Приложение к фаллосу

…И далее, и столь же справедливо: не только приложение, а и дополнение, и ещё добавление.
Он, мужчина.
Для неё, для женщины.
В их взаимных, в различной степени близости, касаниях и, в принципе, общениях.
Для женщины мужчина – это прежде всего фаллос, которым она, находясь в известных позах, своим телом и своим голосом манипулирует для своего наслаждения, а всё остальное в мужчине для женщины – приложение к нему, к фаллосу, которым, этим приложением-мужчиной, она, отнюдь всё-таки не между прочим, и во всей остальной бытовой жизни инстинктивно также стремиться манипулировать.
Это мудрость, разумеется, самая очевидная и простейшая: та интимная манипуляция запрограммирована в женщину самой Природой -- для зачатия и для, в конечном счёте, продолжения биологического вида, для продления данного биовида собственно жизни.
Если, конечно, не поддаваться нынешним весьма смелым, не случайно же и они, гипотезам – будто мужчины в каком-то отдалённом будущем… вообще, как таковые, вымрут, исчезнут.
Предположение -- вызывающе грубое!
Тогда наступил бы какой-то совершенно другой гуманизм. Или, на его месте, какое-то другое устройство общества, требующее для его обозначения уже какого-то другого и понятия-обозначения.
Так что, как говорится, останемся людьми, просто людьми -- настоящими, по всех смыслах, людьми.
Будем осмотрительны и нежны, этичны и тактичны. – Не боясь всё-таки доступной нам, людям, той конечной, о фаллосе-приложении, Истины.
Будем – что и требуется от человека к человеку – нежно смелы и смелы нежно!
Приоритет женщины-самки в общении, в обществе – вернее и точнее бы сказать: в нормальном здоровом обществе – победителен и неоспорим. – Уж не говоря о песнях, танцах и драках всяческих, разноцветных и разношёрстных, самцов по свадебным, животворящим, сезонам… Недаром же первым, естественным и логичным, шагом и человеческой цивилизации был именно матриархат.
Не забыты ведь уж вовсе-то и доныне все повсеместные, по миру, древнейшие фаллические культы, все те различные, деревянные и каменные, сообразные столбы и все палеолитические Венеры…
Да и сегодня -- если по той должной нежной смелости -- тоже матриархат, только он явно растворён лишь в воздухе: неслышимым, но властным ароматом…
Женщины – сами же о себе так и поют, так несамозабвенно и молят: дескать, женское счастье – был бы милый рядом, и больше ничего не надо.
Это ведь – если со стороны мужчин или если с позиций рассудка высоконравственного -- даже страшно!
В древнюю эру женщинам предложили из города бедственного вынести самое им ценное – и они потащили на себе своих мужчин…
(В скобках… а можно и без скобок – добавить бы:
После соития – именно самки утоляют жажду своими самцами…)
Но и в самом деле – в деле исконной, по душу и по судьбу людей, Природы: церковь – она всё стоит там и на том, где и на чём стояла; счастье женское – был бы член под рукой, а дети – дети, в такой близости, всегда гарантированы и, по их появлении, так иль этак обеспечены.
Анна Корнеева росла без отца. И без брата-братика, и без сестры бы сестрички. – И её женские качества и назначения в последующей всей жизни её выразились сугубо точно и особенно ярко.
Её мать, попав, в те стойкие и неоспоримые времена, под репрессии, сумела спастись из колонии -- и спасти свою личную и даже будущую жизнь: забеременела и родила от какого-то тамошнего «гражданина начальника».
Девочка. – Спасение для её матери: так пусть и будет оно только одно!
Аня. Аня так Аня.
Разве мало?!
Она, подрастая, и сама поняла: не мало.
А неохватно даже много!
С рождения её, Анечки, и до самого окончания ею, Аней, школы, до восемнадцати её лет, за нею было целых три пары глаз: матери, бабки и тётки; притом – только за нею за одной. – Она и привыкла к такому состоянию и всегдашнему настроению своему: будто и все вокруг, на всём даже белом свете, думают и радеют – только о ней об одной.
