Глава сто третья

МАРТА, 2-ГО ДНЯ 1917 ГОДА
(Продолжение)

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПРЕДСЕДАТЕЛЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ М.В. РОДЗЯНКО:

« ОТРЕЧЕНИЕ НИКОЛАЯ II.

...Председатель Государственной Думы вынужден был отклонить предложение, переданное ему через генерала Рузского, и заявить, что при настоящем положении дел единственный исход для Императора Николая II — это отречься от престола в пользу сына.
Я утверждаю совершенно категорически, что эта комбинация, вне всякого сомнения, была бы принята и волнения, по всей вероятности, в значительной мере были бы успокоены. Тем не менее Император Николай II не поверил указаниям Председателя Государственной Думы и запросил своего Начальника Штаба и всех Главнокомандующих фронтами о том, каково их мнение по поводу указаний, сделанных ему Председателем Государственной Думы.
Телеграммы эти имелись в моем распоряжении, и если не уничтожены в Петрограде, где они находятся, то, вероятно, документально можно будет восстановить то последующее, о чем я буду говорить.
Ответы Командующих фронтами и Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего были получены Императором Николаем II в тот же день. Все лица, запрошенные им, единогласно ответили, что для блага Родины его Величеству нужно отказаться от престола.
Чтобы не быть голословным, помимо моего утверждения, что эти телеграммы в подлиннике были в моих руках, я процитирую выдержку из дневника Императора Николая II, в свое время опубликованного в печати: “2 марта. Четверг. Утром пришел Рузский и прочел мне длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что министерство из членов Государственной Думы будет бессильно что-либо сделать, ибо с ним борется эсдековская партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку Алексееву и всем Главнокомандующим. В 12 с половиной часов пришли ответы. Для спасения России и удержания Армии на фронте я решился на этот шаг. Я согласился, и из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал подписанный переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством: кругом измена, трусость, обман”.
Привожу из доклада о поездке своей в Армию одного из членов Думы записанный со слов генерала Рузского рассказ о последних словах отрекшегося Императора: он снял с себя фуражку, стал перед образом, который был в углу вагона, перекрестился и сказал: “Так Господу Богу угодно, и мне надо было давно это сделать”. Подписывая поданное генералом Рузским отречение и отдавая ему текст подписанный, он сказал: “Единственный, кто честно и беспристрастно предупреждал меня и смело говорил мне правду, был Родзянко”, и с этими словами повернулся и вышел из вагона. Привожу эти слова, для меня дорогие и знаменательные, не для самовосхваления, а как доказательство, что от Царя ничего не было скрыто.
Для получения подлинного отречения Императора Николая II Председателем Государственной Думы, который не имел возможности ни на один шаг оставить столицу по сумме разных причин, были командированы: член Государственного Совета А.И. Гучков и член Государственной Думы Шульгин. Лица эти, прибыв в Ставку в Псков, явились к Государю и получили уже готовое отречение в пользу Великого Князя Михаила Александровича.
Отречение было подписано 2 марта 1917 года.
Здесь уместно самым категорическим образом отвергнуть и опровергнуть все слухи о том, что командированными лицами производились какие-то насильственные действия, произносились угрозы с целью побуждения Императора Николая II к отречению.
Вышеприведенный мною дневник Царя не оставляет в этом никаких сомнений, и я с негодованием отвергаю все эти слухи, распускаемые крайними элементами, о наличии подобных действий со стороны лиц, безупречных по своему прошлому за время своей государственной деятельности.
Таким образом, Верховная власть перешла якобы к Великому Князю Михаилу Александровичу, но тогда же возник для нас вопрос, какие последствия может вызвать такая совершенно не-ожиданная постановка вопроса и возможно ли воцарение Михаила Александровича, тем более что об отказе за сына от престола в акте отречения не сказано ни слова.
Прежде всего, по действующему закону о престолонаследии, царствующий Император не может отказаться в чью-либо пользу, а может этот отказ произвести лишь для себя, предоставляя уже воцарение тому лицу, которое имеет на то законное право, согласно акта о престолонаследии.
Таким образом, при несомненно возрастающем революционном настроении масс и их руководителей мы, на первых же порах, получили бы обоснованный юридический спор о том, возможно ли признать воцарение Михаила Александровича законным. В результате получилась бы сугубая вспышка со стороны тех лиц, которые стремились опрокинуть окончательно монархию и сразу установить в России республиканский строй.
По крайней мере член Государственной Думы Керенский, входивший в состав Временного Комитета Государственной Думы, без всяких обиняков заявил, что если воцарение Михаила Александровича состоится, то рабочие города Петрограда и вся революционная демократия этого не допустят.
Идти на такое положение вновь воцаряемому Царю, очевидно, в смутное, тревожное время было совершенно невозможно. Но что всего существенней — это то, что, принимая в соображение настроение революционных элементов, указанное членом Государственной Думы Керенским, для нас было совершенно ясно, что Великий Князь процарствовал бы всего несколько часов и немедленно произошло бы огромное кровопролитие в стенах столицы, которое бы положило начало общегражданской войне.
Для нас было ясно, что Великий Князь был бы немедленно убит и с ним все сторонники его, ибо верных войск уже тогда в своем распоряжении он не имел и поэтому на вооруженную силу опереться бы не мог. Великий Князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно, ибо, повторяю, твердой вооруженной силы не имел за собой. Даже увезти его тайно из Петрограда не представлялось возможным: ни один автомобиль не был бы выпущен из города, как не выпустили бы ни одного поезда из него. Лучшей иллюстрацией может служить следующий факт: когда А.И.Гучков вместе с Шульгиным вернулись из Пскова с актом отречения Императора Николая II в пользу своего брата, то Гучков отправился немедленно в казармы или мастерские железнодорожных рабочих, собрал последних и, прочтя им акт отречения, возгласил: “Да здравствует Император Михаил!” — но немедленно же он был рабочими арестован с угрозами расстрела, и Гучкова с большим трудом удалось освободить при помощи дежурной роты ближайшего полка. Несомненно, что были и сторонники Великого Князя Михаила, и его воцарение означало бы начало гражданской войны в столице. Возбуждать же гражданскую войну при наличии войны на фронте и ясного понимания нами, что гражданская война вызовет такую смуту в тылу, которая лишит Действующую Армию необходимого подвоза пищевых и боевых припасов, — на это мог решиться только Ленин, но не Государственная Дума, задача которой рисовалась в этот ужасный момент не в возбуждении страстей, а в умиротворении и приведении взволнованного моря народной жизни в должное успокоение. Такой мерой было, несомненно, отречение Императора Николая II и воцарение Цесаревича Алексея Николаевича при регентстве Великого Князя Михаила Александровича.
Но упущение времени смерти невозвратной подобно, и было уже поздно. В революционную эпоху события мчатся с такой головокружительной быстротой, что то, что еще сегодня представлялось возможным, завтра делается уже невозможным к осуществлению. Так было и в этом случае.
Восставшее население столицы уже признало, что Государственная Дума приняла на себя власть, и поэтому пришлось ограничиться избранием Временного Комитета из состава Государственной Думы, которому и поручены были дальнейшие мероприятия по умиротворению столицы и страны.
человек, в здании Собрания Армии и Флота, вынес самые резкие резолюции до требования ареста Императора Николая II; их многочисленная депутация явилась ко мне ночью во Временный Комитет с целью поддержать свои резолюции, и с трудом удалось успокоить взволнованную до невозможности публику. В то же время начались агрессивные действия и настроение солдат против своих офицеров, образовалась группа офицеров-республиканцев, и революционное движение стало принимать все более и более острый и сложный характер».

