Воспоминания будущего

   Надвигавшиеся вечерние сумерки постепенно накрывали всё вокруг своим чёрным одеялом. Мокрое от моросившего снега шоссе блестело в свете фар проезжавших по нему машин. Шоссе вело за город, где располагались частные дома, в которых жили в основном в летнее время. Сейчас, была середина декабря, поэтому, тот район, в сторону которого ехал чёрный «Седан» практически пустовал. За рулём сидел мужчина тридцати четырёх лет в сером плаще, из под которого проглядывал синий костюм, его чисто выбритое лицо с прямыми чертами по-прежнему хранило лёгкий загар, а копну некогда чёрных как смоль волос тронула начинавшая появляться ранняя седина; выразительные глаза внимательно следившие за дорогой были грустными и немного усталыми, а тонкие, чуть потрескавшиеся губы были плотно сжаты. Весь его вид хранил тоску, по чему то, известному только ему,  т о м у,  во что он, возможно, не хотел посвящать других.
   Заметив дорожный знак обозначавший поворот, он переключил коробку передач плавно съезжая с шоссе на широкую тропинку, тянувшуюся в сторону коттеджей.
   Его взгляд невольно встречался с «дворниками», усердно смахивавшими снежные капли, появлявшиеся снова и снова, а высокие кроны высившихся по обе стороны деревьев шевелил то и дело налетавший ветер, отчего они издавали неприятный скрип, заставлявший поёжится, как от пронзавшего тело холода. Но сидевший за рулём не слышал этого – звук мотора заглушал эти неприятные шорохи.
   Наконец, показались дома. Они высились с двух сторон вымощенной гравием тропинки, по которой ехал чёрный «Седан». Дома были разные – каждый имел свою индивидуальность, указывавшую на социальный статус владельца. Большие, маленькие, окружённые роскошью, или, наоборот – едва ухоженные – они возвышались как полноправные хозяева того места, которому принадлежали.
   Его дом был обычный – в два этажа; он не впечатлял роскошью, но так же, нельзя было сказать, что принадлежит владельцу «средней руки». Деревянный фасад кремового цвета был мокрым и холодным, как и всё вокруг.
   Распахнув тяжёлые ворота, он въехал в них, встав на широкой площадке окружавшей дом.
   Прежде чем войти в дом молодой мужчина огляделся вокруг. Площадка пребывала в запустении; ею давно уже никто не занимался, с тех пор, как умер хозяин дома – его отец – проживший здесь всю свою жизнь. В этом доме провёл своё детство и юность тот, кто стоял сейчас на нижней ступеньке каменной лестницы ведущей к железной двери, хранившей тишину и воспоминания.
   Сюда, много лет назад, Джош Майерс – его отец, привёл молодую девушку – свою невесту, позже ставшую его женой, а спустя год родился он – Гарольд; его сестра Присцилла родилась пятью годами позже. Три года назад, она погибла в автокатастрофе. Вспомнив это, Гарольд вновь испытал то чувство потери, которое врывается в сознание щемящей пустотой и гложет изнутри, как мерзкий ненасытный червь.
   «Я остался совсем один», – подумал он, медленно преодолевая четыре широкие ступеньки, ведущие к двери. Повернув ключ в замочной скважине, он распахнул дверь, ощутив «запах» одиночества и пустоты, мешавшиеся с царившим в доме холодом. Включив свет, он вошёл.
   Широкая прихожая ведущая в такую же просторную кухню; гостиная, заставленная разнообразной мебелью среди которой особенно выделялся огромный стеллаж заставленный книгами – всё дышало холодом. Покрытые пылью вещи на протяжении года не знали заботливой руки хозяина, чья внезапная смерть навсегда вырвала его из этого дома, как и из жизни его сына, оставив о себе лишь память… Память… Она, как тёплое одеяло, укрывала каждую вещь, каждый уголок, хранившие недавнее пребывание здесь своего хозяина. Эта память накрыла и стоявшего на пороге молодого мужчину – нового хозяина этого дома, и тех вещей, которые он помнил ещё с детства. Он как бы увидел себя со стороны – подростком, бегавшем по мягкому ковру в гостиной со своей маленькой сестрёнкой… Маленькой… Прожившей всего двадцать шесть лет… Почти ничего не испытавшей в жизни… И ушедшей тёплым летним днём… в неизвестность… Отдав ей свою молодость и красоту.
   «Как мне тебя не хватает, Цилла, – думал он, всматриваясь в полумрак гостиной. – Особенно сейчас, когда я остался совсем один…»
   С этими мыслями, он медленно побрёл по деревянной лестнице на второй этаж, где находились комнаты. Их было четыре. Три из них – пустовали. Осталась одна – его.
   Преодолев лестницу, он вышел в коридор, и встал около крайней двери, справа – комната их родителей. Оба они пронеслись в его памяти – живые и счастливые, до безумия любившие друг друга; эту любовь они сумели вложить и в своих детей. Он услышал голоса, там – за дверью – спокойные, рассудительные – так они оба разговаривали друг с другом.
   «Не стану им мешать», – подумал Гарольд, и осторожно ступая, пошёл по коридору. Хотя он прекрасно знал, что там, в комнате никого уже нет.
   Комната слева, напротив родительской, была для гостей, которые время от времени приезжали в дом четы Майерс; две другие в конце коридора, расположенные напротив друг друга были его и Присциллы – младшей сестрёнки Гарольда. Её располагалась слева, его – справа, к ней он сейчас и подходил. Остановившись на пороге, он посмотрел на дверь комнаты сестры; на ней висел рисунок – смешная мордочка тигрёнка. Ещё в детстве, увлекаясь рисованием, она изобразила эту мордочку.
   «Она здорово рисовала, – снова подумал Гарольд, – мечтала стать дизайнером…»
   Толкнув дверь, он вошёл в свою комнату. Здесь всё было по-прежнему, как когда-то в юности, когда оставив родительский приют, он ушёл «в большой мир» строить свою взрослую жизнь. Родители как будто знали, что он рано или поздно вернётся сюда, а потому, оставили всё, как было.
   Опустив сумку на кровать, он включил электрический обогреватель, и спустя пять минут комната обрела тепло. Он принялся вынимать из сумки вещи, которые взял из своей городской квартиры, и разложил их в шкафу для одежды и в ящиках для белья, делая всё аккуратно и не торопясь. Возле широкого окна завешенного плотными гардинами стоял большой дубовый стол – подарок отца, за которым он проводил свободное время сочиняя свои короткие рассказы – Гарольд с юности увлекался прозой – писал для себя, выкладывая на бумагу свои мысли, чувства – всё то, что находилось в нём. Помимо родителей, которые всегда были готовы выслушать и прийти на помощь, он так же «делился» и с чистым листом бумаги; чаще «рассказывая» то, что не решался произнести вслух. Цилле они нравились. Девушка с удовольствием почитывала его «любовные фантазии», которые он так же не решался воплотить в жизнь. Будучи страстным романтиком, он лишь мечтал… Мечтал… О той, которая жила в доме напротив… Напротив его городской квартиры, где он по-прежнему пребывал в одиночестве.
   «Если бы она сейчас была здесь, со мной», – подумал Гарольд и глянул в окно, увидев стоявший по соседству дом. Такой же – в два этажа, с двумя широкими окнами на втором, и одним – на первом. К входной двери так же вели четыре ступеньки. Сейчас дом был погружён во мрак – ни одно окно не было освещено.
   «Видимо, там никто не живёт зимой», – подумал Гарольд, ощущая спиной тепло, что посылал электрический обогреватель – это прибавило ему настроения, и он уже не думал о той боли, что лежала у него на сердце – тепло словно отогрело и его мысли.
   «Надо растопить камин внизу», – подумал он, и спустился в гостиную.

   «Отогрев» дом при помощи камина в гостиной, поужинав (в доме были кое-какие продукты), он вернулся в комнату; глянул на висевшие на стене часы – через двадцать минут наступит полночь. Прошло только три часа, как он приехал сюда, которые показались ему вечностью. Он словно никогда и не покидал этот дом – он так и прожил в нём с самого детства в окружении родителей до безумия любивших своих детей, наделявших их своим вниманием и заботой. А как он был привязан к своей малышке-сестрёнке, не меньше чем к родителям. Каждый из них умел хранить тепло и уют; быть нужным друг другу, и прийти на помощь, когда того требуют обстоятельства. Вот сейчас, минует ночь, настанет утро, и они снова встретятся за утренним завтраком, который приготовят заботливые руки матери. Отец, сидя во главе стола с газетой в руках накинет на себя маску озабоченности, а они, поедая омлет с беконом, запивая его ароматным кофе станут шутя подтрунивать над ним. А плутовка Цилла ещё и бросит хлебный мякиш, который с глухим ударом попадёт в державшую отцом газету, найдя своё пристанище в его тарелке. «Цилла, ну как ты ведёшь себя за столом?» – пожурит её мать с не сходящей с губ улыбкой, а отец, отложив газету, добавит: «Наша красавица ещё не наигралась? Скоро замуж выдавать, а она всё как проказливое дитя…» «Замуж? Фу, бяка…» - пошутит Присцилла, сморщив носик, и состроив смешную гримасу. «Неужели, Банни Ричмондс до сих пор не сделал тебе предложение?» – это скажет он – Гарольд.
