Возвращение

   Когда мне нужно рано вставать по важному делу, я обычно
плохо сплю. Вот и в этот раз, возбудившись от мысли, что завтра
предстоит ответственный день, я начал веретеном вращаться
с боку на бок, считать прыгающих через плетень овечек, и уго-
варивать себя поскорее заснуть. И, конечно, поскорее никак
не получилось. Тяжёлый вымученный сон накрыл меня лишь
в третьем часу ночи.
   А завтрашнее дело было действительно важным: отучивший-
ся первый семестр семнадцатилетний студент МГУ должен впер-
вые самостоятельно улететь в родной город, чтобы встретить но-
вый 1980-ый год, в кругу семьи.
   Летать самолетом было делом привычным. В детстве с роди-
телями я проделывал это не раз. Но там думали и действовали
за меня, а здесь пришлось самому решать как добраться в аэро-
порт.
   Поэтому продумал я всё заранее и тщательно. Мой рейс
в 10 утра. Значит, за два часа минимум должен быть в аэропор-
ту. От общаги автобусом три остановки до метро «Университет».
Кладём пятнадцать минут. Потом семь станций до «Павелецкой».
Добавляем тридцать пять минут. Затем электричкой до Домоде-
дово. Плюс ещё час. С учетом переходов, пересадок и ожиданий
выходит, что за три точно доберусь. Для надёжности вечером
перед сном ставлю будильник на половину пятого.

   Будильник не подвёл. Старый добрый советский «Севани»
затрезвонил так резко и оглушительно, что я чуть не свалился
с кровати, а соседи по комнате — Серёга, Димыч и Гарик — про-
бурчали в полусне несколько искромётных неласковых выраже-
ний в мой адрес. Метким хлопком ладони быстро возвращаю
тишину и прихожу в себя. Последнее делаю медленно и нехотя,
потому как поспать за ночь удалось всего ничего. Голова ватная,
глаза не открываются. «Сейчас-сейчас, пять минуток полежу
и встаю», — мысленно отдаю себе решительный приказ.
   Когда, по моему мнению, «пять минуток» проходит, встаю
и начинаю заправлять постель. Мельком бросаю взгляд на ци-
ферблат. О, ужас: пол-шестого! Похоже, проспал!!
Молнией бегу в туалет, одеваюсь, проверяю документы,
деньги, вещи. В полутьме ощупываю авоську с продуктами. Вро-
де бы всё на месте — палка «Останкинской» колбасы, два кило
«Молочных» сосисок, пара коробок конфет «Ассорти», банка
растворимого индийского кофе и пять пачек печенья фабрики
«Большевик». Мимоходом пожевав что-то всухомятку, вылетаю
из общаги...

   Вдоль Ломоносовского проспекта колючими волнами метёт
позёмка. На остановке никого в такую рань. Ну да, суббота же,
два дня до Нового года. Почти полчаса торчу в ожидании авто-
буса, подпрыгивая от холода и от нетерпения. На станции метро
подпрыгиваю ещё сильнее — поезда в центр нет целых восемь
минут! Эх, как же я мог забыть, что утром в выходные дни ин-
тервалы движения увеличиваются…
   Хотя в вагоне я один, всю дорогу до «Парка культуры» стою
прямо у выхода, подрагивая всем телом и бодая головой закры-
тую дверь с надписью «Не прислоняться», словно конь на скач-
ках перед стартовым барьером. На пересадке «конь» (в смысле
я) рысью несётся по эскалаторам и лестницам на кольцевую ли-
нию. Оказавшись на пустой платформе, тяжело дышу, брызгая
слюной. И опять целых шесть минут, чертыхаясь, жду своего по-
езда. На «Павелецкой» скачки продолжились уже галопом.
На нужный мне перрон вокзала влетаю ровно в тот миг, когда
электричка на Домодедово закрывает двери и трогается с места.
Следующая только через полчаса, и она, вот же невезуха, идёт
«со всеми остановками»! Полтора часа плетётся, зараза…

