Кн. 1, ч. 1, гл. 10-11

 Г Л А В А  10


    Мендес вышел на улицу и направился в сторону западной части города, где был дом Любомирских. Ноги сами вели его туда. Это бесцельное шатание впервые в жизни не раздражало его. Он просидел в лаборатории безвылазно почти пять дней, приводя в порядок деловые бумаги, уничтожая лишние. Ему снова захотелось курить после огромного перерыва в 10 лет – но лаборатория этого по-прежнему не позволяла. Теперь внутренний голос требовал движения, диктовал траекторию…

    Мендес прошел всю Войсковую насквозь, вышел к маленькому, заброшенному стадиончику, и сразу увидел Елену в кругу друзей. Она смеялась, возбужденно болтая. Она уже забыла его и пережитый страх. Это хорошо.

    Вот она, пританцовывая, перебегает от юноши к девушке, неотвратимый разворот, она оказывается лицом к ограде, глаза её расширяются и цепенеют. Вздрогнула. Мендес делает шаг вперед – она шаг назад. Еще шаг вперед – она отворачивается, ввинчивается в группу девушек, прячась за ними.

    Мендес отошел в сторону, укрылся за столбом, уйдя из поля её зрения. Он подождёт. Он дождётся. Он умеет ждать. Он столько ждал, когда сможет отомстить миру за свое унижение. Подождёт еще.

    Елена вдруг почувствовала, что ей надо срочно уходить домой. Домой, только домой – там она закроется от всего мира, отгородится надежными стенами, и будет дожидаться мать. Туда никто не посмеет ворваться.

    Она поспешно распрощалась с друзьями – Петро и Войцех вызвались её проводить. Хорошие ребята, надежные, правда, ревнивые, но это тоже хорошо, они её не бросят…. Она шла между ними, то и дело порываясь бежать. Слава Богу, за оградой никого нет! Она немного успокоилась, даже заулыбалась. Может, сесть на автобус? Постоянно дымящий, как паровоз, Петро и Войцех обхватили её с двух сторон, слегка толкая из стороны в сторону, отпуская глупые шуточки – нет, она не хочет с ними идти!   
Почему нет Лео?

    Обиженные молодые люди остались стоять посреди тротуара, крича вслед что-то глупо-шутливое, а Елена пересекала улицу наискосок, к остановке автобуса. Перешла, обернулась – и вздрогнула вновь. Вместо ребят на той стороне улицы стоял он, щурясь от яркого солнца,  опять эти злые глаза - они так далеко, но почему опять цепенеет тело, ноги подкашиваются, ужас и тошнота подкатывают к горлу? Бежать, скорее бежать!

Он что-то сказал ей, протянул руку, приветливо помахал, улыбнулся, сделал шаг вперед, еще один шаг, вот он ступил на мостовую, не опуская руки – Елена отшатнулась – а рука всё тянулась и тянулась к ней…

    Что-то странное случилось с её сознанием – в нём родился страх, сильный и непобедимый страх жертвы, загоняемой добычи, изнемогающей, потерявшей способность мыслить, чувствовать и видеть, оглушенной и задыхающейся, продолжающей держаться лишь одним желанием – уйти, спастись, спрятаться, - придающим непостижимую силу ногам, и одновременно эту силу отнимающим.

    Елена шла, или почти бежала, не глядя под ноги, спотыкаясь, не раздумывая, сворачивала в первый же попавшийся проулок. Она проскочила аскетичную белую синагогу, пожалела, что рядом нет костёла – а может быть, бежать туда, укрыться там, помолиться Матери - этот человек не посмеет там её тронуть!

    И ни на мгновение она не переставала ощущать на своей онемевшей спине прожигающий взгляд, взгляд-аркан, приказывающий остановиться. Елена всхлипывала. Она не видела окружающих людей, не слышала проезжающих автомобилей. Она бежала по мёртвому пустому городу от преследующего её убийцы. Мелькали арки, перекрёстки, дворы, скверики, парки,  чьи-то смутные фигуры и лица, мелькала за деревьями река, мелькало за листвой солнце.
 
Сколько это продолжалось? Она забыла, куда бежит и где её дом. Это был проклятый сон! Иногда ей казалось, что она слышит сзади звук догоняющих её шагов – это он, её мучитель, с протянутой рукой, сейчас коснётся её скрюченными, как в ужастике, пальцами. Она оборачивалась – спешащий прохожий раздраженно налетал на неё, удивленно косился на испуганную девчонку, говорил что-то ободряющее, участливо наклонялся, предлагал помощь, улыбался  - но она шарахалась прочь.

    Живаго давно остался где-то далеко-далеко, исчез из виду, словно его и не было вовсе, а ей все чудилась худая зловещая фигура и колючий, кусающий взгляд, выталкивающий её из круга реальности.

