Мои пути-дороги - Книга 3

               






                Николай Матвеев
               
                Мои пути-дороги









   






   Каждый человек, родившись на этом белом свете, проходит определённый путь становления, взросления, с ним случаются разные вероятные и невероятные происшествия.
   Автор описывает свою жизнь – обычные и казуистические события, которые происходили с ним на его жизненном пути…

             











               









                Доктор, у мэнэ; вся тэ;ла балы;т!
   Во время работы в госпитале попался мне один интересный пациент. Солдат-азербайджанец лечился по поводу какого-то заболевания глаза. Прошло недели две, он выздоровел, и я объявил ему, что завтра я выпишу его в часть.
   Сметливый боец тут же начал жаловаться мне на боли в животе. Выписка была отложена, назначены  дополнительные обследования желудка, печени и других внутренних органов, консультация терапевта, назначившего своё лечение.
   Прошло какое-то время, больной снова созрел для выписки, и я снова имел неосторожность объявить  ему об этом. Ушлый солдат теперь начал жаловаться на боли в сердце и т. д. Я был в отчаянии: как же мне всё-таки выписать его в часть?
   Так случалось и с другими солдатами, но чаще этим грешили  ребята из Азербайджана.
   О выписке больного я стал сообщать ему теперь только в день выписки, когда за ним приезжал сопровождающий из его части.
   А при поступлении этих ребят я так теперь собираю ана;мнез*, чтобы решить все проблемы с самого начала и как можно быстрее:
   – У тебя левый глаз болит?
   – Балыт, – слышу в ответ.
   – А правый глаз болит?
   – Да, – отвечает солдат.
   – Левое ухо болит?
   – Очень балыт.
   – А правое?
   – Да.
   – Левая рука болит?
   – Балыт.
   – Правая?
   – Очень.
   – А ноги – левая, правая?
   – Да!
   – Живот, сердце, спина?
   – Балыт!
   – Так что же у тебя всё-таки болит?
   – Доктор, у мэнэ;  – вся тэ;ла балы;т!!!
   Делайте выводы сами. А вот с гордыми грузинами такое никогда не случалось.
   *Ана;мнез (греч. — воспоминание) — совокупность сведений, получаемых при расспросе больного и используемых для установления диагноза, выбора лечения и определения прогноза заболевания (Медицинская энциклопедия).

                Ох, и холодна вода в Байкале!
   Приехал в Иркутск ко мне в гости приятель мой Валентин, и «рванули» мы с ним в конце июля в тридцатиградусную жару в один из воскресных дней на Байкал на «метеоре» по красавице Ангаре. Дорога нам очень понравилась – природа неповторимая, всё новые сказочные пейзажи открывались за каждым поворотом…
   Ехали мы в надежде искупаться, но не тут-то было. Погода  в Листвянке, куда домчал нас «метеор», была пасмурная и холодная. Попробовали мы искупаться всё-таки в Байкале, обидно было – побывать на Байкале и не искупаться.
   Быстро раздевшись, заскочили мы по щиколотки в воду, но ноги как будто резануло ножом – такой холодной  была эта вода! Пулей выскочили мы обратно и больше в воду не заходили.
   А вода её действительно очень прозрачна – дно видно даже далеко от берега!
   
                Не взял денег за проезд от Уссурийска
   Приехав в Уссурийск по служебным делам, я опоздал на последний автобус на посёлок Пограничный (до Барано-Оренбургского). Пришлось выйти  на трассу на окраине города и ждать попутку.
   Был зимний холодный вечер. На ветру мои шинель и ботинки не очень спасали от холода, и я давно уже промёрз, продуваемый холодными зимними ветрами. Прошёл час-полтора, никто не ехал в этом направлении.
   И вот, наконец, показался грузовик, за рулём его сидел молодой весёлый парень, он сам остановился. Я подошёл к машине:
   – Подбросишь до Барановки?
   – Садись.
   Я быстро сел в кабину, и мы поехали. В дороге мы говорили о том, о сём. Время пролетело незаметно. Мы подъезжали к Барановке.
   – Сколько будет стоить проезд? – спросил я.
   Парень обиделся:
   – Если бы я знал, что ты такой, я бы проехал мимо. Ты, видимо, из Европейской части страны?
   – Из Украины, из-под Николаева. Там у нас даже за двенадцать километров платил я тридцать копеек. А здесь ведь ехать семьдесят километров – возьми деньги.
   И я, выходя из кабины, положил ему на сиденье три рубля.
   Открыв кабину, парень выбросил эти деньги на снег:
   – Забери! У нас, в Сибири не всё на деньги мерим: увидел я, что человеку надо помочь, я и остановился. Да и вдвоём в дороге дальней лучше – веселее ехать с попутчиком. А у вас там, за Уралом – всё на деньги…

                Вино студенту за кровать
   Напротив нашего студенческого общежития на улице Ляшко-Поппеля был винзавод, туда постоянно приезжали из Молдавии, Крыма, Северного Кавказа машины-цистерны, перевозящие вино. Они сдавали вино на винзавод.
   Наши парни-студенты делали бизнес из воздуха: в предпраздничные дни и в дни праздников на нашей улице и в ближайших переулках  скапливалась очередь из десяти-пятнадцати машин-цистерн с вином. Спать водителям было негде, да и не могли они надолго без присмотра оставлять свои машины с драгоценной влагой. Находчивые студенты предлагали водителям свою койку на ночь за вино. И те – соглашались, ведь ждать приходилось по двое-трое и даже больше суток.
   Ребята приносили водителю пустое ведро, тот залезал с ним в кабину, а оттуда – выносил им ведро вина. Ну, и кутёж тогда шёл по общежитию!
   Водители имели тайный отвод от цистерны в своей кабине. И та, и другая стороны были довольны. Водители попадали в общежитие через окна первого этажа, поскольку у нас на проходной их бы сразу остановили.
   Так и продолжался этот обоюдовыгодный торг все годы моей учёбы!
   Был и ещё один способ добычи уже разлитого и расфасованного вина. Парни-студенты устраивались грузчиками  – развозить ящики с вином по магазинам. Парни грузили на винзаводе ящики с вином в кузовы автомобилей, а при выезде из ворот винзавода автомобиль выезжал на малой скорости.
   Другие парни, дежурившие за воротами, мгновенно подскочив, выхватывали из кузова одну-две бутылки вина – это и была их добыча…

                Пельмени зимой у крыльца
   Зашёл я зимой с местным с приятелем в гости к его друзьям в Иркутске. Хозяева решили угостить нас настоящими сибирскими пельменями, вот и говорят они мне:
   – Выйди во двор и принеси пельменей.
   – Как это? – не понял я.
   – Сейчас покажем, – они вышли со мной на крыльцо. По бокам от крыльца – высокие сугробы снега, в котором были расчищены дорожки: к калитке в заборе, к уличному туалету и к сараю.
   – Сунь руку в сугроб не сходя с крыльца, – предложили мне.
   Я сунул руку в сугроб и, к моему удивлению, нащупал там пакет.
   – Вынимай его, – предложили мне.
   И я вынул из сугроба большой пакет с настоящими сибирскими домашними пельменями, которые сибиряки всей семьёй готовят вручную, раскладывают по пакетам и вместо холодильника укладывают их в снег у крыльца.  Морозы там достигали в те годы тридцати-сорока градусов* и длились с ноября по апрель. А снег всё падал и падал. Люди шли по улицам, и он утрамбовывался всё плотнее, постепенно даже закрывая окна первых этажей деревянных домов, которых в дни моей жизни в Иркутске было великое множество.
   В тот вечер пельмени из естественного холодильника показались мне такими расчудесными!
   *Однажды зимой, включив Иркутское радио в шесть часов утра, я услышал сообщение:
   – На шесть часов в Иркутске – минус сорок девять, в районе аэропорта – минус пятьдесят один...

                Мёртвого поросёнка показывали всю зиму…
   В Петрозаводском госпитале, как и в других госпиталях, было своё подсобное хозяйство – свинарник. В нём было несколько (шесть – восемь) взрослых свиней и молодые поросята. Ухаживали за ними один-два солдата из команды выздоравливающих, которых придерживали подольше в госпитале. Ребят подбирали туда родом из сельской местности, знакомых с содержанием свиней. Свинарник этот стоял на окраине городка, в стороне от домов…
   Дежурный по части утром и вечером на дежурном УАЗике приезжал туда проверить – всё ли в порядке. Однажды ребята сообщили, что свинья придавила маленького поросёнка, и он умер. Показали этого поросёнка дежурному по части, тот утром доложил обо всём командиру – начальнику госпиталя. Была создана комиссия из Группы народного контроля, те увидели мёртвого поросёнка и составили акт о смерти поросёнка.
   Через некоторое время подобный случай повторился. И так было ещё несколько раз от начала зимы до весны. Никто у нас не придавал этому значения.
   Правда, дежурный по части замечал у ребят одну-двух девушек, с которыми они дружили, объясняя это тем, что самим им там очень скучно. Иногда казалось даже, что ребята были слегка навеселе, но на это «смотрели сквозь пальцы», так как найти хороших работников на это место было не так легко.
   И вот, когда ребята те уволились из армии и уехали домой, чем-то обидев девушек, те сообщили в часть, что бойцы обманывали всех: поросёнок умер всего один. Они закапывали его в снег у свинарника (а снега; здесь были обильные и всю зиму не таяли, а только увеличивались), живого поросёнка продавали в деревню, а выставляли для комиссии мёртвого поросёнка, выкапывая его из-под снега.
   Так поступали они несколько раз за всю долгую зиму. А на вырученные деньги находчивые пройдохи  покупали себе спиртное и продукты, поэтому у них всегда был обильный стол, и нередко они не питались пищей, которую готовили для больных госпиталя.
   Поскольку дело было старое и солдаты уже уволились, его не стали раздувать.
   Оказывается, верна поговорка «Голь на выдумки хитра»: простые деревенские солдаты сумели обвести вокруг пальца многих образованных офицеров, «утомлённых  высшим образованием»!
   Такие вот случаются необычные истории в нашем «королевстве»…

                А вы ещё раз спроси;те «Сколько ей лет?»
   Однажды знакомый капитан попросил меня подобрать очки его жене. В назначенное время он привёз её на осмотр.
   Я усадил жену на стул в углу кабинета, проверил её зрение, осмотрел её и подобрал очки. Начал выписывать рецепт, записал дату, её фио и спросил её, чтобы записать на рецепте:
   – Сколько вам лет?
   Она, не задумываясь, ответила:
   – Семнадцать.
   Не думая, я механически записал её ответ. В то же время из-за моей спины раздался гомерический смех её мужа, сидевшего там на кушетке. Повернувшись к нему, я изумлённо спросил:
   – Что вас так рассмешило?
   Не в состоянии унять свой смех, капитан попросил меня:
   – Спросите у неё ещё раз «Сколько ей лет?»
   Я повернулся к женщине – она сидела красная и выглядела очень смущённой.
   – Тридцать два, – выдавила она, потупившись.
   – А ведь сначала она тоже не врала, – подумал я. – Женщине столько лет, на сколько она себя чувствует…
 
                Офтальмолог, грибник, рыбак и охотник
   Хороший друг и коллега был у меня много лет в Кандалакше Мурманской области – Николай Стахович Милевский. Как только я приехал в Кандалакшский госпиталь, я с ним и познакомился. Он служил в одной из частей гарнизона и периодически приезжал ко мне в офтальмологическое отделение: привозил больных на лечение, интересовался работой отделения, а, если удавалось, и ассистировал мне во время операций.
   Когда я уволился из ВС СССР и переехал в Пушкин, он нередко на пути из Лупче-Савино в отпуск на родину на Украину или на обратном пути заезжал к нам в гости, жена моя и дети с удовольствием принимали его. Он делился проблемами своей семьи: когда сын его попадал в милицию, будучи в подростковом возрасте и связавшись с плохой компанией, он неоднократно выручал сына из милиции.
   Стахович рассказывал нам, что со временем сын его изменился, стал работать в пожарной охране, в МЧС, стал вместе с отцом рыбаком и охотником, по нескольку дней пропадали они в лесу, охотясь и рыбача.
   Николай Стахович советовал нам не терять надежду на лучшее, когда у нас в семье начались проблемы подросткового возраста, говорил, что главное – это всегда любить ребёнка, несмотря ни на что.  И – что ребёнок изменится со временем в лучшую сторону.
   И, если сейчас ребёнок не ставит родителей ни во что, – пройдёт время, и ребёнок изменится к лучшему и будет понимать и ценить родителей… Он очень помогал нам с Наташей своими советами.
   Рассказывал он и такой случай. Однажды приехал он осенью на свой участок в лесу, где он сажал картошку, чтобы собрать урожай и увидел там четверых мужчин с мешками, выкапывающих лопатами картофель с его участка.
   Подумав, что, если он станет «возникать», они его убьют. Тогда он сел и начал благодарить их за то, что они помогают ему собрать картошку. Он рассказал им, как весной он её сажал, затем приезжал окучивать и пропалывать её несколько раз. Сказал, что он понимает, что они подумали, что это – «бесхозный участок». Он благодарит их за помощь и предложил им деньги за проделанную работу.
  Говорил он по-дружески и миролюбиво, те собрались и просто ушли с его участка.
   Он понимал, что он очень рискует, но другого выхода у него не было.
   Ежегодно Стахович приезжал в конце мая – начале июня в Санкт-Петербург на Международный офтальмологический конгресс «Белые ночи», проходивший в эти дни в Санкт-Петербурге и жадно впитывал новинки офтальмологии, которых немало можно было получить здесь в это время.
   С ним всегда было легко и приятно находиться на заседаниях конгресса. Во время перерывов в работе конгресса и после него мы нередко устраивали фотосессии.
   К сожалению, он ушёл из жизни так рано. Жаль, очень жаль, такого интересного человека мы потеряли. Светлая ему память!

                По неделе в Хабаровском аэропорту и в Домодедово
   Прослужив на Дальнем Востоке пять лет, я получил дополнительный отпуск пятнадцать суток к отпуску, и у меня стало шестьдесят суток отпуска: то есть тридцать суток обычного отпуска + если вместо поезда я летел самолётом (а рассчитывался отпуск при езде поездом с Дальнего Востока на Украину – пятнадцать суток туда и обратно), прибавлялись ещё пятнадцать суток + дополнительный  отпуск пятнадцать суток за пять лет службы на Дальнем Востоке. Воинские железнодорожные требования мы сдавали в кассе аэрофлота (они стоили тогда восемьдесят восемь рублей), мы доплачивали из своих отпускных денег шестьдесят семь рублей (авиабилет из Владивостока до Одессы или Николаева стоил тогда сто пятьдесят пять рублей) и летели самолётом туда и обратно, экономя на времени. При удачном раскладе карт получалось сутки на дорогу туда и столько же – на дорогу обратно, а пятьдесят восемь суток чистого отпуска – это было неплохо. Вот была малина!
   Но жизнь и здесь внесла свои коррективы. Получив отпуск, я вылетел из аэропорта Владивостока «Озёрные ключи». Первая посадка была в Хабаровском аэропорту, где мы должны были пересесть из нашего небольшого самолёта уже в большой – «Ту-104» или «Ту-114», который через восемь часов должен был доставить нас без посадки в Москву.
   Вышли мы в знойном августе из самолёта в Хабаровском аэропорту, ожидая минут через сорок-пятьдесят посадку на московский рейс, но не тут то было.
   Оказалось, что в Хабаровский аэропорт самолёты прилетали, а улетать дальше – не могли: какой-то чиновник аэропорта, отвечающий за заказ авиационного керосина, забыл это сделать в своё время, и теперь горючее для самолётов в Хабаровском аэропорту закончилось.
   Теперь его уже заказали, но первый эшелон с керосином для аэропорта находился ещё в районе Урала, и добираться ему до Хабаровска предстояло очень долго.
   С прилетающих самолётов сливали авиационный керосин и заправляли им только международные рейсы – в США, Японию, Малайзию и т. д.
   В Хабаровском аэропорту скопилось несколько тысяч пассажиров. Слава богу, было жаркое лето, и люди спали даже на улице вдоль здания, на траве. Лежали на полу на всех этажах, на ступенях, ведущих на этажи, на площадках, спали даже на рёбрах открытых изнутри окон. Очереди в туалет были огромными, а очереди к лотку с кофе и булочкой были не меньшими.
   На табло сверху-донизу были названия рейсов за разные дни, которые задерживаются «на три-четыре часа». Перечень их был бесконечным. Заросшие, уставшие, голодные люди были в отчаянии. Дежурных работников аэропорта начали бить, хотя эти люди были не виноваты ни в чём, поэтому они перешли на работу в гражданском платье. Пассажиры начали выламывать двери кабинетов, чтобы найти выход из этой ужасной ситуации.
   Я, да и многие пассажиры, могли бы уехать на транспорте в город и пожить это время в гостиницах или у знакомых, родственников и друзей, но никто не решался уехать из аэропорта, боясь пропустить посадку на свой рейс.
   Особенно трудно было родителям с детьми, особенно – с маленькими. В такой кошмарной обстановке все мы были где-то неделю.
   Наконец, подошёл первый эшелон с горючим, и пассажиры начали разлетаться своими маршрутами.
Через неделю я тоже вылетел из Хабаровска и прибыл в Николаев через Москву. Дома я рассказал матери и брату об этой невероятной истории.
   Прошёл месяц моего отпуска и даже больше, и я начал подумывать об отъезде. Мама с братом уговаривали меня не улетать на неделю раньше, но я, помня о Хабаровском кошмаре, улетел из Николаева в аэропорт «Быково» (Москва) за неделю до окончания моего отпуска.
   Из Быково я переехал в Домодедово. Это были первые числа октября. Я уже готовился к посадке в самолёт, как вдруг налетел шквалистый ветер, небо заволокло тучами, пошёл сначала дождь с градом, потом повалил снег.
   Несколько суток мела пурга, снегом занесло все самолёты и взлётно-посадочные полосы. Аэропорт Домодедово был не готов к этой ситуации. И в здании аэропорта повторилась та же история, что и в Хабаровском аэропорту.
   Ситуация была даже тяжелее, чем в Хабаровске, ведь сюда пришла снежная и морозная зима, поэтому тысячи людей днём и ночью вынуждены были находиться только в здании аэропорта. Всё было то же: озверевшие пассажиры били сотрудников аэропорта, огромные очереди в туалеты и за кофе с булочкой, сон везде на полу и ступеньках, приходилось переступать через спящих людей и т. д.
   Здесь я мог бы уехать в Москву к своей однокашнице Рае и переждать этот кошмар у неё, но я не знал и никто не знал, когда начнут летать самолёты, поэтому из здания аэропорта никто не уезжал.
   … Дня через три пурга стихла, дня три – расчищали взлётно-посадочные полосы и самолёты от снежных заносов…
   И ровно через неделю я вылетел, наконец, из Домодедово в Хабаровск, оттуда – во Владивосток. Так что еле-еле я успел прибыть во;-время в свою часть.
   В итоге за время шестидесятисуточного отпуска ровно пятнадцать суток провёл я в двух крупнейших аэропортах страны из-за этих форс-мажорных обстоятельств…
   С тех пор из отпуска я стал вылетать намного раньше. Однажды прибыл даже за семь суток и ровно неделю безвозмездно работал в своём отделении – до конца отпуска, был так называемой «белой вороной»…

                Дедушка просит совета
   Посмотрел я в травме одного больного  в третьей палате, вышел из палаты и начал писать мой осмотр в его истории болезни на посту дежурной медсестры. Подходя к посту, услышал окончание беседы врача-травматолога с дедушкой-посетителем.
   – Решайте, как вам поступить, – сказал врач и ушёл в палаты.
   Я пишу историю болезни, дедушка подходит ко мне в глубоких раздумьях, говоря вслух:
   – Что же нам делать? Как быть?
   – Что случилось? – спрашиваю я.
   – Жена моя лежит в этом отделении с переломом шейки бедра. Врач предлагает операцию, но мы с женой не знаем, как быть – оперироваться или нет: всё-таки её возраст…
   – А сколько ей? – спрашиваю я.
   – Восемьдесят три, – отвечает расстроенный дедушка.
   – А инфаркта или инсульта у неё не было? – уточняю я.
   – Нет, – отвечает мой визави. – У неё и сердце никогда не схватывало, да и давление всё время было приличным. Но мы – боимся…
   – Тёще моей было приблизительно столько же, когда у неё случился перелом шейки бедра, – рассказал я ему. – Мы подумали и решили оперировать её. И – не ошиблись: она начала сначала с ходунками ходить по палате, затем – на костылях, а после – с тростью. Со временем она под ручку с женой моей Наташей ходила из центра Пушкина до Екатерининского парка, после – и по парку вокруг Большого Царскосельского пруда. Отдыхая, конечно, периодически на скамьях, которых немало здесь на аллеях парка…
   А после она так осмелела, что, когда мы с женой уходили на работу, Любовь Дмитриевна, чтобы не засиживаться дома, сама выходила с палочкой на улицу и обходила по периметру наш и соседний кварталы. А, когда мы возвращались с работы, она с гордостью рассказывала:
   – Сегодня я сделала один большой круг и два малых (большой круг – это у неё было пройти по периметру два квартала – наш и соседний, а малым – она называла наш квартал).
   – В итоге после операции она прожила шесть лет активной жизни и умерла за сорок дней до своего восьмидесятидевятилетия…
   – А, если вы оставите свою супругу без операции, – продолжал я, – она, вероятнее всего, будет до конца своих дней находиться в постели. Сможете ли вы ухаживать круглосуточно за нею, ведь вы даже на два года старше неё? Борьба с неизменными спутниками прикованных к постели больных – пролежнями, воспалениями лёгких и другими осложнениями – так что думайте вместе, как быть.
   – Спасибо вам, – ответил дедуля. – Я уже принял решение. Иду в палату – сообщу его супруге.

                Несколько лет воровал спирт на дивизионном складе
   В медсанбате в Приморье меня назначили военным дознавателем части. В военной прокуратуре объяснили, в чём будут состоять мои обязанности, как вести протоколы допросов и т. д.
   Довольно скоро представился случай испробовать полученные мною новые для меня знания на деле. Случайно обнаружилось, что в одной из фляг на дивизионном складе медсанбата недоставало веса спирта в канистре, опечатанной, как и положено, печатями.
   Командир медсанбата вызвал меня и назначил комиссию для проверки спирта дивизионного склада. Кроме меня, в состав комиссии входило ещё несколько человек из нашей части.
   Оказалось, прапорщик – заведующий складом был большой любитель выпить, все это знали. К нему на склад часто заходили его друзья-собутыльники. И постоянно все их видели «навеселе» или пьяными.
   Работа наша заключалась в том, что мы:
   – проверяли наличие пломб и печатей на таре и их целостность;
   – взвешивали тару и проверяли соответствие веса её содержимого написанному на таре;
   – проверяли процентное содержание спирта в таре и соответствие написанному на таре.
   Оказалось, что практически на всей таре пломбы и печати были подлинными и не испорчены. Но вес содержимого часто был меньше, а в отдельных случаях – даже больше указанного на таре. Это было так необычно, что мы были поражены этим фактом. Бутылей и канистр с выявленными вопиющими нарушениями было несколько десятков!
   При проверке спиртометром содержимого тары было выявлено множество канистр с намного меньшим процентным содержанием спирта, то есть вместо восьмидесяти двух процентов или девяноста шести процентов там могло быть сорок пять, тридцать два, пятнадцать процентов спирта. А вес тары, бывало, почти соответствовал написанному. А в некоторых канистрах вместо спирта была вонючая зеленоватая жижа.
   Нас это шокировало, мы составили подробный отчёт обо всём этом и передали его командиру части.
   Прапорщика этого уволили из армии, но к суду военного трибунала его не передали: командованию не поздоровилось бы в первую очередь, ведь этот прапорщик на виду у всех несколько лет безнаказанно воровал спирт из дивизионного склада, спаивал им своих друзей-собутыльников, и всё это было бесконтрольно!
   Но как они умудрились доливать в опечатанные канистры и бутыли воду и нередко даже точно по весу – уму непостижимо! Ну, и пройдоха был этот прапорщик!

                Варенец, омуль под расколотку и омуль с душком
   Когда я впервые после института проехал поездом через всю страну на Дальний Восток, в Сибири на станциях предлагали пассажирам местные жители кедровые орешки и варенец. А в районе Байкала – омуля «под расколоткой» и «омуля с душком». До этого, живя на Украине, я даже и не слышал никогда об этих выражениях…
    С момента запуска в эксплуатацию Транссиба, каждый, кто проезжал по великой железной дороге по берегу озера Байкал, покупал на полустанках знаменитого байкальского омуля. Много раз встречал в записках и великих путешественников, и простых политзаключенных восторженные отзывы о необыкновенном вкусе этой рыбы. Особенно с ржаным хлебом и вареной картошкой! С годами гастрономическая слава омуля только росла. И теперь каждый, кто посещает берега священного Байкала, ищет возможность попробовать эту самую вкусную в мире рыбу!
Омуль хорош и в жареном виде, и в ухе. Его едят копченым, соленым, вяленым. И свеже-мороженым.
   Слава о байкальской рыбе идёт далеко за пределами Сибири. А уж о её вкусовых качествах ходят легенды. Копчёный или вяленый омуль – это лучший подарок, который сибиряк везёт своим друзьям в другие города России. Попробовав один раз блюда из байкальской рыбы, многие гости повторно планируют поездку на Байкал, чтобы вновь ощутить нежный вкус жареного хариуса и копчёного сига, аромат омуля горячего копчения, которого можно за один раз съесть несколько "хвостов", и конечно-же, необычный вкус вяленой голомянки.
   В Байкале обитают пять популяций омуля: селенгинская, посольская, северобайкальская, чивыркуйская, баргузинская.
   Ещё не доехав до Байкала, вы встретитесь с его самым известным и вкусным представителем – байкальским омулем. Он будет везде – в городах, в посёлках, на железнодорожных станциях. Всю дорогу вас будет сопровождать омуль солёный, омуль вяленый, и, наконец, когда вы доберётесь до самого Байкала, омуль свежевыловленный. Самый популярный – омуль холодного копчения. Он считается настоящим деликатесом, и не только у нас в стране, но и за рубежом. Копчёный омуль отличается совершенно особым вкусом. Мясо этой рыбки очень жирное и нежное. При правильном приготовлении оно приобретает необычный привкус, за который и ценится. Коренные жители называют его «омулем с душком». Большинство людей, хоть раз попробовавшие это совершенство, говорят, что никогда не ели ничего вкуснее.
   Расколотка и строганина из омуля являются одними из самых старинных рецептов приготовления этой сибирской рыбы. Строганину готовят с незапамятных времён, но сегодня, как и много лет назад, она не потеряла популярность.
   Для приготовления строганины тушку омуля потрошат, отделяют от костей и тщательно промывают. Получившееся филе омуля помещают в морозильную камеру. После того, как омуль промёрзнет, с помощью острого ножа филе нарезается тонкой стружкой. В пищу строганину из омуля употребляют без всякого размораживания, приправив перцем и солью по вкусу.
   Процесс приготовления расколотки из омуля практически не отличается от приготовления строганины. Омуль также потрошится, отделяется от  костей, моется и замораживается. Отличие заключается в том, что филе рыбы не стругают, а сильно отбивают. В результате шкурка легко отделяется, а мясо разламывается на отдельные кусочки, которые обмакиваются в соль и перец.

                Три случая с самолётами
   Служил я на Дальнем Востоке, а ехать поездом на Украину – к родителям на родину в Николаев – это где-то восемь суток в один конец. На поездку в отпуск туда и обратно давали нам пятнадцать суток. Два-три раза я съездил поездом через всю страну и немного изучил тогда этот маршрут – через Москву или через Харьков.
   Дальше я начал летать самолётами, это помогало сэкономить время и высвободить его для более полноценного отдыха. Я успевал побывать дома, повидаться с родителями, съездить по турпутёвке в Крым, на Кавказ, в Карпаты – отдохнуть там в походах по горам и накупаться в море. И, вообще, была масса свободного времени. Чудесными были дни отпуска!
   В мае 1968 года моего отца насмерть сбил автомобиль на автостраде под Николаевом, и я прилетел из Хабаровска домой в Николаев на похороны отца. Трагическое и ужасно тяжёлое было для меня и всех моих родных время!
   Приехала туда поездом из Коми-республики и моя родная сестра Шура с мужей Петей. Обратно после похорон они планировали ехать поездом через Москву. Я же уговорил их вместе со мною лететь самолётом до Москвы, чтобы продлить время общения с ними.
   Сестра боялась летать, но у меня времени было мало, оставались только одни сутки из тех десяти, которые мне давали на похороны, поэтому я приложил много усилий, чтобы уговорить их лететь вместе до Москвы. А там – они поездом едут дальше до Коми, а я лечу дальше самолётом из Домодедово до Хабаровска. Мне тогда совсем было не страшно: двадцать пять лет, всё ещё впереди, что ещё сказать?
   Мама с нашим старшим братом Жорой приехали в Николаевский аэропорт проводить нас с сестрой и зятем.  Сели мы с Шурой и Петей в самолёт, он вырулил на взлётную полосу, прогревал двигатели там довольно долго, но не улетел, а возвратился к зданию аэровокзала. Нам дали команду выйти из самолёта и подождать в здании аэровокзала.
   Мама с братом сказали нам, что один двигатель из двух у нас не работал – они это видели. Мама испугалась за нас:
   – Дети мои, сдайте авиабилеты и поезжайте поездом. Я только что похоронила мужа и не хочу хоронить и вас.
   Она стала ещё больше плакать, когда прямо здесь, на наших глазах сняли обшивку одного крыла нашего самолёта и стали ремонтировать  двигатель:
   – Я думала, что крылья эти надёжные, крепкие, а там внутри – только воздух…
   Мы успокаивали маму, как могли. Шура с мужем собрались уже сдавать авиабилеты, но я их уговорил:
   – Неужели вы струсили? Сейчас вои отремонтируют двигатель, и я улечу. А вы что же – трусы, останетесь и будете сутки «тилипаться» до Москвы?  Не бойтесь, полетели!
   И я уговорил их: мне-то надо было лететь, ведь я не мог опоздать на службу. Им же, людям гражданским, можно было и поездом ехать, им было проще.
   … Через полтора-два часа мы вылетели этим же самолётом из  Николаева и благополучно приземлились в аэропорту Быко;во в Москве. В самолёте мы болтали, шутили, и всё было хорошо. Таким образом, мы продлили время общения друг с другом.
   Дальше – они пересели на поезд, а я – переехал в Домодедово, и через семь-восемь часов полёта без посадок на самолёте «Ту-104» или «Ту-111А» был уже в Хабаровском аэропорту, успев во-время на учёбу – у меня там была пятимесячная специализация по офтальмологии при ОКУОМС КДВО*.
   Это был первый случай авиапроисшествия, и в силу задора и молодости я совсем не придал этому значения и даже забыл как будто…
   Шли годы, я уже служил в Иркутском госпитале. Была зима, и в городе Чита (столице Забайкальского военного округа) – проходила окружная конференция военно-медицинской службы. Накануне вечером весь военно-медицинский состав госпиталя самолётом вылетел из Иркутска в Читу. В госпитале на время конференции остались только дежурный по части, дежурный врач и гражданские врачи отделений. Одним самолётом на шестьдесят – восемьдесят человек мы летели в Читу. Бо;льшую часть самолёта занимали военные  медики нашего госпиталя.
   Я сидел  у иллюминатора по левой стороне, за левым крылом, и мне хорошо было видно, как после взлёта левое колесо шасси убрали, и «закрылки» закрылись.
   Подлетев к Чите, самолёт стал снижаться, мы увидели в темноте огни города и взлётно-посадочную полосу аэропорта. Мы пристегнули ремни, самолёт шёл на посадку. До этого слегка дремавшие, мы начали оживлённо болтать.
   Но наш самолёт не сел, а начал делать круги над Читой и аэропортом. Взглянув за окно, я увидел, как открылись «закрылки» для левого колеса, последовал резкий толчок, но колесо шасси не показалось.
   Я спросил у нашего доктора, сидящего у противоположного иллюминатора:
   – Взгляни, с твоей стороны колесо вышло?
   – Вышло, – взглянув за окно, ответил тот.
   – А с моей стороны – не вышло.
   Самолёт продолжал кружить над Читой, вырабатывая горючее и делая отчаянные попытки выпустить колесо шасси с левой стороны: правое колесо убиралось, закрывались закрылки с обеих сторон, потом – снова открывались, и толчками пилоты пытались выпустить колёса шасси. Но левая сторона по-прежнему была немая…
   Я уже начал шутить шутками висельника:
   – Ребята, давайте выберем самую заснеженную сопку и съедем по ней вниз…
   Но шутку эту никто не поддержал. Все молчали, надеясь на чудо. И чудо свершилось! Вдруг левое колесо у меня появилось, о чём я радостно сообщил всему нашему самолёту. Все мы облегчённо вздохнули. Самолёт пошёл на посадку и благополучно приземлился в Читинском аэропорту.
   … После двухдневной конференции мы спокойно самолётом возвратились в Иркутск. Случай в Читинском аэропорту запомнился мне, но все годы я всё-таки продолжал летать самолётами…
   А вот – и третий случай, ставший последней каплей в этой истории. Прилетев в отпуск из Иркутска в Николаев и побыв какое-то время у родителей, я уехал по турпутёвке на Кавказ. Набродившись по горам и накупавшись в Чёрном море, решил я самолётом из Адлера долететь до Одессы, а оттуда до Николаева – рукой подать!
   Наш самолёт взлетел над морем из аэропорта Адлер. И, только он через несколько минут, как оторвался от земли, в моём салоне прямо передо мной замигала тревожно сигнальная лампочка и завыла сирена. Рядом со мной оказалась и дверь аварийного выхода. Самолёт начало болтать вверх и вниз над морем…
   Кнопкой вызова вызвали мы стюардессу, показали ей всё это безобразие и предложили возвратиться в аэропорт, благо, он ещё виден был в иллюминаторы.
   Стюардесса ушла, а, возвратившись, сказала, что «ничего страшного не происходит» и ушла. Тревожное состояние, бесконечная мигалка и сирена, а также болтанка вверх и вниз продолжались всё это время полёта.
   Самолёт наш летел на север вдоль Черноморского побережья, затем – вдоль Крымского берега с востока на запад и, наконец, приземлился в Одесском аэропорту. Всё это время самолёт трясло и болтало. Он то взмывал кверху, то падал резко вниз, ближе к воде. Всё это было так невыносимо на фоне мигания тревожной лампочки, сирены и сообщения о том, чтобы пассажиры приготовились к аварийному выходу, что я решил про себя:
   – Господи, если удастся благополучно долететь до Одессы, больше никогда не буду летать самолётами!
   Побыв с родителями, в обратный путь в Иркутск я уже уехал поездом.
   В 1981 году мне пришлось всё-таки летать за загранпаспортом в Читу и обратно, так как время открытой визы уже заканчивалось.
   Но после этого в самолёт я ни разу не садился. Каждый раз вспоминаю эти три случая и убеждён, что трижды судьба меня уже предупреждала.
   Молодость, задор с годами у меня прошли, остался только панический страх перед самолётами. Хотя я понимаю, что в те места, куда нельзя доехать поездом или пароходом, приходится неизбежно лететь…
   *Окружные курсы усовершенствования офицеров медицинской службы Краснознамённого Дальневосточного военного округа.

