Хозяйка конторы Канитель. Часть 3

ХОЗЯЙКА КОНТОРЫ "КАНИТЕЛЬ". Часть 3

Диана с подругой в супермаркете, смотрит на прилавки, но боковым зрением уже видит, что кто-то «мотыляется» рядом... Это любимое словечко ее подруги – «мотыляется». Очень подходяще. Кто-то рядом порхает, как мотылек...
Мужчина. Лет сорока. В очках с толстыми линзами, полноват. Одет в клетчатую стариковскую рубашку и мешковатые брюки. Впрочем, одет аккуратно. Увидев, что Диана его заметила, жалобно произносит:

– У меня умер отец.

Диана кивком просит подругу отойти и отвечает ему, вложив в свои слова как можно больше сочувствия:
– Мне очень жаль.

– Я прожил с ним всю жизнь, – продолжает мужчина. – Я всегда был с ним, а теперь он умер. Я очень скучаю.

Разговаривая с ней, он смотрит вниз.

– Сколько лет было папе?

– Восемьдесят пять.

– Ваш папа прожил долгую жизнь. Он был счастливым человеком – его так любит сын. Подумайте об этом – сколько счастья вы ему дали.

– Но мне так плохо без него! – мужчина поднял лицо, на котором было жалобное выражение, но посмотрел мимо Дианы, и она поняла, что он аутист. Эти ребята часто не могут смотреть в глаза.

– Не переживайте. Папа там, на небе, и он видит вас, любит и не хочет, чтобы вы плакали. Разговаривайте с ним, как с живым...

Диана не знала, как помочь его горю. Мужчина, бормоча, не прощаясь, пошел дальше...

– Кто это? – спросила подошедшая подруга.

– Да так... Отец у него умер, убивается мужик.

Диана, однажды, наблюдала прогулку душевнобольных по городу. Они шли по тротуару друг с другом за руку, и с ними – группой из примерно восьми взрослых – была то ли соцработник, то ли самая разумная из них. Больные были аккуратно одеты и причесаны, улыбались весеннему солнышку. Диана услышала, как на вопрос одной женщины из этой группы продавец в уличной лавчонке ответил: «Мэм...»
И порадовалась тому, что с этими людьми обращаются так же вежливо, как со всеми остальными.

Нет, назвать их душевнобольными – неправильно. Это были люди с синдромом Дауна и, может быть, аутизмом, или какими-то иными отклонениями в развитии.
Это отклонения считаются психическими, но когда близко знакомишься с такими людьми, или долго живешь рядом, понимаешь: не тянут они на психических... Нет у них ни бреда, ни галлюцинаций, они понимают кто они, кто ты, и вообще очень много понимают. А еще больше – чувствуют. И реагируют адекватно, но не всегда красиво. Обычная девушка объяснит отчего она плачет, и ее пожалеют. А аутистка сказать не может – нарушена работа речевых центров – и потому просто внезапно зарыдает, и всем кажется, что она сумасшедшая, плачет без причины. А она, видя эту вечную, непрошибаемую стену меж ней и людьми, а то еще и шприц в руках врача, может начать биться головой о стену настоящую. И вот уже брезгливость здоровых и даже ненависть...

Так вот, наблюдая прогулку взрослых больных, Диана тогда подумала: интересно, а «психов» уже в детстве видно, или у них это все проявляется только во взрослом состоянии?

Потом у ее двоюродной сестры Инны родился сын-аутист и Диана увидела, как здоровый трехлетний мальчишка, красивый как херувим, уже научившийся считать, и знающий наизусть много песен и стихов, стал меняться и превратился в замкнутого, не смотрящего в глаза ребенка, забывшего и счет, и стихи. Но оставшегося ласковым и милым, любящим родителей и гостей.

Откуда эта напасть? Никого ведь в их роду не было такого!

Инна, дотоле не обращавшая внимания на свое здоровье, стала за ним следить. Сказала Диане: «Мне теперь надо дожить лет до девяноста... Куда он без меня?» А в глазах – тоска всего земного шара...

–;Все время за него волнуюсь, – всплакнула. – И так будет до смерти. И в момент моей смерти я буду думать о том, что он, домашний мальчик, которого все любили, попадет... куда? В психушку, в дом инвалидов, будет бомжевать?

Сестра сказала, что единственное, что способно поддержать человека в этой ситуации – вера в Бога. Вера в то, что ей, Инне, не прилетело по голове просто так, наобум, а за всем этим стоит какая-то цель. Как-то – спасение ее души через страдания, через пожизненное несение креста.

– Это будто тебе вынесли пожизненный приговор. Ты понимаешь, что ни в чем не виноват, но тебе надели наручники и ведут в камеру... И вот вчера еще все было хорошо, а сегодня ты увидел всю свою будущую жизнь за решеткой... Так ладно бы тебя одного приговорили, но нет! С ребенком! С ребенком иди в камеру. Навсегда. Вот что такое аутизм, синдром Дауна, шизофрения и прочие диагнозы у детей, – плача, говорила сестра, и Диана не знала чем ее утешить.

Но та потом сама утешилась. В церкви. И даже стала поддерживать других родителей с больными детишками. И Диана увидела какой неземной силой обладает вера. На ее глазах совершенно, казалось, сломавшийся человек, не просыхающий от слез и мечтавший уснуть и не проснуться, ожил, и не просто ожил, а стал жить полноценной жизнью настолько, насколько это возможно в предложенных обстоятельствах.

