Близнецы

Близнецы

В ночном небе северного полушария можно наблюдать созвездие Близнецы. Они бредут по Млечному Пути рука об руку и постоянно спорят - чья звезда горит ярче.
Близнецы замолкают, внимая Вселенной, слушая мифы о брате, отказавшимся от бессмертия ради брата, и бредут дальше… горя по-разному, живя по-разному, но всегда вместе.         

Эра рыб, безвольно плавая в бульоне Фороса, уступила место эре Водолея. Пришло время перемен. Китайцы схватились за голову. Россияне за рыночную экономику. Запад довольно потирал руки - рухнул оплот зла - Советский Союз. Развалился на разноцветные куски Красный Гигант. Идеология растворилась в голодных желудках трех сотен миллионов человек.

Маятник, натянутый красными пророками до предела, возвращался, сшибая на пути зазевавшихся ротозеев. Интернационал - международный пролетарский гимн теперь не пели, но более чем актуально стало опять: «Весь мир насилья мы разрушим до основания, а затем, мы наш, мы новый мир построим - кто был никем - тот станет всем!»

Новый мир - демократия - право правого. Если раньше стояли в очереди порядком - стояли организовано, терпели, но стояли, то теперь полезли со всех сторон, без оглядки, по головам. Девиз наступившего времени: «Наглость - второе счастье! Кто умеет крутиться - тот на коне!»

Москва - столичный мегаполис, политый обильно демократией - неведомым доселе удобрением, распустился, как огромный цветок. Садовник появился вовремя, как спасение. Умело повел дело по благоустройству лужков: где надо удобрит, где надо взрыхлит; где проредит, где рассадит; где подрежет, где привьет; где паразитов потравит, где натравит… В хозяйственных руках цветок расцвел. Остальные цветы в саду загибаются. А главный цветок благоухает и сочится нектаром. Цветок жизни и цветок убийца - привлекает насекомых со всего сада. 

Со всех концов развалившейся империи в Москву полетели, кто мог стать на крыло, ехать на колесах, плыть на веслах. Автостопами. Цыганскими таборами. Всеми правдами и неправдами. Короче говоря, в Москву стекались и «сливки», и «отбросы»: Семижильные трудяги и бездельники. Научные работники и джентльмены удачи. Медалисты и неучи. Спортсмены олимпийцы и молодые хулиганы. Талантливые артисты и неординарные авантюристы. Всех манила возможность половить рыбу в мутной воде. Желание стать пророком и утереть нос отечеству.

Всем понемногу наградила природа молодого парня по имени Джахид - Джони, как прозвали его в родном Азербайджане. Еще недавно Азербайджан составлял для Джони целый мир, покрытый преданиями и легендами, как золотой песок лазурными волнами Каспия. Мир, который после развала Союза показался ему тесным. Предания и легенды, как и беззаботный, сочащийся сладким гранатовым соком период детства остался позади. Впору брить или отпускать усы, вставать на крыло взрослой жизни. Но куда податься? Все теплые места заняты. А гордость не позволяет кланяться выскочкам - новым азербайджанцам, или перекрасившейся элите, занявшей лучшие места, и прописавших там своих детей и внуков.

Сказка, в которой герой идет искать счастье за три моря, показалась Джони подходящим сценарием. Подобно деду, в молодости уехавшему из дома на ишаке, протрясшего бурдюки до взбитого масла по Ирану и Турции, кочевавшего по пескам Алжира и Египта, дошедшего до Мекки и Медины… пропавшего без вести, неожиданно вернувшегося после войны из Румынии героем и уважаемым коммунистами человеком. Построил большой красивый дом в Баку и положил начало их роду. Но Джони не застал благополучия своей фамилии. Как ветры с Каспия, переменчива оказалась милость коммунистического режима. Их дом исчез под натиском песчаных бурь перестроек - новостроек.

Легенды о великом дедушке не давали Джони покоя. Впитав их с детства, он положил если не превзойти, то хотя бы быть под стать деду. Правда, деду помогал талисман, найденный в неведомых землях. И Джони намеревался найти свой.   

В отличие от прославленного деда, Джони привлекал не витиеватый узор Ближнего Востока, а простор матушки России. Он заинтересовано поглядывал на земляков, вернувшихся с северных широт некогда одной огромной страны. Это были люди другого качества, как вернувшиеся с победной войны гусары. Пока местные, запутавшись в перипетиях наступившего времени, держались за многовековые адаты, земляки на чужбине бороздили просторы молочных рек и кисельных берегов. Они возвращались на фантастически крутых иномарках, и разъезжали по городу, собирая любопытные взгляды; при этом происхождение машин, как лошадей на войне, было сомнительным. Они были одеты по моде всевозможных последних писков, и щеголяли перед знакомыми, давая потрогать красивую пряжку, пощупать ткань брюк или помереть кепку; причем одна вещь могла быть не по размеру или не подходить по стилю. Их выделяло наличие карманных денег и широта души. Блеск глаз, особенно при воспоминаниях о сочных северных Наташах. Джони догадывался, что большая часть таких гусар были подонками. Но был убежден, что женщины любят подонков. Он желал примерить такой халат и на этом поприще чувствовал свои молодецкие перспективы.

И, конечно, Джони манила красавица Москва, с ее непредсказуемым характером и неограниченными возможностями. Манила, как манит лису запах теплого курятника. Риск не берется в расчет, главное добраться до цели. Где конкретно применит себя Джони не знал. Но знал, что применение найдется. Голова на плечах, руки на месте.
Размеренная жизнь старой бабки Баку не для него. Успеет он, потом, воспитать детей, и просиживать вечера в чайхане на набережной за нардами под задушевные песни Полада Бюль-Бюль Оглы и Муслима Магомаева. Успеет собрать свой урожай граната и инжира. Даже внуков вырастить успеет. А пока надо заложить фундамент будущего благополучия. Начать с малого и прийти к большому результату. Создать что-то своими руками.

Родня твердила азербайджанскую пословицу: «Лучше шип в отечестве, чем роза на чужбине». Но Джони нравилась другая: «Кто на чужбине не бывал, цену Родине не узнал».

Пусть другие копошатся у родительского очага, покорившись судьбе и статистике. А он создан для большего. Его позвал ветер перемен.

Москва очаровывала картинкой с экрана телевизора, с открыток, календарей. Тому, кто не бывал в Москве, казалось, это сказочный город, яркий, разноцветный, как купола Храма Василия Блаженного, и сладкий, как шоколад фабрики «Красный Октябрь». Но тем, кто попадал в Москву, становилось не до сказки. Либо огромный плавильный котел переплавит тебя в своего адепта, либо тебе здесь не место, не приживешься. И переплавившись, ты еще больше полюбишь свою малую родину, но никогда не сможешь вернуться.   

Москвичи раздраженно говорили: «Москва не резиновая!» Приезжие им отвечали на все виды диалектов, акцентов и говоров: «Конечно не резиновая… Москва белокаменная, златоглавая, дорогая, любимая… третий Рим, большая деревня, болото, и как засасывает, как засасывает».

Многие предпочитали прозябать в центре, а не на периферии. Лежать на дне, в иле, в песке, как «морской черт», и ждать своего часа. Совершить одну сделку и разбогатеть, прыгнуть из грязи в князи. Немудреный бизнес: купи - продай. Или еще лучше влезть посредником между этими понятиями. Попытаться найти покупателя и продавца на самый разнообразный товар: недвижимость, мебель, оргтехнику; цветные металлы; пчелиный, змеиный яд, медвежью желчь, оленьи рога, тигриные кости и прочее, прочее, прочее. Редкие счастливчики, кому удавалось схватить удачу за хвост и быстро срубить «капусту», попадали под действие закона: «Легко пришло, легко ушло». Или: «бог дал, бог взял». Тут же процветал лохотронный бизнес и, конечно, похоронный, кладбища так не росли аж со времен войны.

Когда утреннее солнце позолотило горизонт, Джони поцеловал мать, обнял отца. Потискал барбоса. Перекинул через плечо полупустой рюкзак. Покурил на углу с приятелями. И хорошее настроение понесло его на крыльях надежды к стоянке дальнобойщиков. Как младший караванщик, точнее, как сопровождающий груза сельскохозяйственной продукции, Джони залезет в провонявшую соляркой кабину еще бодрого «Камаза», закинет рюкзак за подголовник, и без особых происшествий доберется до столицы.

Через неделю скитаний, выпрямив спину, принявшую форму кресла кабины, смыв с лица дорожную копоть, Джони вдохнет полной грудью, и не станет искать других путей, прибьется к рынку на юго-западе Москвы.

В годы перемен возле станции метро возникали рынки. Олицетворяли они пущенную на самотек экономику страны. Продуктовые, вещевые, хозяйственные, технические, антикварные и прочие отношения принимали вид базаров, ярмарок, барахолок, блошиных и птичьих рынков.

Предваряли такие рынки живые коридоры бабушек, предлагавших товар, который сподручней перехватить на ходу или по ходу. Все перевернулось с ног на голову, страна превратилась в одну сплошную барахолку. Раньше стояли в очередях спроса, теперь стали в очереди предложений. Тогда готовы были положить три цены за дефицит, сейчас любой каприз за ваши деньги. Пройдясь по такому коридору можно было наслушаться последних новостей, полезных советов и даже узнать свое будущее.
Джони считал бабушек коллегами и дружил с ними. Отсутствие конкуренции, устраняло почву для конфликтов. А в самых простых, бытовых вопросах помогало. Помыкался Джони по углам и понял: «Где колхоз, там разруха». Проживание земляческими шалманами в коммунальных квартирах сулило пустым холодильником, отсутствием денег и постоянными приводами в милицию. Как следствие, расшатанными нервами и подорванным здоровьем. Проживание шалманом - была вынужденная и, как надеялся Джони, временная мера. Запасной вариант, как завалявшийся в подкладке куртки жетон на метро, был у него припасен. Со временем все должно наладиться. Бывало, везло, Джони проживал отдельно. Поселялся в новом месте с проблемами и посулами. Вылетал шумно и со свистом. Но всегда находил приют у сердобольных бабушек.   
Одевался Джони, как и все молодые люди без лишних карманных средств, на рынке, хотя заглядывался на витрины бутиков. Ездил на общественном транспорте, но мечтал о машине. Водился с девками, предвкушая знакомство с леди.

Курил «Мальборо»… Мог остаться голодным, но упорно курил «Мальборо». Да что там остаться голодным… Голод не покидал его, разжигал хищнический азарт, притуплял чувство страха, подменял собой интуицию. Воспоминания деда, когда не было воды утолить жажду, а умываться приходилось песком, придавали Джони силы. Он тряс головой, как бы стряхивая барханный песок, бодрился и затягивал пояс потуже. Постоянными спутниками становились сигареты и чай.

Джони был честолюбив, но хорошо приспосабливался. Бывал горяч и вспыльчив, но добр до простоты. Обостренное чувство справедливости чаще мешала ему. Он казался типичным южанином для русских девушек. Для южанок считался привлекательным. Был смуглым брюнетом. Среднего роста. Хорошо сложен физически. Его улыбка казалась кому-то хитрой, кому-то нахальной. Он мог бы играть пустых персонажей с подковыркой, или романтичных героев с гнильцой.   

Как-то раз должна была состояться сомнительная сделка. Джони битый час прождал приятеля в зале крытого рынка. Прислонясь к прилавку цветочника, он наблюдал за происходящим. На улице оливковым маслом текло солнце, щипало глаз. Внутри желатином дрожала прохлада. 

По залу шатался парень в широких зеленых брюках, от ряда к ряду, от прилавка к прилавку. С кем-то скалился в улыбке, с кем-то сдвигал брови, хмурился. Заходил в чайхану, тут же, при зале, и появлялся вновь. К нему подходили люди, что-то спрашивали, что-то шептали. Этот парень, - как понимал Джони, - координировал работу в зале. Черный чуб, грязный загар - таких земляков Джони видел на всех рынках, где бывал. Следующее звено после розничных торговцев, надсмотрщик, глаза - уши, первая помощь, если что - «тревога».

Джони посмотрел на циферблат настенных часов - прошло около получаса.
К главному входу, бликуя полировкой, подъехал большой тонированный «Мерседес», как бегемот пробрался через мельканье птичьего базара к парковке.
Из чайханы вышел человек в модном тогда двубортном костюме, в руках держа «котлету». Он, поглядывая по сторонам, подошел к бегемоту, просунул «котлету» в чуть приспущенное окно. Перекинулся парой фраз и вернулся в зал. Стекло бесшумно поднялось, бегемот лениво отъехал. Двубортный костюм пожестикулировал с широкими зелеными брюками, глазами - ушами, и исчез в чайхане.