                Бегал по утрам в посёлок Пограничный и обратно
   Во время службы в медсанбате в посёлке Барано-Оренбургское Приморского края был я ещё холостяком и питался в гарнизонной офицерской столовой. Городок был небольшой, и многие офицеры из разных частей знали друг друга. Там за столиком я и познакомился с этим лейтенантом из Вертолётного отряда.
   Как-то увидел я его в нашем  медсанбате, когда он пришёл проходить военно-врачебную комиссию для поступления в лётную академию (до этого за плечами у него было среднее лётное училище).
   Наш терапевт старший лейтенант медицинской службы Коля Попко «зарубил» его из-за повышенного артериального давления.
   И вот этот вертолётчик жаловался мне во время обеда в столовой, что у него нормальное АД, когда в его части проверяет его их врач, а вот в медсанбате на комиссии АД поднимается и пульс учащается. Коля Попко посоветовал ему тогда заняться бегом на длинные дистанции.
   Парень рассказал также, что каждое утро (кроме дней дежурств) он встаёт очень рано и бегает спокойным бегом 3 км от нашего городка до автострады «Пограничный – Уссурийск» и затем – вдоль трассы до вертикальной надписи «Пограничный» у въезда в районный центр (это – ещё 8 км), оббега;ет этот столб и возвращается обратно тем же путём в наш городок. Всего у него выходит за утро 22км!
   Затем он дома делает ещё упражнения с лёгкими гантелями, принимает душ и успевает на утреннее построение в часть.
   В дни своих суточных дежурств по части он вынужден пропускать свои тренировки, тогда он чувствует себя выбитым из колеи, разбитым. Все мы, сидевшие с ним за столиком, посчитали, что он преувеличивает…
   Довольно скоро случайно я убедился в его правоте. Однажды надо было мне рано утром – а было это холодной морозной зимой –  уехать в Уссурийский госпиталь. Задолго до шести часов утра был я уже в 3-х км от нашего городка на перекрёстке с автострадой в ожидании проходящего здесь из Пограничного на Уссурийск автобуса. Его долго не было. Дул пронизывающий холодный ветер, и все люди, стоявшие вместе со мной в ожидании автобуса, продрогли до костей.
   Вдруг со стороны Пограничного в клубах пара стал приближаться к нам бегун. В нескольких метрах от нас он узнал меня и окликнул. Это был тот самый лейтенант-вертолётчик. Он сказал мне:
   – Ну, вот видишь, я бегу уже обратно. А ты, как мне показалось тогда, не поверил мне. Теперь ты убедился?
   В следующем году этот парень успешно прошёл медицинскую комиссию и поступил в академию: бег на длинные дистанции нормализовал работу его сердца, пульс и АД его были в пределах нормы, таких подъёмов АД и сердцебиений, какие у него наблюдались до тренировок, теперь уже не было. Да и внешне выглядел он физически крепким и атлетически сложённым парнем.
   Вот что делают занятия физической культурой … И безо всяких таблеток и лекарственных препаратов, – заметьте…

                Старый профессор летал в санаторий в Сочи
   На одной из кафедр терапии нам, молодым студентам-медикам на лекции преподаватель рассказывал эту историю из жизни института:
   – Несколько лет назад старый профессор одной из кафедр летом слетал в Сочи, где он отдохнул в санатории, и обратно, возвратившись в Днепропетровск. Через несколько дней он умер от инсульта.
   Лектор учил нас:
   – Пожилым людям не следует во время жаркого лета быстро менять свой привычный климат на более жаркий южный, это, как видите, чревато иногда  тяжёлыми последствиями, организм пожилого человека не может легко переносить смену климата. Поэтому отдыхать им рекомендуйте в своём климате или в близком к своему.
   – И притом резкая смена климата тоже может пагубно сказаться на их здоровье: перелёт самолётом предполагает резкую смену климата, а организм пожилого человека, его сердечно-сосудистая и нервная системы не в состоянии бывают переносить такие перегрузки.
   – Советуйте вашим пожилым пациентам более спокойный переезд поездом. Помните, раньше был ещё более щадящий переезд – это в экипажах, который был наиболее подходящим для здоровья путешественников…
   Совсем недавно я убедился в правоте советов лектора. В неврологии я консультировал пациента с гипертоническим кризом после перелёта  самолётом из Египта, где он отдыхал летом две недели. Сразу же по возвращении домой ему и стало плохо. Ему вызвали «скорую помощь», и он был госпитализирован в неврологическое отделение, где мы с ним и встретились.
   Когда я рассказал ему об истории с пожилым профессором, он согласился, что в будущем таких резких перемен климата ему больше делать не сто;ит…

   Костюмер Зина умерла от инфаркта миокарда после операции по удалению катаракты
   В нашем Народном театре была костюмер – бабушка Зина Кудрявцева (отчество её точно я уже и не помню, – кажется, Михайловна). По её рассказам, у неё был единственный ребёнок – сын, умерший несколько лет назад. Осталась она совсем одна, а жила она – в Павловске.
   Не так давно перенесла она тяжёлый инсульт, лечилась в первой неврологии, там я и смотрел в палате её глазное дно. Удалось Зиночке выкарабкаться из этого инсульта, правда, одна нога подчинялась ей плохо, и ей приходилось передвигаться с костылём.
   Через некоторое время после выписки она вышла на работу – в ДК её жалели и держали для неё это её рабочее место.
   – Как же вы добираетесь с костылём из Павловска в Пушкин на работу? – удивлялся я.
   – Я уже привыкла: автобус №383 останавливается недалеко от моего дома. Сажусь в автобус, доезжаю до остановки у 500-й школы в Пушкине, выхожу.  Перехожу через Московскую улицу и – второй дом от угла – мой ДК. Между людьми мне легче, здесь я спасаюсь от домашнего одиночества. Я ведь – всю жизнь работала с людьми, до выхода на пенсию была директором Павловского ДК. А после выхода на пенсию подыскала себе работу здесь, в Пушкине, тоже в ДК…
   Как-то однажды, после репетиций она спросила меня:
   – Ты ведь, говорят, окулист? Не мог бы ты посмотреть мои глаза – что-то я стала совсем плохо видеть, очки даже не помогают…
   Мы с нею договорились о встрече у меня в глазном кабинете Военного инженерно-технического университета напротив ДК, где я работал в те годы. У нашей Зиночки оказалась зрелая катаракта на одном глазу и почти зрелая – на другом.
   – Вам бы надо сделать операцию по удалению катаракты хотя бы на одном глазу, – сказал я ей. – Но после перенесенного инсульта делать её небезопасно для вашего здоровья, да и сердце, как вы говорите, у вас пошаливает. Поэтому вам надо много раз подумать, прежде чем решиться на операцию.
   – А мне и думать нечего, – ответила она. – Выхода у меня другого нет: я одинока, единственный сын мой, как вы знаете, умер. Ухаживать за мною некому. В последнее время мне стало трудно ходить в магазин за продуктами, включить и выключить газ – я почти уже не вижу. Буду оперироваться…
   Один её глаз успешно прооперировали в Фёдоровском центре в Купчине, а на второй день у неё развился тяжелейший обширнейший инфаркт миокарда, от которого она вскоре после перевода её в 26-ю больницу Санкт-Петербурга скончалась…
   Как страшно распоряжается с нами судьба! И что с каждым из нас будет даже через мгновение – мы не знаем и знать не сможем…

                Ходил я с тростью после гор…
   После недельного пребывания в Красной поляне с двумя-тремя радиальными дневными выходами в ближайшие ущелья наша туристская группа ушла в шестидневный поход по горам Кавказа с переходом в Кудепсту. Всё было хорошо, а дня через три в какой-то момент я как-то неудачно оступился, и у меня стал очень болеть правый коленный сустав. Он так болел, что идти дальше по горным тропинкам, да ещё и с тяжёлым рюкзаком за плечами было невмоготу, особенно вниз.
   Поскольку я был единственным медиком в группе, я предположил, что у меня – надрыв одного из менисков правого коленного сустава. Что было делать? Из палочек по бокам от сустава соорудил я лубок, перебинтовал резиновым бинтом сустав и участки ноги выше и ниже сустава, нога теперь почти не сгибалась в коленном суставе, но потихоньку ковылять по горам я уже мог с палкой в руке, выломанной нашими ребятами. Рюкзак мой они по очереди несли, – спасибо им за это!
   Всё-таки я стал обузой для группы и тормозил движение их вперёд. Я отставал от  них, и, когда я уже после поворота вдруг видел мою группу на привале и радовался, что догоняю их, звучала команда инструктора «Подъём!», и они к моему огорчению снова шли вперёд.
   Тщетно я кричал им вслед:
   – Куда же вы, ребята? Дайте и мне отдохнуть, наконец!
   Они с улыбкой отвечали:
   – Догоняй нас, мы и так уже полчаса сидим здесь и ждём тебя. Через два дня мы должны быть в Кудепсте.
   … Так прошли эти двое суток. И вот, наконец, мы в Кудепсте! Отдохнули неделю у чудного Чёрного моря, смыли с себя усталость и грязь.
   Сначала я с завистью смотрел на берегу, как все они плавают в море, а после – разбинтовал ногу и тоже потихоньку купался. После купания – снова забинтовывал (иммобилизировал её). Ходить было ещё очень трудно, и две девушки из Ленинграда подарили мне на прощанье трость, с которой я и появился в Николаеве и чем напугал было маму. Но мне удалось её успокоить, что это – временная мера. С тростью и улетел я на Дальний Восток в конце отпуска.
   Постепенно боль при движениях в правом коленном суставе исчезла, но периодически, если я вдруг неудачно оступлюсь, она может появляться снова, напоминая мне о тех горных походах, в которых мне удавалось бывать в мои молодые годы…

   Военный пенсионер с меланобластомой* сосудистой оболочки глаза в Петрозаводске
   Во время учёбы на первом факультете ВМедА в Ленинграде тема моей работы была связана с фотографированием меланом и меланобластом (этих одних из самых страшных опухолей) сосудистой оболочки глаза, их присылали мне со всего Ленинграда, и я насмотрелся на них за два года моей работы над этой темой.
   Шли годы. Военная судьба забросила меня на службу в Петрозаводский военный госпиталь. Пришёл как-то на приём ко мне военный пенсионер-майор проверить его зрение и подобрать очки (очки, которые подобрали ему недавно в поликлинике по месту жительства, его почему-то не устраивали).
   На осмотре я обнаружил у него в одном глазу опухоль, похожую на меланобластому сосудистой оболочки. Направил на осмотр больного и к республиканскому офтальмологу, которая согласилась с моим предположением.
   Следующим этапом я направил больного в клинику глазных болезней ВМедА в Ленинград – для обследования и лечения. Через какое-то время он снова появился у меня в кабинете в Петрозаводске.
   – Расскажите, пожалуйста, вашу ленинградскую «одиссею», – попросил я его.
   – В академии меня обследовали, диагноз ваш подтвердили. Предложили мне удалить глаз. После колебаний я согласился на операцию, и глаз мне удалили, поставив мне вместо него протез. Я пришёл показаться вам и поблагодарить за то, что вы обнаружили у меня эту опухоль. А вот на доктора, которая смотрела меня в поликлинике перед вами и была невнимательна, я напишу жалобу в Министерство здравоохранения Карелии.
   – Доктор-то эта молодая или в возрасте? – спросил я его.
   – Молодая и очень невнимательная, – ответил он.
   – Я прошу вас – не делать этого, – попросил его я. – Она ещё неопытна и, возможно, даже ни разу не видела такой опухоли.
   – Нет, она была невнимательна, – упорствовал он. – Я просил подобрать мне очки, и она это сделала, даже не заглянув мне внутрь глаза. Вас я тоже просил только подобрать мне очки, но вы же – сначала осмотрели мои глаза и увидели опухоль, а она – нет. Да и очки она подобрала мне плохие.
   – Её накажут за это, если вы напишете жалобу. Это может отбить у неё желание работать дальше по этой специальности, а, если у неё отберут диплом? Что тогда? – уговаривал я его.
   – Да, пусть её накажут, – настаивал он.
   – Для вас это уже ничего не изменит, – умолял его я.
   Как я не пытался отговорить его от своего решения, он был непреклонен. На этом мы с ним и расстались…
   * Злокачественное новообразование сосудистой оболочки глаза

                «Чёрный король» в «Улицах разбитых фонарей»
   Мне так надоело быть в массовках «Ленфильма» «пушечным мясом», безликой серой толпой, фоном, на котором разыгрывают свои партии главные действующие лица под руководством режиссёров, что я попросил одну из девушек – бригадиров массовых сцен дать мне роль, в которой камера уж точно остановится на мне и хотя бы мгновение покажет меня крупным планом.
   В тот раз они собирались снимать эпизоды из серии «Чёрный король» в «Улицах разбитых фонарей».
   – Вы когда-нибудь были «трупом»? – спросила она меня.
   – Нет, никогда не был, – заинтригованный, ответил я.
   – Вот здесь уже точно вас  покажут, и притом – крупным планом, – уверила меня она, и я согласился.
   В назначенный день приехал я на «Ленфильм». В массовке нас здесь было человек до десяти. Отвезли нас в парк в районе улицы Академика Павлова. Был сырой солнечный майский день 2004 года. На скамье посадили двух «шахматистов», игравших в шахматы у тропинки. Вокруг них собралось несколько «зрителей», оживлённо вслух комментировавших игру.
   – А кто из вас – «труп»? спросил помощник режиссёра.
   – Я, – несмело ответил я.
  – Идите в микроавтобус, там вас подготовят, – сказал он.
   Через детскую площадку прошёл я к одному из двух микроавтобусов, стоявших неподалёку. Девушки-костюмеры предложили войти туда. Подобрали мне плащ и рубашку, костюм и галстук, фуражку и туфли. Когда я переоделся, они предложили мне перейти в соседний микроавтобус.
   Я пересел туда, но в салоне никого не было. На столике я увидел два ножа, «вбитых» в стол.
   – А это – что за ножи? – спросил я у водителя.
   – Эти ножи – твои, – ответил тот. – Выбирай, какой тебе больше нравится (один был побольше, второй – поменьше).
   В это время вошли девушки-гримёры.
   – Ну, выбрали себе нож? – с улыбкой спросили они.
   Оказалось, что эти ножи впаяны в плоские металлические пластины так, что видны были только рукоятки и часть лезвий. Пластины лежали на столе, я даже не обратил сразу внимания на сами пластины. А создавалось впечатление, что кто-то «вогнал» ножи в стол.
   Гримёры наложили пластину с выглядывавшим из неё ножом мне на грудь напротив сердца и плотно прибинтовали сначала марлевым, затем – резиновым бинтами пластину с ножом (пластина была холодная и тяжёлая), затем напротив пластины аккуратно разре;зали рубашку и пиджак и надели их сверху на нож. Создавалось впечатление, что нож торчит из моей груди.
   Лицо и кисти рук загримировали так, что они стали мертвенно-бледными, обескровленными. «Краску» в виде крови они забыли на «Ленфильме» и позвонили, чтобы привезли «кровь», сказав мне, что уже на съёмочной площадке они добавят мне кровь, так как, если сделать это сейчас, она может растечься везде по одежде и телу.
   Девочки открыли дверь, выпустили меня, набросив на меня плащ, и предложили:
   – А теперь – идите на съёмочную площадку к режиссёру.
   – Но как я пойду туда к ним, в таком виде? – ужаснулся я: идти ведь надо было через детскую площадку.
   – Не волнуйтесь, запахнитесь плащом, чтобы нож не был виден, и – вперёд! – сказали гримёры. – Мамы и дети там на вас не обратят внимания.
   Действительно, опасения мои были напрасны: дети и мамы безмятежно игрались, дети катались на качелях и бегали вокруг, а мамы  – внимательно наблюдали за своими питомцами. С бьющимся сердцем прошёл я сквозь них, и только одна-две пары глаз изумлённо проводили взглядами мертвенно-бледного дедушку, пробиравшегося сквозь них.
   Я подошёл к режиссёру, тот осмотрел мою экипировку и остался доволен. Нашёл для меня местечко у речушки на склоне под деревом, посадил меня спиной к дереву, плащ на мне поддерживал я руками, чтобы нож не был виден. Было очень сыро, и режиссёр сказал помощникам подложить под меня свёрнутый плед или одеяло, сделав его незаметным.
   Девушки-гримёры добавили мне «крови» вокруг ножа на рубашке и пиджаке, и съёмки начались. По легенде мой приятель идёт по парку на встречу со мною. Ещё издали слышит он голоса шахматных болельщиков, подходит к ним, не находит меня, спрашивает у них обо мне, осматривается вокруг и замечает меня «дремлющим» на берегу у дерева.
   Картинка была великолепная: на другом берегу этой протоки – зелёная свежая трава с цветущими одуванчиками. В протоке – много уток и чаек, летающих здесь: помощники режиссёра перед этим разбрасывали хлеб в воду и подкармливали их, поэтому место это было довольно живописным.
   Приятель мой подходит сзади ко мне со словами:
   – Хорошая погода, солнышко припекает. Давай, вставай, дома отоспишься…
   Взявшись рукой за плечо с плащом, он откидывает меня, я заваливаюсь на спину, плащ распахивается, и он видит в груди у меня нож и кровь на одежде… Он вызывает скорую и милицию.
   Я слышал, как по газону подъезжает сюда «скорая помощь», осматривает меня медработник, щупает пульс на запястье, на шее.
   Тут же подъезжает милицейский автомобиль, из него выходят четыре легендарных сыщика: майор Соловец (Александр Половцев), капитан Волков (Михаил Трухин), капитан Дылов (Евгений Дятлов) и лейтенант Порохня (Оскар Кучера).
   Медик: «Ножевое ранение в грудь, задето сердце. Думаю, что умер мгновенно».
   Милиционер: «Вот свидетель, товарищ майор».
   Свидетель: Это я вызывал «скорую» и милицию».
   Майор Соловец (Александр Половцев): «Уголовный розыск».
   Свидетель: «Очень приятно. Николай Анатольевич Климов».
   Майор: «Скажите, пожалуйста, вы здесь часто играете в шахматы?»
   Свидетель: «Да, я часто бываю здесь».
   Майор: «Значит, вы знали убитого?»
   Свидетель: «Да, я знаю его лет пять-семь. Как пошёл на пенсию, сразу же пришёл сюда играть в шахматы. Здесь мы и познакомились».
   Майор Соловец: «А как его звали?»
   Свидетель: «Саша. Ой, Александр, не помню отчества. Простите, он говорил, а я забыл».
   Капитан Волков (Михаил Трухин): «Вот, нашли в кармане убитого» (подаёт мой паспорт майору).
   Майор Соловец: «Белодубровский Александр Прокофьевич, год рождения 1929-й».
   Режиссёр заранее спросил меня о паспорте и сказал, что им нужен настоящий паспорт. Договорились мы, что он будет у меня во внутреннем кармане, и они его используют, чтобы показать его, но читать будут по своему тексту, и фотографии моей в паспорте зритель не увидит.
   Ну, а дальше – после съёмок, да и во время их один из работников студии производил фотографирование. Я дал ему свой фотоаппарат и попросил сделать несколько фотографий и мне тоже.
   Да и после съёмки было бы большой глупостью не сфотографироваться с главными героями сериала на память…
   Фильм «Чёрный король» – это 21-я серия «Ментов-6» (шестой сезон) за 2004-й год. Иногда я смотрю его по интернету, фамилия моя упоминается «В эпизодах» третьей.
   P. S. В промежутках между съёмками я продолжал лежать на земле, а сыщики стояли вокруг меня и курили, «травя» анекдоты. Не выдержав, я тоже рассказал им медицинский анекдот. Все они рассмеялись, а кто-то из них сострил:
   – Первый раз видим такой труп, который ещё и анекдоты рассказывает!

                Что может наделать одна банка грибов…
   Молодой капитан с семьёй после отпуска привёз из СССР в Со;льнок одну баночку грибов в числе прочих гостинцев с Родины.
   Утром жена его поджарила картошечку и открыла баночку грибов, надеясь, что это будет хорошим завтраком, и угостила своих. Муж с удовольствием съел всё. Двое детей собирались в школу и, как все дети, утром есть особенно не хотели. Мальчик съел одну ложечку грибов и больше не захотел. Девочка – только взяла в рот, грибы ей не понравились, она их выплюнула и больше к ним не прикоснулась.
   Папа-капитан убежал на службу, дети – отправились в школу. А мама, оставшись одна, чтобы добру не пропадать, доела все остальные грибы на всех тарелках и остатки – в банке.
   Через некоторое время у неё поднялась температура, начались бред и галлюцинации, тошнота и рвота, ухудшилось зрение… То же было и с её мужем-капитаном, но в более лёгкой степени. Почти не было симптомов отравления грибами у сына и совсем здоровой – была дочь.
   Всех четверых поместили в инфекционное отделение госпиталя, проводили обследование и дезинтоксикационное лечение. Со временем у всех исчезли все симптомы отравления, и они благополучно выписались из госпиталя.
   Эту банку грибов, похоже, они будут помнить теперь всю жизнь!

                Шутки между прочим
   Захожу в женскую палату. Начинаю проверять одной из женщин подвижность глазных яблок:
   – Посмотрите направо.
   А она – взглянула налево. 
   – Вы что – любите ходить налево?
   Она смутилась.
   – Эта девочка по привычке взглянула налево, – говорю я. – Видимо, она любит ходить налево.
   – Нет, нет, – говорит она. – Я всегда хожу только прямо или направо.
   – Ну, некоторые люди, идя направо, делают то же, что и другие, идя налево.
   Все улыбаются…
                ***
   Смотрю женщину в неврологии – уже на стадии улучшения после лёгкого ишемического инсульта:
   – Посмотрите влево, … вправо, … вниз ... и вверх … На потолок взгляните – где у нас сегодня потолок?
   Больная смотрит и показывает вверх.
   – Девочка знает, где у нас сегодня потолок, – она молодец, она уже улучшается, – отмечаю я.
   Все при этом улыбаются…

                Синдром холостячки
   Теперь уже довольно часто стали появляться на приёмах женщины, предъявляющие кучу жалоб на своё здоровье…
   Слушаешь их, слушаешь, а совет так и напрашивается:
   – Вам бы – мужа хорошего, да кучу детишек – вы бы моментально выздоровели, вам бы некогда было обращать внимание на своё здоровье, вам бы – суток не хватало на то, чтобы заниматься детьми! И, если бы ваш молодой и любящий муж уделял вам много своей любви и внимания, вы бы моментально забыли навсегда об этих своих мелочах и были по; уши довольны и счастливы – так, как бывает довольна и счастлива любимая жена и заботливая мать многодетной семьи…

                На четверо суток «застрял» в поезде в центре Сибири
   Во время летнего отдыха на Тянь-Шане на турбазе МО СССР «Туркестан» познакомился я с курсантом по имени Валентин. Узнав о том, что я служу в Иркутске, он захотел посмотреть Восточную Сибирь, Иркутск, красавицу Ангару и неповторимый Байкал.
   Следующим летом  он прислал мне в Иркутск телеграмму, что он выезжает, сообщил мне вагон, место в вагоне и день его приезда в Иркутск.
   В назначенный день и в указанное время приехал я на вокзал в Иркутске, чтобы встретить его. Но здесь на вокзале были форсмажорные, как теперь говорят, обстоятельства. Все поезда из Европейской части Советского Союза задерживались из-за обильных  ливневых дождей, размывших транссибирскую магистраль где-то в Западной Сибири.
   Утром до работы и вечером после работы я ездил на вокзал, чтобы увидеть табло с десятками поездов, задерживающихся прибытием в Иркутск. Так прошли сутки, двое, трое, настали четвёртые сутки. Закончились и они.
   И только через четверо суток бедный и голодный курсант приехал в Иркутск. Заметно отощавший, – поезд стоял в тайге, продукты в вагоне-ресторане давно закончились, населённых пунктов поблизости не было. Питались тем, что было с собой. Валю подкармливала запасливая бабушка, которая ехала рядом, – у неё был небольшой запас продуктов… Так вот бывает у нас, и всегда неожиданно…


                Отчаянный склероз
   Был у нас в госпитале в Приморском крае начальник аптеки – капитан, который ужасно много курил, у него во рту постоянно была сигарета. И, когда она заканчивалась, он от предыдущей тут же закуривал следующую.
   Временами бывало, что он, забыв, что во рту у него уже есть сигарета, прикуривал вторую, и тогда у него во рту мы наблюдали даже две сигареты сразу.
   Если он разговаривал с тобой, и в этот момент подходил кто-то другой и вклинивался в разговор со своим вопросом, капитан поворачивался к новому собеседнику, совершенно забывая о предыдущем. Ты мог стоять рядом с ним хоть целый день, он уже не вспоминал о тебе и о нерешённой проблеме, с которой ты подходил к нему.
   О его забывчивости у нас ходили легенды! Однажды он пришёл на совещание, которое проводил в своём кабинете начальник госпиталя. Тот зачитывал приказы, а мы сидели перед ним на стульях в один ряд вдоль стены и слушали.
  Вдруг начальник госпиталя поднял от приказов голову и, поражённый, изумлённо спросил у начальника аптеки:
   – Капитан …, а вы что – курите?
   – Нет, – ответил тот, – не курю.
   Все мы посмотрели на начальника аптеки – во рту у него торчали две (!) сигареты. Он, вероятно, забыл о них, когда входил на совещание!
   Мне стало всё ясно, когда во время диспансеризации офицерского состава я осмотрел его глазное дно: артерии сетчатки у него были склерозированы, это был настоящий симптом «серебряной проволоки», в них совсем не было видно кровотока!
   То же творилось у него и в мозге, ведь известно, что сетчатка – это часть мозга, вынесенная на периферию!
   Такие вот интересные и уникальные случаи попадаются прямо рядом с тобой (я был тогда молодым старшим лейтенантом медицинской службы, а он – уже старым седым капитаном)…

                Линогравюра «Пушкинский парк» у меня на стене
   Как-то в Иркутске в книжном магазине попался мне на глаза «эстамп в разборной металлической раме», на обратной стороне внизу было напечатано: «Цена 3р. 10к. Размер рамы 30x40. Цена 1р.50к. Цена листа 1р.60к. 1973 г.» На другие надписи я не обратил внимания.
   Взял я его тогда и повесил на стену в моей холостяцкой комнате в длинном деревянном бараке на территории госпиталя – пусть он украшает стены моего скромного жилища!
   Шесть лет висел он в Иркутске, после на пять лет перекочевал со мной в Венгрию. А ещё после – путешествовал со мною в Петрозаводск, и больше года мы с Наташей и родившимися там нашими двойняшками созерцали его на стене большущей комнаты бывшего до революции кадетского училища на улице Лизы Чайкиной.
   Переехал эстамп с нами и в «Сочи Заполярья» – город Кандалакшу Мурманской области, где мы вместе с женой целых пять лет видели знаменитую северную полярную ночь!
   А после мы волею судьбы оказались в городе Пушкине – «городе муз», стали вместе с детьми изучать этот потрясающий город, его историю и достопримечательности.
   Каково же было моё изумление, когда, плывя на пароме по Большому пруду Екатерининского парка на концерт в «Зал на острову;» мимо много раз уже виденных мною строений Адмиралтейства, я с удивлением открыл для себя, что это вид Адмиралтейства вот уже около сорока лет(!) висит у меня на стене.
   Жена моя Наташа сказала мне в ответ:
   – Я думала все эти годы, что ты об этом знаешь.
   Придя домой, я снял со стены эстамп и прочитал верхнюю надпись на нём:
   – Художник В. Н. Блинов
      Пушкинский парк
      Линогравюра
   Формат 60x90. Бумага эстампная, Цена 1р.60к. Редактор Г. К. Леонтьева. Издательство «Художник РСФСР». Ленинград, 1974.
   Я был потрясён: вот какие интересные открытия можно найти у себя на стене! Столько лет смотреть на эстамп и не удосужиться изучить его! Это ж надо!!!
   … Я проплывал на пароме мимо красных кирпичных зданий Адмиралтейства, ещё в 1773  году построенных знаменитым архитектором Василием Ивановичем Нееловым и не мог налюбоваться ими.   
   Светило солнце. А вокруг парома плавали неугомонные жадные утки, пожирающие брошенные им  угощения, стайки рыбёшек разбегались в обе стороны от нашего парома.  Тросик наматывал ряску… Быстрые чайки на лету выхватывали из воды зазевавшихся рыбёшек. Шли, стояли и щёлкали своими фотоаппаратами и видеокамерами многочисленные стада туристов из разных стран мира…
   Жизнь вокруг кипела и продолжалась, причудливо переплетаясь и разбегаясь снова…

                Веник из крапивы
   Пришёл я как-то в баню в Иркутске. Сижу себе, намыливаюсь, из тазика поливаю себя водой. Неподалёку расположились на скамьях два молодых парня. Посидев немного и набрав воды в тазики, взяли веники и ушли в парилку.
   Через некоторое время из парилки стали доноситься отчаянные вопли одного из парней.
   – Вот как хлещутся вениками, – заметил кто-то из моих соседей.
   Вопли из парилки доносились ещё долго, – то вопли одного, то другого.
   И вот, наконец, они вышли из парной и прошли мимо меня к своим скамьям, неся веники. Кожа их вся была красная, на теле «живого места» не было видно.
   Я решил идти в парилку, поднялся и начал идти. И вдруг меня что-то обожгло – кто=то из парней уронил одну веточку из своего веника на пол, а я зацепил случайно ногой и обжёгся.
   Крапива, – мелькнуло у меня в голове, когда я приподнял эту веточку и взглянул на неё.
   Один из парней, заметив мой интерес, спросил у меня, показав на свой веник:
   – Не желаете? Разгоняет кровь хорошо.
   – Нет, спасибо, – ответил я ему сразу же: не был я ещё готов к подобным истязаниям. А парни ещё несколько раз повторили свою истязательную  с криками и охами процедуру…
   P. S. Вот что я нашёл в связи с этим в интернете:
   – Приготовленными вениками для бани из свежей крапивы нужно париться в лечебных целях в тот же день или на следующий день, поскольку на третий день крапива в венике подсыхает и её невозможно будет правильно запарить. Банный веник из крапивы может помочь людям страдающим радикулитом, кожными заболеваниями, подагрой, простудой, артритом, туберкулёзом, анемией, ревматизмом, а также ослабит боль в спине и суставах. Также крапивный веник улучшает кровообращение, нормализует кровяное давление, избавляет от облысения и от угрей.