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МИНИСТРА ЮСТИЦИИ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА  А.Ф. КЕРЕНСКОГО:

«Утром 2 марта, выступая перед толпой в Екатерининском зале о составе Временного правительства, Милюков объявил о том, что Великий князь Михаил Александрович будет регентом и что решено установить в России конституционную монархию. Заявление Милюкова вызвало бурю негодования всех солдат и рабочих, собравшихся в Таврическом дворце.
В спешном порядке было созвано специальное заседание Исполнительного комитета Совета, на котором на меня обрушился град враждебных вопросов. Я решительно воспротивился попыткам втянуть меня в спор и лишь сказал: «Да, план действительно таков, но ему никогда не дано осуществиться. Это просто невозможно, а потому и нет причин для тревоги. Со мной по вопросу о регентстве никто не консультировался, я не принимал никакого участия в обсуждении этой проблемы. В качестве крайней меры я могу обратиться к правительству и предложить ему выбор: либо отказаться от этого плана, либо принять мою отставку».
Вопрос о регентстве ни в малейшей степени не волновал меня, однако внушить другим мою уверенность в неосуществимости этого плана было крайне трудно, а потому в это дело попытался вмешаться Исполнительный комитет. Он вознамерился послать к царю своих делегатов, а в случае неудачи — помешать воспользоваться поездом нашим делегатам. Однако тут они не преуспели, и приблизительно в 4 часа дня делегация Временного комитета Думы в составе Гучкова и Шульгина отбыла в Псков с целью потребовать отречения царя.
Ожидая вестей от Гучкова и Шульгина, мы были вынуждены заниматься решением многочисленных вопросов. В здании Думы располагалась специальная служба телеграфа, и в тот вечер я разослал свои первые, в качестве министра юстиции, приказы. В первой телеграмме прокурорам всей страны предписывалось освободить всех политических заключенных и передать им поздравления от имени нового революционного правительства. Вторая, посланная в Сибирь, передала приказ немедленно освободить из ссылки «бабушку русской революции» Екатерину Брешко-Брешковскую и со всеми почестями отправить ее в Петроград. В аналогичной телеграмме я потребовал освобождения пяти социал-демократических членов Думы, которые в 1915 г. были приговорены к ссылке.
Тем временем все более тревожным становилось положение в Гельсингфорсе: в любой момент мог подвергнуться уничтожению стоявший там флот и начаться расправа над офицерами. Меня срочно вызвали в Адмиралтейство для проведения переговоров с матросами по телефону. В ответ на мои просьбы человек на другом конце провода обещал сделать все возможное, чтобы успокоить матросов. Расправа над офицерами была предотвращена. В тот же вечер в Гельсингфорс отправилась делегация из представителей всех партий, чтобы попытаться восстановить дисциплину. На какое-то время мы были избавлены от хлопот с этой военно-морской базой. Однако 4 марта каким-то штатским, оказавшимся, как выяснилось, немецким агентом, был убит адмирал Непенин.
События же в Кронштадте, о которых мельком упоминается в 14 главе, в действительности произошли 27 февраля, но сообщения о них поступили значительно позднее.