   Банни Ричмондс – тот, чей мотоцикл слетит в обрыв, когда он резко свернёт от перебегавшего шоссе подростка. Банни отделается сломанной рукой и вывихом ступни, а для Присциллы эта поездка станет последней. Мать так и не сможет смириться с гибелью дочери. Она станет угасать, как внешне, так и внутренне, а приступы меланхолии доведут её психику до нервного истощения, в результате чего, она перестанет «понимать» окружающий мир, и в итоге, её придётся отправить на лечение в психиатрический диспансер, в котором она пребывает по сей день. Гарольд по-прежнему навещает её, не смотря на то, что она не узнаёт его, и временами ведёт себя как сумасшедшая… Отец… Он так же угас: потеряв двух самых близких ему людей, он не хотел больше жить… Один, в этом доме…
   «Если бы я не оставил его…» – думал Гарольд вынимая из сумки толстую тетрадь служившую ему черновиком, ноутбук, мобильный телефон.
   Занимая место в мягком кресле за столом, он продолжал размышлять: «Мы никогда не расставались. Мы только разошлись по своим комнатам пожелав друг другу спокойной ночи, чтобы утром встретиться вновь… Я слышу голосок Циллы – она разговаривает по телефону… С кем она так мило щебечет? С Эмили Лайонс – этой знающей себе цену кокеткой… С Дайяной Макферссон – которая вечно строит мне глазки, когда приходит к нам в гости… С Банни Ричмондсом? Нет, только не с Банни… Если бы я вмешался тогда… Я знал, что вы с ним не пара… С этим надменным прожигателем жизни – самодовольным кутилой… Но ведь таких, и любят девчонки, особенно молоденькие – вроде Циллы… Если бы я был строг с ней! Не позволял бы того, что позволяли родители, давая ей полную свободу… Возможно, сейчас бы…»
   Он положил локти на стол, и закрыл ладонями уши, словно пытался заглушить в себе эти терзавшие его мысли. Но ничего не выходило – образ тех, кого он потерял, по-прежнему преследовал его. Он решил переключить мысли на Дженнифер – девушку, что жила в доме напротив. Каждое утро он всматривался в её окна на третьем этаже, говоря себе – сегодня я подойду к ней и мы познакомимся. Но так и не решался сделать этого. Ей было двадцать восемь – она младше его на шесть лет, но, не это останавливало его… Каждый день, он «сидел» на её страничке в «Инстаграм», так же не решаясь написать… Он не мог объяснить себе эту странную по отношению к ней нерешительность, что владела им. Хотя, робким он не был – наоборот, он был общительным и легко сходился с людьми. В клубе, в кафе, да и просто на улице, он с лёгкостью мог заговорить с любой другой девушкой – спросить номер телефона, или назначить свидание. Во что в итоге выльются эти отношения – продолжительными они будут, или мимолётными – зависело от обстоятельств. Иногда это заканчивалось одной ночью в мотеле, а иногда несколькими месяцами лёгкого романа. Он не мог, не хотел связывать свою жизнь с другой девушкой, кроме неё… Она была его «юношеской мечтой», его грёзами, которые он выкладывал на бумагу в виде коротких рассказов. Как он мечтал, чтобы она прочитала  э т о…
   «Никого я не любил так, как люблю её, – думал он, пребывая всё в том же положении за столом. – Кроме Циллы и родителей…»
   Дженнифер… Она была другой, не похожей на тех девушек, которых он каждый день встречал на улице, в супермаркетах, в клубах, куда заходил отвлечься от повседневных забот; в кафе, где занимал столик возле окна, глядел на прохожих, попивал ароматный напиток и мечтал, стараясь не думать о том, чем жил последние годы. Все эти девушки были другие – с ними легко было сойтись – провести вечер, ночь, были и продолжительные отношения – год, полтора; те отношения, которые ни к чему не обязывали… Думать о чём-то серьёзном – вроде создания семьи, он пока не стремился, хотя возраст уже «требовал» этого. Он мог бы стать хорошим мужем и отцом – на примере своих родителей, которые до безумия любили друг друга, всегда и во всём поддерживали, они просто не хотели жить вдали друг от друга… Потеряв свою любимую, отец уже не мог оставаться один. Хотя, Гарольд постоянно навещал его, даже предлагал переехать к нему, но он не желал покидать то место, где прожил всю жизнь… Не хотел оставлять вещи, напоминавшие ему о  н е й,  которая перестала быть  е г о… А без неё, он не мог жить… Внутренняя тоска иссушила его жизненные силы, и обрекла на смерть…
   То же чувствовал и Гарольд в отношении Дженнифер: возможно когда-нибудь она выйдет замуж и он навсегда потеряет её; она переедет в другой город и он никогда больше не увидит её… Видеть её с другим для него было бы страшной пыткой.
   «Сумею ли я пережить её потерю, – размышлял он, всматриваясь в темноту за окном – Хотя, меня с ней почти ничего не связывает, я не знаю её интересов, привычек, мне даже незнаком её характер, хоть знаю уже семь лет, с тех пор как она переехала в тот дом…»
   Он услышал шум мотора подъехавшей машины. «Кто бы это мог быть в такой поздний час?» – подумал он, глядя на часы – было пятнадцать минут первого.
   «Как быстро пролетели полчаса», – снова подумал он, и прислушался.
   Хлопнула дверца… развернувшись, машина помчалась обратно… послышался скрип открывшейся калитки… Гарольд приподнялся в кресле, всматриваясь в окно – сквозь ночной мрак он разглядел белый силуэт – кто-то пробежал по площадке соседнего дома. Ему было любопытно узнать, кто это так поздно приехал в тот дом, в котором, он был уверен, никто не живёт.
   Он подошёл к двери и выключил свет, потом снова вернулся к окну. Нащупав в кармане пачку сигарет, он вытянул одну, прикурил, и принялся ждать… Внизу, в гостиной, так и не зажёгся свет… Кто-то, как вор, пробирался в темноте. А может это грабитель? Грабитель, который приехал на машине? Может, даже на такси…
   То и дело, затягиваясь едким дымом сигареты, он не выпускал из поля зрения тонувший в темноте дом, окна которого по-прежнему были черны. Он смотрел так, словно от появления в доме человека, зависела его дальнейшая жизнь. Обежав взглядом темноту, он словно только сейчас заметил, что даже веранда была погружена во мрак, хотя, там наверняка должен быть фонарь. Хозяин просто не включил его, зная, что никто не должен приехать к нему… А тем более – ночью.
   Наконец, он увидел вспышку света, осветившую одну из комнат на втором этаже, слева. А потом, он увидел и хозяина… Это была девушка. На сколько он мог разглядеть – юная и довольно привлекательная. На ней были – белые джинсы, короткое меховое манто и голубой шарфик, который она пыталась стянуть левой рукой, а правая была приложена к уху – девушка говорила по телефону. Её силуэт то появлялся, то исчезал – она, словно парила по простору комнаты, как случайно залетевший мотылёк.
   «Она как Цилла, – подумал Гарольд, – та так же, когда разговаривала по телефону, носилась по комнате…»
   Чтобы вновь не мучить себя воспоминаниями, он переключил внимание на пархавшую по комнате девушку. Странно, что он никогда прежде не видел её, хотя частенько навещал родителей. Особенно, последние три года, когда в их дом пришла беда; необходимо было поддержать родителей – помочь им справиться с постигшим их семью горем. А когда мать отправили в клинику, он был вынужден переехать к отцу, чтобы помочь преодолеть другое несчастье, свалившееся на него. Видимо, он настолько был погружён в свои заботы, что не замечал ничего, что происходило вокруг.
   Он вспомнил тех, кто жил в том доме. Это была пожилая пара – мистер и миссис Гроссман – добрые и отзывчивые люди, так же любившие друг друга. Мистера Гроссмана он называл просто – дядя Генри – его полное имя было – Герберт Аллан Фрэнсис Гроссман… А жену звали Сумалия, но всё её называли Сума, в том числе и они с сестрой. У них был сын Тобит, который был старше Гарольда лет на восемь. Потом он женился, и оставил стариков. Когда десять лет назад мистер Гроссман умер, Тобит забрал мать к себе. Кто там поселился после них, Гарольд не знал. Его как-то не интересовало это, да и отец не рассказывал – не затрагивал этой темы; он был погружён в свои заботы – заботы о своих детях, которых надо было поставить на ноги – дать образование, хотя, к тому времени, Гарольд уже имел собственное дело – он был агентом по недвижимости… А Цилла… Она пока порхала – юной, беззаботной бабочкой.