                «Шутки» выпускников
   Лежал я на ВВК* в окружном госпитале. В офицерской палате много интересного услышишь. Зашла однажды речь и о шутках выпускников…
   Я вспомнил о выпускниках-медиках в Санкт-Петербурге:
   – На углу улицы Боткинской и проспекта Карла Маркса стояла скульптура богини медицины Гигиейи в чаше. Накануне выпуска  ночью в чашу забирались несколько выпускников морского факультета, вскарабкавшись на плечи друг другу. Они быстро окутывали грудь богини разрезанными полотнищами из нескольких тельняшек и сшивали их, сделав отверстия для грудей богини. Грудь они натирали ей до блеска.
   – Утром прохожие – курсанты, офицеры и гражданские лица с удивлением наблюдали богиню медицины в матросской тельняшке, грудь у неё сверкала на солнце.
   – Опять выпускники озоруют, – смеялись прохожие. 
   И патруль вынужден был убирать следы этого безобразия.
   Шутка эта повторялась каждый год, несмотря на то, что ежедневно перед выпуском туда назначался патруль.
   Если не удавалось одеть в тельняшку Гигиейю в период выпуска, выпускники передавали свой наказ следующему за ними курсу, и тогда богиня медицины одевала тельняшку в одну из ночей сентября, уже после каникул…
   Один из больных офицеров рассказал об обычае выпускников Омского общевойскового училища. В училище за воротами – аллея, на ней – памятник пехотному офицеру в сапогах с биноклем на груди. Выпускники должны были натереть его сапоги чёрной ваксой, а сам памятник был светлого цвета.
   И, когда утром на территорию училища въезжал генерал – начальник училища его внимание было приковано к офицеру-пехотинцу в начищенных до блеска чёрных сапогах…
   Ещё другая интересная традиция сложилась в Тбилисском артиллерийском училище. Там выпускники забирались на ель на самом видном месте в училище и «наряжали» её разнообразными пустыми бутылками из-под выпитого за время учёбы спиртного. Посуду эту они копили все годы учёбы, посуду и пустые консервные банки…
   Красота! Банки и бутылки звенели, раскачиваясь на ветру, – это было неповторимое зрелище!
   О состоянии знаменитого Медного всадника в Петербурге вспоминают раз в пять лет к каждому более-менее круглому юбилею Петра. Перед ним рабочие вооружаются тряпочками и обрабатывают раствором пчелиного воска в бензине бронзовые тестикулы коня. Так они добиваются образования зеленой патины, предохраняющей металл от дальнейшего окисления. Но их усилий хватает ненадолго: уже в конце июня гениталии у фальконетовского памятника снова сияют на солнце, смущая многочисленных туристов. И ничего с этим нельзя поделать: натереть до блеска «тестикулы коня Петра I» специальной пастой ГОИ в ночь выпускного бала — традиция курсантов питерских военных училищ. Естественно, от этого ритуала причиндалы жеребца с каждым годом уменьшаются в размерах — сейчас их объем составляет не более 60% от тех, которыми конь Петра Первого был оснащен при отливке.
   – А вот у нас, в Одессе, – делился с нами один из выпускников-одесситов, – тоже была традиция: в начале Потёмкинской лестницы стоит памятник основателю Одессы Дюку Ришелье. Так вот, накануне выпуска Ришелье натирали тестикулы до блеска!
   – Одесситы говорят: «Погляди на Дюка со второго люка» или «Посмотри на Дюка с люка». Если смотреть на памятник с водопроводного люка слева от него, то свиток и складки одежды Дюка чрезвычайно похожи на мужские гениталии.
   Место, куда и наши соотечественники, и иностранцы частенько посылают друг друга иными словами. В переводе с французского языка «дюк» - герцог. Если вам доведётся стать на люк неподалёку от памятника первому одесскому градоначальнику Арману дю Плесси дюку де Ришелье, именуемому в Одессе Дюком, то свиток в его руке будете воспринимать совершенно иначе, чем задумано скульптором…

                ***
Разжиться на выпускниках можно и сейчас. С особенным успехом это делают младшие курсы. После вручения дипломов они подбегают к выпускникам и, вытянувшись в струнку, орут что есть мочи: "Товарищ лейтенант, поздравляю с присвоением первого офицерского звания!" За это им полагается давать деньги, предусмотрительно спрятанные под погоны. Как говорят, самая предприимчивая молодежь собирает за день до 200 долларов.
               
   *Военно-врачебная комиссия

                Мо;шка за веками во дворе
   Было жаркое лето. Вышел я из подъезда, иду по двору на Пушкинскую. Пересекают мне путь наискось парень с девушкой. Вдруг девушка хватается за глаз и плачет. Вижу, что парень неумело пытается вынуть ей что-то из глаза, а она не даётся и ещё больше плачет. Подхожу к ним, говоря:
   – Ребята, давайте я вам помогу.
   Парень отгоняет меня:
   – Отстань, мужик, иди своей дорогой!
   – Ребята, – объясняю им я, – глазной врач я. Вижу я, девушке что-то попало в глаз. Не мешай мне, парень!
   Девушка попросила меня:
   – Помогите, пожалуйста!
   Я открыл ей веки на больном глазу, увидел уже размокшую от слезы мошку и попросил у неё носовой платочек. Парень нашёл его в сумочке девушки, подал мне.
   Кончиком платочка я осторожно поддел мошку, убрал её и отпустил веки. Девушка спокойно начала смотреть глазом, обрадовалась и поблагодарила меня:
   – Спасибо вам!
   – Рад был помочь, – ответил я.
   И все мы пошли своей дорогой. Обернувшись, я увидел, что они остановились и смотрят мне вслед…

                Пулька в орбите
   Молодой солдат как-то лечился в глазном отделении и параллельно поведал о том, что до армии в детстве стрелял в тире, и пулька рикошетом попала ему в веко. Она не беспокоила. Я осмотрел парня и увидел на верхнем веке тонкий старый рубчик.
   Его глаз был здоров и видел на 100%. На рентгеновском снимке в верхней половине орбиты под верхним веком было обнаружено рентгенконтрастное инородное тело, по виду напоминающее пульку из тира. Поскольку оно не беспокоило, я выписал парня в часть под наблюдение.
   Где-то через полгода он снова появился у меня и попросил удалить ему это инородное тело, потому что у него появились боли в этой области. Инородное тело хорошо прощупывалось при глубокой пальпации и довольно легко было удалено хирургическим путём через небольшой разрез кожи верхнего века под местной анестезией.
   Молодой человек был выписан в часть после снятия швов и больше ко мне не обращался. А пульку эту отдал я ему на память…

                Преодолейте брезгливость и будьте внимательны!
   Занятия в анатомическом театре у студентов-медиков. Преподаватель стоит у препараторского стола, на столе лежит труп с хорошо открытым «гусаком» (кишками) – содержимым брюшной полости.
   – Ребята, вы – будущие врачи, поэтому вы должны преодолеть брезгливость, – говорит преподаватель. 
   Затем он спрашивает:
   – Кто может сделать так, как я?
   С этими словами преподаватель засовывает палец между кишками трупа, после – суёт себе в рот.
   Все напрягаются и молчат. Один студент всё же решается и повторяет всё в точности, как сделал преподаватель.
   – Ну что же, молодец, – хвалит преподаватель, – брезгливость, я вижу, вы преодолели. Но, кроме этого, я вам советовал бы тренировать и наблюдательность: трупу я сунул средний палец, а себе в рот – указательный!


                Отдал честь старшине
   Август 1966 года. Вдвоём с Санькой Кулешовым, только что переодетые в полевую форму и в сапоги, новоиспечённые лейтенанты медицинской службы мы идём по улице Серышева. Навстречу нам буквально «катится» важный с большим животом уверенный в себе усатый пожилой военный и внимательно смотрит на нас.
   Поравнявшись с ним, я вскидываю правую руку в военном приветствии и первым отдаю ему честь, приняв его за важного генерала. Санька смеётся надо мной и говорит:
   – Перестань отдавать ему честь, это же старшина, «кусок»! Это он первым тебе должен честь отдавать – ты же лейтенант медицинской службы, ты – старше.
   У Саньки папа был полковник милиции, и Санька с детства знал все эти воинские звания. Откуда же мне было знать их – у нас в селе я никогда не видел ни одного военного…


                Встреча с подругой детства
   Приехав на каникулы в родное село, услышал я от мамы рассказ о неожиданной встрече её со своей подругой детства и юности. Вот он:
   – В детские и юношеские годы мы с нею тесно дружили, и после оставались довольно близкими подругами… Шла война, немцы захватили наше село на юге Украины. Отступая, они угнали многих жителей нашего села в Германию, в числе их была и подруга мамы.
   Больше о её судьбе мама ничего не знала. Прошли годы, десятилетия… Однажды к маме днём прибежала взволнованная женщина из соседней улицы и сообщила, что подруга мамы жива, приехала в наше село на пару часов, сейчас она в хате их общей знакомой и попросила найти мою маму – хотела бы увидеть её.
   Мама быстро надела новую кофточку, платочек и через огороды напрямую быстро пришла в эту хату. У хаты стояла чёрная «Волга», в ней сидели водитель и ещё кто-то. В хате уже было несколько их общих подруг-односельчан.
   Мама сразу узнала свою подругу. Конечно же, обе они изменились и постарели, но мама моя постарела больше, чес её подруга. Та была красивой, ухоженной и моложе на вид.
   – Как ты постарела, Уля, – заметила гостья.
   – А ты – мало изменилась– отметила мама.
   Гостья рассказала маме о своих мытарствах в Германии. А когда закончилась война, те места, где была мамина подруга, освободили американцы. Она и один американский солдат понравились друг другу, подружились. Возвращаться домой её было страшно – многое рассказывали о лагерях в Сибири.
   Солдат увёз её в Америку, они поженились, и все эти годы они живут вместе…
   Но все эти годы она мечтала попасть на Родину, повидать свою родную хату, село, подруг и родных. Они скопили денег на туристскую поездку в Советский Союз. Но попасть в Николаев и в родное село было трудно – Николаев тогда был закрытый город, и иностранцев туда не пускали.
   Ей удалось найти тур с заездом в Одессу – Одесса была открыта для иностранцев. По приезду в Одессу (она об этом «хлопотала» заранее) ей разрешили в течение дня – пока её группа знакомится с Одессой – побывать в родном селе в Николаевской области, с тем, чтобы к вечеру возвратиться в Одессу: вечерним самолётом они вылетали в Москву.
   Ей предоставили чёрную «Волгу» с водителем и сопровождающим. Из Одессы просёлочными дорогами они добрались в наше село, миновав закрытый для неё город Николаев.
   Подруга рассказала, что уже повидала родных и подруг детства. На всё у неё здесь – только пара часов, но она рада и счастлива, что хоть так ей удалось повидаться с Родиной.
   Мама спросила её:
   – А не хочешь остаться здесь?
   – Хотелось бы, – ответила гостья, – но как мне быть? Ведь там у меня в Америке – муж, трое детей, работа. У нас с мужем там – бензоколонка. Муж и дети ждут меня, да и не брошу я их никогда. А вас всех я буду вспоминать теперь всю оставшуюся жизнь, плакать и вспоминать…
   Время встречи пролетело незаметно. И унесло мамину подругу снова туда, на свою новую родину, – туда, где ждали её дети, муж, работа, ежедневные семейные заботы.
   Там, в далёкой Америке подруга мамина хранила воспоминания о встрече с Родиной. А здесь, в селе под Николаевом её односельчане – друзья, родственники и моя мама много лет ещё вспоминали об этой удивительной встрече со своей родственницей и подругой. Теперь вот вспоминаю об этом и рассказываю вам эту историю я…

               
                Рука в женской сумочке
   Иду я по второму этажу Центрального универмага в Днепропетровске, денег у студента нет, бреду я в толпе зевак, уныло глядя вниз. И вдруг натыкаюсь взглядом на чью-то руку в раскрытой сумочке у впередистоящей женщины в очереди в сберкассу. Здесь на втором этаже была и сберкасса – знаете, это очень удобно – подобрать себе покупку, снять деньги в сберкассе и сразу купить нужный товар.
   Очередь стояла мне навстречу, и рука в сумочке у женщины была рукой человека, стоящего за женщиной. Я поднял взгляд на владельца этой руки, увидев взгляд, устремлённый на меня, и обомлел: им оказался бывший мой пациент Серёжка Рлевски.
   Будто ничего не произошло, он аккуратно закрыл сумочку (женщина этого даже не почувствовала), вышел из очереди и пошёл рядом со мной, спрашивая:
   – А что ты здесь делаешь?
   Да я приходил купить здесь ручку и тетрадь, – ответил я. – А вот ты что здесь делаешь? Ты что – воруешь?
   – С чего ты взял? – спросил Сергей.
   – Я видел, Серёжка, твою руку в сумочке у женщины, – сказал я. – Как ты можешь?
   За это время мы уже вышли из универмага и шли по бульвару.
   – Да, я иногда это делаю, – ответил Серёжка, – когда у меня совсем нет денег. И вот сегодня – как раз такой день. Ты не мог бы занять мне немного денег? Тогда я бы не воровал.
   – У меня в кармане – последние три рубля, – ответил я. – И до стипендии ещё дней десять. Но, если тебя это спасёт, бери их. Меня ребята в общежитии выручат. Только не воруй больше! И устраивайся на работу.
   И я отдал Сергею последние три рубля.
   – Я тебе обязательно верну, – сказал мне Сергей. – Где ты живёшь?
   – В общежитии на Ляшко-Поппеля, комната …, – ответил я, даже не надеясь, что он их вернёт.
   И мы расстались.
   Прошло несколько месяцев, была снежный зимний вечер, началась зимняя сессия. В читальном зале первого этажа общежития я готовился к очередному экзамену. Алька Прокопчук (студент, живший в одной комнате со мной) подошёл ко мне и сообщил, что какой-то тип, явно, по его словам, не наш и не студент, ждёт меня в нашей комнате.
   Удивлённый – кто бы это мог быть? – я поднялся на свой этаж и вошёл в комнату. На столе сидел аляповато и крикливо разодетый Серёжка Рлевски, и, сверкая своей фиксой, сказал, что он пришёл вернуть мне долг.
   – Какой долг? – удивился я, забыв уже о последней нашей встрече.
   – А помнишь, ты меня выручил, дав мне свои три рубля? Они оказались фартовыми, – сказал Серёжка. – На них я купил план, начал продавать его, размешивая и продавая его чуть дороже, и попёрло, и попёрло… Я расплатился со всеми своими долгами. Видишь, как я одет?
   На нём были дорогие шуба и шапка, в шапке сверкал какой-то камень; дорогой костюм и шикарные туфли, перстень на руке. Но всё это было каким-то крикливым и безвкусным, аляповатым.
   – Теперь я в фаворе, и я хочу вернуть тебе долг, – с этими словами он вынул и начал давать мне большой пакет с каким-то порошком (зельем).
   – Что это? – в изумлении спросил я.
   – Это план, здесь его очень много, это большие деньги, – сказал он. – Бери, ты меня выручил в трудную минуту, и я хочу отблагодарить тебя.
   – Не нужен мне твой план, забери его. Я тебе дал тогда три рубля. Если хочешь вернуть мне долг, отдай мне три рубля. А план свой убери и не показывай мне больше. И – уходи отсюда!
   – Ну, и дурак! – ответил он. – Ты меня выгоняешь?
   Ребята во время этого разговора уже не раз заглядывали в нашу комнату, и, видя незнакомого необычного гостя, не решались заходить.
   – Нет, не выгоняю, а прошу уйти, – сказал я. – Пойдём, я провожу тебя.
   Мы вышли из общежития и пошли в темноте к трамвайной остановке по какой-то стройке между блоками стройматериала.
   – Если ты меня кому-нибудь выдашь, – сказал вдруг Сергей, – я тебя зарежу.
   – Успокойся, если бы я захотел тебя выдать, я бы давно уже сделал это, ещё в больнице или в универмаге. Я всё-таки прошу тебя «завязать» с наркотой, пройти курс лечения и стать нормальным человеком, – сказал я ему на прощанье. – Иначе в конце концов ты пропадёшь.
   Он сел в трамвай и уехал из моей жизни навсегда.

               
                Моё первое землетрясение в Иркутске
   Был зимний вечер. Я лежал на диване и смотрел телепередачу. Вдруг я услышал, как тревожно забегали в подполье мыши и крысы. Мгновенье спустя задрожали, заскрипели брёвна в стенах нашего старинного деревянного одноэтажного дома. Куда-то поехал диван подо мною и пол заходил ходуном. В серванте зазвенела и поехала посуда.
   Мне показалось, что я на мгновение забылся (вроде «petit mal» – кратковременной потери сознания), мигнула и снова загорелась лампочка под потолком. Появилась лёгкая «дурнота», и тут же всё возвратилось «на кру;ги своя;» – всё успокоилось и затихло.
   Спокойно работал телевизор, и не было больше ничего, что могло бы напоминать о случившемся.
   А утром московское радио передало в «Новостях» сообщение о том, что «накануне вечером в районе Иркутска произошло землетрясение магнитудой 5,3 балла, эпицентр его находился в …км. от Иркутска в озере Байкал, жертв и разрушений нет».
   Когда я рассказал об этом событии маме во время моего приезда к ней в отпуск, она сообщила мне, что даже у них, в равнинной Николаевской области на юге Украины ощущались отголоски недавнего  Карпатского землетрясения в Румынии. Оно было таким мощным, что в московских домах  колебались вершины высоток (передавало московское радио). А у мамы в селе на Николаевщине пол ходил ходуном, двигалась мебель, звенела посуда в серванте. И мама в ужасной тревоге выскочила из дома во двор, спасаясь от страшной стихии…

                Я плавал на Комсомольский остров
Забавны и интересны всегда студенческие годы! Во время весенней сессии за первый курс в мае-июне мы с Толиком Оселедцем жили в деревянном доме на берегу Днепра. В дни весеннего половодья днепровская вода подступала под крыльцо нашего дома, заливая весь двор, и только в резиновых сапогах можно было пройти через двор в калитке в заборе, чтобы выйти на улицу.
   Вода несла всё, что попадалось ей – мусор, презервативы всех цветов, щепки и брёвна. Когда вода начала спадать, мы с Толей одно большое бревно, проплывающее мимо нас, затащили одним концом на берег, и теперь можно было, разбежавшись по двору и по бревну, прыгнуть сразу на глубину, что мы и делали с Толиком с большим удовольствием.
   Но скоро нам надоело купаться одним, поэтому в один из дней мы пригласили ребят из нашей группы готовиться к экзамену у нас во дворе, на берегу Днепра. И мы так «усердно» готовились в тот день к экзамену, купаясь в реке, что мои вторая и третья страницы раскрытого утром учебника за день под лучами яркого солнца стали жёлтыми.
   С ребятами было весело и интересно. После одного из прыжков в воду я осмелел и решил доплыть до начала моста на Комсомольский остров. На своей реке Ингул я плавал, как рыба в воде, но Днепр был широк и могуч.
   Доплыл я до  начала моста (до первой опоры), оглянулся, увидев, что ребята во дворе продолжают купаться и решил плыть до второй опоры, чтобы удивить их. Отдохнув, держась за опору, я поплыл ко второй опоре. Эта часть реки уже была более глубокой, там плавали катера и лодки. На моё счастье, встречи с ними у меня тогда не было.
   Устав, доплыл я до второй опоры моста и снова отдохнул. Хотел было вернуться обратно, но путь назад был длиннее пути вперёд. Ребят и двора нашего я уже не видел.
   Приплыв на Комсомольский остров, я понял, какой же я дурак, ведь путь обратно по мосту пришлось идти мне босиком и в плавках между одетыми людьми. Стыдясь, вдоль парапета дошёл я до спуска с моста и сошёл с него.
   А дальше – закоулками, по нашей тихой и немноголюдной Каменной улице спустился ниже, к нашему дому. Толик был один, он вовсю готовился к экзамену.
   На мой вопрос:
   – А где ребята?
   Он коротко ответил:
   – Ушли.
   – А ты куда подевался? – через мгновение спросил он.
   – Плавал на Комсомольский остров, – ответил я. – У меня сначала была шальная мысль – одолеть весь Днепр, но я понял, что мне это не под силу, – добавил я и тоже засел за учебник.

                Дом на Моховой, Алиса Эдуардовна  и мои соседи
   Прожив пару месяцев в районе станции метро «Технологический институт» во время учёбы в академии, я «прочёсывал» все дома в районе Литейного проспекта ближе к Литейному мосту в поисках свободной комнаты.
   Был вечер, после занятий забрёл я во двор дома №27/29 по Моховой улице. У всех встречных людей спрашивал:
   – Не знаете ли вы, где здесь сдают комнату?
   Но никто не знал. Стоявшая во дворе группа ребят – парень и две девушки – услышали мой вопрос, а парень подсказал:
   – Видите этот подъезд и светящееся окно на втором этаже справа от площадки? Поднимитесь туда, позвоните в квартиру №19 – там есть свободная комната. И скажите, что это я вас прислал. А мы будем стоять здесь и ждать.
   Я поблагодарил парня, поднялся на этаж и позвонил. Открыла дверь мне какая-то бабушка. На мой вопрос о комнате она сказала, что свободная комната есть, но она не сдаётся.
   В это время на кухню, где проходила беседа, вошла другая бабушка, которая, услышав, о чём идёт речь, предложила:
   – Давайте соберём «вече» и решим, разрешим мы сдавать комнату нашему дедушке или нет.
   Этими словами она быстро вызвала сюда всех жильцов этой коммунальной двенадцатикомнатной квартиры. В основном это были старенькие одинокие бабушки. Я рассказал им, что я – врач, капитан медицинской службы, учусь в Военно-медицинской академии им. С. М. Кирова и хочу снять свободную комнату в их квартире.
   Дедушка, хозяин этой квартиры женился на бабушке из этой же квартиры и жил у неё, а его комната пустует. Но на эту комнату, как оказалось, претендовала другая женщина из этой же квартиры, поэтому она была против сдачи этой комнаты внаём. Остальные жильцы были не против.
   – А кто вас прислал? – спросила меня претендентка.
   – Какой-то парень во дворе, – посмотрите, вот он стоит с девушками, – ответил я. – И он сказал, что, если кто будет против, – позвать его на помощь.
   – Так это же твой сын, – сказали выступавшей против сдачи соседки. – Что ты теперь на это скажешь?
   В ответ она молчала.
   Тогда та бабушка, которая собирала это «вече», подытожила:
   – Итак, ставлю на голосование! Кто за то, чтобы разрешить этому капитану жить в нашей квартире – поднимите руку!
   Все, кроме матери этого парня, подняли руки.
   – А я – поднимаю две! – добавила эта неугомонная женщина. – Кто против? – Нет. Воздержавшиеся? – Одна. Итак, можете заселяться, поговорите с дедушкой – хозяином комнаты об условиях сдачи.
   Так я стал жителем старинной Моховой улицы с подачи той неугомонной бабушки Алисы Эдуардовны Мамоновой, в прошлом балерины Малого оперного театра, а ныне – преподавателя знаменитого ансамбля танца «Юный ленинградец»…
                ***
   Возвращаюсь я вечером из академии, вхожу в длинный коридор своей коммуналки и вижу, что Алиса стоит у стенки с телефонной трубкой у уха и с кем-то о чём-то бесконечно часами болтает.
   Она видит меня, продолжает с кем-то говорить, глядя куда-то в невидимую даль за моей головой. Я приближаюсь. И вдруг ноги у неё разъезжаются, и она, оседая, начинает падать на пол с прижатой к уху трубкой телефона.
   Я подбегаю к ней, пытаясь поднять эту старушку. Она же, отбивается от меня, смеясь:
   – Отпусти меня, дурак! Это я хотела показать тебе, что я и в эти свои годы ещё делаю шпагат.
   С этими словами она поднимается с пола и, как ни в чём не бывало, продолжает с кем-то болтать по телефону. Я же иду в свою комнату и, решив продолжить эту сцену в её духе, начинаю в шинели, фуражке и с портфелем в руке танцевать «танец маленьких лебедей», заворачивая за угол к своей комнате.
   Алиса с трубкой в руке отходит от стенки, стараясь увидеть, что я делаю дальше. Перед моей дверью был туалет. Я открываю дверь в него и заканчиваю своё выступление, вползая в этот интимный уголок и изображая уже «умирающего лебедя», падающего на унитаз…
   Алисе едва хватает провода, чтобы не оторвать телефон. Она в это время оживлённо комментирует всё это своему собеседнику:
    – Я только что напугала Бяку шпагатом. А он ответил мне «танцем маленьких лебедей» и завершил свой экспромт «умирающим лебедем» в туалете. Я чуть не оторвала телефонную трубку…
                ***
   В другое время как-то она спросила меня:
   – А ты делаешь по утрам зарядку?
   – Очень редко: времени не хватает, – ответил я.
   – Какие же упражнения ты делаешь?
   Я показал ей.
   – О, эти упражнения я делаю ещё в постели, не вставая, – сказала бывшая балерина.
   Этим своим замечанием Алиса Эдуардовна пристыдила меня, и я подобрал в книжном магазине понравившуюся мне книжку упражнений по  физкультуре, купил небольшие гантели и начал в свободное время заниматься в комнате, стараясь делать возможные здесь упражнения по 8-10-15 раз.
   Делал я и стойку на голове, поставив два стула у стены спинками кнаружи, продев голову между стульями и подняв ноги кверху параллельно стене. Только по глупости я закрывал дверь на ключ, чтобы вдруг не вошли соседи.
   А, если бы что случилось со мной? Лопнул бы какой-нибудь сосуд мозга или неожиданно я потерял бы сознание или свалился на пол, сломав себе конечности или позвоночник? Об этом я тогда как-то не думал.
   Летом я, живя на Моховой улице первый год, а второй год – за углом на Литейном, в выходной день прибегал в Летний сад, бегал по его красивым тенистым аллеям, выбирал себе понравившуюся скульптуру (Аполлона, Венеры и др.) и делал упражнения, глядя на эти чудесные произведения искусства…
   В те годы появилось в нашей стране увлечение йогой, я приобрёл небольшую книжонку «Хатха-йога» с описанием нескольких десятков положений (асан). Некоторые из них мне удавались. Помню такие названия положений: «поза лотоса», «поза кобры» и др.
                ***
   Алиса была очень интересным собеседником, с нею всегда было весело и необычно, нередко у неё собирались по праздникам её друзья и коллеги по ансамблю танца «Юный ленинградец», где она в то время преподавала «классы» – основы балетного искусства.
   Как она рассказывала, если кто плохо репетировал, она, любя, ударяла по энному месту линейкой, когда ученики проходили мимо неё. Они же в ответ говорили ей с улыбкой:
   – Спасибо, Алисочка!
   Ансамбль был известным и знаменитым в то время в Ленинграде, Советском Союзе и даже за рубежом. Каждый год на зимних и летних каникулах ансамбль выезжал на гастроли, объездив при Алисе многие европейские страны.
   В тех «прилизанных» странах всё было «лакированно» и красиво. Уезжали они и возвращались обычно с одного и того же вокзала – Балтийского. Когда они возвращались обратно, и поезд медленно шёл уже вдоль перрона мимо пьяного мужика, окрутившего своим телом фонарный столб на платформе, Алиса здесь говорила:
   – Здравствуй, матушка Россия! Я тебя узнаю;!
                ***
   Как-то Алиса, уезжая на гастроли, попросила проводить её на Балтийском вокзале. Было очень торжественно, их директрисса – женщина с громовым голосом – выстроила всех детей и педагогов в каре и напутствовала их своим могучим голосом:
   – Ребята, вы уезжаете на гастроли по странам Европы. Не забывайте, что вы – посланцы нашей великой страны – Союза Советских Социалистических Республик, вы – представители великого города  Ленинграда и ленинградской школы балета. О вас, по вашим поступкам и поведению будут судить о всей нашей молодёжи, о советских людях. Будьте достойны вашей великой Родины и вашего героического города!
   Родители, друзья и все провожающие с упоением и гордостью слушали эти напутственные слова. Огромный отряд ребят разместился в нескольких вагонах поезда, умчавшего их на гастроли по Европе.
                ***
   В странах Европы детей размещали по семьям, где они знакомились со сверстниками. Ещё до приезда наших детей там был конкурс на принятие в семьи детей-артистов из Ленинграда.
   Однажды в Венгрии их разместили в международном детском лагере на берегу Балатона. Там было много детей и подростков из разных стран мира со своими наставниками. Наши дети, кроме отдыха в этом лагере, давали концерты в различных городах Венгрии.
   По сравнению с другими детьми из разных стран, наши, бывало, нарушали дисциплину: то нарвут цветов с клумбы, то в «тихий час» сбегут купаться, то ещё что-нибудь вытворят. Казалось, что дети из других стран отличались бо;льшей дисциплинированностью.
   Наши преподаватели спросили как-то у своих польских коллег:
   – Как вам удаётся достичь такой дисциплины? Ваши ха;рцеры такие прилежные и замечательные: строго строятся и стоят на линейке, красиво ходят строем и не нарушают распорядок дня, не рвут цветы на клумбах и т. д.  Какие секретные методы есть у вас?
   – При случае мы поделимся ими с вами, – отвечали польские коллеги.
   Прошло двое-трое суток, и однажды ночью польские преподаватели пришли в нашу палатку:
   – Вы хотели узнать о наших методах? Тогда возьмите фонарики и идите за нами, только тихо.
   Заинтригованные, мы вошли за ними в ближайший лес. Поляки попросили включить фонарики и идти очень тихо. Вскоре мы остановились, услышав чьи-то тихие голоса и стук лопат, увидели свет фонаря и невдалеке двух подростков, рывших яму вокруг старого пня. Фонарь на краю ямы освещал им землю.
   Мы с поляками потихоньку ушли оттуда. Коллеги рассказали, что эти ребята нарушили дисциплину и в то время, когда другие ребята ночью легли спать, эти получили задание выкопать яму два на два метра вокруг пня, который лесничие собирались убрать из окружающего леса.
   Так трудом польские преподаватели поддерживали дисциплину среди ха;рцеров…
                ***
   В какой-то из праздников у Алисы собрались её коллеги – отдохнуть и пообщаться, пригласила она и меня. Все мы сидели за большим раздвижным круглым столом, она ходила вокруг, разливая всем в чашки кипяток. И нечаянно пролила кипяток на стол и мои новые брюки.
   Кипяток жёг мне ноги. Алиса взглянула на меня и быстро выскочила из комнаты. Я ждал её, подумав, что она побежала за тряпкой или полотенцем, чтобы вытереть мне брюки и стол. Её не было довольно долго.
   Когда она возвратилась, то даже не подошла ко мне, а села на своё место за столом, продолжая с кем-то разговор. Тогда я встал и пошёл искать тряпку, зайдя в ванную комнату. Боль в местах ожога почти прошла, но краснота на обожжённых участках тела оставалась ещё долго. Слава богу, что пузыри не появились!
   Когда гости разошлись, я спросил у Алисы:
   – Куда ты тогда убежала? И почему была там так долго? Я думал, что ты убежала за тряпкой или полотенцем.
   – Что ты, Бяка! Я пыталась успеть добежать до туалета – в таких случаях у женщин это бывает! Так что за тряпкой или за полотенцем я и не думала бежать, зря ты ждал…
               
