Евтухов штампик

Макар Максимович Донской.
РУССКАЯ ГОТИЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА.
Эра мистического реализма и сентиментализма.
ЕВТУХОВ ШТАМПИК.
Рассказ.




ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Евтух Персиков — цензор.
Домна Прялкина — уборщица.
Феофан Покойницын — городовой.




События происходят во Владивостоке, в 1886 году.




Не согрешил ни он, ни родители его...
/Книга Иоанна/

Евтух Воозович Персиков — цензор. Лысеющий костлявый проныра, — чиновник, одобряющий допуск к печати определенных книг. По происхождению — мещанин. Скромный имперский обыватель. Он винтик в стальном сейфе системы государственной цензуры. Без преувеличения, следует заметить, что от Евтуха Воозовича зависят судьбы. Держащий в замершей бледной руке, покоящейся на широком столе, покрытом зеленым сукном, легенький штамп с надписью “Дозволено”, Евтух всегда особым чутьем чиновника чувствует то единственное, великое, уничтожающее всякое с ним равенство, диво. Мнится ему, что цензорский штампик, как и место Евтухово, вес имеет отнюдь не ничтожный, а точно — всего сейфа целиком.

Домна Федоровна Прялкина — уборщица в учреждении, шатенка, сытого телосложения, особа 42-х лет, с любопытным и томным взглядом, замечательная ехидно стиснутыми устами, происходящая из мелкопоместных тамбовских дворян, к тому же разорившихся, самая что ни на есть действительная полковничья дочь, или же только так сама собою называющаяся, по совместительству всегда желанная Персикову барышня. Впрочем, факт их близких отношений установить никому ни одного разу не удавалось.

Пока Евтух обдумывает опустить ли ему штампик на титульный лист памятки Коромыслова, входит с тряпками и ведерком в руках, привычно начиная шебуршиться, подчеркивая условленный час, молчаливая Домна.

Памятка рассказывает о том в частности, что ежели детки слепят снеговика, а другие пройдохи из желания пакостить им утащат у лепного дедушки метелку из руки, да ведро — с головы, или всего-то навсего — морковь, служащую вместо носа, то праздник тем погубят. В инструкции предписывалось непременно вызывать городового на детские гулянья, да из числа ведущих малоподвижный образ жизни — стражников не брать! Среди прочего Коромыслов предлагал, чтобы из опасения недосмотра, кроме свистка иметь городовым и быстрые ноги, еще приученный службой зоркий глаз, да цепкую сильную ладонь, не боящуюся холодов, дабы вовремя хватать распоясавшуюся мелюзгу, — и сметливо выявлять, значится, — недругов губернского порядка! Да ввести впредь за пойманными полицейский надзор!

Евтух, развалившись наискось в кресле, сложивши голову на спинку, курил не в затяжку и добродушно смотрел на струйки дыма, выпускающиеся им в направлении потолочной лепнины.

В таком положении и застала кабинетного мыслителя Домна Федоровна, обедневшая дворянка из семьи разорившихся помещиков Прялкиных. Полагали негде, что данная особа имела тесный контакт с Персиковым, человеком взбалмошной внешности, —  шутом, виденным выскочившим из подворотни, убегающим с краденым голубем, когда он по олимпийскому обычаю выкидывая ноги, высокопарительно несся по Миллионке, расталкивая вездесущих разномастных китайцев.

Памятка Коромыслова сделалась бы обсуждаемым событием в случае ее одобрения Персиковым, так как дело происходило в губернском городе Владивостоке, где с появлением всюду иностранцев, принято уже высочайшее решение усилить цензуру, учредив в Приморье филиал цензорского комитета. Евтух Персиков с готовностью взялся и подкрепил своим местом данное усиление, грозившее запрещением малюсеньким памяткам и брошюркам, в коих излагались большею частью, кем-то на ходу выдуманные правила; среди которых верховенствовали все сплошь уставы обращений по этикету, по званию, по старшинству, а еще по родству, по росту, по сословности, по братству да самоуправству.

Домна Прялкина, не утратив приданного ей от воспитания озорства, завидев между прочим, Евтуха Персикова со штампиком в руке, вопросила его весьма учтиво, впрочем, не без комичности:

— Евтух Возович, позвольте, я вытру пыль с вашего стола?! — и сразу густо покраснела.