   Снова вспомнив об этом, он почувствовал, как в носу защипало, а глаза наполнились слезами, и он перестал различать силуэт в окне. А девушка, как специально, подошла ближе. Теперь она стояла около окна, подпирая плечом откос.
   Смахнув так некстати навернувшиеся слёзы, он снова вгляделся в окно. Теперь, когда она была ближе, он различил её внешность. Она была красива и довольно молода – не больше двадцати; миниатюрная и хрупкая. Сейчас на ней была белая кофточка, на фоне которой так явственно выделялись чёрные как смоль волосы, лежавшие вдоль спины. Как ни старался, он никак не мог разглядеть черты её лица, но про себя отметил, что она – чертовски привлекательна. Кого-то она ему даже напомнила. Кого-то, кого он видел совсем недавно – буквально несколько часов назад.
   Она поднесла руку к лицу с торчавшей между длинных пальчиков сигаретой; затянувшись, выпустив тонкую струйку дыма, она медленно опустила руку, и стряхнула пепел в стоявшую на подоконнике пепельницу.
   «Она тоже курит, – подумал Гарольд. – Тоже?»
   Внезапно, девушка вздрогнула и обернулась, словно её окликнули. Он заметил, как она быстро затушила окурок, и так же быстро прервала разговор. Её движения были торопливые и какие-то, как ему показалось, нервные. Потом она отбежала от окна, и через секунду в комнате погас свет. И только сейчас Гарольд заметил, что и гостиная была освещена. Но, то был какой-то тусклый и неестественный свет.
   Он так и стоял всматриваясь в темноту окна, надеясь что свет включится и, вновь появиться она… Но прошло десять минут, а комната так и продолжала хранить безмолвную тьму, в которой, как напуганный мышонок, притаилось это милое создание. А может, ему это только показалось, и никакой девушки не было… Нет… была… Он даже узнал её… это была… Дженнифер…

   Уже рассвело, когда вырванный из тяжёлых объятий сна, он, наконец, проснулся, чувствуя ломоту во всём теле и режущую головную боль. «Наверное, я подхватил грипп», – подумал он, положив ладонь на лоб, но жара не почувствовал. «Значит, это сказывается усталость от бессонной ночи», – снова подумал он, и приподнялся с кровати, обнаружив, что по-прежнему был в костюме, да и лежал поверх покрывала, не разобрав постели.
   Поднявшись с кровати, он вытащил сигареты, прикурил, и глубоко затянувшись, почувствовал лёгкое головокружение. Потом подошёл к окну. Снег прекратился, оставив на земле вязкую мокрую кашу, которая днём превратится в холодные лужи. Его взгляд невольно прошёлся по окнам дома напротив, где ночью он видел девушку. Вспомнив её, он подумал: «А может мне это только приснилось? Странно, но я не помню, как оказался на кровати… будто был без сознания… А ведь это, похоже, была Дженнифер! Но что она делает здесь, и почему так внезапно прервала разговор? Кто-то напугал её? Кто-то, кто был в доме… Возможно, это был её муж… Муж?..» – эта мысль заставила Гарольда испытать чувство тревоги. Он не мог, не хотел в это верить. Потерять её, для него означало то же, что потерять родителей, сестру… Которых он уже потерял… А вот теперь – она... Всё это, как острый нож, пронзало его сердце, отравляя разум и наполняя душу тяжестью непосильной ноши, которую никак не удавалось сбросить; это длилось уже несколько лет, и стало чуть ли не неврозом, поражающим нервную систему… Почему он, как подросток терялся? Почему не мог сказать хотя бы тех банальных слов, которые так раздражают женщин: «Привет! Как дела? – хотя бы это…
    «Сегодня, я сделаю это!» – пообещал он себе и, раздавив в пепельнице окурок, вышел из комнаты. 

   Отогревшись за ночь, дом хранил тепло. Камин снова весело затрещал, когда он подбросил ещё пару поленьев. Дышалось легко и свободно, и если бы не то состояние, в котором он пребывал, то чувствовал бы себя, даже счастливым, от этого царившего вокруг уюта… А если бы здесь была ещё и Дженнифер… Эта мысль согрела Гарольда сильнее, чем тепло в гостиной, и добавила решительности.
   Пройдя в кухню, он сварил кофе. Ароматный напиток прибавил ему настроения, сняв сонливость, и тяжесть, что лежала в сознании, не давая сосредоточиться на чём бы то ни было, кроме тех грызущих его мыслей-червей, словно выискивающих личинок в коре его головного мозга.
   Выкурив ещё одну сигарету, он вернулся в гостиную. Одинокое помещение встретило его  сочившимся отовсюду теплом; дубовый стол у окна, кресла, диван, полные книг стеллажи, заботливо ухоженные домашние растения, и многое другое – всё дышало теплом. Каждую вещь он знал с детства. Привыкая к ним, отец хранил их долго, не желая расставаться, даже когда они приходили в негодность; мать была на удивление чутким человеком и понимала его – наверное, поэтому они и сумели до конца сберечь ту любовь, что пылала в их сердцах – то, что подвластно далеко не каждому. Гарольд знал – без неё, отец не смог бы прожить дольше, чем он прожил… Тебя нет рядом, а значит, и мне незачем жить дальше – так мог подумать Майерс-старший.
   Медленно ступая по мягкому ковру гостиной, Гарольд то и дело дотрагивался до населявших её вещей, внимательно всматриваясь во всё, что представало перед глазами. Ещё недавно с этих книг смахивали пыль заботливые руки матери… В этом мягком кресле за столом, сидел с газетой в руках отец, время от времени поглядывая в окно… Куда он смотрел? Наверное наблюдал, как во дворе, загруженная делами суетится его ненаглядная Маргарет – делами, которые не были ей в тягость – скорее, она делала их с удовольствием – с лёгким сердцем, и не сходившей с губ улыбкой… А на этом диване с телефоном в руках, полёживала Цилла… Цилла – этот только начинавший распускаться цветок – нежный, западающий в душу, заставляющий трепетать сердце… Сердце мужчины…
   И снова глаза Гарольда потонули в слезах, которые, он, как ни старался, не мог удержать… Всё поплыло, затуманилось, исчезло… Это продолжалось до тех пор, пока он пальцами левой руки, не стёр эту кровоточившую душу влагу, снова обретя возможность видеть те, дорогие его сердцу вещи… Снова и снова его взгляд пробегал по ним, вспоминая когда и где они были приобретены, хотя, многие из них появились задолго до его рождения… Последнее, что отец приобрёл в прошлом году, был томик стихов Джорджа Байрона – вон он, лежит на столе – отец так и не успел дочитать его. Я сделаю это за тебя – подумал Гарольд, проводя кончиками пальцев по мягкой обложке.
   Глухой стук, раздавшийся за окном, прервал его воспоминания. Он поднял глаза, и увидел человека во дворе дома напротив – это был пожилой господин; резко взмахивая руками, он колол дрова. Находился он возле небольшой пристройки на торце дома, служившей гаражом. На нём была выцветшая куртка с полинялым воротником, широкие штаны и резиновые сапоги, чуть доходившие до колен. Гарольд наблюдал, как взмахнув пару раз топором, он вдруг прерывал своё занятие, словно давая себе передышку, а после – начинал снова.
   «Сколько ему? – лет шестьдесят?» – подумал молодой человек, и, будто загипнотизированный действиями соседа, накинул плащ и вышел на улицу.

   Выйдя из ворот, перейдя вымощенную гравием дорогу, он вошёл в приоткрывшуюся от ветра калитку, оказавшись во дворе соседнего дома, в котором жила девушка, увиденная им ночью.
   – Доброе утро! Давайте, я помогу вам! – предложил Гарольд, подходя к пожилому человеку, надеясь, что он не держит собаку, которая сейчас, возможно, выскочит и набросится на него.
   Какое-то время стоявший с топором в руках старичок, смотрел на Гарольда так, словно тот был существом с другой планеты – маленьким и зелёным – он явно не ожидал, что здесь может быть кто-то ещё, кроме него.
   – Не пугайтесь – я ваш сосед – живу в доме напротив, – поспешил успокоить старичка молодой человек.
   – А-а-а, а я поначалу решил, опять какой-нибудь прохиндей… сколько их тут шастает… особенно зимой, – произнёс старичок, растягивая губы в старческой улыбке. – Вы, должно быть, недавно… заселились…
   – Я сын прежнего владельца, – ответил Гарольд, принимая топор из рук соседа.
   – А-а-а, отца, стало быть, к себе взяли… в город, – продолжал старик, наблюдая за движениями рук молодого собеседника. – Правильно! Негоже старикам одним жить… В одиночестве, только смерть свою торопишь…
   – Отец умер… в прошлом году, – ответил Гарольд, отбрасывая в сторону расколотое полено.
   – А-а-а, – снова протянул старичок, что явно входило у него в привычку. – Ясно… Сколько ж ему было?
   – Пятьдесят восемь, – ответил Гарольд, расколов ещё одно пропитавшееся влагой полено.
   – А что ж так рано? – не унимался пожилой сосед. – Болел?