И это плюс ещё к обретению, по воле судьбы, ею, человеком-человечком, пола именно женского. – К обретению природного, для женщины, подспудного и явного понимания: что она – и приспособлена, и властна рожать и родить, что она – будущая мать и что она – и приспособлена и властна выбирать, по воле той же судьбы-природы, себе и для себя того, от кого, от чьего тела-семени, она станет и полноценной женщиной, и матерью… что сам по себе этот выбор для неё, для женщины, -- уже есть песнь души!
В школе, с самых пробуждающихся к чувствам классах, -- она была в своём классе самая кудрявая. И как-то самой собой обнаружилось её новое, и в классе, и во всей целой в жизни, положение, состояние. И новое её, ко всему на свете, настроение.
Она стала замечать, и во всей школе, и повсюду, самых симпатичных мальчиков, мальчишек, парней. И стала замечать, что и они, которые самые симпатичные, замечают, из всех девчонок, прежде всего её, её.
Потому подруг близких у неё в классе не было. – Разве что при ней девчонки иногда проговаривались о своих – таких же, как и у неё, -- о мальчишках оценках. -- Восторгающих и зажигающих, как бы против её воли, и её всю саму. Но чаще они, одноклассницы, Аньку сторонились. Считали её бахвалкой.
Были на то и наглядные, кроме особенного внимания к ней мальчишек, причины. – За нею стал бегать учитель физики! После школы он как бы между прочим шёл по улице где-то рядом. Что не могли не заметить и не опорочить насмешками, и его, и её, одноклассники. Но она, оказываясь рядом с тем физиком, ускоряла шаг: вот ещё!.. он был мал ростом и сутуловат… А потом и вообще перевёлся в другую, что ли, школу.
Симпатии между самими учителями у них, у школьников, тоже были все на счету.
Новенькая училка-физрук стала принимать к себе по утрам якобы делающего на улице гимнастику учителя химии.
Учителя, в учительской и за, вдохновенно-радостно заговорили об этом – как, по обыкновению, о каком-то приближающемся празднике. И жена химика, сама учитель литературы, прямо в учительской устроила скандал. Так что потом та физкультурница – возмутилась легендарной фразой:
-- Что она как дура!
Учителя же и, может, вся школа в общем-то простили ей её открытое, к мужчинам, поведение – такое милое: она, физрук, росла и, стало быть, воспитывалась в детском доме.
И это ведь только у бывших детдомовцев -- у них, по привычке, всё общее.
Аня тех мальчишек и парней, кто ухаживал за нею – кто пытался ухаживать, -- она допускала к себе до близости очевидной, с их стороны, влюблённости: на расстоянии вытянутой руки – и тут же обращала внимание на какого-нибудь очередного. Хотя среди них был уже один курсант, притом в форме, военного училища.
Все они, разные, пусть и симпатичные, пусть и в общем-то хорошие, ухажёры, не вызывали в ней -- чего-то… какого-то, что ли, истощения… какого-то, что ли, самозабвения… истинного отрыва от будничной, домашней-школьной-уличной, реальности!
И однажды…
В те годы – в те гуманитарные, с лозунгами о «светлом будущем», годы самые разные учреждения и предприятия организовывали и устраивали у себя встречи с людьми самыми интересными: с писателями, с поэтами…
Вот и в её классе устроена была встреча – с самым настоящим журналистом. И, главное, -- симпатичным! Притом – недавно побывавшем даже за границей: в одной, конечно, из стран соцлагеря. – Так что он явился у классной доски – в неведомо-клетчатом пиджаке!
А лекцию прочитал – аж о любви.
А стихи читал – про «туман голубой»!
Аня – Аня с того урока, с этого мига была и жила уже в каком-то другом воздушном пространстве.
Вот – он!
Вернее – вот она, которая – до живого донышка истинная. – Видящая в мужчине самое для неё желанное: личное ликование от своей личной как-то этакой победности!
Но он – со своей прогрессивной улыбкой – ушёл…
И потекло время, где не было – ни клетчатого пиджака, ни нежных до смелости стихов…
Она – она с этим не смирилась!
Оказалось, что она – такая.
