры только с выходом на пенсию. И уже через день они поехали к дяде.

И шёл старик в старухином сне по широкой лесной дороге, хорошо накатанной гружёными телегами, а рядышком едва поспевала красивая девка в нарядном платке, его старуха, а вокруг простилась чистая природа в сладком лесном аромате. Вышли на опушку и увидели одноэтажный дом цвета вывалянного в муке абрикоса, а на ступеньках, озаренных закатным солнцем, сидели безрукие и безногие люди, сидели свободно и спокойно, разговаривая. Иные из них кашляли и посмеивались таким же обрывающимся манером, как обрывается истлевший гайтан.

А старуха его от рождения была живой и отзывчивой, и чуть что — она или смеялась, или плакала. Прижмет, бывало, ладони узкие и нежные к лицу и рот алый своими пальчиками сомкнет, крик за ними прячет. Бабы — народ нервный, и хорошо это, что нет их вокруг, одни только мужики, пусть и покалеченные. А старуха дядьку своего героического между ними ищет и никак найти не может, потому что все дядьки вокруг на одно лицо. Тут она и заголосила, а они смеются, мол, брось хоронить, радуйся, что живы мы, не выбирай одного, а бери всех.

Старуха слезы вытерла, на крыльцо нагретое присела, инвалиды в сторону подвинулись и место ей дали. Поставила она на это место корзину плетеную, а в плетенке чего только нет: и яйца вареные, и колбаса кровяная, и куры запеченные, и пирожки с картошкой, и огурцы соленые, и сало с прожилками, и хлеб деревенский, и ружейные патроны, и гранаты, и фугасные мины, и, в довершении всего, четверть очищенного самогона с бумажной затычкой.

Потянулись со всех сторон руки к корзине, а ладони большие, крепкие, а пальцы натруженные, с ногтями ломаными, какие из них расплющенные, а какие и вовсе культяпки, хватают они угощение старухино, а патроны и гранаты мимо обходят. А в стене каменного дома окно распахнулось, и стали видны койки панцирные с матрацами и люди видны в нательных рубахах и белых грубых штанах. Лежат они молчаливые, с закрытыми глазами, и только звенит близко-близко то ли маленькая позолоченная мушка, то ли сдавленная кровь в стариковых ушах, и кажется, что ни это окно, ни эти люди никогда и никуда не денутся, что когда ни приди сюда, они так и будут молча лежать, и глаза у них будут закрыты и издалека казаться желтыми и выпуклыми.

А потом вместо окна появился светло-каштановый лошадиный круп с вьющимися вокруг сытыми слепнями и широкая дорога к синему озеру, мелькающему в промежутках лиственничного леса, и белый экскурсионный пароход, и раскиданные по островам скиты, и над ними черные купола монашеского монастыря, куда для молитвенного уединения неспешно двигались старец Савватий и инок Герман.

Ведь для сна совсем не важно, что не было в те времена ни старца, ни инока, и никакого монастыря не было, и звонницы трехшатровой, как и этой каменной колокольни с тридцатью пятью звонами, тоже не было. И не меньше чем через пять веков приплывет сюда белый экскурсионный пароход, а инвалидный дом с годами и вовсе закроют, но это неважно, потому что никакого времени не существует, а существуют только события, которые могут опережать друг друга или запаздывать, смотря от того, кому они снятся.

Слез старик слез с телеги, вошел в воду озера, похожего на большую бязевую простынь, и вздрогнул от мокрого прикосновения.

Обмочился-таки.

Открыл старик глаза, кряхтя поднялся с кровати, помылся из выдолбленного липового ковшичка. Обтерся полотенцем, надел чистое и опустился на стул у окна с мертвыми пчелами, терпеливо ожидая сна. И когда-нибудь ему приснятся африканские львы, ведь сны никуда не исчезают, они как облака, которые всегда где-то рядом.