   – Болел, – ответил Гарольд, чтобы «удовлетворить» любопытство соседа, который видимо, не прочь был поболтать, как это свойственно тем, кто живёт один и не имеет возможности для общения.
   Больше вопросов не последовало: старичок лишь наблюдал, как ловко Гарольд справляется со своим «заданием».
   – Ну, будет… довольно! – наконец, произнёс он, прервав усердие Гарольда. – С вашей помощью, теперь мне надолго хватит! В доме, правда, есть ещё… Эти-то я решил поколоть про запас… Пусть пообсохнут малость…
   – Давайте я соберу их, – предложил Гарольд, и принялся складывать отлетевшие во время колки поленья.
   – Ну, ежели вам не трудно… – смутился старичок, но от помощи не отказался.
   Набрав в руки охапку, молодой человек двинулся к дому, скользя по снежной жиже, и глядя на окна второго этажа. «Проснулась ли она?» – подумал он, входя в распахнутую старичком дверь.
   В нос тут же ударил запах чего-то кислого, вперемежку с хорошо протопленным помещением – он даже почувствовал расслабляющий жар, пробежавший по всему телу и застучавший в висках.
   – Вон туда их – к камину, – распорядился старичок, плотно прикрывая дверь.
   Сбросив ношу, Гарольд выпрямился и огляделся. Гостиная была почти тех же размеров, что и его, так же заставленная мебелью; только здесь, она была грязная и покрытая слоем пыли – не тронутая заботливой рукой хозяйки. Значит, старик жил один – решил молодой человек. Он так же отметил, что на стенах не висело ни одной фотографии.
   Шум отвлёк его – старик, находившийся сейчас в кухне, гремел столовыми приборами. Он надеялся услышать женский голос, но кроме звона стаканов, Гарольд ничего больше не услышал. Видимо девушка ещё спала. Странно, но здесь не было ни одной вещи, указывавшей на то, что в доме присутствует женщина. Вероятно, решил Гарольд, она его внучка, гостившая в его доме во время зимних каникул.
   – Проходите, молодой человек в кухню – угощу вас стаканчиком горячего пунша! – предложил хозяин дома, выглядывая из дверей кухни.
   – Спасибо, не откажусь! – ответил Гарольд, следуя за стариком.
   Он был даже рад задержаться. Его по-прежнему интересовала та незнакомка, в которой он узнал… Дженнифер. И сейчас, хотел проверить свою догадку.
   Кухня, куда вошёл Гарольд сев на жёсткий стул, жалобно скрипнувший под ним, так же хранила глубокие следы запустения; стол был заставлен различными предметами, не вписывавшимися в то место, где принимают пищу; на подоконнике и под окном выстроился ряд пустых бутылок, они были и в углу рядом с дверью, и даже на холодильнике – молодой человек отметил про себя, что старик, по-видимому, был пьющим, хотя его внешний вид не отражал эту склонность. Пил ли он, от того что был одинок, или на то была иная причина, Гарольд не стал задумываться – хватало и своих забот. Словом – куда бы он ни обратил взгляд, всё хранило на себе печать старости и элементарного человеческого безразличия.
   – Пейте, пейте, молодой человек, не стесняйтесь, – говорил хозяин. – Горячий пунш в это время года, как нельзя кстати! Он и согревает, да и для здоровья полезен.
   Под пристальным взглядом хозяина, Гарольд сделал глоток, отметив про себя, что напиток, действительно, неплохой – что-что, а приготовить пунш старик умел. Он хотел спросить про девушку, но никак не мог решиться, поэтому решил подождать, что скажет этот его словоохотливый сосед; возможно, сам заведёт об этом разговор, а если нет, тогда можно будет «подгадать» момент, и самому перевести тему на этот интересующий его вопрос.
   – Как, кстати, ваше имя-то? Вы так и не представились, – посетовал старик, несколькими большими глотками осушив свой стакан.
   – Гарольд… Гарольд Майерс, – ответил молодой человек, продолжая потягивать из грязного стакана.
   Нет, он не брезговал. Его это даже забавляло. Он подумал, что и девушка, жившая со стариком, пьёт из тех же стаканов – может, даже из того, из которого сейчас пил он.
   – А моё имя – Соммерс, – представился старик. – Герберт Соммерс. Друзья звали меня Герт… Друзья… Это когда они у меня были…
   Последние слова, он выговорил с тоской, вдруг осевшей на его морщинистом лице, и грустной улыбкой. А после налил себе ещё порцию.
   – Добавить? – предложил он и Гарольду.
   – Да, немного, – не отказался тот, дабы не обижать старика.
   – Что-то, смотрю, вы грустный какой-то… Неприятности в семье? – спросил Герберт Соммерс, а потом, как бы вспомнив, прибавил: – Ах, да, вы же говорили, ваш батюшка скончался… А, что же было тому причиной?
   – Сердце, – ответил Гарольд первое, что пришло в голову.
   Он не мог сказать этому, смотревшему на него искренней улыбкой ребёнка, человеку, всё, что на самом деле было с его отцом, когда мать отправили в клинику; как он чах на глазах, теряя «жизненный ориентир», переставая понимать то, что происходило вокруг него. Вряд ли Соммерс понял бы, как человек способен любить, а потом, не в состоянии жить, потеряв того, кого любил больше жизни. Почему-то, Гарольд был уверен, что его собеседник мог не понять этого.
   – Да, да… сердце… это… да… – лепетал тот, моча губы в стакане. – Но пятьдесят восемь – это рано! Слишком рано…
   – А вам сколько? – как бы невзначай, спросил Гарольд.
   – Шестьдесят четыре, – всё с той же грустной улыбкой, ответил Соммерс.
   – Да вы тоже ещё не старик! – произнёс Гарольд, и неожиданно для себя, добавил: – Девушка наверху – ваша внучка?
   – Девушка? – вздрогнув, переспросил старик, уставившись на Гарольда так, словно этим вопросом тот оскорбил его.
   Молодой человек даже испугался, заметив, как изменилось лицо его собеседника, только что игравшее добротой глаз и сиянием улыбки, а сейчас, его глаза потонули в каком-то непонятном Гарольду блеске, ноздри раздулись, а рот чуть приоткрылся, словно он хотел что-то сказать, но не мог.
   – Как вы сказали – девушка? – переспросил Соммерс, застыв со стаканом в руке.
   – Я видел её сегодня… ночью… – продолжал Гарольд. – Она приехала на машине… А потом в комнате говорила по…
   Он не договорил, заметив, как его собеседник снова изменился в лице – он будто постарел лет на десять.
   – Что с вами? – спросил молодой человек, глядя в побледневшее лицо старика.
   Тот не ответил; медленно переведя внезапно потухший взгляд в сторону, он тяжело поднялся из-за стола, и подошёл к окну, встав к Гарольду спиной.
   – Я что-то не то сказал? – спросил молодой человек, не понимая, что происходит.
   Соммерс по-прежнему молчал. Он как будто думал… или вспоминал чего-то, о чём так некстати напомнил ему молодой гость. Его сгорбленная фигура врезалась в сознание Гарольда и пронеслась холодной дрожью по всему телу.
   – Прошу вас, молодой человек, покиньте мой дом! – наконец, произнёс старик.
   Гарольд услышал в его голосе нотки отчаяния и какой-то тоски, ведомой только ему.
   – Простите, если я…
   – Немедленно покиньте мой дом! – уже жёстче выговорил старик, не дав Гарольду закончить фразы.
   Тому ничего не оставалось, как выполнить просьбу; поднявшись со стула, он так же медленно, как до этого старик, вышел в прихожую, распахнул дверь, и глубоко вдыхая прохладный воздух, спустился с крыльца.

   Снова оказавшись в своей жарко натопленной гостиной, Гарольд сбросил плащ и прошёл к окну. Закурив, и нервно затянувшись, он смотрел на соседний дом, откуда нелепо был изгнан. Почему старик так отреагировал на его, по сути, невинный вопрос? Что из того, что он интересуется девушкой, живущей в его доме? А может, он так ревностно оберегал её, потому и не позволял себе распространяться о ней с незнакомым человеком, который, к тому же, был мужчиной.
   В окне второго этажа, куда Гарольд перевёл свой задумчивый взгляд, по-прежнему не горел свет. Хотя был ещё полдень, но дом, из-за пасмурной погоды, уже почти погрузился во мрак. Если бы она была в комнате, он увидел бы её – наверняка, она так же встала бы у окна с телефоном в руке, как ночью. А может ему это привиделось? Хотя, нет – ведь старик знал, о ком он говорит… Не любовница же она его… Да он и не похож на того, кто в его возрасте имеет молодую любовницу; если судить по обстановке в доме – он явно не был богат. На какое-то время мысли о девушке заменили все остальные. Переведя глаза на окна первого этажа, он увидел своего недавнего собеседника – тот так и стоял у окна, глядя перед собой потухшим от тяготевших его мыслей взглядом. О чём он думал? Неужели тому виной он – Гарольд? И словно заметив, что на него смотрят, Соммерс отошёл от окна, потонув в глубине кухни. «Сейчас он нальёт себе бокальчик, и утопит в нём свою тоску», – подумал Гарольд и тоже отошёл от окна.