Вечером 2 марта было подписано, а днем позже опубликовано следующее заявление Временного правительства:
«Декларация Временного правительства о его составе и задачах 3 марта 1917.
Граждане! Временный комитет членов Государственной думы при содействии и сочувствии столичных войск и населения достиг в настоящее время такой степени успехов над темными силами старого режима, который дозволяет ему приступить к более прочному устройству исполнительной власти.
Для этой цели Временный комитет Государственной думы назначил министрами первого общественного кабинета следующих лиц, доверие к которым страны обеспечено их прошлой общественной и политической деятельностью.
Председатель Совета министров и министр внутренних дел — князь Г. Е. Львов.
Министр иностранных дел — П. Н. Милюков.
Министр военный и морской — А. И. Гучков.
Министр путей сообщения — Н. В. Некрасов.
Министр торговли и промышленности — А. И. Коновалов.
Министр финансов — М. И. Терещенко.
Министр просвещения — А. А. Мануйлов.
Обер-прокурор Святейшего Синода — В. Н. Львов.
Министр земледелия — А. И. Шингарев.
Министр юстиции — А. Ф. Керенский.
В своей настоящей деятельности кабинет будет руководствоваться следующими основаниями:
1) Полная и немедленная амнистия по всем делам политическим и религиозным, в том числе террористическим покушениям, военным восстаниям и аграрным преступлениям и т. д.
2) Свобода слова, печати, союзов, собраний и стачек с распространением политических свобод на военнослужащих в пределах, допускаемых военно-техническими условиями.
3) Отмена всех сословных, вероисповедных и национальных ограничений.
4) Немедленная подготовка к созыву на началах всеобщего, равного, тайного и прямого голосования Учредительного собрания, которое установит форму правления и конституцию страны.
5) Замена полиции народной милицией с выборным начальством, подчиненным органам местного самоуправления.
6) Выборы в органы местного самоуправления на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.
7) Не разоружение и не вывод из Петрограда воинских частей, принимавших участие в революционном движении.
8) При сохранении строгой военной дисциплины в строю и при несении воинской службы — устранение для солдат всех ограничений в пользовании общественными правами, предоставленными всем остальным гражданам.
Временное правительство считает своим долгом присовокупить, что оно отнюдь не намерено воспользоваться военными обстоятельствами для какого-либо промедления в осуществлении вышеизложенных реформ и мероприятий.
Председатель Государственной думы М. Родзянко.
Председатель Совета министров кн. Львов.
Министры: Милюков, Некрасов, Мануйлов, Коновалов, Терещенко, В. Львов, Шингарев, Керенский».

Когда наступила ночь 2 марта, члены Временного правительства собрались, чтобы обсудить другие, наиболее важные вопросы. Мы все по-прежнему с нетерпением ждали вестей от Гучкова и Шульгина. Мы понимали, что любая попытка передать власть регенту будет иметь тяжкие последствия, и из частных разговоров с коллегами я сделал вывод, что почти все они относятся к самому этому факту спокойно. Милюков из всех единственный, кто держался до конца, отстаивая эту идею. Гучков и Шульгин по причине отсутствия не могли изложить свою точку зрения. Однако все согласились с тем, что приближается критический момент».

Р е ч ь  м и н и с т р а  ю с т и ц и и А. Ф. Керенского:

«2-го марта, вечером, новый министр юстиции А.Ф. Керенский произнес в Екатерининском зале речь, обращенную к солдатам и гражданам.
При появлении на трибуне нового министра огромный Екатерининский зал огласился бурными продолжительным аплодисментами тысячной толпы.
— Товарищи — солдаты и граждане! Я, член Государственной Думы А. Ф. Керенский, — министр юстиции. (Б у р н ы е  а п л о д и с м е н т ы  и 
т о р ж е с т в е н н ы е  к л и ки: "У р а!"). Объявляю во всеуслышание, что новое временное правительство вступило в исполнение своих обязанностей по соглашению с советом рабочих и солдатских депутатов. Соглашение, заключенное между исполнительным комитетом Государственной Думы и исполнительным комитетом совета рабочих и солдатских депутатов одобрено советом рабочих и солдатских депутатов большинством нескольких сот голосов против 15-ти.
(Б  ур н ы е  п р о д о л ж и т е л ь н ы е  а п л о д и с м е н т ы  и
в о з г л а с ы "Б р а в о!"). Первым актом нового правительства является немедленное опубликование акта о полной амнистии. Наши товарищи — депутаты 2-й и 4-й Дум, беззаконно сосланные в тундры Сибири будут немедленно освобождены и с особым почетом привезены сюда.
Товарищи! В моем распоряжении находятся все бывшие председатели совета министров и все министры старого режима. Они ответят за все преступления перед народом согласно закону. (И з  т о л п ы  в о з г л а с ы:
"Б е с п о щ а д н о!").
Товарищи! Свободна Россия не будет прибегать к тем позорным средствам борьбы, которыми пользовалась старая власть. Без суда никто подвергнут наказанию не будет.
Товарищи — солдаты и граждане! Все меры, которые будут приняты новым правительством, будут опубликованы. Солдаты! Прошу вас оказать нам содействие. Свободная Россия родилась, и никому не удастся вырвать свободу из рук народа. Не слушайтесь призывов, исходящих от агентов старой власти. Слушайтесь ваших офицеров. Да здравствует свободная Россия! (Б у р н ы е 
а п л о д и с м е н т ы  и  к л и к и "у р а")» (Русское слово, №49, Пятница, 3-го  марта 1917 г., Москва). 