Персиков, не сразу отрешился от экстаза, в коем пребывал, и эйфории, связанной с совершенным отсутствием какой-либо литературы, по которой можно бы сверяться, дабы одабривать памятки. Чиновнику чувствовался ощутимым недостаток времени. А предпочесть тщетам работы своей, любил щеголь Евтух провождение безмятежных часов в кругу друзей-музыкантов, пройдясь на лодочке под парусом в бухте Золотой Рог, возле ослепительных красавцев — русских кораблей, щедро выкрашенных белою краской.

Прялкина своим предложением напомнила размечтавшемуся Евтуху Воозовичу о его долге, а вместе об ужасах декабрьской вьюги, вытесняющей ныне своим напором замазку из оконной рамы, неистово стрясающей стекла.

Прервав полет воображаемых развлечений, поправив папиросу во рту, бывшую у него чем-то навроде младенческой соски, Персиков, медленно зашевелился, и, осклабившись, ласково произнес:

— Домнушка! Сейчас мне надобно совершить важнейший акт государственной экспертизы! Понимаете-с?

Евтух взглянул на женщину доброжелательно:

— Восхищаюсь я, каким могучим бюстом обладаете вы… Ну-кась? А сзади?! Momento mora! — Евтух растопырил пальцы, с удивлением глядя на свою ладонь. — Что значит моя ручонка в сравнении с вашими задними частями? Ах, позвольте же мне, Домна Федоровна, прикоснуться разок к вашим красотам коровьим да луговым! Пусть уже волнение ваше положительно скрасит мой затянувшийся серый денек!

Евтух Воозович потянулся устами к викторианской юбке, с которою не желала до сей поры расстаться гордая дворянка-уборщица… Губы его сладостно сложились, так, что Домне Прялкиной показалось, будто Персиков делает очередную затяжку табаку… В левой руке Евтух Воозович Персиков преданно держал зажатым свой маленький, многозначащий штемпель. Правой — по-прежнему — чиновником сжимался мундштук.

— Что же вы? — укоризненно вздохнула Домна Федоровна. — Платье мне прожгете?! А это?!! — резким движением, уборщица схватила штампик и вместе с безвольно сжимающей его, молочной рукой Евтуха, подняла к своему носу, и, сомнительно посмотрев на клише, с негодованием возгласила:

— Поставьте его, наконец!

Окончательно и бесцеремонно выдрав орудие судьбы у Евтуха Воозовича, с теплым выдохом благородная Прялкина с размаху установила стопудовый вес цензуры на скромный труд магистра философии и свободных наук Коромыслова, имеющий условное название: “Морковка снеговика. Подробная инструкция установки, снабженная памяткой использования овоща в условиях нескончаемых морозов”.

Раздался грозный стук. Немедленно на титульном листе появилось физическое начертание: “Дозволено”.

Чиновник охнул.

Тотчас губы влюбленных слились в невозвратно крепком поцелуе.


* * *


Над покрытой льдами бухтой страшно громыхнуло неведомое. Больно застучало сердце Покойницына. Городовой, по имени Феофан, вздрогнул от досады и затрясся. Тут же, привычною сноровкой, взяв над собою верх, и, насладившись сполна молчанием белой скульптуры, стряхнул старик Покойницын навалившийся снег со своих крутых, выпирающих плеч, обтянутых шинелью. Губы его посинели. Сегодня студенец жестко сковал пальцы постовому зимы. Городовой придирчиво осмотрел точки глаз снеговика, потюкал по ведерку, заменяющему снежному пончику кирасу, подправил вздернутую кверху морковь.

Владивостокский фараон надел поочередно рукавицы, и потер песцовою оторочкою свое лучистое множеством мелких морщинок, почти что японское лицо. С моря приближалась пурга. Ремни полицейской амуниции треснули. Шрамы озябшей плоти нестерпимо и коварно заныли. Колени, едва задвигавшись, больно заскрипели.

— Видишь, дружок! — молвил снеговику постовой. — Переусердствовали наверху, чуток?!! Впрямь, могли ведь и дворника учредить, тебя сторожить... Снеговая башка!!! Знаешь, ведь ты, поди, как я охранником твоим сделался?! Стыдно мне и нелепо. Целый день рядом с тобой я дежурю! А, ну тебя, брат морозильный! Прощай! Завтра уже и не свидимся! Нового дедушку слепит на потеху себе детвора. А мне еще хотя бы чайку испить! Да, согреться у печурки... Все, бывай! Пойду я. По счастью, ребятни рядом не обретается.


М.Донской, 2023