Баррикады. Глава 51

Глава 51. Учёный совет


Воронцова вернулась в свой кабинет и первым делом окинула взглядом рабочий стол. На нём располагались монитор, принтер и клавиатура с колонками. В углу стоял проводной телефон. Тут же лежали пудреница с зеркальцем, флакон духов, золотистая баночка дневного крема для лица, который, судя по надписи на этикетке, обещал её обладательнице «невероятно молодой блеск кожи лица».

Вдруг Машкин взгляд с ужасом упал на подоконник. На нём в несколько рядов выстроились фигурки сексуальных девушек-полицейских с огромным бюстом или в коротких форменных юбках, вертящих наручники и неоднозначно поглядывающих на жезл. Первые экземпляры этой необычной коллекции были подарены её сокурсниками в честь окончания академии МВД. Несколько фигурок потом Машка купила сама. Другие ей дарили коллеги на различные праздники.

С ужасом представив, что содержимое её подоконника станет мишенью словесных нападок задержанного, Машка начала быстро сгребать в кучу фигурки, чтобы спрятать их в одном из ящиков тумбочки, стоящей у окна. Верхние ящики были забиты всяким хламом. Свободным оказался лишь нижний. Руки дрожали и не слушались. Фигурки сексуальных полисменш предательски торчали наружу кто головой, а кто ногами. Пытаясь запихнуть их поглубже, Воронцова нагнулась так сильно, что сама стала напоминать одну из них.

– Решили спрятать от меня свою коллекцию? – раздался язвительный голос в дверях.

У входа стояли двое – патлатый иностранец с закованными в наручники руками за спиной, позади, чуть прихрамывая, ковылял сопровождавший его охранник. Мужчина работал на этой должности временно. Оперативник со стажем, принимавший участие в задержаниях, во время последнего он получил ножевое ранение в ногу и теперь присматривал за задержанными в изоляторе временного содержания.

– Это вас не касается, – Воронцова с негодованием посмотрела на задержанного и указала ему на стул, стоящий по обратную сторону стола, за которым работала сама следователь.

– Мария Степановна, я могу идти? – уточнил охранник. Но в какой-то момент посмотрел на парня с опаской. – Может, позвать кого-то из ребят, для надёжности, чтоб покараулил, пока ты его допрашиваешь?

– Не стоит. Этот вроде не похож на диверсанта, – в шутливой форме ответила Воронцова, бросив искоса взгляд на задержанного.

Эта фраза вызвала на лице у парня ухмылку. Охранник снял с парня наручники и вышел из кабинета, прикрыв дверь.

Какое-то время Машка стояла молча. Ей было неловко от одной только мысли, в каком ракурсе её узрел этот наглец. Она ожидала от него очередных подколов и мысленно продумывала словесные комбинации, какими будет от них отбиваться.

К слову, иностранец именно про это не отпустил ни одной шутки. Он окинул взглядом её рабочий стол, обратив внимание на проводной телефон.

– Я же имею право на телефонный звонок? – уточнил он.

– Не имеете, – безапелляционно ответила Воронцова.

Она сделала несколько кликов мышкой. Перед ней открылась стандартная «болванка», куда следователи вносили анкетные данные допрашиваемого: фамилию-имя-отчество, дату и место рождения, адрес проживания, социальный статус, факт наличия либо отсутствия судимости.

Парень представился как Радич Никола Милошевич. Своей датой рождения он назвал 4 ноября 1999 года, а местом рождения – город Нови-Сад, находящийся в автономном крае Воеводина Республики Сербия. Также он указал, что на данный момент является студентом третьего курса Адмиральского кораблестроительного университета.

Записывая со слов задержанного, Машку смутил факт того, что парень после окончания школы и до своего приезда в Адмиральск с последующим поступлением в АКУ нигде официально не учился и не работал. Здесь же сразу почему-то был зачислен аж на второй курс и, судя по словам доцента АКУ, который не так давно заявился к ним в райотдел, чтобы вытащить отсюда этого студента, занимался научной деятельностью.

Машка задумалась, не торопясь продолжать.

– Что-то не так? – переспросил Никола. – Если у вас вызывают сомнения мои анкетные данные, вы можете их легко проверить, подав соответствующие запросы – как в АКУ, так и в консульское представительство моей страны. Поэтому предлагаю не терять на это время.

Он посмотрел на висящие перед входом настенные часы, стрелки которых показывали половину восьмого.

– Вы куда-то торопитесь? – подколола его Воронцова, изобразив язвительную улыбку.

Лицо парня в этот момент представляло из себя непроницаемую маску.

Учёный совет, на который он был приглашён ректором для дачи пояснений по поводу разработанной им опытной модели и авторских прав на неё, был в самом разгаре. Никола предполагал, что с историей, с которой он залетел в райотдел полиции, он так легко не отвертится. Ещё сильнее понимал, что без его пояснений доказать, что авторство изобретения принадлежит не Графченко, будет не так-то просто.


* * *


Просторный зал для заседаний и конференций, рассчитанный на двести мест, был заполнен лишь наполовину. Члены учёного совета рассаживались поближе к сцене, где был установлен стол для президиума и трибуна. За столом уже сидел ректор университета, Караваев, просматривая бумаги. По обе стороны от него расселись проректора и деканы факультетов. Возле сцены по традиции сидела университетская профессура и сотрудники, имеющие учёные степени.

На первом ряду восседал профессор Графченко, взгромоздив свою увесистую тушу в глубокое кожаное кресло с широкими подлокотниками. Один из старейших преподавателей АКУ, с большим количеством всевозможных регалий, он здесь «прописался» уже очень давно, это место негласно за ним закрепилось, и даже в отсутствие Графченко заниматься его никто не решался. Ректора менялись, переизбирался состав учёного совета, а профессор продолжал восседать на своём троне, как статуя в парке. Его многолетняя привычка перебивать докладчиков, то и дело вставляя свои умные, как ему казалось, реплики, откровенно раздражала коллег, которые видели в этом попытки профессора показать свою важность и значимость. Нередко из-за этого заседания затягивались, когда, казалось бы, рядовой, не требующий обсуждения вопрос, перерастал в жаркую дискуссию с докладчиком. Однако и прислушивались к нему всё меньше, называя за глаза, а кто и в глаза, старым маразматиком.

Входящие в зал заседаний члены учёного совета рассаживались по креслам. Только Агата Мичман в ярко-зелёном брючном костюме, гармонирующем с её рыжими волосами, уложенными в аккуратную причёску, продолжала бегать между рядами, протягивая коллегам подписные листы с петицией против демонтажа старых корпусов Первого судостроительного завода.

Игорь Столяров и Элла Магниева уселись на свободные места в седьмом ряду. Заметив сидящего в зале доцента, ректор нажал на кнопку включения микрофона, который был прикреплён к специальной подставке, вмонтированной в стол, но в последний момент говорить в него передумал. Он посмотрел вглубь зала, потом на профессора Графченко, который тоже почему-то не спускал с него глаз, и быстро набрал чей-то номер на своём мобильном.