                ***
   Один из её коллег-преподавателей очень обожал её и, влюблённый в неё, получил от неё меткое прозвище «тесто» за свою нерешительность (конечно же, он об этом не знал).
   Однажды, в разговоре с Алисой, говоря о нём, я забыл, как она его называет и спросил:
   – Ну, этот твой, как ты его называешь: Размазня? Квашня?
   – Тесто? – догадалась она.
   – Да, Тесто, – обрадовался я.
                ***
   Были 1973-1974-е годы. Алиса предлагала мне сходить на спектакли Кировского театра и посмотреть на танцовщика – самого лучшего по её представлению танцовщика в мире – Михаила Барышникова: посмотреть, как он прыгает, у него такой прыжок, какого нет ни у кого в мире. Но у меня из-за учёбы всё не получалось сходить.
   Когда после летних каникул осенью 1974 года возвратился я в Ленинград, она сказала мне:
   – Ну вот, советовала я тебе сходить на Барышникова, а ты не сходил. Теперь уже его и  не увидишь: сбежал он во время гастролей в Канаде. Там, в Кировском, такой скандал!
                ***
   У неё за стенкой жила соседка по фамилии Пельтониеми (финка). Чтобы подойти к комнате Алисы, надо было пройти мимо комнаты Пельтониеми. Эта Пельтониеми обычно отсутствовала, дома она появлялась редко, так как по многу месяцев лечилась в психиатрической больнице.
   Родственники по её просьбе периодически забирали её из больницы, чтобы она хоть немного побыла в домашней обстановке. В разговоре с нею она производила впечатление обычного нормального человека.
   Алиса Эдуардовна рассказывала, что Пельтониеми начала предъявлять Алисе претензии:
   – Весь день, пока вы на работе, я чувствую себя хорошо. Но, как только вы приходите с работы домой и включаете своё радио на нашей общей стенке, одновременно вы включаете какие-то токи, они проходят под стеной в мою комнату, у меня сразу же начинает болеть голова, и я плохо себя чувствую. Я прошу, я требую – немедленно выключите ваши токи, вы специально их включаете, чтобы мне стало плохо и чтобы я болела.
   Алиса в ответ на это только смеялась, это ещё больше раздражало соседку.
   Однажды Алиса возвращалась с работы вечером. Свет в коридорах везде был выключен. Она начала идти к своей комнате, и, проходя мимо комнаты соседки, Алиса вдруг услышала чьё-то дыхание совсем рядом. Она, конечно же, испугалась. Правда, вдруг вспомнила, что один из выключателей в этом длинном коридоре был рядом.
   Она быстро включила выключатель и в ярком свете увидела свою соседку, стоявшую рядом с поднятым в руке утюгом и с расширенными от ужаса зрачками.
   – Вы, наверное, собирались что-то гладить сейчас? – спросила, нашедшая что сказать Алиса, и опустила руку с утюгом вниз.
   – Ах, да, действительно, – заикаясь, ответила ей соседка и медленно ушла в свою комнату, не спуская глаз с Алисы.
   Дрожащими от волнения руками Алиса открыла ключом соседнюю дверь, вошла в свою комнату и долго не могла успокоиться: соседка, похоже, действительно весь вечер поджидала Алису в этом тёмном коридоре.
                ***
   Как-то я хотел зайти к Алисе, придя домой после учёбы. Алисы дома не оказалось. Проходя мимо комнаты Пельтониеми, увидел я, что дверь её была открыта. Заметив меня, она пригласила  меня войти к ней.
   – Вы дружите с Алисой? – спросила она.
   – Да, – ответил я. – Алиса очень  приятный собеседник и хорошая женщина.
   – Ну-ну, – недоверчиво в раздумьях сказала соседка.
                ***
   Был ещё необычный случай. Родственники в тот раз забрали её к себе, а утром уехали на работу. Возвращаясь домой вечером, войдя только во двор, увидели они распахнутые ярко освещённые всеми лампами и люстрой окна их квартиры. На весь двор из этих окон громко звучала музыка включённого на полную громкость радио.
   Войдя в квартиру, увидели они посреди зала раздвинутый их большой стол, на котором стояли многочисленные приборы с уже расставленной снедью, спиртными и прохладительными напитками.
   На вопрос:
   – Что всё это значит?
   Она ответила:
   – Мне позвонили мои однокурсники и друзья, я их пригласила, у нас сегодня встреча.
   – Я использовала ваши запасы в холодильнике, нашла у вас деньги и заняла у соседей, приготовила всё это, и вот жду гостей, они должны подъехать с минуты на минуту …
   Бедные люди за головы схватились – что же теперь делать со всей этой снедью?
   Её после этого случая снова сдали в больницу.
                ***
   Алиса рассказывала, что второй её муж Коля (народный художник России) и она каждое лето любили отдыхать в Эстонии, в Нарве-Йыэсуу. У них была договорённость с хозяевами, и они со своими друзьями выезжали в этот курортный городок и занимали по полдачи. Нравилось им это курортное местечко на севере Эстонии.
   Показывала она и чёрно-белые фотографии, сделанные во время отдыха там. Одну только фотографию она, смеясь, выхватила у меня из рук, я даже не успел рассмотреть её тогда.
   – Тебе нельзя её видеть, – смеясь, сказала она в ответ на мой недоумённый взгляд.
   В другой раз я уговорил её показать мне фото: на поле в траве с ромашками в ню лежала наша балерина, греясь под лучами северного эстонского солнца. Между нею и фотографом росли десятка полтора цветущих ромашек.
    – На твоём месте я бы назвал это фото «Ромашки и я», – посоветовал я балерине.
 Смеясь, в ответ она показала мне ещё одно фото: в раскрытом небольшом чемоданчике, напоминающем раньше шоферской, спряталось её гибкое натренированное балетом тело. Из полураскрытого чемоданчика с одной стороны выглядывала её курчавая головка, с другой стороны – игриво свисала и её балетная ножка…
                ***
   Единственный сын, который был у них, учился в мореходке и практику на судне проходил от Мурманска на восток – вдоль Северного морского пути. Где-то на Таймыре молодые курсанты, сойдя на берег, полежали на траве, побродив по берегу. Их сына укусил клещ, бедняга довольно скоро умер от клещевого энцефалита. Так трагически закончилась короткая жизнь семнадцатилетнего юноши.
                ***
   Алиса – с её слов – танцевала в Малом оперном театре в Ленинграде, а после перевода её мужа в Мурманск работала там в драмтеатре. В более поздние годы стала преподавать в ансамбле танца «Юный ленинградец».
   Как-то у них в БКЗ «Октябрьский» был отчётный концерт, на который она пригласила меня. Это было незабываемое зрелище! На сцене – калейдоскоп танцев детей разных возрастных групп сменял один другого под аккомпанемент их детских оркестров, которые тоже располагались на этой сцене. Сцена была такой большой и просторной, что всем им хватало места!
   Здесь были дети Алисы, её питомцы, это была её гордость. С удовольствием и восторгом родители, друзья и родственники, заполнившие зал, и я внимали этому действу…
   Идя домой после концерта вместе с Алисой, я долго высказывал ей свои восторги и восхищения!
                ***
   После первого года обучения моего в ВМА, я уехал из Ленинграда на каникулы на весь август. За это время хозяин моей комнаты умер, а родственники этого дедушки не планировали больше сдавать эту комнату, и я, возвратившись в конце августа в Ленинград, вновь оказался без жилья.
   Выручила меня Алиса. Ещё до моего приезда в Ленинград она договорилась со своей знакомой, чтобы та сдала мне на год свою пустующую комнату недалеко отсюда, на Литейном проспекте, ещё ближе к академии, чем прежняя. Благодаря Алисе мне не пришлось много времени тратить на поиски нового жилья, – спасибо ей!
   Правда, заскакивать к ней теперь уже так часто я не мог из-за занятости и учёбы. Зато мы могли перезваниваться!
   Когда-то, когда были большие проблемы с установкой телефонов в Питере, были огромные очереди, Алисе удалось «пробить» себе установку личного телефона в её комнату. Многочисленные соседи так измучили её бесконечными просьбами позвонить с её телефона, что она, устав от этого, попросила, чтобы телефон этот выставили на новое место в коридор на стене по середине длины их огромной коммунальной квартиры из 12 комнат.
   С тех пор телефоном стало пользоваться легко, все теперь говорили по нему, когда им было необходимо, а комнату Алисы оставили в покое. Правда, сама Алиса любила подолгу «висеть» на телефоне – у неё была привычка часами болтать по телефону со своими друзьями и подругами.
                ***
   Когда после окончания учёбы в ВМА меня отправили на службу в Улан-Удэ, оттуда в Иркутск, а после этого – в Венгрию, в Петрозаводск и в Кандалакшу Мурманской области, мы с нею переписывались. Во время отпусков я заезжал в Ленинград на несколько суток и всегда останавливался у Алисы.
   Даже книгу по офтальмологии, заказанную мною в магазине «Книги» на Литейном, она выкупила и держала у себя до моего приезда после отпуска. До сих пор у меня хранится 1 рубль 1961 года с запиской, написанной рукой Алисы:
   – Рубль – Коли – Бяки! Пришлют открытку для книги, взять книгу – уплатить!
Она со своими друзьями называли меня «Бяка», так как в то время я довольно часто употреблял это слово. Так оно и приклеилось ко мне в их кругу.
                ***
   Ещё у меня хранится шуточная «гармошка» из небольших картинок в виде силуэтов о том, как молодой гусар отпрашивает девушку у её матери на прогулку, и что этот гусар проделывает с нею в номерах, а затем – снова скромно и чинно возвращает её матери.
   Эти картинки – времён НЭП,а или дореволюционные, но они очень пикантные. Алиса не хотела их мне отдавать, показав как-то однажды. А после – всё-таки оставила их мне на память…
   Ещё помню, как она рассказывала наизусть шуточную азбуку – немного нескромную. Я её подзабыл было, но теперь – во время интернета легко нашёл её на его просторах. Особенно смешил меня текст на букву «Ы».
   А вот текст прибауток, которыми сопровождался массаж тела, был очень самобытным и интересным, но я его помню приблизительно:
   – Посеяла баба лён, побежали мыши. Задули ветры, прилетели вороны. Пошли дожди, притопали слоны…
   Текст сопровождался массажем – от мягкого поглаживания круговыми движениями до щипков и хлопков в конце массажа.
                ***
   Коммуналка, в которой я поселился, была необычной: с площадки перед входом посетитель сразу попадал на кухню, там стояли четыре газовых плиты, несколько столов и шкафчиков на стенах. Первая дверь налево из кухни вела в ванную комнату, вторая – в длинный коридор с т-образным перекрёстком, коридор оттуда шёл влево и вправо. Сразу влево – был первый туалет, сразу вправо – комната, где жила Пельтониеми, за нею коридор перегораживала дверь, за которой справа была большая квадратная комната Алисы с тремя окнами, выходящими на три стороны света. Иногда, когда я возвращался из академии, в первом окне я видел Алису, приветливо машущую мне рукой. Второе её окно выходило в проход между нашим домом и соседним домом во дворе. А третье её окно выходило в большой просторный двор, в котором стоял тогда обшарпанный градусник, а вверху над забором герб «Страховое общество Россiя» с остатками былого величия.
                ***
   Напротив двери Алисы была комната Нины Курмелёвой (Курмелихи, как, шутя, называли её мы с Алисой). Алиса была с нею в хороших отношениях, даже оставляла у неё ключи для меня, когда я гостил у неё во время приездов в Ленинград. Но своих секретов Алиса ей не выдавала, чтобы та не разболтала об этом дальше.
   Любимым выражением Алисы было «Молчу, как рыба об лёд»…
   Комнаты Алисы и Курмелёвой были за перегородкой в общем коридоре, создавая как бы милый уютный уголок.
                ***
   Левее комнаты Курмелихи и жила как раз семья женщины, которая была против моего заселения в их квартиру. Здесь у неё жили её муж, отец, её старший сын и младшая дочь. Фамилию их я было подзабыл, хоть и знал её раньше. А после – вспомнил, они были Вершинины.
 Дальше жила бабушка, с которой жил хозяин моей комнаты.
                ***
   А ещё дальше, ещё левее была самая большая комната в этой квартире, там жила старенькая грузная бабушка Софья Петровна, с которой Алиса тоже немного дружила. До революции отец Софьи Петровны был хозяином этого большого доходного дома, владел ещё какой-то мельницей или заводом и другими домами.
   После революции всё это у него отобрали, оставив для их семьи только этот второй этаж в этом доме. Со временем их продолжали уплотнять, и ему осталась только эта квартира.
   Позднее эта тенденция продолжалась, и в наши дни Софья Петровна – единственная наследница своего отца – имела только эту большую комнату во всей квартире.
   Помню, что у неё ухудшалось зрение в то время, когда я жил там, и она, узнав, что я учусь на кафедре глазных болезней в ВМА, просила через Алису, чтобы я пришёл к ней и рассказал о возможностях её лечения и операции катаракты в условиях академии. Военно-медицинская академия в те годы пользовалась большим уважением и почётом.
   Софья Петровна ко мне относилась уважительно и хорошо и собиралась прооперироваться. Кажется, она это сделала уже после моего отъезда из Ленинграда.
                ***
   А ещё дальше влево, за телефоном на стене была комната уже моих непосредственных соседей по этой квартире, там жил молодой милиционер, сержант Коля Тухто;, который был мне ближе по возрасту и с которым мы поддерживали в то время приятельские отношения.
   Он жил там с женой, дочерью и собакой – молодой овчаркой. Жена у него была высокая, худая и злая, мы с Алисой «за глаза» называли её «Шваброй» за её светлую паклю на голове и за сварливый характер.
   Как-то Коля позвал меня к себе, мы с ним о чём-то говорили, работал телевизор, я сидел за столом, Коля чем-то занимался, говоря со мной. Он угостил меня холодным пивом, бокал я держал в одной руке и медленно смаковал прохладный напиток в этот жаркий день…
   Вторая моя рука свисала вниз с кресла.
   Собака лежала где-то. Но, когда я входил, она зарычала и набросилась передними лапами на дверь, я же – отпрянул назад. Коля открыл дверь, прикрикнув на неё, она начала отходить. Я вошёл, овчарка тут же вскочила, встав передо мной, и передние лапы положила мне на плечи и грудь. Коля приказал ей уйти  и сесть. Отойдя, она где-то сидела у окна, но внимательно наблюдала и прислушивалась к нашим разговорам.
   Со временем наш разговор и телевизор отвлекли меня, и я забыл об овчарке. Но она – не забыла обо мне.  Она тихонько встала, обошла стол и начала «работать» с моей рукой. Я почувствовал, что овчарка взяла в пасть кисть моей руки и тихонько покусывает её зубами, всё сильнее и сильнее. Испугавшись, я попытался выдернуть руку из её пасти, но овчарка не выпускала мою кисть.
   Боясь разозлить её, не меняя тона разговора, я произнёс:
   – Коля, она взяла мою руку в пасть и покусывает.
   – Не бойся, – рассмеялся Коля в ответ. – Это он играет с тобой.
   И дал команду отпустить меня. Овчарка отпустила мою кисть и отошла в сторону.
   Коля сказал овчарке, указав на меня:
   – Это – друг! Он – свой!
   Коля рассказал, что тренирует сейчас эту молодую овчарку, и как-нибудь он мне это постарается показать.
   Когда я уходил, она снова подошла ко мне и положила передние лапы мне на плечи.
   Коля сказал:
   – Он хочет, чтобы ты попрощался с ним. Возьми его лапу в руку и скажи: «До свидания, я ухожу!» Тогда он тебя отпустит.
   Так я и сделал...
                ***
   Однажды, в разгар «белых ночей» вечером, часов в десять-одиннадцать Коля предложил мне пойти с его собакой на прогулку. Мы вышли на Моховую, прошли по улице Пестеля и Инженерным мостикам (люди почтительно обходили нас вдоль стен), дошли до Михайловского сада.
   – Айда по саду? – предложил мне Коля.
   – Но ведь он уже закрыт, – заметил я.
   – Я знаю укромное местечко в заборе, – соблазнял Коля.
   – Но ведь туда нельзя? – настаивал я.
   – А мы ведь – милиция, потренируем пса и попугаем нарушителей, – объяснил мне Коля.
   – Тогда давай, – согласился я.
   Найдя своё любимое место в заборе, Коля дал команду овчарке, и пёс, рванув с места, легко перемахнул в Михайловский сад. Коля последовал за ним и привычно перелез через забор. За ним в саду оказался и я.
   Над Михайловским садом в тот момент сгущались сумерки. В одиночестве бродили мы по его прекрасным аллеям. Пёс носился вокруг, временами возвращаясь к нам.
   Было тихо, стояла тёплая ленинградская июньская ночь. Коля нашёл в кустах спрятанную когда-то им палку-апорт, бросал её далеко в кусты, а пёс легко находил палку и приносил её в зубах, нехотя отдавая  хозяину.
   Иногда Коля брал за концы эту палку и вместе с псом крутил их в воздухе вокруг себя. Овчарка ни разу не ослабила хватку и не разжала зубы, хватка её была «мёртвой».
   Я с интересом наблюдал за тренировкой собаки. Коля рассказывал, что овчарку надо постоянно тренировать, чтобы научить чему-то. Тогда она будет хорошим помощником. А ей нравится учиться. Так в разговорах и играх шли мы по саду, время текло незаметно, прогулка была приятной и познавательной.
   В очередной раз Коля забросил палку-апорт в кусты, немецкая овчарка бросилась за палкой, а мы продолжали идти, болтая о чём-то.
   И вдруг я заметил, что откуда-то сбоку к нам быстро приближается какой-то незнакомый мужчина с палкой в руке.
   Я тихо предупредил Колю:
   – К нам кто-то идёт.
   – Не волнуйся, молчи! Смотри, что будет дальше и следи за собакой! – сказал мне Коля.
   Мужчина продолжал приближаться, расстояние между нами стремительно сокращалось. Я взглянул на пса. Он бежал за апортом и вдруг, заметив чужака, резко остановился на месте и, вытянувшись по направлению к мужчине, внимательно наблюдал за ним, периодически оборачиваясь на нас в ожидании команды. Вся его поза выражала напряжённое ожидание, готовность к действиям.
   Мужчина подошёл к нам уже довольно близко и вдруг заметил напряжённую овчарку, следящую за ним. Он тут же остановился и, не спуская глаз с овчарки, стал медленно уходить от нас в противоположную темноту сада. Пёс продолжал внимательно вести его взглядом.
   Когда непрошеный гость исчез из виду, овчарка продолжила бег к палке, нашла её в кустах и принесла хозяину.
   Коля поблагодарил пса, а мне сказал:
   – Теперь этот «гость» уже убегает во всю прыть из сада, можешь не сомневаться.
   Когда мы после прогулки возвращались домой, сгустившиеся было сумерки снова исчезли, и «белая ночь» продолжала своё победное шествие по Великому городу. А мы с Колей шли домой вместе с боевым псом, показавшим нам сегодня один из своих талантов.
   Коля рассказал мне, что этот пёс может произвести много перекусов в минуту, а, чтобы обезвредить бандита, доставшего финку, ему надо сделать всего два движения: первое – пёс хватает руку с ножом (бандит выбрасывает нож), а вторым прыжком пёс впивается в горло бандиту и валит того на землю.
   – Сделай понарошку движение, будто ты выхватываешь руку из-за пазухи, – предложил мне Коля.
   – Я не решаюсь, – ответил я. – Сделай сам.
   Коля только начал забираться к себе за пазуху, как пёс уже напрягся и стал внимательно и напряжённо следить за этой рукой.
   – Дальше я не буду, – сказал Коля. – Ты и сам уже понял, что может произойти со мной…
   Когда я уехал из Ленинграда, в письмах к Алисе я интересовался, как поживает Коля, просил передавать ему привет. А, когда их дом поставили на капремонт, их коммуналку расселили, Алиса получила однокомнатную квартиру в начале улицы Чайковского у Литейного проспекта, Коля тоже получил двухкомнатную квартиру, кажется, в районе кинотеатра «Ленинград».
   Они продолжали перезваниваться и обмениваться новостями. Коля, вроде бы, ушёл из милиции, кажется, занялся бизнесом. Приветами через Алису мы обменивались периодически, но больше с Колей мы не встречались.
                ***
   Соседку Алисы, которая была против заселения квартирантами комнаты дедушки, звали Вершинина, кажется, Нина, а сына её звали Сашей.
               
                ***
Дальше, за моей комнатой, был второй туалет, а за ним – в конце коридора был ещё один отдельный «предбанник», в котором были две отдельные комнаты: в одной из них жила интеллигентная стройная женщина (фамилии её я не помню), «утомлённая, похоже, высшим образованием; в другой комнате жила бабушка Ко;ган (Алиса называла её Кага;н).
   Если от этого «предбанника» по другой длинной стене возвращаться влево к кухне, то перед кухней можно было попасть в первый туалет, о котором я уже упоминал раньше.
   Вот, кажется, это и есть ориентировочное описание коммуналки на Моховой, в которой довелось мне жить в 80-е годы 20-го века в Ленинграде.
                ***
   Клопов же в этой коммуналке было бесчисленное полчище, как и тараканов, они были неистребимы, так как если кто из соседей начинал борьбу с ними, они переходили в другие комнаты, возвращаясь потом обратно.
   Соседки делились на кланы и группировки, нередко годами враждуя и ссорясь по пустякам. Когда я появился, они пытались и меня перетянуть на свою сторону, но мне всё это было так смешно, и я не поддавался на их попытки.
   Часто ссоры были из-за замены перегоревших лампочек в местах общего пользования и уборки этих мест. Кроме того, паркет надо ещё было натирать мастикой.
   Каждая из соседок доказывала, что это только одна она меняет перегоревшие лампочки и убирает пол, а вот другие – нет. Мне были смешны все эти распри, и я составил графики замены электролампочек и уборки в квартире в местах общего пользования и вывесил их на видном месте.
   Переговорил с соседями, убедил их, и ссор теперь стало меньше – каждая видела, что всё теперь справедливо. Когда перегорала где-то лампочка, они давали мне, когда я появлялся к вечеру, приготовленную заранее лампочку, заменял её, становясь на высокую лесенку (а потолки здесь были очень высокими) и отмечал в графике, чья была лампочка. Уборку все стали делать   тоже по графику, и обстановка в квартире стала более спокойной и дружелюбной.
                ***
   Как-то мы шли с Алисой домой по Литейному проспекту, она показала мне на красивый дом в мавританском стиле на углу Пестеля и Литейного и рассказала, что это дом Мурузи и показала окна на одном из этажей этого дома по Пестеля, сказав:
   – Когда я была маленькая, здесь мы жили с папой, мамой, сёстрами Марой и Лёкой. Папа был директором большого книжного магазина на первом этаже в этом же доме, окна его выходили на Литейный проспект. Удивлённый, я продолжал слушать её:
   – Когда папа умирал, нас, детей к нему не пускали. Приехал доктор, вошёл в квартиру. Двери комнаты папы закрыли перед нами. Потом нам разрешили войти – попрощаться с папой. Он сидел в кресле, руки и ноги его были в крови, ноги в тазу – ему делали кровопускание. Мы были очень напуганы видом папы и всем этим. Потом нас вывели из комнаты. И папа умер…
                ***
   Алиса рассказывала, что после войны она с мужем работала в Мурманске в драмтеатре какое-то время, танцевала перед этим в Малом оперном театре в Ленинграде.
   Когда их коммуналку расселили, а дом №27/29 поставили на капремонт, ей дали однокомнатную квартиру недалеко, на улице Чайковского, кажется, дом №18 квартира 17.
   Во время моих приездов в Санкт-Петербург и после окончательного моего переезда в Пушкин я изредка приезжал к ней и навещал её. Ей там было спокойнее, чем в коммуналке, но более одиноко.
   На Моховой, когда она работала и ещё была моложе, её навещали и у неё собирались её друзья и коллеги по работе – это Володя, директриса с сыном, Виталий Владимирович («Тесто»), её бывшая ученица Ира, работавшая операционной медсестрой и бывшая тогда Вице-президентом АОС (Ассоциации операционных сестёр) СПб, другие преподаватели и друзья. Да и с соседями – тоже дружила.
   А вот   после переезда на улицу Чайковского она уже была старше, её друзья постарели, да и соседей в квартире теперь не было, – жизнь её стала более одинокой, навещали её теперь реже.
   Она ещё выходила на прогулку на улицу Чайковского, доходила до Литейного проспекта, заходила в ближайшие магазины, где уже знали её вкусы и привычки и сразу давали нужные продукты. Любила она бальзам «Vene Tallinn» («Старый Таллин), ей знакомый продавец всегда оставлял бальзам для неё.

                ***
   На этой квартире в день её юбилея собрались многие её ученики, я там также был с Наташей и детьми, и есть у меня фотографии на память об этой встрече.
   Умерла она в возрасте 92-93 лет. Она часто рассказывала, что никакими серьёзными болезнями, кроме простуды, она не болела, в больницах никогда не лежала и в поликлинику не обращалась – там на неё даже не заведена медицинская карта.
   Прощание с Алисой было в церкви на улице Комсомола, недалеко от Финляндского вокзала. Оттуда гроб её перевезли в крематорий…
   В её квартире, которую она завещала, живёт её знакомая последних лет – почтальон, приносившая ей пенсию и часто ухаживавшая за ней.
   А урну с прахом Алисы подхоронили на Красненьком  кладбище в могилу её мужа Коли. Кажется, Виталий Владимирович («Тесто») на память об Алисе взял из её квартиры картину Алисыного мужа Коли, на которой были украинские хаты под соломенными крышами.
   Светлая память об этой чудесной женщине и удивительном интересном человеке хранится в наших сердцах…
   
                Несостоявшаяся встреча
   Как-то были у нас занятия по Контактной коррекции зрения на Литейном проспекте, 25 в Лаборатории контактного протезирования.
   Наши занятия уже шли к концу. Когда мы уже почти собрались уезжать, преподаватель нам сказала, что через двадцать-тридцать минут к ней должен приехать на приём серебряный фигурист Юрий Овчинников. Нам так захотелось его увидеть, что мы решили задержаться здесь до его приезда.
   В конце занятия преподавателя вызвали к телефону в соседнюю комнату. Возвратившись, она сообщила, что встреча с Юрием Овчинниковым не состоится: только что он позвонил и сообщил, что у него температура 39 градусов, и приехать к ней он не сможет. И не поедет на чемпионат Европы, перед которым он собирался сделать себе запасные контактные линзы…
   Конечно же, мы тоже очень расстроены. Можете представить, как был расстроен сам Юрий Овчинников!

                Цемент привезли к воротам!
   Уже девятнадцать, двадцать часов и так далее. А я – всё ещё работаю в кабинете, пишу истории болезней. Не раз уже заглядывали ко мне по очереди мои друзья по Иркутскому госпиталю – рентгенолог Женя Кревский и его жена Мирослава Владимировна – старшая медсестра дермато-венерологического отделения:
   – Петрович, пора домой!
   – Я ещё поработаю, – отмахивался я.
   И они уезжали домой одни.
   Однажды, как всегда, вечером раздался стук в дверь, на пороге стояли Женя с Мирославой:
   – Петрович, к воротам самосвал подъехал!
   – Зачем? – спросил я.
   – Цемент сгружают, – отвечают они.
   – Для чего? – изумлённо спросил я.
   – Памятник вам ставить будут!
   Ну, что ты им скажешь на это? Вот юмористы!

                Да, были люди в наше время…
   В начале моего трудового пути поразили меня двое моих коллег-руководителей.
   Случай первый. Начальник госпиталя в посёлке Сергеевка Приморского края подполковник медицинской службы Лейбович Евсей Семёнович (настоящее отчество его было Шлёмович), по профессии врач дермато-венеролог.
   В течение каждого месяца реально дежурил ответственным дежурным врачом по госпиталю, параллельно с настоящим дежурным врачом осматривал и описывал несколько поступающих за сутки больных солдат и офицеров.
   В течение каждого месяца находил время сидеть в качестве дермато-венеролога на амбулаторном приёме в поликлинике госпиталя.
   Второй случай. Начальник медицинской части Иркутского госпиталя полковник медицинской службы Розенберг Александр Иосифович, по профессии врач-офтальмолог.
   Параллельно со своими обязанностями начмеда госпиталя успевал осматривать сложных больных в офтальмологическом отделении, постоянно оперировал катаракты, глаукомы, отслойки сетчатки.
   Надо отдать им должное – эти люди были истинными врачами, руководителями своих учреждений, не гнушались практической медицины. После увольнения из Вооружённых Сил они продолжали работать по специальности.
   Подробно о первом случае рассказать не могу. Но во втором случае – А.И. Розенберг работал офтальмологом в г. Каунасе, а после Каунаса – в Израиле.
   Вот бы нынешним нашим руководителям – хотя бы иногда брать пример с этих поучительных случаев!

