Продолжение 26. От лица Лизы

Спустя пару дней, Ула все же отправляется в сосьете. Все это время я провела, прикованной к кольцу в ее комнате. Конечно, она выводила меня помыться, вымыть горшок, поесть с остальными рабынями, но потом опять на цепь. Вся семья хозяйки собралась дома, видно, обсуждали прошедший праздник, планы на будущее, я этого ничего не слышала, сидела на цепи в закрытой комнате и отчаянно скучала. Один раз заскочила Кара, мы очень быстро поболтали, она сообщила, что сыновья уезжают, Ула уезжает, ее господин пока остается дома, но скоро двинется в столицу и забирает ее с собой.
- Тебе повезло, что Ула забирает тебя, - говорит Кара, целуя меня, - у хозяйки рука тяжелая, а терпение короткое. Когда хозяина нет, мне иногда несладко приходится, да и остальным девчонкам тоже.
Вместо ответа я вздыхаю, Кара еще раз целует меня, и мы прощаемся, ей пора уже бежать по делам. Когда я увижу ее в следующий раз? Но увидимся точно, я знаю, и это греет меня. А пока надо быть превосходной рабыней, чтобы меня не продали.
Одним словом, в один прекрасный день, Ула деловито собрала свои и мои вещи, включая мои оковы, нагрузила меня тремя холщовыми мешками и велела нести их на задний двор, а там грузить на повозку. Конечно, я оттащила, погрузила, удобно распределила. Вокруг повозки на конях крутились двое солдат в красной форме легионеров, это охрана, скорее всего. Ула на моих глазах трогательно прощается с родителями, буквально виснет на шее отца, а у того блестят глаза, и он подрагивающей рукой ласково гладит дочку по светлым волосам.
- Рой, головой отвечаешь, - коротко бросает отец хозяйки после прощания, разворачивается и уходит в дом.
- Да тут ехать-то, - бормочет в ответ парень, - к вечеру будем на месте, завтра мы с Го уже вернемся.
Я ежусь про себя. До Вара дневной переход легиона, это восемь лиг. Пройти такое расстояние, я, конечно, могу, и даже не сильно устану, но Ула, верная своему обещанию, заводит мои руки за спину и защелкивает на запястьях жесткие рабские наручники. Потом заботливо убирает мои упавшие на лицо волосы, целует в щеки.
- Я тебе обещала, что ты пойдешь в сосьете на привязи и в наручниках, Лиза. – улыбается она. – Но не волнуйся, мы едем по хорошей дороге, ноги ты не собьешь.
Идти со скованными или связанными за спиной руками намного тяжелее, чем просто в караване рабынь, тем более, за ошейник Ула пристегивает меня длинной цепью к заднему борту повозки, запряженной парой лошадей. Вздыхаю про себя, шевелю закованными в наручники запястьями. Ладно, не самые большие проблемы в жизни.
Ула садится на место возницы, трогает лошадей, я иду следом. По бокам рысят легионеры. Дорога отличная, гладкие, отполированные, нагретые солнцем камни так и ложатся под мои босые ноги. Идти легко, даже заведенные за спину руки в наручниках пока не особенно мешают. Живописная, утопающая в зелени, местность вокруг. По дороге все время попадаются люди, повозки, целые караваны, но легионеры без особых раздумий лошадьми прокладывают нам дорогу, азартно переругиваясь со встречными. Ула не отстает от них, тоже не молчит. Иногда, когда она подгоняет лошадей, мне приходится бежать за повозкой, а это уже тяжело. Но скоро один из солдат тормозит повозку.
- Ула, так не годится, - твердо говорит он, - эта девчонка-рабыня нас тормозит. Посади ее к себе, и мы пойдем вдвое быстрее. Нам с Го завтра на службе надо быть.
- Хорошо, Рой, - Ула не спорит, - но в сосьете я хочу привести ее именно так, в наручниках, прикованной к моей повозке, у меня там подружки от зависти умрут.
- Вот перед сосьете и ссадишь свою девку, - хмыкает легионер, - а теперь, рабыня, быстро пристраивайся рядом с хозяйкой, - это уже мне.