   Аэропорт встречает яркими огнями, столпотворением такси
и автобусов, гулкими объявлениями диктора-информатора и гу-
дящими толпами страждущих побыстрее улететь пассажиров.
А мне-то нужно быстрее всех! Поэтому лихорадочно ищу свою
стойку регистрации. Вот вроде бы она, но почему рядом с ней
нет никакой очереди?! Дежурная на соседней стойке разъясняет:
«Регистрация на ижевский рейс уже закончилась, вы опоздали,
молодой человек».
   Всё. Приехали. Туши свет и жуй печенье фабрики «Больше-
вик». Ну, что ж, зато удачно покемарил…

   Помыкавшись пару минут по залу и не спросив ни у кого
дельного совета, с кислой миной на лице, плетусь обратно
на станцию. А хороший совет ох, как был бы кстати. Вместо того,
чтобы «рвать с места в карьер» прямо на посадку, я засчитал се-
бе поражение в «скачке» и упал духом.
   Упал духом настолько сильно и глубоко, что выражение все-
ленской печали на лице сменилось маской полной отрешённо-
сти от происходящего. На автомате купил билет на электричку
до Москвы, вошёл в полупустой вагон, забросил вещи на полку
и сел на хорошее место, у окна. И стал тупо смотреть в это окно.
Смотреть там в окне было особо не на что. В мглистом свете пас-
мурного декабрьского утра унылым частоколом мелькали запо-
рошенные снегом берёзки с осинками, шлагбаумы на переез-
дах, пригородные платформы, дачные посёлки и опять берёзки-
осинки, осинки-берёзки…

   Но я всё также заворожено смотрел и смотрел, не в силах
оторвать взгляда. Потому что видел я в окне не серо-белые под-
московные пейзажи, а своих родителей. Видел, как радостные
мама и папа сейчас собираются ехать в аэропорт. Как отец, уже
одетый и стоящий перед дверью в прихожей, балагурит и пото-
рапливает маму. А мама мечется по квартире, в третий раз под-
ряд проверяя, поставлен ли на место пылесос после уборки, за-
крыты ли форточки в комнатах и краны в ванной, выключена ли
газовая плита, на которой она только что напекла целую гору
блинчиков. Моих любимых блинчиков! Простых, с творогом и c
мясом, м-м-м!!
   Видел, как они садятся в троллейбус на остановке «Улица
Майская» около нашего дома, пробивают на компостере абоне-
менты и едут в центр города, чтобы пересесть там на автобус
до аэропорта. Ах, зачем, зачем только они туда едут!..
   Вот они заходят в здание аэропорта. Потолкавшись
немного между буфетом и газетным киоском, слышат объяв-
ление диктора о том, что произвёл посадку рейс такой-то
из Москвы. Обрадованные, что самолёт прилетел без задер-
жек, родители идут в зону прилёта, где сливаются с возбуж-
дённой толпой встречающих. Пока ждут, мама спрашивает у отца:
   — Толя, ты не забыл ему взять что-нибудь на руки одеть? Он
свои перчатки недавно где-то потерял.
   — Конечно, не забыл. Здесь, у меня в кармане. А ты не пом-
нишь, Гал, когда, он говорил, у него первый экзамен?
   — Кажется пятого.
   — Значит, на четвёртое обратный билет брать. А, смотри, вот
уже его рейс пошёл!
   И родители, сияя улыбками, начинают высматривать в чере-
де прилетевших пассажиров высокого худого студента в очках
и чёрной кроличьей шапке…