   Немного перекусив, выпив две чашечки крепкого кофе и выкурив ещё одну сигарету, оставшееся до вечера время он провёл в гостиной, перебирая вещи отца – вновь погружая себя в воспоминания… Так, незаметно, наступил вечер. Когда часы пробили шесть часов, Гарольд вздрогнул от внезапно ворвавшихся в комнату глухих ударов. «Как быстро пробежало время», – подумал он и оглядел учинённый им беспорядок – открытые шкафчики, выложенные на диван фотографии, какие-то отцовские бумаги, разложенные на полу возле стеллажей, а после, задумчиво побрёл на кухню, чувствуя, что проголодался.
   Приготовив лёгкий ужин, он с удовольствием проглотил его, ощущая, как уставшее от морального перенапряжения тело, погрузилось в приятную негу сытости и довольства. Он даже удивился этому, так внезапно появившемуся состоянию, словно все его тревоги были далеко позади, и теперь в его жизни, наконец, наступит светлая полоса. Он снова закурил, поймав себя на мысли, что последнее время стал много курить, но это было не таким уж и страшным, с чем нельзя было бы справиться.
   Смакуя кофе, периодически затягиваясь сигаретой, он снова посмотрел на соседний дом – Герберт Соммерс так и не включил свет, а после, что уже вошло у него в привычку, перевёл глаза на окна второго этажа – так же утопавшие в вечерних сумерках. «Неужели мне это привиделось? – подумал он. – Галлюцинация на почве нервного переутомления?.. Хотя, ничего удивительного в этом нет… Сначала, гибель Циллы, с которой никто из нас так и не смог до конца справиться… Потом состояние матери – её навязчивые идеи, бред, нервные срывы, доведшие её до психиатрической клиники… Меланхолия отца – я видел, как он угасал, хоть и старался не показывать виду, чтобы не расстраивать меня! Но я то видел это, и тоже не показывал виду, чтобы не причинять ему ещё большей боли… Хотя, что могло быть больше той, которая владела им… Иногда, мы даже пытались шутить… Потом… потом его смерть… Тогда, в то утро, спустившись в гостиную, я не смог добудиться его… Он лежал раскинув руки словно для объятий, и с улыбкой на исхудалом лице… Кому он улыбался? Ей? Он видел её во сне… Она звала его… Но ведь она ещё жива… Видимо, для него… уже нет…»
   «Гарольд, я не могу больше жить… помоги мне… умереть…» – сказал отец за несколько дней до смерти, когда они сидели в гостиной с разложенными на коленях семейными альбомами. «Борись, отец! Я понимаю – это трудно, но я прошу тебя – борись! Не сдавайся, потому что, ты нужен – мне!» – сказал тогда Гарольд. Он как-то отрешённо глянул на него, и снова погрузил себя в тот мрак, который владел им. Больше он не заговаривал об этом.
   Вспомнив этот день, Гарольд, как подстреленный хищник, издал рык отчаяния, резким движением руки смахнув со стола чашку, а после, уперев локти о край стола, трясущимися ладонями зажал уши, на некоторое время, застыв в таком положении.
   Из этого состояния его вывел внезапно раздавшийся звонок. Этот звон заставил его вздрогнуть и прислушаться. Когда он повторился, молодой человек поднялся из-за стола и прошёл в прихожую; мучимый внутренней болью, он щёлкнул замком и открыл дверь – делая всё машинально, почти не отдавая отчёта своим действиям – как если бы им руководила чья-то посторонняя воля. В данном случае, это был тот, кто стоял сейчас на пороге, – переминаясь с ноги на ногу, с улыбкой смущения на лице. Это был – Герберт Соммерс.
   – Простите, если разбудил вас, – виновато произнёс старик, так, словно то, что произошло днём, не имело к нему никакого отношения.
   – Я не спал… Входите, – отступая назад, ответил Гарольд.
   Всё так же смущаясь, Соммерс вошёл и, дождавшись, когда молодой человек закроет дверь, проговорил:
   – Сегодня, я был резок с вами… Прошу меня извинить… Сам не знаю, что я вдруг…
   – Всё в порядке, мистер Соммерс, я не обижаюсь! – ответил Гарольд, взмахом руки приглашая гостя пройти в гостиную.
   Тот, оглядывая помещение, вошёл.
   – Выпьете что-нибудь? – спросил Гарольд тоном гостеприимного хозяина.
   – Не откажусь, – ответил Соммерс, встав посреди гостиной, и уперев глаза в бумаги, что лежали на ковре возле книжного стеллажа.
   – Пунша у меня, правда, нет… Но, могу предложить виски, – сказал Гарольд, и добавил: – Оно тоже согревает.
   – Спасибо! – поблагодарил старичок, взгляд которого теперь блуждал по стеллажам, доверху набитым книгами. Гарольд заметил это, встав возле одного из шкафчиков, где отец держал напитки; взяв початую бутылку, он наполнил два бокала.
   – Это ваш отец собрал такую огромную библиотеку? – спросил Соммерс.
   – Да! Прошу! – ответил Гарольд, протягивая гостю бокал.
   – Благодарю! – приняв бокал, Соммерс не торопясь прошёл к тому изобилию, о котором только что упомянул. – Ваш отец, должно быть, любил читать.
   – Да! Это было одним из его любимых занятий! – ответил Гарольд, делая глоток из бокала.
   – А какое было другое любимое занятие вашего батюшки? – снимая с полок книги и медленно перелистывая их, вопрошал гость.
   – Он любил свою семью! – ответил Гарольд, отрешённо глядя в сторону окна, на дом соседа, который сейчас, как червь, копошился в книгах его отца – в доме всё так же было темно. – Когда он потерял свою дочь, – продолжал Гарольд, – а затем – жену, он уже не мог жить, не видя их рядом, и умер, так и не сумев смириться с их потерей! Я вам солгал днём – причиной было не сердце… Это была – тоска! Если бы вы знали, что это такое…
   – Прискорбно… очень прискорбно, молодой человек, то, что вы только что рассказали, – проговорил Герберт Соммерс, ставя книгу в ряд с остальными, и медленно перенося задумчивый взгляд куда-то в угол, будто что-то вспомнив – что-то своё, так же мучившее его. – Я понимаю вас… прекрасно понимаю!..
   Последнюю фразу он произнёс вполголоса, как если бы разговаривал сам с собой. Гарольд не понял, что он имел в виду, но решил не переспрашивать, опасаясь неадекватной реакции старика.
   Отойдя от окна, он пересёк гостиную и сел на диван, стоявший возле стены напротив дверей. А Соммерс тем временем, осторожно перешагивая разбросанные на полу бумаги, подошёл к окну, и замер, вглядываясь в начинавшие надвигаться сумерки – они словно два партнёра по сцене заняли каждый своё место в отведённой для них роли. В гостиной повисла тишина. Соммерс собирался что-то сказать, но не решался. Гарольд это чувствовал, но не торопил старика – пусть лучше решиться сам… если сочтёт нужным… Но он продолжал молчать. Может молодой человек ошибался, и старик пришёл лишь извиниться за ту несдержанность, которую позволил в своём доме. Вот сейчас, он допьёт своё виски, пожелает Гарольду спокойной ночи, и, уйдёт, возвращая и себе и ему, их одиночество.
   – Эта девушка… которую вы видели… ночью… – начал Соммерс, медленно выговаривая каждое слово. – Как она выглядела?.. Опишите её…
   Для Гарольда этот вопрос прозвучал так неожиданно, что он не знал, что и ответить; он решил, что ему послышалось. А старик, между тем, продолжал:
   – Не было ли у неё небольшого шрама на правой скуле?
   – Вы это серьёзно? – наконец выдавил из себя Гарольд, глядя на стоявшего у окна с выражением недоумения на лице, которое он, как ни старался, не мог скрыть.
   – Ответьте же, – попросил, нет – потребовал Герберт Соммерс.
   – Вы, должно быть, шутите? – произнёс Гарольд, продолжая цедить из бокала, и оглядывать старика всё тем же видом, который не скрылся от его глаз, заставив на мгновение смутиться, но то, что он хотел знать, давало ему какую-то силу, продолжать, потому, он настойчиво повторил:
   – Прошу вас, ответьте! Мне это необходимо знать!
   – Вы полагаете, на таком расстоянии я мог увидеть… это? Да вы и сами можете убедиться –  посмотрите, как далеко находится ваш дом.
   – Да, да, я не подумал… Простите, – произнёс Соммерс устало.
   – Кто эта девушка? И, почему вы так отреагировали, когда я спросил о ней? – Гарольд спрашивал это не из праздного любопытства – он действительно хотел это знать.