– Игорь Иванович, подойдите, пожалуйста, к президиуму.

Оставив портфель на кресле возле Магниевой, доцент направился к сцене. Фигура ректора возвышалась за столом президиума. Выглядел он вполне респектабельно, как и подобало главе крупнейшего учебного заведения в городе. Он был одет в строгий тёмно-серый костюм, идеально сидящий по фигуре, материя пиджака играла переливами, приятно оттеняя белоснежную рубашку. И только старые механические часы с красным циферблатом и логотипом Олимпиады 1980 года, сохранившиеся в первозданном виде либо чудом, либо в результате крайне бережного к ним отношения, говорили о том, что их обладатель отдаёт предпочтение вещам из советского прошлого, а не стильным дорогим европейским брендам, являющимся своеобразным мерилом престижа у людей такого уровня.

От Караваева несло дорогим одеколоном. Столяров, который сам к своему внешнему виду относился весьма щепетильно, знал, что перебарщивал с парфюмами ректор обычно в моменты сильного нервного напряжения.

Караваев встал из-за стола и кивком головы позвал доцента пройти вместе с ним. Выходя в коридор через дверь, расположенную прямо на сцене, Столяров поймал на себе пристальный и недоброжелательный взгляд профессора Графченко, и, удаляясь вслед за ректором, чувствовал, как тот неотрывно на него смотрит.

– Игорь, я хотел уточнить перед заседанием. У тебя что-то получилось? – тихо начал Караваев, осторожно поглядывая по сторонам.

– Если вы про нашего любителя убегать от полиции на дорогих иномарках, вроде вашей, то нет, – развёл руками Столяров.

– Плохо дело, – покачал головой Караваев. – Значит, на сегодняшнем заседании его не будет. Даже не знаю, кому дать слово, чтобы выступил от его имени.

Ректор недвусмысленно посмотрел на доцента. Столяров прекрасно понимал, к чему он клонит. Ректор не завуалированно, а очень даже прозрачно намекал доценту, чтобы тот вступился за своего бывшего подопечного.

«С хера ли я должен это делать? После всего, что он натворил?! Это не перед старым ментом позориться, которого я видел два раза в своей жизни и, дай Бог, больше уже не увижу. А перед всем учёным советом и коллективом нашего вуза! Все в курсе, как этот гад меня кинул. И что я теперь, за него вступаться должен?!» – подумал про себя доцент. Но вслух сказал другое.

– Даже не представляю, Семён Семёнович, кто бы это мог быть.

Ректор снова покачал головой и потёр лоб.

– Наверное, не буду поднимать этот вопрос на заседании. Но как быть, если Графченко сам напросится? – И, наклонившись к доценту и осмотревшись по сторонам, заговорил ещё более тихо. – Вчера он показательно лёг в больничку. Моя секретарь звонила ему с вопросом, кто бы мог в его отсутствие озвучить его позицию. Он никого не назвал и, как я понимаю, участвовать в заседании не собирался. И я его в этом даже понимаю: учитывая поднявшийся скандал, статьи в прессе и претензии к Графченко по поводу присвоения авторских прав, чувствовал бы он здесь себя крайне неуютно. Но когда он узнал, что для дачи пояснений приглашён и другой фигурант конфликта – Радич, вдруг резко «выздоровел» и на всех парах примчался сюда. И всё бы ничего! Но теперь здесь нет Радича. И своего шанса перетянуть одеяло на себя Графченко теперь уж то-очно не упустит… – Ректор на секунду опустил голову и снова посмотрел на доцента. – Если он таки поднимет этот вопрос… или я его подниму… ты же подтвердишь, что это – не его разработка? А Радича. Ты же всё-таки с ним больше всех отработал.

– Будь проклят тот день, когда я дал слабину и разрешил вам пустить в мою лабораторию этого токсичного ублюдка! – прошипел сквозь зубы Столяров, сильно сжав кулаки и подавляя приступ ярости. – Но разве у меня есть выбор? Куда ж я денусь с подводной лодки?

– Я рад, Игорь, что мы с тобой друг друга поняли, – облегчённо произнёс Караваев и похлопал Столярова по плечу.

Они оба вернулись в зал и сели каждый на своё место.

Ректор нажал кнопку на панели с микрофоном и наклонился к столу, чтобы его лучше было слышно. Монотонный гул голосов, обсуждавших рабочие темы или просто говорящих о жизни, внезапно стих.

– Уважаемые члены учёного совета и приглашённые. Прошу занять свои места. Мы начинаем, – раздался голос ректора, усиливаемый динамиками колонок. – Основной вопрос в повестке дня нашего сегодняшнего внеочередного заседания – обсуждение предстоящей научной конференции в стенах нашего вуза.

Караваев назвал имя докладчика и, пока тот шёл к трибуне, ещё раз напомнил присутствующим о важности предстоящего мероприятия, для участия в котором должны были съехаться научные светила из разных уголков земного шара.

– О Господи, сейчас начнётся, – с раздражением протянул Столяров, услышав фамилию выступающего.

– Ну да. На полчаса, не меньше, – поддержала его словесно Магниева, сочувственно вздохнув.

К трибуне вышел худенький мужчина с проседью в волосах, сухопарый, бледнолицый, с небольшой бородкой. Он начал рассказывать о том, что конференция будет проходить в течение трёх дней, на неё приглашены известные и почётные гости, все они будут размещены в гостиницах и вузом для них будет организована культурная программа, включающая в себя посещение судостроительных заводов, зоопарка, планетария, археологического музея под открытым небом и других интересных мест, являющихся «визитными карточками» Адмиральска, а также пресс-конференция для журналистов, эфир на телевидении, запись имиджевых роликов с их участием и встречи со студентами. Отдельным пунктом был затронут фуршет после каждого дня конференции и завершающий её праздничный ужин-банкет в загородном ресторанно-отельном комплексе «Золотая лагуна», который любезно предоставил для иногородних и зарубежных гостей один из городских меценатов – известный и влиятельный предприниматель Юрий Раздольский.

Столяров никогда не понимал манеру некоторых людей растягивать свои доклады на тридцать, сорок, а то и пятьдесят минут. В основном эта манера была присуща научным сотрудникам, возраст которых уже давно перешагнул черту «критического», как он сам предпочитал его называть, возраста. У большинства из них – включая и того дедка, который стоял сейчас за трибуной – за плечами многолетний опыт преподавательской деятельности, десятки тысяч лекций и выступлений перед самой разной публикой. Казалось бы, они должны уже уметь отделять главное от второстепенного. Тем не менее, они упорно продолжали считать, что чем важнее обсуждаемый вопрос, тем длиннее и пространнее должен быть их доклад. И процентов на семьдесят их доклады состояли из того, что присутствующим и так было хорошо известно и понятно.

