Гречиха

В пяти верстах от деревни Осиповка, посреди полей, затерялся хутор Мироновский. Здесь живет Миронов Илья Афанасьевич

Из детей у Ильи Афанасьевича было трое дочерей. Жена его, когда младшей дочери Акулине еще и двенадцати лет не исполнилась, умерла. Дочери вырастали, выходили замуж и уходили из дома Ильи Афанасьевича. В приданное дочерям он выделял кое-какое имущество и скот. Пришел черед и для младшей дочери покинуть отчий дом. Вышла она замуж за молодого парня из соседней Осиповки. Илья Афанасьевич по всей справедливости и за нее отдал небогатое приданное. Оставил в своем хозяйстве только старую белую лошадь, козу и пяток кур.

Переезжать с хутора к дочерям Илья Афанасьевич отказался.

— На хуторе энтом родился, тут и помру! — упрямился старик.

Так и продолжал Илья Афанасьевич жить на хуторе. Дочери с зятьями старика не забывали. Особенно часто гостил любимый внук Митька, единственный сын Акулины.

Когда старая лошадь Ильи Афанасьевича по весне ожеребилась, Митька совсем перебрался на хутор. Целыми днями ухаживал он за кобылкой. Лошадь родилась светло-серой масти с множеством мелких бурых пятен. Казалось, будто она извалялась в зернах, которые намертво прилипли к её белой шкуре. Каждое пятнышко по форме напоминало зерно гречихи. За этот необычный окрас назвал Митька молодую кобылу Гречихой.

К осени следующего года Илья Афанасьевич с Митькой начали готовить Гречиху к упряжи. В конце лета начали обтягивать кобылку вожжами, учили командам.

— Сейчас надо, чтобы Гречиха привыкла к вожжам, не пужалась опоясывающих ремней, — пояснял Илья Афанасьевич своему внуку. — А зимой, когда она окончательно окрепнет, можно и под оглоблю ее заводить. Потихоньку будем приучать её. Все новое для Гречихи из упряжи будем ей давать сначала обнюхивать. Вот сперва к тягловой упряжи приучим. А через год, когда у Гречихи кость окрепнет, будем её объезжать.

Митька обрадовался тому, что дед хочет Гречиху еще и для верховой езды готовить.

— Долго учиться ей для верхового? — спрашивал Митька.

— Ну, месяц-два уже обвыкнуться с седлом должна, — пояснял старик. — К тому времени она упряжи страшиться не будет.

— И через год я могу уже на Гречихе прокатиться? — спросил Митька. — Я уже катался верхом на двух колхозных конях.

— Хо-хо, быстрый ты, паря, — усмехнулся Илья Афанасьевич. — Те-то лошадёнки объезженные.

Илья Афанасьевич и Митька на протяжении нескольких дней надевали на Гречиху то вожжи, то седёлку, то хомут. Поначалу Гречиха с недоверием относилась к этим незнакомым для нее предметам. Она нервно фыркала, косила свои большие глаза, мотала головой, переступала с ноги на ногу.

— Ну, не боись, милая моя, — ласковым голосом, нараспев, словно убаюкивая лошадь, произносил Илья Афанасьевич. — Все хорошо, милая моя.

Митька также гладил длинную крепкую шею лошади, и каждый раз как его дед надевал на Гречиху какой-то из элементов сбруи, давал ей по сладкой морковке.

— Молодец, Гречиха, не бойся, — подносил Митька оранжевую морковку вместе с зеленой ботвой к бархатным губам Гречихи, — кушай моя хорошая.

К началу зимы на Гречиху уже спокойно надевали седёлку, хомут, шлею, вожжи и уздечку. Сложнее всего Гречиха привыкала к уздечке. Непривычны ей поначалу были удила, вкладываемые ей в пасть. Она долго пыталась пережевать их своими большими крепкими зубами. Но вскоре привыкла к удилам.

Лошадь уже спокойно относилась к взнузданию и ко всей упряжи. На выгоне Митька водил свою лошадь в поводу. Гречиха спокойно шла за ним.

— Ай, молодца, ай, молодца! — радовался Илья Афанасьевич, хвалил не то лошадь, не то своего внука, ловко управляющегося с Гречихой.

— Всегда смотри, чтобы дуга была посредине лошади, — учил внука Илья Афанасьевич. — Чтобы не перекашивалось, регулируй гужами. Иначе тяжело лошади придется, скособочит её. А теперь забирайся в сани и держи вожжи, а я под узду поведу.