Джони зевнул и поискал глазами приятеля. Тот не показывался, и Джони стал домысливать увиденное.
Рынок поделен на сегменты. Вещевые и хозяйственные прилавки на улице, как крестьянские лачуги, вынесены за стены средневекового города. В городе знать и купечество: мясные, молочные, овощные, фруктовые прилавки; птица, мед, специи, цветы… Животный запах мяса сочетается с ароматом цветов. Застывшая ухмылка свиного рыла с бордовой грацией на длинной ножке. Запах цитрусов перебивают пряности и перец. Холодок от сметаны сменяется пылью круп. Где-то слышны удары рубщика мяса, как топор дровосека в лесу. Гомон торгашей, шуршание пакетов, затихая, позволяет услышать воркование голубей под потолком, воробьиную перебранку в углу.

Существует еще торговля жестов, знаков… Невовлеченные так же связаны круговой порукой. Хочешь стоять за прилавком, иметь свой барыш, должен все замечать, но делать вид, что ничего не видел.    

Информация, деньги - поступают в перевалочный пункт - чайхану. Курьер доставляет прибыль в кабинет, где сидит большой человек, который совсем не ассоциируется с торговлей. Он похож на министра, депутата, минимум на деятеля культуры. К нему стекаются средства не с одного такого рынка. Может быть, часть «котлеты» идет еще выше.

Джони вздохнул. Он представил, что когда-нибудь станет тем человеком, кто посылает курьера собирать дивиденды. Будет жить на широкую ногу. Ходить с семьей в театр. Здороваться за руку с мэром и членами правительства. Другими словами, займет достойное место на вершине азербайджанской пирамиды. И приблизиться к славе деда. В диаспоре будут почитать за честь дружить с Джони. Он сможет влиять на политику отрасли, которую исконно и по праву занимали его земляки.

На рынке Джони пристроился приглядывать за розничными торговцами. И как бы банально это ни звучало - за арбузниками. Сам стал надсмотрщиком, глазами - ушами, первой помощью, если что - «тревогой». В его обязанности входило присматривать, чтобы никто не обижал торгашей, ни милиция, ни бандиты, чтобы выручку и товар не крали. И походу держать ухо востро. В таком бардаке бывает всякое. Всего не предусмотришь. К тому же арбузы сезонный барыш, вот зелень другое дело, круглогодичный спрос. Со временем Джони планировал перейти на зелень. 

Работа не тяготила Джони, но и не была в радость. Он понимал, что это всего лишь ступенька на пути к цели. Все зависит от него - если проявит себя, то быстро продвинется. Джони держал в порядке точку и чувствовал себя причастным к рыночному бизнесу.

Как-то раз ближе к полуночи точка закрывалась. Темнота окутала город. Свет фонарей бликами лежал на полосатых арбузах, сложенных курганом. Рынок замер, потонул в теплых чернилах ночи. Многоэтажки вдоль проспекта гигантским забором подпирали ночное небо, мерцали тысячами огней. По проспекту, как по черной реке плыли транспортные потоки, поредевшие к полуночи.

Молодежь навеселе возвращалась с вечеринки. Теплый августовский вечер располагал к лирическим прогулкам. Девичий смех и стук каблуков нарушил монотонный ритм засыпавшего города. Молодежь подошла к кургану из арбузов. Девушка взяла арбуз и подбросила - на миг полосатая луна взошла на небе и, упав на землю, разбилась. Черные брови заходили волнами возмущения, кремневые глаза высекли искры. Торгаши не поняли веселого порыва. Они потребовали, чтобы за разбитый арбуз заплатили. Парни заступились за спутниц. Кто-то из торгашей бросил обидную реплику, ведь кавказцы при дамах всегда не сдержаны.

Получилось слово за слово. Перепалка. Ругань. Драка.
Джони оказался при перепалке. Это было его боевое крещение. Здесь и сейчас он должен защитить братьев торгашей и товар. Джони не мог предположить возможных последствий, но от того, как он себя поведет, зависела дальнейшая судьба. У каждого своя правда, как ни крути.

Арбузы покатились в разные стороны. В ход пошли ящики, затем палки. Драчуны не понимали - они в крови или в арбузном соке. Девушки кричали. Джони залихватски ввязался в драку. Но силы оказались не равны, уж больно соперник попался крупный, Джони выхватил нож…

Вороны слетелись на рыночную площадь, как на Куликово поле после побоища. Битые арбузы, раскиданные ящики, мелькание лиц, рук, ног… бабий визг, мат, стоны, милицейская сирена… все поглотил мрак ночи.

С утра по рынку прокатилась череда милицейских рейдов. Везде сновали штатские. Разогнали окрестных бомжей по соседним бомжатникам. Опрашивали всех, кто мог что-либо видеть, слышать, знать. Все попряталось, притаилось. Страдала торговля, в том числе и нелегальная. Убытки превысили терпение хозяина рынка. Он пообещал правоохранительным органам найти и выдать виновника беспорядков.

Стал рыскать по следу голодный и злой шакал.
За дело принялся Алик - пройдоха среднего пошиба. На рынке Алик был незаменимым человеком. Таким незаменимым, что заменить, а точнее, подсидеть его хотели многие. Да что там хотели, многие пытались, но… Алик как был незаменимым, так и оставался. Если привезли товар без документов, вам к Алику. Если негде разгрузить фуру, вам к Алику. Найти точку под реализацию, вам к Алику. Скинуть товар за полцены, вам к Алику. Короче говоря, любые манипуляции с товаром проворачивались через Алика. Помимо посреднических услуг на рынке, Алик имел долю от нелегальной торговли и азартных игр. Ситуация с милицейскими рейдами била по нему напрямую. Он нес убытки. Закрылся катран и все точки лохотрона. Ветром сдуло кайфариков всех мастей. Поставлен под удар бизнес, который Алик выстраивал с неимоверными усилиями и риском. Поскорее разрешить проблемы, свалившиеся как гром среди ясного неба, считал первостепенной задачей, требующей личного участия.

Показываться сейчас на территории рынка и в чайхане было не безопасно. По-восточному умиротворяющий интерьер чайханы в данный момент раздражал сотрудников правоохранительных органов, и следовало поберечься от попадания под горячую руку. Алик неспешно курсировал по району на машине, нервно барабаня пальцами по рулю. Колеса мягко считали выбоины. Августовское солнце пускало зайчиков через кроны деревьев. С утра куда-то подевались солнцезащитные очки, Алик раздражено щурился. Тихо говорило радио. Алик просчитывал возможные варианты и пути их решения.
Вдруг радио заговорило так, что Алик сделал погромче.
«Происшествия. Вчера в уличной драке пострадал олимпийский чемпион по плаванью Александр Попов. Неизвестный нанес удар ножом. Вследствие чего Попов был доставлен в больницу. Врачи диагностировали проникающее ранение. Была сделана операция. Дальнейшая спортивная карьера олимпийского чемпиона под угрозой. Ведется следствие. Далее о погоде…»

Так вот чем вызван ажиотаж. Пострадал не рядовой обыватель, а спортсмен… известная фигура. Олимпийский чемпион. Надо полагать, что даром этот инцидент не пройдет. Если быстро не найдут виновника, мало никому не покажется.

Алик размышлял, как человек бывалый, битый жизнью. Сорока еще нет, а виски щедро посеребрило. Такое украшение говорило о многом. Алик понимал, что это, скорее всего, хулиганка, банальная уличная хулиганка. Но пострадать может общее дело и, в первую очередь, он сам. А это в его планы не входило.
На этот счет у Алика были кое-какие соображения.

Поздно вечером в комнату общежития, где проживала студентка Катя, постучали. Девушка поправила ворот халата, подтянула поясок и вышла в прихожую. Дверь, недовольно скрипнув, впустила тишину. Казалось, тишина собирает в мешок недобрые шорохи… Катя вернулась в комнату.

- Джони, это к тебе.
- Кто?
- Твой земляк... Кажется Алик.

Джони выглянул в окно. Ночной город дышал прохладой, пульсировал мерцанием огней: фонари, окна домов, блуждающие фары машин.

- Пусти его, - бросил Джони, подавив тревогу.

На пороге, лениво крутя четки, появился Алик.

- Салам алейкум!
- Алейку… сал!.. Как ты меня нашел? 
- Добрые люди помогли. Чаем не угостишь?

В углу загудел электрический чайник.

Алик достал папиросу. - Будешь?
- Нет, - отказался Джони. - Не сейчас... Голова болит.
- Э-э… да ты на измене, брат, - пошутил Алик. - Правда есть от чего… Неприятные новости, - он раскурил папиросу и разогнал рукой дым. Посмотрел на Катю. - Ничего, что я?..

Катя открыла форточку.

- Она понимает… Зачем пришел? Чаю попить? Что за новости? - резко проговорил Джони.

Что его больше раздражало - Алик или сама ситуация - он не понимал.

- Джавида менты повязали.

Джони коршуном зыркнул на Алика.

- Не может быть… За что?
- Не знаю, брат. Говорят - подрезал какого-то пловца… олимпийского чемпиона… гордость России.

У Джони помутилось в глазах. Загудело в голове… Такого он не ожидал. Не мог представить и в страшном сне - Джаву, его брата-близнеца, повязали.

Джава учился в московском институте. А по мнению Джони, так просто протирал штаны в аудиториях. Джава был законопослушным гражданином. А Джони считал, что брат из-за мягкого характера предпочитает компанию ботаников и маменькиных сынков. Джава хотел стать юристом. Вот это Джони одобрял, ему нравилась цитата из гангстерской саги: «Один законник с портфелем награбит больше, чем сто невежд с автоматами». В общем, насколько они были похожи внешне, настолько отличались по характеру.

- Когда повязали? - пришел в себя Джони.
- Третьи сутки в ИВС парится.
- Как взяли?
- Прям из института… его опознали… и свидетели, и терпилы.
- Его отпустят!
- Это еще почему?
- Я подрезал этого чемпиона.
- Как это ты?.. - удивленно повел бровью Алик. - Кто тебе поверит?

Джони показал нож-бабочку.

- Вообще-то от палива надо сразу избавляться. Но сейчас даже лучше, что есть нож. - Алик покрутил улику в руках. - Как получилось?
- Да как-то само собой. На точке впрягся за наших. Этот амбал на меня попер. Руки у него, как у меня ноги. Я выдыхаться начал. Достал из заднего кармана бабочку…

Алик неодобрительно помотал головой.

- Ты накуролесил, ты и отвечай. Это будет правильно. А Джава не при делах, - заключил Алик. - Когда пойдешь сдаваться?
- Сейчас и пойду.
- Подожди. Не торопись. Сейчас начальства нет. Джаву не отпустят, а тебя посадят. Лучше завтра. Все равно Джава провел там несколько дней. Одной ночью больше, одной меньше…

Джони пребывал в оцепенении. Голова не соображала. Шорохи рассыпались в голове, не давая сосредоточиться. Одолевал страх перед неизвестностью. Пробивала трясучка. Жизнь Джони изменилась в тот момент, когда он полез в карман за ножом. Но понял он это только сейчас.

Было решено, завтра он вызволит брата. Остальное не важно.   
 
Принялись пить чай. Горел ночник. В комнате повисла угрюмая атмосфера.

- Тебе тяжко придется, брат, - сказал Алик. - Ты не представляешь. Я знаю, что говорю. Главное, не теряйся. Мы поможем. Там наших много. Не будь лохом - не пропадешь.

Катя читала «Мастер и Маргарита» и не вникала в непонятное наречие. Она отложила книгу, подсела к Джони, обняла его.

- Джони, ты смог бы продать душу дьяволу?

Джони иступлено смотрел в пол и молчал.

- Алик, а ты смог бы продать душу дьяволу? - хихикнула Катя.

Алик подошел к двери.

- Я уже продал, - ответил он, ухмыльнулся и вышел.

Через полгода следственной тягомотины и скитаний по казенному учреждению Бутырка, Джони судили. Дело взял под личный контроль Премьер-министр. На заседаниях присутствовали представители Олимпийского комитета и Министерства спорта. Их дорогие глянцевые иномарки так густо наводняли парковку перед судом, что Джони пронимал возвышенный мандраж, глядя в прыгающую перед глазами щель автозака. Роль подонка государственного масштаба он на себя не примерял, и проклинал все арбузы в мире вместе взятые. В зале суда спортивные функционеры в пиджаках и галстуках хмурили лица, смотрели на него, как на исчадие ада. Казалось, огласи судья приговор - «расстрел», они одобрительно покивали бы. Под влиянием резонанса, равного наградам олимпийского чемпиона, под пристальным вниманием общественности Джони дали 5 лет - максимальный срок, какой предусматривала статья за злостное хулиганство с нанесением тяжких телесных повреждений.