И хотя с приходом Караваева на должность ректора преподавательский состав значительно омолодился (несмотря на весь свой конформизм, он всё-таки взял на себя смелость ввести во всевозможные рабочие органы вуза молодых, но перспективных аспирантов, невзирая на кряхтение некоторых представителей «старой гвардии»), основную его часть по-прежнему составляли люди, которым давно бы следовало уйти на пенсию. Столяров не раз думал о том, что на месте ректора он бы уволил из них половину, и сделал бы это не задумываясь. В то же время он понимал, что этот номер прокатил бы не со всеми. «Некоторых попробуй уволь», – с раздражением подумал доцент, невольно глянув на спину профессора Графченко и очень отчётливо представив себе, какая после этого поднялась бы вонь.

Столяров откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Голодный, уставший и злой, он не понимал, зачем ему тратить столько времени на выслушивание всех этих гастрономических подробностей. А так хотелось домой к жене Наташке, которая прислала сообщение, что приготовит на ужин сырный крем-суп с гренками и куриные отбивные. Хотелось присесть с кружечкой чая у компьютера и включить какой-нибудь фильм. Наташка любила космическую фантастику. И хотя Игорь прекрасно знал, что и половины того, что показано на экране, в реальной жизни просто не могло бы произойти, потому что оно противоречит элементарным законам физики, он садился рядом с ней и с волнением смотрел, как герои борются с неведомой ерундой, восхищаясь блестящей игрой актёров, и думал о том, как раньше на съёмочных площадках и павильонах умудрялись устраивать сногсшибательные сцены с шумом, треском и спецэффектами, не имея ещё ни компьютерной графики, ни нейросетей, которые нарисуют тебе уже всё что ты хочешь.


* * *


Отвечая на вопросы следователя, Никола всё время смотрел на часы. Возможно, он нервничал, но очень тщательно скрывал свои эмоции или же был неспособен их открыто выражать.

– Вы сказали, что можете пофамильно назвать напавших на журналистку Веронику Калинкову и опознать их, – продолжила задавать вопросы Воронцова.

– Все они члены бойцовского клуба «Питбуль» и радикального движения «Белый коготь». Все проходили по ряду самых разных уголовных дел – от хулиганства и вандализма до нападения на агитаторов Леонида Колокольцева, когда он ещё был кандидатом в мэры. Их личности, я думаю, хорошо вам известны.

Задержанный иностранец говорил уверенно и чётко. Он начал называть фамилии, имена и клички четырёх нападавших. Все они действительно были у следовательницы на слуху. Парни имели проблемы с законом и не раз проходили фигурантами по различным делам, которыми занималось Усть-Ингульское РОВД. Воронцова едва успевала набирать за ним все данные на клавиатуре. В числе нападавших был упомянут и Виталий Карпенко по прозвищу «Фагот», который проходил фигурантом по делу о нападении на вокалистку одной из адмиральских рок-групп, пока дело не забрало городское управление полиции. Причём парень уточнил, что этот человек вёл съёмку. Ещё Никола рассказал, что руководил этими уродами некий Алик Дибрасов по прозвищу «Махмуд», который наладил со своими мордоворотами определённый «бизнес» – устраивает «силовые акции», когда нужно кому-то заткнуть рот, и получает за это хорошие гонорары. На языке криминала это называется «наказать». Ничего общего ни с законом, ни с моралью эти «наказания» не имеют.

– Где вы находились в момент преступления? – прозвучал очередной вопрос Воронцовой.

– В момент совершения преступления я находился в АКУ, за пультом камер видеонаблюдения. Собственно, откуда я и знаю имена и фамилии нападавших. Система их распознала.

– Вы кому-то сообщали эти имена?

– Сейчас я сообщаю их вам, – спокойно и серьёзно ответил парень.

Воронцова откинулась на спинку стула и недоумённо посмотрела на задержанного.

– То есть, вы смотрели по камере, как группа отморозков избивает двух людей в глухом переулке, одна из которых – молодая хрупкая девушка, ещё и журналистка, о чём вы также знали – и даже не удосужились сообщить об этом в полицию?

– Полицию на тот момент уже вызвал таксист, который вёз журналистку и которому тоже очень сильно досталось, – вздохнул парень. – Я видел, как он передавал на базу информацию о произошедшем. И, я так понимаю, звонили жители расположенных рядом домов, ставшие невольными свидетелями инцидента.

– Личностей нападавших таксист явно не знал. Жители тоже. Во всяком случае, во время поквартирного опроса, который провели наши сотрудники, никого из нападавших они опознать не смогли. Вы их видели по камерам, вы уже знали, кто они – и всё это время молчали?! – Воронцова говорила уже с возмущением, начиная откровенно отчитывать сидевшего перед ней парня. – Почему вы сразу не передали все данные о нападавших? Их бы могли задержать на горячем!

– Во-первых, кто бы мне поверил, если бы я их даже передал, – тут же перехватил инициативу Никола. – А во-вторых… мы же помним, чем закончилась история с нападением на нашу группу в мае текущего года на набережной. Это были те же люди, и их имена мы назвали тогда сразу. И помним, к какому выводу тогда пришла полиция. «Мы не могли знать их личностей, потому что мы иностранцы, а нападавшие были в масках». Так же было, Мария? Я не ошибаюсь? Или вы считаете, что в этот раз всё было бы по-другому?

Мария несколько секунд смотрела на парня и не знала, что говорить дальше.

– В таком случае, я не понимаю смысла этой вашей системы и вашего за ней сидения. – Машку начинала охватывать злость. – Если информацию о правонарушителях вы никому не передаёте, зачем вы тогда её собираете? После такого у меня есть все основания подозревать вас в незаконном сборе данных. И если вы не передаёте информацию о преступниках в правоохранительные органы, возникает резонный вопрос, ДЛЯ КОГО вы её тогда собираете?

– Не заставляйте меня повторять аргумент, который минуту назад я вам уже озвучил.

– Тогда зачем это ВАМ? Объясните! – не унималась Мария. Это был тот случай, когда ей хотелось добиться ответа уже даже не по долгу службы, а в силу собственных моральных принципов.

– А вы публикации в местных СМИ отслеживаете? Хотя бы посвящённые тем инцидентам, которые сами же расследуете.

– Не понимаю, к чему этот вопрос.

– Я имею в виду запись нападения на Калинкову, которая оказалась в телефоне одного из тех, кто на неё напал. Уже, по-моему, все СМИ об этом написали.

– Какое оно имеет отношение к вам и вашей системе?

– А как, вы думаете, эта запись оказалась у журналистов? Фашисты сами на блюдечке принесли? – со зловещей ухмылкой сказал Никола, чем окончательно обескуражил следователя.

В этот момент в кармане Воронцовой завибрировал мобильный телефон. Звонил Олег, её молодой человек, с вопросом, когда Машка закончит работу, чтобы они могли провести этот вечер вместе. Воронцова ответила, что именно сейчас она проводит допрос, но постарается освободиться как можно раньше и сразу же ему позвонит.

Звонок Олега выбил Машку из колеи. Её рабочий день давно подошёл к концу, и, если бы иностранец не напросился на этот допрос сам, она бы уже давно захлопнула кабинет и была по пути в ресторан или клуб. А так вынуждена тратить на него своё личное время, находясь в этом страшном обшарпанном здании, в кабинете, который уже лет десять не знал ремонта.