   Здесь у меня повлажнело в глазах. Терпение кончи-
лось. Я, наконец, отвернулся от окна и осмотрелся. Оказалось,
что почти все места в вагоне заполнились. На противоположной
от меня деревянной лавке сидят двое командировочных с ди-
пломатами и лётчик в синей форме «Аэрофлота». Командиро-
вочные читают свежие газеты, а лётчик пристально рассматри-
вает меня, пытаясь видимо понять причину неизбывной тоски
на юном лице. И поняв, он спросил:
   — Молодой человек, что это вы мнёте в правой руке, уж
не билет ли?
   — Да какой это теперь билет. Так, бумажка.
   — Ну, что вы, иногда и бумажка стоит денег. Студент? Опоз-
дал наверное?
   Вместо ответа я опустил глаза и что-то жалостно промычал.
   — Ну, вот что, парень, не расстраивайся. Всё ещё можно по-
править. Твой билет потерял в цене только четверть. Если сегод-
ня же обратишься в кассы, тебе поменяют его на новый с допла-
той. Если, конечно, будут билеты.
   Оцепенение прошло, в голове прояснилось, вокруг глаз под-
сохло, захотелось снова действовать. Но как? Это легко ска-
зать — «купить билет». Перед Новым годом, когда чуть не пол-
страны куда-нибудь едет или летит, это казалось нереальным
делом.
   Вернувшись в Москву, решил позвонить родителям, доло-
жить обстановку. Рассказал им, что и как со мной произошло. Го-
рестным тоном поведал им и про то, что точно рассчитал время
отъезда, и про то, что случайно проспал, и про то, как не повез-
ло с электричкой.
   Мама сказала:
   — Ну как же так, Игорюня, надо было планировать все дела
и дорогу с запасом, накануне вечером выпить таблеточку вале-
рьянки и лечь спать пораньше. А когда утром проснулся, нужно
не валяться, а сразу вставать.
   В общем, мама говорила как всегда очень правильные сло-
ва, продолжая воспитывать меня на расстоянии. Но её слова
утешали слабо и совершенно не решали проблему моего вы-
лета.
   Потом взял трубку отец и сразу взял быка за рога.
   — Игорёнчик, не переживай, первый блин комом, так ведь
говорят. Вот что я тебе скажу. Не теряй время в других кассах,
ничего там не достанешь, сразу дуй в аэровокзал на Ленинград-
ском проспекте. А перед этим обязательно купи коробку конфет.
Очередь подойдёт, сунь конфеты кассирше, улыбнись, поздравь
с наступающим и скажи: «Такая милая симпатичная девушка
не может не спасти бедного студента. Тем более, что билет
у него уже есть, ему нужно только обменять». Ну, или что-нибудь
в этом духе. Понял? Конфеты достанешь?
   — Понял-то я понял, конфеты есть. Только это… не смогу я
так. Как это… сунуть? Там же очередь, все увидят, скажут — вот
наглец. Да ещё говорить такое. А может там какая-нибудь тётка
сидит, толстая и страшная. А я тут — «милая девушка…». Не-е,
не смогу. Я же не такой «говорун» как ты.
   Отец усмехнулся в трубке.
   — Ничего, скоро будешь таким же. Пора перенимать опыт.
Будь смелее, иначе ничего не добьёшься в жизни. Не бойся, лю-
бая тётя в душе та же девушка. Вот увидишь, после конфет,
улыбки и поздравления даже толстая и страшная расцветёт
и найдёт тебе билет, в крайнем случае, снимет из брони.
Наглеть, конечно, не надо. Конфеты можешь и в бумагу завер-
нуть. Но обязательно улыбнись и скажи что-нибудь ласковое,
приятное. И всё у тебя получится, не дрейфь.
   
   Пришлось согласиться. Отцу в таких моментах я доверял. Он
умел мастерски решать проблемы с людьми, как на работе, так
и в жизни, используя свои обаяние, обходительность, душевное
обращение и гибкость. У себя на заводе ему, правда, приходи-
лось добавлять к этому перечню и другие качества: требователь-
ность, жёсткость и набор известных «волшебных русских слов».
Когда его подчинённые гнали брак или срывали производствен-
ную программу, то им приходилось выслушивать филигранно
выстроенную отцом неприличную скороговорку, которая, тем
не менее, никоим образом не оскорбляла их слух и честь. Она
как секретная мантра, встряхивала мозги провинившихся, взы-
вая их к совести и немедленному действию по исправлению си-
туации. Но в обычной жизни отцу помогали чаще не эти «див-
ные словосочетания», а природное чувство юмора.

