Ангел Таша. Часть 8. Призрачное счастье

                Иллюстрация – рисунок Елены Владимировны Шипицовой.
               
                Попытка субъективно-объективных размышлений.    

                МАЙ – ДЕКАБРЬ 1830 

                «Ах, что за проклятая штука счастье!»
                А.Пушкин. Из письма 1830 г.
                ***

                День минует, иль два, или год,
                кто-то снова мечту обретёт,
                потеряет - и снова найдёт.
                Вы поверьте - и боль пройдёт...

                Нила Кинд

               

      Последние дни мая 1830 года в Полотняном Заводе наполнены грустью прощания. Александр уезжал сразу после завтрака, и с самого утра в глубине Ташиных глаз затаились слёзы… Кстати, где она?  Только что была и вдруг исчезла….
 Азя бросилась в сад.

     Раннее солнышко розовым пятном просвечивало меж зелёных ветвей. Хлопья  серого тумана таяли над зеркалом пруда, открывая горбатый мостик и на нём два призрачных силуэта…

    Они держались за руки, а губы что-то беззвучно шептали… Резвый ветерок взлохматил кудрявую шевелюру… Всколыхнул кружевную палантинку…

- Та-а-аша! – громко позвала Азя. – Вас жду-у-т!

   Их ждали все: и самодовольный дединька Афанасий Николаевич, и недовольная маман, с вечной грозно-кислой миной на одутловатом лице, и разнаряженная Катрин, и улыбающийся братишка Сергей…  Глаза, у одних с любопытством, у других с подозрением, устремились на опоздавших.

     Таша бесшумно проскользнула на своё место. Александр извинился добродушно-хладнокровно. Ах, как не хотелось ему уезжать!

       Но уже через час лёгкий тарантас подпрыгивал на ухабах, увозя его в Москву, к новым волнениям и хлопотам, навязанным предприимчивым дедулей. Ох! 

      Накануне вечером, заведя будущего родственника в свой кабинет, он, сипло жалуясь на судьбу, настойчиво канючил: 

- Вы уж похлопочите, Александр Сергеич, не сочтите за труд! Денег-то внучке на приданое нет у меня. А вы к министрам вхожи… с самим государем знакомы. По слухам, он  вам благоволит… Вот и замолвите словечко, чтобы выделили мне из казны вспоможение…

- Это как? – удивился Александр.

- Ну, хотя бы как… как единовременное пособие! Посодействуйте!

     В глазах старика вспыхивали диковато-суетливые искры.

     Александр пожал плечами:
- Я попробую, но вы преувеличиваете моё влияние.

     Вдыхая свежий ветер весенних полей, он скептически грустно улыбался. Пособие – бывшему миллионщику?!

     Конечно, скепсис был оправданным. Николай Первый лишь посмеялся над прихотью наследника миллионного состояния.

      А Наталья Ивановна кипела от злобы. Выдать дочь замуж без приданого?  Как можно!!! Гордость не позволяла. А где его взять, если прижимистый свёкор скряжничает?

    Поместья  заложены, перезаложены.  Доходов едва  хватало на проценты. Где уж тут обеспечить привычную барскую жизнь, отказываться от которой он не собирался.

        А традиции соблюсти надо! Собрав семейство, дед Афанасий торжественно объявляет:

 - Трём внучкам дарю я имение Катунки в Нижегородской губернии. Берите, делите на три части, радуйтесь! Благодарите дединьку!

     Естественно, вначале обрадовались. А через неделю Наталья Ивановна узнала причину щедрости: огромный долг Опекунскому совету за Катунки превышал стоимость самого имения! Получив треть поместья, Наташа должна была бы выплачивать казне и  долг...

    Об этом шли грустные разговоры сестёр: бесприданницам нет ни счастья в любви, ни почёта в свете.

     Какой же выход? Афанасий Николаевич предложил Пушкину взять на себя управление имением! Дескать, если хорошо будешь управлять, поделюсь доходами, -  небось, тогда и долг выплатим… Может, вспомнил, как удачно когда-то управлялся с делами его сын?...
   
      Предусмотрительный Пушкин не согласился, но, в свою очередь, посоветовал деду дать не ему, а внучке заёмное письмо и доверенность на получение доходов.
    
      Тем дело и кончилось, ни заёмного письма, ни доверенности не оформили, так что констатирую:  ни-че-го не получила в приданое когда-то обожаемая Ташенька.

    Ах, да, чуть не забыла! Из тьмы подвалов появилась на свет знаменитая «Медная бабушка» - вы уже знаете её историю, но не знаете о хлопотах поэта.