Следователь посмотрела на висящие перед входом настенные часы, стрелки которых показывали пятнадцать минут восьмого.

– Вы тоже куда-то торопитесь? – подколол Воронцову Никола её же шуткой.

Этот парень своей наглостью начал Машку откровенно раздражать. Мало того, что он слышал обрывки её телефонного разговора, так ещё и позволил себе даже поёрничать по этому поводу.

Усилием воли следователь заставила себя продолжить заполнение протокола. Нужно было побыстрее закончить формальности, пока её Олежка не нашёл себе альтернативное занятие на вечер.

– Мария, может, мы перенесём наш допрос на завтра? А вы заодно хорошо к нему подготовитесь, вопросы нужные составите, – внезапно выдал задержанный. – Давайте вы сейчас разрешите мне позвонить. По вашему законодательству я имею право на телефонный звонок, – настаивал задержанный.

– Право на это вы будете иметь, когда будет определён ваш процессуальный статус и вам понадобятся услуги адвоката, – раздражённо процедила Воронцова, которой не терпелось поскорее уйти с работы.

Мысленно она уже убегала на встречу с Олегом. Интересно, в какой ресторан они поедут? Девушка представляла себя за столом, устланным кружевной скатертью, с бокалом красного вина в руке, в отблесках горящих свечей. На столе – изящные тарелки в японском стиле, изысканные блюда и палетка экзотических фруктов.

– То есть вы меня здесь держите без всякого статуса? А у вас есть на это право? – перебил её мысли задержанный.

Воронцова с раздражением вдохнула воздух, испытав непреодолимое желание задушить сидящего перед ней наглеца, но быстро взяла себя в руки.

– В некоторых случаях мы имеем право задерживать граждан без присвоения им процессуального статуса. Например, для выяснения личности, – начала чеканить следователь.

– Так мою личность вы установили. Обвинений никаких не предъявляете. Я могу идти?

– Можете. В камеру. Сейчас за вами прибудет конвой.

Тут в дверь её кабинета постучали. «Надо же, как вовремя!» – подумала Воронцова. Но на пороге вместо охранника показался дежурный Седов – пожилой жилистый мужичок с морщинистым лицом и серебристо-пепельной шевелюрой. Судя по уставшему виду, ему тоже не терпелось сдать смену и отправиться восвояси.

– Маш, отец скоро будет? – нерешительно начал Седов, поглядывая на часы.

– Он уехал по делам. А что? – пожала плечами Воронцова, закладывая свои вещи в сумку.

– Да вот незадача. Я через полчаса сдаю смену, а тут в журнале жалоба гражданина по поводу того, что в РОВД насильно удерживают его студента, не давая с ним встретиться. – Он указал на сидящего на стуле парня.

Машке в этот момент уже вовсе не хотелось заниматься чьими-то жалобами, поэтому она предложила Седову перенести этот вопрос на завтра, как несрочный.

– Этот Столяров такой, что и пожаловаться может. А прокурорские сама знаешь, как нас «любят».

При упоминании знакомой фамилии парень на стуле обернулся в сторону дежурного и заинтересованно прислушался. Воронцова нахмурила брови и дала знак дежурному последовать к выходу из кабинета.

– Этот ничего не выкинет? – на всякий случай спросил Седов.

– Думаю, он будет вести себя соответственно студенту лучшего нашего вуза, – ответила Воронцова и перевела на иностранца строгий взгляд, словно упреждая его от совершения каких бы то ни было дерзких поступков.

Оставшись в кабинете один, парень привстал со стула и тихо подтянул к себе стоящий на столе проводной телефон. Он снял трубку и набрал нужную комбинацию цифр, которую знал наизусть.


* * *


Столяров достал из кармана вибрирующий мобильный телефон и увидел на экране городской номер. Обычно с таких номеров ему звонили сотрудники госучреждений в рабочее время. У доцента возникло непреодолимое желание отбить вызов и отключить мобильный, но что-то заставило его воздержаться от эмоциональных действий и всё-таки ответить на звонок.

– Я вас слушаю, – произнёс Столяров.

– Игорь Иванович, – успел проговорить Никола, снова садясь на стул и кладя телефонный аппарат к себе на колени.

– Никола? – голос мужчины сменился удивлением. – Ты где? Тебя выпустили?

– Нет, я ещё в РОВД.

– Ясно, – в голосе доцента прозвучало разочарование. – Тебе дали возможность позвонить?

– Нет, я сам. Следователь вышла из кабинета, чтобы поговорить с дежурным о вашей жалобе в журнале. Стечение обстоятельств, которым я не мог не воспользоваться. – Никола говорил тихо, но разборчиво. – Я понимаю, что обращаться к вам за помощью после всего – верх наглости с моей стороны…

– Брось эту лирику. Давай по существу, – тихий голос Столярова приобрёл строгость. – Хотя нет. Сейчас я выйду – и мы продолжим разговор.

Доцент понимал, что каждая секунда на счету, и раз Никола совершил этот звонок без разрешения, он может прерваться в любой момент. Но в то же время отдавал себе отчёт в том, что не сможет провести этот разговор в зале. Столяров окинул взглядом сидящих вокруг коллег. Говорить при них было крайне непредусмотрительно, тем более что наверняка найдутся «уши», которые донесут его слова до Графченко.

Даже не пытаясь расслышать чьи-то негодования по поводу задетых ног и дамской сумочки, случайно сброшенной со стула на пол, доцент на ходу пробормотал извинения и вышел в коридор.

– Что конкретно ты от меня хочешь? – уже обычным своим голосом проговорил Столяров.

– Вы – первый человек, которому я рассказал про свою идею с преобразователем. К Графченко я пришёл с уже готовым материалом. Он мне не оказывал помощь ни с проектом, ни с изготовлением. Поскольку я не могу присутствовать на учёном совете в силу известных вам обстоятельств, я хотел вас попросить, чтобы вы это озвучили, если возможно.

«Какого хрена я решаю за него его проблемы? – пронеслось в голове у доцента. – Я ему вообще кто? Ассистент? Мальчик на побегушках? Он ушёл, хлопнув дверью, а я теперь разгребать за ним должен? Сам накуролесил – пусть бы сам теперь и выгребал!»

В то же время Столяров был изумлён: Никола, упрямый, как стадо ослов, обратился с просьбой о помощи именно к нему. Нашёл способ связаться и надеялся, что Столяров пойдёт ему навстречу.

В доценте боролись два желания. С одной стороны, он вполне мог отказать своему бывшему подопечному – и был бы прав. С другой стороны, это был бы крайне жестокий поступок. Возможно, даже более жестокий, чем тот, что совершил когда-то Никола по отношению к доценту.

– Как интересно получается, – протянул Столяров. – Сначала ты бросил меня и нашу группу, уйдя со всеми разработками к моему конкуренту. А теперь вот звонишь МНЕ и МЕНЯ просишь о помощи.

– Я понимаю, что вы меня сейчас вполне можете послать, и я вас даже осуждать за это не буду, – продолжал Никола. – Но мне больше не к кому обратиться.

