Пошлая история 28

Это — Москва!

Да ладно!?

Да, это — Москва! Мой город, любимый с детства.
 
— Вон, смотри, подъезжаем! Видишь? Москва!

Мы едем на поезде с папой и мамой. Я вижу заводские трубы, сеть набегающих друг на друга рельсов и провода высоко над головой. И пока ничего больше. Но сердце в груди уже колотится так, что больно дышать — Москва!

Раннее утро. Зябко. Я иду с папой, держась за его руку, через площадь трёх вокзалов. Горьковато пахнет креозотом, мокрым асфальтом и ржаным горячим хлебом.

Смешной дворник в тюбетейке и смешном длинном фартуке лениво гоняет воробьев у булочной смешной метлой из трёх прутиков.
 
Звуки дудки на перроне, молодые голоса выкрикивают что-то ритмичное и притопывают. Это студенты из Молдавии выстроились в круг и танцуют хору. Стройотряд, зелёные куртки, в куче рюкзаки поодаль.

И только потом я увижу метро, похожее на театр. И заветный Детский Мир с его очередями. И мороженое в ГУМе. И рубиновые звёзды Кремля.

А пока я держу папу за руку, а другой рукой прижимаю к груди две буханки горячего хлеба в пакете. Синее небо, нежное солнце, липа в цвету. Надкусываю хрустящую горбушку, тыкаюсь носом поглубже и ощущаю полное счастье — Москва, Москва!

Как же так, я в Москве?! В моей Москве, где встретила Андрея. Откуда позорно бежала, унося свою глупую любовь к невозможному человеку. Нет, я не жалкая! Всё идёт по плану. Просто план такой, где нет других вариантов: или найти его и спасти его, или он получит, что заслужил.

И вообще, не ради него я здесь, а ради девчонок.

Алины, которую похитили и выдали замуж в двенадцать.

Этих девчушек под дурью, без имён и внятной речи. Их тоже ищут, ждут дома, надеясь, вопреки всему, на чудо.

Моих дочек. Чтобы могли держать голову высоко, не опускать глаза от стыда за мать — предательницу интересов страны и принципов всей своей жизни. Безответственную, легковерную авантюристку, падкую на пошлости.

Я реву в голос, по-бабьи. Это не совсем тактический ход. Реву сразу за всё. От боли, обиды и бессилия. И чтобы прокричаться, снять стресс, разогнать кровь по сосудам. Заодно раскачать нервную систему моей тюремщице, довести до предела. Пусть поймёт, что ей одной со мной не справиться. От меня надо избавляться побыстрее, потому что я — хаос и конец привычной жизни. А мне надо двигаться. Пока не поздно. Пока соображаю. Пока мне не сварили мозги, как девчонкам, “волшебной водичкой”. И это не очередная авантюра. Это моя операция, собственная.
 
Я лежу на полу, ботинок чёрной женщины врезается в шею. Она тяжело дышит. С её лица стекают капли пота и падают на мое плечо. Ещё секунда и всё, прощай, Андрюша! Меня убили в Москве, сломав шею ботинком в вонючей норе. На глазах странных одичалых детей, выполняющих команды психопатки на арабском языке.
 
Девочки-еноты, растревоженные этой сценой, затевают свою потасовку. Давление ботинка чуть ослабевает. Рыженькая, как самая маленькая, получает больше затрещин. И начинает вопить. Лёгкая добыча. Поднимает руки, закрывая голову. С окровавленной ладошки падает тряпочка. Ладошка неправильная, не пойму, почему. Зажмуриваюсь и снова открываю глаза. Иногда время застревает и секунда растягивается до невозможности. Там нет мизинца, вот в чём дело. На его месте — грубые нитки и опухшие чернеющие костяшки.

Я группируюсь и с поворота толкаю чёрную женщину плечом, всем весом своего тела. Сбить её с ног! Она теряет равновесие и, падая, возвращает мне удар. Он приходится по ключице… Сломала?...