               

                Трагедия с тремя взрывпакетами
   Лейтенант с несколькими солдатами выехал на учения в сопки. Прибыв на местность, он дал команду солдатам протянуть от машины провода в разные стороны на некотором отдалении друг от друга и присоединить к проводам взрывпакеты.
   Первый солдат был очень исполнительным, он быстро присоединил взрывпакет, повесил его на кусты и встал, закурив на месте.
   Второй солдат был более медлительным, он не торопясь покурил и, присев, начал присоединять провод к взрывпакету.
   Третий солдат вообще никуда не спешил: он, отойдя на нужное расстояние от машины, начал курить и взрывпакет не присоединил к проводу.
   В это время лейтенант, не проверив выполнение приказа, сидел в кабине и спросил у водителя:
   – Всё ли готово?
   Тот, выглянув из кабины, сказал:
   – Готово.
   Лейтенант дал команду водителю включить рубильник.
   Раздались одновременно два взрыва.
   Самый быстрый и исполнительный солдат в это время стоял. Взрывпакет взорвался в районе его низа живота и бёдер. Взрывом у него вырвало всё внизу живота и в области внутренних половин бёдер. Он умер от кровопотери на пути в госпиталь.
   Второй солдат, присев, на уровне лица подсоединял контакты, и в этот момент раздался взрыв. У него была тяжёлая сочетанная огнестрельная травма, ушиб головного мозга, множественные раны лица, шеи, один глаз был размозжён, остатки его пришлось удалить. Второй глаз с трудом удалось сохранить с низким зрением. Ушные раковины были полуоторваны, их тоже пришлось подшивать. Были множественные ранения кистей рук с травматической ампутацией нескольких пальцев.  Солдат этот после длительного госпитального лечения был уволен из Вооружённых Сил по инвалидности.
   А третий – самый недисциплинированный солдат – совсем не пострадал, он при взрыве упал от испуга, его взрывпакет не взорвался. Его «за компанию» тоже привезли в госпиталь, но после осмотра в приёмном отделении отпустили в часть.
   На лейтенанта было заведено уголовное дело, результатов его я не знаю. Но, в любом случае, думаю, совесть будет терзать его всю жизнь…

                Мои одиннадцать крыс в Ленинграде
   Говорят же, что всё, что происходит в жизни твоей, неповторимо и очень важно, поэтому давно известно, что дневник надо вести ежедневно, чтобы не забыть запах, окраску каждого события и каждого дня твоей жизни. И делать это надо усилием воли, стараясь побороть лень, мешающую делать это. Ведь вспомнить после события прошлых лет очень трудно и не всегда удаётся.
   В августе тысяча девятьсот семьдесят третьего года приехал я в Ленинград в Дальнего Востока, поступив на учёбу в Военно-медицинскую академию на целых два года – на факультет усовершенствования врачей.
   Как был, с Московского вокзала «рванул» я на Львиный мостик на канале Грибоедова, где, как я слышал уже от сослуживцев, можно было найти жильё. Здесь меня встретил людской муравейник. Переходя от одной кучки людей к другой, слышал я адреса квартир и комнат из уст хозяев, которые их предлагали, рассказы и расспросы об условиях жизни.
   Как-то я всё время не успевал, жильё до меня всё время уже успевали снять другие люди. А я – каждый раз оставался ни с чем. Но вдруг – мне повезло: какая-то женщина, жившая за углом от станции метро «Технологический институт» на Бронницкой улице,  предложила мне жильё. У неё была комната в коммуналке, где жила она со своей уже взрослой дочерью.
   Мне же она сдала треугольную клетушку за фанерной перегородкой, где помещалась только раскладушка в полувертикальном положении и табурет. Одежду приходилось вешать на гвоздике в стене.
   Там я промучился три ночи, слыша каждый шорох и шёпот хозяек в комнате. И каждый день выходил я на Львиный мостик в надежде подыскать себе что-нибудь получше.
   На Львином мостике, оказывается, не только мы выбирали себе жильё и хозяев, но, как оказалось, хозяева тоже выбирали нас.
   Меня вдруг отозвала в сторону приличная женщина, спросив:
   – Вы ищете комнату?
   – Да, – ответил я, удивлённый.
   – У меня есть комната – просторная, с мебелью, холодильником и телевизором, в центре города, у станции метро «Технологический институт». Это комната моего сына, он сейчас в армии, двухгодичник. Вы капитан, доктор, и приехали учиться в Военно-медицинскую академию?
   – Да, – отвечаю.
   – Вы мне подходите, – сказала она. – И, если вы будете вести себя прилично, не пьянствовать, не  приводить подруг, я вас впущу. Только моя комната дорогая, я беру за жильё пятьдесят рублей в месяц. Постельное бельё я буду менять сама, раз в неделю.
   – Согласен, – отвечаю.
   – Тогда поехали, покажу вам комнату.
   Комната её оказалась в квартире на Шестой Красноармейской, недалеко от станции метро «Технологический институт». Третий этаж, комната с эркером, чистая, просторная, полностью меблированная для жилья. Хозяйка Зинаида Васильевна жила за стеной в параллельной комнате.
   Обрадованный, я с удовольствием перевёз свои вещи сюда и стал жить.
   Через несколько дней вечером в гастрономе купил я несколько булочек в виде уточки с творогом внутри, принёс их домой, съел одну из них с чаем, положил кулёк с булочками на холодильник у двери и лёг спать.
   Уснул я довольно быстро. Среди ночи проснулся я от какого-то грохота, мне показалось, что что-то свалилось на пол. Лёжа на низком диванчике, я прислушался. И услышал, как кто-то дышит в комнате. 
   Мне стало страшно:
   – Кто здесь может быть, если я закрыл дверь на ключ изнутри?
   Тихонько, стараясь не скрипнуть, я повернул голову и ужаснулся. В центре комнаты, метрах в полутора от меня сидела большая крыса, тяжело дыша, и внимательно смотрела на меня. Свет от фонаря за окном хорошо освещал её.
   В ужасе я закричал что-то и вскочил на диване. Крыса убежала за трельяж между окнами и исчезла. На полу у холодильника валялись растерзанные остатки моих булочек. Видимо, крыса забралась на холодильник, раскрыла кулёк и во время трапезы так увлеклась, что свалилась с булочками на пол.
   Крыса больше не появлялась, и я, осмелев, выскочил в коридор и стал стучать в комнату Зинаиды Васильевны. Оказывается, она стирала бельё за углом в конце коридора. В ужасе, я рассказал ей обо всём. Зинаиду Васильевну это напугало ещё больше меня, поскольку она панически боялась крыс.
   Она разыскала крысоловку у себя в чулане и посоветовала установить её с творожной булочкой у трельяжа, за которым в пол уходила тоненькая трубочка отопления. Вокруг этой трубки была небольшая щель. Видимо, в эту щель и протискивалась крыса, поскольку нигде больше в полу не было никаких щелей.
   Я зарядил крысоловку, придвинул её поближе к трельяжу, а сам долго сидел с ногами в углу дивана, боясь уснуть. Диванчик был таким низким, почти у пола, и мне страшно было лечь. Что я только нЕ передумал за это долгое время! Я боялся, что крыса набросится на меня во сне и откусит нос или ухо или перегрызёт мне горло. Шло время, часы монотонно тикали, и под их тиканье я, видимо, уснул.
   Проснулся я от резкого стука крысоловки. Снова вскочив, увидел я, что поймавшаяся крыса таскает крысоловку по паркету. Постепенно она затихла.
   Я бросился в коридор:
   – Зинаида Васильевна, идите посмотреть крысу!
   – И не подумаю, – испуганно ответила хозяйка. – Я же сказала, что их жутко боюсь.
   Тогда по её совету я освободил крысоловку от крысы, зарядил её и снова установил её там же. Крысу я завернул в газету и пакет и выбросил в мусорное ведро.
   Ночь моих бессонных мук продолжалась. Со временем сон снова свалил меня, так что я даже не слышал, как поймалась вторая крыса. Встав утром, я тут же увидел её и лужу чёрной крови на паркете.
   Идя на учёбу в академию, я выбросил в урну на улице сразу две крысы.
   Возвратившись с занятий вечером, я познакомился с третьей пойманной крысой. Шло время, где-то за полторы-две недели поймал я одиннадцать крыс. Дальше их не было, хотя я исправно ставил заряженную крысоловку.
   Засыпать по ночам мне было очень трудно, но постепенно я привык к своей необычной охоте. В письмах к маме , которые я посылал ей довольно часто, я сообщал ей о своей борьбе с крысами:
   – Мама, сегодня я поймал шестую крысу и так далее…
   Это её всё время возмущало:
   – Что – тебе больше не о чем написать, как только о борьбе с крысами?
   Сначала я не мог понять, откуда были эти крысы? Внимательно посмотрев в окна, увидел я пельменную через улицу, наискось от нашего дома. Видимо, оттуда по подземным коммуникациям добирались крысы до нашего дома и легко проникали на второй этаж в мою комнату с эркером. Похоже, это была семья, гнездо. И всё его я вывел. В дальнейшем никто больше не тревожил мою жизнь в этом доме…

                Борщ – в унитаз!
   Когда с Наташей мы только поженились в Венгрии, она всё время старалась приготовить что-то вкусненькое и угостить меня. Мне же, привыкшему к холостяцкой бутербродной пище, не всегда хотелось есть её готовку.
   Однажды она приготовила большую кастрюлю борща и всячески старалась накормить им меня. Я же – всячески отмахивался от её предложений. В один прекрасный момент, когда я в очередной раз поедал свои бутерброды, отказавшись от борща, она схватила кастрюлю с борщом:
   – Ах, так? Твои бутерброды вкуснее моего борща? И для кого я старалась? Если так, то я вылью его в унитаз!
   – Не делай этого! – закричал я и бросился к ней.
   Не слушая меня, обиженная Наташа вылила весь борщ в унитаз:
   – Теперь ты можешь есть всё, что тебе нравится!
   Потрясённый, я начал оправдываться, что только в этот момент я не хотел есть борщ, но она меня уже не слушала и вышла из кухни…
   С тех пор я всё время ем всю Наташину стряпню, ем и нахваливаю все эти годы. И она подтвердит это. Так Наташа проучила меня ещё в начале нашей семейной жизни в те далёкие теперь годы жизни в Венгрии.

                Кирпич – на крышке кастрюли
   Наташу положили на лечение в госпиталь, а перед этим она успела приготовить большую кастрюлю борща.
   – Ну, на первые два-три дня тебе еда дома есть, – решила она. – Борща у тебя – целая кастрюля, надолго хватит. Можно не волноваться.
   Я же накупил в магазине «ABC» молока, колбас, халу с маком и ел только эту пищу. А кастрюлю с борщом выставил я на балкон – там было прохладнее. И – напрочь забыл о ней.
   – Ты ешь мой борщ? – периодически интересовалась Наташа. – Он там не закончился?
   – Ем, ем, – успокаивал я её. – Там ещё много его.
   А сам к нему и не прикасался. Заглянув случайно на балкон, увидел я, что крышка у кастрюли подозрительно начала приподниматься. Я взял лежавший на балконе кирпич и придавил им крышку кастрюли. И – снова забыл о борще.
   Прошло ещё несколько дней, Наташу уже выписывали. Она рвалась домой, я же  уговаривал её остаться в отделении до вечера – мне надо было сделать уборку в квартире. Дошла очередь и до кастрюли на балконе. Это было ужасно, не буду вам описывать подробности увиденного, чтобы не испортить аппетит. Скажу только, что полностью очистить кастрюлю так никогда и не удалось.
   Это был последний раз, когда я игнорировал Наташины заготовки. Теперь они все с благодарностью воспринимаются «на ура!».

                Как я начал курить и как бросил
   На разных этапах жизни моего отца и старшего брата – я помню – у них были периоды, когда они курили. Я был маленьким, у нас в доме были папиросы, но мне это было противно, и совсем не тянуло курить.
   Со временем курить они бросили, а я стал взрослеть, мои сверстники курили за школой, на пляже и на улице, стараясь казаться взрослыми. Мне  это было не интересно, и я даже не пытался начать курить.
   Настало время учёбы в институте в Днепропетровске, вдали от родителей. На втором курсе в нашей группе появился красивый видный парень Юра Ященко, с которым мы сдружились. Я даже на периоды экзаменационных сессий несколько раз жил у них в квартире, по просьбе его родителей помогая Юре в сдаче экзаменов по латыни и английскому языку.
   Отец Юры курил, у них дома были папиросы, сигареты, сигары. Юра тоже курил, таясь от родителей. Пытаясь подражать ему, я тоже в то время начал курить. Так продолжалось года два, потом – довольно легко – я перестал курить. Видимо, привычка эта вредная ещё не засела во мне глубоко.
   Прошло несколько лет. Судьба забросила меня в Хабаровск, где я проходил специализацию по офтальмологии на курсах  усовершенствования врачей. Вдвоём с молодым штурманом-моряком (он тоже был на учёбе) мы снимали комнату на улице Фрунзе у бабушки-татарочки. Парень курил папиросы, а же – совсем не курил.
   Однажды под вечер принесли мне телеграмму от матери о трагической гибели отца. Это было для меня потрясением – в свои двадцать пять лет впервые в жизни получить смертельную телеграмму: «Срочно вылетай отец трагически погиб выезд телеграфируй мама».
   Купил я авиабилет на ближайший утренний рейс на Москву, отправил телеграмму о своём вылете. Телеграмма для меня была страшным ударом, сильнейшим стрессом, огромным потрясением для меня. Я не находил себе места всю ночь. Спать я не мог, вышел во двор и сел на скамью под окном. Всю ночь я терялся в догадках – что произошло? Мне стало казаться, что это сосед наш Бугаёнок в споре с отцом за границы огорода убил, заколол моего отца.
   В страшных предположениях прошла вся ночь. Видя моё состояние, сосед мой дал мне папиросу, и я закурил. Так всю ночь просидел я на улице под окном, куря папиросы – одну за другой (сосед отдал мне всю пачку). Курево, как мне казалось, помогало выдержать то время неизвестности – до утренней посадки в самолёт…
   Сила большого стресса заставила тогда меня начать курить. С тех пор я стал курить ежедневно – пачку в день, и так продолжалось долгих восемнадцать лет. За это время я много раз пытался бросить курить, но это уже не удавалось.  Однажды у не курил даже месяц, но после всё возвратилось на круги своя.
   При попытках бросить я раздавал или сжигал сигареты в печи, днём терпел, а вечером вытаскивал из печи грязные бычки-окурки, докуривая их, – так велико было действие этого дурмана.
   После многих попыток я уже махнул на это рукой и смирился с тем, что я слабак и не имею силы воли бросить курить. Я не понимал, что нужен другой мощный стресс, тоже очень сильный, который сможет выбить у меня жажду курить.
   Прошло долгих восемнадцать лет. Петрозаводск, кабина переговорного пункта почтового отделения. Жена моя Наташа спрашивает у меня из Пушкина:
   – Если ты стоишь в кабине, сядь, я скажу тебе что-то очень важное.
   – Сижу, – отвечаю я, продолжая стоять, – говори.
   – Мне сегодня сделали УЗИ, у меня двойня.
   Длительное молчание.
   – Что же ты молчишь? – спросила она.
  – Жду, что ты мне ещё скажешь, – говорю.
   – Я уже всё сказала, теперь говори ты – что мне делать?
   – Как – что? Конечно же, рожать! – говорю.
   – Вот этого ответа я от тебя и ожидала, – сказала успокоившаяся Наташа.
   Выйдя из здания почты, я стал лихорадочно думать:
   – Что же делать? Был я один – зарплаты мне хватало. Поженились, она получала меньше, я больше – нам хватало. Родился сын Дима, Наташа не работала, но на троих зарплаты моей хватало. Теперь нас будет пятеро, а работаю я один, моей зарплаты на пятерых не хватит. Что же делать, как быть?
   Подрабатывать мне, как военному, в те годы было нельзя. И я решил:
   – Надо экономить! Но как? Брошу курить!
   Как-то в Венгрии я подсчитал, что, бросив курить, можно сэкономить на шикарный мадьярский ковёр. Смеясь, я рассказал об этом сослуживцам. Но никто из нас тогда не бросил курить.
   Зайдя по пути в ближайшую аптеку, я спросил:
   – Что у вас есть от курения?
   – Таблетки Анабазин (Тбилисского или Кутаисского химфармзавода, сто двадцать таблеток серовато-коричневого цвета стоимостью пятьдесят копеек).
   Я сразу же купил эти таблетки. До ночи я ещё курил, а утром вместо привычной утренней сигареты я уже сосал таблетку анабазина. Так несколько раз в день, когда появлялось желание курить, я сосал эти таблетки. Постепенно отвык я от желания курить.
   Правда, у меня появилось постоянное желание что-то есть: я поглощал по одной-две пачки конфет-карамелек или печенья в день, я ел всё подряд, я опустошал холодильник к ночи. И быстро поправился на пять-шесть килограммов. Рубашки, брюки и китель на мне трещали и лопались по швам. Через несколько месяцев желание есть и полнота стали постепенно исчезать.
   Раньше, когда я курил, во время перерывов в занятиях  я выходил на площадку или во двор и видел только общество курильщиков, в котором и находился все эти годы.
   Теперь я заметил, что в стороне от них собирается другое общество – некурящих, и они обсуждают те же проблемы, что и курильщики. Я примкнул к ним, чтобы не дышать тем ядовитым дымом, который поглощают курильщики.
   Первое время курильщики, видя, что я не курю, спрашивали:
   – У тебя закончились?
   Или:
   – Ты забыл сигареты? Возьми мои.
   Сначала больших трудов стоило мне удержаться от соблазна взять предложенную сигарету и закурить. А позже – удержаться становилось всё легче и легче. Правда, чтобы не дышать отравой этого дыма, приходилось уходить в сторону.
   Месяцев через два-три стала откашливаться из лёгких вонючая буро-коричневая вязкая жижа – это лёгкие освобождались от яда, накопленного в них за многие годы.
   Однажды осенним пасмурным утром, идя через мост на реке Лососинке  в Петрозаводске, я вдруг ощутил запах пряных осенних листьев берёз и осин, ковром лежавших по берегам этой каменистой порожистой речки. Поражённый, остановился я на мосту, чтобы насладиться запахами пряной осени, которые нос мой не улавливал уже много лет. Это было чудесно и радостно!
   Оказывается, чтобы бросить курить, тоже нужен мощный стресс – не менее мощный, чем заставивший человека начать курить. Спасибо провидению, что помогло мне справиться с курением!
   В итоге (два плюс восемнадцать) двадцать лет я курил, и вот уже тридцать четыре года моим двойняшкам и моему некурению. Мне так жаль курильщиков, которых я вижу вокруг, и так хочется помочь им бросить курить. Может быть, мой рассказ о себе поможет им принять правильное решение…

                Отморозил уши
   Зимний день выдался тёплым, даже моросил сначала дождичек. После занятий поехал я на дежурство во Вторую больницу Днепропетровска, где я работал дежурным медбратом в травматологическом отделении.
   Занятия заканчивались в четверть третьего, а с половины третьего у меня начиналась работа. И я вечно опаздывал, так как больница была далеко от работы. И было мне тогда двадцать лет. В то время ходил я в тонком демисезонном пальто и шляпе – зима по-настоящему тогда ещё не вступила в эти широты.
   Дежурство, как всегда, было беспокойным: вокруг – заводы, которые поставляли постоянно всё новый и новый контингент для работы травматологического отделения. Одних мы обрабатывали и зашивали, другим – после рентгенографии вправляли вывихи, третьим с лёгкими переломами лучевой кости в типичном месте и другими повреждениями – накладывали гипс и отправляли на амбулаторное лечение в поликлинику по месту жительства.
   Много больных находилось и на стационарном лечении в нашем отделении. Работы, как всегда, хватало. Почти все дежурства были беспокойными. Обычно в половине девятого я сдавал дежурство, а в девять часов уже начинались занятия в другом конце города.
   И я, как всегда, опаздывал на занятия. Все ребята уже знали об этом и по возможности покрывали меня.
   В ту ночь резко похолодало, за ночь выпал глубокий снег. Денег на трамвай у меня в тот день не было, и я пошёл пешком. Идти надо было несколько километров в шляпе, лёгком демисезонном пальтишке и шарфике. В спешке я даже не заметил, как замёрз.
   Когда я пришёл на лекцию и сел в зале между нашими ребятами, удивлённые девчонки спросили с беспокойством:
   – Ой, Коля, что с твоими ушами?
   Они дали мне зеркальце и я увидел, что уши мои стали белыми, они опустились вниз, наощупь уши были очень толстыми, и я их совсем не чувствовал. Девочки растёрли их мне, смазали жиром и прибинтовали к голове.
   Щёки и нос у меня тогда тоже обморозились, я их тоже растирал, и кровообращение постепенно восстановилось.
   Уши мои ещё долго смотрели вниз, хотя со временем, вроде бы, они приняли обычный вид и положение.
   А вот щёки и нос при сильных морозах всё-таки бледнеют, напоминая о том давнем зимнем походе пешком почти через полгорода в работы на учёбу в дни моей бесшабашной студенческой юности…
   
                Впервые в жизни видел я полное лунное затмение!
   Несколько дней назад вычитал я в интернете, что двадцать первого января две тысячи девятнадцатого года утром будет полное лунное затмение, когда Солнце, Земля и Луна встанут в одну линию, и Луна полностью закроется тенью Земли. Тогда можно будет увидеть, что цвет Луны – кровавый. Затмение должно было быть от шести часов тридцать четвёртой минуты до восьми часов сорок третьей минуты, и наблюдать его можно в северном полушарии.
   Я даже не предполагал, что мне удастся увидеть его собственными глазами здесь, в Пушкине. Но это удалось!
   Как обычно, в шесть часов сорок минут встал я по звонку будильника, чтобы к девяти часам быть на работе. Решив поискать Луну в окнах, я сразу же подошёл к северо-западному окну. И тут же увидел невысоко над горизонтом над зданием общежития сельхозинститута справа вертикальный узкий серп убывающей Луны, где-то на 1/6 – 1/8 её диаметра. Умываясь и бреясь, периодически подходил я к этому окну и видел, что тень Земли всё больше покрывает Луну, и серп её справа всё сужается.
   Где-то в половине восьмого от этого серпа остался один кусочек вверху, который к восьми часам совсем исчез. Теперь Луна была уже не видна на фоне серого неба. Как я не пытался рассмотреть, кровавого цвета её я не увидел.
   Ушёл я на работу без двадцати минут девять. Идя по улице, всё время оборачивался, стараясь увидеть Луну, но высокие дома мешали мне. И, только пройдя мимо женской консультации и встав в створе Магазейной улицы, увидел я появившийся слева на Луне её светлый серп, точно такой же яркий, какой я видел, когда тень Земли закрывала её вначале. Только теперь он был виден слева на поверхности Луны.
   Мимо меня спешили куда-то люди – мамы вели куда-то своих детей, школьники спешили на занятия в школу. Похоже, они ничего не знали о затмении.
   Надо было спешить, иначе они не увидят его. Я окликнул несколько человек, и они с удивлением и любопытством, как и я, стали наблюдать за Луной и её затмением.
   Один школьник-старшеклассник на восемнадцатиградусном морозе вынул свой мобильник и заснял это редкое явление природы. А после – поблагодарил меня и пожал мне руку.
   Вечером в Новостях по радио я услышал, что кроваво-красный цвет Луны на сей раз никому в Санкт-Петербурге не удалось увидеть, поскольку, когда Земная тень полностью закрыла поверхность Луны, набежали облака и скрыли от нас Лунный диск, поэтому красноватый цвет Луны рассмотреть было невозможно…
               

                Генеральский ячмень
   Семидесятые годы прошлого столетия, Приморский край, посёлок Сергеевка Пограничного района. В ту пору я был капитаном медицинской службы, начальником офтальмологического отделения госпиталя.
   Крупные войсковые учения проходили на Дальнем Востоке, заключительная часть их была на Сергеевском полигоне. Руководил учениями генерал-лейтенант *.
   В один из дней вызывает меня начальник госпиталя, даёт задание срочно организовать глазной уголок в Доме офицеров и оказать там помощь заболевшему руководителю учения генерал-лейтенанту *.
   Привезли мы из госпиталя всё необходимое для глазного уголка, оборудовали его. А мне – дали задание ждать пациента. Через какое-то время появился и генерал-лейтенант * в сопровождении адъютанта.
   Оказалось, что у него на веке был ячмень в стадии созревания. Мы сделали ему УВЧ, назначили закапывать альбуцид, принимать внутрь противовоспалительные препараты.
   С этим пациентом всё было не так просто. Во-первых, когда он сел за столик у настольной лампы, он расставил ноги так, что к нему было не подступиться ни с какой стороны. Пришлось предложить ему отвести ноги в сторону, чтобы можно было подойти к нему. Во-вторых, у него совсем не было времени лечиться, так как он всегда был очень занят. Мне пришлось осматривать его дня три, и ждать его приходилось много времени. Ждать, когда он закончит совещание и сможет подойти для осмотра.
   Под занавес он заявил мне:
   – Доктор, завтра в Москве я должен быть на докладе у Министра Обороны – как я буду выглядеть с этим распухшим веком?
   Я предложил ему надеть светозащитные очки.
   Он ответил, что Министр Обороны его не поймёт и предложил мне:
   – Сделайте так, чтобы завтра у меня был здоровый глаз.
   В ответ я сказал:
   – Товарищ генерал-лейтенант, вы можете приказать мне или кому-то выполнить что-то, и мы выполним. Но болезнь протекает по своим законам, ей нельзя приказать выздороветь, это невозможно. Завтра на встрече с Министром Обороны вы будете ещё больны, поэтому вам придётся надеть светозащитные очки, объяснив ему ситуацию.
   Уж и не знаю, как выкручивался перед Министром Обороны мой высокопоставленный пациент, но больше мы с ним никогда не виделись…

                Позы в общежитии
   Во время моего двухмесячного пребывания в Улан-Удэ меня угостили бурятскими позами, это была такая вкуснятина – «пальчики оближешь» – и готовилась она в специальной кастрюле на пару.
   Мне очень хотелось иметь такую кастрюлю-позницу, которую выпускали на одном из заводов в Улан-Удэ. Мне написали рецепт приготовления этих поз. После двух месяцев пребывания в столице Бурятии я уезжал в Иркутск, и мне обещали привезти эту позницу, когда она появится в магазинах Улан-Удэ.
   Прошло какое-то время, и мне привезли в Иркутск долгожданную эту позницу, и в тот же день в общежитии, где я жил, были приготовлены эти позы (они напоминают наши пельмени с добавлением разных пряностей-приправ:
   Кастрюлю-позницу мы принесли на общую кухню и начали готовить их на газовой плите на пару. За время их приготовления пряный вкусный аромат их распространился по всему коридору и попал в комнаты. Соседи из других комнат, заинтригованные необычными вкусными ароматами, стали интересоваться, что мы здесь готовим. Мы объяснили им всё, показали содержимое позницы, её устройство.
   Наконец, божественное кушанье было готово. И уплетали мы эти позы за обе щеки с большим аппетитом и удовольствием.
   Когда через шесть лет я уезжал из Иркутска в Венгрию, позницу эту подарил я своим друзьям  рентгенологу Жене Кревскому и жене его Мирославе – не везти же мне её через весь Советский Союз в Венгрию.

                Уехала в Сочи одна, возвратилась – с мужчиной
   Жила одна семья. И вздумала вдруг женщина из этой семьи уехать летом отдохнуть на курорт в Сочи. Уехала туда одна, а через какое-то время возвратилась домой, да не одна, а с мужчиной.
   И всё бы было ничего, да вот только в этой коммунальной квартире жили ещё и другие жильцы: её муж, мама её мужа и двое парней (детей её), старший был студентом первого курса института, а младший школьником-старшеклассником.
   Как они все там уживались – непонятно, только небольшой этот дом на два подъезда долго ещё гудел по этому поводу.
   Вот какие случаи бывали у нас ещё в советское время…

                Мамочка, что ты делаешь?
   Жена капитана медицинской службы пришивала погон к шинели мужа. С усилием она проткнула иглой толстое сукно шинели и резко выдернула иглу вверх.
   Вбежавшая с улицы дочь вихрем влетела в комнату, подбежав к матери, обняла её за плечи и, наклонившись, спросила:
   – Что ты делаешь, мамочка?
   Толстая игла вонзилась девочке в глаз. Девочка получила проникающее колотое ранение глаза с травматической катарактой (раненый хрусталик глаза помутнел).
   Из Симферополя девочку переправили в Военно-медицинскую академию им. С. М. Кирова в Ленинграде, прооперировали, удалили травматическую катаракту и поставили искусственный хрусталик.
   Многие годы всё было хорошо. Однажды, это было уже в Кандалакше Мурманской области, уже подполковник медицинской службы Карташов рассказал мне эту историю, сообщив, что дочь его – теперь уже взрослая женщина – стояла на подоконнике, цепляя к карнизу штору. Спрыгнув на пол, почувствовала боль в прооперированном когда-то глазу с искусственным хрусталиком, глаз при этом покраснел и стал хуже видеть. Она позвонила папе:
   – Как быть?
   – Немедленно пусть летит в Ленинград и обращается в глазную клинику, где её оперировали, – сказал я. – Похоже, у неё произошёл подвывих хрусталика. Его, возможно, придётся убрать, если не удастся успокоить глаз, и дальше лечить его консервативно.
   Так они быстро и сделали. Глаз у женщины был спасён, а хрусталик у неё убрали…

                Инородное тело роговицы
   День выдался какой-то суматошный: посмотрел я больных в хирургическом корпусе, перешёл в терапевтический. Начал смотреть больных в первой неврологии, как вдруг Катя из регистратуры амбулаторно-консультативного отделения позвонила:
   – Пришёл один больной, что-то попало ему в глаз.
   – Я скоро закончу и подойду, – ответил я.
   Но – не тут-то было. Только, закончив осмотр больных, собрался я уходить из первой неврологии, как невролог Данила Александрович попросил посмотреть ещё одну неясную для них больную:
   – Нет ли у неё застойных дисков зрительных нервов?
   Снова я с первого этажа возвратился на второй и осмотрел больную молодую женщину, у неё действительно оказались начальные явления застоя зрительных нервов.
   Облегчённо вздохнув, что закончил осмотр первой неврологии, перешёл я на третий и четвёртый этажи, где лечатся больные, находящиеся на реабилитации после перенесенных инсультов. Здесь тоже оказалась пара больных и, конечно, на осмотр их потребовалось ещё какое-то время.
   Дописывая последнюю историю болезни, я ответил на повторный звонок Кати из амбулаторно-консультативного отделения:
   – Бегу уже, Катюша, бегу!
   Вошёл я в амбулаторно-консультативное отделение – у кабинета сидит высокий стройный молодой парень двадцати шести лет по имени Костя. Точно не помнит, после чего у него заболел левый глаз, вот уже вторые сутки. Правда, перед этим работал он с наждаком, что-то пилил, резал.
   При осмотре с бинокулярной лупой у него были выявлены явления раздражения левого глаза, а на девяти часах в парацентральной зоне роговицы в её поверхностных слоях обнаружено тёмное инородное тело диаметром полтора миллиметра ржаво-коричневого цвета.
   – Ну что же, Костя, – закапав ему инокаин в левый глаз, сказал я, – пойду за помощью: надо кому-то будет держать твои веки.
   – Девочки, кто сегодня свободнее и поможет мне? – спросил я у девочек в регистратуре.
   – Заира, – ответили те.
   И я позвал из десятого кабинета медсестру Заиру (она уже помогала мне раньше). Пару раз ещё закапал я инокаин Косте в левый глаз и усадил его за шелевую лампу.
   Заира держала веки Косте. Только я навёл резкость и подцепил переднюю часть инородного тела, съехавшую по роговице в сторону, как наш Костя сказал вдруг:
   – Мне плохо, и мне надо лечь.
   Он был бледный, и пот выступил на лице у него. Бросив всё, мы с Заирой быстро уложили его на кушетку, распахнули окна и дверь. Заира принесла нашатырный спирт, на ватке дали ему понюхать. Пульс у него был слабым, нитевидным. Заира стала обмахивать его журналом, создавая движение воздуха.
   В тот день была тридцатиградусная жара, и наш кабинет на солнечной стороне, конечно же, накалился.
   – У меня с детства аллергия к цитрамону, – вспомнил Костя. – вы мне его не капали?
   – Но нет, в состав инокаина цитрамон не входит, – успокоили мы его. – Это у тебя был обычный обморок.
   Постепенно Костя порозовел, пульс у него стал полнокровным и твёрдым, испарина на лице исчезла, и наш пациент ожил.
   Снова усадили мы его за щелевую лампу и навели свет на глаз. Я волновался всё это время:
   – Удастся ли найти верхнюю нашлёпку от инородного тела?
   Но, к счастью, она приклеилась к слёзному мясцу и легко снялась влажным ватным банничком. Задняя часть инородного тела  сегодня тоже не сопротивлялась и легко удалилась копьём.
   Довольного пациента Костю отпустили мы домой с рекомендациями консервативного лечения в течение нескольких дней. А я  поблагодарил Заиру за помощь – она много мне помогла в этой ситуации…

                Коля, спаси сына!
   В первом часу ночи вызвали меня в приёмное отделение госпиталя. В коридоре меня встретил плачущий наш начмед подполковник медицинской службы Карташов:
   – Помоги, Коля, спаси сына!
   Со слов отца, оказалось, что как обычно они с женой легли спать в двенадцатом часу ночи, а их четырнадцатилетний сын в соседней комнате укладывался спать после приготовления уроков. Они уже были в лёгком полусне, как вдруг в соседней комнате прогремел взрыв.
   Родители бросились туда. Оказалось, что сын их где-то в классе на уроке химии раздобыл белый фосфор, принёс его домой. Он знал уже, что если смешать его с серой и растереть, может быть взрыв.
   Дело было в канун Нового года, и он хотел для ребят в классе устроить фейерверк. Всё это надо было опробовать.  Дождавшись, когда родители легли спать, в баночку с фосфором он добавил серы от спичек и начал тереть смесь гвоздиком.
   Тереть пришлось ему довольно долго. Наконец, раздался взрыв. Осколки стекла и порошинки разлетелись по комнате, попали и на него – в лицо, глаза, уши, пальцы и кисти рук. Волосы на голове слегка подгорели.
   На коже лица, век, слизистых оболочках глаз и роговицах было множество инородных тел (порошинок), которые я несколько дней вынимал копьём и пинцетом. Из роговиц глаз слизистых склер и век я все их убрал. Но на коже лица и рук их оставалось ещё довольно много. Они постепенно, с каждым днём выталкивались на поверхность и легко по утрам снимались полотенцем при вытирании лица и рук.
   Зрение глаз сначала было пониженным, постепенно под действием лечения оно восстановилось до прежнего.
   К счастью, всё здесь закончилось благополучно, ко всеобщей радости родителей, пострадавшего и моей, конечно.