– Прям-таки не к кому, – с издевательством проговорил Столяров. – А почему ты не позвонил своему дружку-белорусу? Он всегда тебя прикрывал и выгораживал. Почему не звонишь ректору? Он был даже готов перенести рассмотрение этого вопроса. Или Элле Магниевой? Она первой заступается за вас, иностранцев. Почему именно я, Никола?

– Потому что вы были первым, кому я рассказал про преобразователь, – повторил Никола уже высказанную ранее мысль. – Быть может, без вас я бы до этого даже не додумался.

– Если бы ты мне тогда сказал, что тебе нужно сделать эту чёртову хрень, я бы не стал тебя останавливать. Неужели ты считаешь, что я бы тебе препятствовал? Меня возмутило не то, что ты начал этим заниматься, а то, что ты скрыл это от меня. А когда я припёр тебя к стенке, ты стал прикрываться именем Милоша Лучича! Что меня и разозлило. Да, возможно, я жёстко тогда тебе ответил. Но ты сам этому поспособствовал.

– Сейчас я понимаю, что по сути ушёл от конфликта. Ушёл в прямом и переносном смысле. Но я считал, что так будет лучше для всех, включая вас.

– Ха! «Лучше будет». А ты не подумал, как Я себя чувствовал, когда по факту узнал, что ты больше со мной не работаешь? Представь себя на моём месте. Как выглядит такой поступок?

– Как предательство, – сдавленно произнёс его бывший подопечный. – А после того, как я узнал, что именно вы оплатили мою операцию, я чувствовал себя крайне скверно.

– Опять эта твоя дурацкая лирика! – резко оборвал Столяров. – Мне просто не нужны были проблемы с дохлым студентом. Куча бумажек в консульство, все эти заморочки с похоронами, с отправкой тела за границу… Наверняка бы сразу же приехала твоя мать, слёзно начала бы расспрашивать нас о том, как ты здесь учился, как со мной работал. А что я про тебя хорошего скажу? Ничего. Так что считай, что я просто откупился.

Столяров хотел припомнить бывшему подопечному историю с запуском оборудования на заводе. И о том, как самоустранился после этого Графченко. А он, доцент, сидел в ДГБ, утыканный датчиками, и давал неправдивые показания на полиграфе, чтобы выгородить его, молодого придурка. Но по интонациям собеседника Столяров понимал, что Николе этого и так уже вполне достаточно, чтобы почувствовать себя мудаком.

– Надеюсь, хоть теперь до тебя дошло, что твой отказ от авторских прав был полной дуростью? – слегка остыв, произнёс Столяров.

– Понимаю, – наконец произнёс парень. – Я надеялся на честность профессора, но в дальнейшем я буду более осмотрительным.

«Ага. В дальнейшем. Если выйдешь оттуда, где ты сейчас находишься», – проговорил про себя доцент.

– Насчёт твоей неведомой хрени – будь спокоен. Я озвучу, что её изобрёл именно ты и что Графченко пришёл уже на всё готовенькое. Но как после этого ты видишь свою дальнейшую деятельность в АКУ? Ты же с ним уже не сможешь работать.

– Я бы хотел вернуться к вам, если примете.

– Если приму, – протянул Столяров. – В чём я пока ещё абсолютно не уверен. Своим появлением ты создал мне кучу проблем, не считая того, что я в принципе не хотел с тобой работать. Утверждать, что от тебя не было пользы, я тоже не могу. Я бы не сказал, что не хочу тебя видеть в своей команде. Но и желанием особым не горю.

– Понимаю…

– Теперь ответь на вопрос: что тебе вменяют? – произнёс доцент уже более мягко.

– Когда меня задержали, говорили про наезд на полицейского. Сейчас же следователь – та самая полицейская – во время допроса ни разу об этом не обмолвилась. Но подвела всё к незаконному сбору данных с помощью «Сигмы», – голос Николы прозвучал как-то отстранённо. Будто бы это было то, что его меньше всего в данные момент заботило.

– Чёрт возьми! А она откуда об этом знает? – возмутился Столяров.

– Ну, ребята ей сами рассказали, когда она была у нас на кафедре и расспрашивала про историю с нападением.

– Кто конкретно ей рассказал? Федорец?

На том конце провода повисла тишина. В какой-то момент доценту даже показалось, что оборвалась связь, и он переспросил, на проводе ли сейчас его собеседник. Услышав короткое «ДА», Столяров продолжил.

– Ясно. Значит, Федорец. Придурок! Ты хоть понимаешь, что теперь за этим последует? Вы же сами дали ей козырь против всех нас!

– Ну, мы же должны были рано или поздно сообщить полиции, откуда у нас сведения о нападавших. И… вы же помните, что после похожего инцидента на набережной, когда напали конкретно на нас, их имена ребята называли.

– Ага. Называли, ****ь! Потом они все благополучно «испарились» из материалов дела, когда его забрало городское управление. Подтёрлись, наверное, этими протоколами. И не забывай, умник, что ты тогда лежал под аппаратом ИВЛ. И может, это даже к лучшему. А то наговорил бы, откуда у вас взялись сведения об этих отморозках со всеми их персональными данными.

– Они потому и «испарились» – потому что полиция усомнилась в их достоверности. И имели на это все основания: иностранные студенты действительно не могли знать в лицо и по имени всех городских фашистов, тем более тех, чьи лица были под масками. Тут уже или идти ва-банк, или позволить делу принять тот же оборот, какой оно приняло после майских событий. Не знаю, как вас, а меня второе – не устраивает. А первое даёт хоть какой-то шанс…

И тут голос Николы был прерван женским, с нотками возмущения, голосом, видимо принадлежащий следователю.

– Что вы делаете?!

– Воспользовался своим правом на телефонный звонок. Которого, вы, Мария пытались меня лишить, – раздавался спокойный голос Николы.

Дальше послышался глухой звук и протяжные гудки. Вероятно, парень положил трубку на аппарат, пока её не успела выхватить следователь.

Доцент привалился спиной к стене и закрыл глаза.

– Всё в порядке, Игорь Иванович? – раздался рядом голос его студента, Владислава Федорца – того самого, которому он устроил взбучку у лифта.

Столяров поднял на Федорца уставший, полный злости, взгляд и едва сдержался, чтобы не нахамить студенту в ответ на неуместную реплику и за трепание языком с полицейской на кафедре.

Доцент зашёл в зал и присел на кресло рядом с Магниевой. В то, что монотонно рассказывал выступающий, вникать он уже и не пытался – все его мысли крутились вокруг звонка Николы. «Каким же надо быть безумцем, чтобы так рисковать! – думал Столяров. – Теперь ему и за это ещё отвечать придётся. Наверняка же попытаются определить номер и выяснить, кому он звонил и зачем». Доцент даже представил себе звонок из райотдела с вопросом, о чём с ним беседовал задержанный – и даже испытал какое-то садистское удовольствие от того, что мог бы им в этот момент ответить.

