Соловей Будимирович

* «Былины»
* http://proza.ru/2023/10/24/1334
________________________________

Соловей Будимирович

Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота акиян море,
Широко раздолье по всей земли,
Глубоки омоты днепровския.
Из за моря, моря синева,
Из глухоморья зеленова,
От славного города Леденца,
От того де царя ведь заморскаго
Выбегали выгребали тридцать кораблей,
Тридцать кораблей, един корабль
Славнова гостя богатова,
Молода Соловья сына Будимеровича.
Хорошо корабли изукрашены,
Один корабль полутче всех:
У того было сокола у карабля
Вместо очей было вставлено
По дорогу каменю по яхонту,
Вместо бровей было прибивано
По черному соболю якутскому,
И якутскому ведь сибирскому,
Вместо уса было воткнуто
Два острыя ножика булатныя;
Вместо ушей было воткнуто
Два востра копья мурзамецкия,
И два горносталя повешены,
И два горносталя, два зимния.
У тово было сокола у карабля
Вместо гривы прибивано
Две лисицы бурнастыя;
Вместо хвоста повешено
На том было соколе корабле
Два медведя белыя заморския.
Нос, корма – по туриному,
Бока взведены по звериному.
Бегут ко городу Киеву,
К ласкову князю Владимеру.
На том соколе корабле
Сделан муравлен чердак,
В чердаке была беседа дорог рыбей зуб,
Подернута беседа рытым бархотом.
На беседе то сидел купав молодец,
Молодой Соловей сын Будимерович.
Говорил Соловей таково слово:
«Гой еси, вы, гости карабельщики
И все целовальники любимыя!
Как буду я в городе Киеве
У ласкова князя Владимера,
Чем мне ка будет князя дарить,
Чем света жаловати?»
Отвечают гости карабельщики
И все целовальники любимыя:
«Ты славной, богатой гость,
Молодой Соловей сын Будимерович!
Есть, сударь, у вас золота казна,
Сорок сороков черных соболей,
Вторая сорок бурнастых лисиц;
Есть, сударь, дорога камка,
Что не дорога камочка – узор хитер:
Хитрости были Царя града
А и мудрости Иерусалима,
Замыслы Соловья Будимеровича;
На злате, на серебре – не погнется».
Прибежали карабли под славной
Киев град,
Якори метали в Непр реку,
Сходни бросали на крут бережек,
Товарную пошлину в таможне платили
Со всех кораблей семь тысячей.
Со всех кораблей, со всего живота.
Брал Соловей свою золоту казну,
Сорок сороков черных соболей,
Второе сорок бурнастых лисиц,
Пошел он ко ласкову князю Владимеру.
Идет во гридю во светлую
Как бы на пету двери отворялися,
Идет во гридню купав молодец,
Молодой Соловей сын Будимерович,
Спасову образу молится,
Владимеру князю кланеется,
Княгине Апраксевной на особицу
И подносит князю свое дороги подарочки:
Сорок сороков черных соболей,
Второе сорок бурнастых лисиц;
Княгине поднес камку белохрущетую,
Не дорога камочка – узор хитер:
Хитрости Царя града,
Мудрости Иерусалима,
Замыслы Соловья сына Будимеровича;
На злате и серебре – не погнется.
Князю дары полюбилися,
А княгине наипаче того.
Говорил ласковый Владимер князь:
«Гой еси ты, богатой гость,
Соловей сын Будимерович!
Займуй дворы княженецкия,
Займуй ты боярския,
Займуй дворы и дворянския».
Отвечает Соловей сын Будимерович:
«Не надо мне дворы княженецкия,
И не надо дворы боярския,
И не надо дворы дворянския.
Только ты дай мне загон земли,
Непаханыя и неараныя,
У своей, асударь, княженецкой племяннице,
У молоды Запавы Путятичной,
В ее, сударь, зеленом саду,
В вишенье, в орешенье
Построить мне, Соловью, снаряден двор».
Говорит сударь, ласковой Владимер князь:
«На то тебе с княгинею подумаю».
А подумавши, отдавал Соловью
Загон земли непаханыя и неараныя.
Походил Соловей на свой червлен корабль,
Говорил Соловей сын Будимерович:
«Гой еси, вы мои люди работныя!
Берите вы тапорики булатныя,
Подите к Запаве в зеленой сад,
Постройте мне снаряден двор
В вишенье, в орешенье».
С вечера поздым поздо,
Будто дятлы в дерево пощолкивали,
Работали ево дружина хорабрая.
