Про Иванушку-дурачка

По Сеньке – шапка,
По Ваньке – сказка.


     В тридевятом царстве, тридесятом государстве жил-поживал царь Берендей Берендеевич Берендяк. И было у него три сына. Старший, как помните, - сам-хват умом мастак, второй -  ни так, ни сяк, третий вовсе был дурак. Ну, то есть, ни богу свечка, ни черту кочерга, одним дворовым девкам – слезы.
     Долго правил Берендей, аж борода заберендеилась, но устал-таки. Поделил он свое царство-государство на три части и завещал сыновьям, поставив допреж условие: чтобы те остепенились да оженились. Недаром ведь в народе говорят: какой бы муж ни ворона, а жена – оборона.
     «Пустим по стреле в разные стороны, - решили царевичи промеж себя. – Куда упадет стрела – там и невесту искать, а поднимет молодица – на ней и жениться.»
     Вышли во двор, луки-колчаны захватив. Помолились, поклонились на все четыре стороны, к делу приступили.
     Пропела тетива лука старшего сына Берендея, ушла стрела, куда и метил он: прям в боярский терем и вонзилась. Да вот беда-незадача-то, в бревно гнилое по самое оперение впилась, почти и не видать. Благо бы невысоко от земли, ан нет – на две сажени выше завалинки. И пришлось боярской дочери на бочки лезть да за охвостье стрелы держаться, покуда царевич внизу поиски строил. Выдернуть стрелу ей сил не хватает, а отпустить боязно: ну как отыщет он ее в неподходящий момент, а рядом, может, случиться быть девке дворовой. Девки, оно, известно, какой народ, так и норовят из грязи прямо в князи, из конюшни – да в хоромы.
     Однако ж нашлись добрые люди, показали Берендяку-старшему, где стрела, где боярышня молода; ни живу, ни мертву сняли ее с бочек. Откармливать начали, а то исхудала вся, царевича ожидаючи. И до того тонка да длинна была, а нынче и подавно - в половой щели спрятать можно.
     Пела тетива у лука среднего брата, летела стрела, куда и метил он: во двор купеческий, богатейский. Не попал, правда, Берендеевич, ни в хоромы, ни в ворота, а свалил коня гостя заезжего, заморского. Свара на купеческом подворье началась: бабы туда со всей округи загодя сбежались, выстрела ждали. А как рухнул конь купца иностранского, пробитый навылет, - бросились все стрелу искать, кофты да волосы друг на дружке рвать, кусаться да щипаться да непотребно выражаться. Конягу несчастную в два счета на запчасти разобрали, да и коммивояжеру заморскому досталось не только на орехи, но и на пряники. На зубные протезы, правда, не хватило.
     А случилось в ту пору на подворье купеческое зайти чернавке, калике перехожей за милостыней. Покуда бабы остальные бились-кусались, сраму не имая, подняла она стрелу потоптану да поломану и под подол к себе спрятала тихонько. 
Только купец из окошка-то все видел. Зазвал он чернавку в погреб, вроде как за калачами да соленьями, там и запер. Сам у проезжа молодца за червонец золотом другую стрелу купил, дочку из визжащего клубка бабьих тел на подворье вызволил, изрядно побиту да помяту, на один глаз окривевшую. Отер, отмыл, сопли ей выбил да у окна посадил со стрелой подменной.
     Приезжает царевич ко купцу. Глядит, а стрела-то – не его, зато невеста – взаправду дочь купеческая. Телом, правда, сама себя шире, башкой можно бабы в мерзлую землю заколачивать, лицо синяками да ссадинами светится. Вдобавок и крива.
     «Эх, с лица не воду пить, - рассудил средний сын Берендеев, - а достатку в доме быть: вона сколько у тестя будущего сундуков добром набитых.»
     Сплюнул налево трижды. От досады сплюнул и направо – не удержался. Поклонился купечишне земно, руку подал, зажмурясь.
     Тренькнул лук в руках и у меньшого брата. Попал и он, куда метил: в белый свет, как в копеечку. Известное дело – дурак. Только и на него глаз положили посадские девки. Многое множество расселось их по деревьям вкруг дворца – воронам аж тесно стало. Чтобы, значится, полет стрелы угадать да первой стрелу поднять. Оно ж понятно: Иванова стрела подороже братовних будет. Из него ведь из самого веревки вить можно, все-то его царство на бабью потребу да прихоть пойдет.
     Только у дураков, всяк ведает, и вещи под стать. Лук переломился на выстреле, и тетива лопнула. Стрела, ветром подхваченная, кое-как, кувыркаясь, через ограду перелетела. А тут мимо Василиса Прекрасная шла. Смотрит, палка через забор летит. Поймала ее на лету, погадала-подумала, откуда, мол, и что за штука такая?.. Так ничего и не поняла, вошла во двор с Ивановой стрелой в руках.
