Гречиха

  Посреди огромного поля стоит добротный дом. На елани, перед ним, расположился крытый навесом колодец. За колодцем, поодаль, за кустом тальника, низенькая баня. На задах, за огородом, большая конюшня с выгоном.
  Это хутор Муратовский. Ближайшая до него деревня Осиповка располагалась в 8 верстах.
  Здесь жил Илья Афанасьевич Муратов, первопоселенец, большак всей огромной семьи.
  Поселился здесь Илья Афанасьевич больше полувека назад со своим отцом Афанасием Титовичем. Это было в год, когда царя-освободителя бомбой лихие люди убили. Илье Афанасьевичу тогда едва двенадцатый год минул.
  Кроме большой поляны, изредка заросшей деревьями, здесь ничего до Муратовых не было. Раскорчевывали, перепахивали, сеяли, строили.
  Год от года ширилось поле Муратова старшего, росла и семья. Сын его Афанасий женился. Жену себе из Осиповки взял. Дети у него стали родиться. Да многие из них и до года не доживали. Свозили их бедных «под тополя», на кладбище за Осиповкой. Туда же свезли четверть века назад и самого Афанасия Титовича с его женой.
  В семье за главного теперь Илья Афанасьевич встал.  Двое его сыновей: Евсей и Федор выросли. Обженились.
  Старший сын Евсей через несколько лет вместе со своей семьей в Осиповку подался, в колхоз устроился. Илья Афанасьевич выделил им имущество, скот. На хуторе вместе с Ильей Афанасьевичем и его женой остался только младший сын Федор со своей женой и тремя дочерями и девятилетним Митькой. В последнее время и Федор стал поговаривать об отъезде.
  – Так, что батя, может в Осиповку к Евсею переедем, – начинал свой разговор Федор, – колхоз-то развивается, ферму новую возвели, дома работникам строятся, детский сад и клуб новый открыли.
  – Никуда я с хутора не поеду, – упрямился старик. – Здесь мой дом!
  – Так тяжко без брата стало, – ты бать с мамкой уже постарели, Митька еще мал в поле работать, да и начальную школу он заканчивает, а следующая ступень обучения только в селе Фокино, за пятнадцать верст в школу-то не набегаешься.
  – Не держу я тебя, Федор, – сказал Илья Афанасьевич, – хочешь, переезжай, но я здесь останусь, тут мой дом, здесь всё моими руками сработано, как ты не можешь понять этого!
  Через некоторое время Федор все-таки со своей семьей перебрался в Осиповку. Илья Афанасьевич отдал Федору лошадь, корову и бычка. Себе оставил только старую белую лошадь, козу и пяток кур.
  Поле, которое собственноручно Илья Афанасьевич со своим отцом, а потом с сыновьями когда-то раскорчевывал, пахал, боронил и сеял, колхоз в тот же год оприходовал. Посеяли на поле клевер с тимофеевкой. Решили покосом это поле сделать. Илья Афанасьевич и не возражал, даже рад был, что рядом жизнь начинала бурлить. В страду, в покосную пору, он сам работникам колхоза помогал в работе по заготовке сена. В свой дом пускал на постой работников.
  Вскоре жена Ильи Афанасьевича занемогла и перебралась жить в Осиповку к сыну Федору. Остался Илья Афанасьевич бобылем на хуторе.
  Однако, сыновья и внуки не забывали старика. Каждый день кто-нибудь из них приезжал, помогал по хозяйству, благо, что до Осиповки недалеко.
  Особенно часто гостил любимый внук Митька, единственный сын Федора, поскрёбыш. В год, когда Федор уехал из хутора в Осиповку, Митька уже заканчивал начальное звено школы. Но все каникулы жил он у деда на хуторе. Помогал ему управляться с небольшим хозяйством.