Ко полуноче и двор поспел:
Три терема златоверховаты,
Да трои сени косящетыя,
Да трои сени решетчетыя.
Хорошо в теремах изукрашено:
На небе солнце – в тереме солнце,
На небе месяц – в тереме месяц,
На небе звезды – в тереме звезды,
На небе заря – в тереме заря
И вся красота поднебесная.
Рано зазвонили к заутрени,
Ото сна та Запава пробужалася,
Посмотрела сама в окошечко косящетое,
В вишенья, в орешенья,
Во свой ведь хорошой во зеленой сад.
Чудо Запаве показалося
В ее хорошом зеленом саду,
Что стоят три терема златоверховаты.
Говорила Запава Путятишна:
«Гой еси, нянюшки и мамушки,
Красныя сенныя девушки!
Подьте тка, посмотрите тка,
Что мне за чудо показалося
В вишенье, в орешенье».
Отвечают нянюшки мамушки
И сенныя красныя девушки:
«Матушка Запава Путятишна,
Изволь ко сама посмотреть –
Счастье твое на двор к тебе пришло!»
Скоро де Запава нарежается,
Надевала шубу соболиную,
Цена та шуби три тысячи,
А пуговки в семь тысячей.
Пошла она в вишенье, в орешенье,
Во свой во хорош во зеленой сад.
У первова терема послушела 
Тут в терему щелчит молчит:
Лежит Соловьева золота казна;
Во втором терему послушела 
Тут в терему потихоньку говорят,
Помаленьку говорят, всё молитву творят:
Молится Соловьева матушка
Со вдовы честны многоразумными.
У третьева терема послушела 
Тут в терему музыка гремит.
Входила Запава в сени косящетые,
Отворила двери на пяту, 
Больно Запава испугалася,
Резвы ноги подломилися.
Чудо в тереме показалося:
На небе солнце – в тереме солнце,
На небе месяц – в тереме месяц,
На небе звезды – в тереме звезды.
На небе заря – в тереме заря
И вся красота поднебесная.
Подломились ее ноженьки резвыя,
Втапоры Соловей он догадлив был:
Бросил свои звончеты гусли,
Подхватывал девицу за белы ручки,
Клал на кровать слоновых костей
Да на те ли перины пуховыя.
«Чево де ты, Запава, испужалася,
Мы де оба на возрасте». 
«А и я де, девица, на выдонье,
Пришла де сама за тебя свататься».
Тут оне и помолвили,
Целовалися оне, миловалися,
Золотыми перстнями поменялися.
Проведала ево, Соловьева, матушка
Честна вдова Амелфа Тимофеевна,
Свадьбу кончати посрочила:
«Съезди де за моря синия,
И когда де там расторгуешься,
Тогда и на Запаве женишься».
Отъезжал Соловей за моря синея.
Втапоры поехал и голой щап Давыд Попов.
Скоро за морями исторгуется,
А скоре тово назад в Киев прибежал;
Приходил ко ласкову князю с подарками:
Принес сукно смурое
Да крашенину печатную.
Втапоры князь стал спрашивати:
«Гой еси ты, голой щап Давыд Попов!
Где ты слыхал, где видывал
Про гостя богатова,
По молода Соловья сына Будимеровича?»
Отвечал ему голой щап:
«Я де об нем слышел
Да и сам подлинно видел 
В городе Леденце у тово царя заморскаго
Соловей у царя в пратоможье попал,
И за то посажен в тюрьму.
А корабли его отобраны
На его ж царское величество».
Тут ласковой Владимер князь закручинился,
скоро вздумал о свадьбе, что отдать Запаву
за голова щапа Давыда Попова.
Тысецкой – ласковой Владимер князь,
Свашела княгина Апраксевна,
В поезду – князи и бояра,
Поезжали ко церкви Божии.
Втапоры в Киев флот пришел богатова
гостя, молодца Соловья сына Будимеровича, ко городу ко Киеву.
Якори метали во быстрой Днепр,
Сходни бросали на крут красен бережек,
Выходил Соловей со дружиною,
Из сокола корабля с каликами,
Во белом платье сорок калик со каликою.
Походили оне ко честной вдове Омелфе Тимофевне,
Правят челобитье от сына ея, гостя богатова,
От молода Соловья Будимеровича,
Что прибыл флот в девяносте караблях
И стоит на быстром Непре, Под городом Киевым.
А оттуда пошли ко ласкову князю Владимеру
на княженецкий двор.
И стали во единой круг.