…Нельзя сажать детей в куриные клетки. Нельзя. Никак. Никаких. Ни белых, ни черных, ни рыжих. Они потом вам вспомнят и всё вернут…


Моя тюремщица орёт за стеной. В телефон, разумеется, здесь больше нет никого. Она жалуется, нет — требует. Как и ожидалось. Как жаль, что слов не разобрать, я бы посмеялась.

Плиз, Плиз, пусть повезёт! Шансы неплохие — пятьдесят на пятьдесят. Сколько ещё мне блуждать в поисках ответов? И что я найду в том самом желаемом месте, где их получают? А если не повезёт? А если с ответами мне не справиться?

Старшая девочка склоняется надо мной, долго смотрит в глаза, а потом пинает в живот.

— Ма хатАбак, язИзи? ("что с тобой, милая" араб.), — говорю я. И тут же получаю ещё пинок.

— Ана Миллер, — говорю я себе, согнувшись в три погибели, — не расслабляйся, не время!

Грязная стена плывёт в одну сторону, я — в другую. Лучше пока беречь силы…

Девочки-еноты, вытягивая шеи, топчутся у разодранного окна. Черная женщина выкрикивает в воздух указания. Девочки, кроме одной, сбиваются в кучу у стены. Усаживаются, натягивая поверх голов кусок мятого черного полиэтилена.

Появляются один за другим три парня, очень похожие друг на друга, по виду строители. Сворачивают меня в крендель, фиксируют пластиковыми стяжками, укладывают на квадратные носилки, покрывают брезентом и выносят. В последнем кадре этого зверинца — рыжая девчушка с окровавленным носом, распластанная на полу.

Я наверное похожа на барана в пути на чей-то праздник. Уж очень ловко меня скрутили, без навыка так не получится. Под брезентом нечем дышать. Пикап или микроавтобус. Долго стоит в пробке. Потом движется по кругу, потом опять в пробке и по кругу, съезжает с моста. Радио подтверждает, я — в Москве. "В центре движение затруднено", а "в Петропавловске-Камчатском — полночь". Жарко. Щиплет в носу. Новопеределкинская улица — это юго-запад, Новая Москва. И нет, у меня нет навигатора, вшитого в плечо. Но и географического кретинизма тоже нет. Продолжаем двигаться на юг. "Строители", один за рулём, двое возле меня. Говорят на фарси? Похоже, таджики? Не уверена. Ещё минут двадцать, поворачиваем налево и притормаживаем.

— Давай, командир! — кричит водитель в окно.
— Пошёл, — отвечают ему под характерный пружинящий звук. Шлагбаум! Смешно. Коттеджный посёлок. Уж не тот ли на окраине, где Андрей Петрович Фёдоров главным инженером по обслуживанию?

Снова останавливаемся. На этот раз водитель выходит наружу. Ждём минут пять. Кто-то прогуливается вокруг машины, шурша гравием. Тяжёлый забор отъезжает в сторону. Продолжаем движение. Ещё минут десять. Приехали.
 
Брезент сдёргивают. На голову надевают колпак из войлока, нечем дышать. Срезают путы. Тащат под руки. Скрипит калитка. Похоже, чёрных ход. Ступеньки вниз, прохладно. Действуют слаженно, от этого страшнее — не первый раз сюда людей доставляют.

Дают присесть, снимают колпак, набрасывают платок. Глубокий вздох успокоить сердце.

Две рослые девицы в никабах ведут меня по коридору вдоль чёрных с золотом зеркал. Я вдруг вижу маму! Потом ещё, и ещё... Это конечно же не мама. Там, в мозаичном блестящем проёме я сама, измученная до неузнаваемости. Чёрный шёлк мне сейчас не к лицу. 

Я дрожу всем телом, тошнота подступает к горлу. Ещё пару шагов… Дурнота… И оказываюсь на холодном полу.

Ко мне подходит высокий молодой человек, темнокожий, в светло-серой галабее. Грубые черты лица, высокие скулы, широкая ухоженная борода. Инстинктивно прикрываю голову платком и отвожу взгляд.

— Мархабан, ухти! ("здравствуй, сестра" араб.)

— Ассалям алейкум, сайиди!  ("мир вам, господин" араб.)