  А тут ещё весной старая лошадь ожеребилась. Кобылка родилась светло-серой масти в мелкие темные пятна. Пятна эти, бурого цвета, были настолько мелкие, что казалось, будто кобыла извалялась в зернах, которые намертво прилипли к её белой шкуре. Каждое пятнышко по форме напоминало зерно гречихи. За эти необычные пятна и получила лошадь свою кличку – Гречиха. Так прозвал ее Митька. Целыми днями ухаживал он за кобылкой: кормил и поил её, чистил стойло.
  К осени следующего года Илья Афанасьевич с Митькой начали готовить Гречиху к упряжи. В конце лета начали обтягивать кобылку вожжами. Учили командам.
  – Сейчас надо, чтобы Гречиха привыкла к вожжам, не боялась опоясывающих ее ремней, а зимой, когда она окончательно окрепнет, можно и под оглоблю ее заводить, – пояснял Илья Афанасьевич своему внуку. – Потихоньку будем приучать её. Все новое для Гречихи из упряжи будем ей давать сначала обнюхивать, чтоб не она боялась.
  – Деда, а ты сколько лошадей в жизни к упряжи готовил? – поинтересовался Митька.
  – Ох, не считал, паря, ну с десяток-то будет, – отвечал дед. – В основном лошадей-то для работы в поле разводили, в телегу, сани, плуг и бороны их впрягали. Только некоторых для верховой езды справляли. Вот и Гречиху сперва к тягловой упряжи приучим, а там, через год, когда у нее кость окрепнет для верховой езды, будем с тобой её объезжать. Пойдем-ка сбрую из-под навеса вынесем.
  Митька обрадовался тому, что дед хочет Гречиху еще и для верховой езды готовить.
  – Долго учиться ей для верхового? – спрашивал Митька.
  – Ну, месяц-два уже обвыкнуться с седлом должна, – пояснял старик. – К тому времени она упряжи страшиться не будет.
  – И через год я могу уже на Гречихе прокатиться? – спросил Митька. – Я уже катался верхом на двух лошадях колхозных, Каштане и Богатыре.
  – Хо-хо, паря, быстрый ты, – усмехнулся Илья Афанасьевич. – Те-то лошадёнки уже давно объезженные, и мерины они. Не забывай это. Мерины завсегда спокойнее объезжаются. А ты вот кобылу попробуй объездить. Вот задача-то!
Илья Афанасьевич и Митька на протяжении нескольких дней надевали на Гречиху то вожжи, то седёлку, то хомут. Поначалу Гречиха с недоверием относилась к этим незнакомым для нее предметам, нервно фыркала, косила свои большие глаза, мотала головой, переступала с ноги на ногу. Но Илья Афанасьевич, ласковым голосом, нараспев, успокаивал её.
  – Ну, милая, не боись, моя хорошая, – словно убаюкивал дед лошадь. – Все хорошо, милая моя.
Митька также гладил длинную крепкую шею лошади, и каждый раз как его дед надевал на Гречиху какой-то из элементов сбруи, давал ей по сладкой морковке.
  – Молодец, Гречиха, не бойся, – подносил Митька оранжевую морковку вместе с зеленой ботвой к бархатным губам Гречихи, – кушай моя хорошая.
К началу зимы на Гречиху уже надевали седёлку, хомут, шлею, вожжи и уздечку. Сложнее всего Гречиха привыкала к уздечке. Непривычны ей поначалу были удила, вкладываемые ей в пасть, которые долго она пыталась пережевать своими большими крепкими зубами. Но со временем и к ним привыкла.
Вскоре лошадь уже спокойно относилась к взнузданию, ко всей упряжи. На выгоне Митька водил свою лошадь в поводу. Гречиха спокойно шла за ним.
  – Ай, молодца, ай, молодца! – радовался Илья Афанасьевич, не то лошади, не то своему внуку, ловко управляющемуся с Гречихой.
К деревянной дуге, поверх хомута, гужами прикрепили оглоблю саней.