Втапоры следовал со свадьбою Владимер князь
в дом свой,
И вошли во гридни светлыя,
Садилися за столы белодубовыя,
За ества сахарныя,
И позвали на свадьбу сорок калик со каликою,
Тогда ласковой Владимер князь
Велел подносить вина им заморския и меда сладкия.
Тот час по поступкам Соловья опазновали,
Приводили ево ко княженецкому столу.
Сперва говорила Запава Путятишна:
«Гой еси, мой сударь дядюшка,
Ласковой сударь Владимер князь!
Тот то мой прежней обрученной жених,
Молоды Соловей сын Будимерович.
Прямо, сударь, скачу – обесчестю столы».
Говорил ей ласковой Владимер князь:
«А ты гой еси, Запава Путятишна!
А ты прямо не скачи, не бесчести столы!»
Выпускали ее из за дубовых столов,
Пришла она к Соловью, поздаровалась,
Взела ево за рученьку белую
И пошла за столы белодубовы,
И сели оне за ества сахарныя,
На большо место.
Говорила Запава таково слово
Голому щапу Давыду Попову:
«Здравствуй женимши, да не с ким спать!»
Втапоры ласковой Владимер князь весел стал,
А княгиня наипаче того,
Поднимали пирушку великую.

Хотен Блудович

Во стольном то городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Ёго было пированье, был почестен пир.
Да и было на пиру у его две вдовы:
Да одна была Офимья Чусова жена,
А друга была Авдотья Блудова жена.
Еще в ту пору Авдотья Блудова жена
Наливала чару зелена вина,
Подносила Офимьи Чусовой жены,
А сама говорила таково слово:
«Уж ты ой еси, Офимья Чусова жена!
Ты прими у мня чару зелена вина
Да выпей чарочку всю досуха.
У меня есть Хотенушко сын Блудович,
У тебя есть Чейна прекрасная.
Ты дашь ли, не дашь, или откажешь то?»
Еще в ту пору Офимья Чусова жена
Приняла у ей чару зелена вина,
Сама вылила ей да на белы груди,
Облила у ей портище во пятьсот рублей,
А сама говорила таково слово:
«Уж ты ой еси, Авдотья Блудова жена!
А муж то был да у тя Блудище,
Да и сын от родился уродище,
Он уродище, куря подслепое:
На коей день гренёт, дак зерна найдет,
А на тот де день да куря сыт живет;
На коей день не гренет, зерна не найдет,
А на тот де день да куря голодно».
Еще в ту пору Авдотье за беду стало,
За велику досаду показалося.
Пошла Авдотья со честна пиру,
Со честна пиру да княженецкого,
И повеся идет да буйну голову,
Потопя идет да очи ясные
И во мамушку и во сыру землю.
А настрету ей Хотенушко сын Блудович,
Он и сам говорит да таково слово:
«Уж ты мать, моя мать и государыня!
Ты что идешь со честна пиру не весела,
Со честна пиру да княженецкого?
Ты повеся идешь да буйну голову,
Потопя идешь да очи ясные
И во матушку да во сыру землю?
Али место тебе было от князя не по вотчины?
Али стольники до тебя не ласковы,
Али чашники да не приятливы?
Али пивным стаканом тя обносили,
Али чары с зеленым вином да не в доход дошли?
Али пьяница да надсмеялася,
И безумница ле навалилася,
Ле невежа нашла да небылым словом?»
Говорит ему Авдотья Блудова жена:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Мне ка место от князя всё было по вотчины;
Меня пивным стаканом не обносили,
И чары с зеленым вином да всё в доход дошли;
И не пьяница и не надсмеялася,
Ни безумница не навалилася,
Ни невежа не нашла и небылым словом.
Нас было на пиру да только две вдовы:
Я одна была Авдотья Блудова жена,
А друга была Офимья Чусова жена.
Наливала я чару зелена вина,
Подносила Офимьи Чусовой жены;
Я сама говорила таково слово:
«Уж ты ой еси, Офимья Чусова жена!
Ты прими у мня чару зелена вина,
Да ты выпей чарочку всю досуха.
У меня есть Хотенушко сын Блудович,
У тебя есть Чейна прекрасная.
Ты уж дашь, ле не дашь, или откажешь то?»
Еще в та поре Офимья Чусова жена
Приняла у мня чару зелена вина,
Сама вылила мне да на белы груди,
А облила у мня портище во пятьсот рублей;
Да сама говорила таково слово:
„Уж ты ой еси, Авдотья Блудова жена!
Да муж от был да у тя Блудище,
Да и сын от родилося уродище,
Уродище, куря подслепое.