С т е н о г р а м м а  р е ч и А.Ф. К е р е н с к о г о в  С о в е т е  р а б о ч и х  и  с о л д а т с к и х  д е п у т а т о в:

«Во время обсуждения Советом вопросов, связанных с организацией Временного Правительства, на заседание Совета явился Керенский и попросил слова для  внеочередного заявления. Слово ему было немедленно дано.
— Товарищи! Я должен сделать вам сообщение чрезвычайной важности. Товарищи, доверяете ли вы мне? (В о з г л а с ы  н а  в с е х  с к а м ь я х:
«Д о в е р я е м, д о в е р я е м».) Я говорю, товарищи, от всей глубины моего сердца, я готов умереть, если это будет нужно. (В  з а л е  с и л ь н о е 
в о л н е н и е.  К е р е н с к о г о  п р и в е т с т в у ю т 
р у к о п л е с к а н и я м и, п р е в р а щ а ю щ и м и с я 
в  г о р я ч у ю  о в а ц и ю.)
Товарищи! В настоящий момент образовалось Временное Правительство, в котором я занял пост министра (Б у р н ы е  а п л о д и с м н т ы). Товарищи! Я должен был дать ответ в течение пяти минут и потому не имел возможности получить ваш мандат до решения моего о вступлении в состав Временного Правительства.
Товарищи! В моих руках находились представители Старой власти, и я не решился выпустить их из своих рук (Б у р н ы е а п л о д и с м е н т ы, в о з г л а с ы «п р а в и л ь н о!»).
Я принял сделанное мне предложение и вошел в состав Временного Правительства в качестве министра юстиции (Н о в ы й   в з р ы в   а п л о д и с м е н т о в). Немедленно по вступлении на пост министра я приказал освободить всех политических заключенных и с особым почетом препроводить из Сибири сюда, к нам, наших товарищей-депутатов, членов социал-демократической фракции IV Думы и депутатов II Думы (бурные аплодисменты, переходящие в овацию). Освобождаются все политические заключенные, не исключая террористов. Я занял пост министра юстиции до созыва Учредительного собрания, которое должно будет, выражая волю народа, установить будущий государственный строй (Б у р н ы е   а п л о д и с м е н т ы). До этого момента будет гарантирована полная свобода пропаганды и агитации по поводу формы будущего государственного устройства России, не исключая и республики (бурные аплодисменты). Ввиду того, товарищи, что я принял на себя обязанности министра юстиции до получения от вас на »то полномочий, я слагаю с себя звание товарища председателя Совета Рабочих Депутатов. Но для меня жизнь без народа немыслима, и я вновь готов принять на себя иго звание, если вы признаете это нужным.
(«П р о с и м, п р о с и м!»)
Товарищи, войдя в состав Временного Правительства, я остался тем же, кем был — республиканцем (Ш у м н ы е  а п л о д и с м е н т ы). В своей деятельности я должен опираться на волю народа. Я должен иметь в нем могучую поддержку. Могу ли я верить вам, как самому себе? (Б у р н ы е  о в а ц и и, в о з г л а с ы:
«В е р ь, т о в а р и щ!») Я не могу жить без народа, и в тот момент, когда вы усомнитесь во мне, убейте меня! (Н о в ы й  в з р ы в  о в а ц и й.) Я заявляю Временному Правительству, что я являюсь представителем демократии, но что Временное Правительство должно особенно считаться с теми мнениями, которые я буду отстаивать в качестве представителя народа, усилиями которого была свергнута старая власть. (А п л о д и с м е н т ы, в о з г л а с ы:
«Д а  з д р а в с т в у е т  м и н и с т р  ю с т и ц и и!»)
Товарищи! Время не ждет. Я призываю к организации, дисциплине, прошу вас поддержать нас, ваших представителей, готовых умереть во имя интересов народа и отдавших ему всю свою жизнь.
Я полагаю, что вы не осудите меня и дадите возможность осуществить все необходимые гарантии свободы до созыва Учредительного собрания
(А п л о д и с м е н ты).
Товарищи! Позвольте мне вернуться к Временному Правительству и объявить ему, что я вхожу в его состав с вашего согласия, как ваш представитель.
(Б у р н ы е  а п л о д и с м е н т ы, п е р е х о д я щ и е  в  о в а ц и ю,
в о з г л а с ы: «Д а  з д р а в с т в у е т  К е р е н с к и й!»)
Все встают со своих мест, подхватывают на руки Керенского и из зала общего собрания Совета Рабочих Депутатов несут его в кабинет Исполнительного Комитета» (Русское слово, №49, Пятница, 3-го  марта 1917 г., Москва). 

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ МИНИСТРА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ ВРЕМЕННОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА  П.Н. МИЛЮКОВА:

«По настоянию Родзянко, 2 марта к вечеру переговоры возобновились, и обещанная правительству поддержка была введена в ограниченные рамки. Совет подчеркивал, что "новая власть создалась из общественно-умеренных слоев общества" и что, следовательно, за нею надо присматривать. "В той мере", в какой она будет осуществлять эти (свои) обязательства, "демократия должна оказать ей свою поддержку". Это было знаменитое "постольку — поскольку". При этом еще правительство должно было обязаться не пользоваться военными обстоятельствами для промедления реформ, ею признанных. Все соотношение между нашими обязательствами, формулированными ими и добровольно принятыми нами — и их обязательствами, формулированными мною и принятыми ими, таким образом, затушевывалось и менялось в сторону классовой подозрительности.
Тут уже намечались зародыши будущих затруднений в отношениях между нами, "цензовиками", и "революционной демократией". Оба заявления появились в печати рядом: их заявление, проредактированное нами, от имени правительства и мое заявление, проредактированное и пополненное ими, от имени Совета р. и с. депутатов. А для полюбовного разрешения дальнейших разногласий при выполнении взаимных обязательств была создана "контактная комиссия". К ее функционированию я еще вернусь. То, что можно было сделать на бумаге, было, во всяком случае, сделано.
Оставалось решить последний из больших вопросов образования новой власти: определить положение царя. Что Николай II больше не будет царствовать, было настолько бесспорно для самого широкого круга русской общественности, что о технических средствах для выполнения этого общего решения никто как-то не думал.
Никто, кроме одного человека: А. И. Гучкова. Из его показаний перед чрезвычайной комиссией видно, что он и сам не знал, как это совершится, так как не знал окончательной формы, в какой совершится ожидавшийся им переворот. Он не исключал и самых крайних форм устранения царя, если бы переворот совершился в форме, напоминавшей ему XVIII столетие русской истории, — в форме убийства. Но если бы переворот совершился в форме, которую он лично предпочитал — в форме военного пронунциаменто, то он желал бы удаления царя в форме наиболее "мягкой" - отречения от престола.
Он признал перед комиссией, что существовал у него и у его "друзей" (которых он не хотел называть) "план захватить по дороге между ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение, затем... одновременно арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собою новое правительство". Как известно, с некоторыми вариантами - и независимо от Гучкова осуществилась первая половина плана; но новое правительство уже составилось раньше, — так же независимо, — и пригласило его в свой состав. Во всяком случае, он считал себя первым кандидатом на то, чтобы добиться от царя отречения, и после того как оказалось, что кандидатура Родзянки не встречает поддержки ни правительства, ни левых, выставил, в форме почти ультимативной, свою собственную.
Вечером 1 марта он "заявил, что, будучи убежден (уже издавна) в необходимости этого шага, он решил его предпринять, во что бы то ни стало и, если ему не будут даны полномочия от думского комитета, готов сделать это за свой страх и риск". Изложение тут, мне кажется, несколько ретушировано; но непреклонность решения и настроение, которое немцы называют Schadenfreude (Злорадство.), хорошо известны из политической карьеры Гучкова. Низложение государя было венцом этой карьеры. Правительство не возражало и присоединило к нему, по его просьбе, в свидетели торжественного акта, В. В. Шульгина. Поручение комитета и правительства было дано путешественникам в форме, предусмотренной блоком. Царь должен был отречься в пользу сына и назначить регентом великого князя Михаила Александровича. Этим обеспечивалось известное преемство династии.
Однако, в течение дня 2 марта петербургские настроения продолжали прогрессировать, и плану блока стала грозить опасность слева. Около 3 часов дня меня просили выйти к публике, собравшейся в колонной зале дворца, и объявить формально об образовавшемся правительстве. Я с удовлетворением принял предложение: это был первый официозный акт, который должен был доставить новой власти, так сказать, общественную инвеституру. Я вышел к толпе, наполнявшей залу, с сознанием важности задачи и с очень приподнятым настроением. Темой моей речи был отчет о выполненной нами программе создания новой власти. Слова как-то нанизывались сами собой; по окончании речи я ее записал и отдал журналистам. Речь была напечатана в очередных выпусках газет — и, увы, отметила исторический этап, который, в свою очередь, уже уходил в прошлое...
Среди большинства слушателей настроение было сочувственное - и даже восторженное. Но были в публике и принципиальные возражатели. Передо мной здесь митинговали левые. И с места в карьер мне был поставлен ядовитый вопрос: "Кто вас выбрал"? Я мог прочесть в ответ целую диссертацию. Нас не "выбрала" Дума.
Не выбрал и Родзянко, по запоздавшему поручению императора. Не выбрал и Львов, по новому, готовившемуся в ставке царскому указу, о котором мы не могли быть осведомлены.
Все эти источники преемственности власти мы сами сознательно отбросили. Оставался один ответ, самый ясный и убедительный. Я ответил: "нас выбрала русская революция!" Эта простая ссылка на исторический процесс, приведший нас к власти, закрыла рот самым радикальным оппонентам. На нее потом и ссылались, как на канонический источник нашей власти. Но тут же надо было оговориться. "Мы ни минуты не сохраним этой власти после того, как свободно избранные народом представители скажут нам, что они хотят на наших местах видеть людей, более заслуживающих их доверие". Увы, до этой минуты — Учредительного Собрания — нам не удалось установить преемства нашей власти: она размельчалась столькими дальнейшими переменами и приспособлениями, — пока не потонула в новом перевороте.