    Оборотистый  дед поручил Пушкину продать её непременно за сорок тысяч! Статую перевезли в Петербург. За дёшево (можно было получить семь тысяч) дед ни в какую не соглашался, а за дорого, увы! желающих не нашлось.

    Добавлю ещё два факта. С 1821 года Наталья Ивановна стала полноправной владелицей Яропольца.
   Четырнадцать тысяч гектаров земли, 20 деревень... Как вам эта статистика? И это ещё не всё.
 
     Деревню Голоперово Наталья Ивановна завещала старшей дочери Екатерине, ставшей женой Жоржа Дантеса. Стыдно, наверное, было перед иностранцем отдавать бесприданницу.

      Выйдя замуж за Ланского, другую деревню получила Наталья Николаевна. Нелюбимая Александрина осталась без материнского наследства.

      Дантес после смерти жены в 1843году затеял тяжбу, судился с семьей Гончаровых за обещанные, но так и не полученные 25 тысяч рублей приданого. Даже к царю обращался – напрасно…

   Сравните с Пушкиным, который сам оплатил приданое своей невесты. Мог бы по суду тоже потребовать возврата долга. Но разве это могло прийти ему в голову?! Да никогда!

     Добравшись до столицы, Александр пишет нежные письма невесте:

     «Итак, я в Москве, – такой печальной и скучной, когда Вас там нет… Вы не можете себе представить, какую тоску вызывает во мне Ваше отсутствие. Я раскаиваюсь в том, что покинул Завод – все мои страхи возобновляются, еще более сильные и мрачные...
   Я отсчитываю минуты, которые отделяют меня от Вас…».

    Из Петербурга, где Пушкин безуспешно хлопотал о продаже несчастной «бабушки»,  летят ласковые строки:

Ее высокоблагородию
милостивой государыне
Наталье Николаевне
Гончаровой
в Москве
на Никитской в собств. доме.
 
     «Честь имею представить вам моего брата, который находит вас такой хорошенькой в своих собственных интересах и которого, несмотря на это, я умоляю вас принять благосклонно…  Завтра начну делать визиты вашим родным…
… Цалую ручки Наталье Ивановне, которую я не осмеливаюсь ещё называть маменькой, и вам также, мой ангел, раз вы не позволяете мне обнять вас. Поклоны вашим сестрицам. — А. П.  20 июля 1830
               
     Видно, Лев Сергеевич не шутя влюбился в Наташу, вот что записывает в дневнике Алексей Вульф: "Пушкин ещё не женился, а брат его Лев уверяет, что если Гончарова не выйдет замуж за Александра Сергеевича, то будет его невестою".

    Пушкин же этим летом совершает ещё одно «сентиментальное путешествие» - в места своего детства Захарово и Вязёмы, где был счастлив, когда ещё жива была бабушка Мария Алексеевна. О, благословенное, беззаботное детство!..
 
    Но мрачные страхи первого письма не напрасны…  Судьба дразнила влюблённых надеждой, которая  тут же исчезала в тумане препятствий.

      20 августа умер дядя Пушкина, Василий Львович - тот самый, который когда-то привёз Александра в Петербург для поступления в Лицей. Родители были в Михайловском. Все хлопоты и расходы (расходы немалые!) Александр взял на себя. Он прошел за гробом дяди до Донского монастыря пешком, мрачный, подавленный.
 
     Свадьба из-за траура вновь откладывается, и Пушкин уезжает в Болдино, чтобы вступить во владение частью отцовского поместья.   

      Но перед отъездом – беда! Безоблачное  будущее вновь на краю пропасти. 27  августа, сияюще-окрылённый, он приехал поздравить невесту с восемнадцатилетием, а ему устроили  безобразнейшую головомойку.

      Встала ли Наталья Ивановна не с той ноги, или нашептали что-то  московские сплетники, но она словно с цепи сорвалась — градом на голову Александра посыпались колкие обиняки, оскорбительные обвинения, упрёки и намёки… Помянут  и карточный проигрыш, и визит к Татьяне-цыганке, и легкомысленная записочка, и слишком любезное обхождение с кокетливыми дамами…

      Его Наташа стояла рядом с маменькой, не поднимая глаз, не говоря ни слова.  Ни слова!!!  Ему показалось: она соглашается с маман! Это было самое горькое и обидное.

        Хлопнув дверью, Александр выскочил из дома на Никитской. Предел отчаяния – в горьком признании невесте:

        «Я уезжаю в Нижний, не зная, что ждёт меня в будущем. Если Ваша матушка решила расстроить нашу помолвку, а Вы решили повиноваться ей, — я подпишусь под всеми предлогами, которые ей угодно будет выставить, даже если они будут так же основательны, как сцена, устроенная ею мне вчера, и как оскорбления, которыми ей угодно меня осыпать.
      Быть может, она права, а не прав был я, на мгновение поверив, что счастье создано для меня. Во всяком случае, Вы совершенно свободны…».