Митька быстрым скоком забрался в деревянные сани, и стал было уже тянуть вожжи.

— Тихо заполошный, вожжи ослабь, — прикрикнул на внука Илья Афанасьевич. — В поводу сначала повожу, а как узду ослаблю, ты вожжи-то и натягивай.

Через пару недель Митька полностью освоился с упряжью. На запряженной им самим Гречихе подвозил на санях дрова и сено с дальних покосов.

Летом, как и обещал своему внуку, Илья Афанасьевич подготавливал Гречиху к верховой езде.

Он дождался, когда зарядят ливни, и вся земля вокруг раскиснет, превратившись в кашу.

— Ну, Митька, давай опробуем верхом Гречиху, — хитро усмехаясь в бороду, сказал Илья Афанасьевич, — лучше, конечно, зимой объезжать, когда снега много вокруг, падать мягче.

— Что ж я, на лошадях не ездил что ли?! — хвастливо заявил Митька,

— Ну, я на всякий случай баньку-то подтопил, — весело щурясь, смотрел на своего внука старик.

Не сразу далась Гречиха. Испугалась она, когда Митька, подтянувшись в стремени, вскочил на нее верхом. Долго носила лошадь по всему выгону на себе ездока. Вставала на дыбы и Митька мешком с неё сваливался в мягкий навоз. Или набирала разбег, а потом резко останавливалась, пригибая передние ноги и голову к земле. Ездок тут же кубарем летел в навозную жижу, звучно поднимая во все стороны от себя темные брызги.

Несколько часов провозился Митька с Гречихой. С ног до головы был черный от налипшего на него навоза и грязи. Через какое-то время Гречиха успокоилась и стала степенно ходить по загону, с чавканьем вытаскивая из грязи свои ноги. А у Митьки на чёрном от грязи лице белела улыбка.

— Ай, молодца, — радовался Илья Афанасьевич. — Ай-да, молодца!

В следующие годы Митька не расставался со своей лошадью. Даже на занятия в школу ездил на лошади. После занятий вечером галопом мчался через поля на хутор к своему деду. Вскоре Илья Афанасьевич совсем отдал Гречиху Митьке вместе со всей сбруей. Ох и радовался же Митька этому. На девятнадцатом году свою собственную лошадь иметь. Теперь он самый завидный жених на деревне!

В этот же год Митьку призвали на службу.

Накануне отправления на сборный пункт, Митька прискакал на хутор.

— Деда, меня завтра в армию забирают, — сообщил Митька деду. — Вот приехал попрощаться с тобой!

— Да, дела, паря, — взгрустнул старик. — Служи спокойно, за Гречихой присмотрю.

— Спасибо, деда! — крепко обнял Митька старика.

На следующий год, в один из воскресных дней июня началась война.

Митька сразу был переброшен на фронт. Дома он даже на побывку не явился. На фронт ушли зятья и взрослые внуки Ильи Афанасьевича.

Первая похоронка на Митькиного отца пришла уже в конце сорок первого года. Вслед за ней шли чередой похоронки и на других зятьев и внуков Ильи Афанасьевича, ушедших на фронт. Торопились они огласить бабьим криком свою чёрную весть. И от Митьки перестали приходить письма.

— Неужели и Митьку моего война своими железными когтями унесла? — не находил себе места Илья Афанасьевич, переживая за внука.

В это же время колхоз стал отправлять на фронт лошадей. Гречиху угнали вместе с остальными лошадьми. На ближайшей железнодорожной станции погрузили их горемычных в вагоны, направив на запад.

— Эх, обещал Митьке за Гречихой присмотреть, — сокрушался Илья Афанасьевич. — А тут такая оказия, всех коней забрали!

Долго и тяжело тянулись дни, недели, месяцы. Все жили войной, дышали ее губительным чадом. Все думы были только о её скорейшем завершении долгожданной победой над врагом.

Одним из поздних вечеров весной сорок четвертого старик услышал под окном своего дома ржание лошади.

— Никак кто приехал из деревни? — накидывая на себя полушубок, вслух говорил старик, выходя из избы. — Может от Митьки весточка пришла?

Отворив второпях ворота, Илья Афанасьевич едва различил в темноте очертания белой лошади. Но из людей никого не было видно.

— Кто приехал-то? — спросил он.