Нужно было затем рекомендовать собранию избранников революции. Я начал: "во главе мы поставили человека, имя которого означает организованную русскую общественность, так непримиримо преследовавшуюся старым правительством". Немедленно последовало с той же стороны возражение: "цензовую". Я ответил, в духе возражавших: "да, но единственную, которая даст потом возможность организоваться и другим слоям русской общественности". Ответ был — на свою голову; но он не мог не удовлетворить самых убежденных сторонников "стадиальности" русской революции. Я перешел к рекомендации отдельных членов правительства. Керенский, телефонировавший мне с утра о своем окончательном согласии, обошелся без рекомендации. С аплодисментами прошли всероссийски известные имена вождей думской оппозиции. Менее известные имена думских оппонентов старого правительства справа по финансовым и церковным вопросам, Годнева и В. Львова, публика проглотила молча. Всего труднее было рекомендовать никому неизвестного новичка в нашей среде, Терещенко, единственного среди нас "министра-капиталиста". В каком "списке" он "въехал" в министерство финансов? Я не знал тогда, что источник был тот же самый, из которого был навязан Керенский, откуда исходил республиканизм нашего Некрасова, откуда вышел и неожиданный радикализм "прогрессистов", Коновалова и Ефремова. Об этом источнике я узнал гораздо позднее событий...
Очередь дошла до самого рогатого вопроса о царе и династии. Я предвидел возражения и начал с оговорки. "Я знаю наперед, что мой ответ не всех вас удовлетворит. Но я скажу его.
Старый деспот, доведший Россию до "полной разрухи, добровольно откажется от престола — или будет низложен. Власть перейдет к регенту великому князю Михаилу Александровичу. Наследником будет Алексей". В зале зашумели. Послышались крики: "Это — старая династия!" Я излагал с уверенностью позицию, занятую блоком, но эти выкрики меня несколько взволновали. Я продолжал повышенным тоном. "Да, господа, это - старая династия, которую, может быть, не любите вы, а, может быть, не люблю и я. Но дело сейчас не в том, кто что любит. Мы не можем оставить без ответа и без разрешения вопрос о форме государственного строя. Мы представляем его себе, как парламентарную и конституционную монархию. Быть может, другие представляют иначе.
Но если мы будем спорить об этом сейчас, вместо того чтобы сразу решить вопрос, то Россия окажется в состоянии гражданской войны, и возродится только что разрушенный режим. Этого сделать мы не имеем права". Я говорил с сознанием своей правоты, и аргумент, видимо, подействовал. Но затем я опять сослался на высшего судью. "Как только пройдет опасность и установится прочный мир, мы приступим к подготовке Учредительного Собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования. Свободно избранное народное представительство решит, кто вернее выразил общее мнение России, мы или наши противники". Признаюсь, в этом заключительном аккорде было немного логики. Но настроение значительной части собрания было, все же, на моей стороне. Меня проводили оглушительными аплодисментами и донесли на руках до министерского помещения.
А к вечеру, в сумерках, в той же зале произошла следующая сцена. Я увидал Родзянко, который рысцой бежал ко мне в сопровождении кучки офицеров, от которых несло запахом вина. Прерывающимся голосом он повторял их слова, что после моих заявлений о династии они не могут вернуться к своим частям. Они требовали, чтобы я отказался от этих слов. Отказаться я, конечно, не мог; но, видя поведение Родзянко, который отлично знал, что я говорил не только от своего имени, но и от имени блока, я согласился заявить, что я высказывал свое личное мнение. Я знал особенность Родзянки - теряться в трудных случаях; но такого проявления трусости я до тех пор не наблюдал. С тем же настроением, в тот же вечер он настаивал, чтобы я как можно скорее заключил наше соглашение (уже испорченное вмешательством Гучкова) с Советом р. и с. депутатов. И на следующее утро он проявил то же свойство в случае, несравненно более значительном...
Наши делегаты, Гучков и Шульгин, только в 3 часа пополудни выехали навстречу царю и только в 10 часов вечера приехали в Псков. За это время в настроении царя произошло значительное изменение. Выезжая, в ночь на 28 февраля из ставки, он еще рассчитывал усмирить восстание и дал ген. Иванову широкие полномочия, — хотя ген. Алексеев уже убеждал его дать "конституцию". Остановленный в ночь на 1 марта в Малой Вишере, в виду опасности столкнуться с восставшими войсками, он уже соглашался на "конституцию". Все же, решив повернуть на Псков под покровительство ген. Рузского, он колебался между усмирением и уступками, смотря по ходу событий. Но, приехав во Псков в 8 часов вечера 1 марта и узнав, что революция побеждает, он услышал от Рузского совет "идти на все уступки" — и поручил Родзянке составить "ответственное" министерство.
К утру 2 марта он узнал от того же Рузского, что эта уступка уже недостаточна, и что все войска перешли на сторону восставших. А после завтрака Рузский принес ему семь телеграмм от великого князя Николая Николаевича, ген. Алексеева и от командующих фронтами. Все они настаивали на отречении царя от престола по формуле блока, переданной Алексеевым: отречение в пользу сына с регентством Михаила. Николай согласился и на это, составил соответственную телеграмму, но, как сказано выше, до 3 1/4 часов она не была отослана. А потом он узнал о предстоящем приезде Гучкова и Шульгина - и переменил намерение. Вместо передачи сыну, он решил передать престол Михаилу и в этом смысле составил текст отречения. Когда приехали депутаты, он встретил их "спокойно" и передал им свое последнее решение готовым. Гучков перед чрезвычайной комиссией объяснял довольно пространно, почему он отступил от поручения временного комитета. Он хотел увезти с собой, во что бы то ни стало хоть какой-нибудь готовый акт отречения - и не хотел настаивать. Уже после подписания акта Шульгин напомнил о князе Львове, и царь написал бумагу о его назначении премьером. Шульгин хотел таким образом установить преемственность власти и предложил поставить на бумаге дату до отречения, когда Николай еще имел право распорядиться. Перед комиссией Гучков хотел было затушевать этот факт, но это ему не удалось: комиссия констатировала, что назначение кн. Львова произошло совершенно независимо от царского указа».