    Когда солнце, ещё жаркое, уже не стояло высоко в небе, а запуталось в ветвях молодой вязовой рощицы на другом конце пустыря, на той окраине, где она практически не бывала, где не было ни друзей, ни костёла, где небольшие, но богатые усадьбы недавней постройки утопали в кружеве рябин и тополей, - вдруг рядом возник проём в каменной стене. Приветливо открытые настежь ворота. Елена на автомате, по инерции сделала ещё один поворот, и оказалась за пределами улицы, в нескончаемом заброшенном саду. Тихом и  безлюдном, словно надёжное, ласковое убежище. Елена начала приходить в себя, даже с любопытством огляделась, медленно идя по дорожке, между плитами которой топорщилась не вычищенная трава.
   И вот он встал перед ней, огромный старый двухэтажный особняк, с двумя вросшими в землю низкими крыльями-флигелями, массивной круглой башней посередине с остроугольной крышей, узкими застекленными бойницами. Он был мрачен и величествен, словно вырубленный из единой гранитной глыбы – тот самый замок Коваци, где уже давно, по слухам, водились привидения, отпугивая покупателей. Но его всё-таки купили – какой-то не то Вальядес, не то Валидес, она точно не помнила, да и не интересовалась сплетнями.

    Высокий первый этаж обнимала узкая галерея, полуподвальный этаж весь был почти что скрыт за космами зеленого плюща и гроздьями пряно пахнущих белых роз.

    Даже в состоянии мучительной душевной усталости её поразила мрачная красота дома и странная, звенящая тишина – словно ни один звук города просто не имел права сюда проникнуть. Среди кое-как подстриженной травы и неухоженных плодовых деревьев резким  цветовым всплеском выделялись тщательно ухоженные клумбы вдоль дорожек, где цвели изумительной красоты цветы всех красок и оттенков. Здесь были клумбы с отцветающими ирисами, роскошными лилейными «деревьями», пышные кусты флоксов невероятнейших расцветок, величественные розы – их великолепные ветки, клонящиеся под тяжестью цветов, были подпёрты деревянными рогатинами. Пурпурные, белые, розовые, жёлтые, багровые и алые лепестки густо устилали землю, покрытую очитковым ковром. Зачарованная Елена медленно шла, склоняя к цветам лицо, касаясь их губами, вдыхая густой тяжелый аромат. Возле каменной чаши с  бело-розовыми  молочаями выстроились вёдра и лейка с водой – Елена поплескала тёплой водички в лицо,  омыла потные подмышки – сознание медленно, как после тяжкого сна, возвращалось к ней.

    - Ну вот, - метались мысли, - шла мимо, вижу – цветы, а ворота открыты, ноги сами понесли, пожалуйста, извините, я нечаянно, просто так само получилось… Я сейчас уйду – видите, я даже и цветочка не сорвала… сейчас… сейчас… О Боги!  Какая я дуууу-ра! Это же ведь Живаго купил замок Коваци! Это ведь он тут живёт!

    Сзади раздался визг тормозов,  послышались мужские голоса.

    Елена в панике обернулась – у ворот, размахивая руками и жарко споря, собрались в кучку рабочие. Елена попятилась и спряталась в тени полуразрушенной пристройки. Высокий смуглый человек в черных очках отчаянно кого-то ругал – потом на ворота дружно навалились и принялись их толкать. Ворота наконец-то поддались и стали закрываться. Смуглый человек, уперев руки в бока, остался во дворе. Потом сбоку от ворот открылась дверца – он скомандовал что-то просунувшемуся в неё рабочему, потом с силой захлопнул дверцу. За воротами  опять начался галдёж,  послышался лязг, шум отъезжающей машины, кто-то чем-то стучал, скрипел. Елена поняла, что ворота просто неисправны, и механизм чинят. Человек задумчиво шел по дорожке. Елена вжалась в сырую мшистую стенку. Может, показаться? Извиниться? Попросить выпустить её? А он обрадуется и схватит её для своего хозяина!

    Человек прошёл мимо, к дальнему концу  сада, где в зарослях промельками виднелось какое-то строение, и скрылся из виду.
    Елена вздохнула с облегчением. Рабочие выпустят её – а как же иначе! Она не должна встретиться с Живаго. Она больше не выдержит этого!
    Но этот дом… У неё появилось искушение хоть на минутку забраться на круговую террасу, облокотиться на ажурные перила и оглядеть сад взглядом  томной владетельной принцессы… Вопреки здравому смыслу – неужели  она уже настолько успокоилась? Она даже сделала шажок по лестнице, и тут дверца снова скрипнула и распахнулась.

    Елена, зажав рот обеими ладонями, чудовищным усилием подавила вопль ужаса, громом прокатившимся в её голове. Ну вот, дождалась! Куда же теперь? Куда? Ну, куда?

