Он жил рядышком с Граалем...

Чыпчыкъ — на балкарском языке — птица. И не только из-за созвучия фамилии — было во
взгляде, сутулости, походке  Чипчикова Бориса много от птицы, уставшей прятать свои крылья.
Небывалой, не разгаданной птицы, которая ошиблась  планетой и никогда не жалела  об этом.
И неизменна у меня мысль после прочтения каждой его книги –  надо, чтобы она была в каждом доме, где живут дорогие мне люди. Они ее возможно, и не откроют, но одним своим присутствием  в их жилищах они будут  освящать, оберегать, утешать их.
 Ответ на вопрос — чем  вызвана столь еретическая убежденность  будет весьма приблизительным и не точным. Но она есть.
Есть чувство —  могут его слова отодвигать страх перед непонятным, неизбежным, вспомнится важное и чистое, одиночество спрячется, пустое, мелкое  в себе и вокруг, устыдится...
Есть  в прозе Чипчикова магия. Она.
«..Чудо въяве. Слова не растягиваются в строку, а сматываются, сматываются в клубок, и ты уже не слышишь текста, а вслушиваешься в тайну, затаившуюся средь сплетения, в обшем-то, обычных слов». Это он писал о своих чувствах при чтении великих книг, а назвал мои, когда читаю его — чудо в яви.
 Так, до книг, вначале, был рассказ " Огурец" в газете"Советская молодёжь". Борис Чипчиков автор. Шёл 1984 год.
Он ошарашил новой, не встречаемой ни у кого ранее, интонацией, пластикой, точностью и чистотой тона, но больше преображением обычных слов в ворожбу. И я ощущала  зной и в нем прохладный вкус огурца, видела старушку в белом, верила, что мальчик в четыре года встретился с богом, узнал его и они вдвоем пошли по пыльной дороге.
Это кажется невероятным, но его судьба, его личность и все, что он успел сказать и не успел, подтверждают реальность этой встречи.
Ибо поэт и есть тот, кто рано обнаруживает присутствие бога в себе и во всем вокруг.
Борис Чипчиков был рожден поэтом. Ранее метафизическое чувство мира, недоумение перед заборами, внутренняя независимость отклоняющая внешнюю…—все в нем не совпадало с предложениями времени и место. Резко, сильно.
Была юношеская попытка побега в свой мир, где воля и все чисто, и во всем смысл, и красота.  Долго, трудно освобождался от иллюзии, что можно убежать.
«…Я жалел и плакал. Жалел о годах, прожитых в бегах.
Жалел, что побег из рабства так долог и бесконечен.
Жалел, что не вытащил ее из прошлого.
Жалел о погубленном мною табуне вольных лошадей, скачущих наперегонки с весенней горячкой.
Жалел рысь, утопающую в бесконечных снегах, мечтающую ощутить жар золотого песка». Это из рассказа Бориса «Носки».
Любовь, к ней другие стихии — Чегем, осень, вечность, лоб в лоб — добро и зло, и из прошлого не вытащить любимую, и всех жалко.
И навсегда— вина и жалость.
После он напишет: «…Все, что вокруг меня: люди, кошки, камни, собаки- все спасение мое и погибель моя.
Ангел-хранитель не сидит внутри меня взаперти, он во всем, что меня окружает. И демон не где- то там, в подземелье дальнем - он во всем,что  окружает меня. Он и во мне.