   …Вот, кстати! Вспомнился один случай про отца. В 1978 году,
за год до моего поступления в университет, мы втроём, родите-
ли и я, поехали на экскурсию в Пермь.
   Помню, нас очень долго
не хотели заселять в гостиницу. Администраторы принимали го-
стей на какую-то важную конференцию психологов, и наша
группа вынуждена была ждать. Участникам конференции после
регистрации выдавался красивый блокнот и фирменная авто-
ручка.
   Мы же, как «второсортные клиенты», бродили перед вхо-
дом, не зная чем заняться. Отец от скуки решил… как бы теперь
выразились — «приколоться» над администрацией. Он зашёл
в холл гостиницы и встал в шеренгу участников конференции
на регистрацию. Когда подошла его очередь, молодая женщина-
организатор, заглянув в его паспорт, спросила:
   — Анатолий Николаевич, вы — психолог?
   — Милая девушка, я не просто психолог, я — ПАРАпсихолог!
   На лице организатора вместо улыбки возникла растерян-
ность.
   — П-п-парапсихолог? Это к-как это?
   Отец пристально посмотрел ей в глаза и произнёс сверхсе-
рьёзным тоном:
   — Да вот так! У кого из психологов такая специализация, тот
может любого собеседника мысленно заставить сделать то, что
делать он вовсе не обязан!
Женщина уверенно отпарировала:
   — А-а, как Мессинг что ли? Ну, нет, меня-то вам не заставить.
У меня психика устойчивая. Я не поддаюсь гипнозу. Вот вам
блокнот и ручка. Первое заседание завтра в десять утра.
   — Спасибо, милая, пойду готовить доклад. Но проверить уро-
вень своей «психоустойчивости» я бы вам очень рекомендовал.
И отец, давясь от смеха, выскочил из холла. А через минуту
мы с мамой поразились его смелому розыгрышу и тоже посмея-
лись от души. Такой вот он был шутник.

   …Уже не помню точно, какие именно слова я говорил аэро-
флотовской даме в окошке, но конфеты она благосклонно при-
няла и обменяла мою мятую бумажку на новый билет.
На следующее утро я улетал в то же время, что и накануне.
   Удивительно, но я не проспал и не опоздал. В аэропорту мне до-
вольно быстро удалось найти свою стойку регистрации. Ещё
не видя табло с номером рейса, я сразу определил, что эта груп-
па тихих и скромно одетых людей улетает в Ижевск. Пассажиры
были разного возраста и статуса, кто с портфелями, кто с чемо-
данами и сумками, но всех объединяла некая скованность (вер-
нее сказать — смиренность) и милый простоватый говор. По-
следние полгода в столице я стеснялся всего этого в себе,
но сейчас почему-то мне стало удивительно тепло и уютно
в компании земляков.

   Пока самолёт прогревал двигатели, по салону прошла стю-
ардесса с подносом, усыпанным леденцовой карамелью с назва-
нием «Взлётная». Её следовало посасывать при наборе высоты
и снижении, чтобы перепад давления не слишком давил на ба-
рабанные перепонки. Я взял одну штучку, хотя раньше, когда ле-
тал с родителями, нагребал карамелек пять-шесть, про запас.
После взлёта, когда погасло табло «Пристегните ремни», стюар-
десса разносила прохладительные напитки. В детстве я всегда
выбирал бокал с лимонадом, но теперь попросил обычную ми-
нералку с газом. Мне почему-то захотелось подчеркнуть свою
взрослость, хотя внутренний сладкоежка никуда не делся, про-
сто он сдержанно молчал.

   Через полтора часа, когда самолет, начав снижение, выва-
лился из сплошной облачности, я прильнул к иллюминатору
и стал рассматривать детали лежащей внизу местности. Деталей
было, честно говоря, немного, и ещё меньше красок. Подо мной
проплывали чёрные пятна лесов, светло-серые нитки дорог
с тёмно-серыми точечками редких автомобилей, пёстрые квад-
ратики деревенских домиков и прочих строений, а вокруг —
бесконечные заснеженные поля. Снег в конце декабря должен
быть белым, но из-за пасмурного тусклого дня он казался окра-
шенным в один из оттенков серого. В общем, скучновато смот-
релась с небес родная сторона. Но в душе у меня светило солнце
— ведь я лечу домой!

   Самолёт накренился и начал выполнять разворот перед по-
садкой. Из-под крыла показался мой город. Я бы его легко узнал
из тысяч других. Ещё бы, ведь у нас самый большой городской
пруд Европы! У южных берегов пруда дружно дымили трубы за-
водов, за ними начинались городские кварталы. С юга на север
тянулись ровные линии улиц, а перпендикулярно им, с запада
на восток, их пересекали едва заметные переулки.
К царящей внутри меня радости примешалась и капля жало-
сти: каким же маленьким показался мне Ижевск с километровой
высоты! А с высоты моих семнадцати лет он уменьшился ещё
сильнее...

