3. Шаланда в море

Трамонтан дул с берега, был месяц январь или февраль, море замёрзло на сотню метров, на море расходились волны, на горизонте они были чёрные с белыми гривами, добегали до берега против ветра, ветер сбивал с них белые шапки. У берега лёд разбило штормиком, а всё показывало, что вскоре заревёт и настоящий штормище, на берегу стояла старая Половчиха, одежда на ней трепалась, будто на каменной, она была высокая и суровая, как в песне.

Одессу видно по другую сторону морского залива, этот город обдувало трамонтаном, он высился на берегу, словно остов старой шхуны, с которой сняли паруса, прилаживают на неё мотор или паровую машину. Одесса переживала очередную морскую зиму, ветра всех направлений не миновали её, туманы с моря заходили порой — мокрые, густые, серые туманы. Вот и теперь туман надвинулся внезапно с моря и закрыл Одессу. Половчиха стояла неподвижно, рядом хлопотали у шаланд на берегу рыбаки из артели, море выталкивало на землю куски льда, холод пронимал до костей, трамонтан дул широким, ровным потоком. Была приморская зима, зимний туман, за его завесой гремел уже среди моря шторм, докатывая волны сильнее и выше, засветился одесский маяк, полосы красные и зелёные, лучи красные и зелёные.

Половчиха, отрядив в море мужа, выглядывала его шаланду, её сердце обдувал трамонтан, её сердце готово было выскочить из груди, а с моря шли холод и грохот, море алчно ревело, схватив её Мусея. Она не показывала перед морем страха, она молча стояла на берегу — высокая и суровая, ей казалось, что она — маяк неугасимой силы.

«Ой, пошёл ты в море, Мусеюшка, — причитала она молча, — да и след твой солёная вода смыла. Да когда б я знала да видела, я бы тот следок ладонями разгребла да к берегу тебя позвала. Ой, подуй, ветер-трамонтан, отгони в море ненастье да отгони и туманы, а я буду стоять здесь одинокая до конца, и хоть бы в дерево обратилась, так я бы всеми ветвями над морем махала и листвой бы шумела».

И после долгих веков показалась шаланда в море, едва виднелась она среди волн, надолго скрывалась за водяными гребнями, появлялась на минутку и погружалась, словно в бездну. Она билась со штормом грудь в грудь, а на берегу лишь шелест волн, и страшно глянуть на шаланду, как человек — одинока она среди водяных гор. Раскачивает её море, кидает через волны, прошивает ею волны, холодные брызги пекут огнём, примерзает к телу мокрая одежда, только же — не поддаётся рыбак, Мусей с незнакомым мужчиной пробиваются к берегу.

Старая Половчиха не сводила с них глаз, её сердце было с шаландой, на берегу переговаривались рыбаки из Мусеевой артели, из посёлка бежали дети к морю. На берегу выросла толпа, пооддаль стояла старая степнячка Половчиха, она бесстрашно смотрела на борьбу её мужа, туман клубился над морем, был лютый холод.

«Гребут, — сказал кто-то, — да разве поможешь им в такой шторм?» Младшие рыбаки кинулись к шаландам, им преградили путь старшие, «Не дурите, парни, шаланды погибнут, и вас крабы съедят, а артель наша бедная, глава артели Мусей Половец, он нам за шаланды головы поотрывает, коли живой выплывет».

Старая Половчиха видела, как сломалось весло, и шаланда стала кружить, на глазах всего берега дважды обернулась на месте, её ударила одна волна, её толкнула другая, подбросила, повернула, посудина пошла под воду. Рыбаки тогда кинулись к шаландам, поволокли к морю «Ласточку» — гордость целой артели, сели четверо великанов, поднялись в воздух вёсла, чтобы сразу выскочить на волну, на лохматую, высоченную волну. «Ласточку» свалило набок, куча льда ударила её по обшивке, вода ринулась через борт, рыбаки оказались в воде, они стали спасать «Ласточку». Волна сбивала их в кучу, лёд ранил им головы, они вцепились в «Ласточку», с берега кинули им конец с петлёй, они привязали его к лодке и вытащили «Ласточку» на берег.

На волнах видно было Мусееву шаланду, она блуждала кверху килем, толпа рыбаков поскидывала шапки, и в это время увидели в море взмах человеческой руки. Кто-то плыл среди льдинистого моря, плыл к берегу, плыл сажёнками, ровно выгребал руками, его волна относила назад в море, назад в морской туман. Он направлялся к берегу.

Вперёд вышел великан-рыбак, он нёс моток бечевы и осушил стакан спирта, полез в воду, сразу стал синий, а на берегу разматывали конец, и великан плыл навстречу человеку в море. Его бил лёд, но он выплыл на чистую воду, за ним волочилась бечёвка, а человек уже совсем погибал среди волн, он лежал на спине, его кидало во все стороны, великан-рыбак плыл и плыл.

Так вышло, что человек не погибал, он от холода потерял было сознание и начал, очнувшись, что было сил выгребать к берегу. Встреча произошла среди волн, и пловцы долго не могли схватиться за руки, их всё разбивала волна, но наконец им повезло, бечёвка тогда натянулась до берега, как жила, десятки рук схватились за неё, десятки рук потянули разом. Пловцы мчались к берегу, захлёбываясь водой, пробиваясь сквозь лёд. Чужой человек вылез на берег и не мог встать на босые ноги. Половчиха узнала Чубенко. Он весь закоченел, в нём лишь билось горячее живое сердце, его подхватили под руки, — «Товарищи, — сказал Чубенко через силу, — я плачу по герою революции, вызволившему меня из французской плавучей тюрьмы». И все пошли от моря, а старая Половчиха осталась стоять на берегу, высокая и суровая, как в песне.