Не смирилась с какой-то самой собой, которая – не она, не Аня.
Она вдруг – впервые в жизни – взяла в руки газету, потом другую… потом, смекнув, взялась за газету именно местную… нашла место в той газете, где телефоны и адреса этой газеты…
Благо не могла забыть имени и фамилии того – его.
Стала звонить… названивать… то так, то эдак…
И узнала, наконец, номер.
И услышала – его. Почувствовала всего, живого, его. Пока голос.
Вскоре же и встретились.
А что и старше её на семь лет – вообще счастье головокружительное!
И стали иногда гулять вечерами по городским аллеям.
Она впервые услышала имена других, которых нет в учебниках, писателей. Пошла, по совету неосопримому, в библиотеку в настоящую: в городскую. Взяла там читать рекомендованную им, избранником, книгу, где и прочитала про сказочные «тёмные аллеи»…
Она, сразу после школы, уже работала на заводе – где работали её мать и её тётка, и куда они её кое-как устроили: в какой-то отдел-комнатку, где писались-чертились плакаты и объявления…
Он же – он учиться заочно, чего она словно и не замечала, в каком-то в вузе, что в соседнем областном городе.
Но однажды… Или уж не однажды, а как-то иначе…
Тогда он уехал на очередную сессию.
А она, взяв отгул, поехала туда, к нему!
И там, в гостинице, стала – уже вовсе перестала быть девочкой.
Потом – потом он возил её к себе на дачу: брал с собой, в портфеле, с двумя запорами, журналистском, чистую простыню и бутылку водки.
От первой в жизни рюмки её тошнило… и от второй…
Но продолжение – продолжилось.
Была свадьба. Самая настоящая.
Потом роддом. Дочка.
Потом – сумасшедшие ожидания. Ею. Его. Теперь – мужа. Вечерами. С работы. С его работы. Потом ожидания – всё более поздними вечерами.
Так что она однажды – сама приехала в редакцию!
А в другой раз там же, в редакции, вцепилась в волосы молоденькой какой-то, может, журналистке… или, всё равно, какой-то поэтессе…
И ходила жаловаться на мужа к самому главному редактору газеты!
Он, который он, – её.
И – только её.
Тем более он ей – муж. Точнее: её муж.
Подруг верных она так и не завела: кого ни приблизишь к себе – все сразу лезут в душу, притом с вопросами самыми второстепенными: мол, кто твой отец?
А она и сама не знала. Спрашивала однажды мать, та ответила: помирать буду -- скажу.
Да и зачем ей это знать?..
По устройству повседневному человеческому, она и не могла своё отношение к данному обстоятельству вполне выразить…
Он, отец, у неё, конечно, был – но всего лишь как подручное средство для её матери: выкарабкаться из той, за колючей проволокой, неприятности.
Она всё-таки, Анна, – наконец-то, в жизни, всерьёз -- стала прислушиваться к разговорам других женщин. И на работе. И во дворе.
У какого начальника цеха – какая секретарша из другого цеха любовница… И так далее… И всё – тому самому же подобное…
Прямо сказки! А ведь всё это – было и есть каждый день и совсем рядом…
Или вот одна, одна новая знакомая, разговорившись, – о своей подруге. Мол, нянчились все всю жизнь с нею.
Сначала – мама-одиночка со своей соседкой, тоже одиночкой и притом бездетной. С рождения до школы и потом со школьницей. Да ещё и учитель какой-то влюбчивый. Тоже вроде бы ухаживал-нянчился с нею. Уже за старшеклассницей. Потом муж. Так что, мол, она, та подруга, не замечала затем и своих детей. Потом, дескать, началось с нею что-то неправдоподобное… поскольку, что ли, иных отношений в жизни и не наблюдала… Стала она… нянчиться с любовником! – Приходить к нему со своим вином и даже дарить ему иконы. А муж её стал пуще пить: само собой -- вплоть до своего конца. Потом – опять всё вроде бы с нею изменилось. Или, наоборот, ничего не изменилось. Она, та подруга, стала нянчиться с внуками… И вот, дескать, теперь… Внуки-то выросли – и не хотят нянчиться с нею!.. Ни дети, мол, ни внуки. У детей есть свои дети, у внуков есть свои планы… И что же она. Она – стала наведываться к тому своему давнишнему любовнику! Чтоб теперь – он с нею нянчился…
Она, Анна, – удивлялась таким разговорам.