  – Всегда смотри, чтобы дуга прямо была, посредине лошади, – учил внука Илья Афанасьевич. – Чтобы не перекашивалось, регулируй гужами. Иначе тяжело лошади придется, скособочит её. А теперь забирайся в сани и держи вожжи, а я под узду поведу.
  Митька быстрым скоком забрался в деревянные сани, и стал было уже тянуть вожжи.
  – Тихо заполошный, вожжи ослабь, – прикрикнул на внука Илья Афанасьевич. – В поводу сначала повожу, а как узду ослаблю, ты вожжи-то и натягивай.
Через пару недель Митька полностью освоился с упряжью, ездил на запряженной им самим Гречихе в Осиповку, помогал родителям и деду подвозить на санях дрова и сено с дальних покосов, ездил в соседнее село Фокино на занятия.
  – Лихо, ты, сын, научился у деда запрягать лошадь, – удивлялся отец Митьки, Федор.
  – Мы с дедом летом Гречиху верховой учить будем! – с гордостью заявлял Митька, залихватски вытираю рукой свой мокрый нос.
  – О, как! – заулыбался Федор. – Верхом скакать будешь как Чапай али Будённый!
  – Буду, и никто не догонит!
  Летом, как и обещал своему внуку, Илья Афанасьевич подготовили Гречиху
к верховой езде.
  Дождался он, когда зарядят ливни, когда вся земля вокруг раскисла, в кашу превратилась.
  – Ну, Митька, давай опробуем верхом Гречиху, – хитро усмехаясь в бороду, сказал Илья Афанасьевич, – лучше конечно зимой объезжать, когда снега много вокруг, падать мягче. Но и сейчас не убьёшься ежели с лошади свалишься.
  – Я не свалюсь! – хвастливо заявил Митька, – Что ж я, на лошадях не ездил что ли?!
  – Ну, на всякий случай я баньку-то подтопил, – весело щурясь, смотрел на своего внука старик.
  Не сразу далась Гречиха. Испугалась она, когда Митька, подтянувшись в стремени, вскочил на нее верхом. Долго носила лошадь по всему выгону на себе ездока. Вставала на дыбы и Митька мешком с неё сваливался в мягкий навоз. Или набирала разбег, а потом резко останавливалась, пригибая передние ноги и голову к земле. Ездок тут же кубарем летел в навозную жижу, звучно поднимая во все стороны от себя темные брызги.
  Несколько часов провозился Митька с Гречихой. С ног до головы был черный от налипшего на него навоза и грязи. Через какое-то время Гречиха успокоилась и стала степенно ходить по загону, с чавканьем вытаскивая из грязи свои ноги. А на чёрном Митькином лице в это время видны были лишь его белые зубы.
  – Ай, молодца, ай-да молодца! – радовался Илья Афанасьевич.
  В следующие годы Митька не расставался со своей лошадью. На занятия верхом на ней ездил в Фокино. После занятий, возвращался в Осиповку к родителям. А вечером галопом мчался через поля на хутор к своему деду. Везде поспевал Митька на своей Гречихе.
  Вскоре Илья Афанасьевич совсем отдал Гречиху Митьке вместе со всей сбруей. Ох и радовался же он этому. На девятнадцатом году свою собственную лошадь иметь. Теперь он самый завидный жених на деревне будет!
  В этот же год Митьку призвали на службу. Накануне отправления на сборный пункт, Митька прискакал на хутор, к Илье Афанасьевичу.
  – Деда, меня завтра в армию забирают, вот приехал попрощаться с тобой!
  – Да, дела, паря, – взгрустнул старик, – Отец у тебя в свое время служил, дядья, братья твои двоюродные, сейчас твоя очередь настала.
  – Гречиха у отца пока останется, ты не против? – но ты все-таки присмотри за лошадью, если что, – спросил Митька, прощаясь с дедом.