     - Не у вас ли, - говорит Василиса. - планку с крыши ветром оторвало? Али это, может, от фортки рейка отлетела?
     Глянули старшие братья на невесту Иванову – от злобы позеленели. Сама Василиса Прекрасная дураку в жены достанется! Только делать неча, против судьбы не пойдешь. Счастье, известно ведь, дураков да пьяниц под руку в жизни водит. Умный да тверезый на ровном месте споткнется и убьется, а дурак с кровли свалится и жив останется. И упадет-то всенепременно так, что под ногами клад с самоцветами откроется.
     А Иван стоит, на Василису глядит, слова вымолвить не может. Пытается ей на пальцах показать, что, мол, и стрела эта его, и она – теперь невеста.
Василису Прекрасную недаром иногда Премудрой величали – поняла. И приняла: судьба такая.
     Сыскали, выходит, братья своих невест. Стали к свадьбе готовиться. Сватов засылать, гостей созывать, брагу варить. Спешить не спешили, дали время невестам старших братьев себя в какой-нито порядок привести. Боярской дочери – весу набрать, чтобы ветром из-под венца не выдуло случаем, дочери купеческой – побои залечить да очки темные за границей заказать, чтобы прикрыть на время некоторую ее кривоватость.
     Потом грянул пир на весь мир. И я там был. Хмельного в рот не брал, кажется, но башка до сих пор трешшит. Зато все своими глазами видел. А случилось вот что.
     Налетел со степи черный вихрь, подхватил Иванову невесту, Василису Прекрасную, и унес куда неведомо.
     «Не все коту масленица, бывает и постный день», -  думали-радовались старшие Берендеичи, глядя, как сбирается Иван в путь-дорогу дальнюю, женушку законную искать.
      Препоясал Иван чресла мечом любимым. Добротный был меч. Старый. Его Иван сам изготовил, еще когда Иванушкой звался. Из дощечки еловой выстругал, чтобы репьям головы сносить. А боле ничего с собой не взял: ни доспехов бранных, ни кольчуги кованой, ни шелома, ни поножей. Забыл. Так и ушел с Берендеева подворья.
      Долго ли, коротко ли бродил по свету, но много подвигов свершил. Не про все мы ведаем, но кое-что слыхивали.
      В одном месте дуб столетний рухнул, лося к мать-земле сырой придавил, прямо промеж рогов величавых зверя лесного лег. Освободил Иван животное. Пообломал лосю рога да из-под дуба выдернул. В лесу тем временем гон шел любовный, так лося того, безрогого, от турниров отстранили. Закручинился лось, ушел в чащобу да там с тоски и помер в одиночестве.
      В другом месте видит Иван: медведица по краю ямы ловчей бегает, а двое деток ее внутри сидят, выбраться не могут. Жалко ему стало медведицу, вот, ведь, детишек видит, а помочь не в силах, себе и им ревом сердце надрывает. Проявил царевич смекалку, заманил медведицу в другую яму, рассудив, что так-то оно спокойней будет. И матери, и медвежатам ее.
      А то в дубраве нашел он птицу неведомую с перебитым крылом. Плачет птица, стонет. «Ты чего голосишь, мол», - спрашивает ее Иван. «Да крыло мне перебили, не могу я в гнездо взлететь, а там у меня дети мал-мала меньше», - отвечает ему птица. Почесал Иван голову и подумал: «Эка беда!» Поискал глазами, чем бы гнездо с ветки сшибить. Ничего под рукой подходящего не оказалось. Скрутил он тогда птицу в тугой комок, ровно мячик стала птица, да сбил ею гнездо. Заодно и полкроны дубовой снес. Щепки, ветки, перья, детки грянули о землю. Птица ластами щелкнула, а птенцы по кротовьим норам со страху расползлись. А Иван, ясно море, дальше пошел, недосуг молодцам птенцов из нор выковыривать.
      И вот вывело Ивана в место незнаемое. Стоит перед ним гора высоченная, а на вершине горы той замок воздвигнут. А на стене замка – Василиса Прекрасная. Белы рученьки ломает, слезы горьки проливает, Иванушку свово кличет.
     Обрадовался Иван Берендеев сын, что не слишком долго и маетно рыскал по свету счастье свое. А то стали уж ему мысли являться одна другой горше. Покуда братья живы да здоровы, ему за свою долю наследства бояться не след. А ну как заболеет один из них да богу душу отдаст? Другой тогда все царство Берендеево под себя подгребет. Судись потом, доказывай свои права. Нечего Ивану противопоставить уму старшего брата или ловкости среднего…
     - Василиса! – кричит Иван от подножия. – Я здесь!
     - Иванушка, кровиночка моя! – плачется Василиса со стены.
