тяжелое небо чернобыля этап 4 горячие крыши

Стихи.руАвторы Произведения Рецензии Поиск Магазин О портале Ваша страница Кабинет автора 1 сообщение
Тяжелое небо Чернобыля. Этап 4. Горячие крыши
Игорь Лавров
Бассейн барботера  - это первый из самых трудных этапов работы. Впереди предстояла ликвидация радиоактивного загрязнения  крыш уцелевшего третьего блока. Таких крыш, расположенных на разных уровнях было четыре. Каждая имела буквенное обозначение: К, Л, М и Н. Ликвидаторы окрестили их женскими именами, которые начинались с этих букв. Все крыши были завалены радиоактивным содержимым реактора: топливная урановая начинка,  графит,  обломки внутренних конструкций реактора. Вся эта масса располагалась крайне неравномерно: от малозаметных кучек графита до отдельных крупных островков радиоактивного месива. Из защитного капонира на крыши вели три выхода с короткими лесенками. Я произвел замеры вблизи этих выходов: на крыше К -20,  Н – 30,  М – 200, Л – 100 Р/ч. На точках, имеющийся у меня картограммы, чем ближе к вентиляционной трубе и к разрушенной стене третьего энергоблока, тем интенсивнее излучение.
По прежним  замерам, проведенным радиационной разведкой, уровни гамма-излучения колебались от 5 до 800 рентген в час. Часть крыши М, граничащая непосредственно с разрушенным энергоблоком, давала очаговые уровни радиации от 800 до 5000 Р/ч.
   
Меня подключили к организации работ по очистке крыш. Попытка использования робототехники захлебнулась: импортные машины друг за другом вышли из строя, так как их электроника явно не была рассчитана на работу в поле воздействия интенсивного гамма-излучения. Оставалось примитивное, но надежное, хотя и опасное средство, привычное для менталитета российского руководства: Человек и Лопата. Человек, таким образом, перешел в категорию биороботов.
   
Чтобы успеть к началу работ приходилось вставать в шесть утра. От Чернобыля до ЧАЭС 18 километров. Добирались на машине отдела, ранее брошенную по причине интенсивного радиоактивного заражения. Потом отмыли на ПуСО до терпимых уровней и пустили в эксплуатацию.
   
После завтрака – сразу в уцелевший третий энергоблок. Чтобы попасть на место сбора, откуда осуществлялись выходы на крыши, надо было преодолеть на своих двоих более 70-ти метров - 25 этажей здания энергоблока.  Я на здоровье еще не жаловался, но преодолев в среднем темпе почти 500 ступенек, я почувствовал, что ноги отказывают. И так тянулось двадцать дней, потом меня заменил офицер нашего  отдела.

  Надстройка-капонир под крышей 3-го энергоблока служила убежищем, где уровни радиации от источников на крыше снижались до 5-10 мрР/ч. Она же служила местом для «выбега» ликвидатора на крышу через лазы с лесенками.
   
Экипировка ликвидатора, идущего в зону особо высоких уровней проникающей радиации, была «верхом» технического прогресса нашей страны.  Добротные прорезиненные бахилы от комплекта КЗИ, которых почему-то не хватало и люди передавали их друг другу по очереди; неудобные куртки-плащи с пропиткой, шлемы, тяжелые респираторы РПГ-67. Но самым большим «достижением» в индивидуальной защите были своеобразные «латы» из тонкого свинца, кое-как привязанные к телу, которые, по замыслу, должны были защищать грудь и детородные органы. Это было смешно и грустно: защитный эффект от тонких свинцовых пластин был ничтожен в силу малого коэффициента ослабления, и, главное, из-за сложной геометрии облучения. Диффузное поле излучения от крыши наносило лучевой удар объемного, многостороннего характера, по большей части снизу и с боков. Кстати, такое многосторонне облучение на 10-20% эффективнее, то есть в биологическом отношении опаснее одностороннего, но это никак не принималось во внимание при учете доз облучения. Какой либо  эффективной индивидуальной защиты, кроме органов дыхания от РВ, при таких высоких уровнях проникающей радиации не существует. Основным видом защиты становится регламент времени  облучения. Это каноны радиационной гигиены и радиационной безопасности. А тяжесть такой экипировки резко затрудняли работу.
    