Р е ч ь  ч л е н а  В р е м е н н о г о  К о м и т е т а  Г о с у д а р с т в е н н о й  д у м ы  П. Н. М и л ю к о в а  н а  м и т и н г е  в  Т  а в р и ч е с к о м  д в о р ц е  о б  о б р а з о в а н и и  В р е м е н н о г о  п р а в и т е л ь с т в а.

2 марта 1917 г.
Со списком новых министров в руках Милюков вышел в Екатерининский зал и обратился к собравшимся морякам, солдатам и гражданам со следующей речью:
«Мы приступаем к великой исторической минуте. Русское правительства казалось всесильным. Теперь это правительство рухнуло в грязь, с которой сроднилось, а мы и наши друзья слева – выдвинуты революцией, армией и народом на почетное место членов первого русского общественного кабинета.
(Ш у м н ы е  и  п р о д о л ж и т е л ь н ы е  а п л о д и с м е н т ы). Как могло случиться это событие, казавшееся еще так недавно невероятным? Как произошло то, что русская революция, низвергнувшая навсегда старый режим, оказалась, чуть ли не самой короткой и самой бескровной из всех революций, которые знает история? Это произошло потому, что история не знает другого правительства, столь глупого, столь бесчестного и столь трусливого и изменчивого, как это ныне низвергнутое правительство, покрывшее себя позором и лишившее себя всякий корней симпатии и уважения, которые связывают сколько-нибудь сильное правительство с народом. Правительство низвергли легко и скоро.
Но это еще не все, что нужно сделать. Остается еще половина дела – самая большая остается в руках. Это победа, которая нам так легко досталась. Как сделать это? Ответ прост и ясен. Нам нужно организовать победу, а для этого, прежде всего, надо сохранить то единство воли и мысли, которое привело нас к победе. Между нами и членами теперешнего кабинета много старых и важных споров и разногласий. Быть может, скоро эти разногласия станут важными и серьезными, но сегодня они бледнеют и стушевываются перед той общей и главной задачей, которая еще не разрешена вполне, задачей создать новую народную власть на место старой, упавшей. Будьте же и вы едины в устранении политических споров, быть может, и важных, но сегодня могущих еще вырвать из наших рук плоды победы. Будьте едины и вы, солдаты и офицеры великой и славной русской армии и помните, что армия сильна своим внутренним единством. Потерявшая это единство и раздробленная, она обращается в беспорядочную толпу, и всякая горсть вооруженных и организованных людей может взять ее голыми руками. Сохраните же единство для себя и для нас и покажите, что после того, как мы так легко свергнули бессильную старую власть, первую общественную власть, выдвинутую народом, не так легко будет низвергнуть.
(Ш у м н ы е  п р о д о л ж и т е л ь н ы е  а п л о д и с м е н т ы). Я знаю, что были грехи в прошлом в отношении старой армии, зачастую основывавшиеся на крепостном начале, но теперь наше офицерство слишком хорошо понимает, что надо беречь и уважать в нижнем чине чувство человеческого и гражданского достоинства, одержавшее победу. Солдаты также хорошо знают, что довершить ее и сохранить в своих руках она может только, сохранив связь со своим офицерством.
(Ш у м н ы е  п р о д о л ж и т е л ь н ы е  а п л о д и с м е н т ы  и 
в о з г л а с ы  и з  р я д о в  с л у ш а т е л е й). Я слышу, меня спрашивают, «кто вас выбрал». Нас никто не выбирал, ибо если бы мы стали дожидаться народного избрания, то не могли бы вырвать власти из рук врага. Пока мы спорили бы о том, кого выбирать, враги сумели бы сорганизоваться и победить. Нас выбрала русская революция. (Ш у м н ы е  п р о д о л ж и т е л ь н ы е  а п л о д и с м е н т ы). Власть окончательно перешла в руки временного комитета Государственной Думы. Так посчастливилось в минуту, когда ждать было нельзя. Нашлась такая кучка людей, которая была достаточно известна народу своим политическим прошлым, против которой не могло быть и тени тех возражений, под ударами которых пала старая власть. Но мы слишком хорошо помним, что сами еще недавно защищали начала ответственности власти перед народными избранниками. Мы не сохраним этой власти ни минуты после того, как свободные, избранные народом представители скажут нам, что они хотят на наших местах видеть других людей, более заслуживающих их доверия. Поверьте, господа, что власть берется в эти дни не ради сладости власти. Это не награда, не удовольствие, а заслуга и жертва.
(Ш у м н ы е   а п л о д и с м е н т ы). Как только нам скажут, что жертвы эти не нужны больше народу, мы уйдем с благодарностью за данную нам возможность. Но мы не отдадим этой власти теперь, когда она ушла, чтобы закрепить победу народа. Когда, упавшая в наших руках, она может достаться только врагу. Для народа не может быть тайной. Эту тайну вся Россия узнает через несколько часов. Конечно, не для того мы стали министрами, чтобы скрывать в тайне свои имена. Я вам сейчас их скажу. Во главе нашего министерства мы поставили человека, имя которого означает организованную русскую общественность, так непримиримо преследовавшуюся старым правительством. Князь Львов, глава русского земства, будет нашим премьером и министром внутренних дел, который заместит своего гонителя; вы говорите цензовая общественность… Да, это единственная организованная общественность, которая даст потом возможность организоваться и другим слоям русской общественности. (А п л о д и с м е н т ы). Но, господа, я счастлив, сказать вам, что и общественность не цензовая и тоже имеет своего представителя в нашем министерстве. Я только что получил согласие моего товарища А. Ф. Керенского занять пост в первом русском общественном кабинете. (Б у р н ы е   а п л о д и с м е н ты). Мы бесконечно рады были отдать в верные руки этого общественного деятеля министерство, в котором он отдаст справедливое возмездие представителям старого режима, всем этим штюрмерам, сухомлиновым. (А п л о д и с м е н т ы). Трусливые герои дней, прошедших навеки, по воле судьбы окажутся во власти не щегловитовской юстиции, а юстиции Керенского. (Б у р н ы е  а п л о д и с м е н т ы  ). Хотите знать и другие имена? (К р и к и: «А  в ы?»). Мне мои товарищи поручили взять руководство внешней политикой. (Б у р н ы е  а п л о д и с м е н т ы, 