Конечно, я не спорю, кое-как влажу в повозку, устраиваюсь поудобнее. Ула трогает лошадей, так, конечно, намного комфортнее. Действительно, лошади идут бодрой рысью, и еще до наступления вечера мы въезжаем в город Вар. Я здесь раньше уже бывала, с одним из хозяев прожила здесь какое-то время, так что город знакомый. От Венны он мало отличается, только Венна столица провинции, зато в Варе большой, удобный, отлично оборудованный порт со множеством складов, торговых компаний, таверн и всех прилагающихся к порту учреждений, от таможни до сборщиков налогов. Как нетрудно догадаться, Вар стоит прямо на берегу моря, и морской свежий ветер сейчас сладко овевает мое лицо.
Солдаты тем временем переглядываются.
- Здесь охрану несет четвертая когорта из Седьмого, - недовольно бормочет Рой, - нарвемся на их патруль, неслабо нам перепадет.
- Доведем девок, и ноги-ноги, - равнодушно откликается второй. Это вообще первые слова, которые я от него услышала, вообще, странный тип, одни его длинные черные волосы, заплетенные в две косы, чего стоят. И совершенно каменное, необычное лицо.
- Ула – не девка, это дочка командира.
- Вроде это не делает ее девкой, - все так же равнодушно откликается второй легионер.
- Го, когда-нибудь мы с ребятами тебя изобьем.
- Поехали. – все тот же равнодушный тон. – Пока нас не избили.
Из этого разговора я не понимаю ни одного слова. Кто кого должен избить и за что? Но я, конечно, молчу, не дело рабыни лезть в дела господ. Может, потом у Улы попытаюсь узнать. Одним словом, недалеко от сосьете, Ула спихивает меня с повозки, и я опять иду за ней, на цепи, со скованными за спиной руками.
Сосьете – это большое, богатое поместье со множеством строений внутри, обнесенное высоким каменным забором. На массивных деревянных воротах стражу несут шестеро легионеров, они приветливо здороваются с Улой и пропускают ее повозку вовнутрь. Пока подбежавшие рабы освобождают от упряжи лошадей и уводят их, я слышу разговоры за закрывшимися воротами.
- Опа, из Двенадцатого два смертника приехали…
- Очень странное самоубийство… Ребята, вы перед богами уже исповедовались?
- Сами приехали… Может, их даже не бить? Сразу в скорбный дом?
- Слазьте с кобыл, их заберем, вам по разу по рожам съездим и свободны, слово даю.
Дальше звуки ожесточенной драки, хриплое дыхание, ругательства, удары, но скоро стук копыт лошадей, пущенных в галоп, говорит о том, что все-таки нашим провожатым удалось уйти.
Тем временем я спокойно стою возле повозки, делать мне все равно нечего. А из одного дома, увидев въехавшую повозку, выпархивает целая стайка девчонок возраста Улы, все в одинаковых скромных платьях и таких же скромных сандалиях, без всяких украшений, косметики, не подумаешь никогда, что здесь учатся дочери самых богатых и влиятельных людей целой провинции. Некоторые вообще выскочили босиком, видно, нравы здесь простые. Девушки целуются с Улой, щебечут, смеются, опять же, я не понимаю ни слова, никого здесь не знаю, а они все не могут угомониться. Наконец, настает час торжества моей юной хозяйки. Она освобождает меня от цепи на шее и за локоть выводит меня перед ее подружками. Что тут началось, после ее небрежно брошенной фразы:
- Представляете, купила на аукционе. Папка денег дал и разрешил купить, - гордо заявляет она, - торговля была отчаянная, но я всех обставила.
Меня окружают девушки. Десятки вопросов, десятки раз у меня проверили груди, руки, бедра, икры, задирали губы, осматривая зубы.
- Какая хорошенькая…
- Ула, ты молодец…
- Крепкая рабыня…
- А что она умеет?
- Ты ее уже опробовала? Одолжишь на ночь?