В море видно перевёрнутую шаланду, там погиб её муж, Мусей Половец, он немало пожил на свете, от него зла не видела, был умелый рыбак на Чёрном море под Одессой, и всегда ли так бывает, что молодое выплывает, а старое гибнет. Из Дофиновки прибежал мальчишка — «Баба, а деда Мусея не будет, потому что тот дядька говорили, что нырнул дед Мусей дважды и потом исчез, а дядька нырнули за ним и ударились головой о лодку, и не будет уже деда Мусея».

Берег опустел, рыбаки пошли прочь, и некому не было дивиться, что старая Половчиха не двинулась с места. Она справляла помин, трамонтан обдувал её, будто каменную, шторм не унимался, льдины трощили друг друга, туман пёр к берегу. Одесский маяк мигал красным и зелёным.

Половчиха подумала о своём девичестве, девичьей жизни в Очакове, хозяева трамбаков^11 сватались к ней, а что уже — шаланд, баркасов, моторок, яхт! Она была доброго рыбацкого рода, доброй степной крови, её взял замуж Мусей Половец — дофиновский рыбак, неказистый парень, ниже её на целую голову. Но такова уж любовь и так она сводит. Половчиха встала в бой за жизнь, за рыбу, встала рядом с Мусеем, и наплодили они мальчишек полную хату.

Мальчишки вырастали около моря, тесно стало в хате от их дюжих плеч, а Половчиха держала хату в железном кулаке, мать стояла во главе семьи, стояла, как скала в шторме.

Сыновья повыростали и разошлись, Андрей удался в дядьку Сидора, такой же лентяй и незнамо что, а Панас привозил матери контрабандные платки и серьги, шёлк и коньяк, Половчиха складывала всё в сундук и боялась за Панаса. Она его тяжело рожала, и он ей стал всех дороже, выходила ночью к морю, ей всё казалось, что слышит плеск его вёсел и надо спасать от погони. А Оверка — тот артист и играл с греками в «Просвите» да читал книги, написанные по-нашему^12. На дядины деньги в семинарии учился, рыбак из него был никакой, а и его жалко, не слыхать о нём давно, и Панаса не слыхать, да и Андрея, должно быть, убили, ибо снился под венцом.

Только Иван трудится на заводе и делает революцию, и Мусей прячет винтовки (хоть в Одессе и стоят французы). Среди них есть и наши, они приходили за прокламациями и раз напугали Мусея до смерти.

Перевёрнутая шаланда качалась на волнах, шторм буйствовал не унимаясь. Половчихе показалось, что шаланда приблизилась. Её море прибьёт к берегу, тогда надо выволочь и спасти, и артель поблагодарит — без шаланды рыбы не наловишь. Посудина приближалась к берегу неуклонно, неотступно, пядь за пядью, минута за минутой.

Половчиха стала ждать шаланду, чтобы сберечь артельное добро, она подошла к самой воде, волна окатила её до колен. Шаланда придвигалась ближе и ближе, уже слышно, как бьётся о неё лёд, уже видно её засмоленное дно, и килевая доска выпирает из воды. Волна перекатывалась через чёрное плосковатое днище, сердце Половчихи застыло, за шаландой что-то волочилось по воде, вздувались на воде лохмотья.

Женщина смотрела и боялась рассмотреть, море ей изъявляло покорность, море ей прибивало к берегу, очевидно, и тело Мусея Половца. Будет над чем поплакать и погоревать, и похоронить на рыбацком кладбище, где лежат одни женщины и дети, а мужчины лишь мечтают там лечь, и ложатся в море на глубине, под зелёным парусом волны.

Половчиха смотрела и боялась рассмотреть, ей хотелось крикнуть и позвать своего Мусеюшку, волна била её по ногам, лёд чиркал по икрам, шаланда уже совсем была близко. Она надвигалась носом на берег, волна грохотала камнями на мелководье. Половчиха хотела вытянуть посудину, а потом горевать подле мужа, она уже видела его тело в мутной воде, сердце её щемило, и руки не чувствовали веса шаланды, и тогда её окликнул голос. Она вскрикнула, ведь то был голос её мужа, голос утомлённый и родной.

«Наша артель бедная, — сказал старик, — и бросать шаланду в море не годится. Я — глава артели, так должен и спасать, а Чубенко, должно быть, доплыл хорошо, здоровый и упрямый, никак не хотел плыть без меня, покуда я не нырнул под перевёрнутую шаланду, а он всё зовёт да всё ныряет, ища меня».

Старый Половец встал на мелководье с сапогом в руке и выбросил сапог на берег и начал хлопотать возле шаланды. Половчиха принялась ему помогать, злой трамонтан замораживал душу, берег был пустынен, его штурмовало море. Одесса сквозь туман издалека высилась на берегу, будто остов старой шхуны.

И чета Половцев пошла к дому. Они шли, нежнейше обнявшись, им в лицо дул трамонтан, позади билось море, они шли уверенно и дружно, как ходили целую жизнь.


Примечания:

^11. Трамбак (азовск. требака) — небольшое полубереговое парусное судно.
^12. По-нашему — здесь: по-украински.