   Последние слова, как показалось Гарольду, заставили Соммерса вздрогнуть; он даже подумал, что старик снова изменился в лице – так ли это, он не знал – его собеседник стоял спиной, но он был уверен, что не ошибся.
   И снова наступила тишина. Тусклый свет едва освещал гостиную, и двое тонули в её полумраке, хотя и различали друг друга; Гарольд смотрел на сгорбленную спину старика – тот так и стоял у окна, всматриваясь в оконную раму, будто кого-то ждал. А может он высматривал девушку – ждал, когда она войдёт, или наоборот – выйдет… Чтобы отвлечься, Гарольд посмотрел на часы, стоявшие на каминной полке – половина восьмого. И снова он отметил – как быстро пролетело время. Обычно, находясь в том состоянии, в котором был он, время тянется долго, словно специально, чтобы подольше помучить тебя…
   – Хотите ещё виски? – спросил молодой человек, заметив, что бокал старика давно опустел.
   – А? – вздрогнул тот, а потом, опомнившись, прибавил: – Да… если можно…
   Гарольд взял бокал, наполнил и, подойдя к старику, протянул его. Тот, смущённо улыбаясь, принял бокал, сказав традиционное «спасибо», а после, снова отвернулся к окну. Гарольд, вернулся на своё место на диване. «Скоро пробьёт восемь, – подумал он, – вот тогда, он и заговорит. Ровно в восемь, Гарольд Майерс, ты узнаешь его тайну! А тайна ли это? – старик просто печётся о своей внучке, как это свойственно пожилым людям… Может, её мать умерла, отец ушёл, и она осталась одна… с ним, своим дедом; вот он и опекает её…»
   Он вспомнил себя в детские и юношеские годы. Нет, их родители никогда не ограничивали их свободу – ни его, ни Циллы. За всю жизнь, он ни разу не услышал от них ни одного упрёка, или критики в свой адрес – они всегда умели разговаривать друг с другом спокойно, рассудительно, не навязывая эгоистично своего мнения. Вспоминая, Гарольд не расслышал, что сказал старик – его голос вывел молодого человека из мрака воспоминаний, и он переспросил:
   – Вы что-то сказали? Простите, я задумался.
   – Это моя дочь… – произнёс Соммерс.
   – Простите? – это всё, что он мог сказать.
   – Та девушка, которую вы видели ночью – это моя дочь! – в голосе старика слышались нотки печали и чего-то ещё, чего Гарольд никак не смог уловить. Вероятно, то была внутренняя боль пожилого собеседника – он и сам испытывал то же самое.
   – Как её зовут? – спросил Гарольд, которого съедало любопытство – ошибся ли он, узнав в ней соседку по городской квартире.
   – Дженнифер, – ответил старик и залпом осушил содержимое бокала.
   – Она живёт с вами, или у неё квартира… в городе? – пребывая в напряжении от услышанного, спросил Гарольд, он даже приподнялся на диване, и смотрел на Соммерса с таким выражением, словно тот открывал ему тайну острова сокровищ, а именно – местоположение клада.
   – Она… она умерла… три года назад, – ответил Герберт Соммерс, после небольшой паузы.
   Это известие ошеломило молодого человека; он был уверен, что сейчас, он точно ослышался. Но, почему он услышал именно  э т о?
   – Простите, я вас правильно понял? – вы сказали она… она… – Гарольд не договорил, он не смог выговорить это режущее острым ножом слово, которое невозможно произнести, особенно, когда речь идёт о близком человеке.
   – Нет, вы не ослышались, – ответил старик, и Гарольд видел, как тяжело тому говорить то, что он был вынужден сказать, раз завёл об этом речь. – Три года назад моя дочь покончила с собой. Теперь, вы понимаете моё состояние, там, в доме, когда вы сказали что… видели её…
   – Простите… простите меня, мистер Соммерс! – откинувшись на спинку дивана и закрыв ладонью глаза, проговорил Гарольд. «Значит, это была не Дженнифер, – подумал он. – Но ведь я видел девушку… Выходит, и правда, то была галлюцинация, вызванная моим нервным состоянием…»
   Опять наступила тишина – долгая и томительная. Соммерс не продолжал – наверное, собирался с мыслями, или решил оставить объяснения, довольствуясь тем, что уже сказал. Гарольд же, в свою очередь, не знал, стоит ли расспрашивать – теребить его до сих пор не затянувшуюся рану. Как бы он сам чувствовал себя, начни кто-нибудь расспрашивать о Цилле, о родителях… Даже о матери ему было бы тяжело говорить, несмотря на то, что она жива… Но будучи в том состоянии, в котором она сейчас находилась – это равносильно тому, что её… уже нет… И потому, он решил промолчать.
   Пробило восемь. Оба, пребывавшие каждый в своём горе, от неожиданности, вздрогнули.
   – Восемь, – сказал старик, обернувшись в сторону часов.
   Гарольд тоже перевёл глаза в сторону каминной полки, а после глянул на собеседника, отметив про себя, что тот постарел ещё на десять лет; его глаза, как и разум, были затуманены, а губы слегка подрагивали. И он подумал – в таком возрасте потеря близкого человека переживается ещё труднее. Ему стало жалко старика. Сейчас, в отношении его он чувствовал то же, что чувствовал бы к любому из своих родственников, приди они к нему с таким вот «известием». Как если бы он знал его долгие годы, хотя, до сегодняшнего утра, никогда с ним не встречался.
   – Простите, что напомнил вам… об этом, – сказал Гарольд, поднимаясь с дивана; взяв из рук старика пустой бокал, он прошёл к буфету с напитками.
   – Вы не виноваты, – ответил тот грустно, и даже выдавил на губах подобие улыбки.
   – Выпейте… Успокойтесь! – подавая бокал, произнёс молодой человек.
   Старик молча принял его и сделал глоток – потом ещё и ещё. Он пил так, словно это было обычное успокоительное средство, хотя, для него виски и было таким средством. Впрочем, как и для Гарольда.
   В течение двух минут двое молча опустошали свои бокалы. Гарольд снова вернулся к дивану, а Соммерс так и остался стоять у окна, но теперь уже не спиной к собеседнику – сейчас его затуманенный взор блуждал по стенам гостиной, которые были почти полностью завешаны фотографиями.
   – Это ваши родные? – спросил он, кивая на фотографии.
   – Да, – ответил Гарольд, так же оглядывая стены.
   – Молодая девушка – ваша сестра? – опять спросил Соммерс, выхватив на одном из снимков молоденькую девушку, стоявшую в кругу семьи с обворожительной улыбкой на пухленьких губках.
   – Да, – Гарольд отвёл взгляд, ему было больно видеть этот снимок.
   – Красивая! – ответил Соммерс с улыбкой смущения, на мгновение пробежавшей по его заметно постаревшему лицу. – Как её зовут?
   – Присцилла. Мы звали её – Цилла, – ответил Гарольд, и сразу же добавил: – Три года назад она погибла.
   – Да… вы что-то такое говорили… ваш отец… потерял двоих близких ему людей… – смущённо залепетал Герберт Соммерс. – Простите, я видимо был занят своими собственными мыслями… и, не обратил внимания на ваши слова…
   – Я понимаю вас! – успокоил Гарольд старика.
   – Я верю вам! – снова улыбнулся тот. – Хотите, расскажу, что произошло с моей Дженнифер?
   После небольшой паузы, Гарольд ответил:
   – Если вы считаете, что так вам будет легче справиться со своим горем, я готов вас выслушать!
   – Мне было тридцать четыре – когда я познакомился с её матерью, – начал Соммерс свой рассказ. – Она жила по соседству – в доме напротив. Долгое время, я не мог решиться заговорить с ней. Я казался себе стариком рядом с ней; ей было всего двадцать восемь – шесть лет разницы, для меня было слишком много. Но однажды, всё же сумел побороть свой комплекс… На моё удивление, она ответила мне взаимностью… Она была общительна, легко сходилась с людьми. С ней было невероятно интересно; как много она знала всего, что как-то прошло в жизни мимо меня, не смотря на то, что я был старше… Дженнифер интересовалась живописью – хорошо рисовала, и мечтала стать художницей. Стала она ею, или нет – я так и не узнал… Мы поженились – буквально сразу… У нас родилась дочь, я назвал её  Дженнифер –  в честь её матери, которую безумно любил… До рождения дочери, мы жили неплохо. Правда, частенько она любила посидеть в барах, сходить в танцзал, пообщаться с друзьями, которых у неё было несметное количество, в отличие от меня – робкого, замкнутого человека, к тому же одинокого – мои родители умерли довольно рано… Беременность, а после, воспитание дочери, сломили её; она стала нервной, раздражительной, чуть что, бросалась на меня с упрёками, и я уже не узнавал ту нежную кошечку, которую видел в ней, до того, как решился заговорить… Вы понимаете меня? Вы женаты?
   – Нет, – задумчиво ответил Гарольд, находясь под впечатлением от рассказа.