- Почему тебе одной? И нам в комнату, мы повеселимся…
- Ула, давно пора было…
- Ой, настоятельница идет…
Я выдержала этот натиск спокойно, примерно такого я и ожидала, даже думала, что будет хуже. Стайка девушек мгновенно разбегается, рядом остаются только две. Одна, постарше остальных, высокая, чуть пониже меня, стройная, светловолосая блондинка, в моем стиле, красивая холодной северной красотой, и вторая – ростом с Улу, и вообще похожая на нее, такая же тоненькая, кареглазая, с густыми каштановыми волосами, заплетенными в косу, она попроще, обычная миловидная девчонка. К нам приближается женщина лет тридцати, примерно моя ровесница, темноволосая, сероглазая, красивая потрясающей, с ног сшибающей красотой, такую только у наследственных, специально выведенных рабынь, я видела. Она в таком же скромном простом платье, как и ее ученицы, только немного другого покроя. Ула при ее появлении отвешивает очень изящный поклон, а женщина ласково целует ее в лоб.
- Купила рабыню? – мелодично спрашивает женщина.
- Да, госпожа.
- Да, согласна, тебе пора завести первую рабыню. Где будешь ее держать? Со всеми остальными или у себя?
- Пока у нас в комнате, госпожа, если позволите.
- Хорошо. Ула, я рада, что ты приехала. Послезавтра начинаются занятия. Смотри, не играйся с рабыней, а занимайся, всего через полгода у вас экзамены и выпускной бал. Мне бы хотелось, чтобы ты сдала все удачно.
- Я буду стараться, госпожа.
- Ну, дитя мое, твои подружки и твоя рабыня помогут разгрузить твои вещи, а рабы потом отвезут повозку на конюшню. – кивает женщина. – Не буду вам мешать.
- Спасибо вам, госпожа, - хором отвечают все три девушки.
Когда эта госпожа уходит, с меня снимают наручники, девушки нагружают на меня вещи хозяйки, и Ула, тоже подхватив оставшийся мешок, велит идти за ними. По большому, усаженному зелеными растениями двору, мы идем к большому дому, центральному зданию.
- Я тебе потом все покажу, в школе ты должна ориентироваться с закрытыми глазами. – говорит Ула.
Прихожая, большой холл со множеством дверей, винтовой лестницей, ведущей на второй этаж. Все очень скромно, даже строго, никакой роскоши, почти военная простота во всем. Единственное, что бросается в глаза, над большим камином висит большой, в рамке, портрет настоятельницы монастыря. Точнее, это не портрет, а очень любовно и тщательно выполненный шарж, сделанный карандашом, на нее, как бы высмеивающий ее величавость, но в то же время подчеркивающий ее необычайную красоту.
- Это я рисовала, - смущенно бормочет Ула, краснея, - когда госпожа Кира увидела, я думала, все, в колодке сгноит, но она приказала сделать рамку и повесить здесь. Очень смеялась.
- Прекрасный же рисунок, - искренне говорю я, - мне очень нравится.
- Пойдем, нам на второй этаж, - девушки поднимаются по лестнице первыми, я, нагруженная поклажей, за ними.
На этаже просто ряд дверей с номерами, мы входим в четвертую по счету комнату. Опять же, строгость и простота. Три кровати, рядом с ними в пол вмурованы кольца для рабов. Рядом по тумбочке. Два шкафа, один из которых завален книгами, свитками, листами бумаги с непонятными для неграмотной записями, второй – для одежды. Деревянный крашеный пол, большой письменный стол, тоже заваленный бумагами, книгами, перьями, на нем виднеются пятна из-под пролитых чернил. Но главное в комнате все же не это. Все стены увешаны портретами. Над каждой кроватью висят несколько мастерски выполненных портретов обитательниц этой комнаты. Карандашом, маслом, акварелью, обязательно любовно сделанный шарж, скорее подчеркивающий достоинства модели, чем высмеивающей недостатки. Здесь и сама Ула, и высокая северная красавица, и небольшая брюнетка. На другой стене – виды сосьете из окна комнаты, с фасада, с улицы. Опять же, несколько шаржей на настоятельницу. Вот все три девчонки втроем, вот они же – но в дурашливых позах, вот каждая из них сидит за столом, склонившись над книгой. Целая стена таких зарисовок из жизни сосьете. Немного обалдев, я рассматриваю рисунки.
- Госпожа, это прекрасно, - совершенно искренне говорю я, - вы великолепный мастер.