Я узнаю его. Это сын Корнеева и Маудиши.


Бинго!


Бэзил Салах.

Гариб Джасим Абу-Салех.


— Василием зовите, — говорит.

Я заметно вздрагиваю. Он смеётся. Протягивает руку, помогает подняться с колен. Права была Белла, Маудиша назвала сына арабским именем Базиль, что соответствует русскому "Василий". А Бэзил — адаптация к англоязычной среде.

— Да, говорю по-русски, в универе изучал. Факультативно. Вот, пригодилось.
 
Ему должно быть не больше двадцати четырёх, но выглядит старше своего возраста. Массивный. Зрелый. Взгляд жёсткий.

Мысли путаются. Как же так, я столько думала о встрече с ним, но чувствую, что совсем не готова. Надо было сразу скандалить, кричать, что американка, и не разыгрывать восточную покорность. Хотя сейчас американское гражданство вряд ли кого впечатлит. Вопрос, что он обо мне знает?
 
Он берет меня за подбородок, бесцеремонно рассматривает лицо:

— Вот ты какая, пери Аль Эаюн Аль Сафаару (араб. "Желтоглазая демоница")!

— Разве шариат позволяет мужчине касаться чужой женщины? - говорю я.

— Не тебе, еврейке, меня учить шариату… Как по-моему, так слухи всё врут: ты старая и некрасивая. Но ресурсов на тебя много ушло, надо компенсировать.

— Над ней нужно хорошо поработать. — "Василий" переходит на английский, обращаясь к девицам в никабах. — Дайте мне двести процентов, не меньше. Прошу, за дело!

Его движения неторопливы и полны достоинства, несвойственного его возрасту и происхождению. Его английский прекрасен, не подкопаешься. Даже акцент проработан. Если он вырос в Лейтоне, то должен говорить как кокни (рабочий люд), жуя слова. А он произносит "t" с характерным звуком "тц", как прирожденный аристократ. Ну, надо же!?

— А с вами, Мадам, мы побеседуем позже.

— Можно узнать план беседы? Зачем я здесь? Отпустите меня!

— Вы торопитесь? — Базиль усмехается.

— Вы — человек дела, я полагаю. Вся ответственность на вас. Время расписано. Так может начнем и покончим с этим побыстрее?

— Да, несомненно! Погодите, как у вас говорится: "Раньше сядем, раньше выйдем”! Так?

— Точно! — Я смеюсь. Не могу не рассмеяться...

— А вот и Ватфа ("чернобровая" араб.), — говорит он, оборачиваясь на звук шагов в коридоре. — Она вам в помощь.

Я оборачиваюсь и едва сдерживаю приступ тошноты. Ватфа, моя тюремщица с Новопеределкинская улицы, приближается к нам, волоча ногу. Приятно знать, что это я её так отделала.

Меня рвёт прямо на ковёр. Базиль морщится.

— Эта ваша надсмотрщица, каким дерьмом она меня кормила, дрянь? — я расправляю плечи и вытираю рот. — И тех детей тоже, из одной миски ели!

Я кидаюсь на чёрную Ватфу. Апперкот в подбородок, потом в солнечное сплетение, пару раз рвануть ненавистную чёрную тряпку, ухватить за седеющие космы…

Нас разнимают девицы в чёрном. У меня из губы идёт кровь. Чернобровую Ватфу уводят под руки прочь. Кажется, я свернула ей челюсть.

— В самом деле? — Базиль смотрит на меня. Он умеет справляться с чувствами. Но при всей невозмутимости его зрачки расширяются. И ещё я вижу маленький жест, он потирает большим пальцем костяшку указательного. Задумался. Точно не из-за испорченного ковра переживает.

— Послушайте! Зачем вам дети?

— Дети? Строить империю - халифат. Они будут дорого стоить.

...Что значит, "будут"?...

— А те, что без пальцев?

— Вы заметили? Красивая комбинация, правда? И они пригодятся, поверьте. У нас, как это... Безотходное производство.


О какой комбинации он говорит, я понятия не имею.



http://proza.ru/2023/11/12/1602