 И погибель моя во мне, и спасенье мое во мне, и главный мой спаситель, кошка, которую я глажу по голове и верю, что когда нибудь я заплачу долги ей..."
Возвращал долги за других и за себя, благословлял их.
Каждая встреча ; с дворником, собакой, деревом, звуком падающих листьев, мостиком над речкой становились толчком для эмоции и мысли.
Допускаю, что не ради любви к парадоксам, Бернард Шоу, утверждал:
: «Немногие думают чаще, чем два или три раза в год. Я добился мировой известности благодаря тому, что думаю раз или два в неделю...».
Да, немногие думают— Борис Чипчиков думал постоянно.  Мировую известность это пока не принесло, но было  именно так.
Вначале сокрушалась— надо бы записывать каждое слово, потом привыкла к внезапным  ассоциациям, точным, живописным подробностям, к приподнимание до поэзии и философии любую бытовую деталь, ситуацию.
«Сознание – это подарок Творца ко дню твоего рождения.»— утверждал он, и это открытие тоже было сделано им очень рано, что усложняя частную жизнь, являлось пиршеством для жизни внутренней.
Увы, не редко отдельное существование творчества и творца. Нередко до их взаимоисключение. Борис Чипчиков как писал, так и жил.
И более невероятное, невстречаемое — говорил, как писал.
Почти так.
«Если бы я сумел, написав две буквы ОО превратить их в колёса и уехать отсюда на этих колёсах,   купил бы я тогда картину Ченцова» написал он в одном письме. ( Как я сейчас сожалею, что не откладывала в отдельное место его письма, не понимая бесценность каждого)д
На двух ОО уехать из Булунгу, места инородного и родного, где жил он долгие годы отшельником было невозможно. И возможно.
И удавались ему  путешествия  в миры дальние при редко открываемой калитки. Удавался побег. Умел он
отстранятся и удаляться в иное измерение.
Раздвигался, преображался мир.
Вела в бесконечность дорожка за  окном и все, что его угнетало, притуплялось.
После, после увидела картины Ченцова—в них  есть : ласточка замри, игра, колесо, рыбы, орлы, курица —и на всем взгляд нежности, детского изумления и светлой печали.
Хорошими  иллюстрациями стали бы его картины к творчеству Бориса.
Он много размышлял о слове, в составе его самобытной, многосоставной, личной религии был и культ слово, уверенность в его всесилии.
« …И вот одинокий человек, которому нужна скорая помощь, чтобы он мог на что-то опереться и выстоять. И лучшая опора – от сердца идущее слово.»— верил он и говорил только такие слова.
Ни о ком, никогда не говорил плохо.
Все видел и протягивал руку, говорил слова тёплые и чистые.
На мое возмущение,- ладно, слаб человек, и ты у нас всепрощающий, но вот в этом существе ведь ничего святого. 
То есть ничего от человека. Вообще ничего. А ты с ним говоришь о своей речке? Нет, я понять хочу, как ты научился этому? Скажи мне.
Улыбнулся. Пожал плечами. Склонил голову. Не ответил.
Прощал и жалел человека так, как будто обладал знаниями и силой, другим неведомым.
Не жил в одном времени.  Точнее, раздвигал время , перебрасывал, плыл в нем.