   – Когда девочке исполнилось пять лет, – продолжал Соммерс, – Дженнифер ушла, оставив ребёнка. Вернее – сбежала. С кем – этого я не стал выяснять. Я догадывался, что у неё были любовники, но, молчал – в этом, и заключалась моя ошибка. Если бы с первых дней нашей совместной жизни я был строг с ней – оградил бы её от друзей, для которых жизнь была сплошным развлечением, и к которым они так яростно стремились, возможно, всё сложилось бы по-другому. Я должен был воспитывать в ней жену и мать, а не потакать её капризам… И тогда, чтобы малышка Дженнифер не стала копией своей матери – я занялся ЕЁ воспитанием. С ней уже, я был строг. Всеми силами, я старался оградить её от той вольной жизни, которой жили её сверстники. Я следил за каждым её шагом – не позволял распускаться, и вести себя так, как это «принято» у современной молодёжи. Когда однажды она задержалась на дне рождения подруги и пришла позже указанного мной времени, я… ударил её… Впервые в жизни не смог сдержать себя… Этот шрам, о котором я вам говорил… Став старше, она начала убегать из дома, но я, каждый раз находил её и отправлял назад… Вот только (это я понял уже позже), мой контроль, моё чрезмерное воспитание, где-то даже… диктат – не дали тех результатов, к которым я стремился…Вероятно, гены её матери давали о себе знать… А может, она вела себя так, мне назло… В итоге, моя навязчива идея, и её маниакальное стремление вырваться из тех цепей, которыми я сковал её – привели к трагедии…
   – Как она умерла? – спросил Гарольд, когда Соммерс неожиданно прервал свой рассказ.
   – Она приняла смертельную дозу снотворного, – ответил Герберт Соммерс, вновь отворачиваясь к окну.
   – Сколько ей было?
   – Двадцать шесть…
   «Как Цилле», – подумал Гарольд. Рассказ старика заставил его почувствовать ещё большую горечь, которая так же осела в его сердце, словно тот рассказывал о тех, кого Гарольд хорошо знал. Эта «история» показалась ему невероятнейшим совпадением, ведь и он был влюблён в девушку, которая жила в доме напротив, и так же не решался заговорить с ней… Дженнифер… Её тоже звали Дженнифер… А может, он говорил… о нём… Старый пройдоха, предсказывал ему его будущее…
   – Я могу попросить вас об одном… – начал Соммерс, как вдруг прервал себя.
   – Я слушаю вас! – обратив глаза на спину старика, сказал Гарольд.
   Но он молчал, собираясь с мыслями. Потом продолжил:
   – В котором часу вчера вы… видели… мою Дженнифер?
   Этот вопрос застал Гарольда врасплох. Это прозвучало так неожиданно, что он даже смутился, чувствуя себя лгуном, которому поверил доверчивый человек. Сказать, что он ошибся, и это был всего-навсего сон, который он принял за явь, он уже не мог, а потому, ответил:
   – Где-то… после полуночи…
   – Я могу задержаться у вас? – быстро произнёс Соммерс, продолжая смотреть в окно.
   – Вы хотите…
   – Мне так много хотелось бы ей сказать, – говорил Соммерс, будто разговаривая сам с собой. – Мы так мало говорили друг с другом. Я лишь контролировал её, лелея свою эгоистичную идею, и никогда не задумывался над тем, чего она чувствует… Она – молодая, полная сил, была вынуждена подчиняться моей воле, навязанной мне моим глупым стремлением… Я как будто, мстил ей за её мать… Нет-нет, не стоит всё списывать на… Я сам был тому виной… Я делал это намеренно… Вот теперь, я и хватаюсь за эту… сумасшедшую идею…
   – Я понимаю вас… И, сочувствую вам…
   – И снова я верю вам! – ответил Соммерс, поворачиваясь к собеседнику.
   После очередной короткой паузы, он спросил:
   – Ну, так, вы позволите… воспользоваться… вашим окном?
   – Если вы считаете, что так для вас будет лучше… – начал Гарольд, но снова оборвал себя, надеясь, что старик понял его.
   – Лучше… – проговорил он, и будто решая размяться, прошёлся по гостиной, наступая на бумаги – видимо в полумраке, он не замечал их, а может, делал это намеренно.
   Молодой человек хотел предложить ему ещё виски, но, что-то остановило его; подавленный только что услышанным, он чувствовал тяжесть, давившую его изнутри, так, словно его обложили камнями.
   – Когда у вас появятся дети, молодой человек, – неожиданно заговорил Соммерс,– никогда не навязывайте им своей воли – пусть они сами изберут свой путь, который посчитают правильным для себя… даже если, вы решите что они ошибаются… Лучше пусть, потом, они станут винить себя… чем вас – вмешавшегося в их жизнь… Первое пережить легче, нежели – второе!..
   – Я последую вашему совету, мистер Соммерс! – пообещал Гарольд, хотя знал это и без его «совета». Он никогда бы не стал вмешиваться в жизнь своих детей, как не делали этого его родители, давая ему с Циллой возможность самим выбирать свой путь – именно то, о чём только что говорил старик, понимавший это только теперь.
   – Прощайте, Гарольд! И, помните мои слова! – напутственно произнёс Герберт Соммерс, поставил пустой бокал на каминную полку, и медленно, по-стариковски, двинулся к выходу.
   – Я провожу вас, – предложил Гарольд, поднимаясь с дивана.
   Соммерс обернулся, и улыбнулся ему, как давнему приятелю.
   Уже находясь на пороге, молодой человек спросил:
   – Так мне вас ждать… сегодня?
   Медленно подняв на него глаза, с грустной улыбкой, Герберт Соммерс произнёс:
   – Нет… Я… я не заслуживаю её… прощения… Эту вину, я пронесу с собой до конца своей жизни… Потому я и переселился в этот дом в прошлом году, чтобы здесь… – он не договорил, развернувшись, уже собрался открыть дверь, но Гарольд сам открыл её, но не распахнул, а оставил небольшую щёлочку.
   – А вы не пытались найти её мать? – спросил он.
   – Зачем? Прощайте!– сунув пальцы в проём двери и резко потянув её на себя, Соммерс вышел за порог.
   Спустя несколько секунд, вечерняя тьма поглотила его.
   Гарольд закрыл дверь и вернулся в гостиную. Налив ещё бокальчик – третий за вечер, он прошёлся по гостиной; осевшие в голове мысли – в первую очередь рассказанное стариком – не давали покоя, заставляя возвращаться к этому вновь и вновь; они, как холодные снежинки, кружили в воображении Гарольда, но не таяли, а наоборот – росли, обращаясь в огромный сугроб. Как это возможно, чтобы мать оставила свою пятилетнюю дочь, ещё так нуждавшуюся в ней… А отец – как он может вмешиваться в жизнь другого человека, контролировать, навязывать свои нелепые идеи, руководствуясь какими-то абсурдными амбициями – всё это, никак не укладывалось у него в голове.
   Пусть даже если он твой родной ребёнок, но он в первую очередь – личность; личность индивидуальная, способная сама строить свою жизнь, руководствуясь тем, что заложено в тебя Природой. Вмешательство постороннего, не знающего твой потенциал, только отравляет сознание, мешая ему продвигаться вперёд, и принимать самостоятельные решения, чтобы «окрепнуть» как морально, так и эмоционально. Тот же, кто в детстве попадает под контроль родителей, в будущем становится слабым и неуверенным в себе, не способным найти то необходимое звено, тот фундамент на котором строится вся дальнейшая жизнь. Такой человек не способен стать хозяином своей жизни, он становится зависимым от обстоятельств, которые так же, контролируют его… А его чрезмерная любовь и потакание жене, вынудили её оставить семью и сбежать с другим – не исключено, что он оказался намного сильнее, и увереннее Герберта Соммерса… А его дочь, вынуждена была покончить с собой, чтобы раз и навсегда освободить себя от его выстроенной на сумасшедшей идее, власти. Власти того, кто не имел способности воспитывать свою дочь, принимая её… как человека, а не как игрушку, данную ему для удовлетворения своего изгаженного окружающей средой самолюбия, и навязанного обществом эгоизма. В семье Гарольда всё было иначе. Внешняя среда никогда не портила их отношений; родители старались скрывать от них своё дурное настроение, или, какие-то свои неудачи, руководствуясь только добротой, вниманием и любовью. К ним всегда можно было прийти со своей проблемой, или обратиться за советом, и всегда «получить» – доброе слово и поддержку, чего так не хватает многим из нас…
   «Переваривая» всё это, осмысливая и анализируя, Гарольд не заметил, как пролетело ещё три часа, которые он провёл в гостиной, занимаясь то отцовскими вещами, то всматриваясь в холод мрака, царившего за окном. Свет в соседнем доме так и не горел; видимо комната старика располагалась в задней части дома.
