Маруся

День начался с того, что мама рыдала. Я не знаю почему, я спрашивал у неё причину, но она молчала. Она закрывала лицо руками, пряча свою слабость. Она хотела ответить, что всё хорошо, но она молчала. Она, наверное, устала и я её не виню, я тоже, иногда, устаю. Но я никогда так не плакал, я даже никогда не видел таких слёз и я никогда не видел такую маму. Она, наверное, плачет от радости, ведь ночью был фейерверк, а старшаки кидали хлопушки! Когда начали пускать фейерверки она подбежала меня обнимать, а потом обнимала всю ночь. Я очень-очень сильно хотел смотреть, как пускают фейерверки, но мама не пускала меня к окнам. Ночью был странный праздник, мама сказала, что его отмечают в ванне. Я первый раз в жизни спал в ванне, а тем более в праздник. А раньше Новый Год тоже праздновали дважды?
Мне захотелось погулять. Я аккуратненько положил маме на плечико свою руку, а потом стал трогать её волосы, приглаживая.
- Мам, можно я погуляю? - Мама никогда не запрещала мне гулять, а сейчас, она, словно, криком через слёзы прошептала - нет…
Я испугался, я никогда не видел таких глаз, которые смотрели на меня тонной сожаления, скорби и страха. Глаза у неё были как у кошки, у которой вырывают котят, чтобы утопить. Черные, застеклённые ручьями слез, точные и глубокие… до бесконечности. Я не хотел видеть её такой, и она, наверное, не хотела такой оказаться. Она поклоном голову склонила вниз, а руками своими закрыла лицо, словно, вдавливая его внутрь. Я слышал как бьётся её сердце, оно билось как-то тяжело, как-то слишком быстро и очень, очень громко, перекрикивая стук настенных часов и замедляя время.
Я выбежал из её уз в страхе мрачном. Она, наверное, из-за меня так плачет, это, наверное, Я что-то сделал, это Я, Я и только Я виноват. Только Я.
Я бежал, бежал долго, мои ноги устали, я стал задыхаться, бок колол. Я остановился и стал идти. Вдруг, я увидел яму, большую, прямо в дороге. Как так, это кто же так…
Я поднял взгляд и оглянулся. Был туман. И был туман каким-то слишком черным. Это, наверное, сжигали ветки сухие, но, почему-то не пахло деревом, пахло порохом. Это, наверное, старшаки кидали хлопушки ночью, вот и остался запах. Но почему, вся дорога в ямах, хлопушки же слабые, наверное. Оглядывая дорогу, я увидел какую-то странную хлопушку, никогда таких не видел, она была большой, примерно с мою руку, и черной она была, и что-то белым на ней было написано, там было написано два слова, не смог разобрать почерк первого, но второе было: “детям”. Я подошёл к ней ближе, оказывается, первое слово закрывала земля, я подошёл ещё ближе, оказывается, первое слово начинается на Д, я подошёл ещё ближе, чтобы убрать землю и рассмотреть её получше и руку протянул уже вперед.

Крик воплем смесью разных страхов
волной ударив по ушам
произнесла вблизи милаха
молитвой сердца к небесам
 