Приведу отрывки из своей первой  рецензии о первой  и дорогой мне книги Бориса Чипчикова «Возвращайся свободным», изданной в 1998 году.
(До перестроечных вольностей она  не могла быть опубликована —слишком отличалась от того, что  в республике издавалось)

 …Откровенность, подводящая к откровениям.
Дар слышать, чувствовать, понимать. Доброта. Поэзия.И самое драгоценное,самое редкое в искусстве - единственная, неповторяемая интонация…   
    Свет, печаль, мелодия. Поляна в колокольчиках и светлячках. Бездомная Родина. Тропинка, проложенная в поисках себя, Бога, смысла.
Чудо впервые  произносимых слов... Это все было и в первой  книге «Возвращайся свободным» Бориса Чипчикова.
Зачастую, обреченно и планово, издательство «Эльбрус» тиражирует под разными наименованиями разные сборники.
Очень редко в этом  конвейере случается сбой, и наши издатели ошеломляют публикацией действительно Книги. «Возвращайся свободным» принадлежало к такому радостному и уникальному событию.
«Книга есть кубический кусок горячей, дымящейся совести – и больше ничего» – это утверждение Пастернака на первый взгляд воспринимается как эмоциональное, частное представление. Если задуматься, оно концептуально.
 «Возвращайся свободным», и все, что Чипчиковым написанно, диктуется этим пламенем. И то, что книга была  выпущена в брошюрном объеме, на плохой  бумаге, отступает перед изумлением, что она вообще появилась.
В ней только высокое напряжение духа, отбрасывающее ложное и тусклое, энергия природного таланта, питающаяся совестью и добротой.
По всей книге разбросаны озарения, откровения, напоминания, произносимые с нотой оклика. Их надо запомнить.
 «Только любовь способна вернуть память. А в нечистом она не селится. Только любовь и удивление могут спасти».
«Побег из рабства так долог и бесконечен». Но возможен.
Борису  удалось. Какой ценой,  он знает сам, и о ней, наверное, не сожалеет.
«Слаб – упавший. Выстоявший – мертв».
В его времени, в нашем времени – да.
. «Ад и есть – бесконечное, беспрерывное серое».
Я могу долго-долго выписывать собственные открытия Чипчикова, которые невозможны без сохраненной души, сосредоточенной медитации и внутренней свободы.
О бедном искусстве большевизма, названном социалистическим реализмом, в русской культуре уже сказано все. Мы же, казалось, обречены еще долгие годы немо блуждать вокруг этого мутанта. Но Чипчиков дает одну формулу: «Рабовладелец: ему вечно барахтаться в трех грехах, он самоубийца, он убийца, он и певец, воспевающий убийство». И более многомерного и точного определения сущности творцов, прямо обслуживающих систему я не встречала.
И все в его прозе-сюжет. И поэзия. И притча.
И котенок, идущий по снегу за луной, и листья августа, и огурец протянутый старушкой, и тополь у дороги—захватывающая история, событие…

…Стиль Чипчикова – увлекательная тема. Присутствие неповторяемого духовного опыта и судьбы само по себе ведет к личной стилистике, а здесь еще и редкое как по свойству, так и по силе дарование. При этом автор меньше всего тревожится о сохранении чистоты жанра.
Также отсутствуют усилия расширить возможности антиформы. Но его проза, безусловно, не безжанрова. Это и знакомо, и неинтересно. Наджанрова. И в зависимости от пристрастий и интеллекта критика, творчество Чипчикова можно отнести к постмодернизму, магическому реализму, романтизму, потоку сознания и т.д.
Можно сказать, что по сюжету и динамике ассоциативного ряда, дерзкому отсутствию однажды установленных правил, преобладанию внутреннего монолога, его проза  ближе к потоку сознания в редком  и трудном отражении – медитативном.
Мне интересно другое. Можно писать, не солгав и запятой.
Можно вложить в слово живое  тепло, протянутой   для спасения руки.
 
…Во всей книге Борис ищет дом. Точнее, место для дома, которое он несет в себе. Это больше, чем высказанная  им правда о нескольких поколениях балкарцев, детьми брошенных на чужбину и родившихся в изгнании.
Он передал, правдиво и художественно, ощущение бездомности, вкуса бездомной Родины,возникшее от рассеченого сознания в детстве и после усиливаемое реалиями другими.
Тонко и  точно он вскрыл самую болевую точку «поколения катастрофы». Но в странном и прекрасном монологе «Там, где будет стоять дом» – он говорит о другом опыте.
Образы времен, рас, религий, образы тех, кто создал культуру человечества и ее убожество, наплывают друг на друга. Их многообразие, внезапность иного освещения утомляют и вознаграждают иным узнаванием.
Гоголь, Сервантес, Филонов, Шопен, Достоевский… Обращенность к ним вызвана не филологическим чувством. Отсутствует и прием отталкивания, естественный у читающего писателя и уж тем более нота интеллектуальной демонстрации.
Люди эти – рядом. Родство такое, что и наследство общее.
Общие и долги.
Пожалуй, только у Борхеса можно встретить такое непосредственное, личностное отношение к великим и трагическим именам в мировой культуре. Но если Борхес, по свойству таланта, ироничный в своей переоценке, иногда увлекается до насмешки, у Чипчикова и при несогласии – только печаль.
Два чувства – любовь и вина – главные в его мире.
…,Сохраненная с детства лестница от моря до неба. На нее «ничто чуждое и ложное, и никто лживый ступить не может». Помогала и она. И оклик – если можешь, постарайся однажды вернуться свободным