  – Нет, не против, твоя лошадь, сам распоряжайся ею, – ответил дед внуку. – Служи спокойно, когда не будет у Федора работ по хозяйству, Гречиху у меня на хуторе пусть оставляет, присмотрю за нею. А ты, внук служи достойно!
  – Спасибо, деда! ¬– крепко обнял Митька старика.
  На следующий год, в один из воскресных дней июня началась война.
  На фронт ушли сыновья Ильи Афанасьевича и внуки. Остались дома снохи и внучки.
  Первая похоронка легла на стол в доме семьи Муратовых уже в сентябре сорок первого. Средний внук Ильи Афанасьевича, сын Евсея, пал смертью храбрых. Горе поселилось в доме Муратовых.
  Вслед за первой похоронкой потянулись вереницей следующие, торопились они огласить бабьим криком свою чёрную весть. Два внука и старший сын Евсей.
  Через какое-то время на фронт колхозом были направлены почти все лошади. Забрали и Гречиху, угнав с остальными лошадьми на ближайшую железнодорожную станцию. Погрузили их табуном в вагоны, направили на запад.
  – Эх, обещал Митьке за Гречихой присмотреть, а тут такая оказия! – сокрушался Илья Афанасьевич, когда невестка сообщила, что Гречиху забрали.
  Страшное время переживала оставшаяся в тылу часть семьи Муратовых. Не смогла пережить это время жена Ильи Афанасьевича. Не вынесло ее сердце очередной вести о гибели последнего из сыновей, Федора, Митькиного отца. Скончалась старушка.
  Еще одна смерть в истерзанной и изъеденной войной некогда большой семье. У Ильи Афанасьевича остались только снохи, внучки, да его любимый внук Митька.
  А от Митьки редко приходили письма. Вскоре и с ним оборвалась связь. Несколько месяцев не было от него весточки.
Сильно переживал Илья Афанасьевич, ждал письма от Митьки.
Поздним вечером весной сорок четвертого старик услышал под окном своего дома ржание лошади.
  – Никак кто приехал из деревни? – накидывая на себя полушубок, вслух говорил старик, выходя из избы. – Может от Митьки весточка пришла?
Второпях отворил он ворота. В темноте Илья Афанасьевич едва различил очертания белой лошади. Но из людей никого не было видно.
  – Кто приехал-то? – спросил он.
Никто не отвечал, только лошадь била копытом. Присмотрелся Илья Афанасьевич, заметил, что лошадь без упряжи совсем.
  – Что за новость, с колхозного двора что ли ты убежала? – стал подходить он к лошади.
И тут Илья Афанасьевич разглядел на белой шкуре лошади знакомые ему пятна бурового цвета.
  – Ох, не может быть, Гречиха, ты ли это?! – удивлено воскликнул старик.
Лошадь начала сильно мотать головой и переступать с ноги на ногу, сделала несколько шагов к старику. Она сильно исхудала, прихрамывала на переднюю левую ногу.
  Старик стал гладить Гречиху и увидел на левом боку большие рубцы от ожога, а вместо левого уха у нее торчал лишь небольшой обрубок, на брюхе и холке у нее были мокнущие раны – следы от упряжи.
  – Милая ты моя, – заплакал старик. – Пойдем, в конюшню покормлю тебя.
На следующий день приехал председатель колхоза и рассказал Илье Афанасьевичу, что комиссованных лошадей района привезли на станцию для разбора по колхозам. А Гречиха вырвалась из табуна и ушла в сторону леса.
  – Ну, хорошо, что дошла сама, – говорил председатель. – А то я уж и не знал, что делать. Ушла, а куда? Двадцать верст отмахала!
  – Да знает она дорогу-то и до Осиповки и до хутора, – пояснил старик. – Умная животинка. Откель ее привезли-то?
  – По документам из-под Белгорода, – отвечал председатель. – В артиллерии значилась, ¬видать снаряды на ней подвозили.
