Его борба для чайников 7

 
           Рудольфу не спалось. В темноте он лежал на шконке, закинув руки за голову. Гесс думал, какое счастье, что судьба подарила ему возможность находиться рядом с фюрером! Личный секретарь великого человека! Есть ли более удачная карьера? Руди не был природным лидером, он человек ведомый. Адольф – вот кто истинный вожак. Быть с ним рядом, помогать, содействовать – в этом смысл моей жизни. Свел нас примечательный и счастливый случай.

            Это было в 1921 году в Мюнхене. Партия перешла к устройству двух, а иногда и трех массовых собраний в неделю. Теперь наши собрания постоянно происходили в цирке, и все вечера имели одинаково большой успех. В результате число сторонников быстро возросло; сильно увеличилось также число членов партии.

            Такие успехи не могли, конечно, ни либералов, ни марксистов оставить равнодушными. Противники прибегали то к замалчиванию нашего движения, то к насилию. Но это было пока незначительным.

            После некоторых колебаний противники вновь приняли решение прибегнуть к террору, но сделать это с такой силой, чтобы надолго отучить нас от устройства собраний. Сволочи беспонтовые! Наш человек в этой кодле сливал инфу, и мы знали, что срок нападения назначен. Эти уроды выбрали собрание, на котором должен был выступать лично фюрер. Речь шла о сходке в большом зале Придворной пивной. К счастью, Партия уже создала охранные дружины, в тот день наш отряд состоял из 46-ти человек.

           В три четверти восьмого в пивную прибыл Гитлер.
           Фюрер вошел в небольшой зал, прилегающий к главному помещению, где должно было происходить собрание (не было уже никаких сомнений в том, что враги действительно подготовили провокацию).
Главный зал был уже переполнен, и полиция больше никого уже не пускала. Потные антифашисты явились очень рано и заняли много мест в зале. Большинство же наших сторонников уже не могли проникнуть в помещение собрания. Наш маленький отряд штурмовиков засел в небольшом зале, прилегавшем к главному помещению.
           Фюрер приказал закрыть двери, ведущие в главное помещение, и решил переговорить с штурмовиками.  Без лишних слов Адольф объяснил нашим молодцам, что сегодня им, вероятно, впервые представится случай показать на деле, насколько они преданы нашему движению. Фюрер заявил, что никто из нас не должен и не смеет покинуть зал собрания - разве что его вынесут оттуда мертвым. 
«Если я замечу, что кто-нибудь  струсит», - сказал Гитлер, - то я лично сорву с него повязку и отниму у него партийный значок».
Ребята ответили вождю троекратным «ура». Голоса их были взволнованы.

          Гитлер вышел в большой зал.
          Противники сидели густыми рядами и пытались пронзить его взглядами. Многие из них смотрели на фюрера с нескрываемой ненавистью, а другие стали делать совершенно недвусмысленные замечания с мест. Сегодня, типа, нам «приходит конец», сегодня нам «раз и навсегда» закроют рот; многие намекали на то, что нам прямо «выпустят кишки» и т. д. в том же духе. Господа эти слишком были уверены в своем перевесе сил и чувствовали себя соответственным образом.

          Они были все физически крепкие люди, главным образом молодежь с фабрик Кустермана, Маффея и др. Вдоль всей левой стены зала гопота сидела очень густо, и ряды их доходили вплоть до стола докладчика.  Эти мудаки стали накапливать около своих скамей возможно большее количество кружек из-под пива. Они заказывали все новые и новые порции, а опорожненные кружки ставили под стол. Так накопили они целые батареи кружек. Трудно было ожидать, что при таких обстоятельствах дело может кончиться сколько-нибудь благополучно.

         После того как Гитлер произнес свою (гениальную, само собой) речь раздалось несколько гневных выкриков, и в этот момент какой-то чувак внезапно вскочил на стул и заорал: СВОБОДА!!!. По этому сигналу печальные «рыцари свободы» и приступили к делу.

        В течение нескольких секунд весь громадный зал превратился в свалку. Кругом - дико ревущая толпа, над головами которой как снаряды летают бесчисленные пивные кружки. Улюлюканье, крики и вопли, треск сломанных стульев, звон разлетающихся вдребезги кружек, словом ад!

         Таков был этот сумасшедший спектакль. Только фюрер остался невозмутимым на своем месте.
         Скандалисты еще не успели войти в роль, как наши штурмовики уже перешли в наступление.

         Как стаи разъяренных волков устремились наши парни на красную плесень!  На, сука! Хрясь! Дыщ! Бей ублюдков!

        Морис уронил самого здорового гопника, и мы отхерачили эту марксистскую рожу ногами. На те, падла! По хлебалу, по яйцам, опять по хлебалу!! Тот придурок, который закричал «свобода» стоял в отупении посредине зала и тогда я подкрался сзади и врезал ему глиняной кружкой по башке. Кружка вдребезги! Только осколки разлетелись. Этот ушлепок упал на задницу и стал вытирать кровь.