   Ещё совсем недавно город делился для меня, «примерного
во всех отношениях» мальчика на две части: познанную, относи-
тельно безопасную и почти неизвестную, нежелательную к посе-
щению «примерными мальчиками».
   Первая часть города — это моя улица, самая широкая
в Ижевске, на ней мой дом — первая построенная в городе па-
нельная девятиэтажка, моя школа — единственная школа
со спортивными классами, напротив неё — любимая библиотека
с моей любимой фантастикой. Чуть подальше — плавательный
бассейн, где я сначала учился плавать, а потом получал спортив-
ные разряды. Рядом с бассейном — магазин «Юный техник», ко-
торый я регулярно посещал после тренировок и вздыхал перед
витриной с телескопами, моей несбыточной детской мечтой.
В двух остановках от бассейна — центр города с «Детским ми-
ром», Летним садом и книжным магазином, где моя любимая
фантастика тоже водилась, но на прилавке я её там никогда
не видел.
   А в самом центре города находился детский кинотеатр «Ко-
лосс», куда по билету за десять копеек я раз десять бегал смот-
реть свою любимую «Москву-Кассиопею». Кинотеатр был ста-
рый, причудливой формы, с толстыми стенами, узким залом
с очень высокими куполообразными потолками, двумя малень-
кими балкончиками над последними рядами и с многочисленны-
ми колоннами как снаружи, так и внутри. Странность его архитек-
туры объяснялась просто. Кинотеатр располагался в помещении
бывшего православного собора. Экран разместили на месте алта-
ря, ряды фанерных кресел поставили на плоский каменный пол,
а из хоров для певчих сделали балкончики для зрителей. Мне
нравилось смотреть кино именно оттуда, с «верхотуры», так как
здесь можно было видеть экран целиком, а не кусками, свобод-
ными от голов впереди сидящих соседей. Когда фильм заканчи-
вался и зрители вставали, зал наполнялся страшным грохотом.
Лёгкие фанерки сидений смачно стукались о фанерки спинок,
производя настоящую канонаду...

   За кинотеатром «Колосс» начиналась «вторая» часть города.
Строения из кирпича и бетона в заречной части города посте-
пенно сменялись почерневшими от времени «деревяшками». Та-
ким словом мы, мальчишки из новостроек, насмешливо называ-
ли одноэтажный Ижевск. Целое «море» из деревянных крыш,
заборов, печных труб, банек, амбаров и курятников разливалось
не только по окраинам города. Почти в каждом ижевском рай-
оне существовали улочки и кварталы, наполненные деревенской
жизнью. Возраст некоторых «деревяшек» переваливал за сто
лет. И они не торопились уступать место «железобетонной циви-
лизации». До самой революции, как известно, Ижевск числился
обычным селом. Причём, не простым, а самым большим селом
России!