  – Да и досталось ей бедной, весь бок опаленный, пришла еле живая.
  – От Митьки-то не было вестей? – поинтересовался председатель.
Илья Афанасьевич только молча головой покачал.
  На протяжении нескольких недель Илья Афанасьевич ухаживал за Гречихой. Смазывал ее раны дегтем, чистил и лечил копыта. К концу лета она совсем поправилась, окрепла. Илья Афанасьевич воспринял это как добрый знак. Зашевелился, затеплился в его душе огонек надежды.
  После первого заморозка начались затяжные осенние дожди. В загонке, где некогда молодой и радостный Митька объезжал Гречиху, к земле прижалась пожухлая трава. Давно здесь не раскисает под проливными дождями земля с навозом, все осокою затянуло.
  Поздней осенью этого же года вернулся Митька домой. Не весь целиком, без кисти правой руки, с обожжённым туловищем и шеей, весь желтый и седой.
  Ох и радости было в доме Муратовых. Радовался и Илья Афанасьевич возвращению с фронта своего любимого внука, когда тот в день своего возвращения сразу навестил старика на хуторе.
  – Как же тебя, Митька, война-то искорёжила, – не без слез смотрел на своего внука Илья Афанасьевич. – Стариком совсем стал.
  – Там не молодеют, – говорил Митька, затягивая папироску.– Главное живой остался, остальное приладится.
  – Верно говоришь.
  – А не писал чаво? – спрашивал старик.
  – Ранило, по госпиталям месяцами маялся, – отвечал Митька. – Потом товарища попросил написать, сам-то уж не мог. Да, видимо, письмо-то по пути затерялось.
На это Илья Афанасьевич только головой качал.
  – Мать сказала, что Гречиха вернулась, сама со станции пришла, – сменил разговор Митька.
  – Подлечил я её, в конюшне она, – улыбнулся Илья Афанасьевич. – Иди, посмотри.
Митька осторожно подошел к конюшне. Не успев ухватиться за щеколду ворот, услышал знакомое фырканье. Открыв ворота, в темноте различил знакомый силуэт.
  – Гречиха, милая моя, здравствуй! – подошел Митька к стоявшей лошади, и смотревшей на него своими большими грустными глазами. Гречиха подалась на шаг назад.
  – Не узнала меня?
  Подошел и Илья Афанасьевич. Стоя в проеме ворот, смотрел он на своего однорукого внука и искалеченную лошадь.
  Лошадь вытягивала шею и обнюхивала протянутую Митькой левую руку. Замотав головой, она сделала шаг вперед.
  – Узнала, узнала! – обрадовался Митька.
  – Нелегко узнать вас двоих, вон как изгрызла вас войной, – заключил Илья Афанасьевич.
  Митька молча стоял, обняв рукой шею своей лошади. А Илья Афанасьевич смотрел на них и вспоминал не вернувшихся домой своих трех сыновьем и внуков.
  – А помнишь, деда, как я Гречиху объезжал? – вдруг спросил Митька, прервал мысли старика. 
  – Да, было время, – тихо ответил старик.
  – Ох, и потаскала она меня по навозу тогда! – начал смеяться Митька. – Я виду не показывал, но, честное слово, боялся в навозной жиже захлебнуться. Не зря ты деда, и баньку тогда затопил. Знал ведь ты, что так будет?
  – Знал, знал, ¬– тоже смеялся Илья Афанасьевич, – наука тебе, наперед не бахвалься, не говори гоп, пока не перепрыгнешь! 
  – А что деда, давай-ка подтопи баньку, на всякий случай! – засмеялся Митька.
  – Это можно! – улыбаясь, ответил ему Илья Афанасьевич.
  – Эх, Гречиха, милая ты моя лошадь! – прижался Митька левой щекой к шее лошади. – Ничего, еще покатаемся мы с тобой по полям. Теперь все у нас выправится.