- А, - досадливо машет рукой Ула, - мне еще учиться и учиться. Вот папка мне денег подкинул, я их отложу, закончу сосьете и оплачу себе год обучения у настоящего мастера. У того же Дина, к примеру. А потом сделаю выставку сначала в Венне, а потом и в столице. Папка точно будет мной гордиться. А потом уже можно и замуж. Кстати, сложи вещи на мою кровать и встань на колени.
Повинуюсь. Когда я сложила вещи и опустилась на колени, Ула взяла меня за ошейник, показывая своим подругам.
- Это госпожа Саша, - показывает она на высокую блондинку, - а это госпожа Яна, - это уже тоненькая брюнетка, - их слушаться, как меня. Мы уже десять лет, с детства, живем в одной комнате, секретов у нас друг от дружки нет, все вещи общие, и мы всегда вместе.
- Да, госпожа.
- Рабыню зовут Лиза, девочки, она очень, очень хорошая рабыня. Когда меня нет, можете распоряжаться ей по своему усмотрению. Я вам еще с ней сюрприз устрою сегодня.
Вместо ответа высокая блондинка Саша подходит ко мне и жестом велит встать. Внимательно исследует меня, вот где чувствую руки опытной, жесткой рабовладелицы, это не нежная, иногда детски-наивная Ула.
- Расставь ноги, - звучит твердый приказ, а когда я его выполняю, ее пальцы бесцеремонно исследуют мое лоно, задрав тунику.
- Повернись, нагнись, - следующий приказ, и эти жесткие руки раздвигают мне ягодицы, один палец проникает в задний проход.
- Ула, обязательно нарисуй ее, вид спереди и вид сзади, со всеми татуировками, на случай побега или кражи. А ну-ка, рабыни, подними одну ногу, вторую, - ее пальцы скользят по моим подошвам, - странно, обычно у рабынь ноги грубее, у этой слишком нежные пятки.
- Я последний год была в рабстве у господина Апания, госпожа, он содержал меня в хороших условиях, многое разрешал, особенно приказывал следить за собой. – тихо отвечаю я.
- А сколько ты вообще в рабстве?
- Шестнадцать лет.
- Ладно. Ула, я тебя поздравляю, ты действительно удачную рабыню купила, я пока не могу ни к чему придраться. – Саша отпихивает меня. – Посмотрим, как она будет себя вести.
- Перед сном я вам покажу, - улыбается Ула.
Потом я помогаю ей разобрать ее вещи, в том числе мои оковы, и она берет меня на поводок.
- Я покажу рабыне сосьете, - сообщает она своим подружкам.
- Скорее, ты поведешь ее похвастаться своей собственностью, - уточняет темненькая Яна, - Ула, ты лукавишь.
- Ну и похвастаться тоже, - признается хозяйка, - пошли, Лиза.
Она ведет меня за собой, то и дело останавливается поболтать с другими ученицами, которых довольно много в холе дома, во дворе дома, на заднем дворе. Все девчонки в одинаковых платьях, сандалиях, очень скромно и просто одетые, без украшений и косметики. Ула беззастенчиво демонстрирует меня, без конца и края идут обсуждения моих достоинств и недостатков, типа высокого роста и крепкого телосложения, или не таких татуировок на теле, проколотых сосков и пупка. А для меня она читает целую лекцию.
- На общем дворе делать особенно нечего, там столовая, дом для обслуги, дом для охраны. На заднем дворе, сама видишь, две большие рабские клетки, для рабов-мужчин и рабынь. Некоторые девочки содержат рабов у себя, некоторые в общих клетках. Еще конюшня, кузница, всякие склады, короче, все, что надо для жизни… Здесь живет только последний курс, нас всего пятьдесят шесть человек. Остальные – в большом сосьете в Венне.
- А почему так у вас строго, госпожа? У зажиточного крестьянина в доме богаче, - спрашиваю я, - а у вас учатся дочери самых богатых и влиятельных домов в провинции.