С какой-то непонятной тревогой…
Кстати, та рассказчица – которая поведала историю своей подруги-сверстницы – призналась кое в чём и о себе самой: как бы между прочим.
Муж её давно умер. Дети-внуки к ней не ходят и даже не звонят. Она, по примеру многих женщин в таком положении, завела себе кота – чтоб было, кому её в её доме ждать... кота завела кастрированного – чтоб ему была одна в его, кота, жизни забота: куда б и насколько б она ни ушла – только лишь её ждать…
Она, Анна, -- уж с пугающей тревогой слушала всё такое: будто как те сбывающиеся, о которых иной раз по телевизору, пророчества -- о ком-то и о чём-то…
Поражалась. Как разнообразна жизнь!
И что-то для неё – во всех таких историях и слухах -- оставалось явно недоговорённым…
Оно, то недоговорённое, -- и не могло прозвучать ни в том рассказе, ни в ней самой.
А было растворено лишь во всё растворяющем и ароматном воздухе.
Та, например, подруга, о которой тогда шла речь, почему вернулась к своего бывшему.
Ведь жизнь её как женщины истекала…
Притекало желание жить как-то совсем без желаний…
А это, жить без желаний, -- самое, вообще для любого живого, нежеланное: самое гнетущее и самое страшное...
Первейшее ведь её, женщины, желание – быть нужной!
Сначала она нужна была -- как плод, потом – как дочка, внучка, племянница, потом – как жена, как мать, потом как любовница, потом, наконец, – как бабушка… а теперь – даже и как бабушка никому не нужна… разве что… как сторожиха будущего, для ждущих его, наследства…
И теперь, из всех на белом свете, только его, бывшего любовника, можно упрекнуть – во всём и за всё.
Упрекнуть – до отчаянья -- всевозможно зло.
Даже проклясть. – Выпустив из себя даже остаток остатка.
Но её, Анны, жизнь шла вроде бы благополучно.
Как у всех!
Если б, со временем, не дочка.
Или она уделяла ей, дочери, мало внимания: в самом деле – всё она с мужем возится: то ругаются, то обнимаются…
Дочь своевольная, убежав от родителей от таких, сразу после школы и лишь бы куда, замуж -- вскоре же и развелась: так как не нашла в муже, пусть чуть старше её, послушного исполнителя её малейших желаний и даже, почему бы и нет, капризов. И что дальше. Понятно: вернулась к родителям. И что дальше. Понятно: любовники, сигареты, вино. Наконец, стала с ухажёром вроде бы с одним и тем же. Но всё не было -- ожиданий. Настоящих бы. Счастливых. Наконец родила. Папа-журналист как-то сделал ей комнату. Но дочка с отцом ребёнка живёт врозь, лишь на определённые часы его приглашая: для секса или по случаю какого-нибудь особенного дня календаря. Уж так она определила. И так у неё с тем, с ним этим, всё и продолжается.
Сама же она, Анна, теперь не бегала за своим мужем.
Устала усталостью. Уже – какой-то не женской…
Несмотря на продолжительную и полноценную семейную жизнь – в ней жило… желание жизни!
Иначе – по смене вёсен и клеток кожи – в жизни и не бывает.
Патриархата – такого уклада в цивилизации, где кишмя кишит пол женский, вообще никогда не было и быть не могло.
Власть мужчины над женщиной – в любой эпохе и стране и в любой форме – суть упорядочение и закрепление его, мужчины, от неё, от женщины, подлинной и уже конечной зависимости. – Как власть над человеком его личных богатств и денег. Целые гаремы – как раз и превозносят их, хозяев гаремов, преклонение и рабство перед женщиной и невозможность жить без этого преклонения и рабства. – Как само собой разумеющееся рабство человека перед обычным воздухом и невозможность жить без обычного воздуха.