    …Усталый, осунувшийся, сникший Мендес медленно возвращался домой. Короткий приказ рабочим – и разгильдяйские смешки закончились, вмиг закипела работа, а охранник прервал обсуждение качества ворот и занял свой пост.
    Мендес уже давно потерял Елену из виду. Она убегала, как смертельно напуганная лань от  свирепого тигра, но играть в догонялки с девушкой? Она даже не расслышала его приветствия. Значит, ещё не время, рано или поздно она сама придёт, главное – вовремя захлопнуть капкан.

    Острая досада и злоба бессилия давно превратились в тупую изнуряющую боль. Лихорадочное пламя пожирало его изнутри. Эти губы… Эта шея… Мендес стискивал кулаки. Эти  плечи… волосы… только бы дотронуться ещё раз… протянуть руки – и взять за подбородок, вглядеться в лучистые глаза, и знать, что она твоя, и будет рядом…
    И тогда весь мир станет принадлежать только им двоим.
    Не поднимая головы, он прошёл мимо гаража, постоял около рыжеватых роз, рассеянно проведя по ним ладонью и осыпая на газон полупрозрачные лепестки цвета надвигающейся осени, бросил настороженный взгляд на ведро и расплесканную вокруг воду…

    Затем, резко склонившись, почти касаясь лицом жарких бутонов, выдернул робкий кустик лебеды и несколько травинок, отряхнул руки, потянулся к лейке…
    В минуты неудач цветы его успокаивали, но сейчас его не оставляло ощущение, что они пахнут не так, и вода в ведре – тоже. Знакомый запах страха витал в воздухе, и в Мендесе  вновь просыпался напряженный охотник.

    Мендес ещё медлил, но терраса вокруг дома неудержимо влекла его. Странные предчувствия, оттолкнувшись от роз, освободились и стали ликующей уверенностью.
    Он неспешно пошёл вдоль правого крыла, достиг массивного каменного крыльца и невыносимо медленно стал поднимать лицо…




                Г Л А В А    11


    … Эти  минуты для Елены были вечностью. Ей хотелось кричать и бить кулаками в окна, но всё её существо словно свернулось и оцепенело, задушенный крик метался где-то глубоко внутри. Ловушка…  Да, это была ловушка, западня,  злобная гримаса судьбы. Она, не дыша, смотрела вниз, на черную с проседью голову своего злого духа. И, когда он, повернувшись, двинулся к террасе, она бесшумно, на цыпочках, продолжая прижиматься к стенке, начала боком продвигаться назад, к спасительной лестнице, чтобы в любую секунду сорваться и побежать – куда?
    Елена напряженно и умоляюще смотрела на его лоб, под которым скрывался страшный гипнотизирующий взгляд хищника.

    Но вот медленно, так медленно, словно время встало, он начал поднимать голову, помешкал и резко вскинул - лоб прорезала глубокая морщина.
    Их глаза встретились. Глаза охотника, в которых ничего не дрогнуло, будто он заранее знал исход битвы, и глаза жертвы, в которых страх мешался с ненавистью. И эта ненависть кольнула Мендеса в самое сердце, и в  преждевременную радость победы закралось предчувствие горечи поражения. Он судорожно сглотнул.

- Зачем я  нужна вам? – вскрикнула Елена. – Что вы хотите со мной сделать? Дайте мне уйти!

Нет ответа. Молчание звенело от напряжения, словно каторжная цепь.

- Чем я заслужил ваш страх и неприязнь? – наконец осведомился он спокойно.

    Его застывший взгляд снова становился таким, от которого в ресторане у Елены душа со стоном уходила в пятки и ложилась там чугунной гирей, зрачки расширялись до слепоты, а воздух прекращал поступать в легкие.
    В отчаянной последней попытке она снова сделала шаг в сторону.

- Вы не уйдете отсюда, – сказал  он ровным глуховатым голосом, не двигаясь. И тогда паника вновь сорвала её с места.
    В один прыжок она достигла лестницы, в два прыжка преодолела её и ринулась вглубь сада по липовой аллее.

    Но вот, на краю светлой некошеной лужайки какое-то неодолимое роковое желание заставило её оглянуться на бегу. И в это же мгновение Мендес настиг её, схватил край платья, рванул вниз – она охнула, но устояла. Он разодрал платье снизу вверх – обнажилось гладкое загорелое бедро, и он задохнулся от восторга, и отпрянул, любуясь.

    Елена, всхлипывая,  вновь побежала, путаясь в лохмотьях. Её ноги заплетались и отказывались повиноваться. Вот она запнулась о кочку и упала ничком – розовые трусики ярко и наивно горели на выцветающей, желтоватой траве. Сердца она не чувствовала – оно давно билось где-то вне тела.