                Шуба из собаки
   На лекции по судебной медицине профессор рассказал нам один довольно интересный случай. Была зима, одна женщина ехала в поезде «Москва – Владивосток», поезд шёл по Сибири.
   В купе к этой женщине на одной из сибирских станций вошла пассажирка в красивой норковой  шубе. У ехавшей в купе женщины тут же начался приступ бронхиальной астмы.
   Вошедшая спросила:
   – Чем я могу вам помочь?
   Сквозь приступы удушья больная ответила:
   – Вынесите из купе эту собачью шубу!
   Вошедшая изумилась:
   – Моя шуба из норки.
   – Всё-таки вынесите, – умоляла её больная.
   Шубу вынесли из купе, купе проветрили, и приступ астмы у больной прекратился.
   – У меня – аллергия на собачий мех, меня обследовали в лаборатории. Ваша шуба – из собачьего меха, – утверждала больная.
   – Но я покупала её в городе * через знакомых. Мне говорили, что это очень дорогая шуба, – рассказывала вошедшая.
   По приезду домой владелица шубы обратилась в прокуратуру к криминалистам, которые подтвердили, что мех шубы – собачий. Завели уголовное дело и нашли подпольное ателье в одном из городов Сибири, занимавшееся этим прибыльным делом. Были найдены и пострадавшие покупатели этих подделок.
   Это было большое уголовное дело и громкий судебный процесс. Ловкие обманщики получили тогда по заслугам. Так болезнь пациентки помогла раскрыть уголовное преступление.

      Мои приключения в поезде от Днепропетровска до Минеральных Вод
   Студенческая жизнь – весёлая и бесшабашная – заканчивалась. Райка уговорила меня съездить в турпоход на Кавказ повидать красоты нашей страны.
   Нас было двое парней и четыре девчонки. Нагрузив сверх нормы свои рюкзаки походным скарбом, мы прибыли на желдорвокзал Днепропетровска. Валентин – старший нашей группы – и Райка, как бывалые путешественники предложили купить билеты до Минвод на проходящий поезд только на девчонок, чтобы они выспались в поезде, и занести им наши рюкзаки, а нам с Валентином ехать «зайцами», чтобы хоть немного сэкономить денег на дороге.
   Все мы сбросились по тридцать рублей в общий котёл, меня выбрали казначеем, и все эти деньги передали мне.
   Так мы и сделали. Усадили девчонок в их вагонах, занеся им свои рюкзаки, а сами ходили по платформе вдоль вагонов, выбирая, в какой вагон можно было незаметно войти. С Валентином мы договорились, что если один из нас будет пойман, не выдавать второго и делать вид, что его не знаешь.
   Валентин заскочил в один из вагонов и, перейдя в соседний общий вагон, залез на верхнюю полку. Так же сделал и я. Правда, когда я заходил в вагон, меня заметил подросток – сын одного из грузин-проводников.
   Чтобы замести следы, я перешёл через два-три вагона и нашёл место в общем вагоне, сев в углу у окна. Прошло какое-то время, наш поезд «Москва – Тбилиси» продолжал свой путь на Кавказ.
   Молодая женщина рядом начала кормить своего ребёнка грудью, я делал вид, что дремлю, полуприкрыв глаза. Вдруг в проходе появился сын проводника, заметивший меня в Днепропетровске. Он внимательно взглянул на меня и пошёл дальше, указав двигавшемуся за ним отцу на меня.
   Тот коснулся слегка моего плеча и предложил:
   – Пойдёмте с нами.
   Все в купе удивлённо взглянули на меня. Я шёл между ними: впереди – сын проводника, затем я и позади – грузин-проводник. Когда мы проходили мимо полки с Валентином, он сделал вид, что меня не знает и отвернулся к стенке.
   Они ввели меня в купе проводника, проводник закрыл дверь:
   – Ваш билэт?
   – У меня нет билета, – сказал я.
   – Куда ти едешь? – спросил мой мучитель.
   – До Минвод.
   – Плати дэньги – одиннадцать рублей.
   – Но у меня нет денег, – ответил я.
   – Тогда ми висадим табэ на ближайшей станции и передадим в милицию, – пригрозил проводник.
   Испугавшись, что я отстану от ребят, я сдался. Я вынул из кармана тщательно уложенные и упакованные в пакет общие деньги.
   – А ти гаварыл, что у табэ нэт дэнэг, – получая от меня две десятки, – заметил проводник.
   – Это не мои, это общие деньги, – вынужден был сказать я.
   – С кэм ти едешь? – спросил проводник. – Гдэ ещё зайцы?
   – Я один заяц. Девчонки едут в других вагонах.
   Проводник открыл дверцу тумбочки, выбирая мне сдачу. Там лежало большое количество скомканных рублей, трёшек, пятёрок, десяток, пятидесяток и сотенных, лежавших в полнейшем беспорядке.
   – Ладно, тваих друзэй-зайцэв ми и сами найдём. А тэпэрь ти можэшь хадыть по всэм вагонам, по всэму поезду и никаго нэ баяться. Если кто спросит, скажэшь, что ти из *-го вагона, и табэ никто нэ тронэт.
   Надо отдать ему должное, дальше до конца поездки я ехал спокойно и без происшествий. А Валентин всё-таки проехал «зайцем»: он был уже опытным «зайцем», не в пример мне, салаге в этом вопросе.
   В Минводах, когда мы снова соединились всей нашей группой, меня очень пожурили ребята за то, что я попался…

                Кавказское гостеприимство
   Шли мы отрядом высоко в горах по Грузии, в Сванетии. Дело было к вечеру, уже начинало смеркаться. Нас настигала гроза, над головой быстро сгущались тёмные и грозные тучи. Мы шли вдоль горной реки, пытаясь найти здесь удобный переход через речку.
   На другом берегу грузинский мальчик ловил рыбу в этой каменистой реке.
   – Где здесь можно перейти на другой берег? – спросили мы у мальчика.
   Испугавшись четырёх заросших неожиданных пришельцев с рюкзаками, мальчик убежал куда-то. Неожиданно началась гроза, а мы уже подходили к бревну, переброшенному через речку.
   Вдруг откуда-то на другом берегу показался высокий грузин, которого привёл мальчик. Он сразу понял ситуацию и начал помогать нам перейти на другой берег.
   Мы с Валентином перебросили ему все четыре рюкзака, грузин встал в воду и помогал девочкам перейти по бревну, поддерживая их. Мы с Валентином тоже перешли на другую сторону.
   Ливень быстро усиливался. Грузин повёл нас в своё жилище – это была домик, на высоту человеческого роста сложенный из камня, выше на деревянном каркасе был натянут брезент. Топили здесь по-чёрному. Были и нары. Пастух-грузин пас здесь своих овец и коров, доил коров, делал из молока сыр.
   Один раз в неделю на лошади он спускался в селение, увозя круги сыра, и привозил оттуда хлеб, консервы и другие продукты. Сынишка, не говорящий ни слова по-русски, помогал ему здесь летом до школы.
   Грузин развёл огонь, помог нам с девушками высушить намокшую одежду, накормил нас и напоил чаем. Мы предложили ему свои консервы.
   Так романтично было спать здесь на нарах… Ночью нас разбудил выстрел – наш спаситель вошёл в юрту с ружьём в руках и гордо сказал нам, что только что он прогнал отсюда волка (ему показалось ночью, что вокруг его стада бродит волк). Мы же решили, что он решил покрасоваться перед нашими девчонками.
   Рано утром здесь появился ещё один гость – грузин на лошади прискакал из соседней метеостанции на соседней горе. Он вчера в бинокль видел нашу спасательную операцию на горной реке, а ночью услышал выстрел у нас.
   Ему тоже было интересно познакомиться с нами, туристами из России. Здесь, в горах одному ему так скучно, а это всё-таки происшествие!
   Прощаясь, мы сфотографировали двух наших новых друзей, а нашего спасителя – даже с ружьём в руках. На дорогу он снабдил нас ещё половиной круга своего вкусного грузинского сыра.
   Мы продолжали поход свой по горной Сванетии. Однажды вечером, уже под проливным дождём мы постучали в забор какой-то большой усадьбы на окраине горного селения. Нас впустили в двухэтажный дом, разместили, помогли нам высушить одежду, накормили и напоили нас. Мы очень были благодарны этим людям, проявившим радушие и гостеприимство по отношению к своим случайным гостям.
   И третий случай радушного приёма, который был нам оказан, поразил нас. Пришли мы в горное селение, нашли там чайхану и вошли отдохнуть, перекусить и выпить чая. Нашли столик и сели за него, поставив большие наши рюкзаки в угол у стенки.
   В зале за столиками уже сидели мужчины-грузины, они пили вино, о чём-то говоря друг с другом. К нам подошла пожилая женщина-официантка и на ломаном русском языке спросила, что мы будем есть, указав на меню.
   Поскольку мы совсем никак не разбирались в грузинской кухне, мы попросили принести нам что-нибудь недорогое, напоминающее русские первое и второе блюда. Она ушла, принеся со временем нам то, что мы просили. И тут же принесла нам на стол бутылку вина. Денег у нас оставалось совсем мало. Мы были изумлены и сказали, что она ошиблась и вино предназначено не нам.
   – Вам, вам, – сказала официантка, – вас угощают.
   – Кто нас угощает? Мы же здесь никого не знаем, – ответили мы.
   – Он, – указала она взглядом на большого с волосатыми, закатанными до локтей рукавами, средних лет бармена-грузина, приветливо, гордо и весело поглядывающего на нас из-за стойки бара.
   – Унесите вино, нам ещё далеко сегодня идти, – попросили мы.
   – Вы его обидите, если откажетесь, – настаивала женщина. – Он угощает вас от всего сердца.
   – Как же нам быть? – спросили мы.
   – Вы можете его тоже угостить в ответ, – посоветовала женщина.
   Тогда мы тоже заказали у неё бутылку вина и попросили поднести наш презент бармену. Он был очень доволен и поблагодарил нас.
   А мы, уходя из кафе, сказали ему тоже наше студенческое русское спасибо!

                Концерт на Николаевском телевидении
   В апреле-мае 1960 года нашей школе, как победителю в районном смотре-конкурсе художественной самодеятельности, предложили выступить с концертом на Николаевском областном  телевидении.
   Колхоз выделил школе грузовой автомобиль, на котором нас привезли на Николаевский телецентр. Был вечер. Концерт транслировался в прямом эфире. Нам рассказали, что разговаривать праздно нельзя, и надо соблюдать тишину. Мы все были как бы за кулисами.
   Моё стихотворение было первым. Я вышел и начал читать. Само стихотворение я уже не помню, но перед ним был эпиграф прозой: «Вот что сказал Герой обороны Брестской крепости Гаврилов на 4-й сессии Верховного Совета СССР:
   – Кому же нужна война? Разве нужна она матерям, потерявшим своих детей на войне?..» и т. д. Далее – было героическое стихотворение.
   Мне было страшновато выступать первому, но, преодолев робость и смущение, я без ошибок прочитал его. Передо мной была подвижная камера, которая фиксировала выступление. А за нею – большая стеклянная стена. За стеной сидели операторы, которые на многочисленных пультах и реле «колдовали» над передачей.
   Всё это я помню как в угаре из-за тех волнения и возбуждения, которые бушевали в моей душе.
   Дальше выступал наш хор девушек в красивых украинских костюмах с венками на головах, с венков свисали яркие цветные ленты. Потом были и танцевальные номера. Всё это я наблюдал, стоя за кулисами.
   Вдруг ко мне подошла одна из сотрудниц телецентра вместе с нашей учительницей, приехавшей  с нами на передачу:
   – Коля, тебя зовут к телефону.
   Я был изумлён:
   – Я здесь, в Николаеве никого не знаю, да и меня – тоже…
   Сказать по правде, я ещё никогда не говорил по телефону.
   – Но ответь, там ведь ждут, – сказали мне.
   Я подошёл к телефону и услышал:
   – С вами говорит директор Русского драматического театра. Через три дня у нас в театре будет проходить сессия обкома партии. Было бы неплохо, если бы вы прочитали там это стихотворение. Это будет вечером, в 19 – 22 час.
   – Я не смогу, наверное…
   – Почему? Вы учитесь в каком классе?
   – В десятом.
   – У вас есть кому привезти вас сюда и после забрать обратно?
   – Нет, – ответил я.
   – А что вы собираетесь делать после школы? Вы бы могли поступать в театральный институт с нашей рекомендацией, поработав несколько лет в нашем театре, – соглашайтесь.
   – Но у меня начинаются выпускные экзамены, мне надо готовиться, я решил поступать в медицинский институт, и я не смогу к вам приехать.
   – Очень жаль, – сказали мне на другом конце провода.
   Так закончился этот неожиданный разговор, возможно, круто изменивший бы тогда направление моей жизни.
   Когда мы возвратились в наше село поздно вечером, я рассказал папе и маме о выступлении и об этом разговоре.
   В селе нашем в то время было только несколько телевизоров, у которых народ собирался улицами.
   Долго ещё после этого обсуждали в селе наше выступление по телевизору, поскольку видели его немало моих односельчан.
   А уж я-то его помню, помню всегда…

                Интересно было с Толей
   Идём мы с ним по проспекту Гагарина в Днепре. Вдруг он останавливается и спрашивает:
   – Кто только что прошёл нам навстречу? Сколько их было? Во что они были одеты?
   Я в полнейшем замешательстве: не знаю, что и сказать ему. Он мне быстро даёт ответы. Мы оборачиваемся и смотрим вслед тем людям: так всё и есть, как он описал мне.
   Или ещё вопрос его:
   – Мимо какого номера дома мы сейчас прошли?
   Ответа я, конечно, не знаю. А Толя и здесь оказывается на высоте.
   Однажды мы студентами собрались на пасху вечером сходить на службу в Днепре. Идём стайкой мимо здания Обкома партии. Из стоящего легкового автомобиля меня окликают:
   – Коля, куда вы идёте?
   Удивившись, откуда незнакомые мне мужчины знают меня, я ответил им – куда.
   – Долго там не задерживайтесь, – советуют они.
   Возвращаемся домой поздно ночью. На другое утро Толя, живший со мной в одной комнате, спрашивает меня:
   – Долго вы вчера были в Соборе?
   – Ты-то откуда знаешь? – в ответ спросил его я.
   – А ты разве не догадался, откуда тот мужчина в машине у Обкома партии узнал, как тебя зовут? Я сидел в глубине машины, но ты меня не увидел – я был на дежурстве.
 И ещё один интересный случай, как в цирке. Он потряс меня сначала до глубины души. Я получил письмо от школьника старшего класса, он тогда служил в Германии. Прочитав письмо и написав ответ, я порвал его письмо и выбросил в ведро на кухне.
   В тот же день Толька спросил у меня:
   – Что тебе написали в письме?
   – Отстань, не твоё дело, – сказал я ему.
   – Ну, можешь и не говорить мне: я и так знаю, что там написано.
   И он подробно, чуть ли не слово в слово описал мне текст этого письма. Я был в шоке: как он узнал текст этого письма?
   В ответ Толя раскрыл мне газету, на которой из клочков была аккуратно сложена одна страница этого письма. Прочитав эту страницу, снова Толя закрывал письмо газетой, переворачивал газету и, раскрыв её другую сторону, показывал мне вторую страницу этого письма.
   Оказывается, всё это было очень просто…
   После второго курса учёбы Толя перевёлся в Киевский мединститут – ближе к своим родителям – в городе Бобровица Киевской области. Ещё в институте он ломал ногу (кажется, у него был перелом бедра), тогда я ездил в Киев навестить его.
   А после я видел его ещё раз, когда он женился, а я – был свидетелем на его свадьбе.
   После института я попал в армию, колесило меня по всей стране и за рубежом. Толя удивительным образом дважды находил меня, посылая письма и весточки на новые места моей службы.
 Когда мы жили в Кандалакше Мурманской области, он прислал нам посылку с фруктами и сладостями для детей.
   А мама моя рассказывала мне, что однажды он навестил её дома в нашем селе под Николаевом, когда он возвращался после летнего отдыха в Крыму к себе домой в Киев. Мама подарила ему тогда рыболовные сети отца, которого не стало в 1968 году. После отца остались рыболовные сети, ружья и голуби. Мама всё тогда раздала друзьям по увлечениям папы. И Толя к нам заезжал как раз в это время…

                Жаворонки и совы
   Когда мы с Наташей поженились, мы ещё мало что знали друг о друге. Однажды к вечеру (а было это в 19-20 часов) лежали мы на кровати, смотрели какую-то телепередачу, иногда комментируя то, что видели. В какой-то момент почувствовал я, что контакта у меня с Наташей нет: на мои уже несколько вопросов  к ней она не ответила.
   Обернувшись, с удивлением обнаружил я, что она спит! Тихонько встав, уменьшил я громкость звучания телевизора. Я старался тихо ходить по квартире, чтобы не нарушить её сон.
   Так было каждый вечер, она засыпала очень рано (она оказалась «жаворонком»), а я берёг её сон, хотя у меня вечер был самым активным периодом суток (я был «совой»).
   Когда же наступало раннее утро, мне очень хотелось спать в это время. Но выспавшаяся «жаворонок» Наташа вскакивала ни свет ни заря и начинала, безжалостно издеваясь, будить меня, делать зарядку, распахнув окно, чтобы холодный утренний воздух ворвался в комнату и разбудил меня.
   Она включала радио на полную громкость и тормошила меня:
   – Вставай, соня, просыпайся, лежебока, сколько можно валяться в постели? Так ты всё на свете проспишь!
   Она не знала, что всё, что мне важно и нужно, уже сделал я поздно вечером или ночью, когда она безмятежно спала.
   Если все доводы не помогали, она выливала мне холодную воду прямо на шею и грудь…
   Так проходила притирка между жаворонком и совой, утро для неё было самым плодотворным периодом суток.
   И я сделал вывод: «жаворонки» безжалостны, а «совы» – добры!
   Шло время, рождались дети: сначала один, потом двое, а дальше – ещё один. Днём и ночью, круглосуточно надо было наблюдать за ними, выхаживать и выращивать их, нередко проводить бессонные ночи у их постелей, когда они болели (а болели они часто, очень часто).
   От бесконечных стирок, глажек, приготовления пищи и всех забот за детьми нам не хватало суток, поэтому за годы эти у нас стёрлось деление на «жаворонка» и «сову».
   Теперь каждого из нас можно было назвать «жаворонко-сова» с полным правом – следить за детьми и трудиться могли мы в любое время суток, также и спали в то время, когда это удавалось…

                Учительница приходила к нам домой
   Я в школу ещё не ходил, а моя на шесть лет старшая сестра Шура уже ходила в школу, но учиться у неё не было ни сил, ни времени: как более старшая, она помогала родителям дома по хозяйству, и времени на уроки у неё почти не оставалось.
   Тайком заглядывал я в её тетради и дневник – там всё было помечено красным – так много у неё было ошибок и замечаний.
   Несколько раз – я помню – учительница её приходила к нам домой и просила маму обратить внимание на учёбу Шуры. Учителя очень беспокоила плохая подготовка моей сестры к урокам и низкий уровень её знаний.
   В более поздние годы я не могу уже вспомнить, чтобы учителя приходили домой для встречи с родителями своих учеников…

                Поездка к сестре Шуре
   В конце первого курса мама написала мне, что очень беспокоится о моей старшей сестре Шуре, которая вышла замуж за мужа её Петю (мы его ещё ни разу не видели). А живут и работают они в одном из леспромхозов Коми-республики, в Троицко-Печорском районе. Мама просила меня съездить к ним и узнать, как они там живут.
   Сдав весеннюю сессию, собрался я в поездку. Купив билет на поезд «Днепропетровск – Москва», зашёл я на Лагерный рынок и выбрал там два-три килограмма самых сочных и спелых абрикосов – надо же было чем-то угостить свою сестру и её мужа. Да, без гостинца стыдно было заехать к ним.
   Я сел в общий вагон, лёг на вторую полку, а свою авоську с абрикосами разместил ещё выше, на третью полку надо мной – туда, где было жарче всего в этом знойном июне.
   Мне было восемнадцать лет, и я радостно ехал на встречу с сестрой. В Москве пересел я на поезд «Москва – Воркута» и двинулся дальше. Абрикосы мои «поплыли» ещё на пути в Москву, и часть их пришлось выбросить.
   А в поезде на Воркуту какая-то девочка, разглядывая мои абрикосы, спросила:
   – Мама, а что это?
   Мама сказала девочке:
   – Это абрикосы, дочка. Не смотри так, будто ты их хочешь попробовать.
   – Бери, ешь, – сказал я девочке, предложив ей несколько абрикосов.
   Девочка быстро их съела и попросила ещё. Я снова угостил её. Мой презент сестре продолжал таять.
   Доехав до Инты, я сошёл с поезда. Теперь мне надо было попасть в посёлок Ухта, а туда надо было лететь самолётом.
   Маленький домик «аэропорта» среди редколесья зарегистрировал меня на рейс до Ухты. На улице у стойки я пил воду и ел пирожок. Какой-то «громила» уголовного вида расспросил меня – кто я, откуда, куда и зачем добираюсь. Я рассказал ему о себе, куда я лечу.
   – Никуда ты больше не полетишь, теперь ты будешь со мной. И я тебя никуда не пущу.
   – Но как же это? – наивно спросил я. – Мне ведь сейчас улетать…
   – Забудь об этом, – сказал он, зловеще улыбаясь. – А вздумаешь убегать от меня – зарежу!
   – Что делать? – лихорадочно думал я. – Как убежать от этого типа?
   Помогла мне случайность. За соседней стойкой стоял какой-то мужчина не лучшей наружности, чем первый. Он тихо сказал мне, когда тот отвлёкся:
   – Я отвлеку мужика, а ты за моей спиной беги к самолёту (как раз объявили посадку).
   С этими словами спаситель мой перешёл к моему столику и стал разговаривать с моим мучителем, став так, чтобы тот оказался спиной к самолёту.
   Улучив момент, «рванул» я к самолёту и буквально вбежал в «кукурузник». Там уже сидели несколько пассажиров – какая-то бабка везла телёнка, ещё кто-то вёз кур или гусей.
   Я боялся, что тот мужик не даст мне улететь и молил бога, чтобы мы быстрее взлетели…
   Наконец, посадка закончилась, убрали трап и закрыли дверь. Самолёт начал прогревать двигатели и выруливать на взлёт.
   В окно иллюминатора я видел, как страшный мой визави бежал к самолёту, махал руками и что-то кричал. Но было уже поздно – мы взлетели и полетели над тайгой довольно низко.
   Я всё ещё не мог поверить, что я вырвался из лап этого ужасного зэка…
   Наконец, величие зелёного океана под нами заняло моё внимание. Летели мы довольно низко, временами попадая в воздушные ямы. Меня тошнило, но не рвало. Желающим раздали пакеты. Это был мой первый в жизни полёт самолётом.
   Наконец, мы приземлились. Дело было к вечеру. Мне рассказали, что до моего участка в леспромхозе ещё очень далеко. Надо было идти на причал – может, подвернётся какой-нибудь катер, который подбросит меня туда уже в темноте.
   Нашёл я пристань. На моё счастье, там задержался из-за поломки какой-то катер, как раз с того участка. Я попросился к ним. Пожилой моторист и молодой матрос согласились довезти меня. Они даже – как оказалось – знали мою сестру и её мужа.
   Поздно ночью мы двинулись в путь по реке Печоре и почти под утро прибыли в посёлок на берегу реки. Мои знакомые рассказали, как найти дом моей сестры на дальней окраине посёлка.
   Здесь ещё были белые ночи, и я довольно легко нашёл нужный мне дом. И начал барабанить в дверь и окно. Шура с Петей открыли мне дверь. Они, казалось, даже не очень удивились моему приезду. Когда я рассказал им о страшном зэке, они молча переглянулись.
   Я передал свой презент Шуре, это была сплошная жижа. Шуре удалось выудить оттуда два-три абрикоса.
   – Никогда не бери в дорогу спелые фрукты, – сказала она. – Надо брать твёрдые и зеленоватые. И не класть их на верхнюю полку – там ведь жарче.
   – Теперь и я уже понял, – сказал я в ответ.
   Утром они ушли на работу в лес (Петя работал вальщиком леса на пиле «Дружба», сестра моя Шура была сучкорубом).
   Мне они дали ключ от лодки соседей и посоветовали мне покататься по Печоре (у них были удочки), половить рыбу и отдохнуть на реке. Так я и сделал.
   Уплыл я вверх по Печоре, чтобы обратно было легко плыть домой вниз по течению. Везде был песок, вода в реке была чистой и прозрачной, быстрое течение тащило по реке спиленные деревья.
   Забрался я довольно далеко вверх по течению, нашёл тихую лагуну, позагорал, наелся лесной малины в зарослях вдоль берега, наловил окуней и поздно вечером возвратился домой.
   Шура с Петей уже были дома. Несколько дней жил я у них, наслаждаясь красотой северной природы.
   Обратный путь домой был уже лёгким…
   
               
   
                75-летию Великой Победы посвящается…
                Моя память о войне
   Давно, уже семьдесят пять лет назад закончилась Великая Отечественная, но память о ней жива в душе моей, пока я буду жить на этом белом свете…
   Два года назад приехал я на день Победы в село под Николаевом на Украине – повидаться со своим старшим братом. Ему тогда шёл восемьдесят первый год. Туда же в тот день приехала из Черновицкой области и моя родная сестра Шура, чтобы повидаться со мною и братом на нашей малой родине. И вот, когда у нас речь зашла о возрасте нашем, брат Жора меня вдруг спросил:
   – Как ты считаешь, сколько тебе сейчас лет?
   – Шестьдесят девять, –  ответил я.
   – Ошибаешься, дорогой, – сказал он. – Тебе –  семьдесят один.
   – Шутишь, – улыбнулся я.
   – Совсем нет, – говорит мне  старший брат. – Я вот о чём хочу тебя спросить – как ты мог родиться в июне сорок третьего года, если немцы уже в августе сорок первого  захватили Николаев и были у нас в селе, а отца нашего вместе с другими односельчанами немцы вывезли в Германию?
  – Я и сам давно думал над этим и всё никак не мог понять, – говорю я брату.
   Тогда он поведал мне историю, от которой мороз у меня пошёл по коже и оставшиеся волосы встали дыбом:
  – Ты родился за шесть дней до начала войны – шестнадцатого июня сорок первого года. Родился в селе, никто тебя ещё не успел даже записать в сельсовете. Через шесть дней началась война. Почти сразу же наше село захватили немцы, и всем было не до этого. Папы с нами уже не было, а маме трудно было одной растить троих детей. Кормить  нас было нечем. Рос ты хилым и слабым, я всё время носил тебя на руках, ты совсем не мог поднять голову, и она безвольно лежала  у меня на плече. Плечо моё было постоянно мокрым от твоих слюны и соплей…
   Мы с сестрой молча ему внимали.
   А брат продолжал:
  – Когда в марте сорок четвёртого  наши освободили село и к нам вернулась советская власть, мама пришла в сельсовет зарегистрировать тебя, но ты был таким хилым, никто даже не надеялся, что ты выживешь, поэтому тебя и записали родившимся на два года позже, в июне сорок третьего года – полагая, что если и выживешь, то будешь очень слабым, и хоть в армию тебя возьмут на два года позже, чтобы ты хоть немного окреп.
   Я был в замешательстве – прожить на свете шестьдесят девять лет  и вдруг узнать, что ты на самом деле  – на два года старше и тебе уже в действительности семьдесят один, а по паспорту – всего шестьдесят девять! Я долго не мог поверить в это. Но – отца и мамы уже нет в живых, а сестра в то время была тоже маленькой, всего на четыре года старше меня и тоже не могла знать это. Единственный свидетель всех этих событий – мой старший брат…
 
                Как  я вступал в партию
   В 1976-м году во время службы в Иркутском госпитале настало время моего вступления в партию.   
   И вот на общепартийном собрании госпиталя секретарь зачитал моё заявление и рекомендации моих поручителей, одним из которых был адъюнкт кафедры офтальмологии ВМА им. С. М. Кирова капитан медицинской службы  Леонид Иосифович Балашевич (в наши дни – директор Санкт-Петербургского филиала МНТК «Микрохирургия глаза»).
   Настало время моего выступления. Попросили рассказать автобиографию. Я кратко рассказал. И вдруг одна из санитарок меня спросила:
 – Вы говорите, что родились в Николаевской области в 1943-м году. Но всем известно, что Николаевщина к концу лета 41-го года была оккупирована немцами. А где же был ваш отец в годы войны? Ему –  с ваших слов – в 41-м было 38 лет. Он был обязан  с оружием в руках защищать Родину. Или  – он инвалид и у него был «белый билет»?
   Я ответил:
   – Нет, он не был инвалидом и у него не было отсрочки от армии.
   Она продолжала:
    – Как же тогда получается,  он прятался от призыва в армию, а вы – сын дезертира? Товарищи, как мы можем принимать в наши ряды сына дезертира или предателя Родины?
   Я не знал, что ей и ответить. Не мог же я  сказать ей, что почти сразу после начала войны вследствие стремительного наступления немцев была захвачена Николаевская область и фашисты всех мужчин нашего села и многих женщин вывезли на работы в Германию. Не мог я сказать ей, что отец мой был в плену в Германии до конца войны и только после войны, после тщательной проверки нашими органами ему и ещё другим нашим односельчанам с трудом удалось возвратиться в родные края. И он очень не любил говорить что-либо о годах войны.
   Я смешался и не знал, что  ей ответить. Собрание ждало…
   Выручил меня начмед нашего госпиталя полковник Розенберг Александр Иосифович.  Он сказал:
   – Во-первых, я хочу напомнить всем присутствующим, что сын за отца не отвечает. И потом – наш вступающий в то время был грудным ребёнком и он мог не знать ничего о годах войны, возможно, родители ему всего не рассказывали. Мы же знаем этого человека как глубоко честного и ответственного гражданина нашей страны, за него поручились серьёзные и порядочные люди, которым мы не можем не доверять. Я тоже поручаюсь за нашего кандидата.
   Собрание большинством приняло меня в ряды Коммунистической партии.  И только один человек воздержался при голосовании – это была та санитарка.
   С тех пор прошло много лет, много воды утекло с тех пор, но я всё отчётливо помню, как будто было это совсем недавно. И я бесконечно благодарен  Леониду Иосифовичу Балашевичу и Александру Иосифовичу Розенбергу  – за их  помощь и поддержку в трудную минуту, за чуткость и понимание…

               
                «Танкетка» в нашем селе
   Недалеко от нашего дома по улице, пересекавшей под прямым углом нашу, проходил глубокий овраг-балка, идущий с холма вниз к реке. Тянулся он квартала на три, был широким и довольно глубоким. Видимо, образовался он за многие десятилетия, когда дождевые и талые воды неслись по этой улице вниз к реке. Нередко приходилось идти между оврагом и длинными каменными заборами вдоль домов и огородов. Ещё когда я был маленьким, мне в одном месте, уж очень узком, было страшно проходить, и я всегда брал за руку кого-то из тех, кто шёл со мной. Чаще это была мама.
   Очевидцы, жившие в годы войны в селе, говорили, что во время оккупации здесь пыталась проехать немецкая «танкетка», да и свалилась в овраг, поэтому здесь образовался такой узкий проход. Я всё время здесь смотрел вниз, пытаясь найти следы этой «танкетки».
   Позже я узнал, что так называли когда-то небольшой лёгкий танк.
   В овраг, насколько я помню, всегда сбрасывали мусор, и постепенно в последние 10-15 лет он почти исчез в своей верхней половине…

               
               

                «Лимонка» напугала маму
   Мама  рассказывала мне, что во время немецкой оккупации в селе у нас были расквартированы немцы, жили они и в нашем доме, а она с тремя детьми жила в сарае.
   Однажды к нам вошёл какой-то немец, она в это время держала меня на руках. Он жестами попросил маму дать ей подержать меня. Мама не решалась. Тогда он показал маме фотографию своего маленького ребёнка и взял меня из маминых рук. Немец какое-то время  держал меня на руках, затем, вынув из кармана  «лимонку», сунул мне её в руку, видимо, считая, что я могу поиграть с нею или смотреть на неё.
   Я же был таким слабым и хилым, что «лимонку» эту удержать в руке не смог и уронил её. «Лимонка» покатилась по глиняному полу. Мама очень испугалась, решив, что сейчас она взорвётся. Немец засмеялся, поднял «лимонку» с пола, показав, что кольцо-чека из неё не выдернута. Испуганная мама поскорее забрала меня у немца…
   Вернее, это был, наверное, не немец, а румын, поскольку Николаевская область находилась под властью румынской армии после захвата области гитлеровцами. Видимо, не все румынские солдаты  были жестокими…


               
                Фашисты  взорвали нашу церковь
   Высокая и красивая Воскресенская церковь  с 1793 года стояла на горе в верхней части нашего села. В  марте 1944 года, убегая в спешке  за реку Ингул при стремительном наступлении Красной Армии, фашисты взорвали церковь.  Видимо, они боялись,  что наши наблюдатели с колокольни церкви увидят их окопы за рекой и смогут корректировать огонь…
   Мама моя всю свою жизнь была глубоко верующим человеком, в праздники  ходила в церковь на службы и пела в церковном хоре. Когда я был маленьким, она постоянно брала меня с собой. В моих детских воспоминаниях так и остались стены нашей взорванной церкви высотою метра два с убранными из церкви камнями и кирпичами, которые были аккуратно сложены на улице вокруг церкви.  Было удивительно присутствовать на службе в развалинах этой церкви, видеть «батюшку», которого приглашали на службы из соседней Калиновки, маму, поющую в церковном хоре, и прихожан, в большинстве – женщин, поскольку мужчин после войны в селе было мало. Но я это стал понимать, когда уже повзрослел…
   Прошло много лет, и вот два года назад  снова попал я в наше село. С братом и сестрой побывали мы в несколько лет назад выстроенной на том же месте бело-голубой небольшой и такой домашней церкви Покрова Пресвятой Богородицы, поставили свечи «за здравие» и «за упокой», помолились. И вспомнил я те, мои, из далёкого детства старые развалины  старинной церкви, которую, отступая, взорвали фашисты в нашем селе. И молил бога, чтобы новая фашистская нечисть больше никогда не топтала  мою малую родину…

               
                Как погиб мой одноклассник
   Много лет прошло после тех событий, но мне до сих пор страшно вспоминать об этом…
   Было это в четвёртом классе во время моей учёбы в школе. Вокруг нашего села было много скифских курганов на нераспаханных тогда, даже через восемь-девять лет после войны, полях. Места эти были настоящей «меккой» для мальчишек нашего села. Тайком от родителей (зачастую – только мам) находили они там,  в полях много патронов, гранат, оружия… Затем – подрывали их вдали от села, разводя костры в балках. Родители ругали их за это, но мальчишескую страсть к военным трофеям трудно было остановить.
   Однажды – это было весной, в мае – на занятия в класс наш не пришёл один мальчик. Учительница спросила нас:
   – Дети, кто знает, почему его нет?
    Но никто ничего не знал, ведь ещё  вчера он был с нами на занятиях в классе.
   И вот где-то к обеду в школе и по селу разнеслась страшная вещь о том, что его больше нет. Позже следствие восстановило ход событий того злосчастного утра. Оказывается, его мама ушла рано утром на работу в поле, а он, оставшись один, достал спрятанную от мамы найденную накануне в поле гранату и решил проверить, как она «рванёт». Он разжёг плиту во дворе в летней кухне, положил туда гранату, вышел во двор и стал ждать.  Граната почему-то долго не взрывалась.
   – Возможно, она съехала в сторону от огня или пламя погасло? – подумал, вероятно, мальчик.
   Он возвратился в кухню, снял конфорки с плиты, наклонился и стал смотреть, где же граната. И в этот момент она взорвалась. Его кровь и мозги были на стенах и потолке развороченной кухни… Горе его матери-одиночки по случаю потери своего единственного ребёнка было страшным и невосполнимым…
   Все мы были потрясены случившимся и долго горевали по этому поводу.