         Свободы захотел, петушара?! «Эгалите, фратерните и либерте»? Вот такое тебе либерте – рассеченная макушка. Когда придем к власти, за слово «свобода» - семь лет лагерей. Сразу. Ибо не хер.

         Ибо Нехер командовал десяткой наших штурмовиков, которая вела битву возле выхода в малый зал. От антифашистов летели кровавые ошметки. Ибо кричал ругательства на своем саксонском диалекте и колошматил врагов направо и налево. Позже фюрер выразил Нехеру личную благодарность.

         Весь этот ад в большом зале продолжался почти 20 минут. Затем, однако, противники, которых было не меньше 700-800 человек, были выбиты из зала и летели стремглав с лестницы. Только в левом углу зала еще держалась большая группа противников, оказывавшая ожесточенное сопротивление. В это время у входной двери по направлению к трибуне раздалось два револьверных выстрела, после чего поднялась бешеная пальба.

         Кто именно стрелял, уже нельзя было понять. Ясно было только одно, что с этой секунды ярость штурмовиков только усилилась. В копне концов им удалось справиться с последней группой противников и полностью очистить зал.

         С момента начала боевых действий прошло примерно 25 минут. Теперь зал выглядел так, будто в нем только что разорвалась граната. Многим пришлось сделать перевязки тут же на месте, других пришлось, увезти в больницу. Но господами положения остались мы. МЫ! Национал-социалисты, мать твою!

          Тут председательствовавший на этом собрании Герман Эссер встал и невозмутимо сказал: «Собрание продолжается. Слово имеет докладчик». И фюрер продолжил выступление.
           Когда мы уже закрыли собрание, внезапно вбежал возбужденный полицейский чиновник и, дико размахивая руками, закричал: «Собрание распускаю».
           При виде этого запоздавшего блюстителя порядка… ну, поржали.

Как похоже это на этих героев! Чем мельче масштаб этих господ, тем больше они важничают и встают на ходули.
Многому важному научились мы в ходе этого собрания. Противники тоже, однако, получили уроки, которые не скоро забыли.
До самой осени 1923 г. местная с.-д. газета ("Мюнхенская почта") не решалась нам больше угрожать «мускулистой рукой рабочего».         

***

В 1919-1920 гг., а также в 1921 г. мы с фюрером посчитали необходимым посещать и либеральные собрания. Они неизменно производили на меня такое же впечатление, какое я в свои детские годы получал, когда мне приказывали выпить ложку рыбьего жира. Выпить приходится и, говорят, что рыбий жир очень полезен, но вкус его отвратителен!
 
Если бы можно было весь наш народ на веревках приводить силой на эти демократические собрания, и если бы до конца представления можно было его там удержать, закрыв заранее двери, то в течение нескольких столетий это, может быть, и дало бы определенные результаты. Может быть, какие-то демократические идеи и запали бы в душу простого человека.

Но о себе лично скажу, что жизнь потеряла бы для меня в этом случае всю свою прелесть и я, пожалуй, перестал бы радоваться тому, что являюсь немцем. К счастью, на веревке народ не приведешь на эти собрания. Вот почему не приходится удивляться, что здоровая безыскусственная масса народа избегает либералов, как черт ладана.

Мы с Адольфом видели живьем этих сомнительных пророков либерального миросозерцания, и я должен сказать, что с тех пор перестал удивляться тому, что эти господа не придают большого значения устному слову.
 
А посещали мы тогда собрания демократов, дейч-национале, немецкой народной партии, баварской народной партии. Н-да…

Что, прежде всего, бросалось в глаза, так это полная однородность состава аудитории. Во всех этих «массовых» собраниях на деле принимали участие только члены партии. Внешняя картина собрания больше напоминает толпу зевак в картежном клубе, нежели собрание народа, только что проделавшего свою величайшую революцию. И надо отдать справедливость господам докладчикам: они со своей стороны делали все возможное, чтобы еще больше сгустить скуку. Они произносили или, лучше сказать, читали речи, совершенно похожие на газетные статьи в наших «образованных» органах печати или на какой-нибудь скучный научный трактат. Почтенные ораторы старательно избегали хотя бы одного яркого слова. Иногда допускалась только натянутая тощая профессорская штука. В этот момент почтенные члены президиума считали своей обязанностью засмеяться, но и смех этот ни в коем случае не должен был быть громким. Нет, ведь это могло бы, боже упаси, заразить аудиторию, которая тоже того и гляди стала бы смеяться. Нет, члены президиума считали возможным только «благородно» улыбаться.

Скукотища!
Гитлер четко сказал: «Низшие слои народа примыкают лишь к тем, за кем они чувствуют большую собственную силу». К нам. К нам, бляха-муха, к национал-социалистам!