Пройдя в академии приличную теоретическую подготовку и приобретя значительный опыт аварийных работ с последующей защитой диссертации, я прекрасно понимал, что в лихорадке работ и в создавшейся обстановке вынужденного облучения, мои теоретические изыски никому не нужны. Понимал я и то, что такая экипировка, кроме респираторов, носила  характер психологический защиты. И руководство это, слава Богу, понимало. Поэтому  все было сосредоточено на  жестком регламенте времени пребывания в зоне облучения, как основной гарантии соблюдения установленных нормативов, так называемых, потенциально опасных доз: 25 рентген.
   Многочисленные «добровольцы», в основном из 25 ОБХЗ - отдельной бригады химической защиты - с утра вытягивались длинной цепочкой с 1-го по 25-й этажи третьего энергоблока. В защитном капонире формировались группы по 20 человек. Надевалась спецодежда, проверялось наличие индивидуальных дозиметров, и следовал короткий и четкий инструктаж о самых необходимых действиях на крыше. Особый упор делался на своевременность выполнения команд: «Пошел!» и «Назад!».
 Я и главный радиолог ОЗ – особой зоны – Паршин, меняя друг друга, работали с секундомерами, давая сигнал руководителю работ: «Стоп». Фактические дозы облучения отличались от планируемой – 20 рентген - на 2-3 рентгена в обе стороны.
Когда возник небольшой перерыв, я попытался выскочить на крышу чтобы сделать несколько уточняющих замеров. Руководитель работ категорически воспротивился:
  - У вас другие задачи, а мне за это намылят шею.

Я на всякий случай повторно обследовал капонир и обнаружил, что уровни радиации колеблются в широком диапазоне на ограниченном пространстве: от 5 мР до 1,6 Р/ч, что трудно было чем-то объяснить. При более тщательной проверке обнаружилось, что в дальнем углу стоял контейнер с высокоактивным мусором: вплотную 12 Р/ч. Руководитель, чертыхаясь, распорядился удалить его.
  Вскоре наступил один из самых тяжелых дней работы. Предстояло удалить значительное количество радиоактивных отходов с площади порядка  100 -150 квадратных метров, на отдельных участках которой уровни радиации достигали 800 – 2000 Р/ч. Учитывая разбросанность очагов излучения и перепады высоких уровней радиации, установить точное время пребывания под облучением до достижения предельно-допустимой дозы было практически невозможно.  Используя предыдущий опыт, установили время пребывания в зоне облучения в 1 минуту, хотя производительность труда при этом была крайне низкой. Это повлекло за собой необходимость частой сменяемости с привлечением большой массы людей. Особенно досталось добровольцам – курсантам пожарной школы. Первые измерения показали разброс дозы от 14 до 28 рентген. Какой либо иной, лучший  порядок работы придумать было невозможно.
 
В таком напряженном темпе мы с главным радиологом особой зоны, меняя друг друга, работали семь дней. Потом как-то незаметно накатила такая усталость, что мне пришлось делать перерыв в работе на крышах. Кроме того «поджимала» суммарная доза. Меня заменил специалист-радиолог отдела.
   На все подобные работы мы ходили вместе с молодым инженером-химиком, который  вел параллельные замеры в различных точках и помогал  вычерчивать изодозные кривые. Проходя мимо шахты, через которую велся сброс высокоактивного мусора с крыш, химик решил сделать замер мощности дозы за ограждением у открытого края шахты. Я знал, что там уровни радиации достигают нескольких сотен рентген и резко крикнул: «Отставить!». Поскольку химик, наклонившись, продолжил измерение, я с силой припечатал свой ботинок спецпошива в зад старшего лейтенанта. От сильного толчка он вылетел на безопасную площадку. Не сразу сообразив, что произошло, он потом обиженно произнес:
  -Товарищ полковник, это непедагогично с точки с точки зрения устава!
  - Зато эффективно с точки зрения радиационной безопасности.