               
                Сдал снаряд в школу на металлолом
   Каждому классу нашей школы очень хотелось опередить другие классы в сдаче металлолома. За сданный металлолом школа могла приобрести спортивный инвентарь для занятий физкультурой или удовлетворять другие нужды, которых у сельской школы было всегда много. Поэтому дети выискивали все возможные бесхозные куски металла у себя дома, в огородах, на свалках и в оврагах.
   Однажды весной учитель географии Шуменцова Татьяна Трофимовна проводила с нами урок географии на местности и вывела нас за село в так называемый «кут» – место, где река делает свой изгиб (угол).  Там мы долго бродили по песчаному берегу Ингула, изучая рельеф местности.
   Вот там я и приметил какой-то большой снаряд, выглядывающий из песка. Видимо, он оставался там ещё со времён войны и был слегка вымыт водой реки и дождями. Татьяна Трофимовна сказала, чтобы мы отошли от него на всякий случай  подальше: неизвестно, какой он? Все двинулись дальше по берегу и забыли, похоже, об этой находке.
   Но я сразу решил, что снаряд этот пригодится для металлолома. И, если я сдам его, наш класс победит в соревнованиях с другими классами и меня похвалят!
   Не сказав дома никому об этой находке и моих планах, в какой-то из дней, придя домой после школы, я прихватил мешок, лопату и ушёл за снарядом.
    Снаряд оставался на том же месте. Лопата довольно легко помогла мне вырыть его  из песчаного грунта. Снаряд был большим и для меня очень тяжёлым. С трудом засунув его в мешок, я взгромоздил эту опасную ношу себе  на плечи и понёс  в школу. С собой я тащил и лопату.
   Я часто отдыхал, осторожно опуская мешок на землю. Когда я нёс его, мне было очень страшно: боялся, что снаряд взорвётся у меня за плечами. Но, шаг за шагом, пройдя полсела, я вошёл во двор школы и выложил снаряд у горы металлолома, который школа уже собиралась вывезти на пункт сдачи.
   Было уже где-то часов шесть-семь вечера, и в школе ребят уже не было. В учительской я нашёл директора школы Цуканова Ивана Дмитриевича и рассказал ему о своей находке.
   – Ну, и где же этот снаряд? – спросил Иван Дмитриевич.
   – Осторожно, он может взорваться, – предупредил я Ивана Дмитриевича, когда привёл его к  снаряду, и он стал осторожно поворачивать его и рассматривать.
   – Не бойся, снаряд не взорвётся, он уже давно обезврежен, – сказал мне директор, внимательно осмотрев мою находку. – А для чего ты его принёс? – спросил он меня.
  – Хочу сдать его на металлолом за наш класс, – ответил я ему.
   Глупый, я даже не подумал, что, если бы снаряд был боевым и взорвался у меня за спиной или в груде металлолома на заводе, куда бы его привезли, что бы тогда случилось…
          
   
        Тридцать  лет  рядом с миномётными минами или  Опасное соседство
   К нашему дому с торца был пристроен сарай,  за ним – я помню всё это с детства – была довольно высокая куча камней, густо поросшая  дерезой. Заросли колючей дерезы были такими густыми, что только куры устраивали себе там лазы, скрываясь от летнего зноя. Детям же мама никогда не позволяла забираться в дерезу и на камни. Мы думали, что причина этому была в том, что она берегла нас от ушибов и ссадин. В семнадцать  лет я уехал из дома и приезжал туда только на каникулы или в отпуск.
   Прошло лет тридцать после окончания войны, и старший брат написал мне в письме, что на месте камней и дерезы он решил посадить деревья. Он вспомнил, что немцы, жившие в нашем доме во время войны, убегая за реку Ингул при освобождении Советской Армией нашего села, в спешке сбросили какие-то боеприпасы в выгребную яму за сараем. Мама после этого очень боялась, что будет взрыв, поэтому засыпала яму землёй, затем камнями. Со временем на месте ямы вырос холм из камней, на котором вольготно разрослась дереза.    Мама нам даже не говорила о том, что лежит в яме под этими камнями. А, когда через несколько лет после окончания войны отец возвратился из плена, надо было как-то кормить семью из троих детей, – всем им было не до этого.
   И вот жизнь заставила вскрыть эту злополучную яму. Брат обратился в поселковый совет и военкомат, приехали сапёры с миноискателем. Они проверили это место, выселили всех жителей нашей улицы и стали осторожно раскапывать тайник. Брат мой Жора помогал им.
   В раскопанной яме оказалось три ящика миномётных мин. Осторожно они вынимали каждую мину (все мины были ржавыми и в любой момент могли взорваться), на руках проносили их через двор и калитку на улицу и укладывали  в машину с песком. Брат тоже выносил мины вместе с сапёрами. Мин оказалось несколько десятков штук.
   Когда всё опасное было извлечено из ямы, сапёры медленно проехали по улицам через всё село и за селом – в песках (там потом посадили целую плантацию сосенок) взорвали свой смертоносный груз. Та местность на окраине села теперь так и называется – сосенки…
               

                Злодеяния фашистов у нашего села
   Мальчишкой иногда я с мамой или  ребятами ходил из нашего села Воскресенское  в соседнюю  Калиновку, на её окраине  жила моя бабушка Зюра. Дорога шла через огромные глубокие овраги между нашими сёлами. Тогда мне даже и в голову не приходило, какое это было страшное место в годы войны. Хотя потом в детстве (я вспоминаю смутно) я слышал о том, что произошло здесь в годы войны, но, будучи мальчишкой, забыл об этом.
   Уже намного позже, уехав оттуда навсегда, я узнал, что в августе 1941 года  немцы, захватив Николаев, вывозили на душегубках (автомашинах) евреев целыми семьями к этим оврагам, раздевали их всех догола и расстреливали. Несколько суток длились расстрелы. Там было расстреляно около семи тысяч человек… Матери просили пощадить детей, но эсэсовцы расстреливали детей на глазах у матерей, нередко детей бросали в овраг живыми…
   Свои злодеяния они старались скрыть, взрывая взрывчатку вдоль оврагов, так многочисленные трупы покрывали землёй. Эсэсовцы-автоматчики охраняли эти места, чтобы жители соседних домов не могли подойти туда и помочь погибающим. Одежду расстрелянных немцы увозили в Николаев.
    Чтобы скрыть следы своих преступлений, в 1944 году фашисты привезли к оврагам на место расстрелов несколько десятков наших заключённых, заставили их вскрыть овраги и вынуть трупы. Фашисты облили трупы бензином и сожгли, а русских людей, которых фашисты заставили это сделать, ожидала та же участь. Их было около 50 человек…
   Страшно даже вспоминать об этом. Это – мои родные места, где я родился и вырос, даже трудно поверить в это… Никакого памятника этим тысячам безвинно погибших советских людей на этих местах пока не было воздвигнуто, но я надеюсь, что это всё-таки будет сделано, когда на Украине погаснет пламя новой войны…

               
                Памятники героям Великой Отечественной в нашем селе
   В центре нашего села – я помню с детства – стоял памятник нашим воинам, погибшим за освобождение Воскресенска, он в небольшом сквере, который здесь называют «садиком». Моя тётка Дуня, жившая недалеко на  улице Ленина, и старший брат мой Жора рассказывали, что они и другие жители села после освобождения села от немцев сносили и свозили наших бойцов, погибших в селе, сюда в «садик» и здесь хоронили их. Позже на этом месте был поставлен памятник 37 воинам-освободителям.
   А через несколько десятков лет после окончания войны  рядом с кладбищем у въезда в село появился памятник 108 жителям села, погибшим на фронтах Великой Отечественной войны.
   У обоих этих памятников – были плиты с именами погибших, известных и неизвестных.         
   Хочется надеяться, что оба эти памятника до сих пор стоят… 

                ***
                Послесловие
   Не довелось мне быть участником событий Великой Отечественной войны в силу своего младенческого возраста, но многие отголоски этой страшной  войны  коснулись меня, моих родных и близких, моих односельчан. Поэтому мне захотелось описать в своих воспоминаниях всё, что я знаю о том страшном времени, ведь годы идут и всё меньше остаётся на свете тех, кто может рассказать молодому поколению  об ужасах и трагедиях Великой Отечественной. И попросить нашу молодую смену  не допустить повторения этой жестокой бойни…


                Мои пути-дороги
   Дети мои Саша, Уля, Дима и его жена Регина уже не раз  предлагали мне рассказать о своей жизни.
   Саша:
    –  Папа, хочу знать о твоей жизни от двадцати до сорока лет.
   Уля:
   – Папа, что ты не рассказываешь, а только молча улыбаешься? Может, ты шпион какой-то?
   Дима:
   – Я уже не раз слышал от мамы, как она впервые увидела нашего будущего папу, что вокруг него костюм можно было обвить два раза, – историю их знакомства, это была версия с её стороны. А с папиной стороны мы эту историю ни разу не слышали.
   Регина:
   – Дети правы, они хотят от вас услышать историю жизни вашей от двадцати до сорока лет. И их можно понять. Когда же вы приоткроете эту завесу?
   – Ну что ж, придётся поднять занавес: Уля, конечно же, твой папа никакой не шпион. Просто он уже рассказывал вам о своей жизни. Может, вы всё не запомнили тогда? Слушайте же мою историю ещё раз…
   1966-й год, лето. Я заканчиваю шестилетнюю учёбу в Днепропетровском медицинском институте, получаю диплом врача по специальности «лечебное дело». Одновременно меня призывают в Вооружённые Силы СССР.
   В институте у нас была военная кафедра, по окончанию учёбы мне присвоили воинское звание «младший лейтенант запаса», а, когда призвали в армию, автоматически дали звание «лейтенант медицинской службы».
   Конечно же, большого желания служить двадцать пять лет в армии после шести лет вольной студенческой жизни у меня не было, да и у многих студентов-выпускников – тоже. Но за отказ от службы в Вооружённых Силах нам грозило от трёх до пяти лет тюремного заключения. И ещё – нам пригрозили не допустить к выпускным экзаменам и по окончанию учёбы выдать справки, что мы прошли шестилетний курс обучения и можем работать фельдшером.
   В то время оказалось, что после сокращения  в 1961 году при Н.С. Хрущёве Вооружённых Сил на 1 млн 200 тысяч, в армии был большой дефицит врачей, и из многих мединститутов по 25 выпускников тогда ежегодно призывали в Вооружённые Силы на 25 лет.
   Многие наши выпускники, конечно же, не желали посвятить себя армии, но грустные последствия отказа от службы вынудили нас смириться с этой несправедливостью.
   Правда, не все смогли выдержать непривычные условия военной службы. Один из наших выпускников тогда повесился в Хабаровске на высоком берегу Амура на утёсе, с которого белогвардейцы в гражданскую войну сбрасывали музыкантов, сыгравшим им вместо «Боже, царя храни!» «Интернационал».
   Другой, не находя возможности уйти из армии, в форме лейтенанта пришёл на приём в Уссурийск к секретарю крайкома партии и в приёмной пописал в кадку с фикусом. Его тут же уволили из армии с диагнозом «шизофрения».
   Ещё один наш выпускник в форме лейтенанта начал ходить на церковные службы и на политзанятиях с подчинёнными ему солдатами начал изучать с ними Закон божий и учить их молитвам.  В то суровое время его тоже уволили из армии по психиатрической статье с диагнозом «шизофрения».
   Не каждый мог решиться покончить с собой или добиться диагноза «шизофрения», поэтому многие решили пробиться из войскового звена на лечебную работу – в госпиталь. Так поступить решил и я.
   Нас, совершенно не имевших представления об армии, о воинской службе, направили в Хабаровск на двухмесячные Курсы усовершенствования офицеров медицинской службы (ОКУОМС КДВО), где нас переодели в военную форму и за два месяца попытались сделать из нас военных медиков, читая нам лекции и проводя практические занятия на различные темы.
   Впервые оказавшись на Дальнем Востоке, в Хабаровске увидел я могучий полноводный Амур с его красивой набережной и пляжем в ЦПКиО, и знаменитый Утёс, о котором я уже рассказывал. Впервые здесь увидел я и красную рыбу, которую периодически привозили на продажу в гастроном №1 на центральной улице Ленина. За рыбой этой выстраивалась огромная очередь. Мне повезло купить её в магазине, и я послал посылку с этой рыбой родителям на Украину, чтобы они полакомились этим деликатесом.
   Они, как всегда, берегли рыбу, и она пригодилась на поминках моего отца, которого сбила машина на автобусной остановке у нашего села.
   Хабаровск – это разница в семь часов с Московским временем. Это другая вода, другой воздух, другой климат. Мне было тогда двадцать три года, и у меня там начали выпадать волосы. Каждое утро на расчёске у меня оставалось энное количество волос, я даже плакал, видя это и не зная, как это остановить.
   Конечно же, через два месяца занятий (а здесь были и изучение автомата и пистолета, и стрельбы, и строевая подготовка, и занятия по организации и тактике медицинской службы, и ознакомление с воинскими уставами, и другое) многое не отложилось в моей голове, поскольку всё это было впервые и нежелательное. И нас выпустили в войска.
   Мне повезло при распределении. Направили меня начальником медицинского пункта отдельного разведывательного батальона в селе  Возжаевка Амурской области. Часть была маленькая человек сто личного состава, я их быстро изучил, и мне было довольно легко на примере этой небольшой части осваиваться на военной службе. Многих солдат и офицеров я даже знал по именам, знал их заболевания.
   Поселили меня с ещё одним офицером-медиком, лейтенантом, звали его Вася Новик. Был он сиротой, жизнь закалила его, и у него был больший жизненный опыт по сравнению со мной. Кажется, он был после Харьковского мединститута. Он тоже был на такой же должности, у него тоже была маленькая часть.
   Он умел готовить – поджарить картошку, сварить суп или борщ, отварить пельмени, сосиски, приготовить салат. Жизнь успела его многому научить и полагаться только на свои силы.
   У нас с ним было по одной комнате-кабинету на первом этаже двухэтажного недавно отстроенного типового здания медицинского пункта танкового полка.
   В части у Васи был солдат, закончивший музыкальную школу по классу вокала, он красиво пел. Вася иногда приглашал его к нам домой, и тот пел арии из опер, оперетт своим красивым голосом, устраивая нам домашние концерты.
   Вася угощал его своей домашней стряпнёй, которая, конечно же, была вкуснее еды из солдатской столовой. Солдатик этот жаловался нам, что три года его службы уйдут напрасно, он мог бы в это время где-то учиться в музучилище или консерватории.
   Как-то к нам в гарнизонный дом офицеров приехал ансамбль песни и пляски КДВО. Вася привёл своего протеже к начальнику ансамбля, тот прослушал солдата, и через пару месяцев пришёл приказ о переводе его в Ансамбль песни и пляски КДВО, так что солдат этот не потерял зря время службы в армии, он пел в ансамбле. Уезжая, он очень благодарил Васю за помощь.
   Грязь в гарнизоне была непролазная, хороших дорог почти не было, и мы все ходили в резиновых сапогах, поскольку вымыть их было легче. Начальником гауптвахты был здесь майор Азаров. Благодаря его предприимчивости и смекалке появилась самая лучшая дорога в гарнизоне – дорога к гауптвахте, на которой можно было не испачкаться, в шутку её прозвали «проспект Азарова». Многие проштрафившиеся солдатики приняли участие в строительстве этого знаменитого «проспекта Азарова».
   Идиллия моя в разведбате продлилась недолго, меньше года. Офицеры части хорошо относились ко мне, и мне было нетрудно влиться в коллектив части.
   Но начальника медслужбы танкового полка капитана медицинской службы Жукова перевели в Ленинград, он поступил на учёбу в Военно-медицинскую академию им. С. М. Кирова. Мне предложили перейти на новую должность – стать начальником медицинской службы танкового полка. По сравнению с моим предыдущим батальоном это было огромное образование. Здесь было двухэтажное здание медицинского пункта, тысяча человек личного состава, огромный объём работы по гарнизону.
   Я был не готов к этой работе и был в отчаянии от своей неспособности нести этот тяжёлый труд, сразу после института нести это бремя я был не готов. Я старался выполнить весь объём работы, но не справлялся. Много времени приходилось сидеть на совещаниях, каждый день по полтора-два часа. Я приходил туда в халате с наброшенной поверх шинелью.Командир полка подполковник Раинский сделал мне замечание, что нельзя приходить на совещание в халате. Я же возразил ему, что я прихожу прямо с врачебного приёма. После совещания все офицеры разойдутся по домам, а меня каждый вечер в медпункте ждут на амбулаторном приёме от пятидесяти до ста заболевших солдат.
   Было очень холодно в этой промёрзлой степи, солдаты жили в палатках, казармы для них ещё не строились, так как часть была сформирована на базе Шуйской дивизии и отправлена на Дальний Восток, чтобы укрепить границу с Китаем, предъявившим  в те годы территориальные претензии к СССР по поводу границ. Жить и работать приходилось в тяжёлых условиях.
   Лазарет медпункта был забит до отказа простывшими бойцами. После совещания я возвращался в медпункт, чтобы вести приём больных военнослужащих. Своё пребывание на совещаниях, на которых только и говорилось о «танках, траках и директриссе» и ничего о медицине, я считал для меня бессмысленным.
   Много времени приходилось отдавать контролю за санитарно-гигиеническим обеспечением личного состава, качеству приготовления пищи  в столовых и другому. Мне же хотелось заниматься лечебной работой.
   Летом меня с автомобильным отрядом дивизии отправили на целину в Целиноградскую область (Казахстан) на уборку урожая в пос. Кургальджино. Со мной были солдат-шофёр и фельдшер. Мы объезжали совхозы области, где были наши автомашины, перевозившие зерно на элеваторы, занимались помывкой личного состава, оказывали медицинскую помощь, когда это было необходимо. Но больных летом, в жару почти не было.
   Вокруг в степи много было озёр с многочисленными утками. Мои солдаты поймали пару уток на верёвку с наживкой, сидя в засаде и решили приготовить вкусный обед. Когда распотрошили их, увидели массу червей, кишевших у них в желудке (утки кормились червями из озера), моих солдат чуть не вырвало, они выбросили этих уток и больше никогда не ловили их.
   Фельдшера звали Толя Вьюник, он был из части  Васи Новика.
   Было жаркое лето. В часы поездки мы с моими солдатиками проезжали запруду, которую создали на пересыхавшей реке. Образовалось озеро глубиной несколько метров, мы с удовольствием купались и плавали в этом водоёме, освежаясь в эту жару.
   Поездка на целину закончилась, начались армейские будни. Мы с Васькой мечтали попасть на учёбу на ОКУОМС КДВО – я по офтальмологии, он – по фтизиатрии и перейти на лечебную работу в госпитали.
    У нас с Васей созрел план. Я тайно от всех сослуживцев ночью сел в поезд до Хабаровска, проехал тысячу двести километров, чтобы попасть на приём к начальнику медицинской службы округа генерал-лейтенанту *, он был высокий и худой, под два метра, очень суровый и властный.
   Приехав в Хабаровск, я пришёл в приёмную медицинской службы округа на улице Серышева и попросился на приём к генералу. Дежурный офицер ответил мне, что генерал принимает в определённые дни и часы. Я настаивал, что приехал за тысячу двести километров, и офицер, переговорив с кем-то по телефону, выписал мне пропуск.
   Генералу я жаловался, что хочу быть офтальмологом и ещё в институте ходил в кружок по глазным болезням к профессору Арону Израилевичу Дашевскому в Днепропетровске. Я мечтал стать офтальмологом и умолял генерала помочь мне.
   Генерал изумился:
   – Как  же вы бросили часть и уехали самостоятельно сюда?
   Я ответил, что я договорился с Васей (врачом соседней части), что он будет принимать моих больных, а его я попросил объявить в моей части, что у меня чесотка, и я лечусь дома под наблюдением Васи, и что контакты со мною запрещены.
   Генерал долго смеялся над нашей находчивостью и в конце беседы пообещал, что в ближайшее время меня вызовут на учёбу по офтальмологии в ОКУОМС КДВО (Хабаровск) и приказал мне немедленно выехать в свою часть.
   Вася сказал мне, что все в части поверили ему о моём заболевании, и никто ничего не заподозрил. Через несколько месяцев меня вызвали в Хабаровск, где я проучился пять месяцев на курсах по офтальмологии.
   Начальником глазного отделения в Хабаровском госпитале и главным офтальмологом КДВО был полковник медицинской службы Каретников Владимир Владимирович. Во время учёбы он как-то рассказал, что сын у него – моряк-медик, хочет тоже стать офтальмологом. И однажды на занятиях во время своего отпуска сын заходил к нему. Я даже не мог и представить, что через несколько лет мы с ним встретимся в одной группе на первом факультете ВМедА им. С. М. Кирова в Ленинграде.
   Владимир Владимирович был участником Великой Отечественной войны и, узнав, что я родом из Николаевской области, рассказал, что участвовал в освобождении Николаева от немецко-фашистских захватчиков.
   Отправляясь на учёбу, я получил от Васи Новика наказ – повидать главного фтизиатра округа Парцвания Вахтанга Виссарионовича, рассказать ему о Васе и попросить его вызвать Васю на учёбу по фтизиатрии. Так я и сделал. Парцвания В. В. был человек обязательный. Он вызвал Васю, тот проучился, стал фтизиатром и потом был отправлен в Бикин, где я и проведывал его как-то во время моей службы в Приморском крае.
   Во время моей учёбы в Хабаровске погиб мой отец Матвеев Пётр Антонович в автокатастрофе под Николаевом, и я летал туда на его похороны (мне дали тогда десять суток отпуска) в мае 1968 года.
   В конце учёбы я ходил на приём к начальнику медслужбы округа с просьбой перевести меня на работу по офтальмологии.
   Он дал команду:
   – В медсанбат!
   Таким образом я стал первым офтальмологом в истории медсанбата в пос. Барано-Оренбургское Приморского края, до меня окулиста в этом медсанбате никогда ещё не было.
   Под глазной и лор-кабинет выделили одну комнату длиной шесть метров и шириной метра три. ЛОР-врач занимал правую половину комнаты, а я – левую. У ЛОР-врача была оригинальная фамилия – старший лейтенант Куконос. Смеясь, мы «за глаза» звали его «Ухонос», врач ухо-горло-нос старший лейтенант Ухонос. Он же, когда слышал это, не обижался.
   Мне было так интересно впервые обустраивать свой кабинет. Таблицы Сивцева для проверки остроты зрения в аппарате Рота я повесил на стену так, чтобы десятый ряд букв был на высоте один метр двадцать сантиметров от пола, как и положено по инструкции. Тщательно отмерил пять метров от таблицы – там у меня сидел проверяемый мною пациент, рядом был поставлен стол с настольной лампой, набором оптических стёкол со скиаскопическими линейками. По моей же стороне вдоль стены стояла кушетка, на которой измерял я внутриглазное давление пациенту.
   Всё мне здесь приходилось делать впервые и самостоятельно. Во время призыва в армию весной и осенью мне приходилось бывать в райцентре – посёлке Пограничный – работать окулистом призывной комиссии. Там я познакомился с майором медицинской службы – начмедом одной из частей Пограничного гарнизона. Он много лет мечтал работать окулистом, неоднократно проходил специализацию по офтальмологии, но пробиться на лечебную работу ему так и не удалось.
   Он предложил мне приехать к нему домой, забрать у него понравившиеся мне книги по офтальмологии, которых у него за годы накопилось достаточно много. У меня же был всего лишь один учебник по офтальмологии под редакцией проф. Золотарёвой.
   Я был очень рад его предложению, заехал к нему и выбрал у него довольно много книг, в т. ч. Многотомное руководство по офтальмологии.
   Жил я в однокомнатной квартире, которую делил с хирургом нашего медсанбата – старшим лейтенантом Мишей Клименковым, тоже холостяком в то время.
   Медсанбат наш был в пос. Барано-Оренбургское в погранзоне. Недалеко от него протекала небольшая речушка Золотая, которая во время весеннего половодья разливалась так широко, что заполняла всю долину – от сопок до посёлка.
   В окрестностях было много разных лесных ягод, наши женатые семьи в выходные дни выезжали на заготовки даров леса, мне же, как холостяку в это время поездки за грибами и ягодами были неинтересны.
   В те годы Китай претендовал на наши территории, тогда как раз проходили знаменитые Даманские события, шли бои с Китаем за остров Даманский. Это было намного севернее нас.
   А здесь, сразу за Пограничным, ближайшие сопки уже были китайскими. И говорили, что китайцы в бинокли и стереотрубы видят всех, кто идёт по улицам Пограничного. Рассказывали, что китайская разведка изучила всех офицеров каждой части и знает фио их до командиров взводов.
   Китаец-переводчик Ли в одной из частей Пограничного упал с мотоцикла и потерял сознание. Очнувшись, он говорил что скоро придут сюда китайцы и всех поубивают.
   Узкоколейная железная дорога на Китай шла из Пограничного между сопками. Через это ущелье был прямой выход войскам Китая в нашу страну. Поэтому начальник медицинской службы дивизии подполковник мед. сл. Рабоцкий дал команду создать группу помощи нашим войскам: я – старший группы , у меня в подчинении один фельдшер-солдат и шофёр-санитар. Мы должны были круглосуточно дежурить в медсанбате, и при объявлении начала боевых действий на нашем участке медсанбат уходил в запасный район, наша же группа должна была выдвигаться вперёд и ехать в направлении боёв, чтобы помочь раненым нашим бойцам.На оснащении у нас было несколько носилок и шин, автомобиль УАЗ-420  и сумка медицинская.
   Со слов, наш укрепрайон мог продержаться где-то один-два часа перед наступающими китайскими войсками. Нас обучали, что китайский солдат очень вынослив, и щепотки риса ему хватает на неделю. А в стрельбе они натасканы так, что стреляют в темноте точно по зажжённой спичке на большие расстояния.
   Так дежурить и ночевать в медсанбате мне пришлось несколько месяцев, пока не спало напряжение между нашими странами.
   Мне приходилось ездить в командировки в Камень-Рыболов на берегу озера Ханка в танковую учебку – работать окулистом в комиссии по распределению на механика-водителя танка. И я видел на центральной площади Камень-Рыболова  могилы наших пограничников, погибших в боях за остров Даманский…
   Однажды в те напряжённые дни подполковник Рабоцкий собрал нас на втором этаже медсанбата проводить совещание, вдруг у нашего забора вдоль окон начали ехать танки. Подполковник Рабоцкий схватил со стола фуражку и со словами «Танки, танки, а я – тут!» быстро спустился вниз, сел в УАЗик и уехал. А мы – молодые лейтенанты – ещё долго смеялись: танки те были наши, а не китайские!
Рентгенологом у нас был молодой весёлый парень – лейтенант Юрка Зуев. Вскоре он женился на дочери начмеда соседнего Сергеевского госпиталя.
   В этом госпитале уехал на учёбу начальник глазного отделения, на освободившееся место начальник госпиталя «сосватал» меня, вызвав как-то в Сергеевку на беседу. Конечно же, я был очень рад этому обстоятельству.
   В ожидании приказа о переводе я пару месяцев через день ездил в Сергеевку – работал один день в госпитале окулистом, один день в Барановке в медсанбате.
   Вскоре пришёл перевод меня в госпиталь пос. Сергеевка. Так я расстался с медсанбатом, и с тех пор все годы работал начальником офтальмологических отделений госпиталей в нашей стране и за рубежом.
   В госпитале все медики были старыми майорами и подполковниками, когда я появился у них старшим лейтенантом. Они считали, что я оказался среди них на госпитальной лечебной работе «по блату».
   Начальником госпиталя был умнейший человек – подполковник Лейбович Евсей Шлёмович, в госпитале все его называли Евсей Семёнович. При нём я прослужил недолго, вскоре он уволился из Вооружённых Сил, а я, прослужив там три с половиной года и слегка набравшись опыта, поступил на учёбу в Ленинградскую Военно-медицинскую академию им. С. М. Кирова на двухгодичный факультет усовершенствования врачей по офтальмологии.
   Красавец Ленинград покорил меня своей архитектурой, историей, и я был бесконечно рад, что учёба моя проходила в этом знаменитом на весь мир городе. Кафедра офтальмологии была передовой кузницей кадров военных медиков-офтальмологов,  она дала мне много нового опыта и расширила мой кругозор.
   Моя научная работа по офтальмологии под руководством профессора Павла Васильевича Преображенского была довольно современной в то время и могла со временем развиться в кандидатскую диссертацию после окончания академии, но я не захотел заниматься дальше наукой и пошёл по работе в практической медицине, о чём я периодически до сих пор жалею…
   На распределении на выпуске меня хотели сначала отправить служить начальником глазного отделения Белогорского госпиталя на Дальнем Востоке, но я сказал, что я туда привозил больных из соседней Возжаевки. Меня вызвали повторно и предложили глазное отделение Улан-Удэнского госпиталя.
   В ответ на моё заявление, что я семь лет проезжал поездом или пролетал через Улан-Удэ, что это я был там только на железнодорожной платформе или в аэропорту, теперь же я буду работать там и служить постоянно, а не временно проезжая через этот город.
   Академия расширила и обогатила мои знания и навыки в области офтальмологии. Выйдя оттуда через два года, я уже оперировал катаракту, глаукому, отслойку сетчатки, мог удалять внутриглазные инородные тела и делал это на современном в то время уровне знаний. Большое спасибо кафедре офтальмологии ВМедА!
   В Улан-Удэнский госпиталь я прибыл вечером, меня разместили, а утром я пошёл к начальнику госпиталя представляться о прибытии. Во время моего доклада вошёл дежурный врач и сказал, что на проводе из медслужбы округа (Чита) меня ждёт дежурный офицер штаба. Начальник госпиталя сказал мне, что округ хочет предложить мне уехать начальником офтальмологического отделения в Иркутский госпиталь, который только недавно тоже остался без начальника отделения.
   Начальник госпиталя умолял меня не соглашаться, мотивируя тем, что у них давно уже нет офтальмолога. Он предложил мне двухкомнатную квартиру на выбор – одну недалеко от госпиталя и вторую – на центральной площади города, сказав, что в Иркутске этого у меня не будет, так как там – напряжёнка с квартирами. Он просил меня подумать.
   Я же по телефону дежурному штаба округа сказал, что согласен на Иркутск:
   – Это на пятьсот километров ближе к родине.
   Начальник госпиталя сказал мне, что в Иркутске – большое отделение, крупный госпиталь, там – «мясорубка», отдыха не будет, а здесь, в Улан-Удэ – у меня будет спокойная жизнь.
   Не захотел я этой спокойной жизни, и через месяц пришёл приказ о моём переводе в Иркутск.
   В Улан-Удэ мне удалось оставить хороший след – я удалил внутриглазное инородное тело (сетчатки), точно рассчитав место его нахождения. Операцию эту помню до сих пор. Солдата после операции я отправил в отпуск на родину.
   Улан-Удэ запомнился мне ещё четырьмя вещами:
- Там выпускали коробки конфет очень вкусных «Птичье молоко», которые мне очень нравились;
- Улан-Удэнский завод металлических изделий выпускал знаменитые по;зницы, в которых на пару приготовлялись бурятские сочные и ароматные, невероятно вкусные по;зы – подобие наших пельменей. Одну такую позницу мне потом передали в подарок в Иркутск. В общежитии, где я жил, мы в ней приготовили однажды позы. Их аппетитный аромат распространился по всем комнатам общежития. И все соседи спрашивали тогда:
 – Что это такое вкусное вы приготовили?
- А ещё – в Улан-Удэ был свой знаменитый театр оперы и балета, куда мне тоже посчастливилось попасть, там тогда блистал знаменитый певец Линховоин.
- И ещё – по городу текла бурная река с интересным названием Селенга;.
Город Иркутск мне очень понравился: старинный русский город с богатой историей, музеями, театрами и памятниками старины. В госпитале на четыреста пятьдесят коек работы было очень много, глазное отделение на двадцать коек. Ежедневно приходилось консультировать двадцать пять – тридцать больных из других отделений. И откладывать было нельзя: если сегодня мы не посмотрели эти двадцать пять – тридцать больных, то на завтра сёстры отделений уже записывали нам пятьдесят – шестьдесят больных.
   Было у нас два – три операционных дня в неделю. Десять процентов коек отделения разрешалось занимать гражданскими больными со сложной патологией: катаракты, глаукомы, отслойки сетчатки и др., у нас их лежало до двадцати процентов.
   Это были пожилые пациенты с многочисленными сопутствующими заболеваниями. Работали мы вдвоём с доктором-ординатором Манн Нинелью Николаевной. Кроме ведения больных отделения и участия в операциях и консультациях больных, она ещё вела амбулаторные приёмы в поликлинике госпиталя. Оперировать и консультировать больных нам помогала старшая медицинская сестра Щёголева Лидия Петровна. Это и был весь наш дружный коллектив отделения.
   Кроме ежедневной работы, я ещё активно участвовал в художественной самодеятельности – читал стихи со сцены в нашем клубе, участвовал в миниатюрах, сценках. Это были концерты ко всем праздникам – 1 мая и дню Победы 9 мая , 7 ноября (день Великой Октябрьской социалистической революции), Дню Советской армии 23 февраля.
   Ежегодно проводились у нас военно-тактические учения. Особенно запомнились мне учения, когда весь наш госпиталь выезжал в аэропорт, грузился в транспортный самолёт, пролетал над Байкалом и Яблоневым хребтом, пролетал Улан-Удэ, Читу и приземлялся на аэродроме «Степь». Там наши автомобили выезжали из самолёта, мы на них грузили оборудование и на этих автомобилях добирались до места дислокации нашего госпиталя. Здесь мы разгружались, ставили палатки, оснащая их под госпиталь, который мы «играли» на этих учениях.
   Однажды к нам на танке привезли капитана с переломом бедра. Мы ему сделали обычный рентгеновский снимок  и «снимок» на электрорентгенустановке, которую мы апробировали тогда в полевых условиях. Наложили капитану гипс на травмированную конечность и отправили его в стационар.
Обратно мы уже добирались в Иркутск, погрузившись на железнодорожные платформы на станции «Степь».
   В Иркутске госпиталь наш находился в предместье Марата. Недалеко от госпиталя, в месте впадения реки Ушаковки в Ангару расположен женский Знаменский монастырь, на территории которого есть захоронения нескольких декабристов.
   В соседнем предместье (Рабочем) есть знаменитая тюрьма, в которой некоторое время содержали адмирала Колчака, после его вывели к Знаменскому монастырю и в том месте, где Ушаковка впадает в Ангару, его расстреляли, а  тело пустили под лёд.
   Рабочее предместье знаменито ещё тем, что в нём жила семья Овечкиных, захватившая в 1988 году самолёт с целью вылета за границу.
   В центре Иркутска есть остров Юность, на котором разместился городской пляж. По выходным летом, с мая по август я в редко выпавшее свободное время загорал и купался в Ангаре. Течение Ангары очень быстрое, поэтому заплывать далеко было опасно – вода несёт, вымывая песок из-под ног твоих, когда ты стоишь у берега в воде.
   Уходя на пляж или в город, я оставлял в двери записку, куда я иду, где буду там и до какого времени, так как часто меня вызывали к больным.
   Культурная жизнь в Иркутске все годы била ключом. Во дворце спорта и в цирке в те годы я побывал на концертах Аллы Пугачёвой, тогда набиравшей популярность, болгарского певца Бисера Кирова, Эдиты Пьехи.
   Концерт американского певца Дина Рида во дворце спорта не удалось мне посмотреть живьём, но удалось увидеть запись этого концерта по Иркутскому телевидению.
   Мои друзья – рентгенолог Игорь Ма;трусов со своей женой – как-то пригласили меня в филармонию на абонементный концерт, посвящённый музыке норвежского композитора Эдварда Грига. До сих пор мне помнятся раскаты грома в его музыке – это трещал вековой лёд в норвежских фиордах…
   Там же, в филармонии посчастливилось мне побывать на четырёх моноспектаклях Сергея Юрского, до сих пор восхищаюсь его талантом, памятью и мастерством…
   Начинал я службу лейтенантом медицинской службы в Амурской области, в медсанбате посёлка Барано-Оренбургское Приморского края стал старшим лейтенантом, капитана я получил в госпитале посёлка Сергеевка Приморского края.
   Майором и подполковником медицинской службы я стал в Иркутском военном госпитале. В звании подполковника я прослужил до конца своей службы. Предлагали мне в Иркутске перевод в Читу на полковничью должность, но это была бы канцелярская работа. Мне же хотелось заниматься лечебной работой, поэтому я отказался от этого заманчивого предложения.
   Моё желание было переехать работать (служить) в Европейскую часть России, западнее Урала. Единственной в то время возможностью попасть туда можно было через службу в Афганистане, и я подал документы для поездки в Афганистан. Моё личное дело уже два года находилось в Министерстве Обороны в Москве, и я в любое время готов был к отправке в Афганистан, хотя и не представлял себе, что там происходило – информации о событиях в этой стране в прессе не было.
   Прошло уже два года, и однажды в 1981 году начальник госпиталя сообщил мне, что пришла разнарядка на поездку в Южную группу войск – в Венгрию. Мне было предложено ехать в Венгрию, поскольку моё проверенное личное дело давно уже лежит в Москве. Я согласился, слетал в Читу за загранпаспортом, сдал отделение и летом 1981 года уехал в Венгрию, оставив шесть лет жизни в столице Восточной Сибири – Иркутске.
   За время своей службы я сменил 11-13 мест, но первое место, откуда я уезжал с сожалением, был Иркутск – город, в котором я приобрёл богатейший опыт работы врача-офтальмолога. Здесь я научился самостоятельно оперировать катаракту, глаукому, отслойку сетчатки, удалять внутриглазные инородные тела. Город с богатой историей, старинными памятниками и архитектурой. Город, живущий полноценной культурной жизнью, в котором не чувствуешь удалённость от Европейской части России. С этим городом связана у меня масса хороших воспоминаний, город этот я вспоминаю с добрым и приятным чувством.
   Венгрия поразила меня с первых дней своим мягким тёплым климатом, богатой культурой. Здесь я узнал впервые, что мадьяры (венгры) – в стародавние времена были выходцами из России, с территорий Пред- и Зауралья. Я стал там изучать по самоучителю венгерский язык, относящийся к финно-угорской языковой группе.
   Когда меня привели в комнату дежурного врача при госпитальной столовой, первое, что меня поразило, это большая глыба сливочного масла на тарелке посреди стола. На мой вопросительный взгляд мне ответили:
   – Ешь, сколько хочешь, мы уже на него смотреть не можем. Здесь продуктов, как грязи.
   И я с первых же дней действительно увидел, что в Венгрии в то время был почти коммунизм: СССР снабжал её бесплатными электроэнергией, углем, изделиями тяжёлой промышленности.
   Мадьяры развивали свои сельское хозяйство, лёгкую промышленность. У них было изобилие продуктов – магазины ABC ломились от обилия продуктов хорошего качества, промтоварные магазины ломились от товаров лёгкой промышленности. Магазины устраивали периодические скидки, чтобы товары не залёживались на полках.
   То, что из-под полы покупали у фарцовщиков в СССР – дипломаты, джинсы, куртки, дублёнки, шубы, ковры – здесь было в изобилии, и не знали, куда девать всё это.
   Поэтому в первые же месяцы в нашем магазине на территории госпиталя продавцы подобрали мне и помогли купить по рассрочке шубу, дублёнку, кожаные куртку и пальто.
   В Иркутске в магазинах были голые полки и продукты для продажи по талонам «выбрасывали» на продажу с утра. Когда я вечером после службы приходил в магазины, там уже ничего не было. Было у меня только много талонов, были деньги, но купить уже было нечего. Здесь же, в Венгрии в любое время было изобилие всего этого.
   За пять лет службы в Венгрии я объездил её всю по командировкам: несколько раз жил по месяцу-полтора в Будапеште, бывал в Мишкольце, Эстергоме, Дебрецене, Эгере. Несколько раз на экскурсионном советском автобусе из группы войск ездил на экскурсии в разные города Венгрии. Живя несколько раз по 1-1,5 месяца в Будапеште, я самостоятельно изучал достопримечательности венгерской столицы и других городов, где мне удавалось побывать.
   Два-три раза отдыхал в доме отдыха «Балатонфюред» на озере Балатон.
   Однажды, возвратившись из отпуска из СССР, сдавал документы на прибытие новому дежурному врачу Наташе – моей будущей жене. Так я впервые увидел её и уехал отдыхать на Балатон. Возвратившись оттуда, я приступил к работе. Коллеги мои уши прожужжали мне и Наташе, рассказывая о наших достоинствах… Наташа мне очень понравилась, я сделал ей предложение, и мы поженились.
   И вот как интересно получается: в молодости, когда мы знакомимся, мы только восторгаемся красотой друг друга, так было и у нас. И только с годами, постепенно я стал понимать, какой богатой души этот человек, с которым мы прожили столько лет…
   Богатство внутреннего мира Наташи, человека, с которым бог послал мне прожить жизнь, я узнаю; только сейчас, по прошествии стольких лет. Я благодарю судьбу за то, что она свела меня с Наташей в те годы службы в Венгрии!
   … Прошло пять лет службы в Венгрии. Мой сменщик приехал из Петрозаводска – туда и лежал дальше мой путь после Венгрии.
   Уезжал в Венгрию я один, а возвращался в СССР уже втроём – с женой Наташей и сыном Димой. Уезжать оттуда, сказать по правде, мне не хотелось, я бы так и оставался там до конца моей службы, хотя Наташе всё время хотелось быстрее вернуться в СССР.
   В Петрозаводске мне пришлось оперировать катаракты, глаукомы, удалять внутриглазные инородные тела. Я делал то, чего в Венгрии у меня не было – там была спокойная плановая работа офтальмолога.
   В Петрозаводске мы жили на территории госпиталя в общежитии – в здании бывшего кадетского училища на улице Лизы Чайкиной, там в роддоме №2 родились наши двойняшки Саша с Улей.
   Главный офтальмолог Ленинградского военного округа полковник мед. сл. Коровенков Руслан Иванович, узнав, что мы живём в одной комнате в общежитии и у нас родились двойняшки, предложил  уехать в Кандалакшу Мурманской области в заменяемый льготный район, на что я согласился.
   И через 1 год 3 месяца службы в столице Карелии Петрозаводске мы переехали в Кандалакшу. Сразу же нам дали двухкомнатную квартиру в гарнизоне, через дом от госпиталя. Правда, она была угловая и очень холодная.
   Кандалакша известна тем, что находится за Полярным кругом и там уже есть знаменитые полярная ночь и северные сияния. А ещё у нас там родился четвёртый ребёнок – Андрюша. С предыдущими тремя детьми здесь я начал ходить в лес собирать грибы и ягоды – бруснику, клюкву, чернику, голубику, шикшу. Первый год сначала со старшим сыном Димой, а на следующий год начал брать с собой в лес и Улю с Сашей.
   Мы заготавливали много ягод на зиму, делая из них варенье. Бруснику посылками отсылали бабушке Любе и дедушке Грише в Инту Коми-республики.
   В августе 1993 г. меня уволили из ВС СССР, где я прослужил 27 лет, и я уехал в г. Пушкин Санкт-Петербург. Через 1 год 3 месяца стал работать врачом-офтальмологом в ВИТУ (Военном инженерно-техническом университете), а затем – в больнице им. Семашко. В ВИТУ я работал 10 лет, в больнице им. Н. А. Семашко – 16  лет. Там бы я и ещё продолжал работать, но частый перевод больницы на работу с ковид вынудил меня уволиться оттуда…