– Бог терпел и нам велел, – убежденно говорила Инна. – Унывать нельзя, уныние – грех, им бесы кормятся. Да и каково больному ребенку будет жить с унылой матерью? Мне нужны силы, спокойствие, и тогда я смогу больше заниматься сыном, и у него будет улучшаться состояние. А если буду ныть – это путь в никуда. Все станет только хуже. Из рук все будет валиться, сын будет запущен... И потом, вот ты мне скажи, разве мне кто-то при рождении счастье обещал?

– Нет, – отвечала Диана, и у нее щипало в носу.

– О том и речь. А мы все чувствуем себя обманутыми, обижаемся и ропщем, когда

что-то случается. Но я все же попытаюсь быть счастливой. Да, у нас есть аутизм, но мне вот рассказали про одних, что у них в семье шестеро аутистов.

– Шестеро?! Да куда ж они рожали, коли видели?

– Они иммигранты с Ближнего Востока. Родили тройню, у всех потом к четырем-пяти годам болезнь проявилась. Она ж не сразу видна. А до этого еще успели родить трех. И у этих тоже у всех... Вот это горе так горе. А у нас, выходит, сильное послабление тюремного режима... Как говорил Плевако, «а ведь могло быть и хуже»...

Инна рассуждала и при этом ловко переворачивала блинчики из безглютеновой муки.

Сынишка, как и большинство аутистов, был избирателен в еде, и ел только определенные продукты.

– И потом, – продолжала Инна. – Смотри сколько у меня еще всего осталось... У сына аутизм – это минус. Муж испугался вечной каторги с инвалидом и согласился развестись, когда я ему это предложила – это тоже минус. С другой стороны, как посмотреть... Можно считать и за плюс, что ушел. Хочу – готовлю, хочу – не готовлю, только сынишке сделаю еду и все... Хочу – прибираю дом сегодня, не хочу – откладываю на завтра. А когда мужик в доме, хошь не хошь, надо прибрать, да еще накраситься, да еще и слушать его...

– В смысле?

– В прямом. Пришел с работы – расспроси, посиди с ним пока ужинает. Вечером приведи себя в порядок, ляг в постель и изобрази страсть... Когда ты полдня работала, а потом забрала ребенка из школы и с ним занималась, гуляла, закупала продукты, готовила из них особенную еду и потом кормила ребенка этой едой, а потом убирала за ребенком то, что он разбросал, порвал, перевернул и разлил, собирала бусинки от разорванных им бус и ловила по участку за домом выпущенную им кошку, то вечером падаешь в постель без ног, и проявлять к кому-то уважение, краситься, нравиться ему и лобызать вовсе не хочется... Особенно, если ночью несколько раз встаешь – аутисты плохо спят... Я раньше думала, что родители инвалидов так неважно выглядят, потому, что люди такие. Иные. И потому дети у них такие же. А сейчас поняла, что это нормальные люди, как ты и я, просто очень много физически работают дома, потому нет сил сделать прическу, накраситься, да и деньги все уходят на лечение... Я себя все же блюду, как видишь. Даже татуаж сделала... Так вот, о чем я говорила?

– О том, что в твоей жизни осталось еще много плюсов.

– Да. Засчитаем уход мужа в плюс. Но самое главное – я здорова. Могу заниматься с ребенком, развивать его, а если бы я была больна? А еще у меня есть дом и работа. Есть мама, которая помогает. Война не идет, опять же...

Инна покончила с блинами и что-то терла в миксере. Перекрикивала его:

– Богородица вон сколько страданий приняла: видела, как сына убивают. Так почему мне лучше должно быть? Как Они, так и я. Как сказал Достоевский, «и если выяснится, что истина вне Христа и Христос вне истины, то я предпочитаю оставаться с Христом, нежели с истиной». Так вот и я предпочитаю...

Конечно, если снять с меня этот крест, я буду рыдать от счастья, если сынок выздоровеет... Но если Господь не снимет, значит так надо. Значит будем радоваться там...

И Инна указала пальцем в потолок.

– Садись за стол! – скомандовала, и поставила тарелки перед сыном и Дианой.

– И что, теперь умирать не боишься, оставлять его одного в этом мире? – спросила

Диана.

– Боюсь, – призналась Инна. – Это оттого, что еще веры во мне недостаточно. Кабы

была крепкая вера, я бы знала, что Господь не оставит, все устроит.

***

У Дианы в роду все женщины такие, как Инна – к детям жертвенные, к мужчинам долготерпеливые, а потом резко дающие от ворот поворот. То есть что мать, что бабка выходили замуж по великой любви, и, естественно, были обмануты в лучших своих надеждах, так как «кто выходит замуж по любви, имеет хорошие ночи и плохие дни». Когда в любви нет ни грамма расчета, то есть, если говорить языком коммерции, дело открывается без бизнес-плана и учета имеющегося капитала или отсутствия оного, такое дело обычно в гору не идет, а накрывается медным тазом.

Вот и у Дианы мать и бабка выходили замуж, расходились, снова выходили и снова расходились... (Отсюда у нее и пошла поговорка «замуж выходят одни и те же»). От каждого брака оставалось по девочке, которую женщины сообща выращивали очень даже славно, давали высшее образование и передавали свою фамильную женственность. Диана была амазонкой в третьем поколении. То есть мужчин любила, но и без них могла заработать, наклеить обои, повесить гардины, вскопать огород... Вот только ребенок без них не получался, и Диана уже побывала в своем первом браке и родила сына.

Продолжение следует