- У нас даже трое черных девочек учатся, из Шенди, дочери вождей. И из Брундизиума пятеро. Да, у нас строго, но это воспитывает и прививает дисциплину, порядок, умение вести дела, рассчитывать бюджет, убивает лишнюю склочность, жестокость, нетерпимость, учит ценить дружбу и взаимовыручку. У мальчиков в школах легиона все намного строже и тяжелее. У нас, к примеру, один выходной в месяц и очень короткие каникулы, но тогда нам разрешено все. Заказывать любую еду, рабов, рабынь из элитных заведений, даже спиртное, потом хоть на головах ходить, лишь бы пожар не устроили.
- Я давно в рабстве, госпожа, - возражаю я, - мне мой опыт говорит, что лучшие, самые добрые к рабам хозяева как раз из небогатых семей, а попасть в богатый дом, как правило, это значит очень тяжелые цепи.
- Так устроена жизнь, - Ула пожимает плечами, - мы должны править рабами, Империя должна править миром. Это тоже нам подробно рассказывают. А править можно только силой, вот граждане из богатых домов и правят своими рабами жестко.
- А где граница Империи? Может, есть страны, где вообще нет рабства?
- Граница Империи там, куда дойдут ее легионы, - очень жестко, я даже вздрогнула от такого тона, будто отец хозяйки говорил, - легионы дойдут в полном порядке, под гордыми аквилами, штандартами и знаменами, разобьют всех врагов, нет в мире силы, которая могла бы их остановить. Власть Империи идет на наконечниках их копий, на лезвиях мечей, в несокрушимой доблести солдат, и если мы куда-то не дошли, то это вопрос времени, мир слишком велик. Дойдем, до самого последнего моря дойдем. Ты видела моего отца? Слушала его? Он неукротим, как морская волна, его нельзя остановить, он всегда побеждает, он командует лучшими в мире солдатами. Кто сможет сдержать Двенадцатый Молниеносный, когда когорты идут вперед, грохочет конница, а солнца не видно из-за выпущенных стрел? Никто на целом свете.
Я несколько обалдела. Ничего себе нежная юная девочка, наивная и восторженная, которая рисует карандашом и красками. Да такой дай в руки копье, убьет, вообще не думая. И еще отцу побежит хвастаться, как ловко она врага заколола. Я как-то была пришиблена такой речью, иногда мне действительно грезилось, что есть целые страны, где нет рабства, где все зарабатывают на жизнь честным трудом, нет вельмож и богачей. И я подумала, что даже если такие страны есть, туда однажды придут легионы Империи, и сразу появятся и рабы, и вельможи, и богачи.
Но Ула уже будто забыла о своих словах, снова начала щебетать, рассказывая о жизни в сосьете.
- Саша и Яна, мои лучшие подруги, мы уже десять лет живем в одной комнате, да, в разных сосьете, но всегда втроем. Саша старше нас на три года, она нас и собрала вместе. Ее уже сосватали родители за какого-то торгаша, а она заявила, что замуж пойдет, когда закончит школу. Вот она два раза и проваливала выпускные экзамены, специально, на год еще остаться. А когда мы поступали в сосьете, она уже до нас успела по-честному на год остаться, редкостная раздолбайка. За торгаша замуж вообще не хочет. У нее любовник – капитан большого судна из Вара, и второй любовник – командир манипулы из Венны, за кого она выйдет замуж, еще не решила. И содержит она личного раба и рабыню, просто держит их в общих клетках. Ее отец в бешенстве прекратил за нее платить, так оба любовника платят полную сумму за ее обучение, одну сумму она отдает настоятельнице, вторую забирает себе. Скорее всего, в этом году тоже экзамены завалит. Яна – она моя ровесница, ей восемнадцать. Она попроще, просто очень хорошая и чистая девочка. Дочка одного из командиров когорт в легионе. Пишет прекрасные стихи, намного лучших моих, очень много читает, мечтает о своем идеальном мире, где нет войн. Мы все такие разные, но так прикипели друг к дружке…
На заднем дворе я замечаю несколько колодок, одна ростовая, когда заключенный в нее стоит в полный рост, его шея и запястья заключены в верхнюю колодку, ноги – в нижнюю, другая обычная, когда заключенный стоит, согнувшись, закованный точно так же. И несколько простых, когда заковывают только ноги и приходится так сидеть на земле, рассчитанные на одного, двух и даже трех человек.