       Когда мы, национал-социалисты, в ту пору устраивали собрания, то хозяевами на наших собраниях были мы и никто другой. Что именно мы являемся неограниченными хозяевами в зале, это мы давали чувствовать собравшимся непрерывно каждую минуту. Наши противники превосходно знали, что, если кто-либо посмеет прибегнуть к провокации, он немедленно вылетит за дверь, и что, если нас будет всего даже 10 человек на полтысячи, все равно мы не остановимся ни перед чем. Посетители наших собраний твердо знали, что мы лучше дадим убить себя, нежели капитулируем. И не раз действительно случалось на наших собраниях, что маленькая горсточка наших товарищей геройски отбивалась от громадной массы ревущих и готовых на все красных и тем не менее добивалась своего.
Конечно если бы красные решились идти до конца, они могли бы расправиться с нашей горсточкой; но господа красные знали, что раньше чем они перебьют наших 15-20 человек, мы наверняка раздробим черепа по крайней мере вдвое большему количеству их сторонников. Ну, а такого риска красные не любили. Тривиально ссыклявая оппозиция, что тут скажешь?

       Фюрер в самом начале провел ту мысль, что отряды наших распорядителей на собраниях должны принципиально состоять только из молодежи.
       Мы воспитывали этих товарищей в той мысли, что террор можно сломить только террором, что успех на нашей земле сужден только тем, у кого будет достаточно решимости и мужества, что мы ведем борьбу за такую великую идею, за которую не грех отдать последнюю каплю крови. Это молодежь воспитана была нами в той мысли, что если уж приходится дело решать силой, то наилучшей тактикой будет всегда наступление.

       На каждого нарушителя порядка на наших собраниях наши отряды налетали как стая хищных птиц. Они совершенно не считались с количеством противников. Пусть врагов в зале было в десять раз больше, пусть их ранили, пусть убивали - все равно, каждый из этих молодых людей знал, что он выполняет великую священную миссию, что на нем лежит дело защиты нашего великого движения.

       Уже к концу лета 1920 г. организация этих наших отрядов приняла определенные формы. Весною 1921 г. мы стали формировать из них сотни, которые в свою очередь подразделялись на более мелкие единицы.

       Когда сорганизовались наши отряды, перед нами возник один новый важный вопрос. До сих пор у нас не было ни своего партийного значка, ни своего партийного знамени. Это стало вредно для движения. Без этих символов мы не могли уже обойтись ни сейчас ни тем более на будущее. Партийным товарищам нужен был значок, по которому они уже внешним образом могли бы друг друга узнавать. Ну, а на будущее уж конечно нельзя было обойтись без известного символа, который мы к тому же должны были противопоставить символам красного интернационала.


       Так и получилось, что вплоть до 1920 г. красному знамени марксистов, в сущности говоря, не противостоял никакой другой флаг, который был бы символом другого, прямо противоположного марксизму мировоззрения.
       Вопрос о том, как должно выглядеть это наше новое знамя, нас в то время сильно интересовал. Со всех сторон мы получали всевозможные проекты. Желания авторов этих проектов были конечно очень хороши, но действительно удачных проектов не было. С разных сторон нам предлагали белый цвет. Это было неприемлемо для нас, ибо мы ни в какой мере не хотели отождествлять наше движение со старой империей или, вернее сказать, с теми трусливыми партиями, которые видят свою единственную политическую цель в восстановлении старого режима. К тому же белый цвет вообще не является цветом, увлекающим массу. Он подходит для добродетельных старых дев и для всевозможных постных союзов, но не для великого революционного движения нашего времени, ставящего себе целью совершить величайший переворот.

       И тут, в один прекрасный момент, Гитлер сам составил законченный проект: основной фон знамени красный; белый круг внутри, а в центре этого круга - черный мотыгообразный крест.

       Это знамя и стало нашим знаменем. Форма повязок принята была такая же: красная повязка, внутри ее белый круг, а в центре этого круга черный крест.
       Затем был выбран такой же партийный значок: белый круг на красном поле, а внутри круга черный крест (один мюнхенский золотых дел мастер по фамилии Фюсс представил первый проект, который потом вошел в обиход).

       Поздним летом 1920 г. наш партийный флаг впервые увидел свет. Он превосходно подходил к молодому нашему движению. Он был нов и молод, как само наше национал-социалистическое движение. Новое невиданное дотоле знамя производило могучее агитационное влияние.

        Это был действительно достойный символ! Перед нами не только сочетание всех красок, которые мы так горячо любили в свое время. Перед нами также яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего нового движения. Красный цвет олицетворяет социальные идеи, заложенные в нашем движении. Белый цвет - идею национализма. Мотыгообразный крест - миссию борьбы за победу арийцев и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антисемитским и антисемитским и останется.

        Во-оот… А я придумал– чего душой кривить, без ложной скромности – наше приветствие и стал, собственно говоря, первым в мире чемпионом по «хайльгитлеру». В Нюрнберге дело было. Не нравится мне этот город – предчувствие что ли, какое-то нехорошее. Der Tod lauert ;berall, er kommt zu Fest und Ball.