Солнышко моё...

- Сыночек! Солнышко моё! Иди скорей, обниму! - Заслышав недавно эти, преисполненные любви и нежности слова, обращённые к карапузу лет четырёх, я вдруг понял, что меня самого в детстве никто не обнимал, не гладил по голове, а мама не только не награждала ласковыми прозвищами, но даже никогда не называла по имени.   
«Поди сюда! Чьих это рук дело?! Почему у тебя тройки?..» - И ничего кроме. Ну, а я платил ей тем же, и ни разу не произнёс «мама» или «мамочка».

   Мама росла в детдоме, но не от того, что осиротела. Совершенно позабыв о своих четверых детях, её родители всюду следовали за Климентом Ефремовичем Ворошиловым.  Где-то в бумагах потерялось фото, где они вместе, втроём. Пока родители были на фронтах, мама и её братья росли по интернатам. Так уж вышло, они тоже недополучили тепла...   
   Маминого отца, своего дедушку, я помню довольно хорошо. Мы навещали его в Крыму каждое лето, и всякий раз он спрашивал, в котором я классе. Было неприятно, что родной дед не помнит про внука таких простых вещей. Когда мы играли с ним в шахматы, если он выигрывал, то радовался этому, как маленький. Часто проигрывать деду очередную партию было скучно, поэтому я стремился убежать во двор к ребятам, оставляя его возле всеволнового, тринадцатилампового приёмника Мир. Радиоволны стонали на весь дом, дед крутил ручки настроек и крошил зубы в ответ тому, что происходит в мире, да так, что временами перекусывал сгоряча козью ножку ну и прокурил-таки, в конце концов, свою...

   Когда я родился, то главным человеком для меня стал отец. Хотя, мамино «Принеси ремень» и порка сама по себе были сущей ерундой по сравнению с отцовским подзатыльником. Но он любил меня, маленького таскал на плечах, потом - на закорках. Мне не очень давалась арифметика, и он, как никто другой, мог простыми словами объяснить мне её премудрость.

   Много забав было у нас в детстве: и лапта, и лук, и рогатки. Опять же, - выкручивали лампочки... Не для битья, зачем - помню, но не скажу. Бывало, помогая нашим победмит, стреляли пульками из рогатки по экрану во время просмотра кинокартины. Однажды, из-за того, что у многих ребят были тяжёлые пульки, в экране стали появляться отверстия, одно за другим. Ещё б немного, и экран разорвался бы в клочья. Так тётенька билетёр не вытерпела, и на весь зал, громко сказала: «Если ещё кто-то хоть раз стрельнёт по экрану, киносеанс будет прекращён!» Конечно, все сразу перестали стрелять, ибо хотелось досмотреть, как наши в очередной раз прокричат «Ура!»

   А ещё мы искали, кто где мог, ключи от шкафов, они у нас были просто на вес золота. Мы их набивали добытыми в кухне спичечными головками, и, снарядив сточенным на камне гвоздиком и резинкой от маминых панталон, устраивали стрельбу.
И всё б ничего, но папа товарища, Вовки Кривченко, разобравшись что к чему, собрал нас во дворе и сказал, что мы можем стрелять из нашего оружия сколько угодно, только чтоб больше трёх спичек на заряд не сыпали. Но... с позволения, да с трёх головок - это уже не то, неинтересно.

   Позже пошло иное поветрие - все стали ходить с ножичками. То в круг на земле играли, то строгали что-то, но после, как тот же Вовка, со словами: «Вы неправильно все обстрагиваете, у меня свой собственный способ, не от себя, а к себе...», воткнул ножичек себе в грудь, родители отобрали у нас холодное оружие, раз и навсегда.

   Помню, когда подросла немного младшая сестра, захожу домой, а она сидит на коленях у отца, лепечет что-то, обнимает за шею, трогает нос, целует щёки... Глядя на это, я просто остолбенел. Если отец с нею... так, то кто же тогда для него я?! Выбежал я из дому и спрятался в подвале, где долго, безутешно плакал, покуда не заснул. Поздно вечером отец пришёл за мной, выдали соседские ребятишки, где я прячусь. Открыв обросшую белым мхом плесени дверь, он позвал тихонько: «Пошли...» , и ни слова-ни полслова больше, совсем. А наутро, на табурете рядом с моей раскладушкой лежал новенький самодельный пистолет и кулёк сухого гороха. Отец всю ночь не спал и мастерил игрушку...


  - Сыночек! Солнышко моё!.. - В моём детстве не было места таким словам, было много других... дел.