     - Ответь мне, женушка, а змеи тута водятся?- спрашивает муж нареченный.
     - Успокойся, милый, водятся!- пришел отклик с вершины горы.- Трехголовые!
     «Этого еще не хватало», - подумал богатырь, но виду не подал.
     - Как ты тама живешь-можешь? – крикнул.
     - Хорошо,- ответствует ему Василиса Прекрасная.- Змей и сторожит меня пуще ока своего, и продукты для пропитания приносит регулярно.
     Тут загудела-застонала гора, из пещеры в подошве ее выбралось на свет божий чудо-юдо, змей о трех головах.
     - Кто посмел мой покой нарушить? – зарычало чудо-юдо.- Не Иван ли прозвищем Дурак явился?
     - Он самый, - храбро воскликнул царевич.
     - Выходи, Иван, биться, - рявкнул Змей-Горыныч да для пробы и острастки полыхнул огнем из головы, что послабже двух других была: на сорок миль окрест деревья разом погорели, да камни поплавились.
     - Чего ж ты, гад такой, добро мое портишь? - спрашивает Иван.
     Выхватил он меч свой, чтобы, значит, бегать не мешал, и бросился наутек. Чудо-юдо – за ним, вот-вот нагонит, кровушку выпьет, костями закусит. Вспомнил царевич с перепугу старую сказку про зайца и лису да и сиганул промеж двух берез. Горыныч туда же, средней головой в расселину, остальными – в обход, справа и слева. Ан, попался, застрял. Смотрит царевич – влип змеюка, подошел к боку его, стал мечом тыкать, чтобы убить чуду-юду, землю от него освободить. А змею щекотно. Так от смеха и помер.
     Не восхитился собой Иван: не то еще богатыри могут. Отер пот со лба. К горе возвернулся.
     «Полдела только сделано», - понял он с неприятностью для себя. - «Змея нет, но вверх-то не забраться. А что, если… Гору подрыть - замок рухнет, Василиса мне на белы ручки упадет сама. Хорошая мысль! Только это сколько ж сил надобно потратить впустую…»
     И запечалился-закручинился Иван: такая лень навалилась, да и не царское это дело подкопы вести. А Василиса сверху вопрошает:
     - Побил ли ты Змея-Горыныча, Ванюшка?
     - Побил-побил, - кричит ей царевич в ответ.- Дак проку мало от того, коли до тебя не добраться, покуда полгоры не срою на фиг. Можа, пождем пока замок сам собой рухнет? От старости там, или от молнии…
     Промолвить до конца не успел – уж упала со стены веревка вниз, и Василиса Прекрасная – уж по ней скользит. Подставил Иван руки богатырские, принял на них ношу драгоценную.
     - Иванушка!..
     - Василиса!..
      Глянул Иван на жену свою и рот открыл. Аж обомлел: не его Василиса-то! Тоже Прекрасная, столь же Премудрая, а не его! Глядит Василиса на верного свово – не ее Иванушка, хоть и царевич, и дурак законченный.
     - Что ж делать-то, Иван-царевич? - вопрошает девица.
     - А то и делать, что делать неча, - ответствует тот. - Полезай-ка обрат на гору да жди своего дурака.
     - Как же я полезу и ждать стану, коли ты змея победил? Кого ж моему Иванушке побивать-стать? И кто ж меня от воров охранять да кормить теперь будет? С голоду помру, дожидаючись вас, дураков…
      Крепко задумался младший Берендеевич, аж под ложечкой засосало да в крестце что-то хрустнуло. «И то, верно говорит царевна. Можно, конечно, ее обрат силком загнать… Дак не с руки это мне, коли трезво рассудить. А если тем что у меня в голове пораскинуть, так выходит, что Василиса – не одна. Много Василис-то. Да при каждой по Змею-Горынычу, да у кажной по Ивану… Коли уж я чужую освободил, значит, без нас Иванов-царевичей столько же, сколько и Василис осталось. А пойду я свою искать, глядишь, опять чужую чуду-юду победю. Эт несправедливо. Нашли дурака! Я освободил эту, пусть мою другой освобождает.»
     - А выходи за меня замуж, - ни с того, ни с сего объявил он закручинившейся молодухе. Да и изложил ей рассуждения свои, присовокупив, что кормить-поить ее все одно некому.
     Вздохнула Василиса Прекрасная и согласилась. Против судьбы не попрешь.
     И отправились они в обратный путь пеше и уже через полчаса были во дворце Берендеевом. А там – пир горой, свадьба коромыслом, мертвецки пьяными двор устелен. Никто кроме братовьев отсутствия Ивана и не заметил: вышел пошто-то на пару часов да вернулся. Может, в сортире застрял…
     Только царевичи и обратили внимание, что у меньшого невеста не та, но промолчали: что с дурака возьмешь??