А насилие мужчины над женщиной – было и есть ритуальное движение-напоминание о власти её, женщины, над ним, мужчиной, и своевольная конвульсия как бы освобождения его, мужчины, от её, женщины, зависимости и, по сути, власти.
Песни, славящие мужские удачи и, особенно, множество мужских удач, -- таких песен множество: притом, никак не иначе, исполняются от лица тех якобы удачников и звучат именно в исполнении их, мужчин.
Но отнюдь нет песен – неужели это не странность! – в которых бы… сами женщины воспевали множество тех мужских побед! якобы – над ними, над женщинами! Напротив: во всех женских песнях – исключительно индивидуально одна воспевает исключительно индивидуально одного. – Его одного: как, в самом конечном и тайном счёте, символ своего, женского, пика сексуального экстаза.
Наконец. В церкви женщин, притом всех возрастов, всегда значительно больше, чем мужчин. – У женщин, в отличие от них, от мужчин, меньше иллюзий: они знают своё, женщин, решающее назначение от Природы, знают свою, в жизни и вообще в Жизни, цену. – А что, чувствуют подспудно, -- дальше?.. что, подспудно чувствуют и волнуются, -- ещё?..
Однажды. – А никаких этих однажды в жизни и нет – есть, из многих колец цепи, одно кольцо просто видимым.
В компании она… обратила внимание. – А женщина, кроме женского внимания, ничего ни на что и не обращает…
Стопки, закуски, шутки, насмешки, смех.
Анекдот, наконец, самый скабрёзный.
А один на тот анекдот – и не засмеялся.
Один – из этих, из мужчин.
Поняла: умнее всех – он.
Из них, из мужчин.
Хотя и муж был здесь же.
Стопка за стопкой – и тут, через стол, его, того серьёзного, спросил другой:
-- О чём задумался, детина?
И тот ему:
-- Что ж ты смеёшься, скотина?
Все – то ли зарыдали, то ли загудели!
Но, странно не странно, всё списалось на алкоголь. А в отношении того одного – что било в глаза -- как-то привычно.
И она поняла: он, этот один, так прям всегда и со всеми, и во всём…
Кое-как выяснила: это преподаватель биологии из местного университета, какой-то доктор. Строгий же доктор -- как и все, отметила она, доктора…
При расставании он, надевая на её плечи пальто, сказал ей, притом ни от кого не таясь:
-- Поскольку во мне, хоть я и человек, внутренние инстинкты заменены моралями, которые извне, поступаю с вами тактично.
И больше ничего не стал говорить.
И никак -- продолжать.
Она, хоть навеселе, ушла с того вечера будто в утраченном выигрыше…
Они, женщины, если полюбят кого-то из мужского пола, если полюбят – по-настоящему, то не мужчину, не его тело -- а какие-то его способности: если, разумеется, они особенно яркие и хотя бы они такие яркие среди ближайших окружающих. – Такому она, женщина, – тем более! – не позволит всерьёз отвлекаться ни на что, например, физиологическое, даже в отношении самой себя.
Именно среди женщин -- самые циничные революционерки и самые злые церковки.
И однажды она по дороге домой из какой-то компании… заехала к тому серьёзному!
Он встретил её просто и бодро – будто поджидал её всего несколько минут.
Сразу поцеловал. И в губы.
Ей, женщине, нравится, когда партнёр, не торопя прелюдию, – всё-таки сходу форсирует сближение самыми запредельно правдивыми, разоблачающими и уже раздевающими, словами:
-- Посмотри на женщину, у неё глаза убийцы!
Но тем более не понравилось бы ей, женщине, если б он, тот партнёр, вдруг стал бы ту же истину хоть чуть развивать.
Сразу же после близости она, женщина, уже не слышит даже и тех самых истинных, что между ею, женщиной, и им, мужчиной, истин:
-- Самое отвратительное у людей словцо: питомец.
В самом деле: на что тут намёк – на тех домашних котов, что ли?..
Их встреча – повторилась.
Их встречи – перестали быть встречами.
Она не поняла, что влюблена, -- ей было не до пониманий; она была влюблена даже и не вновь -- это было бы просто лирика; а она была влюблена – просто.