               
                Лёша Калицев и его пленение в Эфиопии
   С однокурсником Лёшей Калицевым мы всё время переписывались во время службы в Вооружённых Силах. Однажды он написал мне, что служит в госпитале Красного Креста в Эфиопии, работает офтальмологом. Жена его Маша, он и дочь живут, занимая полвиллы, а вторую половину виллы занимает семья доктора из другой страны.
   Мне в это время предложили тоже работу в Эфиопии. Я понял, что я буду менять Лёшу. Меня долго не вызывали, и от Лёши письма перестали приходить. В то время в Эфиопии повстанцы пытались отделить Северную Эритрею, шли ожесточённые бои. Меня довольно долго не вызывали туда.
   Через n-ное время я, наконец, получил письмо от Лёши, уже из Одессы. Он писал, что бои подступили близко к госпиталю Красного Креста. Членов семей все они отправили самолётами в свои страны, а сами оставались служить. Во время боёв их госпиталь был захвачен повстанцами, и они оказались в плену на какое-то время.
   Красный Крест вёл переговоры с повстанцами. Их освободили, а его перевели на службу в Одессу. Госпиталь расформировали, поэтому мне так и не удалось попасть на службу в Эфиопию…
   P.S. С Лёшей Калицевым все последующие  годы мы переписывались, а в последнее время стали общаться в скайпе. Живёт он в Беляевке под Одессой. Дочь его с двумя внуками уехала жить в Испанию. Занимается Лёша садом, огородом, рыбалкой. Продолжает работать в «Оптике» в Беляевке, несмотря на свои семьдесят девять лет, чем я от души восхищаюсь. Недавно я рассказал ему, что уже почти написал третью книгу, в которой есть очерк о нём. Он попросил меня сбросить ему эту книгу по электронной почте, что я с удовольствием делаю.
 

             
             Валентину Фидровскому я рассказал о встрече с А. И. Дашевским
   Мой однокашник Валентин Фидровский приехал из Херсона в Санкт-Петербург к своей больной родственнице. Мы с ним договорились о встрече у станции метро «Василеостровская».
   В назначенное время я ждал его у станции метро. Когда он вышел, я угадал его сразу, хотя мы не виделись давно. Он был в соломенной шляпе, которую на Украине называют «брыль». Обнялись, прошли немного вдоль 6-й линии, сели на скамью и разговорились. Был конец лета, и было ещё довольно тепло.
   Я передал Валентину несколько экземпляров моей книги «О медицине и не только…», недавно вышедшей в издательстве «Серебряный век», одну ему, остальные – нашим однокурсникам, когда в начале сентября он поедет на встречу выпускников в Днепр.
   Потом зашли в кафе, ели вкусное мороженое, запивая горячим душистым чаем. Вспоминали институтские годы, наших преподавателей.
   Я сказал ему:
   – Ты знаешь, недавно я виделся здесь с профессором А. И. Дашевским.
   – Так он же живёт в Днепре, – сказал Валентин.
   – Нет, он довольно давно переехал в Санкт-Петербург к своей сестре и живёт у неё.
   … Когда у него в автокатастрофе погибла его дочь Кривенкова (преподаватель кафедры офтальмологии В МедА) с мужем и ребёнком, он остался с женой в одиночестве в Днепре. А, когда умерла его жена, он переехал в Санкт-Петербург к сестре – вдвоём им было легче жить.
   Мой коллега из ВИТУ как-то спросил у меня, кто был у меня в Днепропетровске заведующим кафедрой офтальмологии.
   Я ответил:
   – Арон Израилевич Дашевский, и я ходил в кружок по офтальмологии, который вёл он во время моей учёбы.
   – А ты знаешь, что он сейчас живёт в Санкт-Петербурге? – спросил мой коллега.
   – Не знаю, он ведь живёт в Днепропетровске, –  ответил я.
   – Нет, он живёт в Санкт-Петербурге.
  И рассказал историю жизни Арона Израилевича.
   – Я расскажу ему о тебе, дам твой телефон, –  сказал мой коллега. – Он будет очень рад, что у него здесь есть ученик.
   Прошло время. И как-то вечером у нас в квартире раздался телефонный звонок, и молодой голос представился:
   – Я профессор Дашевский.
   Он сказал, что очень рад тому, что один из его учеников живёт в Санкт-Петербурге и помнит его. Предложил приехать к нему в гости. Сказал, что живёт на Почтамтской улице.
   Я поблагодарил его, но когда, решившись приехать на Почтамтскую, его старенькая больная сестра сказала, что он лежит в урологическом отделении Александровской больницы.
   Приехав туда, я повидался с заведующим урологическим отделением. Тот пожаловался, что Дашевский наотрез отказывается сдавать анализы, а без них его нельзя будет прооперировать. Заведующий отделением просил меня повлиять на профессора и уговорить его сдать анализы.
   Лежал он в большой переполненной больными палате. Больные тоже жаловались, что Арон Израилевич не хочет сдавать анализы.
   Арон Израилевич оказался худеньким маленьким человеком, выглядел он как ребёнок. На мои уговоры он категорически отказался сдавать анализы, сказал, что его диагноз ясен, что он профессор и знает, что анализы ему не нужны.
   Мне он очень обрадовался, говорил, что у него большие планы и много тем для работы. Предлагал приехать к нему после выписки, он поделится своими планами и задумками. Говорил, что у него много материалов для кандидатской и докторской диссертаций. Я же ответил ему, что мне уже поздно начинать поход в науку.
   Я зашёл к заведующему отделением и сказал, что уговорить Арона Израилевича сдать анализы мне не удалось.
   Через несколько дней на заседании общества офтальмологов Руслан Иванович Коровенков объявил, что профессор А. И. Дашевский умер…
   Так закончилась эта печальная история моей встречи с А. И. Дашевским,  – рассказал я Валентину Фидровскому.            
               
                Как я стал «народным» артистом
   Был в моей жизни период, когда стало очень тяжело жить на свете, и я не знал, что мне дальше делать. Я бесцельно бродил по улицам и как-то оказался на каскадах.
   Проходя мимо нашего Дома культуры, прочитал объявление, что там принимают в разные кружки. Художественного слова в афише не было.
   Я спросил у дежурной по ДК, как мне узнать, есть ли здесь кружок художественного слова. Она мне посоветовала зайти к заместителю директора по культуре – Ларисе Антоновне Овчинниковой – она как раз у себя в кабинете и всё узнать.
   Я вошёл к Ларисе Антоновне, рассказал ей о своих проблемах. Она меня внимательно выслушала и предложила начать ходить в народный театр (кружка художественного слова у них не было). Рассказала, что там очень доброжелательная атмосфера, она поможет мне забыть о своих проблемах. Сказала, что там мне очень понравится. Правда, в это время там начинаются «ёлки», а вот в середине января театр начинает работу над новым спектаклем. Обещала позвонить мне, когда приходить.
   Слово своё она сдержала. Я пришёл на репетиции спектакля «Табачный капитан» Н. Адуева. Обстановка там понравилась – режиссёр Михаил Михайлович Павлов очень доброжелательный, как и его почти два десятка студентов театрального факультета, плюс несколько «старичков» - уже зрелых актёров.
   Репетиции помогли мне «разрулить» ту обстановку, которая была у меня дома. Я бесконечно благодарен Ларисе Антоновне Овчинниковой – это с её лёгкой руки я стал «народным» артистом, она помогла мне советом решить мои проблемы…

                Красить волосы или нет?
   Во время репетиций к спектаклю «Женитьба» Н. Гоголя режиссёр Константин Константинович как-то обошёл вокруг меня, сидевшего на стуле, и объявил мне, что к спектаклю мне надо перекрасить мои седые волосы в чёрные.
   Долго я сопротивлялся, всё время, пока шли репетиции. Но, когда настало время спектакля, я сдался: купил краску для волос в магазине и впервые в жизни покрасил свои волосы. Несколько раз мне ещё приходилось их красить.
   Однажды я выкрасил их остатками старой краски, и они стали рыжими. Девочкам прямо перед спектаклем пришлось в срочном порядке подкрашивать их своими красками, и волосы стали ужасно-грязно-рыжими…

       Я тебе покажу Заилийский Алатау… (письмо автору из Казахстана в Иркутск)
   «Здравствуй, о самый популярный (среди некоторых слоёв населения турбазы), самый «трезвый» и весёлый доктор Иссык-Куля!
   Теперь настала моя очередь приносить извинения. Чтобы как-нибудь оправдаться, кое-что высылаю из своих, к сожалению, не очень удачных творений. Удачные у меня получаются очень редко. Несколько кадров «Терскол», кадр катка Медео и меня, в августе того же года уже «попавшегося». Рая из Тамги, была у нас детским инструктором. Может, помнишь, всё время красила детскую площадку.
   Большое спасибо за снимки. Сразу повеяло чем-то родным и близким.
   Летом, в августе собираюсь на Иссык-Куль к тёще через горы из Алма-Аты. Дней 7-8 ходу, но зато таких красивых мест больше нигде нет. Горы, чудесные ущелья, а в них озёра с радужной водой, которая кипит от прыжков и игры королевской форели. Ты знаешь, что такое настоящая форель (королевская, радужная), тушёная в грибном соусе? Или запечённая с ягодами в фольге? Значит, ты ничего не знаешь. Ел ли ты когда-нибудь манную кашу (на завтрак), заправленную альпийской земляникой? А пробовал ли ты борщ из листьев ревеня, барбариса и крапивы, где вместо свёклы болтается тушёнка, а вместо лука горный чеснок?
   Нет, хотя ты и врач, да ещё и из Иркутска, но тебе не место на Кавказе. Сообщаю план: ты летишь в Алма-Ату (что, конечно, дешевле, а это тоже немаловажно), и отсюда мы идём на Иссык-Куль 7-8 дней в горах, и недельку в Тамге у моих родственников (рядом с турбазой). Купаемся, загораем, а отсюда ты летишь или обратно или на Кавказ. И не спорь.
   Снаряжение здесь я тебе достану, захвати только тёплые вещи, обувь (вибрамы) и фотоаппарат. Если есть снасти, то и они не помешают.
   Кстати, высылаю несколько снимков форели. Тоже получились плохо, но представление получишь. Я тебе покажу Заилийский Алатау, красивее ничего нет.
   Ну, ладно, ты ведь писал, что у тебя много работы, операций и т. д. Не буду отвлекать.
                С приветом Санжар»

               
   
   
   
   
   
   
   
   


                Об авторе
   Начиная со школьных лет, активно участвовал в художественной самодеятельности – читал стихи, рассказы. Десять лет был актёром Пушкинского народного драматического театра, несколько лет снимался статистом на «Ленфильме». В школьные и институтские годы начинал писать стихи.
   В последние два десятилетия составлял кроссворды по истории Царского Села и Петербурга, писал очерки, рассказы и эссе, периодически печатался в журналах «История Петербурга», «Следопыт», «Рог Борея», «Сфинкс», детском историческом журнале «Автобус», в «Царскосельской газете» и в «Муниципальном вестнике» г. Пушкина.
   В 2017 г. в издательстве «Серебряный век» вышла первая книга Николая Матвеева – сборник рассказов, очерков, эссе «О медицине и не только».
   В 2019 г. в издательстве «Genio Loci» вышла его вторая книга – «Улыбки детства».
   

   















                Содержание
Доктор, у мэнэ; вся тэ;ла балыт! ………………………………………………………………………………………   3
Ох, и холодна вода в Байкале! ……………………………………………………………………………………….   4
Не взял денег за проезд от Уссурийска …………………………………………………………………………    4
Вино студенту за кровать ……………………………………………………………………………………………….    5
Пельмени зимой у крыльца ……………………………………………………………………………………………   6
Мёртвого поросёнка показывали всю зиму ………………………………………………………………….   6
А вы ещё раз спроси;те «Сколько ей лет?» …………………………………………………………………….   7
Офтальмолог, грибник, рыбак и охотник ………………………………………………………………………   8
По неделе в Хабаровском аэропорту и в Домодедово …………………………………………………  9
Дедушка просит совета …………………………………………………………………………………………………..  11
Несколько лет воровал спирт на дивизионном складе ………………………………………………..  12
Варенец, омуль под расколотку и омуль с душком ………………………………………………………  13
Три случая с самолётами ………………………………………………………………………………………………..  15
Бегал по утрам в посёлок Пограничный и обратно ………………………………………………………  18
Старый профессор летал в санаторий в Сочи ………………………………………………………………..  19
Костюмер Зина умерла от инфаркта миокарда после операции по удалению
катаракты …………………………………………………………………………………………………………………………  20
Ходил я с тростью после гор …………………………………………………………………………………………..  21
Военный пенсионер с меланобластомой сосудистой оболочки глаза
в Петрозаводске ………………………………………………………………………………………………………………  22
«Чёрный король» в «Улицах разбитых фонарей» …………………………………………………………  23
Что может наделать одна банка грибов …   ………………………………………………………………….  26
Шутки между прочим …………………………………………………………………………………………………….  27
Синдром холостячки ……………………………………………………………………………………………………..  27
На четверо суток «застрял» в поезде в центре Сибири ………………………………………………  28
Отчаянный склероз ……………………………………………………………………………………………………….  28
Линогравюра «Пушкинский парк» у меня на стене ………………………………………………………..  29
Веник из крапивы ……………………………………………………………………………………………………………..  30
«Шутки» выпускников ………………………………………………………………………………………………………  31
Мо;шка за веками во дворе ………………………………………………………………………………………………  33
Пулька в орбите ………………………………………………………………………………………………………………..  34
Преодолейте брезгливость и будьте внимательны! ………………………………………………………  34
Отдал честь старшине ……………………………………………………………………………………………………….  35
Встреча с подругой детства ……………………………………………………………………………………………….  35
Рука в женской сумочке …………………………………………………………………………………………………….  37
Моё первое землетрясение в Иркутске ……………………………………………………………………………  39
Я плавал на Комсомольский остров …………………………………………………………………………………  39
Дом на Моховой, Алиса Эдуардовна и мои соседи ………………………………………………………..  40
Несостоявшаяся встреча ………………………………………………………………………………………………….  56
Цемент привезли к воротам! …………………………………………………………………………………………..  57
Да, были люди в наше время…  ………………………………………………………………………………………  57
Трагедия с тремя взрывпакетами ……………………………………………………………………………………  58
Мои одиннадцать крыс в Ленинграде ……………………………………………………………………………  59
Борщ – в унитаз! ……………………………………………………………………………………………………………….  62
Кирпич – на крышке кастрюли ………………………………………………………………………………………...  63
Как я начал курить и как бросил ………………………………………………………………………………………  63
Отморозил уши …………………………………………………………………………………………………………………  66
Впервые в жизни видел я полное лунное затмение ………………………………………………………  67
Генеральский ячмень ………………………………………………………………………………………………………  68
Позы в общежитии …………………………………………………………………………………………………………..  69
Уехала в Сочи одна, возвратилась с мужчиной ………………………………………………………………  70
Мамочка, что ты делаешь? ………………………………………………………………………………………………  70
Инородное тело роговицы …………………………………………………………………………………………………  71
Коля, спаси сына! ……………………………………………………………………………………………………………….  73
Шуба из собаки …………………………………………………………………………………………………………………..  73
Мои приключения в поезде от Днепропетровска до Минеральных Вод ………………………..  74
Кавказское гостеприимство ……………………………………………………………………………………………….  76
Концерт на Николаевском телевидении …………………………………………………………………………..  78
Интересно было с Толей …………………………………………………………………………………………………….  80
Жаворонки и совы ……………………………………………………………………………………………………………..  81
Учительница приходила к нам домой ………………………………………………………………………………  82
Поездка к сестре Шуре ………………………………………………………………………………………………………  82
Моя память о войне …………………………………………………………………………………………………………..  85
Как я вступал в партию ………………………………………………………………………………………………………  86
«Танкетка» в нашем селе ………………………………………………………………………………………………….  87
«Лимонка» напугала маму ………………………………………………………………………………………………..  88
Фашисты взорвали нашу церковь …………………………………………………………………………………….  89
Как погиб мой одноклассник ……………………………………………………………………………………………  89
Сдал снаряд в школу на металлолом ……………………………………………………………………………….  90
Тридцать лет рядом с миномётными минами или Опасное соседство …………………………  91
Злодеяния фашистов у нашего села …………………………………………………………………………………  92
Памятники героям Великой Отечественной в нашем селе …………………………………………….  93
Послесловие ………………………………………………………………………………………………………………………  93
Мои пути-дороги ……………………………………………………………………………………………………………….  93
Лёша Калицев и его пленение в Эфиопии ……………………………………………………………………….  107
Валентину Фидровскому я рассказал о встрече с А. И. Дашевским ……………………………….  108
Как я стал «народным» артистом …………………………………………………………………………………….  109
Красить волосы или нет? ………………………………………………………………………………………………….  110
Я тебе покажу Заилийский Алатау…  ………………………………………………………………………………… 110
Об авторе ……………………………………………………………………………………………………………………………  112
Содержание ……………………………………………………………………………………………………………………….  113