С другой стороны, Столяров понимал, что положение научных групп АКУ, занимающихся разработками «Сигмы», усугубилось, потому что утром, находясь на кафедре, некоторые болтуны разляпали полицейской про установленные на улицах города камеры, и если бы этот перебежчик его сейчас не предупредил, то Элле Магниевой – одному из непосредственных кураторов групп, занимавшихся разработкой «Сигмы» – стали бы задавать неудобные вопросы. А зная, как и в какой форме их порой представители внутренних органов, некоторых из них и вовсе могли застигнуть её врасплох. «Надо об этом предупредить Эллу. Как можно скорее», – отметил для себя Столяров.


* * *


Докладчик наконец закончил и по-прежнему стоял за трибуной в ожидании вопросов. Слово, как обычно, взял профессор Альберт Графченко. Он включил вмонтированный в столик маленький, на длинной ножке, микрофон.

– Геннадий Львович, – обратился он к докладчику. – Я вот слушал вас, и позвольте не согласиться с порядком распределения выступлений по дням. Вы наш с Денисом доклад относительно уникального оборудования, сулящего большой прорыв в науке, ставите аж на третий день, наряду с докладами студентов. Откуда, простите, такое неуважение?

Столяров пристально посмотрел на профессора. Как и предположили они с ректором в их недавней беседе, Графченко воспользовался отсутствием своего оппонента и решил, что называется, брать быка за рога.

– Такой порядок выступлений мне был предоставлен уже сегодня. Не я его разрабатывал, – растерянно ответил стоящий на сцене.

– Что значит «такой порядок»? Кто вообще составлял эту очерёдность? Почему не посоветовались со мной? Вы же должны понимать важность совершённого нами открытия.

– Альберт Эдуардович, насчёт очерёдности распорядился лично я, – раздавшийся из динамиков голос ректора заглушил профессорское бурчание. – Во-первых, вы же знаете, что на открытии конференции у нас запланировано достаточно большое количество выступающих, в том числе представителей городской власти и наших иностранных гостей. Мы не сможем выделить дополнительное время для демонстрации любых разработок, какой бы прорыв они ни сулили. Есть регламент проведения подобных мероприятий. А во-вторых, если вы внимательно слушали Геннадия Львовича, лично вам, как старейшему работнику университета, на открытии будет предоставлено слово для приветствия. Поэтому я не понимаю, о каком неуважении к вам вы сейчас говорите.

– А я не о себе! Это неуважение к нашему труду, Семён Семёнович! – с осуждением в голосе произнёс Графченко. И, казалось, вот-вот погрозит пальчиком.

– К вашему? – вздёрнул брови ректор. – Не хотел поднимать этот вопрос на сегодняшнем заседании, но коль уж вы настаиваете… Изобретение не ваше, профессор. И то, что его разработчик – студент нашего вуза Никола Радич – по каким-то там своим причинам решил отказаться от авторских прав на своё изобретение, вовсе не делает его вашим.

Караваев красноречиво посмотрел на доцента. Столяров молчал, а Графченко продолжал.

– Этот, как вы изволили выразиться, «разработчик», не сделал и пятой части того, что сделала моя научная группа, – оппонировал профессор. – Мы работали над этим изобретением очень давно и, просто пожалев молодого человека, у которого случился конфликт с его куратором, – Графченко развернулся и бросил колкий взгляд на Столярова, – подключили его к нашим исследованиям. Мы этого мальчика пожалели! Выделили ему кусок работы, чтобы он не чувствовал себя ущемлённым. А то, что он теперь на каждом углу рассказывает про своё авторство, так это особенности возраста, попытка самоутвердиться. В педагогике даже понятие такое есть – юношеский максимализм. Вспомните себя в его годы. Естественно, ему кажется, что только благодаря ему этот агрегат увидел свет. Но мы-то с вами – взрослые люди, понимаем, что это не так.

Ректор обречённо опустил голову. На Столярова он больше не смотрел. Тот, в свою очередь, сжал кулаки и потянулся к пульту с микрофоном. «Мне больше не к кому обратиться», – звучал в его голове голос Николы.

Доцент нажал кнопку включения и заговорил в момент, когда Графченко расслабил в кресле свою тушу, готовясь праздновать свой триумф.

– Альберт Эдуардович, вы сейчас намеренно искажаете факты? – возразил доцент. – Вы же только что сами озвучили, что данный молодой человек, Никола Радич, перешёл к вам из МОЕЙ научной группы. И я лично видел НАЧАЛО его работы над преобразователем. Что касается ваших существующих разработок, то они как буксовали на месте добрый десяток лет, так буксовали бы и дальше, если бы не Радич. Вы только что говорили, что он не сделал и пятой части того, что сделали вы. Но где была ваша смелость, профессор, когда здесь были представители ДГБ? Отчего же вы тогда так самоустранились в присутствии этих господ в погонах? Почему же вы им не озвучили, что этот прибор на четыре пятых сделали вы?

В зале раздались смешки. Историю с приходом в университет представителей департамента госбезопасности, которые, проведя ряд допросов, обыскали кафедру квантовой физики и лабораторию Столярова, знал практически каждый из всех, кто присутствовал в зале.

– Ну то, что вы так пылко за него сейчас заступаетесь, ни меня, ни присутствующих, думаю, не удивляет, – со старческими смешками бросил профессор.

– Потрудитесь разъяснить ход ваших мыслей. Без толмача в последнее время понимать вас стало крайне сложно, – отбил доцент.

– Разъясняю, – принял «вызов» доцента профессор. – Вы пытаетесь вернуть его к себе всеми силами. Вплоть до того, что оплачиваете ему дорогостоящие операции. Не говоря уже о том, что до вашей ссоры вас часто видели выходящими из лаборатории в довольно поздний час.

– Странно, что Я её оплатил, а не вы. И почему-то его одного выходящим из лаборатории в довольно поздний час – видели. А вас с ним в этот момент – нет. А теперь вы бессовестно пользуетесь плодами его труда.

Тут со своего места поднялась Агата Мичман. Она сидела на шестом ряду, как раз перед доцентом Столяровым.

– Альберт, я что-то не пойму. Это что был за пассаж про поздние уходы преподавателя со студентом? Ты вообще мозги растерял на старости лет? Или «съехать с темы» хочешь? – Её зычный голос раздавался по залу и был слышен даже без микрофона.

– Коллега задал вопрос, я на него ответил, – развёл руками профессор и нервно засмеялся. – Что должны думать сотрудники, видя, как двое мужчин – преподаватель со своим студентом – выходят вместе из учебного корпуса чуть ли не в два часа ночи?

– Ты вообще нормальный? Ты хоть понимаешь, что сейчас ты оскорбляешь весь преподавательский состав АКУ? – возмущённо продолжала Агата. – Позавчера я уходила из кафедры после полуночи вместе с двумя своими студентами, девятнадцатилетними мальчиками. Как мне сейчас трактовать твои слова и намёки? Что мы там, по-твоему, делали?

Зал разразился хохотом.