Закрутилось колесо, заработала машина исправительной системы. Получена путевка в жизнь. Загудел поезд, застучали колеса, замелькали шпалы. Загрохотали решетки. Пришел по этапу Джони в ростовское управление. Приняла его ростовская тюрьма. Мама далеко. А Ростов - папа, тот еще отчим - жесткий и грубый.

На сборке, где стены расписаны, как стены Рейхстага, к которым прижались ржавые нары, как птичьи жердочки, окно похоже на нечищеный клапан пылесоса, а пол скрывает мутная лужа, куда один арестант утопил груз, перед шмоном, Джони понял, что, как и в Бутырке, здесь ничего нельзя и все можно. Позже шнырь из хозобслуги заберет груз. Значит, режим только на поверхности, все течения глубже. Главное, поскорее до места добраться. А то высосала все соки транзитно-этапная маета.

Этап попал под знаменитую смену казачек-дубачек.

В углу обысковой комнаты Джони только доставал вещи, готовясь к унизительной процедуре… Перед ним выворачивали цыгана.

Две дубачки капались в вещах, любопытно перетряхивая все: вырывали супинаторы из обуви, рвали переплет книг, зачитывали отрывки писем. Старшая смены досматривала непосредственно осужденных. До Джони долетали команды: «Трусы снимай! Присядь! Раздвинь ягодицы!»

По ходу дубачки комментировали каждого, перекидываясь между собой репликами.

В дверном проеме появился квазимодо в робе.

- …вна, - обратился он к старшей по отчеству. - Куда отшмонаные вещи девать? Каптер еще не пришел. 

- Сгинь! - рявкнула старшая, ее мало заботила судьба вещей. - Глянь, девки… у этого кукурузный початок! А ну залупи… залупи, я сказала! Может, ты там спрятал чего?!.. - заржали дубачки. - Ох-ох-ох!.. Одевайся!

- Лети сюда, орел! - дошла очередь до Джони. - Раздевайся!

Джони был научен - по первой не знаешь - куда попадешь, и не имел при себе запрещенных предметов. Беспокоила только процедура приема. Хотелось с малыми потерями пройти через шмон. Не получить по горбу дубиналом, но и не ударить в грязь лицом. А как дубасят казачки-дубачки на ростовской пересылке, Джони был наслышан.

- Да у этого все на виду, обрезанный! Одевайся!

Джони попал в транзитную камеру. Когда будет этап в зону, про которую рассказывают по-разному, точно не известно. Общительных арестантов мало, больше замкнутых, угрюмых. У каждого своя беда, и лекарство от нее. Кто-то метет помелом. Кто-то слова не скажет. Кто играет, кто дурачится, кто пишет постоянно. Спят по сменам. Чифирят два раза - утром и вечером.

Вообще, живут беднее, чем в столичных изоляторах, где часто полы моют ларьковой шампуню, а самокрутку уже не крутят. Здесь вчера еще вату катали, о чем говорить?
Джони пожалел, что отказался прихватить с собой лишний кусок мыла.
Москва бьет уровнем жизни провинцию, на воле и в тюрьме.

Привели мужика со свободы. Молчаливый, задумчивый, как будто осмысливает последние события жизни. Присел на лавку, локти на стол положил, подпер щеку ладонью, в одну точку уставился, как своего автобуса дожидается. Пока вещей немного, но похож на зажиточного крестьянина. Таких в камере любят. У таких, в аккурат, сальце на решке не переводиться.

Мужики пригласили его чифирнуть, познакомиться.

- Да у тебя земляк есть за стенкой, в соседней хате.
Парень зашел на дальняк, постучал в стену и стал разговаривать в сливное отверстие. Подозвал мужика. Тот недоверчиво, будто его разыгрывают, помычал в пучину, поговорил с Ихтиандром. 

На следующий день говорят мужику - иди, мол, земляк зовет.

- Зачем мне такой земляк, который там живет?! - категорически отказался мужик.
Вся камера покатилась со смеху.
Дорога по мокрому, ничего не поделаешь.

Поначалу, еще в Бутырке, Джони смотреть не мог на баланду. Чувство брезгливости перебарывало чувство голода. От одного запаха его выворачивало. Такое состояние бывалые каторжане характеризуют как: «Не высрал мамины пирожки». Потом привык. Все-таки голод не тетка. Война - войной, тюрьма - тюрьмой, а обед по расписанию.

Когда один сухпаек жевать надоело, стал пробовать щи, кашу. Здесь, в провинциальной тюрьме кормежка показалась ему получше, почище. Видимо, чем больше тюрьма, чем больше в ней постояльцев, ртов, тем жиже котел. По известному принципу: «Где колхоз, там разруха». И чем больше колхоз, тем сильней разруха. И что питание прямо пропорционально режиму, Джони поймет позже. Кормят хорошо, значит, режим лютый, - правило из которого практически не бывает исключений. Не кормят, значит, гуляй рванина! А пока Джони приятно удивился свежему огурцу, поданному на ужин, и возил ложкой по ячневой каше, изучая желтую каемку, пытаясь понять, это спред или комбижир? 

Когда Джони везли из тюрьмы в зону, он уже знал: кто смотрящий, кто хозяин; авторитетных блатных и особо лютых ментов; возможные риски и щели, куда пролезть. Не то, чтобы он интересовался, к нему сами подходили бывалые каторжане, видя, что паренек неплохой, и давали советы. Но одно дело - знать со слов, другое - самому пройти через подвал. Джони держался бодро, но мандраж порывался, щекотал, то в желудке, то в пятках, то под коленками. Стены подвала шептали, что повидали немало и, если умеешь слушать, расскажут многое. Как гласила легенда, которую каждый прибывший в зону знал как «Отче наш», бывали страшные времена, когда кровь с этих стен не успевали смывать и просто закрашивали. Бывали и оттепели, когда менты не лютовали. Теперь была промозглая оттепель или мягкий вариант лютого времени. Этапники стояли под низким потолком лицом к стене, и лишь отчаянные головы вертелись и тихо переговаривались. Джони сейчас хотелось провалиться под землю, чтобы исчезнуть и не разглядывать эту кричащую стену и молчаливый известковый потолок. Или стать незаметным, чтобы ботинки ментов не останавливались напротив, и он не чувствовал на себе изучающий взгляд, ожидая провокации. Он был один на один со страхом, как и каждый здесь. Тут нет папы, мамы, друзей. Не поможет брат-юрист, Джава, из-за которого ему пришлось сдаться.

Отказников от работы посадили в штрафной изолятор. Сначала «отрицал» - отрицательных осужденных было много, но после профилактического забоя - аттракциона под названием «увернись от дубинала», практически не осталось. В камере Джони перевел дух, размотал бандаж - оберег для почек, осмотрел побои и поймал себя на мысли, что готовился к худшему. Если эта вся экзекуция, то переживать не о чем. Он не будет лезть на рожон и прохиляет тут легко.

Камера изолятора, куда попал Джони, была четырехместная и походила на бетонный куб, ощетинившийся шубой. Решка под потолком - узкое окно с металлическими ресничками. Под решкой труба отопления, любимое место арестантских носков. Сливное отверстие дальняка с характерными канализационными звуками. Раковина, подкапывающий на мозги кран. Скрипящая три раза в день «кормушка», как пасть железного щелкунчика. Над ней молчаливый глаз циклопа, именуемый арестантами - шнифт. Временами циклоп открывает шнифт и смотрит, что происходит внутри. Если видит картину, нарушающую внутренний распорядок, из утробы коридора начинают лететь, как проклятия, команды: «Отойди от двери, не загораживай! Где третий?! А ну слезь с решки! Кто курит?! Щя зайду, если найду табачинку, ****ец вам! Черемуху будете курить!» 

В изоляторе Джони осваивал азы лагерной жизни. Больше слушал. Природная интуиция помогала разбираться в людях и не допускать промахов. Старался не злить вертухаев, тихо подкрадывающихся к шнифту, и не давать лишний раз повода к замечаниям. Но и робости к коридорному произволу не показывал. Если надо шнифт закрыть, значит, надо. Если надо на решку залезть, значит, надо. Надо чифир сварить и покурить, хоть и запрещено, значит, надо. Какой изолятор без чифира и самокрутки? Традиции не Джони придумал и не ему их отменять. Какой ты «отрицала», если не нарушаешь режим содержания? Он помнил напутствие Алика и держал ухо востро.

Сокамерником Джони оказался профессор Хрыкин. Наметанным глазом старого койота строгач-Хрыкин приметил в новоиспеченном арестанте полезную для себя закваску: не робкого десятка, толковый, неболтливый. То, что надо для передачи навыков и традиций, которые не вырубишь топором, хоть они и не писаны пером. Профессору Хрыкину шел пятый десяток и больше двадцати лет он отдал науке, а конкретно, выделению алкоголя во враждебной среде из самого неожиданного сырья. Он преуспел в этом в ущерб многому, что важно для человека разумного. Постоянными опытами довел организм до состояния бесцветной восковой фигуры - выглядел как большой кусок сушеного сала. Примятой травой лежали на голове его седые плешивые волосы. Глаза были похожи на голубые перламутровые пуговицы и не отражали света. На висках и бровях кожа шелушилась, будто он извалялся в муке. Но профессор Хрыкин не останавливался и скреб по сусекам, лишь бы опыты не прекращались, лишь бы капал самогон. Собирал глюкозу и пускал в дело… Благо, ему попадались талантливые и самоотверженные ученики, готовые предоставить для науки как сырье, так и себя для подопытной работы. Короче говоря, Бахус и Зеленый змий не давали пересыхать источнику.

По теории профессора Хрыкина, баланс между прожитыми днями в жизни должен быть не в пользу трезвых. Нельзя Бахусу засыпать, а Зеленому змию уползать надолго, ведь в противном случае в глазах профессора Хрыкина поселялась гнетущая тоска, а порой и озлобленность.

Администрация использовала все методы воздействия на профессора Хрыкина: выговоры, изоляторы, ПКТ, лишение посылок, передач, свиданий; полное табу на УДО; но тщетно, тяга к науке оказывалась сильнее. Тогда давление оказывалось через блатных. И блатные, под девизом: «На общем отразится», включали механизм инквизиции. Не раз профессор Хрыкин был унизительно поруган и бит, но всегда, посулив полную завязку, выходил со словами: «А все-таки она вертится!»

Профессор Хрыкин умудрялся ставить брагу и выгонять самогон из конфет, варенья, сгущенки, меда и даже томатной пасты. Про классический сахар и говорить нечего.

На тех, кто затягивал в зону спирт или водку, профессор Хрыкин смотрел как на мажоров и бездельников, как на любителей, от которых только страдает наука.
В камере изолятора профессор Хрыкин заныкал хлебные дрожжи, объяснив Джони, что должен приехать подмастерье, соискатель - младший научный сотрудник, и привезти змеевик. И возможно им удастся, может не в этот раз, может быть в ПКТ, выгнать белого. Поразить, убить всех наповал. Высшая цель оправдает средства. Искусство требует жертв.

А пока что к ним посадили третьего. Лишнему рту нигде не рады, но ничего не поделаешь, люди подневольные, придется потесниться. Стены бетонные, нары железные. Лампочка под потолком. Стол, полторы лавки, полы деревянные. Ритуал встречи отточен годами. После недолгой беседы профессор Хрыкин и новичок узнали друг друга. Оказалось, они когда-то сидели на малолетке. Джони заметил презрительный взгляд профессора Хрыкина, скользнувший по пузу старого знакомого, предполагая сытую жизнь при жене и при даче с кабанчиком. У самого же профессора Хрыкина живот прилип к позвоночнику, как у пустынного койота.

Принялись варить чифир. Джони доверили держать «пятисотку» - алюминиевую солдатскую кружку, предварительно смазав дно хозяйственным мылом.

- Зачем дно пятисотки смазали хозяйкой? - поинтересовался Джони.
- Потом копоть легче отмыть. Если вертухай спалит - шмон. Всю хату перевернут. Оно нам надо? - пояснил профессор Хрыкин. 

