Тайна

Мне в руки попал листочек из дневника паренька - соседа с любопытным тестом. Вот он.

Я мучился всю жизнь от восприятия жизни, от мыслей. Иногда они казались мне интересными и неприличными. Даже небо и ветер вдруг становились такими. Любой встречный, едва я мог увидеть его, открывал мне все свои тайны. Я узнавал о нём всё и понимал его до глубины души.  Я понимал, что всё это неприлично, не предназначено для чужого знания, и я никому об этом не рассказывал, хранил в тайне, соблюдая общие приличия.  Интересно, что открывая дверь библиотеки, где я работал, моя проницательность и всеведение оставались на улице, дожидаясь окончания моего рабочего дня. Я любил гулять по Невскому проспекту, где встречные прохожие были в изобилии и были значительно разнообразнее, чем на рабочих улочках Петербурга.  Вглядываясь в лица людей на Невском, я как бы попадал в мелодии Листа, Шопена, Бетховена: на меня неслись огромные волны странных впечатлений, и я не уставал их воспринимать.  Все эти чувствования были чужими тайнами, и я испытывал стыд и раскаяния из-за того, что проникал в них.  Частенько, гуляя таким образом по городу, я забредал на пустыри,  заброшенные стройки, где никого не встречал, но прочитывал в общей неприглядности обстановки намёк на то, что участвую в постыдных делах. Однако отказаться от таких прогулок я не решался: мне был интересен весь этот таинственный процесс.  Часто я думал, что то, что я вижу и чувствую – это обыкновенная жизнь и ничего в ней нет, за что можно было бы стыдиться. Но, с другой стороны, я понимал насколько неприличны, глупы, неуместны чувства прохожих, что о них нельзя никому рассказать.  Поэтому я выдумал себе друга и писал ему письма о наиболее интересных встреченных людях и о моих размышлениях о жизни в связи с ними. Так, например, я с ужасом видел страшные, как грозовые тучи, души некоторых людей и с недоумением ощущал, что они чувствуют себя счастливыми и считают что на Страшном суде Бог направит их в Рай. Я не смог разгадать причину такой конструкции их характера, и особенно непостижимым для меня оказалась их абсолютная нечувствительность к своей вине за что-либо и отсутствие стеснительности. Также меня поражала разница в эмоциональной энергии мужчин и женщин. У мужчин она была вязкая - как оливковое масло, а у женщин и детей она - как шампанское: мгновенно пенилась и начинала двигаться.  У меня накопилась уже приличные стопки  писем об этом, которые со временем я обязан сжечь.

На этом листок оборвался, и продолжение я не узнал.