– Альберт Эдуардович, – произнёс в микрофон ректор и строго посмотрел на профессора. – Мы здесь собрались, чтобы обсудить насущные вопросы по предстоящей конференции, а не выяснять, кто, когда и с кем уходит из университета. Не понимаю, почему вас так интересует этот вопрос, хотя, беря во внимание ваш возраст, догадки у меня имеются. Но поверьте, он не представляет никакого интереса для меня и уж точно не является предметом обсуждения на учёном совете. Мне даже неловко от того, что приходится объяснять вам столь очевидный момент.

В разговор снова вмешалась Агата Мичман.

– А если я ещё раз услышу от тебя что-то подобное в адрес меня или моих коллег, пеняй на себя, старый пердун! – с жаром выпалила женщина.

– Агата Алексеевна, будьте чуточку тактичны, – перебил её ректор, говорящий в микрофон.

– А что сразу Агата Алексеевна? – огрызнулась женщина. – Альберт совсем уже чокнулся! Хотела призвать его к разуму, но, как я вижу, призывать там уже не к чему. И как член учёного совета, я хочу знать, что там за история с присвоением авторских прав!

– Ну если говорить по существу, – снова вступил Столяров, обращаясь уже к Агате и присутствующим, – я вижу за колкостями в мой адрес и в адрес студента, которого я курировал, попытку Графченко перевести стрелки и вместо обсуждения вопроса, который он сам же и поднял, пользуясь отсутствием своего оппонента, увести диалог в сферу личных взаимоотношений. Он знал, что мы с Радичем в ссоре, и видимо надеялся, что я за него не заступлюсь. А когда увидел отпор с моей стороны, тут же стал давать нелепые намёки.

У профессора Графченко начали нервно ходить желваки.

– Насколько мне известно, Радич был приглашён на сегодняшний совет. И у меня возникает резонный вопрос. А сам он что, не в состоянии себя отстоять? Или ему не хватило смелости сюда прийти?

– Он не смог прийти, потому что были на то причины, – жёстко ответил Столяров. – Считайте, что я говорю от его имени.

– Причины? Значит я, находясь на больничном, нашёл в себе остатки сил, чтобы присутствовать на заседании, понимая всю важность обсуждаемых вопросов, а он не удосужился? Такой больной и немощный? Хотя зачем ему приходить? У него же тут такой защитник! – Профессор посмеялся себе в бороду. – И вообще, Игорь Иванович, я так и не понял, зачем вам это нужно. Какой у вас интерес? Насколько мне известно, он вас кинул, ушёл со всеми наработками. Что заставляет вас защищать этого молодого человека, теряя уважение коллег?

– Вы правильно оговорились: со всеми наработками. Прямо-таки по Фрейду, – ответил Столяров, и некоторые в зале даже зааплодировали. – То, что он от меня ушёл, я как-нибудь переживу. А заступаюсь я не за него, а за продукт его интеллектуальной деятельности, который вы попытались присвоить себе, воспользовавшись его наивностью и доверчивостью. Я видел заявку, которую вы собирались передать в патентное бюро. В ней нет ни слова ни про Радича, ни про наш университет. Вы огульно присвоили себе чужую интеллектуальную собственность. Не только моего подопечного, но и мою, и всего нашего университета. Как вы считаете, кто из нас в данной ситуации больше теряет уважение коллег?

Тут слово взял сидящий в президиуме Караваев.

– Так, господа, успокойтесь. Эмоции здесь неуместны, и переход на личности – тем более. А к вам, профессор, у меня есть один очень серьёзный вопрос, на который я прошу ответить прямо, без передёргиваний и перевода стрелок, – строго проговорил ректор и направил пристальный, тяжёлый взгляд на профессора Графченко. – Потрудитесь объяснить, как так вышло, что о вашей попытке зарегистрировать патент на своё имя я узнаю из средств массовой информации?

– Семён Семёнович, давайте будем честны, – начал оправдываться Графченко. – Как бы сейчас ни пытались здесь некоторые меня оклеветать и обвинить в плагиате, все мы прекрасно с вами знаем: тот, кто начинал эти исследования, уже давно умер! Вы предлагаете нам оформить патент на умершего человека?!

– Альберт Эдуардович, я просил без передёргиваний, – снова урезонил профессора ректор. – Повторю свой вопрос ещё раз, но уже с маленьким уточнением. Почему о том, что вы оформляете на себя изобретение умершего изобретателя, я узнаю НЕ ОТ ВАС, а из средств массовой информации? Почему вы не поставили меня хотя бы перед фактом? Не говоря уже о том, что подобного рода решения, на кого какой патент регистрировать, должен принимать наш учёный совет.

– Альберт, ты скрыл от нас эту информацию! – снова разнёсся по залу из динамиков громкий голос Агаты Мичман, сидевшей в шестом ряду и волком смотревшей на профессора Графченко. – Я никогда не думала, что ты пойдёшь на такую подлость!

– Ну не можем же мы оформлять такую серьёзную разработку на студента, недоучку, третьекурсника! Тем более, он иностранец! Что скажут в патентном бюро, в Министерстве обороны? – продолжал парировать Графченко. Правда, теперь он уже сильно занервничал, на что указывали крупные капли пота, заблестевшие у него на лице.

По залу пробежали возмущённые возгласы.

– То, на кого мы можем это оформить, должен решать наш учёный совет. Но вы приняли такое решение единогласно. СКРЫВ от нас эту информацию.

Некоторые из присутствующих тем временем начали шушукаться – пытались выяснить, о каком умершем учёном идёт речь. «Сразу видно тех, кто не читает и не смотрит новости», – подумал про себя Столяров. И поймал себя на мысли, что до недавнего времени он сам был не в курсе многих дел, так как весь был погружён в научную работу.

– Речь идёт об изобретении Милоша Лучича, работавшего у нас в АКУ, – начал разъяснять Столяров. – Мой подопечный отказался от авторских прав. Он утверждал, что воплощал идею Лучича, которую ему удалось реализовать, работая с его дневниками.

– БЫВШЕГО подопечного, Игорь Иванович. БЫВШЕГО! – вставил едкую реплику Графченко.

– А вы наивно полагаете, что после того, что вы сделали, он захочет с вами остаться?

– А вы, видимо, рассчитываете переманить его обратно, – с издевательской ухмылкой проговорил Графченко.

– На что я рассчитываю, не ваше дело, – с нотками брезгливости ответил Столяров.

– Что касается Милоша Лучича, я лично работал с ним в одной команде! Тогда вы сами ещё были студентом, а этого сосунка не было и в проекте! И к разработкам, которыми занимался Милош, я имею непосредственное отношение! Потому что всё это мы делали с ним вместе!

– Только ты с ним, что ли, работал, Альберт? – снова подала возмущённый голос Агата. – С ним и я работала, и Архиповы, и Стешкин! В той научной группе нас было шесть человек! И, коль уж на то пошло, именно этой разработкой, которую мы много лет пытались воссоздать по его дневникам, он занимался конкретно со Стешкиным! Тем самым, кому по твоей милости мы объявили бойкот! Теперь я понимаю, зачем этот бойкот тебе был нужен! Ты сделал всё, чтобы ограничить наше с ним общение, и чтобы он ничего не узнал о регистрации тобой патента на это изобретение, и не смог его зарегистрировать сам!