Профессор Хрыкин, сидя на корточках, коптил «пятисотку» факелом из казенной простыни. Новичка поставили закрывать шнифт. Проникшись воспоминаниями, закатывая глаза под потолок, будто хотел прочитать надписи, оставленные сидельцами в разные времена, новичок сказал: 

- После той ходки я больше не сидел.

Профессор Хрыкин перевел удивленный взгляд с коптившего пламени на Джони и произнес:

- Это какой надо быть сукой, чтоб двадцать лет не сидеть?

Первые самые тяжелые годы прошли в хлопотах и заботах, в привыкании к быту и режиму зоны. Режим Джони старался не нарушать, но все равно не обошлось без взысканий и штрафного изолятора. Как молодой волк учится у матерых понимать лес, знать зверье и бояться охотника, Джони прислушивался к терминам жаргона, примечал традиции и уклад лагерной жизни. Без этого можно стать жертвой более сильного зверя, попасть в капкан или быть потрепанным легавыми. Ведь с хозяином за годы можешь и не столкнуться, а с отрядником, офицером младшего чина, нужно наладить контакт. Он, как и все, любит в своем кабинете попить цейлонского чая с шоколадными конфетами, а после подымить хорошей сигаретой. Хоть с козлами общаться не приветствуется, но подкормить козла в бараке не лишне, пусть смотрит на сторону и стучит на кого-то другого.

К половине срока Джони стал блатнее Дяди Миши ростовского. На разводы и в промзону он не ходил. На утреннюю поверку вставал только в лютую смену или на обходы хозяина. Из всей азербайджанской диаспоры в лагере только Джони определился по жизни как блатной. Посещал общие сходки и имел там слово. Перед земляками тоже пользовался непререкаемым авторитетом. По вопросам диаспоры, земляки шли ни к кому иному, как к Джони. Споры, ссоры, раздоры; радости, беды и другие поводы собирали азербайджанское землячество в проходе у Джони. Так повелось, хоть были земляки и постарше, но далеко не это определяло авторитет. К авторитету и знаки внимания, которые приходили к Джони из всех отрядов. Иной гардаш так просто тащил баул с передачей прямо к нему, так надежней.

Спальным местом у Джони была не шконка, как у всех, а редкая в лагере деревянная кровать. Кровать стояла в блатном месте и обращала на себя внимание резными бортами. Стену драпировал ковер: «Утро в сосновом бору». На тумбочке, положенной каждому осужденному, красовалась рамка с фотографией. Фотография Кати - лучик света из прошлого. Джони, бывало, часами просиживал перед фотографией, с которой смотрели улыбающиеся глаза. И перед Джони мелькали фрагменты потерянной свободы. В основном приятные, памятные, когда он был счастлив. Как познакомился с Катей в студенческом городке, куда захаживал к брату Джаве. Как они легко «зацепились языками» и проговорили полчаса в холле общежития. Как Катя сказала ему: «В пятницу дискотека. Приходи». Порой во сне он видел Катю, но каждый раз что-то мешало подойти к ней, взять за руку. Мешала череда странных событий, непонятных гнетущих состояний. Катя ускользала, исчезала… Часто сон менялся, появлялись полосатые арбузы. Он то играл ими в футбол, то должен был их сосчитать, а они укатывались. То падал в них, чувствовал, как пропитывается сладким соком. Или барахтался в бассейне розового арбузного сока. Из глубины бассейна появлялось чудище и начинало его топить, он захлебывался, а откуда-то торжественно звучало: «Двукратный Чемпион Олимпийских Игр!..» Джони просыпался, и в темноте слышал голос соседа: «Братан, что-то ты барагозишь во сне».      

Джони освоился в зоне, как в Караван-сарае. Только раздавал поручения подручным. По щелчку пальцев гонцы убегали отнести, принести, передать, приготовить, позвать… В окне каптерки, простиравшим вид на пейзаж жилзоны, золотым петушком висел атас-ник, от которого не ускользал ни один скрип ворот локального сектора.

Чуть опасность где видна,
Верный сторож как со сна
Шевельнется, встрепенется,
К той сторонке обернется
И кричит: «Контора!»

Крик: «Кон-тора-а-а!» катился по бараку, подматывая и пряча по нычкам запрещенные внутренним распорядком предметы. Когда глаза из-под фуражки простреливали жилую секцию, становилось понятно: «Образцовый отряд».

Если приходили гости из других отрядов, в углу закипал чайник и на добротном маклевом столе появлялись душистый чай в пиалах и сладости: орехи, инжир, курага, чернослив. Народ, бывало, засиживался до отбоя. Когда под размеренную бубню, расплетая хитросплетения проблем и интриг. Когда под шутки и смех. Причем говоры можно было слышать разные: азербайджанские мягкие согласные, тягучий армянский лаваш, грузинскую эмоциональную пантомиму, обволакивающее курдское помело, лопающиеся каштаны северо-кавказских наречий, московское а-канье, малорусское гэ-канье, украинское шо-канье… Звучал жаргон со всех уголков распавшейся красной империи, черная тень которой, переплетенная паутиной преступного интернационала, никуда не делась.

Если в зоне вопрос требовал присутствия Джони, он посылал вперед гонца с пачкой сигарет, как с пайдзой Чингисхана, и все локалки для него были открыты. Блатному не подобает препираться с контролерами и вышкарями, которые при корыстной заинтересованности сыграют на клавишах, открывающих замки локальных секторов, любую мелодию. А если такой «шатун» попадется на глаза высшему начальству, сами же поспешать заступиться и отбрехать, мол, пропустили легально, ведь шел не просто так, а по нужде, и не по личной, а по сугубо положительно общественной.   
Появление Джони было всегда праздником. В любое время, даже когда в зоне шаром покати, он доставал все необходимое, в том числе и запрет. Связь с волей была налажена по нескольким каналам. И называлась она просто «дорога» или «ноги». И у кого «ноги» не хромали, нужен был всем. При правильном применении, могущество этого человека было безгранично. «Ногами» доставлялось то, что просила душа, но через легальные каналы: свидания, передачи, посылки не передашь. А правильное применение подразумевало способность проделать конфиденциально путь от «ног» до заначки. Раскрытие заначки имело эффект ловкого фокуса, оказываемого на детей. А необходимая для этого сила воли, являлась для многих вообще фантастической. Ведь большинство, затянув запрет, способно лишь нажраться или передознуться, попасть в санчасть, оттуда в чулан, спалить «ноги», подставить кучу народа, испортить положение в зоне. Элемент силы воли - терпение доступно далеко не каждому. Джони это понимал, голову не терял, и поэтому являлся желанным гостем на каждом сходняке. Любой вопрос решался просто, рамс раскидывался, противостояние кончалось братанием.

Даже менты предпочитали не портить отношение с Джони. Они давно убедились, что этот «зверек» попусту языком не мелит, лишняя информация никуда не уходит, человек надежный. Зато порешать какой-либо вопрос по-простому, без формальностей всегда можно. Пачку фильтровых сигарет всегда у него перехватишь, конфет к чаю, кофейку импортного. Даже, бывало, Джони похмелял больную голову отрядника после праздника Победы продукцией профессора Хрыкина, конечно, лучшими образцами двойной перегонки.      

При таком положении дел, Джони доверяли отряд, что для «залетного зверя» в средней полосе России являлось достижением. Либо, если был смотрящий, он имел формальный кон, последнее слово оставалось за Джони. Он не давал пустых обещаний и всегда отвечал за свои слова. Не любил понты и рисовки. Находил время для блатных и мужиков. Даже пидорасов не унижал, при нем они вспоминали, что тоже люди. Короче, тюремную науку выучил назубок, да еще с тонким восточным уклоном.

Как-то после ужина коротая время сидели мужики в проходе у Джони. За окнами чернота ночи моргала желтыми фонарями по жилзоне. Жизнь барака размерено бетонировала обыденная скука. Теория профессора Хрыкина упрямо неоспорима: «Баланс между прожитыми днями должен быть не в пользу трезвых».

Джони достал из заначки папиросу. Раскурил, пустил по кругу. Умел он угадывать настроение мужиков. Когда тоска ползучая пробирает хоть в петлю лезь, Джони обязательно найдет как поддержать дух арестанта. Дивный аромат наполнил смыслом и общением. Угрюмый шепот разбавил порывистый смех. После чайной церемонии, взгляд упал на открытую доску.

Сардар - колоритный мужик, азербайджанский иммигрант и революционер, потряс в кулаке зары.

- Нарды, как жизнь. Раз, два, три, цетыре, пять…
- Вышел зайчик погулять, - вставил шутливо Веселый.
- Да, на шестой камень выходит из дома... - пошагал пальцами по ячейкам Сардар. -
Проделав путь, должен вернуться. Если правильно играешь, зар дает. Стоит ошибиться, сделать неверный ход, игра ломается.

В конце восьмидесятых при параде суверенитетов Сардар активно участвовал в политической жизни Азербайджана. Группа инициативных патриотов, куда входил Сардар, поставила своего президента. Казалось, жизнь удалась, сады новой жизни расцвели для них. Но последовал приход Гейдара Алиева и русских танков. Как тараканы с кухни, разбежались инициативные патриоты. Президента убили.

- Мы убежали… Он, дурак, не убежал, - возмущено говорил Сардар, сидя на табурете с подпиленными ножками, подлечивая косяк. 
- Он-то воспринял это всерьез. А вы его бросили.
- Э-э-э… Куда попрешь против танков!

На родине Сардар числился как склонный к мятежам и государственным переворотам. Двадцать лет скитаний по России. Партия была проиграна. Он не мог вернуться в свой дом.

Веселому, парню из Подмосковья сначала посыпало кушами. После первой короткой «экскурсии» в зону, его поставили смотрящим в родном городке Е-ске. Он авантюрно играл, но не рассчитал силы - десять лет строго режима. Веселый читал стихи, басни, цитировал классиков, и хохотал от души.

Кабан - молодой наркоман. Крупный, грузный увалень. Широкоскулый, но с тонким подбородком. Он казался немного заторможенным, как ленивый матерый секач. Когда молодежь поинтересовалась: «Почему погоняло Кабан?» Он повременил, пережевывая горбушку пайки, и ответил: «А что, не похож?..»             

- Сардар, кому ты рассказываешь? - затараторил Веселый. - Посмотри на Кабана! А-ха-ха!.. Ты что-нибудь понял, Кабан?!

После небольшой паузы, тот ответил:

- Я все понял.
- Что ты понял?!
- Что нарды придумал бог. Это как жизнь.
- Да. Базара нет, Кабан, как жизнь. Тогда твоя жизненная ситуация - марс! Домашний марс! - покатился со смеху Веселый.
- Ничего, - сказал Джони. - У кого-то ситуация кокс. 

Джони призадумался над своей жизнью… Часто вспоминал мать, отца. Видел картинки из детства, родной город. Перед ним представали московские события, тот злополучный вечер. Многое он переоценил и хотел бы вернуться туда, чтобы предотвратить конфликт, хоть сам заплатить за разбитые арбузы. Но время, как известно, не вернешь. За необдуманный поступок приходится платить. Правда, у палки два конца. То, что Джони хотел на свободе, получалось в зоне. К нему все текло само собой. Приходило понимание - этот опыт можно будет применить позже. Реализация его планов просто отодвигалась. А значит, и партия не проиграна. Он еще достаточно молод и полон сил. Диаспора еще узнает его. Когда-нибудь он въедет в Баку на белом коне! 

Джони хорошо усвоил правило: «Ничего нет хуже в зоне, чем голяк». И наладил снабжение так, чтобы насущное не переводилось. Коробка под его кроватью не пустовала и могла вполне конкурировать с общаком. А «валюте» - сигаретам и чаю там отводилось отдельное место. Делиться Джони умел, сказывалось воспитание большой семьи. Ему хватало пачки сигарет на три дня, он больше раздавал, чем выкуривал сам. Рукой не тряс, насыпая чай. Не всякий может правильно распоряжаться добром. Кто-то проигрывает пенсию по инвалидности на год вперед. Кто-то собирает пенсии, переводы, деньги, потом все это прокалывает.

Еще Джони усвоил, что время за решеткой вязкая, монотонная субстанция, как в пустыне, когда до оазиса годы пути. Действительность давит, трудно жить под гнетом, в постоянной тревоге. И в таких условиях наркотик, как вода. Привносит забвение. Кто обладает им, тот царь и бог. Конечно, Джони не претендовал на такие высокие титулы, но, как средство влияния, манипуляции, не сбрасывал со счетов. Ничего плохого в том, что смог подчинить силу разрушения, он не видел. Через него или нет, свинья грязь найдет. И считал, главное, самому не попасть под влияние этой силы.