На коей день гренёт, дак зерна найдет,
А на тот де день да куря сыт живет,
На коей день не гренёт, зерна не найдет,
А на тот де день да куря голодно"».
Еще в ту пору Хотенушко сын Блудович,
Воротя де он своя добра коня,
Он поехал по стольному по городу.
Он доехал до терема Чусовьина.
Он ткнул копьем да в широки ворота,
На копьи вынес ворота середи двора, 
Тут столбики да помитусились,
Часты мелки перила приосыпались.
Тут выглядывала Чейна прекрасная
И выглядывала да за окошечко,
А сама говорила таково слово:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Отец от был да у тя Блудище,
Да и ты родился уродище,
Ты уродище, куря подслепоё:
Ты уж ездишь по стольному ту городу,
Ты уж ездишь по городу, уродуешь,
Ты уродуешь домы ти вдовиные;
На коей день гренёшь, дак зерна найдешь,
Ты на тот де день да, куря, сыт живешь;
На коей день не гренёшь, зерна не найдешь,
А на тот де день, да, куря, голодно».
Он и шиб как палицей в высок терем, 
Он и сшиб терем да по окошкам здолой,
два чуть она за лавку увалилася.
Еще в та поре Офимья Чусова жена,
Идет Офимья со честна пиру,
Со честна пиру да княженецкого,
А сама говорит да таково слово:
«Кажись, не было ни бури, ни падёры,
Мой домишко всё да развоёвано».
Как стречат ей Чейна прекрасная,
А сама говорит да таково слово:
«Уж ты мать, моя мать и восударыня!
Наезжало этта Хотенушко сын Блудович;
Он ткнул копьем да в широки ворота,
На копьи вынес ворота середи двора, 
Тут столбики да помитусились,
Часты мелки перила да приосыпались.
Я выглядывала да за окошечко
И сама говорила да таково слово:
„Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Отец от был да у тя Блудище,
И ты родилось уродище,
Ты уродище, куря подслепое:
Ты уж уж ездишь по стольному ту городу,
Ты уж ездишь по городу, уродуешь,
Ты уродуешь домы ти вдовиные".
Он и шиб как палицей в высок терем, 
Он сшиб терем да по окошкам здолой,
Едва чуть я за лавку увалилося».
Еще тут Офимьи за беду стало,
За велику досаду показалося.
Ушла Офимья ко князю ко Владимиру,
Сама говорила таково слово:
«Государь князь Владимир стольнокиевский!
Уж ты дай мне суправы на Хотенушка,
На Хотенушка да сына Блудова».
Говорит князь Владимир стольнокиевский:
«Уж ты ой еси, Офимья Чусова Жена!
Ты, хошь, и тысячу бери, да хошь, и две бери:
А сверх де того да сколько надобно.
Отшибите у Хотенка буйну голову:
По Хотенки отыску не будет же».
Еще в ту пору Офимья Чусова жена
Пошла понесла силы три тысячи,
Посылать трех сынов да воеводами.
Поезжают дети, сами плачут то,
Они сами говорят да таково слово:
«Уж ты мать, наша мать и восударыня!
Не побить нам Хотенка на чистом поли
Потерять нам свои да буйны головы.
Ведь когда был обсажен да стольный Киев град
И той неволею великою,
И злыми погаными татарами, 
Он повыкупил да и повыручил Из той из неволи из великое,
Из злых из поганых из татаровей».
Пошла тут сила та Чусовина,
Пошла тут сила на чисто полё;
Поехали дети, сами плачут то.
Еще в та поре Хотенушко сын Блудович,
Он завидел силу на чистом поли,
Он поехал к силе сам и спрашиват:
«Уж вы ой еси, сила вся Чусовина!
Вы охвоча сила, ли невольная?»
Отвечат тут сила вся Чусовина:
«Мы охвоча сила вся наемная».
Он и учал тут по силе как поезживать:
Он куда приворотит, улицей валит;
Назад отмахнет, так целой площадью.
Он прибил тут всю силу до едного,
Он и трех то братей тех живьем схватал,
Живьем схватал да волосами связал,
Волосами то связал да через конь сметал,
Через конь сметал и ко шатру привез.
Ждала Офимья силу из чиста поля,
Не могла она силы дождатися.
Пошла наняла опять силы три тысячи,
Посылат трех сынов да воеводами.
Поезжают дети, сами плачут то:
«Уж ты мать, наша мать и восударыня!
Не побить нам Хотенка на чистом поли,
Потерять нам свои да буйны головы».