– Ишь, как ты его теперь защищаешь! – огрызнулся Графченко, ещё более повысив голос. – А вспомни, как он тебя предал, когда использовал в своей «Омеге» цвето-световой код! А его, можно прочим, разработала и сконструировала ты! И я не помню, чтобы он спрашивал на это твоё разрешение!

– Но при этом он всегда говорил, что автор цвето-светового кода – я! А что делаешь ты? Нагло присваиваешь себе чужую разработку, без малейших оговорок на всех, кто в этом участвовал! А с Милошем я работала много лет. Я лично была в курсе всех его идей. Игорь Столяров тогда на первом курсе учился, и это был мой лучший студент. «Малолетнего сосунка», как ты выразился, тогда действительно в проекте не было. Но если всё так, как говорит Игорь, то этот парень поступил благородно, в отличие от тебя! Ты даже сейчас, спустя два с лишним десятка лет после смерти Милоша, не упустил возможности поквитаться с ним.

– Поквитаться? Да за что?! – профессор попытался рассмеяться.

– Сам знаешь, за что! Прекрасно знаешь!..

Доцент откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Он смутно, но помнил погибшего изобретателя. Молодого, упрямого, с кучей идей в голове. Он читал первокурсникам физику и основы электродинамики, сопровождая свои лекции постоянными демонстрациями и экспериментами. Всегда открытый, улыбчивый, невероятно наивный и доверчивый, говорящий с чудным сербским акцентом, ставящий ударения на первый слог. Некоторые студенты над ним из-за этого подшучивали. Но лекции Милоша всегда собирали аншлаг. На его демонстрации с катушками, магнитами, электроприборами и самодельными лазерами приходили смотреть как на зрелище. А ещё он был единственный, кто мог себе позволить говорить со студентами о политике, объясняя, что сейчас идёт передел мирового порядка. После развала Советского Союза ряд западных стран пытаются подчинить своей воле бывшие страны СССР. Он говорил о роли «большой семёрки» в расчленении его родной страны Югославии и рассказывал, как со странами, правительства которых не захотели подчиниться политике Запада, расправлялась карающая организация, именуемая Военным Альянсом.

Его мысли прервала Элла Магниева, которая также вступила в дискуссию.

– Альберт Эдуардович! О том, что невозможно регистрировать патенты на тех, кого уже нет в живых, или на тех, кто ещё не имеет учёной степени, вы можете рассказывать за пределами этих стен. Другие в эти отговорки, может быть, и поверят, – говорила она в микрофон, установленный на столике перед местом, за которым она сидела. – Но зачем вы пытаетесь убедить в этом НАС? Мы же не люди со стороны, и многие вещи понимаем не хуже. У нас масса изобретений, которые зарегистрированы на иностранных студентов, и вы прекрасно это знаете. Да и где в уставе университета написано, что изобретения, над которыми работали иностранные студенты, запрещено на них регистрировать?

Магниева встала с места, сняв с подставки микрофон, и вышла с ним в центр зала, как делала обычно, когда говорила что-то такое, что касается всех.

– Предлагаю посмотреть на ситуацию с экономической стороны. Умерший, не умерший, иностранец, не иностранец – все эти тонкости пока отставим в сторону. Давайте пока дадим себе ответ на главный вопрос. – Элла говорила спокойно и по-деловому. Все её слушали очень внимательно. – Понятно, что выбор только между умершим изобретателем и профессором Графченко не стоял. Изобретение можно было бы оформить и на группу учёных в принципе. Мы сейчас даже не спрашиваем у Графченко, ПОЧЕМУ он это сделал. Достаточно задать другой вопрос – и ответ на предыдущий всплывёт сам собой. Сначала давайте разберёмся: КТО будет получать отчисления за этот патент? Правильно. Тот, на кого он будет оформлен. А теперь я задаю прямой вопрос профессору Графченко: Альберт Эдуардович, я правильно понимаю, что здесь была попытка присвоить себе не только изобретение, но и деньги вуза?

– Это оскорбление! – начал зубоскалить Графченко. – Я не позволю так себя унижать.

– Ты, значит, можешь других оскорблять и унижать, а тебя никто не смеет?! – выкрикнула с места Агата Мичман.

– Это не оскорбление. Это – вопрос, – спокойно и невозмутимо ответила Магниева. – Ответьте: да или нет?

Другие в зале начали переглядываться и смотреть на профессора с осуждением и непониманием.

– Речь не только о доходах вуза. Пострадала репутация нашего вуза! Репутация всех нас! Вы видели, сколько журналистов сейчас толпятся в коридорах, спрашивая всех нас о краже изобретений. И всё это произошло с вашей подачи, Альберт.

– Дорогая Эллочка. Не надо путать карты, – со злобной, демонической улыбкой на лице начал фамильярничать Графченко. – Не вы ли сюда привели эту журналистку, которая выложила данные об этой разработке на всеобщее обозрение? Разработке, представляющей, на минуточку, государственную тайну!

– Да, её сюда пригласила я! Чему сейчас искренне рада. Потому что если бы не эта огласка, мы бы в жизни не узнали, что огромные деньги вуза ушли на сторону. И гнев, с которым вы сейчас на меня смотрите, мне вполне понятен.

– Да она воровка! Влезла на кафедру! Да в нормальной бы стране её за это посадили!

– В нормальной стране, – тут же вмешалась в разговор Агата, – не позволили бы стороннему человеку присваивать себе чужие изобретения!

В этот момент из конца зала раздался женский писклявый голос, более похожий на куриное кудахтанье.

– Почему посторонние в зале?! кто их впустил?!

Голос принадлежал одетой в вязаную кофту сутулой женщине в толстых очках, с волосами, закрученными «дулькой» на макушке. Это была лаборантка кафедры дистанционной электроники по имени Клара – та самая, которая по просьбе профессора Графченко проводила обыски нерадивых студентов на наличие шпаргалок.

Она стояла в конце зала возле сидящих на заднем ряду мужчин. Один из них был лет тридцати, стройный, в правильными чертами лица, одетый в кожаную куртку, стилизованную под лётную, с очками-гогглами на макушке. Второй, одетый в джинсовую куртку, был постарше и покрупнее, с усиками. В руках он держал телевизионную камеру.

По залу пронёсся гул.

– Вы о себе, Кларочка? – съязвила Агата Мичман. – Присутствие лаборантов на заседание учёного совета как бы тоже не допускается.

– Да я документы принесла Альберту Эдуардовичу! А тут такое… Незаконная съёмка… Вон отсюда! Вон! – кричала лаборантка и всем своим тщедушным телом стала закрывать объектив камеры и наваливаться на оператора, стоявшего сзади зала, а заодно и выталкивать известного телеведущего Германа Галактионова.

– А вот и Кларочкин выход, – ухмыльнулся с места Столяров, наблюдая забавную сцену у себя за спиной. – А я-то думаю, когда она уже встрянет своего патрона защищать.