- Это для рабынь, госпожа?
- Нет, - смеется Ула, - это для нас, учениц. Кира строгая настоятельница, к колодкам может приговорить легко за нарушения дисциплины, опоздания, ложь, постоянное отставание в учебе и так далее. Я тоже пару раз попадала, а вот Саша частенько посещает колодки, плохо учится. Или Кира может приказать приковать за шею в центральном дворике, в тесных цепях, ну по типу улицы Позора в Венне. У нас все строго, Лиза.
Быстро спускается вечер, Ула ведет меня к себе в комнату, садит там на цепь. Как и дома, притаскивает тощенький матрас, одеяло и маленькую подушку, велит расстелить это рядом с ее кроватью на полу. Все-таки, очень наивная девочка. Зачем еще рабыни? Чтобы работать. Взяла бы меня с собой, чтобы я сама и тащила это все, а потом уже приковала бы. Она еще ставит под кровать ночной горшок и кувшин с водой. Для рабыни роскошные условия.
Куда-то уходит, но скоро возвращается с деревянной тарелкой с обычной рабской кашей, еще горячей. Из тарелки торчит деревянная же ложка. Быстро подчищаю тарелку, запиваю кашу водой.
- Спасибо, госпожа.
- Завтра утром все вымоешь. А теперь мне тоже пора на ужин, посиди здесь.
Возвращаются подружки втроем, Ула деловито усаживает их на противоположную от меня кровать. Места в комнате много, кровати стоят довольно далеко друг от друга, но дотянуться до соседней кровати я могу.
- Девчонки, садитесь, - распоряжается Ула, - Лиза, на колени. Обещала вам показать, что она умеет. Лиза, разуй нас и вылижи ножки.
- Сними еще тунику, - командует Саша, - до утра она тебе не пригодится. И начни, пожалуй, с меня.
Она садится на кровати, протягивает мне обутую в сандалию ногу. Разуваю ее, потом вторую, только склоняюсь над ее ножками, держа их в руках, как девушка приказывает:
- Открой рот, рабыня, - и ее ножка целиком влазит в мой открытый рот, так, что я давлюсь.
Пальцы ее второй ноги обводят круг вокруг соска моей левой груди, скользят по животу к сережке в пупке, потом еще ниже, к лону. А дальше она меняет ноги, опять засовывает мне ногу в рот, а другая ножка, уже мокрая от моей слюны, скользит по моему телу, пальцами сжимает соски, трется о лоно. Так и есть, все, я готова, уже мокрая внутри. Саша торжествующе улыбается, вынимает ногу из моего рта.
- Вот теперь, медленно, нежно целуй каждый пальчик, вылижи ножки, подошвы, пятки.
И я стараюсь, как могу. Тем более, я действительно люблю такие тонкие, изящные девичьи ножки. Наконец, довольная Саша отпихивает меня ногой в лицо.
- Да, Ула, отличная, умелая, старательная рабыня, - говорит она, - Яна, давай, теперь ты.
И все повторяется, только хрупкая темноволосая девушка не такая властная, ее ножки я тоже ласкаю с удовольствием, пока она постанывает, откинувшись на кровати. Последняя – Ула, она тоже с полузакрытыми глазами отдается во власть моих губ и моего языка. К концу я уже не шутку заведена, с нетерпением жду, пока девчонки улягутся, и я смогу удовлетворить себя. Но Саша опытным глазом замечает это.
- Ула, закуй или свяжи рабыне руки за спиной, - советует она, - пусть побурлит немного, лучше запомнит, что для нее удовольствие вылизывать ножки своей хозяйки и ее подругам. А теперь, девочки, давайте ложиться.
Ула надевает на меня наручники, заведя руки за спину, девушки переодеваются в тонкие ночные рубашки, гасят светильник и укладываются. Хозяйка укладывает меня тоже, укрывает одеялом. Но конечно никто и не собирается спать. В темноте девчонки обсуждают непонятные мне вещи и незнакомых людей. У меня возбуждение постепенно спадает, ерзаюсь, пытаясь устроиться поудобнее со скованными за спиной руками, пока не засыпаю под щебет хозяйки и ее подруг.