Вообще, жизнь — это стресс. Наркоманы, уходя от стресса, травят себя целенаправленно. Травят пока не загоняют в могилу, выражая протест существующему порядку. Они не играют в игру жизни, обманывая природу, а значит, и бога. Джони это понимал, но сам обманывать природу боялся. И если что-то и позволял себе, так только легкие кальянные травы и, как дань традиции, редко, по праздникам, лучшие образцы производства профессора Хрыкина. И лишь одно оставалось неизменно, Джони по-прежнему курил «Мальборо».

Как-то вернулся в отряд паренек с областной больницы. Как в профилактории побывал, подлатался по здоровью. Порой реально хворые не могли в больничку попасть, а иных ротозеев без видимых причин туда-сюда катали.

Пригласили чифирнуть паренька - надо же послушать мужикам новости: что происходит в других лагерях, на большой земле, так сказать, откуда и куда нынче гоняют этапы, какие имена на слуху. 

Между новостями паренек рассказал свежий больничный анекдот.

- Прикинь, что профессор учудил на больничке…
- Хрыкин? - заинтересовались мужики, по лицам пробежали кривые ухмылки.
- Да, - хлебнул паренек чифира. - Дают же по приезду пузырьки на анализы.
- Ну…так…
- Хрыкин решил выразить протест, пошутить, - паренек округлил удивлением глаза. - В пузырек под мокроту надрочил. Мол, вот вам, суки.
- Во падла!..
- А врачиха не растерялась. Утром зашла в палату на обход, кому какие назначения сделала, и на выходе говорит: «Да, Хрыкин… Ты хоть рот поласкай, когда этими… своими делами занимаешься».

Этим же этапом пришел в отряд Тяни-толкай. Такое погоняло прилипло по случаю. Звали его просто, и был он простым. Но пытался быть крученым, как поросячий хвост. Держался высокомерно, будто имел туза в рукаве. Как вор-Егор, одним словом. На пустом месте конфликтовал, требовал к себе особого внимания. К Джони стали подходить мужики, жаловаться на новичка, мол, пусть угомонится, так недалеко и до греха. Джони и сам все видел, не слепой. Видел, как этот мутный фраер вносил раздор и смуту. Такие при попустительстве много бед натворить могут. Их нужно сразу обезвреживать.

Джони решил ему подыграть. Он всегда любил дзюдо и мягкий стиль ведения боя. Похоже, этот мутный фраер был из тех, кто неуверенность прикрывают высокомерием, а глупость серьезностью.

Неуместную серьезность побеждает простота. У индейцев была такая традиция: когда к ним попадали чужеземцы, их приводили к месту, где сидел вождь, шаман и уважаемые охотники племени. Они молча курили трубку. Когда дым начинал действовать, кого охватывала тревога, убивали. Кто улыбался, веселился, отпускали.

Джони предложил Тяни-толкаю покурить. Сказал, что такой чести удостаиваются самые достойные в зоне, а в отряде уж и подавно.

- Сделал пару напасов и передал ему, - рассказывал Джони. - Мол, я не особо увлекаюсь дурью, а ты кури. Этот фраер от жадности скурил весь косяк. Прикинь, ползоны задохнется от зависти - косяк иранского гашиша в одно лицо употребить. Посидел немного. Побледнел. Пошел к себе в проход. Прилег. Потом, смотрю, на дальняк побежал. Я послал Барракуду: «А ну приколись… Что там?» Барракуда прибегает, зовет. Приходим. По пути еще слышим, как… короче говоря, оркестр утробных звуков. Сидит, скрючившись, над Ихтиандром этот… не знаю, как назвать, и одновременно из всех отверстий эвакуирует...
- Как это?
- Глаза из орбит. Сопли текут. Вены надулись. Цвета меняет как светофор. Блюет и срет одновременно. Я такого никогда не видел - одновременно. Тогда и прилипло - Тяни-толкай. На следующий день зову Тяни-толкая: «Еще покурим?» Он головой машет... Видно, уже зарок дал - никогда. И вся спесь с него слетела. Не выдержал испытания популярностью.
- Мудрецы индейцы.
- Мужики его морально линчевали, четвертовали и на кол посадили.               
   
Когда прошли четыре Пасхи, и Джони разменял последний год, его вызвали на вахту.

За это время Джони стал взрослее, возмужал, немного прибавил вширь, хоть лагерная кормежка этому и не способствовала. Он не злоупотреблял дурными привычками, не разрушал себя, и время щадило, как бы консервируя на срок. Зато прибавило зрелости, уверенности в себе, простонародной смекалки. Оглядываясь назад, становилось понятно, что это уже не молодой волчонок, а вполне себе матерый волк.

К этому времени блатнее Джони в зоне не было. Но что-то удерживало его от зазнайства, погубившего не одного бродягу. Нередко на глазах у арестантов унизительно и больно били некогда подававших большие надежды, а после перебравших блата через край. Кого-то не просто били, вешали ярлык, а это означало, что возврата к доброму имени нет. Но у Джони были другие планы, он не собирался посвящать жизнь тюремной романтике. Старался не зарываться в эту почву глубоко, чтобы потом с легкостью отряхнуться от ненужной грязи. Как говорится: «Спасибо этому дому, пойдем к другому». Его больше заботили мысли о жизни на воле, о доме, о Москве. Сможет ли удачно влиться в современный поток. Ведь вторая половина девяностых и начало двухтысячных вовсе не одно и то же. Немало воды утекло. Как бы там ни было, сил придавала цель - диаспора, зарубка, оставленная великим дедом на родовом платане.

Администрация уже подумывала о том, что через год на свободу придется выпускать отрицательного осужденного, новоиспеченного преступника, придерживающегося воровских традиций, в общем Бармалея. Сотрудники не понимали - почему система, призванная перевоспитывать, исправлять, выпускает профессионально подготовленных уголовников. Правда, бальзамом на сердце лилось то обстоятельство, что это персонаж залетный, а значит, полетит себе вольным соколом подальше от Ростовской области… А там хоть трава не расти.

Вахта - административное здание, двухэтажное сооружение, пограничный кордон. Он отделяет жилзону от промзоны, изолятора, свиданочного корпуса и другого мира - свободы. Как белый прогулочный пароход, севший на мель, вросла вахта в степной грунт. Копошатся вокруг нее сотрудники администрации и заключенные, как жуки и муравьи. Кому-то она спасение, кому-то наказание. Вызовы на вахту всегда волнительное событие. И появляться там надлежит по форме одежды: роба, ботинки, головной убор; и Джони это давно просек. Потому что можно на ровном месте нарваться на неприятности. Могут препроводить в изолятор без соблюдения формальностей, тут недалеко. Могут вручить в спецчасти бесполезную бумажку. Может опера придумали очередную «прокладку», с них станется. А могут просто наколки описать. 

Джони проводили в корпус длительных свиданий. За четыре года он получал только посылки, а тут свидание, и сразу длительное. Сердце учащенно забилось. Лоб покрылся испариной. Джони сдвинул кепку на затылок. Расстегнул верную пуговицу. Было предчувствие розыгрыша, нереальности происходящего. Он прошел в указанную контролером комнату. Прошел… и не поверил глазам. Пред осужденным Мамедовым Джахидом предстал брат, Мамедов Джавид.

Близнецы обнялись. У того, кто видел эту картину, могло возникнуть ощущение, что двоится в глазах, настолько братья были похожи. Просто зеркальное отражение. Один в зоновской робе, другой в дорогом костюме.

- Почему не предупредил? - начал Джони, выпустив брата из объятий. - Я тебе подарок приготовил бы… четки, нарды, нож.

Джава махнул рукой, мол, не нужны мне такие подарки. Хоть пытался не подать вида, было заметно, как он брезгливо озирался и морщился от специфического тюремного запаха, исходившего от брата. Напротив, его парфюм пьянил Джони. Джони давно отвык от подобных ароматов.

- Сюрприз так сюрприз, порадовал! - осмотрел Джони брата, примечая аксессуары: дорогие часы, кожаную сумку через плечо. - Что-то ты не весел? Одет как козырный фраер, а на лице кисляк. Дома что не так?

Джава присел, вдумчиво посмотрел на разбросанную после досмотра передачу, и заговорил о домашних хлопотах, о родне, о новостях из Азербайджана. Говорил он как-то отвлечено, вроде о родном, о близком, но как-то не так. Джони чувствовал - камень лежит на душе у брата. Это чувство прогнало с лица улыбку, ее место заняла серьезность. После предисловия - разговора братьев о новостях из дома, из Москвы; Джава поведал, что попал в неприятную историю.

- Дай контакты - как их найти, - сказал Джони. - Ты посидишь тут вместо меня. Я за две недели управлюсь. Продукты, - окинул он взглядом передачу, - тебе и пригодятся. А вообще, не гони. Я здесь все наладил. Отдохнешь от суетной вольной жизни. Получишь, так сказать, бесценный опыт. Будешь понимать преступников. Представь, какой ты будешь адвокат!.. Тебе надо два раза, утром и вечером, на поверку выйти. Назовут фамилию, ответить и все. Одна буква нас отличает. Никто не спалит. А твоим парфюмом я пока попользуюсь. Снимай прикид!

Джони стоял на вахте перед дверью. Казалось, сердце сейчас выпрыгнет из груди. За внешним спокойствием таилось напряжение. Ведь осужденные стоят на этом месте один раз за время пребывания в учреждении, только в день освобождения. И для Джони это репетиция. Через год он пройдет эту процедуру уже под своими данными. А пока он постарался перенять манеру поведения брата - немного рассеянного и ушедшего в себя человека. Дежурный и ухом не повел. Отдал паспорт, кожаный портмоне и мобильный телефон. Электрический замок прожужжал, но не открылся. Заклинило. «Дверь не пускает, - подумал Джони. - Это знак…»   

После замкнутого пространства, кружилась голова. Дышалось по-другому. Джони чувствовал дискомфорт, хотя со стороны выглядел естественно и гармонично. Четыре года не носил вольные вещи, тем более хороший костюм и дорогие туфли. Ноги отвыкли ходить, но бегут. Руки не знают - куда себя деть. Голова не на месте. Еще утром Джони стоял как все зэки в строю на поверке, а сейчас идет по воле, по проселочной дороге. Идет к остановке автобуса, на котором доберется до железнодорожного вокзала. А там первым поездом до Москвы. Вольный ветер раздувал мысли, как угли. От внутреннего жара горели щеки.

В чайхане Джони нашел Алика. Интерьер здесь поменялся. Все указывало на то, что дела в диаспоре идут неплохо. По примеру самой Москвы, где вернувшийся после четырехлетней разлуки гость нашел немало перемен. Поменялись деньги, жетоны, паспорта. Пережив девяностые годы, город выжил, развивался и даже приобрел лоск.

Алик был удивлен и не мог поверить глазам, что видит перед собой Джони. Близнецы похожи как две капли воды, и чтобы различить их, нужны особые приметы. Алик различал близнецов по характерному выражению глаз. У Джони взгляд был колючее и сейчас Алик укололся об этот взгляд. Перед ним стоял не кто иной, как Джони.
Алику захотелось закатить пир и шумно отметить встречу, но полулегальность гостя требовала конспирации. По тому, как держался гость, он все понял.

- Поехали в сауну, брат. Отмоем тебя от зоны. Там все и расскажешь. 

Как древние греки, завернувшись в простыни, друзья лениво пили холодное пиво и щелкали фисташки. Скорлупа фисташек, как подвижный бархан, наползал на предметы, лежащие на столе, и только кальян и ваза с фруктами изящно возвышались над этим натюрмортом с черепками. В бассейне плескался девичий смех.

- Когда дело раскрылось, директор рынка был на коне, - сказал Алик. - Как видишь, мы сейчас в порядке. Нет худа без добра. Шелуха отлетела… Кто остался, не зря кушает свой хлеб. Теперь мы сильнее и многое можем.
- Как раз мне понадобиться помощь… - как-то задумчиво проговорил Джони.
- Ты досрочно освободился, брат?
- Поменялся с Джавой.
- Как это?
- Просто… Он туда, я сюда.

Алик, представив эту картину, зажмурился и, улыбаясь, мотал головой.