   Мы, конечно, не боялись самих деревянных домиков. У мно-
гих (в том числе и у меня) в таких домиках жили родственники
и друзья. Нас больше беспокоили улицы, на которых эти домики
стояли. Полутёмные и пустынные по вечерам кривые улочки нам
казались переполненными злостными хулиганами, которые
только и ждут нас, «правильных домашних мальчиков», с един-
ственным вопросом, после которого пробегал мороз по коже:
   - Пацан, у тя есть двадцать копеек??!!
   На этот риторический вопрос ответа не требовалось.
От тебя ждали только звона монет. Хотя, по совести говоря,
такие «встречи» могли произойти и происходили где угодно в городе.
   Важно уточнить, что «правильных мальчиков» пугали
не просто районы без привычных «благ цивилизации», а районы
определённые. И самый страшный из них был Татарбазар. Судя
по названию, там должны жить татары. И они там действительно
жили. Когда мне иногда случалось (конечно, вместе с родителя-
ми) приезжать на Татарбазар, я замечал, что большинство «де-
ревяшек» здесь выглядят иначе, чем в других подобных райо-
нах. Никаких покосившихся заборов, потускневших наличников
или облезлых крыш. Никакого мусора вдоль улиц. Большие, лад-
ные, аккуратно обитые досочками дома, а также ворота и забо-
ры, были раскрашены во все цвета радуги. Во всём чувствова-
лось заботливая рука и хозяйское отношение к месту своего
проживания.
   Но, тем не менее, рассказы «пострадавших» сверстников,
впечатляли сильнее, чем яркие фасады. И мы с ребятами стара-
лись в одиночку там никогда не появляться. Хотя мой двоюрод-
ный брат Андрей, который провёл своё детство именно на Та-
тарбазаре, спустя годы с лёгкой усмешкой говорил, что жить там
было вполне можно, особенно если «немножко хулиганить»
вместе с теми самыми «татарбазаровскими хулиганами».
   Имелись и другие «опасные» места в городе, например, рай-
он за кафе «Ошмес». Про встречи с «ошмесовскими бандами»
ходили просто жуткие истории. Поэтому на всякий случай я тоже
туда не ходил. И даже в этом самом кафе «Ошмес» не был ни
разу за всю свою немаленькую жизнь. Вот ведь, как напугался
когда-то, хе-хе.
   Также родители намекали, что в район «Кирпичики» (в се-
верном конце улицы Пушкинской), который располагался не так
далеко от нашей большой и красивой девятиэтажки, не стоит со-
вать носа. Там по слухам проживали в большом количестве
не то бывшие зэки, не то матёрые алкаши. В общем, не совсем
дружелюбный к «домашним мальчикам» контингент. Вполне
возможно, что это были лишь легенды, но застряли они в моей
голове прочно…

   Сейчас, посматривая на эти «страшные» улочки своего города
с километровой высоты, я уже не ощущал никакого беспокой-
ства по этому поводу. И дело не только в том, что я «вырос»
из своих подростковых страхов. Просто мне было совершенно
ясно, что пройдёт несколько дней, и я снова улечу в Москву,
полную сверкающих огней, культурных развлечений и сладост-
ных перспектив. Я сам выбрал себе новый город для жизни, сам
преодолел все испытания на пути к своей мечте и не собираюсь
от неё отступать. Я знаю, что когда буду улетать из Ижевска, то
никаких особых переживаний во мне не будет. А будет лишь
жажда новых знаний, желание больших свершений и стремле-
ние остаться там, в Москве, навсегда.
   Но к этой «гордости за свои успехи и перспективы» откуда
не возьмись примешалось вдруг острое щемящее чувство, будто ты
что-то позабыл здесь, в родном городе. Что-то очень важное,
дорогое тебе. Без чего ты вообще-то спокойно жил эти месяцы,
не сильно вспоминая. И это понятно, ведь у тебя было столько
новых забот. Но сейчас те заботы далеко, а твой дом — в считан-
ных минутах лёта.
   Это ощущение усилилось, когда стюардесса
буднично объявила в микрофон: «Наш самолёт произвёл посад-
ку в аэропорту города Ижевска. Температура воздуха -18 граду-
сов. Просьба всем пассажирам оставаться на своих местах
до полной остановки двигателей».

   Самолёт зарулил на стоянку и выключил двигатели. Работ-
ник наземной службы вручную подкатил трап к левому борту.
Среди пассажиров началась радостная суета. Подхватив сумку
и авоську с продуктами, я спустился вниз одним из первых. По-
сле тёплого салона меня обдало приятным бодрящим морозцем.
Из-под серых туч медленно кружась в прозрачном воздухе,
спускались редкие, едва заметные глазу снежинки. Пока осталь-
ные пассажиры спускались по трапу, неожиданно выглянуло
солнышко. Его яркие лучики подсветили падающие снежинки,
которые весело заискрились.
   Настроение моё из радостного превратилось в праздничное.
Аэропорт в Ижевске маленький, никаких автобусов на лётном
поле не предусматривалось, и до зоны прилёта мы пошли пеш-
ком. В те годы она располагалась не в здании аэровокзала, а ря-
дом с ним, за невысоким решётчатым заборчиком. Поэтому я
ещё издалека увидел родителей. На маме была её любимая вы-
сокая норковая шапка с коротким бежевым мехом, а на папе —
пышная ушанка из серого кролика. Они улыбались и маха-
ли мне...
   