Никто не отвечал. Лошадь била копытом. Присмотрелся Илья Афанасьевич и заметил, что лошадь без упряжи совсем.

— Что за новость, с колхозного двора что ли ты убежала? — стал подходить он к лошади.

И тут Илья Афанасьевич разглядел на белой шкуре лошади знакомые ему мелкие пятна.

— Ох, не может быть, — удивлено воскликнул старик. — Гречиха, ты ли это?!

Лошадь начала сильно мотать головой, переступая с ноги на ногу. Она сделала несколько шагов к старику. Лошадь сильно исхудала, прихрамывала на переднюю левую ногу.

Старик стал гладить Гречиху и увидел на левом боку большие рубцы от ожога, а вместо левого уха у нее торчал лишь небольшой обрубок. На брюхе лошади были мокнущие раны — следы от упряжи.

— Милая ты моя, — заплакал старик. — Пойдем, в конюшню.

На протяжении нескольких недель Илья Афанасьевич ухаживал за Гречихой. Смазывал ее раны дегтем, чистил и лечил копыта. К концу лета лошадь совсем поправилась, окрепла. Илья Афанасьевич воспринял это как добрый знак. Затеплился в душе старика огонек надежды.

После первого заморозка начались затяжные осенние дожди. В загонке, где некогда молодой и радостный Митька объезжал Гречиху, к земле прижалась пожухлая трава. Этой же осенью Митька вернулся с фронта. Хромой на одну ногу, с обожжённым туловищем и шеей, весь желтый и седой. Но живой, живой! Илья Афанасьевич радовался возвращению с фронта своего любимого внука, когда тот в день своего возвращения сразу же навестил старика на хуторе.

— Как же тебя, Митька, война-то искорёжила, — не без слез смотрел на своего внука Илья Афанасьевич. — Стариком совсем стал.

— Там не молодеют, — говорил Митька. — Главное живой остался, остальное приладится.

— Верно говоришь, — соглашался старик. — А не писал чаво?

— Ранило, по госпиталям месяцами маялся, — отвечал Митька. — Писал несколько раз. Да, видимо, письма-то по пути затерялись.

Илья Афанасьевич только головой качал.

— Мать сказала, что Гречиха вернулась, — сменил разговор Митька.

— Подлечил я её, — улыбнулся Илья Афанасьевич. — В конюшне она.

Митька осторожно подошел к конюшне. Не успел он ухватиться за щеколду ворот, как услышал знакомое фырканье. Открыв ворота, в темноте едва различил знакомый силуэт.

— Гречиха, милая моя, здравствуй! — стал медленно подходить Митька к лошади. Она стояла неподвижно, смотря на него своими большими грустными глазами. Гречиха подалась на шаг назад.

— Не узнала меня? — негромко говорил Митька. — Мы оба с тобой оттуда вернулись.

Лошадь вытягивала шею и обнюхивала протянутую Митькой руку. Замотав головой, она сделала шаг вперед.

— Узнала, — обрадовался Митька. — Деда, она узнала!

Митька обхватил руками шею лошади. Илья Афанасьевич, стоя в проеме ворот, смотрел на своего внука и лошадь.

— Нелегко вас двоих узнать, — заключил Илья Афанасьевич. — Вот ведь как изгрызла вас война. Илья Афанасьевич украдкой смахнул слезу.

— А помнишь, деда, как я Гречиху объезжал? — вдруг спросил Митька, прервав мысли старика.

— Да, было время, — тихо ответил старик.

— Ох, и потаскала она меня по навозу тогда! — начал смеяться Митька. — Я тогда виду не показывал, но боялся в навозной жиже утонуть. Не зря ты, деда, и баньку тогда затопил. Знал, что так будет!

— Знал, знал, — тоже засмеялся старик, — Наука тебе, внук. Наперед не бахвалься!

— Эх, сделать, что ли круг по загонке? — предложил Митька.

— А что, и сделай! — поддержал Илья Афанасьевич, — Гречиха уже окрепла.

— Деда, а давай-ка подтопи баньку, — засмеялся Митька. — На всякий случай!

— Это можно! — улыбаясь, ответил ему Илья Афанасьевич. — Сейчас сготовлю.

— Эх, Гречиха, милая ты моя! — прижался Митька левой щекой к шее лошади. — Ничего, еще покатаемся мы с тобой по полям. Теперь всё у нас с тобой выправится.