- И пролезло?
- Как видишь. Но сюда я приехал не для этого, - похлопал Джони по попе девушку, крутившуюся перед ним, оборачивая мокрые волосы махровым полотенцем. - Хотя без этого тоже… сам понимаешь. Джава попал. Помощь понадобилась. Так бы не согласился поменяться. Ты же его знаешь. За четыре года первый раз приехал.
- Джава был зол на тебя, ему ведь тогда досталось, - сказал Алик. - Сейчас я не в курсе его проблем. Он же нас сторониться. Лишний раз не зайдет. К мажорам тянется.
- С детства был белоручкой, - припомнил Джони. - Послушай, Алик. Джава взялся защищать клиента по уголовному делу, дагестанца. Хорошую сумму взял вперед, а дело просрал. Думал, это ему аварийщиков покрывать. К нему пришли… да круто пришли: «Деньги взял? Взял. Свободу обещал? Обещал. Дело не сделал. Гони деньги. Да неустойку еще». Человека-то посадили. А Джава деньги уже просадил. На рестораны, на баб… текущие расходы - как он это называет. Еще в долги залез. Короче говоря, напугали его сильно.
- Я что-то слышал об этом, - призадумался Алик. - Если это тот случай, то все серьезно. Я пробью и дам знать. Пока отдыхай.         
- Вот координаты тех людей, - протянул Джони Алику листок.

Катя ходила по магазинам. Мысли молодой мамы заботили ее. У нее будет ребенок. Ничто не должно помешать ее счастью. Беременность протекала спокойно. Бытовые трудности отошли на задний план. Она будет матерью и это главное. Необходимые вещи Катя приобрела, что-то подарили родители, что-то подруги. Даже коляску она купила. Сама выбрала цвет, модель и теперь представляла, как катает свою лялю и поет ей песенки. Она мило улыбалась своим мыслям.   

Вдруг Катя услышала свое имя и знакомый голос. Неожиданность как будто ударила ее. Кольнуло низ живота. Она обернулась…

В стороне на тротуаре, показалось, стоял знакомый парень. Катя присмотрелась, это был Джони. Он не подходил и чуть виновато улыбался, будто кто-то наблюдал за ним. Катя могла пройти мимо, пойти прочь, но… она подошла к нему.

- Привет! - тихо сказал Джони.
- Джони, ты? Как ты здесь?.. - не верила своим глазам Катя. - Хорошо выглядишь… Тебя освободили, или… Я считала... По-моему, еще год?
- Не важно.

На протяжении двух лет белыми голубями прилетали в зону к Джони Катины письма. Катя писала ему, как сдала сессию, как прошла студенческая весна, как защитила диплом. Потом переписка прервалась. Джони догадывался, в чем тут дело. С одной стороны, он понимал, что она не его судьба и разрыв будет неизбежен. С другой, он никого так не любил и больше переживал из-за прервавшихся отношений, нежели из-за полученного срока.      

- Я вышла замуж и жду ребенка.
- За Сашу, или как там его?
- Да, за Сашу. Он меня понимает. Он хороший, - посмотрела она в сторону, немного щурясь.
- Ты счастлива?
- Думаю... да, - убедила она себя. - Ты понимаешь… все, что с тобой связано, так сложно для меня. Тогда я многого не понимала. Думала, что люблю тебя. Ты был идеальным парнем. С тобой у меня связано, может быть, лучшее время. Ты был таким взрослым, самостоятельным. Просто идеал мужчины. В общем…
- Я провожу тебя, - предложил Джони.

Джони и Катя пошли по тротуару. Город, как красочная декорация, тихо проходил мимо. Вернее, город шумел, но они сейчас не слышали его. Они шли словно по осеннему лесу, такие близкие и такие далекие. И какое-то чувство, куда примешивалась ностальгия и сожаление, подсказывало, что больше они не увидятся.

- А как же наша переписка?
- Я считала, что должна тебя поддержать. Ведь, все это так свалилось. Ты ушел и не вернулся... и пустота…
- Я тебя понимаю, прости, - примирительно сказал Джони. - Рад тебя видеть.
- Я тоже… - Катя взяла его за руки, посмотрела в глаза. - Как бы там ни было, ты для меня дорогой человек.

Чувство одиночества одолевало Джони. Поделиться не с кем, некому открыть душу. Сейчас он лишний здесь - просто прохожий. Больно видеть, как любимая ласточка свила гнездо под карнизом не твоего дома. Ты много старался, но твой сад не зацвел к сроку. Остается горько смотреть по сторонам. Но топтать цветы в чужом огороде он не собирался.

Джони затосковал по дому, непреодолимая сила потянула его на родину. Он хотел бы побывать там, но это было исключено. Вся родня, соседи, а главное, менты в Азербайджане знали, что он мотает срок в России. И появись Джони раньше времени, найдется доброжелатель, который донесет куда надо.

На съемной квартире, где проживал Джава, ему было не по себе. Квартира была чистая, уютная, с необходимой мебелью. Казалось бы, после лагерного бардака отдыхай, отсыпайся, смотри телевизор, но Джони не находил себе места. Если там, в комнате свиданий, ему показалось, что он на раз решит проблему брата, то теперь, пребывая в водовороте вольных событий, он стал сомневаться. Джони щелкал пультом телевизора и не мог сосредоточиться, смотреть сериалы не хватало терпения, музыкальные каналы раздражали. Выпив коньяка из бара Джавы, он заснул к полуночи под умиротворяющие рассказы о животных в заповеднике Масаи-Мара.    

Во сне Джони видел родной город, отца, мать. Как в детстве бежит по берегу моря на восходящее солнце… Джава не поспевает за ним и что-то кричит вослед. Его крик сливается с криком чаек и тонет в шуме прибоя. Джони слышит только крик чаек и шум прибоя…

Джони проснулся с чувством тревоги. Неопределенность камнем лежала на сердце. Где он? Кто он? Куда он идет? Джони вышел на балкон, закурил. На востоке разгоралась лента зарницы. Город еще спал, лишь одинокие окна желтели в предрассветной тьме. В тюрьме скоро подъем, - подумал Джони, и почувствовал, будто сел не в свой вагон. Вокруг ничего необычного, но тебе не туда, куда всем. Надо сойти.

Он вернулся в комнату. Присел на диван и бессмысленно уставился в экран телевизора. В национальном парке Серенгети началась миграция антилоп Гну.

С наступлением утра Джони преобразился. Новый день разогнал сомнения, тревогу. Он был бодр, уверен в себе и готов свернуть горы. Командировка на волю его вполне устраивала. Все лучше, чем хлебать баланду, чем лежать на шконке и слушать байки зэков. Тем более, он помогает брату, а это святое дело.   


Под вечер, когда Джони с Аликом подъехали к ресторану, небо заволокло тучами, казалось, вот-вот пойдет дождь. Куда приятней в такую погоде посидеть в уютном ресторане. Правда, вкусно поесть и посмаковать изысканный кофе не предполагалось. Предстоял серьезный разговор.

Гостей провели через зал в приватную комнату. Там их поджидал Бельмондо со своим людьми.   

Бельмондо был опасным проходимцем и представлял боевую единицу в этнической преступности, которую мечтают искоренить правоохранительные органы любого мегаполиса. Прозвище «Бельмондо» он получил за низкий тембр голоса и полное складок лицо. Чем занимался Бельмондо? - толком никто не знал. Ресторан был легальным, но малодоходным бизнесом. Поговаривали, Бельмондо не брезговал ничем, где можно срубить легких денег. Любил лихие налеты. Но, последнее время, сам не участвовал, посылал молодежь. Мог устроить подставу, не проявляя принципиальности - кидал кого угодно. Связываться с Бельмондо ни пожелала бы не одна группировка, промышлявшая в то время в Москве.

Против Джони сидел человек большой физической силы. В правой руке тлела сигарета, левая играла костяными четками с черепами. Понять что-либо по выражению лица этого человека было невозможно. Мимические мышцы были повреждены в прошлых передрягах, когда Бельмондо заглянул в лицо смерти. Глаза выражали холодное, отрешенное безумие.

Под этим взглядом Джони чувствовал себя неуютно, если не сказать больше, и понимал - почему с Бельмондо не желают лишний раз связываться. Но он тоже был не так прост и умел держать удар. Там, откуда он прибыл, насмотришься и не такого.
После формальностей приветствия, заговорил Бельмондо.

- Сам пришел, молодец. Зачем прятаться?
- Я не Джавид. Я Джахид. Его брат-близнец.
- Какой еще близнец?! Что ты базаришь?! Я, что, глазам своим не верю?
- Ты не знаешь, что бывают близнецы? - огрызнулся Джони.

Бельмондо перевел взгляд на Алика. Алик кивнул, подтверждая ответ.

- Зачем пришел? - Бельмондо просверлил глазами Джони. - Нам адвокат - Мамедов Джавид нужен.
- Я за него отвечаю, - уверенно сказал Джони.
- Отвечаешь? Похвально. Настоящий мужчина. Подставляет голову за брата. Ты хоть знаешь, что мы предъявляем твоему брату?
- Слышал… Но хочу тебя послушать.

Бельмондо достал из внутреннего кармана визитку и положил перед Джони. «Мамедов Джавид Алиевич, адвокат гильдии московских адвокатов», пробежал глазами Джони по визитке.

- Твой брат сам вызвался нам помочь, - начал Бельмондо. 

Глядя на визитку, мысли Джони перенеслись в Ростовскую область, в зону. Только сейчас он задумался о положении брата. До этого момента его беспокоило лишь то, чтобы менты не заподозрили подмены. Джони тряхнул головой и прислушался к Бельмондо.

- …Короче, учитывая, что ты сам пришел и грузишься за брата, мы забудем про неустойку. Мы не кровожадные, - обвел Бельмондо взглядом своих нукеров. - Возмести нам убытки - двадцать тысяч зеленых, и краями. Хоть наш брат и сидит, мы не будем иметь претензий к адвокатской гильдии в лице Мамедова Джавида. Ты грузишься, поэтому сам и назови время.

Джони замялся, он был не готов назвать время, нужное для решения вопроса, а пустых обещание давать не привык.

- Неделя, - ответил Алик за него. Джони кинул взгляд на Алика, тот уверено покивал. - Недели будет достаточно.

Джони и Алик возвращались. Капли мелкого осеннего дождя лежали на лобовом стекле, усиливая печальное настроение. В голове Джони крутилась сумма - двадцать тысяч долларов… двадцать тысяч долларов… Теперь было понятно откуда у брата дорогой гардероб, откуда съемная квартира, в которой Джони жил сейчас, как король. Алик показывал на стоянке черный «Мерседес» - купе, разбитый Джавой.

- Да-а-а, братец… не думал я, что ты такой… - говорил Джони. - Я там сижу, а он тут шикует. Не зря зэки говорят: «Адвокаты все пидорасы».

Возмущению его не было предела. Будь сейчас Джава рядом, Джони съездил бы ему по физиономии с большим удовольствием.

- Алик, какая неделя?! О чем ты говоришь?
- Я тебя отвезу к одному человечку. Послушаем… он кое-что предлагает.

Алик привез Джони к приятелю, Грише. Гриша долго озирался, молол какую-то чепуху, не мог довериться незнакомцу. Но алчность и болезнь детей богатых родителей, когда привычка жить на широкую ногу не дружит с привычкой честно зарабатывать, пересилила.

Гриша рассказал, что на улице М… семья еврея, старого знакомого папы, собралась покинуть Россию. Они распродают драгоценности, накопленные не одним поколением. Папа хотел приобрести старинную вещь - «Глаз Анубиса», и посылал Гришу к знакомому, и Гриша своими глазами видел большой ларец полный ювелирных украшений. В квартире не было мебели - все продали, остался один диван и самое малое. Из этого Гриша сделал вывод, что наличности тоже должно быть достаточно.

- Вот такой бриллиант, - давил Гриша на янтарный ноготь большого пальца. - Вот такой...

В общем, Гриша дал зуб за выгодное дело и сказал, что рассчитывает на «Глаз Анубиса» и треть куша. Только он предупредил, что евреи осторожные и надо придумать, как к ним попасть. Абы кому они дверь не открывают.

Джони шел по осеннему листопаду, покрывавшему землю желтым ковром. Отвык он в зоне от вольных вещей и чувствовал себя неестественно, как на карнавале. Вечернее мягкое солнце бабьего лета ласкалось. В другое время Джони наслаждался бы такой погодой, но в эту минуту закатное солнце раздражало.

Джони вошел в подъезд. Поднялся на этаж. Его ждал человек Алика.

- Чай, кофе? - предложил парень, одетый по-домашнему.
- Нет, благодарю, - отказался Джони, - Поеду, пока светло.