Маленькая, взрослая девочка стояла сзади меня. Она старшеклассница, примерно. Миленькая. Её глазки были накрашены, стрелочки, реснички. Она была в спортивной олимпийке, что сейчас модно надевать, в чёрных джинсах и в кроссовках. Не по погоде однако… Февраль. Она подошла ближе, о, она, она пахла так вкусно, она пахла домом, она пахла свежестью и теплом, она пахла смесью сладких духов и только, она до невозможности пахла красиво и просто, вот так просто, и вот так же красиво. Я никогда не слышал такой аромат, его нельзя полностью описать запахами, которые я знал, её аромат был новой для меня палитрой, новой краской. Словно весь мир был написан простым карандашом, а она - розовой и голубой гуашью. Она подошла ещё ближе ко мне. Я смог увидеть её глаза, они были голубо-серыми, я никогда не видел такой цвет, её глаза были столь же искусно проницательно печальны, сколько интригующе добры; ещё я увидел, что она улыбается, очень скромно, словно сдерживая слезы, или смех, наверное. Я был маленького роста, поэтому она села перед мной на корточки, взглянув в мои глаза… я только сейчас заметил, что глаза мои в слезах, я никогда не знал, что свой взгляд можно увидеть в глазах другого человека. Она положила руку мне на голову, взъерошив мне волосы, неотрывая от меня взгляд. А сейчас я заметил, что всхлипываю. Почему я плачу? Я взрослый, мне нельзя плакать, взрослые не плачут, почему я плачу. Ничего же не случилось, никто меня не обидел и не обижал, почему я не могу остановить слезы, почему так тяжело дышать, почему, почему.
- Ты здесь просто гуляешь… - сказала она, нежно выговаривая слова. Я не смог сказать да, я не смог отвернуться, я не смог согнуть горло в одобрительном кивке.
- …или ты остался один? - Один? Как это, один? Это значит стать взрослым? Люди становятся взрослыми, когда становятся одни. А я один? Сейчас да, сейчас я один, а когда был дома, был с мамой, а сейчас да, сейчас один. Это значит, что я сейчас взрослый. Но, почему я не рад, что я взрослый, почему я не хочу быть один. Я хочу быть с кем-то.
- Я просто гуляю… один. Но я не один, я с мамой, а ты, ты одна?
- Я одна. - Мне стало холодно, она, словно, дыханием превратила меня в лёд. Оказывается, я выбежал из дома в майке, хотя в такую погоду меня одевали в куртку. Она опустила глаза и увидела мурашки на моих руках. Она, ловко расстегнув олимпийку и выдернув руки свои из рукавов, окутала меня этой кофтой. Я попал в рукава и она, всё также с опущенными глазами и задумчивым взглядом, аккуратно застегнула молнию и, посмотрев мне в глаза, улыбнулась. Я влюбился в неё. В её глаза и аккуратные длинные и холодные пальцы с длинными, накрашенными ноготочками. Я влюбился в её взгляд, в её волосы и в её запах. Она не знает даже моего имени, а я не знаю её, но знаю, что готов ради неё на всё.
Крики на улицы создавали ритм. Песней, горло зарывая заживо, пели матери имена детей.
Моя мама кричала: Са-ша! Са-ша! Са-ша!. А в ответ, словно эхом после каждого раза, отдавался крик женщины: Да-ша! Да-ша! Да-ша!.
- Твоя мама кричит? - Сказала она.
- Да, моя.
- Значит ты Саша, буду знать.
- А ты, ты Даша?
- Нет, я Маша, можешь звать меня Маруся.
Мама моя, увидев меня, прибежала ко мне запыхаясь, руки выставив в объятия, ноги её, словно каменные упали на колени, рукой своей она прижимала меня к своему сердцу, а голову свою повалила мне на плечо, задыхаясь, ревя. Умоляла простить, ругала, кричала, плакала, и шепотом кого-то проклиная, бесконечно рукавом слезы свои вытирала.
Маруся отошла в сторону, я смотрел на неё, не отрываясь. Её никто не звал, и никто не бежал её обнимать. Она начала идти к брошенному в стороне своему рюкзаку. Я бесконечно хотел её обнять. Обнять и не отпускать, отдать всю одежду, чтобы ей было не холодно и обнять, обнять и согревать.
Она посмотрела на меня, она нырнула мне в глаза и улыбнулась моей душе. Я заметил краем глаза, что она, что она шла мимо того, мимо того, отчего она…
Она… Она взлетела… Она ангел, наверное? Нет. Она ангел. Она мой белоснежный ангел, она мой путь, она мой ответ, она летела вверх, словно забыв о падении. Она забыла всё, забыла всё о чем можно забыть, и я забыл всё, всё, но всё помня о ней.

16-ая Осень. Тридцать первое число.