в о з р а с т а ю щ и е  в  о в а ц и  и  о р а т о р у, к о т о р ы й 
к л а н я е т с я  в о  в с е  с т о р о н ы). Быть может, на этом посту окажусь я слабым министром, но могу обещать вам, что при мне тайны русского народа не попадут в руки наших врагов. (Б у р н ы е  и  п р о д о л ж и т е л ь н ы е  а п л о д и с м е н т ы). Теперь назову вам имя, которое, знаю, возбудит здесь возражения: А. И. Гучков был моим политическим врагом и другом в течение всей жизни Госуд. Думы. Но, господа, мы теперь политические друзья, и к врагу надо быть справедливым. Ведь Гучков в третьей Думе приступил к переустройству русской армии, еще дезорганизованной маньчжурской неудачей. Он положил первый камень той победе, при которой наша обновленная и возрожденная армия выйдет из настоящей великой борьбы. Мы с Гучковым – люди разного типа: я - старый профессор, привыкший читать лекции, Гучков – человек действий. И вот теперь, когда я в этой зале говорю с вами, Гучков на улицах столицы организует нашу победу. (А п л о д и с м е н т ы). Что сказали бы вы, если бы вместо того, чтобы расставлять войска вчера ночью на вокзале, на котором ожидалось прибытие враждебных перевороту войск, Гучков принял участие в наших политических прениях, а враждебные войска, занявшие вокзал, заняли бы улицы, а потому и эту залу? Что сталось бы тогда с вами и со мною?
(В о з г л а с ы  и  к р и к и: «В е р н о! А  м о р с к о й  м и н и с т р?»). Пост морского министра, пока мы подыщем достойную кандидатуру, мы тоже оставим в руках Гучкова. Далее, мы дали два места представителям той либеральной группы русской буржуазии, которые впервые в России попытались организовать общественное представительство рабочего класса. (Рукоплескания и крики: «Где оно?»). Господа, то сделало старое правительство. Коновалов помог сорганизоваться рабочей группе при петроградском военно-промышленном комитете, а Терещенко сделал то же самое относительно Киева.
(В о п р о с ы  с  м е с т а: «К т о  Т е р е щ е н к о?»). Да, господа, это имя, которое громко звучит на юге России. Россия велика, и трудно везде знать всех лучших наших людей.
(В о п р о с: «А  з е м л е д е л и е?»).
Господа, в эти дни, когда продовольствие армии является серьезным и трудным вопросом, когда старое правительство довело почти до края бездны нашу родину, и каждая минута промедления грозит где-нибудь голодным бунтом, которые уже начались, - в такое время мы назначили министром земледелия Шингарева, которому, мы думаем, обеспечена та общественная поддержка, отсутствие которой обеспечило провал Риттиха. (Б у р н ы е  и  п р о д о л ж и т е л ь н ы е
р у к о п л е с к а н и я). (В о п р о с: «А  п у т и  с о о б щ е н и я?»). На этот важный для нашей Родины пост мы выдвинули Некрасова, товарища председателя Государственной Думы, особенно любимого нашими левыми товарищами.
(О ж и в л е н н ы е  р у к о п л е с к а н и я). Ну, вот, кажется, почти все, что может вас интересовать. (В о п р о с: «А  п р о г р а м м а?»). Я очень жалею, что в ответ на этот вопрос не могу вам прочесть бумажки, на которой изложена эта программа. Но дело в том, что единственный экземпляр программы, обсужденной вчера в длинном ночном совещании с представителями совета рабочих депутатов, находится сейчас на окончательном рассмотрении их. Я надеюсь, через несколько часов вы об этой программе узнаете, но, конечно, я могу и сейчас сказать вам важнейшие пункты.
(Ш у м. Г р о м к и е  к р и к и: «А  д и н а с т и я?»).
Вы спрашиваете о династии. Да, господа, это старая династия, которую, быть может, не любите вы, а, может быть, и не люблю я. Дело сейчас не в том, кто что любит. Мы не можем оставить без ответа и без решения вопрос о форме государственного строя. Мы представляем его себе как парламентскую и конституционную монархию. Быть может, другие представляют иначе, но теперь, если будет об этом спорить, вместо того, чтобы сразу решить, Россия очутится в состоянии гражданской войны и возродится только что разрушенный режим. Этого сделать мы не имеем права ни перед вами, ни перед собой. Однако это не значит, что мы решили вопрос бесконтрольно. В нашей программе вы найдете пункт, согласно которому, как только пройдет опасность и водворится прочный порядок, мы приступим к подготовке созыва Учредительного собрания (Г р о м к и е а п л о д и с м е н т ы), собранного на основе всеобщего прямого, равного и тайного голосования. Свободно избранное народное представительство решит, что вернее, и выразит общее мнение России, мы или наши противники.
(Р у к о п л е с к а н и я. Ш у м. К р и к и:
«О п у б л и к у й т е п р о г р а м м у!»). Эти возгласы напоминают о важном вопросе, решить который зависит от совета рабочих депутатов, в руках которых находится распоряжение типографскими рабочими. Свободная Россия не может обойтись без самого широкого оглашения и обсуждения сведений, в настоящую минуту интересующих всю Россию. Я надеюсь, что завтра удастся установить правильный выход прессы, отныне свободной. Господа, я мог бы перечислить и другие пункты программы, но думаю, что те, о которых я упомянул, интересуют вас главным образом. О других вы узнаете скоро из печати. Голос мой охрип. Мне трудно говорить. Позвольте на этих объяснениях пока остановить мою речь.
(Б у р н ы е   р у ко п л е с к а н и я.
Д в и ж е н и е в з а л е. О р а т о р а  н е с к о л ь к о  р а з 
п о д х в а т ы в а ю т и  к а ч а ю т, п о т о м  н а  р у к а х 
в ы н о с я т  и з  Е к а т е р и н и н с к о й  з а л ы) ».
(Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, 1917. 3 марта. № 4.; Революционное движение в России после свержения самодержавия: Док. и матер. М., 1957. №313).