     До чего ж надо было довести обычно сдержанного, вежливого Александра, чтобы вырвался этот вопль отчаяния!

     Самое ужасное: он поверил, что Таша «решила повиноваться маменьке». Эта мысль факелом горела в душе, сжигая последние мосты…

     Эх, если бы  мог он видеть другое пламя – пожар Ташиного страдающего сердца! Не смела она, увы, не смела не повиноваться в тот момент… 

     Но потом всё чаще и безоглядно упрямее решалась на протест…

     Девятого сентября в Болдино приходит её письмо! Увы, оно не сохранилось, но Пушкин сообщает о нём  другу (Петру Плетнёву): «Сегодня …получил я премиленькое письмо; /Таша/ обещает выйти за меня и без приданого… Зовет в Москву…»

     Ликующая радость переполняла сердце, вместе с надеждой вздымая на седьмое небо! Великодушный и отходчивый, он не помнит зла и даже готов «очень покорно» целовать руки капризной и вздорной будущей тёще…

      С душевным волнением читаю я эти трогательные строки – в них столько трепетной нежности и светлой любви!
 
        «Моя дорогая, моя милая Наталья Николаевна, я у ваших ног, чтобы поблагодарить вас и просить прощения за причиненное вам беспокойство.
       Ваше письмо прелестно, оно вполне меня успокоило. Мое пребывание здесь может затянуться вследствие одного совершенно непредвиденного обстоятельства. Я думал, что земля, которую отец дал мне, составляет отдельное имение, но, оказывается, это — часть деревни из 500 душ, и нужно будет произвести раздел. Я постараюсь это устроить возможно скорее.
     Еще более опасаюсь я карантинов, которые начинают здесь устанавливать. У нас в окрестностях — Cholеra morbus  (очень миленькая особа). И она может задержать меня еще дней на двадцать! Вот сколько для меня причин торопиться!
     Почтительный поклон Наталье Ивановне, очень покорно целую ей ручки…
     Поблагодарите м-ль Катрин и Александрин за их любезную память; еще раз простите меня и верьте, что я счастлив, только будучи с вами вместе.
9 сентября. Болдино».
                ***
   Ах, Болдино… Знаменитая Болдинская осень!
     «Холера морбус»  на три месяца задержала его в деревне, и  строгие карантинные кордоны были оградительно крепки, как тюремные стены, – не прорваться, не выехать!

     Оставался письменный стол, гусиные перья, ореховые чернила да прощальная краса осенней природы и безграничное воображение!

     Любовь подарила поэту необыкновенный творческий подъем! 

      «Просыпаюсь в 7 часов, пью кофей и пишу  до 3 часов. < … > недавно расписался, и уже написал пропасть. В 3 часа сажусь верхом, в 5 в ванну и потом обедаю картофелем, да грешневой кашей. До 9 часов читаю. Вот тебе мой день, и все на одно лицо!».
                ***
        Но на этом лице всё чаще появлялись тревога и страх за любимую:

    «Письмо ваше от 1-го октября получил я 26-го. Оно огорчило меня по многим причинам: во-первых, потому, что оно шло ровно 25 дней; 2) что вы первого октября были еще в Москве, давно уже зачумленной; 3) что вы не получили моих писем; 4) что письмо ваше короче было визитной карточки; 5) что вы на меня, видимо, сердитесь, между тем как я пренесчастное животное уж без того. Где вы? что вы? я писал в Москву, мне не отвечают…

      Если вы в Калуге, я приеду к Вам через Пензу; если вы в Москве, т. е. в Московской деревне, то приеду к Вам через Вятку, Архангельск и Петербург. Ей-богу не шучу — но напишите мне, где вы…»    /29 октября/
                ***

     А Таша?  Как она жила в эти месяцы вынужденной разлуки? Наталья Ивановна хотела увезти детей в Полотняный завод, но не решилась. Остались в холодной холерной Москве.

     И я знаю, чувствую, что невесте было намного тоскливее и тяжелее, чем жениху.

      Страшная зараза продвигалась по Волге, наполняя слухи ужасом, а деревни и города закрывая на карантин. Войска оцепили столицу, как в военное время…

    - Матушка, хозяюшка! – голосила  странница  в запылённой одежонке, кладя земные поклоны и суетливо крестясь. – Ох, матушка, что на свете деется! Божие наказание грядет за грехи наши тяжкие! В Саратове померли две тыщи человек… в монастыре дьяк да диакон отошли в мучениях…

     Дворовые окружили женщину, раскрыв рты, слушали. В окнах  виднелись встревоженные лица барышень Гончаровых.
 