Парень протянул гостю тяжелый, как будто там лежал трехкилограммовый гантель, пакет. Джони достал из пакета матерчатый сверток, хотел развернуть.

- Там все, как просил Алик, - пояснил парень.

Джони сбежал по ступенькам, вышел из подъезда. Вдруг его окликнули.
За спиной стоял милиционер.

- Участковый Н…, - представился и кинул руку к фуражке. – Документы, будьте любезны...

Джони достал паспорт, протянул участковому. Тот, листая, спросил:

- В 5-ую квартиру приходили?

«За мной из подъезда вышел. Значит, следил и видел - куда я приходил. Отрицать глупо, вызову подозрение», - пронеслось в голове Джони.

- Да, - как можно безразличней ответил он.
- Зачем?
- Как зачем? Приятель мой… учились вместе…

Повод придраться исчез - штамп московской прописки красовался на развороте. Участковый разочарованно вернул паспорт.

- Все равно я 5-ую квартиру разгоню, - зло пригрозил он. - Я не позволю… на моем участке.

Джони недоуменно пожал плечами и пошел прочь.

Зайдя за угол, он облегченно, чуть ли не присвистнув, выдохнул. Сердце билось то в пятках, то в гландах. Ударившая в голову кровь разлилась по телу, переливая клапана адреналином.

«Вот подстава!.. - стучал страх в висках Джони. - Сейчас только этого не хватало! Нет! Только не сейчас! Он должен сделать задуманное и помочь брату. Проколоться он не может».

Джони вышел на пустую остановку В… проспекта. Смеркалось. Поток машин прошел. Вдали мерцали огни светофора. Вот-вот должен был пойти следующий поток.

Вдруг Джони заметил, как бы крадущийся по обочине «Москвич» мышиного цвета. 
Когда машина поравнялась, сердце упало в пятки, ноги ослабели. По борту проявилась синяя полоса - «милиция». Два мордоворота смотрели на него через приспущенные боковые окна.

Машина, было, прокатилась мимо…

«Фу-у… отлегло», - вытер испарину со лба Джони, как услышал скрип тормозов. Крякнула коробка передач. Машина сдала назад.

Два мордоворота в милицейской форме с укороченными «калашниками» наперевес подошли к Джони.

- Предъявите документы!..

Алик достал из пакета матерчатый сверток. Развернул. Аккуратно положил на стол два черных пистолета.

- Все на месте. Порядок, - повернулся он к Джони. - И что?.. Я слушаю, брат.
- Прикинь, что за херня! - эмоционально жестикулировал Джони. - Я чуть не поседел! Два крепыша, как SS-овцы - локти на автоматах, говорят: «Сколько времени находишься в Москве?» Я им: «Больше пяти лет». Они так на меня зыркнули… Тот, кто паспорт держал, начал быстро листать. А там прописка! «Работаете или учитесь?» - спрашивают. Я им: «Раньше учился, теперь работаю. Адвокатом. В адвокатской конторе». И адрес назвал. Они паспорт вернули, под козырек: «Счастливо». Вежливые такие.
- А как ты думал? Легальная ксива много проблем решает.
- Хоть в этом Джава молодец!.. Менты спрашивают: «Оружие, наркотики есть?» Я им: «Нет». Второй подшагнул ко мне: «Формальность. Руки приподними». Я руки в стороны развел. Пакет в руке. Даже не спросили. Прикинь, пакет тронули бы!.. Все! Попал Джава! Кронты! Прием!.. Только они отъехали, я на грача прыгнул.
- Все нищтяк! Тебе фартит, - заключил Алик.
- А может, это знак… недобрый?
- Да нет, - махнул рукой Алик. - Сделаешь дело и все. Нет тебя. Еще год до освобождения - лучшего алиби и представить нельзя. Дам тебе надежного человека, с ним пойдете. Парень верный и неприметный - на русского похож. С ним проблем не будет.
- Надо еще место посмотреть.
- Вместе и посмотрите. Остальное, сам решай. Не мне тебя учить.

В первой половине дня в квартиру Садовских позвонили. Пожилой Семен Садовский неспешно пошаркал по пустой квартире к входной двери: «Кого это черт принес?» 
Посмотрел в глазок. На лестничной площадке, преломляясь через линзу глазка, стояли два человека в белых халатах. Семен замешкался. Позвонили еще раз.

- Кто там? - как-то резко крякнул Семен.
- Скорая помощь… - ответили за дверью.
- Какая еще скорая помощь? Мы никого не вызывали, - глухо протянул Семен. 
- У нас вызов по вашему адресу…
- По какому адресу?

Голос за дверью назвал улицу, дом и квартиру.               

- Что такое, Сеня? - появилась в прихожей супруга.
- Феня, мы вызывали скорую?

Супруга выкатила глаза, отрицательно покачала головой. Прошла на кухню.
- Мы не вызывали скорую! Это ошибка! - решительно проговорил Семен. 
- Тогда распишитесь за ложный вызов… 

Семен снова припал к глазку. Заныло под ложечкой. Что-то говорило - не открывай.
- Сеня, - позвала жена из кухни. - Поди сюда. Глянь…

У подъезда стояла карета скорой помощи, еле заметно дымя выхлопом.

Алик ковырялся в куче ювелирных украшений, вываленных на стол, и что-то незаметно положил в карман. Джони сосредоточено шелестел купюрами, считал и складывал: рубли к рублям, доллары к долларам. Его подельник сидел на софе и возился с оружием.

- Гардаш, - бросил ему Алик. - Протри и убери пушки.
- С них не стреляли.
- Все равно… Пригодятся еще, - настоял Алик. – Как же скорая под окнами оказалась?
- Мы вызвали, - сказал Джони. - Двумя этажами ниже. Как знал - матерые ехуды по окнам шушарить будут.
- А прикид откуда?
- Помнишь, у меня приятель был, фельдшер? В Афгане служил. Я его частенько накуривал… Он подогнал халаты, сумку медицинскую, фонендоскоп.
- Что? - сощурился Алик.
- Ну… херня эта, которой людей слушают.
- Ну-ну…Ты и термины выучил?
- А как же, - хохотнул Джони. - Подготовился, в натуре. Про журнал уже сам смекнул, что расписаться надо… по рассказам фельдшера.
- А ушли как?
- Гардаш их скотчем перетянул и рты заклеил.
- Барахло долго искали?
- Да нет. Пустая хата. Цацки в кухне в шкафу среди круп были. Деньги в диванной нише. Терпилы, когда перестали за сердце хвататься, да так, что можно было реальную скорую вызывать, поняли, что мы не убийцы, шок прошел, стали притворяться, говорят: «Богом клянемся, ничего нет». Когда гардаш нашел ларец, хотели уходить. Я вспомнил - Гриша говорил, что деньги должны быть. И попросил их подняться с дивана…
- Короче, я так думаю, - сказал Алик. - Двадцать косарей отдадим Бельмондо. Остальное поделим на четыре части. Грише за наколку, гардашу и нам с тобой.
- Гриша же треть хотел, - припомнил Джони.
- А кто теперь знает, что это не треть? От терпил, конечно, разойдутся слухи, что копи царя Соломона вынесли. Только кто этому поверит? А со слов терпил, как известно, не предъявишь. Теперь так, - серьезно продолжил Алик. - Вечером сауна, девочки… отводи душу. Утром дуй в зону. Нет, и не было тебя. Так всем спокойней будет. Твою долю, когда конвертируем, положу, куда скажешь.
- Давай часть наркотой по нашим каналам загоним в зону, - предложил Джони. - Мне ведь еще год чалиться. 
- Что, теперь все настолько?.. В наше время кололись единицы. Это считалось благородным кайфом. Не всем доступным. И отношение было другое.
- Сейчас единицы не колются. Ничего больше не надо там. Все принесут, все дадут, только уколи. Будут в рот смотреть. Взгляды ловить. И споют, и станцуют… Ментам такая постанова на руку. Они алкоголя боятся. Пьяный зек - смелый зек, опасный и непредсказуемый. А уколотый - смирный - сидит, втыкает, слюни пускает. Помнишь, когда пять грамм героина загнали? Я был блатнее Дяди Миши!
- Кто это?
- Дядя Миша ростовский, легенда.

Джони зашел в кабинет начальника оперчасти.

Он испытывал двойственное чувство. С одной стороны, ноги не шли, на душе скребли кошки. Никогда бы не подумал, что своими ногами пойдет в зону. С другой, брата надо было вызволять. Как тогда, четыре года назад, когда сам пришел к ментам сдаваться. Да и на свободе в таком положении душа не на месте. Вот пройдет год, и он вылетит на свободу вольным соколом. И полетит по просторам новой жизни, законно, со своими документами. Тогда держись!.. А пока он поймал себя на мысли, что даже заскучал по отряду, по мужикам. Предвкушал встречу и готовил разные хохмы. Он снова задумался - как там Джава? Ведь это совсем не его мир.

Начальник оперчасти выразил сожаление:

- Свидание было две недели назад. Не положено. 

Джони представился не просто братом осужденного, но и общественным защитником. Показал удостоверение адвоката и, подложив под бумаги на столе купюру, абсолютно убедил принципиального начальника. Тот лично проводил Джони в адвокатскую комнату. Деликатно справился:

- Что в пакете?
- Сигареты, чай… Угощайтесь.   
- Спасибо, - достал начальник пачку «Мальборо». - Ваш брат стал на путь исправления. Поэтому и мы… Что мы не люди?

Завели Джаву. Выглядел он неважно: похудел, осунулся, под глазами появились темные круги.

«Это тебе не с девками по кабакам гулять, - подумал Джони».

- В вашем распоряжении полчаса, - буркнул начальник и закрыл дверь с той стороны.

Джони кинулся к брату, обнял его.

- Джава, как ты, брат?!            

Джава был подавлен, как в оцепенении. Он молчал и не смотрел в глаза.

- Давай, брат, переодевайся, меняемся, - торопил Джони. - Все хорошо. Я решил твои проблемы. Что с тобой? Подумаешь, две недельки потоптал зону. Алик все объяснит. На, закури. Да что с тобой?..
- Этот человек здесь, - промямлил Джава.

Джони шел с вахты в отряд. Арматура решеток локальных секторов мелькала в глазах. Казалось, ничего не было: веселых попутчиков, поезда, Москвы… Алика, Бельмондо, Гриши… Уютной московской квартиры, сауны, девочек… Все прошло как сон. Пролетело как один день. Теперь привычная роба и специфичная вонь. Поверки, разводы, шмоны… Еще год терпеть бетон и арматуру в поселке обратной перспективы. 

Но был и приятный момент. Джони был горд, что помог брату, провернул непростое, даже лихое, дело за такой короткий срок. При этих мыслях ветерок лизнул прохладой виски. Джони поправил кепку. Он предвкушал встречу с братвой, как подросток первого сентября, когда идешь в школу с радостью, хотя понимаешь, что это всего лишь эффект от встречи с друзьями после каникул.

Оставшийся год Джони просидит, как король. К зоне так привыкаешь, что кажется - это и есть естественная среда - жесткая, зато предсказуемая. «Кормят, охраняют. Чего не хватает?» - шутят зеки. Тем более он усилил свои позиции и нуждаться ни в чем не будет.

Джони подошел к локальному сектору «жилая зона». На дверях стоял старшина козлов, москвич Эдик.

Может он и не москвич, но, когда пришел по этапу с Москвы, блатные москвичи увидели в нем родственную душу. Подтянули к себе и уверяли братву, что он бродяга. Позже Эдика кто-то узнал. И как это бывает, те, кто больше всех за него глотку рвал, первые отвернулись. Эдик, недолго думая, перебежал в отряд СДП (секцию дисциплины и порядка), чем снял все вопросы. Потом нацепил самый большой «косяк» - красную повязку, и вышел патрулировать плац в звании старшины козлов. «Лучше быть первым во втором ряду, чем вторым в первом, - был его девиз. - На свободу с чистой совестью!»

- Что несешь? - спросил козел-Эдик.

Джони передернуло. С каких это пор козел набрался смелости разевать роток на его сидорок?

- Тебе какая разница? - бросил Джони.
- Там тебе объяснят, какая разница. Иди в отряд.

Джони направился к локальному сектору своего, как думал, отряда.

- Куда?! - крикнул в след козел-Эдик. - Тебе туда, - показал на отряд СДП. - С вахты пришел, забыл все?

В голове Джони поднялся тайфун, все загудело. Кулаки зачесались. Он чуть не кинулся на оборзевшего козла. Но на плацу, под камерами... Нельзя. Да и на вышке сидят контролеры.