Говорит тут Офимья Чусова жена:
«Уж вы дети, мои дети всё роженые!
Я бы лучше вас родила девять каменей,
Снесла каменье во быстру реку, 
То бы мелким судам да ходу не было,
Больши суда да всё разбивало»,
Поехали дети на чисто поле.
Завидел Хотенушко сын Блудович,
Поехал к силе он к Чусовиной,
Он у силы то да и сам спрашиват:
«Вы охвоча сила, ли невольная?»
Отвечат тут сила всё Чусовина:
«Мы охвоча сила всё наемная».
Он и учал тут по силе то поезживать:
Он куда приворотит, улицей валит,
А назад отмахнет, дак целой площадью,
Он прибил тут всю силу до едного;
Он трех то братей тех живьем схватал,
Живьем то схватал да волосами связал,
Волосами то связал и через конь сметал,
Через конь сметал и ко шатру привез.
Ждала Офимья силу из чиста поля,
Не могла опять силы дождатися.
Опеть пошла наняла силы три тысячи,
Посылат трех сынов да воеводами.
Поезжают дети, сами плачут то:
«Уж ты мать, наша мать и восударыня!
Не побить нам Хотенка и на чистом поли,
Потерять нам свои да буйны головы.
Ведь когда был обсажен да стольный Киев град
И той неволею великою,
И злыми погаными татарами, 
Он повыкупил да и повыручил
Из той из неволи из великое,
Из злых из поганых из татаровей». 
«Уж вы дети, мои дети роженые!
Я бы лучше вас родила девять каменей,
Снесла каменье во быстру реку, 
То бы мелким судам да ходу не было,
Больши ти суда да всё разбивало».
Пошла тут сила всё Чусовина,
Поехали дети, сами плачут то.
Еще в та поре Хотенушко сын Блудович
Завидел силу на чистом поли,
Он приехал к силе то к Чусовиной,
Он у силы то да и сам спрашиват:
«Вы охвоча сила или невольная?»
Говорит тут сила всё Чусовина:
«Мы охвоча сила всё наемная».
Он и учал тут по силе то поезживать:
Он куда приворотит, улицей валит,
Назад отмахнет, дак целой площадью.
Он прибил тут всю силу до единого,
Он и трех то братей тех живьем схватал,
Живьем схватал да волосами связал,
Волосами та связал да через конь сметал,
Через конь сметал да ко шатру привез.
Ждала Офимья силу из чиста поля,
Не могла она силы дождатися.
Пошла она к Хотенку сыну Блудову,
А сама говорит да таково слово:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Ты возьми мою Чейну прекрасную,
Ты отдай мне девять сынов на выкуп всех».
Говорит тут Хотенушко сын Блудович:
«Уж ты ой еси, Офимья Чусова жена!
Мне не нать твоя Чейна прекрасная.
Ты обсыпь мое востро копье,
Ты обсыпь возьми да златом серебром –
Долможано его ратовище семи сажен
От насадочек до присадочек,
Ты обсыпь возьми да златом серебром,
Златом серебром да скатным жемчугом.
Я отдам те девять сынов на выкуп всех».
Еще в та поре Офимья Чусова жена
Покатила чисто серебро телегами,
Красно золото да то ордынскою,
Обсыпала она у ёго востро копье,
Обсыпала она да златом серебром,
Златом серебром да скатным жемчугом, 
Не хватило у ей да одной четверти.
Говорит тут Офимья Чусова жена:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Ты возьми мою Чейну прекрасную,
Ты отдай мне девять сынов на выкуп всех».
Говорит тут Хотенушко сын Блудович:
«Мне не нать твоя Чейна прекрасная,
Уж ты всё обсыпь да златом серебром,
Златом серебром да скатным жемчугом,
Я отдам те девять сынов на выкуп всех».
Говорит князь Владимир стольнокиевский:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Ты возьми у ей Чейну прекрасную».
Говорит тут Хотенушко сын Блудович:
«Я возьму у ей Чейну прекрасную,
Я возьму ею не за себя замуж,
Я за своего да слугу верного
А за того же за Мишку всё за паробка».
Говорит князь Владимир стольнокиевский:
«Уж ты ой еси, Хотенушко сын Блудович!
Ты возьми ею да за себя замуж:
Еще, право, она да не худых родов,
Она ведь уж да роду царского».
Тут и взял Хотенко за себя взамуж,
Ей отдал девять сынов на выкуп всех.
Затем то Хотенушку славы поют,
Славы поют да старину скажут.