Муж – уже утомлённый её изменой и даже, скорее, протрезвлённый ею, изменой, – заговорил однажды вызывающе смело.
Она, было, ему – по поводу его страстного профессионального желания со всеми подряд широко и всячески общаться, кстати, и с женщинами:
-- Ты думаешь только о себе!
И он ей:
-- Это ты думаешь только о самой себе. Так как привыкла быть центром внимания. И только одна ты. Будто ты пуп земли. И можешь, раз так, всё себе позволить. Когда ты выросла, что там тебе какие-то одноклассники и мальчишки из соседнего двора. Захотела и стала бегать за журналистом. За красивым и красноречивым. Захотела и стала ложиться под него. Убегать к нему даже с работы под разными предлогами. Тем более, он старше и вся ответственность на нём. И залетела. Тот её не бросил. Пожалел не пожалел. Пусть даже побоялся за свою карьеру. Так как партийный. Поженились. Стала нормальная семья. Получили жильё. Дочка выросла. И вот! Ты всё перевернула с ног на голову. Вернее, как с тобой и всегда. Захотела и завела любовника. Открыто. На весь город. Чтоб и ответственность опять не на тебе, и всё внимание к тебе.
И муж осёкся!
Замолчал.
Замолчал – он, мужчина, -- до бледности.
Не посмел сказать ей в глаза – конечного: основательного и отправного.
Как не смеют вообще сказать себе человек как таковой – своей, в самом конечном счёте, сути.
Её, женщины, такое поведение – в самом запредельном генетическом решении – основано на потребности её, женщины, внимания от других к её, женским, органам.
Зато – понял, что умеет так сказать.
Но – боится. – Боится говорить таким слогом и таким масштабом.
И – возмутился. На себя. За свою трусость.
Так всё и продолжилось.
С ними между ними.
Со всеми.
И продолжается.
С ними и между ними.
Со всеми. – Треугольники… многоугольники…
Женщина и мужчина – различия космические.
Женщина – рождающая и натурально продляющая жизнь! – не может не чувствовать и не считать себя, явно или исподволь, сутью жизни, а мужчину – не может не считать, явно, опять же, или неявно, тем, кто предназначен в жизни для внимания к ней, к женщине, стремления к ней и для исчерпывающего их обоих смыкания и притом существом как бы странным, чудным, отвлекающимся от неё, от женщины, на разную второстепенную суету: на творчество, науку, войну, путешествия, друзей, хобби, на попросту мужские компании и, наконец, на какие-либо рассуждения.
Но чем её, женщине, он, мужчина, ценен всё-таки абсолютно – по степени важности его ресурсов: он – носитель спермы для зачатия, он – обладатель фаллоса для вливания спермы, он же – устроитель жилья, тепла и пищи, он – защитник от дикой природы и ещё он же, отнюдь не между прочим, непредсказуемо разнообразит и до восторга радует, со своими теми его всяческими странностями, лирически, романтически и физиологически, её, женщины, как раз ту самую её интимную и желанную женскую функцию и потребность.
Мужчина же – он, мужчина, как живое существо и как рождённое женщиной, и притом обитающее рядом с женщиной – прежде всего не может не чувствовать и разумно не взвешивать, явно или исподволь, весь груз своих обязанностей перед самой собственно жизнью и, в частности, перед женщиной: и как матерью, и как предметом своего инстинктивного, страшного, прекрасного и воспетого им, вожделения.
И в нём, в мужчине, сама его ответственность перед своим пребыванием в жизни зачастую – разумно, именно разумно! -- перевешивает его ответственность перед назначением его для женщины и вообще перед женщиной – и он несколько отдаляется или даже совершенно удаляется в свои всяческие мужские возможности: в интеллектуальные, в лирические, в физические, а иногда, якобы неразумно, вообще игнорирует и само своё, в жизни через женщину, назначение и даже саму свою физиологическую потребность.
Женщины и мужчины, ликуйте!
Демонстрируйте и впредь свои истинные природные лики.

Ярославль, 19 июня – 3 июля 2023

(С) Кузнецов Евгений Владимирович