Металлическая калитка локального сектора СДП открылась. Ноги не шли. Кто-то внутри Джони уперся и не хотел заходить. Зайдешь, все. Пиши, пропало. Что жил - то зря. Такую кляксу с доброго имени не сведешь. У Джони был выбор: дать волю эмоциям и затоптать козла прямо тут, на плацу. Поступить как истинный бродяга. Но это прибавка к сроку. В лучшем случае год ПКТ, откуда ничего не исправить. Или подчиниться, понять, что случилось. Козел борзел не просто так. Значит, что-то произошло.

Джава, Джава… Джони стал догадываться, в голове крутились слова начальника оперчасти: «Брат стал на путь исправления». Две недели не смог пролежать на шконке. Натворил дел. Перевернул все с ног на голову.

Джони притаился. Пропал сон и аппетит. Его спутниками снова стали чай и сигареты. Нужно было все разузнать. Когда вляпался в дерьмо, все отходит на второй план пока не отмоешься.

Вмиг Джони превратился из авторитетного в зоне человека в «шерсть», чей статус ниже плинтуса. Он зарабатывал авторитет с таким усердием, с каким верующие строят храм. И теперь все рухнуло.

Такой подставы удачливый авантюрист не ожидал. Считал себя умным, расчетливым, предусмотрительным, но подобного развития событий не предполагал. Что казалось ему пустяком, оказалось темным лесом для брата.

Барракуда возвращался из швейки. Нес подлатанные прохоря, которые должны прослужить еще одну зиму перед тем, как он захлебнется кровью на больничной койке.

В сумерках Барракуда заметил одинокий силуэт в локальном секторе СДП. Огонек сигареты мерцал глубокой затяжкой.

- Барракуда, - позвал голос. - Подойди.

Барракуда огляделся. На плацу было пусто. 

- Джони, ты? - пригляделся Барракуда.
- Да, я… На, вот, покуришь, - протянул пачку «Мальборо».

Барракуда спрятал сигареты в карман.

Джони хотел знать, что произошло. Барракуда долго не верил в историю с подменой, но все как будто сходилось. Он почувствовал себя вовлеченным в тайну.
Не смотря на порицание братвы за шушуканье с козлами, Барракуда долго простоял возле локального сектора СДП. Он рассказал, что, когда Джони сходил на свиданку и поменялся с братом, если это конечно правда, в отряд поднялся некий Тельман, недавно прибывший этапом и, как отрицала, «загоравший» в ШИЗО.

В этот день Джони или тот, другой, близнец, не встретил человека в отряде, как это всегда бывало, а вел себя как-то странно, будто заболел. Тем более прибывший оказался кавказцем, как бы земляком Джони, и весь вечер приставал с вопросами: «Не знакомы ли они?»

Ночью в углу барака горела самопальная балдоха. Табачный дым клубился и нависал над доской, замирал, потом уползал, поняв исход партии. Мужики всю ночь просыпались от монотонного стука костей.

Наутро Тельман объявил, что Джони проиграл ему в нарды десять тысяч. А так как время расчета не оговорили, подразумевалось, что играли на «сразу». Таков неписаный закон, таковы традиции.

Собрались бродяги и порешили, что Джони должен тут же рассчитаться. Расчета не оказалось. Двинул фуфло. Дали ему по голове. За день он наслушался - как поступают с фуфлыжниками, что фуфлыжнику не место среди порядочных людей, что фуфлыжник хуже пидораса и тому подобное, и по вечерней поверке «стал на лыжи». А место такой нечисти в козлятнике.

- Красивая история, - пробубнил Джони и бросил бычок, разбившийся в искры, подхваченные осенним ветром. - Только от своих можно ждать такую подлость. Послушай, Барракуда, принеси мою заточку. Ту, с клепаной ручкой. В ножке твоей шконки я заныкал.

Старший козел-Эдик подтягивал правописание - заполнял графики выполнения хозработ. Одни горбатятся в предзоннике, промзоне, столовой. Другие откупаются. Даже ставшие на путь исправления, как считает их администрация, не равны. Каждого в списке знал Эдик, и знал - кого кем заменить, если придет очередь пахать тому, кто откупился. Недавно он вписал в список новую фамилию и ждал подношений, иначе погонит новичка на самую тяжелую и унизительную работу.

Отрядник такую тактику негласно поощрял. Какая разница - как подопечные трудятся на благо хозяина, и зарабатывают свободу. В своем кабинете он должен чувствовать себя начальником и видеть уважение и трепет подчиненных. А чтобы так было, козла надо хорошо выдрессировать. Плохой козел - непослушное стадо.

От того, насколько Эдик ладит с отрядником, зависело его личное благополучие. Прогляди хитрого пройдоху, дай себя подсидеть, и самого погонят, подбодряя дубиналом, на унизительную работу. И с тех пор, как Мамедов перебежал к ним в отряд, Эдик не спал спокойно. Потому что для Эдика он был не Джони, а осужденный Мамедов - очередной скурвившийся или ссученный блатной, от которого можно ждать чего угодно.

Джони зашел в кабинет старшины, к козлу-Эдику. Положил перед ним пачку чая и пару пачек сигарет «Мальборо».

- Проведи в отряд, - твердо сказал Джони.

Косясь на подарок, Эдик призадумался.

- Придумай что-нибудь.
- Пойдешь после обеда с Констанцией на уборку отряда? - предложил Эдик. - Я тебя запишу в разнарядку.

Разумеется, это претило Джони до тошноты, но другого варианта попасть в бывший отряд не было. Он чувствовал себя сидящим в бочке с дерьмом, которую провозят через весь мир на постыдное обозрение. Так унизительно никогда в жизни не падал. Инстинкт самосохранения говорил - смирись, осталось меньше года и свобода, ты все забудешь, как дурной сон. Но гордость не хотела слышать этого. Джони стал как помешанный. Погрузился в состояние аффекта. Мысли закипали до шевеления волос на голове. Проходя по зоне, он ни с кем не здоровался. Мужики делали вид, что не замечают его. Он в опале. С ним не желательно контактировать. Он стал изгоем. Это было противоестественно его природе и приводило в бешенство.               

Проникнув в отряд Джони позвал положенца, смотрящего за игрой, и попросил собрать сходняк. Он вел себя уверено и этим подкупал. Держался так, будто ничего не было: фуфла, побоев, бегства в отряд СДП. Положенец послал пробить зоновский сходняк.

Каждый из двенадцати отрядов послал по два-три достойных делегата. Из инвалидного отряда приковылял старый крытник, одноглазый карлик. Присел в углу на табурете, его обступила молодежь. Повисло монотонное бубнение. Собрание пестрило наколками, фиксами, четками. Напряжение и табачный дым выдавили кислород из помещения. Открытая форточка не справлялось, было тяжело дышать. Все посматривали на положенца.

Рядом с положенцем стоял прежний Джони, которого знала зона. Только братве нужен был не прежний Джони, а подломленный гривотряс - исполнительный и без амбиций. Многих присутствующих раздражал этот пронырливый «зверек». Залетный, а заткнул за пояс местный блаткомитет. Хоть завистники сами не раз кормились с его рук, но упустить возможность подмять под себя Джони, а значит, контроль наркотиков, не хотели. Кто получит такую марионетку, тот царь и бог.

Расчет Джони был на былые заслуги и понимание братвы. Он раскрыл карты - рассказал о подмене с братом. Предложил братве, если рассчитается с Тельманом, и положит в общак неустойку, то реабилитируется. А это подразумевало, что все вернется на круги своя: отряд, проход, деревянная кровать и ковер: «Утро в сосновом бору».

Положенецу предложение неустойки в общак понравилось. Смотрящий за игрой был не против, какой-никакой расчет лучше, чем фуфло, ничто, воздух. Но положенец решил пока оставить Джони под вопросом. Ведь были и непримиримые поборники чистоты понятий, а они и слышать не хотели о реабилитации.

Сверкнув глазами, Тельман брезгливо показал на Джони, как на падаль, и зло бросил:

- Для меня он все равно останется фуфлыжником!

Джони подскочил, блеснула заточка… Тельман издал глухой стон. Зрачок расширился.
Душа покинула тело. Повисела под потолком - убедилась, что заточка попала в сердце и, брякнув форточкой, вылетела из барака.

Поднялся одноглазый карлик и истошно прокричал:

- Братва! Бей фуфлыжника! Ломай ****ину!

(Прошу прощение. Меня часто обвиняют в натурализме. Поэтому скажу так).

Поднялся одноглазый карлик и торжественно провозгласил:

- Господа! Накажем этого джентльмена! Он перешел все рамки, не посчитался с нашим этикетом!

Стая шакалов кинулась на волка. Эфир наполнился лязгом зубов, треском костей, рыком и визгом…

Появился Анубис, предводитель шакалов. Толпа расступилась. Анубис обошел тело, обнюхал и прилег у изголовья, облизался и застыл.    

Глаза залил яркий свет. Шум стих, потом пропал… Джони увидел золотое солнце… Как бежит вдоль берега моря… Услышал прибой и крики чаек. Крики чаек… Крики… Чаек… 

Мамедова Джавида повесткой вызвали в Главное Управления Исполнения Наказаний (ГУИН). Он догадался, что это по поводу брата, и оделся, как на парад, как на важное судебное заседание. По дороге в ГУИН не покидало тревожное чувство. Что опять стряслось? Как надоел ему Джони со своими проблемами. Все у него не как у людей. Именно Джони был непоседой и главным источником головных болей родителей. Но почему-то мать всегда больше переживала за Джаву, а не за Джони. За Джони она почему-то была спокойнее. «Джони не пропадет, - говорила мать. - А ты, Джава, мягкотелый». 

Джавиду вручили свидетельство о смерти брата и скупо пособолезновали. Посадили на стул. Налили стакан воды. Потом попросили расписаться в каких-то бумагах. Объяснили, где и когда можно будет забрать личные вещи брата.

Затем, при бронзовом взгляде Ф. И. Дзержинского, объявили благодарность за вклад в борьбу с организованной преступностью.

Подполковник управления торжественно сказал:

- Настоящие патриоты для достижения целей никогда не считались с кровными узами. Поздравляю!.. - потом добавил. - Если захотите продолжить образование в аспирантуре, мы посодействуем. У нас, знаете ли, большие возможности. А этого человека вы должны знать, - представил подполковник вошедшего Алика, уважительно назвав его Гейдаровичем. - Наш человек под прикрытием. Познакомьтесь...

Алик пожал руку Джавиду и выразил искрение соболезнование. Минуту помолчал. Потом заговорил протокольным тоном.

- Когда ваш прославленный дед в составе 2-го Украинского фронта освобождал Румынию, их полк стоял под Бухарестом. В ходе разведывательно-диверсионной операции группа вашего деда наткнулась на раненых немецких солдат, которых не успели эвакуировать. Среди немцев был тяжело раненный офицер, некогда служивший в армии Роммеля. Если фельдмаршал Роммель был «лис пустыни», то ваш дед лис… просто лис, - Алик Гейдарович сказал это по-азербайджански и хитро сощурился. - Он облегчил страдания умирающего, опоив кукнаром. Уменье готовить подобного рода зелье он вынес, кочуя по просторам Азии. Немецкий офицер перестал бредить, пришел в себя. В знак благодарности перед смертью он положил в ладонь вашего деда завернутый в старинный бархат камень. «Anubis Auge», - простонал на издыхании немецкий офицер. То есть «Глаз Анубиса». Вашего деда это, конечно, поразило. Скитаясь по Ближнему Востоку, он не раз слышал легенды об этом таинственном камне. И вот, бриллиант сам пришел к нему в руки. Но молва, что «Глаз Анубиса» приносит несчастье, подтолкнула деда сдать камень Советской власти. За что заслужил уважение и почет - прибавку к почестям фронтовика. Правда, в послевоенной неразберихе след камня потерялся.

- Вы же понимаете, - вставил подполковник. - Бриллиант имеет помимо антикварной и историческую ценность. И наконец, престиж страны.      

У Джавида закружилась голова. Голоса удалились… доносились лишь отдельные фразы: …сотрудничество… перспектива… международный уровень… правое дело… игровой долг - долг чести… долг чести…

В ночном небе северного полушария можно наблюдать созвездие Близнецы. Они бредут по Млечному Пути рука об руку и постоянно спорят - чья звезда горит ярче.
Близнецы замолкают, внимая Вселенной, слушая мифы о брате, отказавшимся от бессмертия ради брата, и бредут дальше… горя по-разному, живя по-разному, но всегда вместе.