Я вернулся в оперативную группу с невыносимой головной болью, чем никогда не страдал ранее, даже после приема значительных доз алкоголя. Ночь не спал. Ни холодное умывание, ни аналгетики не помогали. Утром положение не улучшилось. Это был день мучений: какая-то непрерывная цепкая мигрень, не отпускающая ни на минуту. Видя мои мучения, начальник штаба опергруппы подполковник Крылов принял свои, как потом оказалось, радикальные меры. Перед сном, а я лег рано, он зашел в мою комнату, благо я там располагался один, молча налил стакан водки, молча подал его мне, и я также молча выпил.
Минут через пять боль стала ослабевать, а потом, видимо, наступил легкий алкогольный наркоз. Я проспал до середины следующего дня. Хворь ушла бесследно. Так инженер-химик вылечил врача. Я тогда никак не связывал это с облучением, да и сейчас так не думаю, тем более что я, хоть и облучался регулярно, но в весьма умеренных дозах.
   А потом Крылов поведал мне о маленьком происшествии. Час спустя после начала моего «лечения», в опергруппу приехал начальник политотдела Центра полковник Оганов и, спросив, где моя комната быстро пошел по коридору. Начштаба ничего не успел предпринять и поплелся за ним.
 - Я увидел, что он открыл дверь, вошел в комнату и через секунду вышел так, как будто его оттуда вытолкнули. Думаю, это была волна паров спирта,- без улыбки изрек начштаба.
Крылов обрисовал  Оганову ситуацию,  тот внимательно выслушал и уехал. В дальнейшем он никак не отреагировал на этот случай.  Знающие его офицеры потом говорили мне, что Оганов человек редкой порядочности.
 
Я вновь включился в работу. В разгар очистки крыш на ЧАЭС прибыл подполковник Алексей Березин, мой однокурсник. Леша преподавал на кафедре военно-морской и радиационной гигиены Военно-медицинской академии. Он уже не первый раз приезжал в Чернобыль, где собирал материал по заданию кафедры и оказывал научно-консультативную помощь руководству особой зоны ЧАЭС. Перед каждой командировкой Алексей заезжал ко мне в медслужбу ЛенВМБ. Благодаря налаженным деловым взаимоотношениям с начальником химической службы базы, я располагал текущей информацией об изменениях радиационной обстановки на ЧАЭС. Мы составляли план  работы перед каждой  поездкой Алексея с учетом имеющихся у меня данных. В этот раз мы оказались в Чернобыле  вместе. Поскольку мы располагали большим материалом по условиям труда в различных зонах, созрела идея подготовить краткую, конкретную и четкую инструкцию по защите от радиации личного состава военнослужащих в процессе ликвидации аварийных загрязнений. Такая инструкция была разработана, получила одобрение ученого совета научного Центра и была утверждена начальником оперативной группы МО СССР генерал-лейтенантом А. Капочкиным. Спустя месяц мы с Алексеем разработали второй вариант инструкции с учетом значительных изменений радиационной обстановки; документ также был введен в действие.
 
Леша Березин, с которым я, как и многие мои товарищи по курсу, делили годы совместной учебы и службы на военно-морском флоте, отличался удивительно мягким характером. Он весь как будто светился доброжелательностью. Всегда сдержан, нетороплив, спокоен и добр, он встречал товарищей  мягкой улыбкой.
Спустя год после Чернобыля он покинул этот мир в возрасте 52 лет. Не выдержало сердце. Я открываю свой небольшой архив. Передо мной две инструкции, разработанные нами в трудные дни аварийных работ в Чернобыле.
В конце инструкций рядом стоят подписи – Алексея и моя. За машинописным текстом отчетливо вижу обстоятельства наших встреч и доброе лицо Алексея Березина– однокурсника, сослуживца и близкого товарища.


©
привет
я не автор