   Моё сердце вновь защемило. И я сразу понял почему. Конеч-
но, «самое важное», что осталось в родном городе — это они,
мои родители. Я не забывал о них в Москве, но вспоминал, увы,
нечасто. Дни студента-первокурсника всегда забиты под завяз-
ку. Череда лекций и семинаров в университете, а после них —
походы в кино, музеи, театры, книжные магазины. По вече-
рам же — весёлые посиделки с друзьями в общаге. Одним сло-
вом — «бурная столичная жизнь».
   Раз в неделю, по субботам, я звонил домой из переговорно-
го пункта на Калининском проспекте. Это всего лишь пять-шесть
минут обмена мнениями о здоровье, быте и финансах. Ну
и плюс одно письмо в месяц, в котором тоже всего не расска-
жешь. Вот и все «каналы связи» с домом. А что не довысказал
и не прочувствовал днём, приходило во снах. В них воспомина-
ния о домашнем уюте приобретала порой причудливые формы…

   Однажды приснилось, будто приезжает ко мне в общагу
мама и качает головой печально: «Ох, и как же вы, мальчики,
живёте в такой пыли и грязи, да ещё едите, что попало». И до-
стает из сумки кастрюлечку с пельмешками, сковородочку
с оладушками, палочку самодельной шоколадной колбаски,
а напоследок — баночку вишнёвого компота. Очень вмести-
тельная, однако, сумочка. Только во сне бывают такие. Мама
начинает убирать комнату, а я уминаю всё это «хозяйство»
за обе щеки. Почему-то соседей моих по комнате рядом нет.
Да ладно, думаю, пусть ещё погуляют, всё равно на всех
не хватит. И продолжаю наворачивать по-наглому. Кастрюлечка
уже опустела, и я берусь за сковородочку. И только это я ви-
лочкой первую оладушку накалываю, как открывается дверь,
входит отец и говорит: «Галина-малина, давай заканчивай быст-
рее, мы же на поезд опаздываем». И они собираются уходить.
А я будто кричу им вдогонку: «Да зачем вам в этот ваш
Ижевск ехать, он такой маленький, серый и скучный, что там во-
обще хорошего может быть?! А здесь два места в соседней ком-
нате освободились, оставайтесь, будем жить в Москве вместе.
Завтра в Малый театр сходим, послезавтра в Большой, а потом
в Политехнический музей экскурсию вам организую!» Но отец
отвечает: «Нам ведь на работу надо завтра, какой ещё там му-
зей». И уводит маму. Ну, ладно, думаю, раз им так надо, пусть
едут. А у меня же ужин стынет!!! Поворачиваю голову к столу, ан
на нём и пусто…

   Утром после такого сна очнёшься, глаза протрёшь, взгля-
нешь вокруг, а на столе этакий студенческий натюрморт: су-
хие хлебные крошки, алюминиевый чайник, трёхлитровая
банка с остатками смородинового варенья на стенках, четыре
пустых гранёных стакана и сковородка чугунная, немытая по-
сле вчерашней жареной картошки с луком. И запах смачный
в комнате стоит. И пахнет не только картошкой с луком,
а ещё и… чем-то похожим на аромат давно не стираных нос-
ков. Чьих-то. Возможно даже моих. Ну вот, так и есть, лежат
под стулом, голубчики, пованивают. Опять забыл под матрас
их сунуть, растяпа. Эх, и такая тоска к горлу подступит…
Но вспомнишь вдруг, что первой парой сегодня семинар
по «вышке», а опаздывать на него никак нельзя. И тоскливый
сон вмиг вылетает из головы!

   …Наконец, я попал в мамины объятия, а с отцом поздоро-
вался по-мужски, за руку. Почувствовав, что мои верхние конеч-
ности напоминают ледышки, он тут же достал из кармана пару
колючих варежек из тёмной овечьей шерсти и протянул мне.
— На, одевай скорее.
— Фу-у-у, варежки. В них же только дети ходят. А перчаток
не было?
— Это баба Маня тебе их связала недавно, старалась
к празднику успеть. И с чего ты взял, что варежки только для де-
тей? Я смотрю, ты совсем отвык от уральских морозов там в сво-
ей Москве.
   Я смущенно промолчал, потому что моим окоченевшим
пальцам в бабушкиных варежках стало уютно. Потеплело
не только в руках, но и на душе.
   Какое же счастье вернуться домой!