    Елена стала поспешно подниматься, вздрагивая и передергиваясь всем телом, встала на четвереньки, поползла. Мендес упал рядом, грубым рывком перевернул её на спину, зубами разорвал трусы, оставив на животе след укуса.  Это его страсть привела её сюда – остальное неважно, сейчас она – его законная добыча, хочет она или нет, полюбит или нет, хорошо ей или нет  - этих вопросов уже не существовало. Здесь его мир, здесь живут по другим законам, здесь ему подчиняется всё.

    Она нарушила границу – и теперь принадлежит его миру, а, значит, и ему. Елена закрыла лицо руками – он сдернул их, сжав левой рукой, а правой поспешно расстегивал плетеный ремень светлых летних брюк, стягивал их, освобождая  от плена своё давнее потаённое желание…
   Вид его был настолько страшен, что Елена только и смогла прошептать: «Пожалуйста, только не убивайте меня…»

- Дурочка! – с грубоватой нежностью и сожалением усмехнулся Мендес.

    Елена лежала, зажмурившись, парализованная страхом, чувствовала тяжесть чужого тела на своих ногах, боль в подвернутой руке. Вот оскаленный рот приблизился, вобрал её губы – она задохнулась, крутанула головой, укусила ненавистную плоть – чужая кровь заполнила рот,  (шрам на нижней губе, метка их первой схватки, остался у Мендеса навсегда) – но он этого даже не заметил.

    Обезумев при виде блеснувшей на солнце капельки пота на лбу, при виде детских капризных губ, уже знающих о своей неотразимости, ощущая эти гладкие ноги, не знавшие мужчин и мужских поцелуев, маленькую грудь, которую никто никогда не сжимал, он сходил с ума от страсти. Она сейчас – его, всей своей неискушенностью и чистотой, его от и до, достойная стать его подругой, он может с ней делать всё, что захочет.

    Наконец-то это произошло, наконец-то он будет в ней – ожидание было столь долгим, столь невыносимо долгим.

    Это была ошибка Мендеса, одна из многих, но поймет он это нескоро. Отзвуки этой ошибки сделали его счастье таким хрупким и легко бьющимся, и потянули за собой череду других ошибок, как тянет по жизни каторжник невыносимо тяжкую цепь, состоящую из многих звеньев. Он выпустил наружу стихию первобытного зверя, желание обладать, брать и властвовать, до поры скрытое обманной непроницаемой маской.

    Тяжелый поршень бился между её ног, сейчас произойдет что-то ужасное – сжимай, не сжимай коленки – сильная рука так запросто разомкнула круг её защиты.

- Мамочка, спаси… - пискнула Елена и отключилась. Она лежала омертвевшая, безучастная. Мендес увидел, что блеск ушел из её глаз, губы не раскрылись ему навстречу, упругое тело обмякло.

    Жгучее разочарование пронзило Мендеса. Он трогал её губы, ресницы, теребил языком розовое ушко, касался нежного мягкого соска…
    Возбуждение медленно уходило, бешенство сменилось обидой и горечью, затем растерянностью. Как она посмела? В момент его триумфа? Как она могла… как это получилось… зачем… ведь он не убийца…

    Мендес, тяжело дыша, приходил в себя. Встал, не спеша, оделся. Посмотрел в небо. Отошёл к ведрам с водой, смыл с лица кровь. Вернулся. Вновь посмотрел на лежащую полуобнаженную девушку… Он взял Елену на руки и пошёл в дом. Когда Мендес принес её в комнату на втором этаже, так давно её дожидавшуюся, он уже полностью овладел собой.

    Он положил её на широкую кровать, застеленную шелковым желтоватым покрывалом, вздохнул, задернул темно-зеленую штору, и пошел к двери. На пороге еще раз обернулся.

- Теперь вы моя, госпожинка Любомирская, - холодно улыбнулся он. – Навечно. – И вышел вон.

    …Хуан с другого конца сада тихо наблюдал, как его  хозяин несет в дом на руках обмякшее тело девушки, словно тряпичную куклу, и качал головой.
    Что-то будет дальше, что-то будет…

    Когда-то и он, совершив насилие, убил свою сестру, обезумев от похоти.  Потом скрывался от полиции, но его нашли. Его сестра была высококлассной шлюхой, она часто провоцировала его, дразнила, заставляя пить вместе с ней вечерами, отпуская едкие шуточки, устраивала перед  ним стриптиз. И он не выдержал.

    Он до сих пор помнил призывные извивы её бедер, пухлые губы, движения розового язычка. У них все могло бы произойти по любви. Но он связал её веревками – они до крови врезались в её руки и грудь, и любил её долго и нежно. А потом он перерезал ей горло. Хуану было тогда  19, его сестре – 30.