   Доев оставшийся со вчерашнего вечера ужин и выпив кофе, Гарольд поднялся в свою комнату. Решая больше не мучить себя воспоминаниями, он расстелил кровать и лёг, погружаясь в её нежное, заботливое тепло, как когда-то в детстве, забирался в кровать родителей, и засыпал в их тёплых объятиях. Сегодня, его согревало только одеяло, и добрая память о них, которую он пронесёт в течение всей своей жизни, так же, он воспитает и своих детей, если они у него будут… Эти мысли успокоили его, подарив крепкий сон, который выхватил его из повседневных хлопот и тягостных воспоминаний.

   Проснулся он, когда за окном весело забрезжил рассвет. Погода выдалась тёплой, и даже выглянуло солнце, мягкие лучи которого проникали в комнату, наполняя её светом и теплотой, отчего молодой человек почувствовал прилив бодрости и хорошего настроения; головная боль успокоилась, тело отдохнуло. Посмотрев на часы, он с удивлением отметил, как долго он спал – была половина одиннадцатого.
   Одевшись, он спустился вниз; умылся, сварил кофе. Всё то время, пока завтракал, он смотрел на дом старика. «Надо будет навестить его, – думал он. – Может помочь чем… Чем? Снова заводить ненужный нам обоим разговор…» Он вспомнил желание старика «воспользоваться его окном». Что он надеялся там увидеть? Свою дочь? Для чего? Чтобы понять свою ошибку? Но ведь теперь её не исправить. Всю жизнь это будет преследовать, не давая покоя. Он вдруг подумал – как хорошо, что он до сих пор не женился, и никто не станет обвинять его в том, что он плохой муж, и, отец. А в первую очередь – он сам. Хотя, не всякий способен признаться себе в этом… А что значит – быть хорошим мужем? – как это объяснить… Любить её больше жизни, во всём потакать, как Герберт Соммерс? А что в итоге – «затасканная» твоей любовью, она однажды сбежит от тебя… Не быть же диктатором… В таком случае, результат будет ещё хуже…
   «Но ведь наши родители сумели сохранить ту любовь, которая подвластна не каждому, – размышлял он. – Матери не мешала любовь и забота отца. А мы с Циллой, их просто боготворили… Сумели бы мы стать такими же родителями для своих детей? Кто даст ответ?.. Найди его сам – так сказал бы сейчас старик Соммерс…»
   Вспомнив о старом соседе, Гарольд решил не откладывать с визитом, и зайти к нему после завтрака – узнать, как он себя чувствует, после их разговора, ведь, не ведая того, он сам напомнил старику о его боли, которую тот, как ни пытался, не мог изгнать из себя. «Это будет со мной до конца жизни» – так вроде, он сказал перед уходом.

   Выйдя на улицу, Гарольд с удовольствием подставил лицо под тёплые лучи декабрьского солнца. Был полдень – утро сменил день, – каким он будет? Что ожидать он него? Печали, или радости; горя, или счастья; успешной реализации задуманного, или наоборот… Нет, о плохом, молодой человек, не хотел думать – в такую ясную погоду, и мысли должны быть такими же ясными и тёплыми, как то небесное светило, посылающее своё тепло – каждому! Почему мы, не способны так же – дарить радость и добро всем, кто нас окружает…
   Постояв какое-то время во дворе, куря первую за утро сигарету, и дыша свежим воздухом, Гарольд подумал о Дженнифер. Где она сейчас? Чем занимается? Какое у неё сейчас настроение? Думает ли она о чём-нибудь приятном, или её мучают свои, личные проблемы, которые она держит в себе, и они камнем лежат у неё на сердце… «Как бы я хотел разделить с тобой твои заботы, милая Джен, – подумал он. – Заботы и радости; печаль и тревоги; горе и счастье – что ходят рядом и постоянно испытывают нас, и, если мы способны выстоять – значит достойны…»
   Сегодня, он решил вернуться в город, и что бы ему это ни стоило – открыться ей! Или нет – сейчас же – немедленно; сесть в машину и мчаться к ней… Семь лет – это слишком большой срок. Сколько раз, Цилла потешалась над ним, говоря: «Какой же ты, оказывается нерешительный, братишка…», и даже сама «грозилась» поведать девушке, что её братец, втюрился в нее. Но он запрещал ей делать это – ему было стыдно сознавать свою детскую неуверенность в себе… Сегодня, в память о Цилле, он сделает это! А пока, надо навестить старика.
   Выйдя на площадку соседнего дома, он огляделся; старика не было видно ни в гараже, ни во дворе. Подойдя к двери, молодой человек постучал (звонок давно уже не работал) и, затаив дыхание, прислушался. Дом хранил мрачную тишину. Гарольд постучал снова – результат тот же. «Наверное, поздно лёг и до сих пор спит», – решил он, и машинально подёргал ручку – незапертая дверь, приоткрылась, что крайне насторожило молодого человека. Медленно открыв её, он вошёл в дом, окунаясь в его жар и приторно-кислый запах, мешавшийся с человеческим горем, которое жило вместе с хозяином, как полноправный член семьи.
   – Мистер Соммерс, вы дома? – оглядываясь кругом, окликнул он хозяина.
   Ответа не последовало.
   Медленно ступая, словно вор, Гарольд подошёл к дверям гостиной, которые сейчас были открыты, и заглянул в помещение. Старик лежал на диване, свесив ноги на пол; голова плотно покоилась на подушке, а руки – одна свесилась вниз, а вторая лежала на груди – были неподвижны, впрочем, как и он сам. Ещё не подойдя к нему, Гарольд понял, что старик… был мёртв. От этой мысли, он вздрогнул, как застигнутый на месте преступления. Возможно, причиной смерти старика явился он – напомнивший ему о его дочери… Когда это было? Вчера днём – каких-то двенадцать часов назад, а кажется, прошла целая жизнь…
   Встав над мёртвым телом, Гарольд всматривался в черты лица того, с кем только недавно разговаривал. Смерть – эта старая властительница человеческой жизни, наложила на него свою холодную маску, навсегда сковав его – забрав дыхание, подвижность, освободив ото всех мыслей, какими жил тот, чьё тело, уже не принадлежало ему.
   «Вот ты и отмучился, старик, обретя свой покой, – подумал Гарольд, ощупывая неподвижный пульс мертвеца. – Прощай… Возможно,  т а м  ты и встретишься со своей Дженнифер… и вымолишь у неё прощение за то зло, что причинил ей в этой жизни, вынудив её уйти молодой… Может, она и простит тебя… Кто знает, возможно те, кто находится  т а м, способны прощать даже то, что простить невозможно… В отличие от тех, кто пока ещё здесь…»
   «Как это страшно, – продолжал свои размышления Гарольд, – последнее время, рядом со мной одни мертвецы… Смерть будто преследует меня… забирая даже тех, кого я едва знал… Нет… бежать… туда… к живым… где нет этих одиноких комнат, в которых тебя поджидают мрачные воспоминания, и ты чувствуешь холод… холод смерти… Завтра же, я уеду отсюда! Разберу вещи отца, и уеду. А пока, надо известить о смерти старика. Интересно, есть ли у него родственники?..»
   Сделать это, он решил у себя. Он больше не мог оставаться в этом доме, куда вошла смерть.

   Старика увезли только вечером – в восемь часов. Судмедэксперт, полиция, врач – констатирующий смерть, двое санитаров – выполнили свою повседневную работу, которая была для них чем-то привычным, естественным, не проявив ни капли сочувствия к тому, кто ещё недавно жил рядом с нами, и мы даже встречали его на улице, в очереди в кассу супермаркета, или в любом другом месте. А теперь, его мёртвое тело будет покоиться в городском морге, по соседству с теми, кто умер «в одно с ним время», ожидая, когда родственники «опознают» его. В чью обязанность входит осуществлять поиск родных, этих умерших в одиночестве стариков? А если их так и не найдут? Значит, он будет похоронен за счёт тех мизерных средств, что соизволят «выложить» эти…
   «Сколько таких одиноких «бродяг» принимает земля в свои холодные недра», – думал Гарольд, провожая взглядом кортеж «официальных работников». Ещё двенадцать часов назад, он рассказывал Гарольду свою печальную историю, о которой, вероятно, не вспомнил бы, похоронив её в себе… А может, он до сих пор жил ею, только не показывал виду, умея свою боль нести в себе…
   Этой ночью, когда утомлённый хлопотами дня, Гарольд провалился в сон, ему приснилась девушка из окна дома напротив, а может – это было наяву… Он снова стоял у окна, всматриваясь в этот дом, окна которого были ярко освещены, вернее одно – на втором этаже слева. Она тоже стояла у окна, и с ней был кто-то ещё – какой-то мужчина. Приглядевшись, Гарольд узнал в нём… Герберта Соммерса; оба – отец и дочь, стояли напротив друг друга и… разговаривали – просто, как это делают любящие члены семьи. Девушка улыбалась – старик отвечал ей тем же. Потом, он заключил её в объятия. Гладя по голове, он что-то шептал ей на ухо, а она, склонившись над его худым плечом – слушала, всё с той же улыбкой, не сходившей с её молодого лица.
   В этот момент, старик выкладывал всю свою – нежность, заботу и любовь, всё то, чего она была лишена.