   Наталья Ивановна отдавала распоряжения:

- Поставить деготь во все углы!  Мужикам запастись чесноком, и можжевельником и окуривать комнаты по утрам и на ночь! Никого чужих да подозрительных  не принимать! Без спроса никуда не отлучаться!

     Граф Фёдор Иваныч успокаивал:
- Меры предосторожности будут умножены. С завтрашнего дня прервется совершенно сообщение города со всеми губерниями.

- А как же письма? – встрепенулась Таша. – Их будут принимать на почте?

- Будут. Только каждое окурить надобно, дабы бациллы уничтожить, да проколоть, показав, что безопасно оное.

- А Малиновская сказала, - вмешалась  Катрин, - что во дворце бал хотят…

- Отменят,  отменят, – не дал ей докончить граф. – Прежде чем быть допущенным, там большая проформа: надобно облить руки хлорной водою и пополоскать рот… А всего лучше, говорят, предохранительное частое курение уксуса с мятою.

- Как можно этакое?! – ужаснулась Азя. – Читала я Бюллетень, идя к заутрене, сказано в нём, сколько человек за день умерли и какою смертью. Всё больше крестьяне да нищие умирают…

      Младшая  слушала, не вмешиваясь. Сердце билось неровно, гулко: где-то в Болдино – так далеко! – её суженый… Не случилось бы беды! Давно писем не было…

      Маменька дочерей в город не пускала. Дома было одиноко, грустно, страшно. Учителя не приходили, боясь принести заразу…  Девушки прилежно вышивали или вязали. Читали вслух. Александрина играла на фортепьяно. Томик стихов Пушкина Таша прятала под подушку и перечитывала со свечой вечерами. Сёстры шёпотом пересказывали то, что подслушали у слуг.
         
     Тревожно гудели колокола храмов. Народ у тумб с бюллетенями толковал об отравителях.

      Полицейские и «морбусы» в тёмных одеждах сопровождали кареты, увозившие  больных. От черных фур с трупами шарахались по сторонам испуганные прохожие.

     Пока сестрички болтали, Таша сочиняла новое письмо в Болдино, и в каждом слове не только  тревога, но и  нежность, тоска, надежда на скорую встречу и  любовь… любовь… любовь.

     Если же рядом оказывалась маман, она диктовала холодные строки. Скрепя сердце записывала их Таша, незаметно добавляя в конце другие...

     Ташины нежные письма отзывались в душе Пушкина родниками вдохновения. Но иногда в переписке всё-таки слышны отзвуки житейских недоразумений и даже укоры:

    « … наконец ваше последнее письмо, повергшее меня в отчаяние. Как у вас хватило духу написать его? Как могли вы подумать, что я застрял в Нижнем из-за этой проклятой княгини Голицыной? Знаете ли вы эту кн. Голицыну? Она одна толста так, как всё ваше семейство вместе взятое, включая и меня…»   
       А может, ревность невесты обрадовала Александра? Ревнует – значит любит!
                ***
   «…Мой ангел, ваша любовь — единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка (где, замечу в скобках, мой дед повесил француза-учителя, аббата Николя, которым был недоволен). Не лишайте меня  любви и верьте, что в ней все мое счастье.
     Позволяете ли вы обнять вас? Это не имеет никакого значения на расстоянии 500 верст и сквозь 5 карантинов…
30 сент.1830»
                ***
     «Отпустил себе бороду; усы да борода – молодцу похвала; выйду на улицу, дядюшкой зовут».
                ***
    «… Отец продолжает писать, что свадьба моя расстроилась. На днях он мне, может быть, сообщит, что вы вышли замуж. Есть от чего потерять голову... Прощайте, мой ангел, будьте здоровы, не выходите замуж за г-на Давыдова и извините моё скверное настроение. Повергните меня к стопам маменьки, всего хорошего всем. Прощайте. 18 ноября 1830»

       Да-да, представьте кошмар:  в письмах бедному Александру (и не только отец) донесли, будто Наташа выходит замуж за московского студента.
                ***
   
       Дважды безуспешно пытался Пушкин прорваться к невесте через карантины и возвращался, ибо в каждом необходимо было сиднем сидеть по две недели, чтобы стало ясно, заболел человек или нет. Ах, как тут не вспомнить недавний ковид!

      В Москву он вернулся лишь 5 декабря, когда эпидемия подходила к концу и карантины были сняты.

      Но венчание снова откладывалось: в Рождественский пост и на Святки не венчали…

              Продолжение Часть 9 на http://proza.ru/2023/11/16/662